Глава четвертая. Новаторство «Учительных глав» Василия I
В двух предшествующих главах было показано, что «княжеское зерцало» Василия I обнаруживает признаки эволюции в пределах традиционных тем, какими были религиозная и правовая сферы императорской компетенции. Коль скоро черты нового прослеживаются в трактовке сюжетов, постоянно присутствовавших в византийском идеологическом контексте на всем протяжении истории империи, закономерен вопрос об отношении автора к тематике, в развитии которой были выявлены лакуны. Имеются в виду прежде всего интеллектуальные и полководческие достоинства императора. Вместе с тем существенно и другое. Анализ «Учительных глав» был начат с наиболее традиционных тем потому, что к этому подводила логика предшествующего этапа в жизни политических идей Византии: усиление конфессионального аспекта в характеристике императорской власти. Впрочем, такой подход уводит в сторону от выявления авторских приоритетов, т. е. от того, какую иерархию в системе ценностей выстраивал сам Василий I. При рассмотрении трактата следует, таким образом, обращать внимание и на то, чем он открывается.
Нельзя сказать, чтобы в современной византиноведческой литературе не отмечались черты нового, содержащиеся в «Учительных главах». Так, Г. Хунгер указывает на «усиление христианских тенденций в разделе о вере» и почитании священников во вновь добавленных главах о терпении и смирении, обращает внимание на приближение к политической реальности в параграфе о назначении чиновников, предостерегающем от продажи должностей и титулов1. Правда, сомнительна новизна (в конце IX в.!) христианских тенденций, пусть даже усиленных автором. Вместе с тем совет императору воздерживаться от продажи должностей лишь регламентирует его конкретную деятельность, не являясь при этом характеристикой василевса как воплощения государственной власти. Начнем поэтому с таких затронутых в «Учительных главах» тем, которые относятся к характеристике личности императора.
Первое, что бросается в глаза при анализе «Учительных глав» — выдвижение вперед темы образования. Не с утверждения божественного происхождения императорской власти, чем, по обыкновению, открывались изложения Агапита, Симокатты, Феофана, «Повести о Варлааме и Иоасафе», а с обоснования важности просвещения начинает свои наставления Василий2. Образование, по его словам, «украшает империю и увековечивает память об императорах» [Главы, XXI A], к нему следует относиться как к «предводительствующему государством» [Там же, XXI A]. Образованность воспринимается автором не просто как духовное благо, а как явление социальное, общественное звучание которого не ограничивается персоной правящего: «образование — дело в жизни полезное и наиважнейшее не только для императоров, но и для частных лиц» [Там же, XXI A]. В соответствии с общественной значимостью образованности и интеллектуальные качества человека становятся предпосылкой социальных связей: разум у всех в почете, да редко встретишь наделенного им; в результате надо стремиться не только к тому, чтобы разум был присущ тебе самому, но следует стараться денно и нощно общаться с людьми разумными [Там же, XXVIII D — XXIX A]. Последние характеризуются Василием чуть ли не как основа миропорядка: надо «следовать разумным, на которых, словно на троне покоится бо» [Там же, XXIX A]. И в заботе о «слове истины» у Василия на первый план выдвигается его (слова) социальная функция: ценить «слово истины», по мысли автора, означает и самому владеть им, и приближать к себе им владеющих; так, наставляет Василий, ты будешь казаться в своих делах и речах надежным и сохранишь расположение к себе подданных [Там же, XXXVI B—C].
Возвращение образованности в ряд императорских достоинств, обусловленное возрастанием ее социальной престижности, оправдывает подробность, с которой в «Учительных главах» трактуется тематика «слова — разума»3. Один из параграфов (64) поучений, озаглавленный «О совершенном разуме», всячески превозносит его могущество: более всего следует заботиться о совершенстве разума, «ибо его посредством земное царство отображает небесный порядок и гармонию»; разум руководит человеческими делами, и «императору не править царственно, если он не упражняет ум практикой»; разум дарует человеку власть над миром [Там же, LII D — LIII A]. Слово осознается автором «Учительных глав» как оружие обоюдоострое: «Злой язык, если имеет в пособниках человека влиятельного, станет причиной многих бед и для себя, и для тех, кто ему последует. Уста благоговейные, рассуждающие истинно, приносят великую пользу и им внимающим, и их обладателю» [Там же, LII D — LIII A]. Ценность произнесенного слова относительна: «то, что собираешься сказать, прежде обдумай, дабы язык не опередил рассудок; стыдись говорить беспорядочно»; говорить надлежит либо то, что ты точно знаешь, либо то, чего от тебя требует момент, а в остальных случаях молчание лучше речи [Там же, XL A—B]4. Очевидное для христианского автора «попечение о божьем слове» (гл. 17) — оплодотворяет разум добродетелью, питает душу, делает царствование прекрасным [Там же, XXIX B—C] — не выделяется Василием на общем фоне как единственно необходимое и лишь дополняет целостность картины.
Один из аспектов образованности — отношение к книге и посвящение двух разделов «Учительных глав» книге (гл. 56 «Забота о литературе», гл. 66 «О чтении») — лишний раз убеждает в немаловажности для автора данной темы. «Не медли с изучением древних историй, ибо ты без труда найдешь в них то, что другие собирали с трудом» [Там же, XLIX C]. Ниже та же мысль настойчиво повторяется Василием: «Не ленись изучать изречения древних, в них ты найдешь много полезного» [Там же, LXVI A]. Василий не удовлетворяется деконкретизированным перечислением всего полезного, что сулит чтение [Там же, XLIX C], он дает точный «адрес», где можно обрести наибольшую пользу: в книгах Соломона и Исократа, а также в советах и наставлениях Иисуса Сираха, повествующих о «государственной и императорской доблести» [Там же, LXVI A]. Конкретизация (сама по себе черта нового) в данном случае важна и как свидетельство нового в трактовке темы образованности: поучающий сына императора связывает свои наставления с традицией, осознавая последнюю не обобщенно («мудрость древних»), а в конкретном единстве сочинений античного оратора и библейского предания.
Наконец, влияние образованности, согласно Василию, простирается и на сферу телесного. Нами уже отмечалось, что идеал телесного совершенства в представлениях об императоре не сразу утрачивает силу с распространением христианской идеологии и, например, у Евсевия еще значительна роль физических характеристик в создании образа идеального монарха5. Спустя более чем столетие после Евсевия церковный историк Созомен, идеализируя воспитание Феодосия II Пульхерией, все еще выдвигал на первое место в воспитании императора занятие верховой ездой и обращение с оружием, подчеркивая при этом также и важность царственного внешнего облика во время шествий, умения правильно подобрать соответствующее ситуации одеяние, чинно ступать и восседать6. Но постепенно представление о ничтожестве плоти было усвоено христианской эстетикой, так что неудивительно скептическое отношение Василия к телесному совершенству: «Украшай молодость состязаниями не в гимнастике, а в добродетели» [Там же, XLV D]. Впрочем, даже повторение в конце IX в. давно уже не новой для христианского мировоззрения мысли на фоне предшествующего развития тематики «княжеских зерцал» свидетельствует об эволюции: тема «телесного совершенства», хотя бы в полемическом отвержении ее, не вставала перед авторами VII — начала IX в.7 Но Василий идет дальше простого воспроизведения уже известной тематики и, что примечательно, там, где речь заходит об образованности. В посвященной образованию первой главе трактата утверждается его полезность «и телу, и душе — последней занятиями божественным писанием, первому — упражнениями в мирских делах» [Там же, XXI A]. О физической силе сказано: «силу тела чти и признавай, если она украшена разумом...», «сила в сочетании с безрассудством — это дерзость, в сочетании с разумом — мужество» [Там же, XXVIII B—C].
Сколь бы высоко ни оценивалась в «Учительных главах» образованность, как бы ни подчеркивалась ее общественная и государственная значимость, все же центральной темой «княжеских зерцал» оставались вопросы, касающиеся власти императора. Тем самым естественна попытка выявить элементы эволюции в трактовке основной проблематики жанра. Г. Хунгером уже отмечалось как новое, приближение «Учительных глав» к политической реальности в разделах о подборе руководящих чиновников и продаже должностей и титулов8. Регламентация отношения императора к должностным лицам не оставалась неизменной на протяжении столетий. У Агапита император получал общий совет не привлекать к управлению государством порочных людей, ибо за зло, причиненное ими, несет перед богом ответственность наделивший их властью; выдвижение архонтов на должность следует проводить с большой тщательностью9. В речах императоров о власти у Симокатты эта тема сводится лишь к заботе василевса о воине10, что без изменений было заимствовано Феофаном11.
Отношение императора к должностным лицам, своим советникам и приближенным — одна из наиболее часто затрагиваемых в «Учительных главах» тем: прямо или косвенно ее касаются около 20 параграфов сочинения. Успех дела, согласно Василию, обеспечивает хороший совет, но надо пользоваться такими советниками, какие принимают правильные решения и хорошо справляются с собственными делами; не следует приобщать к совету людей неопытных и льстящих тебе; советуйся со знатоками и с теми, кто готов порицать тебя за ошибки, «ибо лишь они достойны быть причисленными к друзьям и советникам» [Там же, XXIX C—D]. Аналогичная тема преподносится Агапитом в самом общем виде (принимай способных дать полезный совет, а не льстецов12), тогда как Василий развивает ее не только детализацией (обстоятельное перечисление лиц, привлекаемых к совету), но и выделением в специальные разделы двух разрядов социальной верхушки: архонтов и «императорских друзей». О первых у Василия сказано опять-таки подробнее и конкретнее, чем у Агапита: хорош тот император, который назначает архонтов, преследующих несправедливость, кто изучает нравы, характеры, добродетели и образ мыслей своих архонтов с тем, чтобы достоверно знать каждого и соответственно этому определять его в надлежащий чин [Там же, XXXIV C—D]. В главе об архонтах Василий не столько характеризует начальствующих должностных лиц, сколько выдвигает программу социального согласия, регулируемую императором: «Более всего ты прославишься, если будешь каждому определять свое место — достойным управлять вручишь власть, а с подвластными распорядишься так, что они не будут ни оскорблять архонтов, ни терпеть оскорбления от них» [Там же, XLV A—B]. Отметим попутно: в основе отбора чиновников лежит опять-таки интеллектуальный критерий — соответствие человека занимаемой должности. Впрочем, социальное согласие, по мысли Василия, не предполагает социального равенства, так как нельзя допускать, чтобы «олени правили львами, а не львы оленями» [Там же]13.
Распределение должностей регламентируется в «Учительных главах» отношением императора к дарам. Отношение к дарам само по себе тема не новая. Но у Агапита она не связывается с назначением архонтов на должность и трактуется исключительно в смысле императорских благодеяний и благотворительности: «Возлюби... больше тех, кто просит о благодеянии, чем тех, кто преподносит тебе дары»14. Эта концепция сохраняла силу и в VII — начале IX в. (мы имеем в 92 виду речи императоров у Симокатты и Феофана, в повести о Варлааме и Иоасафе)15. Иначе у Василия: «Чинами награждай безвозмездно и не продавай за дары почестей»; «получивший власть заслуженно принесет больше пользы подданным; если хочешь изгнать из государства взяточничество, вверяй власть тем, кто... не ищет этого дарами, ведь давший тебе что-то за власть, будет стремиться извлечь из нее выгоду... а достигший власти бесплатно не будет обвинен во взяточничестве; тот же, кто обрел власть за плату, никогда не научится делать что-либо без даров» [Там же, XLIV A—B].
Тема даров, продажи должностей и взяточничества предметно связана с тем, как в «Учительных главах» определяется отношение императора к стяжанию. Напомним позицию Феофана, прославлявшего Констанция Хлора за то, что тот не копил государственной казны, а устраивал пиры для своих друзей и подданных. Общехристианская мораль, осуждавшая накопление земных богатств, вообще не располагала к их положительной оценке. Соответственно этому и Василий I видит истинное величие и независимость императорских помыслов в его презрении к деньгам; правда, автор делает существенную оговорку — благодеяния друзьям и защита от врагов требуют денежных расходов [Там же, XXXIII B—C]. Более того, Василий I считает залогом наилучшего управления заботу о богатстве государственной казны, разумеется, при условии ее праведного пополнения [Там же, XXXVI A]. Сказанное ни в коем случае не означает отказа от основных положений христианской нравственности, но вместе с тем демонстрирует появление в политической мысли Византии новых тенденций, о которых пойдет речь в следующих главах.
Второй разряд социальной верхушки (категория императорских друзей) рассматривается Василием обстоятельнее и в ином свете, нежели Агапитом. Если Агапит ограничивается скорее этическим идеалом дружбы16, то Василий выделяет друзей императора как некую социальную группу, на которую император должен опираться в своей деятельности. «Учительные главы» настоятельно рекомендуют василевсу общение с «врачевателями душ», от которых можно узнать, чему прилежать, а от чего воздерживаться, с какими людьми надо искать встречи, а каких избегать [Там же, XXV A]. Впрочем, эти «врачеватели душ» не названы Василием прямо друзьями. Собственно друзьям и дружбе посвящены четыре главы: гл. 12 «О верных друзьях», гл. 23 «О друзьях», гл. 26 «О приобретении (друзей)», гл. 35 «Об (отношении) к друзьям». Первое, что принципиально отличает трактовку темы дружбы Василием от Агапита — это ее толкование в рамках антитезы «друзья — родственники» (а не «друзья — враги», как у Агапита).
«Радуйся радеющим о тебе друзьям, как истинным, больше, чем родственникам»; дружба по родству от природы, а не от добродетели, тогда как любовь друзей от добродетели и по свободной воле; закон первой — природа, второй — бог; родственники нередко из-за мелочей злоумышляют против родственников, истинные же друзья, презрев весь мир, не предпочтут любви друзей даже самое жизнь [Там же, XXVIII A—B]. Принципиальным, на наш взгляд, отличием является и внедрение в тематику жанра не прослеживаемой ранее категории императорских родственников17, пусть они даже и уступают у Василия императорским друзьям. Именно последним Василий уделяет особое внимание. «Приобретай себе друзей и близких слуг среди тех, кто был хорош к своим друзьям и господам... — наставляет он, — кто радел о старых друзьях, тому есть вера, что он будет радеть и о тебе» [Там же, XXXIII A]. Легче приобрести друга, продолжает Василий, если ты скажешь о нем что-нибудь в его отсутствие, но так, чтобы это могли ему передать; похвала — начало дружбы, порицание — начало вражды, и если ты хочешь сохранить друзей, то хвали их при других в их отсутствие; проверяй друзей в нужде и трудностях; истинными друзьями считай тех, кто дружит не ради выгоды, но из одной лишь добродетели дружбы [Там же, XXXIII D]. Нет ничего сильнее дружбы — утверждается в «Учительных главах», ничто на свете не заменит истинного друга, надо хранить дружбу во все времена и повсюду; следует быть благодарным к друзьям, ибо у неблагодарных нет друзей [Там же, XXXVII D — XL A]. Нетрудно заметить, что Василий не ограничивается провозглашением ценности дружбы, но останавливается подробно на выяснении ее природы (по сравнению с отношениями родственников), способах приобретения, сохранения и проверки друзей.
Анализируя представления византийцев о государственной власти, мы не касались до сих пор непосредственной деятельности самого императора. И это не случайно. В разобранных нами памятниках политической мысли деятельность императора регламентировалась по преимуществу императивом этического совершенствования (призывы к справедливости, щедрости, благочестию и т. п.). Даже в тех случаях, когда речь заходила об отношении императора к определенным социальным группам (например, стратиотам) или о раздаче им средств неимущим, дело ограничивалось императивной формулой, предписывающей конкретный поступок («не принимай стратиота» у Симокатты и Феофана), но не описывающей поведения лично василевса. Разумеется, аналогичные формулировки можно найти и у Василия, но наш автор идет все же дальше.
Только что было показано, как в «Учительных главах» раскрываются некоторые сферы конкретной императорской деятельности: в целях правильного подбора чиновников и определения каждому соответствующего достоинствам места император изучает нравы, характеры, добродетели и образ мыслей своих архонтов. Помимо конкретизации государственной деятельности, в трактате Василия прослеживается еще одна особенность, выделяющая его в ряду предшественников. Завершение к началу IX в. процесса сакрализации представлений об императоре исключало, между прочим, мысль о необходимости прозаических трудов самого императора на благо государства.
Иначе у Василия, посвятившего одну из глав своего сочинения (гл. 2) «прилежанию и бдению». Начав этот раздел с необходимости для Льва подражать отцу, Василий излагает сыну свое понимание добродетели: считая праздность достойной порицания, мы воздаем хвалу трудам... обращайся к государственным делам не время от времени [Там же, XXIV D — XXV A]. В гл. II «О благоразумии» Василий, рассуждая о путях, ведущих к победе, замечает: «Тот, кто в добровольных трудах одерживает победу над страстями, тот... получит от бога победу над врагами» [Там же, XXV D — XXVIII A].
Традиционная для «княжеских зерцал» тема отношения государя к богатству и корыстолюбию (гл. 27) открывается в «Учительных главах» словами: «Ради кого ты воздвигаешь государство, тех ради не уставай трудиться» [Там же, XXXVI A]. Во «Втором поучении» Василия читаем: не впадай в бездеятельность, ибо праздность порождает болезнь души и тела («Второе поучение», LX B). Получив от бога империю, Лев не должен казаться «ленивым хранителем полученного» [Главы, XXV C]. Соответствует негативному отношению к праздности и совет Василия слушать совета старательных, а не ленивых людей [Там же, XL A]. Как видим, убеждение в необходимости и важности собственных императорских трудов на благо империи не чуждо Василию, и в этом он опять-таки отходит от традиции.
В «Учительные главы» впервые за всю историю жанра «княжеских зерцал» вводится глава «О почитании родителей» (гл. 20). «Ты принял венец от бога из моих рук, — обращается Василий ко Льву, — чти бога, почтившего тебя за почитание родителя; меня ты будешь чтить не так, как подданные (коленопреклоняясь, принося дары, славословя — это недостойно царственного мужа), но почитая добродетель, упражняясь в мудрости (σωφροσύνη), совершенствуя свою нравственность (ἠϑος), усердствуя в красноречии, которым украшается разум юных» [Там же, XXXII B—C]. И в других главах Василий не устает подчеркивать существо и важность родительской связи между ним и его соправителем. «Любимое чадо, — отец и соправитель, поучаю тебя...» [Там же, XXI A]. «Я был тебе учителем в вере и не осрами меня, любвеобильного отца...»; «дети императоров должны являться живыми образами отеческой добродетели...» [Там же, XXI B — XXIV A]; «...ты обязан стыдиться и чтить родителей по плоти...» [Там же, XXIV A—B].
Тема продолжена «Вторым поучением»: «Храни неколебимо заветы (λόγους) отца твоего, ибо никто не учит так бескорыстно (ἀφϑόυως), как отец дитя. Ведь учитель обычно завидует ученику, если тот превосходит его. Отец же обретает славу, копа видит, что дитя превосходит не только его самого, но и каждого человека» [Там же, LX C]. Разумеется, не случайно отношения императора к церкви и клирикам описываются в «Учительных главах» и во «Втором поучении» прежде всего как отношения сына и родителей: церковь — мать, священники — духовные отцы [Там же, XXI B, XXIV A—B, LVII C].
Примечательным тематическим отличием «Второго поучения» от «Учительных глав» является совет отца сыну, касающийся супружеской жизни Льва: «Стань частью жены твоей, а на чужую избегай и смотреть» [Там же, LX B—C].
Наставление Василия Льву о супружеской жизни, оказавшись пророческим (Лев, как известно, был женат четырежды), помещено в контекст прочих отеческих (а не императорских) поучений. «Накал страстей» вокруг неурядиц императорской семейной жизни был, очевидно, так высок, что повлек за собой вкрапление в «княжеские зерцала» тем, в остальном непривычных для жанра, не говоря уже о, видимо, осознанной императором необходимости вторично обратиться с поучением к своему сыну.
Подведем итоги сказанному. «Учительные главы» Василия I и в неконфессиональной сфере обнаруживают тенденции, отличающие этот памятник от предшествующих сочинений жанра. Первая, обозначенная и формально выдвижением темы в начало «Учительных глав», — это утверждение социальной и государственной (в смысле важности для главы государства) значимости просвещения, возвращение образованности в ряд императорских достоинств, что несомненно связано с активизацией культурной жизни империи во второй половине IX в. Вторая тенденция, отразившая, по всей видимости, изменения в структуре господствующего класса, заключается в выделении «императорских друзей» как особого разряда социальной верхушки, противопоставленного императорским родственникам; при этом и само появление «императорских родичей» в трактате Василия мы склонны рассматривать как новаторство. Новым в трактате Василия является и утверждение необходимости трудов самого императора на благо империи. Наконец, тема телесного совершенства императора пусть даже в неоднозначной трактовке, но все же появления вновь в «княжеском зерцале». Напротив, применительно к воинским доблестям императора «Учительные главы» не привносят изменений в традицию: утраченное в VII — начале IX в. представление об императоре-полководце не возрождается у Василия, упоминающего (в духе евангельского тезиса «блаженны миротворцы») лишь о миротворчестве василевса [Там же, XLV B—C].
Нетрудно заметить, что наше толкование «Учительных глав» сосредоточено на выявлении черт нового в развитии политической идеологии — черт, позволяющих говорить об отходе Василия I от традиции. Последнее противоречит оценке, высказанной не так давно А.П. Кажданом: «Главы последовательно традиционны и по форме, и по содержанию»18. Однако оценка Каждана ретроспективна в том смысле, что византинист стремится обнаружить следы аристократизации политической мысли, начавшейся (согласно его же собственной датировке) гораздо позже — на исходе XI в. Исследователь не обращает внимание на то, как соотносится с предшествующей традицией выдвижение Василием I образованности на первое место в «княжеском зерцале»; от него ускользает противопоставление в «Учительных главах» императорских друзей императорским родичам, характер отражения в трактате социального состава византийского общества, наконец, изменения в конфессиональных характеристиках. Корректнее было бы оценивать памятник, исходя из эволюции политической идеологии Византии до Василия I.
Завершая разделы, посвященные «Учительным главам», остановимся кратко на сравнении их с «Посланием» Фотия. Дело не только в хронологической и личной близости константинопольского патриарха к византийскому императору, но и в том, что такое сопоставление 96 дает материал к размышлениям об авторстве «Учительных глав». «Княжеское зерцало» Василия I и «Послание» объединяет редкое употребление наиболее расхожего в византийской практике эпитета «благочестивый» применительно к императору. Но в «Учительных главах» отсутствует столь важная для «Послания» связь между благополучием государства и соблюдением православных догматов. Важность образованности и мудрости, естественно, отмечается Фотием в «Послании», но в нем не оговаривается (как в «Учительных главах») первостепенная необходимость просвещения для правителя, Фотий обходит стороной тему богатства, о которой определенно в моральном и государственном аспекте высказывается Василий I. И Василий I, и Фотий отрицательно относятся к внешнему (физическому) проявлению красоты, но последний допускает чинную красоту придворного церемониала.
Не совпадают полностью у Василия I и Фотия представления о стратификации общества. Если Василий I наряду с клириками выделяет архонтов, императорских друзей и родичей, то Фотий, помимо клириков, упоминает лишь государственных чиновников (особенно судейских), а дружбу рассматривает только как этическую ценность. Различий между двумя памятниками не меньше, чем сходств.
«Учительные главы» Василия I дают концептуальное изложение взглядов на власть. Как создавались идеализированные портреты конкретных византийских императоров и как соотносились они с обобщенными сентенциями «княжеских зерцал»? Попытаемся ответить на эти вопросы, обратившись к эпитафии Льва VI на смерть своего отца и к «Жизнеописанию Василия I», составленному Константином VII Багрянородным.
Примечания
1. См., напр.: Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzantiner. München, 1978. Bd. 1. S. 161.
2. Первому параграфу «Учительных глав» предпослано название Περὶ παιδείας. Одна из заключительных глав памятника (гл. 60) хотя и носит то же название, посвящена скорее проблемам воспитания как дела общегосударственной важности: недостаточно самому быть добродетельным; своих детей надо воспитывать так, чтобы они отображали твою добродетель; растящий хороших детей приносит пользу государству. См.: Migne. PG. Vol. 107. LIII C—D. (Далее: Главы).
3. К сожалению, контекст «Учительных глав» не всегда позволяет с бесспорностью разграничить в греческом λόγος два значения: слово и разум.
4. Тезис о зависимости слова от дела (разумеется, не оригинальный) развивается в гл. 16.
5. Чичуров И.С. Место «Хронографии» Феофана в ранневизантийской историографической традиции (IV — начало IX в.) // Древнейшие государства на территории СССР, 1981. М., 1983. С. 86.
6. Там же. С. 70.
7. Иначе у Василия, выделяющего эту тему в специальный раздел своих поучений (гл. 53) «О телесной красоте».
8. Hunger H. Op. cit. S. 161.
9. Agapetus. Expositio capitum admonitoriorum // Migne PG. Vol. 85. 1173 B.
10. Theophylacti Simocattae Historiae / Ed. C. de Boor, P. Wirth. Stuttgart, 1972. 133.1.
11. Чичуров И.С. Место «Хронографии» Феофана... С. 66. Замена сикофанта на стратиота, не внесенная де Боором в критический текст, подтверждается не только всей рукописной традицией «Хронографии» Феофана, но и латинским переводом Анастасия. Таким образом, принадлежность замены авторскому тексту весьма вероятна. Против этого, на наш взгляд, Говорит лишь соседство в изложении Феофана противоречащих друг другу по смыслу фраз: «Помни о стратиоте твоем — не принимай стратиота». См.: Theophanis Chronographia / Rec. С. de Boor. Lipsiae, 1883. Vol. 1. 248.31—249.1.
12. Agapetus. Expositio... 1172 A. Cf.: 1168 D.
13. Нельзя не отметить следующее: «Учительные главы» содержат и общие советы в духе Агапита. Дурных людей должно изгонять из государства и не вверять им власти, иначе покажется, что ты подобен им, а свершенное ими зло будет приписано императору; в архонты надо избирать добродетельных, дабы их добрая слава стала украшением тебе и их добрые дела приписывались тебе, поскольку похвала народа превыше стяжания многих богатств (Главы, XXXVI B—C).
14. Agapetus. Expositio... 1180 A. Cf.: 1165 D, 1169 D, 1176 B—C, 1177 B, 1181 C.
15. Чичуров И.С Место «Хронографии» Феофана... С. 66, 73—74.
16. Истинным другом следует считать того, кто стремится все делать по справедливости, вместе с тобой радуется успеху и огорчается неудачам, а не тех, кто восхваляет каждое твое слово. Лишь первые свидетельствуют об истинной дружбе (Agapetus. Expositio... 1173 C). Одинаково вредно гневаться на злодеяния врагов и поддаваться лести друзей; надлежит мужественно противостоять и тому и другому (Ibid. 1173). Суд императора должен быть нелицеприятен и одинаков как к друзьям, так и к врагам; одинаково неразумно оправдывать несправедливого, если он друг, и осуждать справедливого, если он враг (Ibid. 1176 D). Как видим, тема дружбы трактуется у Агапита лишь в рамках равно справедливого отношения императора к своим сторонникам и противникам. В VI — начале IX в. категория «императорских друзей», насколько нам известно по сохранившимся «княжеским зерцалам», вообще не прослеживается. См.: Чичуров И.С. Место «Хронографии» Феофана... С. 66—68, 73—75, 79.
17. С категорией императорских родственников, разумеется, связана и гема благородства, затронутая в одном из параграфов «Учительных глав» (Главы. LII A—B), хотя Василий и не убежден в безусловной ценности благородного происхождения подобно тому, как он скептически относится к родственникам. Естественно вспомнить в данной связи, что Василий I был безродным основателем новой династии. Вместе с тем пренебрежение родственниками и знатностью свидетельствует, как нам кажется, и о том, что формирование феодальной наследственной знати еще оставалось для Византии конца IX в. Делом будущего.
18. Kazhdan A. The Aristocracy and the imperial Ideal // The Byzantine Aristocracy, IX to XIII Centuries. L., 1984. P. 43.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |