Отражение эволюции в «княжеских зерцалах» на формальном уровне
Актуальность институционного аспекта в характеристике императорской власти по отношению к церкви была прослежена выше на содержании «Учительных глав». Однако до сих пор анализировалась суть той темы, которая затронута трактатом, и не определялось пока ее место в совокупной проблематике «Учительных глав». Между тем отмеченное нами в начале предыдущего параграфа смешение акцентов в тематике наводит на мысль о необходимости такого анализа. Первый шаг на этом пути — определение того, что в «Учительных главах» связывается непосредственно с императором и только с ним, а что может быть распространено на все византийское общество. С этой целью попытаемся противопоставить содержательный пласт формально-лексическому. Мы имеем в виду следующее: все ли, о чем пишет автор «Учительных глав», понимается им как исключительно императорские добродетели и достоинства. Разумеется, уже самой принадлежностью к жанру «княжеских зерцал», адресатом которых был император, «Учительные главы» дают понять, что их содержание подразумевает императора. Но означает ли это, что каждое из упомянутых в «Учительных главах» качеств сопровождается определением «императорский», ограничивающим притязание на него персоной императора. Итак, посмотрим, какие темы прямо соединяются автором с эпитетом «императорский». При этом будем различать между определением, выраженным прилагательным, существительным в родительном падеже или наречной конструкцией, и словами βασιλεύς (βασιλεία), употребленными безотносительно к характеристике императора.
В первую группу попадают следующие темы: образование [гл. 1. Главы, XXI A], совершенство разума [гл. 64. Там же, LIII C—D], ср.: [гл. 51. Там же, XLVIII B—C], чтение книг [гл. 66. Там же, LVI A], воспитание [гл. 60. Там же, LII C—D], почитание родителей [гл. 20. Там же, XXXII B—C], ср.: [гл. 2. Там же, XXIV A], о благом характере [гл. 62. Там же, LIII B], благородство [гл. 58. Там же, LII A—B], красота тела [гл. 53. Там же, XLVIII D — XLIX A], истина и ложь [гл. 29. Там же, XXXVI B—C], благодеяние [гл. 57. Там же, XLIX D — LII A], о воздержании [гл. 63. Там же, LIII B—C], об эфемерности земного [гл. 38. Там же, XL D — XLI A], презрение к имуществу [гл. 24. Там же, XXXIII B—C], власть [гл. 30. Там же, XXXVI C—D], о страже [гл. 40. Там же, XLI B—C].
Разберем упомянутые тексты. Образование «украшает империю и делает императоров приснопамятными»; правда, ниже в той же главе сказано, что «образование дело жизнеполезное и важнейшее (σπουδαιότατον) не только для императоров, но и для частных лиц» [Там же, XXV A]. О совершенном разуме говорится: «Императору не править царственно, если он не упражняет деятельный разум» [Там же, LIII C—D]. Гл. 51 связывает царственное со словом: «Не столько обильное состояние, сколько надлежащее императорское слово может утешить страждущую душу» [Там же, XLVIII B—C]. Чтение книг Иисуса Сираха рекомендовано Льву, так как в них он может «прочитать о государственных и императорских доблестях» [Там же, LXVI A]. «Царственнейшим занятием (гл. 60 "О воспитании" — И.Ч.) является для императора не только размышлять о своем, но и надзирать за делами подданных» [Там же, LII C—D]. Императорские дети, по мысли Василия, «должны быть живыми образами отцовской добродетели» [Там же, XXI B — XXIV A]. В главе о почитании родителей отношение к ним регламентируется следующим образом: Лев должен чтить отца не так, как подданные (коленопреклоняясь, принося дары и славословя), — это недостойно царственного мужа, «но чтя добродетель, упражняясь в послушании (σωφροσύνη), совершенствуя (κοσμῶν) свой нрав, заботясь о слове, которым украшается разум молодых, и так готовить себя достойным царствовать над людьми и быть подобием царства небесного» [Там же, XXXII B—C]. «Императорским венцом следует считать чистую совесть, которой ты себя украсишь больше, чем десятками тысяч других украшений», — пишет Василий в гл. 62 «О благом нраве» [Там же, LIII B].
Дважды определение «императорский» употребляется в «Учительных главах» применительно к телу василевса. В гл. 58 «О благородстве» при всем скепсисе автора по отношению к этой теме отмечается необходимость сочетания «высшего благородства души с благородством царственного тела» [Там же, LII A—B]. Впрочем, Василий не забывает подчеркнуть (в гл. 53 «О красоте тела»), что императору нет нужды нравиться кому-либо «красотой тела», поскольку над ним нет никого, кроме бога, а богу угодно «благородство души» [Там же, XIVIII D — XLIX A]. Гл. 40 «О страже» посвящена тому, как надежнее всего обеспечить безопасность «императорского тела» (σῶμα), т. е. жизни императора [Там же, XLI B].
Несовместимо с «императорским достоинством» прибегать к лжи — читаем в гл. 29 «Об истине и лжи» [Там же, XXXVI B—C]. «Приличествует свободному и истинному императору» — значится в гл. 57 «О благодеянии» — благодетельствовать всех людей, а самому быть облагодетельствованным лишь богом [Там же, XLIX D — LII A]. «Тебя тогда нарекут воистину императором, когда ты будешь управлять не только подданными, но и одержишь верх над удовольствиями» [гл. 63 «О власти над наслаждениями». Там же, LIII B—C]. Нельзя ни возноситься в удаче, ни унывать в беде — «это малодушие, неподобающее императорскому достоинству» [гл. 38 «Об эфемерности земного». Там же, XL D — XLI A]. «Возвышенность и независимость императорского разума не столько в обилии власти, сколько в презрении к имению» [гл. 24 «О презрении к имуществу». Там же, XXXIII B—C]. «Хорошим императором является тот, кто назначает архонтов, преследующих несправедливость, когда подданные ее терпят... свойство хорошего императора изучать нравы, характер, достоинства и образ мыслей своих архонтов» [гл. 30 «О власти». Там же, XXXVI C—D].
Помимо разделов с адъективным употреблением понятия «императорский», «Учительные главы» содержат параграфы с тематикой, упомянутой выше, в которых сугубо императорская деятельность и сугубо императорские качества определяются глаголом и существительным — βασιλεύειν/βασιλεύς. Несомненно царским достоинством, хотя это и не выражено эпитетом βασιλικός, является, следуя за Василием, моральное превосходство императора. «Поскольку ты избран, — поучает он Льва в гл. 10 "О видах добродетели", — царствовать над остальными людьми... постольку старайся превосходить всех подданных добродетелью... Если ты господствуешь надо всеми по чину, а в добродетели над тобой господствуют иные, ты в меньшей степени являешься царем, но над тобой царствуют другие... царствуй истинно таким образом, чтобы править всеми по части добродетели» [Там же, XXV C—D]. «Не так все блага (τερπνά) мира, как богатство добродетели украшает императора» [Там же, XXV B] — повторяется та же мысль в гл. 8 «О добродетели». «Особенно благополучно (ἠδεως) царствуют те, кто наилучшим образом обращается с подданными» [Там же, XLV A—B] — утверждается в гл. 46 «Об архонтах».
Неоднократно понятие царственности связывается Василием со справедливостью. Один из примеров этому мы уже приводили выше, ссылаясь на гл. 30 «О власти». Но Василий не раз возвращается к теме. «Дабы ты сохранил свою империю безупречной, не берись делать то, за что ты порицал бы других» — так открывается гл. 21 «О справедливости» [Там же, XXXII C]. Неписаным законом для подданных станет обычай (ἤϑη) императора и он сохранит память по своем царствовании незабвенной, если и сам будет следовать добрым законам предшествующих императоров [Там же, XXXVII A—B], — рекомендуется в гл. 32 «О благозаконии».
Слово «империя» встречается и в уже известном нам контексте отношения государя к накоплению (ср. выше, гл. 24): имение лишь тогда приносит большую пользу обладающему им и придает силы империи, если оно праведно собирается [гл. 27 «О богатстве и корыстолюбии». Там же, XXXVI A].
Приведенные выше примеры и по тематике глав, и по контексту, в котором встречается лексика, выражающая понятие «император», выходят за рамки конфессиональных вопросов. Проследим за аналогичной лексикой в главах, посвященных вероисповедальной проблематике. Первое, что бросается в глаза, — это отсутствие в конфессиональном контексте определения «императорский», как бы оно ни выражалось. Причиной тому социальная доктрина христианства, утверждающая идеальное равенство всех перед богом и снимающая тем самым необходимость социально дифференцировать для разных общественных групп конфессиональные обязанности. Каноническое для христианского мировоззрения положение находим и в «Учительных главах». «Хотя тебе и суждено быть повелителем, ты являешься вместе со всеми рабом», поскольку все люди имеют над собой одного господина и все люди созданы из праха [гл. 14 «О смирении». Там же, XXVIII C—D]. Догматически отрицая, таким образом, существующие в обществе социальные градации, христианизированная политическая мысль, преломленная «Учительными главами», пытается стереть грань между императором и подданными, перестраивая отношения между ними по образцу идеальной семьи. В гл. 28 «О великодушии и кротости» все наставления направлены на то, чтобы император достиг желанного для себя состояния, когда подданные называют его скорее отцом, чем императором [Там же, XXXVI B], т. е. собственно императорское опять-таки отвергается.
По сути дела все случаи упоминания слов βασιλεύς — βασιλεία сосредоточиваются, несмотря на различия в наименовании глав, вокруг одной политико-религиозной концепции: соотношение царства земного и небесного. Гл. 39 «О попечении», хотя и начинается рассуждениями о долге императора, все же развивает мысль об обязанностях василевса в духе приоритета царства небесного над земным. «Даже если ты царствуешь на земле надо всем, все же сам ты имеешь василевса в небесах. И если его, как бога, заботит все, так и тебе следует, как императору под богом, ничего не упускать из виду» [Там же, XLI A—B]. Эта тематика естественна в гл. 41 «О царстве небесном»: многие императоры населяли (παρῴκησαν) земное царство, но немногие переселились (κατῴκησαν) в царство небесное, поэтому надо стремиться не только хорошо управить это царство, но и наследовать царство небесное, которое только и есть вечное и непреходящее [Там же, XLI C—D]. Без существенных вариаций она представлена и главой 45 «О смерти и бессмертии»: «Заботься о земном царстве как смертный, но ставь превыше всего и обретай... царствие бессмертное как бессмертный; ты был удостоен земной власти для того, чтобы с ее помощью войти в царство небесное» [Там же, XLIV D — XLV A].
Связь между земной и небесной монархиями в качестве предпосылки миротворчества обосновывается в гл. 47 «О мире»: «Будучи моим сыном, (сыном) императора земного, по плоти и следуя сказанным мною словам, ты наречешься сыном царя небесного, приписывая себе божественное родство по духу, являясь учеником кроткого и миролюбивого Христа, так как сказано: "Блаженны миротворцы, ибо они нарекутся сыновьями бога"» [Там же, XLV B—C]. В гл. 52 «О благодарности» обретение «царства небесного» взамен земного рассматривается как награда за хорошее управление тем, что император «получил» от бога [Там же, XLVIII C—D]. Отклоняется от анализируемой тематики лишь гл. 17 «Забота о божьем слове», которая ставит условием прекрасного управления империей попечение о душеспасительных речах [Там же, XXIX B—C].
Повторим еще раз: все приведенные выше контексты конфессиональных разделов не содержат определения «императорский», которое должно характеризовать сферу собственно императорской компетенции. Исключение составляет появление понятий βασιλεύς/βασιλεία, вызванное корреляцией земной и «небесной монархий», но последнее является самым общим и наиболее консервативным элементом христианизированной политической идеологии (богословским обоснованием идеальной иерархии ценностей) и не отражает изменений в конкретно-исторических условиях, которые формировали политическое сознание и направляли его развитие. К тому же концепция двух царств, по определению, предполагает использование лексики, выражающей понятие «император».
Наконец, не противоречит нашим наблюдениям и гл. 17, предписывающая императору «заботу о божьем слове» и перекликающаяся с упомянутым выше положением «Исагоги» об охране императором правовых устоев, будь то Священное писание, догматы вселенских соборов или гражданские законы. Центр тяжести в рассуждениях Василия приходится здесь не на религиозную проблематику, а на еще одну область интеллектуальной деятельности императора. Как бы то ни было, употребление понятия «император» применительно к конфессиональной тематике в «Учительных главах» значительно сужено, как оказалась суженной сфера императорской компетенции в церковных делах согласно нормам «Исагоги».
Понять, что перед нами действительно один из признаков эволюции, вновь поможет сопоставление с «Изложением учительных глав» Агапита. Сравнение с трактатом Агапита приводит к двум, на наш взгляд, немаловажным результатам. Во-первых, у Агапита совершенно отсутствует определение «императорский», ограничивающее пределы сугубо императорской деятельности и сугубо императорских характеристик. Лексически выраженное обособление императорской компетенции происходит, таким образом, впервые у Василия. Во-вторых, «Изложение» Агапита содержит в отличие от «Учительных глав» гораздо более разнообразный набор характеристик, хотя и определяющих качества идеального монарха, но не предполагающих исключительной прерогативы на них василевса. Начнем с прилагательных, зависящих от существительного βασιλεύς, среди которых находим: непобедимый, могущественнейший, сиятельнейший, славнейший, милостивейший, дарообильный, суровый и желанный, скорый и неторопливый, доступный и недоступный1.
Ряд характеристик обозначает качества, подразумеваемые у императора: возвышенный разум, неизменный в добре рассудок, многоокий ум, благое намерение, совершенный совет сердца, многозаботливая душа, славная держава2. Сюда же мы относим и характеристики империи: благая империя, непобедимая империя, славная империя, высокочтимая империя, прославленное могущество империи3.
Сравним приведенные выше эпитеты с определениями, относящимися в «Учительных главах» к понятиям βασιλεύς (βασιλεία) βασιλεύειν. Наиболее многочисленная группа прилагательных соединяется с представлением о преходящем характере человеческого царствования, противопоставленного вечности небесной монархии: «смертное царствие», земной император (дважды), кратковременная империя (дважды), земная империя4. Трижды Василий говорит о достойном (или недостойном) императора и императорского звания5. «Приснопамятным» называет Василий императора и его правление6. Презрение к стяжанию и готовность к благодеянию автор связывает с представлением об истинном, возвышенном и свободном императоре7. Дважды упоминается Василием благородство души императора8. Стремление к справедливости гарантирует, согласно «Учительным главам», безукоризненное (ἄδμεμπτος) правление [Там же, XXXII C—D]. Осознание своих обязанностей свойственно мудрому императору [Там же, XLI A—B].
Наконец, справедливое слово императора обладает большей силой, чем деньги [Там же, XLVIII B—C]. Лишь в одном прилагательном Агапит и Василий пересекаются: и в «Учительных главах» мы находим определение «благой император», хорошо разбирающийся в людях и назначающий праведных архонтов [Там же, XXXVI C—D]. Дело, впрочем, не только в лексических расхождениях между Агапитом и Василием. Нетрудно заметить, что определения Агапита — это epitheta ornantia, находящие себе порой прямое соответствие в официальной императорской титулатуре, засвидетельствованной императорскими грамотами9, чего не скажешь об эпитетах, употребленных Василием. Здесь мы подходим, завершая раздел о конфессиональной тематике, к вопросу о месте в «Учительных главах» — одной из основных и вполне официальных характеристик императорской власти — благочестия императора.
В разборе других конфессиональных тем· мы уже обращали внимание на отсутствие непосредственной связи между какой бы то ни было религиозной топикой и понятием «император (императорское)», так что нас, казалось бы, не должно удивлять отсутствие аналогичной связи между словами βασιλεύς и εὐσεβής. И все же поражает, как Василий обходится минимальным количеством упоминаний благочестия вообще, избегая при этом соединения упомянутых слов в одно понятие. В «Учительных главах» встречаем лишь четыре случая употребления понятия εὐσέβεια. В гл. 3 (о почитании клириков) проводится параллель между царскими и божьими слугами: «Подобно тому как справедливо, чтобы тебя ради почитались и твои слуги, так благочестиво, чтобы бога ради чтили и его священников» [Там же, XXIV A—B].
Понятие «благочестие» не распространяется в данном случае на какое-то социально детерминированное лицо, оно используется в рамках обобщенной сентенции. Более того, грамматической конструкцией и лексикой проводится грань между императорским и церковным: почтение, оказываемое слугам императора, — справедливо, слугам бога — благочестиво. Гл. 30 «О власти», лишенная, кстати сказать, конфессионального контекста, повествует о долге хорошего императора, который, по мнению автора, заключается в том, чтобы вверять государственную власть благочестивым и добродетельным людям [Там же, XXXVI C—D], т. е. опять-таки речь идет о благочестии других, а не императора. Вероисповедальный аспект отсутствует и в гл. 35. «О любви к друзьям», где утверждается, что воздавать благодарностью благодетелям — это долг благочестия [Там же, XL A]. Правда, фразе предпослано обращение ко Льву — «не будь... неблагодарным» [Там же]. И все же мысль носит общий характер, ее убедительность для Льва основана на обобщенности адресата. Отметим попутно, что «императорская» лексика в гл. 35 не появляется.
Однозначно конфессиональный смысл заложен в последнем для «Учительных глав» упоминании благочестия [гл. 37 «О милостыни»]: «Щедро одаривай (ἐπιδαψιλεύου) состраданием нуждающихся, чтобы и ты обрел сострадание у царя всего, ибо участие в нуждающемся — это благочестие по преимуществу» [Там же, XL C]. Примечательно, что употребление понятия «благочестие» в «Учительных главах» приходится, за исключением первого случая, на сравнительно небольшой отрезок текста: гл. 30—37 [Там же, XXXVI—XL], т. е. в пределах одной — максимум двух рукописных страниц. Троекратное упоминание на таком небольшом пространстве одного и того же слова, в главах, тематически друг с другом не связанных, указывает скорее на ассоциативную, чем на логическую, связь. Повторим еще и еще раз: конечно, «Учительные главы» уже одним предназначением императору предполагают соотнесенность их содержания с личностью именно императора. Тем не менее существенно то, где и как эта соотнесенность выражается в тексте и выражается ли вообще. Прослеженная черта представляется нам особенно важной для характеристики автора, вычленяющего в своем изложении категорию специфически императорского.
Для того чтобы показать, насколько велики расхождения между «Учительными главами» и традицией в употреблении понятия εἐσέβεια, обратимся снова к сопоставлению с трактатом Агапита. Вдвое меньшее по объему сочинение Агапита10 содержит почти в три раза больше, чем «Учительные главы», упоминаний «благочестия» (11 против 4 у Василия), которые при этом сравнительно равномерно распределены по всему тексту (главы 5, 11, 13, 15, 48, 51, 54, 58, 60, 68). Помимо одного-единственного места в «Изложении» Агапита, где говорится о благочестивых делах вообще как о благодарности богу [Изложение, 1165 C], все остальные случаи употребления связаны с лексической парой βασιλεύς / βασιλεία. Император — это «богом созданный образ благочестия» [Там же, 1165 C]. Неоднократно говорится о благочестивых помыслах императора [Там же, 1168 C, 1180 D, 1184 D]. Дважды сказано о благочестивой империи императора [Там же, 1168 D, 1181 B]. Больше всего украшает императора, согласно Агапиту, венец благочестия [Там же, 1169 A]. Дважды василевс просто назван благочестивым [Там же, 1177 D, 1180 B]: он грозен и желанен для подданных, являет собой сострадание нуждающимся. Наконец, благочестиво царствовать означает, по Агапиту, облачать себя в неветшающие одежды — плащ благодеяния и любовь к бедным [Там же, 1181 C]. Иначе у Василия. Не связывая в отличие от Агапита понятия βασιλεύς и εὐσέβεια в единое целое, пренебрегая этим даже в изложении сугубо конфессиональных тем, Василий в то же время использует определение «императорский» там, где считает нужным обозначить пределы императорской компетенции.
В результате и содержательный, и формальный анализ конфессиональной тематики в «Учительных главах» позволяет сделать вывод, характеризующий одно из направлений в развитии византийской политической мысли второй половины IX в.: по сравнению с предшествующим периодом заметно ослаблены религиозная аргументация и вероисповедальные мотивы, что наводит на мысль о тенденции к секуляризации государственной идеологии. Формы проявления этой тенденции различны, как различны были и пути, ведущие к ее раскрытию. Среди признаков, указывающих на тенденцию к обмирщению, отметим в первую очередь утрату теократической концепцией ведущей роли в трактате о власти императора: идея божественного происхождения хотя и присутствует в сочинении, вытесняется с переднего плана утверждением о пользе образованности.
Свое конституирующее значение в Kaiseridee теряет характеристика императорского благочестия: понятие «благочестие», упоминания которого, как мы видели, минимальны в «Учительных главах», не соединяется Василием с понятиями «император» («империя»). Более того, определение «императорский» вообще не фигурирует в конфессиональной аргументации Василия. Об ослаблении религиозного аспекта в «Учительных главах» свидетельствует и необязательность для их автора постоянной конфессиональной аргументации в раскрытии тем, традиционно требовавших такой аргументации. Вместе с тем в «Учительных главах» прослеживается и тема («о справедливости»), которую автор излагает, совершенно не прибегая к конфессиональным доводам. Наконец, новизна в трактовке собственно вероисповедальной проблематики обнаруживается у Василия в обращении к конкретному церковно-политическому вопросу об отношении императора к клирикам.
Примечания
1. Ἀήττητος // Migne. PG. Vol. 86. (1865). 1185 B. (Далее одиночные ссылки на Агапита даются в тексте — Изложение); κράτιστος // Ibid. 1168 C, 1880 B; γαληνότατος, γαληνότης // Ibid. 1180 A, 1880 B; εὐκλεήστατος // Ibid. 1173 D; εὐφρονέστατος // Ibid. 1972 C; πλουσιόδωρσς // Ibid. 1177 B; φοβερός/πσϑεινός // Ibid. 1177 D; ὀξύς/βραδύς // Ibid. 1980 D; ἀπρόσιτσς/εὐπρόσιτος // Ibid. 1168 A.
2. Μεγαλόφρων γνώμη // Ibid. 1173 D; ᾿αναλλοίωτον... ἐν τφ καλῳ̃ φρόνημα // Ibid. 1173 D; πσλυόμματος νοῦς // Ibid. 1165 A; άγαϑὴ βούλησις // Ibid. 1165 D; ἀκριβὸν τῆς καρδίας βουλευτήριον // Ibid. 1181 A; πολυμέριμνος ψυχή // Ibid. 1168 A; εὐδόκιμος κράτος // Ibid. 1180 A.
3. Ἀγαϑὴ βασιλεία // Ibid. 1172 D; ἀήττητσς βασιλεία // Ibid. 1180 C; σεπτή... βασιλεία // Ibid. 1169 D; τιμιωτάτη... βασιλεία // Ibid. 1176 C; τό κράτος τῆς βασιλείας... ἀοίδιμον // Ibid. 1176 A.
4. Θνητὴ βασιλεία // Главы. XLIV D; γηίνος βασιλεύς, ἐπίγεισς βασιλεύς // Там же. XLV B—C, XLVIII D; ἐπίκηρσς βασιλεία, πρόσκαιρος βασιλεία // Там же. XLVIII C—D / LIII B—C; ἐπίγείος βασιλεία // Там же. LIII C—D; сюда же относится и представление о нестабильности власти: τὸ τῆς ἀρχῆς εὐμετάπτωτον // Там же. XLIX С.
5. Там же. XXXII B—C, XXXVI B—C, XL D.
6. Ἀείμνηστος // Там же. XXI A, XXXVI A—B.
7. ᾿Υψηλόν... καὶ ἀδούλωτον τὸ τοῦ βασιλέως // Там же. XXXIII B—C; ἐλεύϑερος καὶ ἀληϑὴς βασιλεύς // Там же. XLIX D.
8. В обоих случаях это выражается не прилагательным, но либо субстантивированным прилагательным — τὸ εὐγενές (Там же. XXXIII B—C), либо существительным — εύγένεια (Там же. LII A—B).
9. К ним относятся следующие эпитеты: Αήττητος, γαληνός. См.: Hunger H. Procimion: Elemente der Kaiseridee in den Arengen der Urkunden. Wien, 1964. S. 75, 87, Anm. 133, 99, 158, 162. Для πλουσιόδωρος Хунгер не приводит прямого соответствия, но в сборнике образцов преамбул к императорским грамотам, изданном австрийским византинистом, находим форму μεγαλόδωρος (Ibid. S. 228, 230, 236, 240, 244), хотя датированных грамот с таким эпитетом Хунгер не приводит, если не считать позднего (1439 г.) хрисовуле Иоанна VIII с формой φιλόδωρος (Ibid. S. 142). Эпитет πολυμέριμνος также не встречается в материалах, собранных Хунгером, но понятие императорской заботы (μέριμνα) и попечения хорошо известно и засвидетельствовано, например, новеллами Юстиниана I (Ibid. S. 98), Константина IV (Ibid. S. 99). Ср.: Rösch C. Ὄνομα βασιλείας. Studien zum offiziellen Gebrauch der Kaisertitel in spätantiker und frühbyzantinischer Zeit. Wien, 1978. Anh. 2. Liste der Titelwörter.
10. 20 колонок Патрологии Миня у Агапита и 41 — у Василия.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |