«Послание» Заточника XIII в. и «Русская Правда». «Дворянин» XIII в.
«Правда Ярославичей» (т. е. ст. 19—43 «Краткой Правды», — ред.), взявшая под защиту жизнь рядовича, отметила его только на княжой земле. Но позднейшая приписка в так называемой «Пространной Правде» XII в. к ст. 13 о княжом рядовиче («такоже и за бояреск») свидетельствует о вызревании и боярской привилегированной вотчины и довольно точно регистрирует момент, когда можно говорить уже о боярском землевладении как массовом явлении общерусского масштаба с полным социально-политическим весом.1 Наблюдение А.Е. Преснякова, отметившего в «Пространной Правде» «выдвижение всего боярского» и по ряду других ее статей, не позволяет оставить без внимания того обстоятельства, что и старейшая редакция «Слова» Заточника только мимоходом упоминает о «боярине» как просто спутнике щедрого и скупого князя, и только: «А боярин щедр, аки кладязь сладок при пути напаяет мимоходящих; а боярин скуп, аки кладязь слан» (соленый).2 Она не принимает еще в расчет боярского феодального двора как возможного прибежища для своего героя. Не то позднейшая так называемая редакция XIII в. — «Послание» Заточника, обращенное к князю Ярославу Всеволодовичу (умер в 1246 г.).
Нечто подобное тому, что произошло с текстом «Правды Русской», повторилось и с сравнением «Слова» XII в.: «Паволока [ткань] бо испестрена многими шолкы и красно лице [красивый вид] являеть; тако и ты, княже, многими людьми честен и славен по всем странам».3 В «Послании» XIII в. имеем здесь механическую (как и в «Правде») вставку: «...тако и ты, княже наш, умными бояры [уже не просто «людьми»] предо многими людми честен еси и по многим странам славен явися».4 Или, например, не совсем ясное место в ст. 65 «Пространной Правды» XII в. о наказании холопа, ударившего свободного мужа, не находит, себе никакого объяснения в афоризмах «Слова» Заточника. А в позднейшем «Послании» его появляется изречение, тоже механически вставленное в древнейший текст с помощью слова «рече» (сказал, да и неизвестно, кто сказал), изречение, словарно родственное ст. 65 «Пространной Правды» и делающее понятным ее смысл. В соответствующей статье «Краткой Правды» (Ярославовой) XI в. (ст. 17) про такого холопа сказано, что «где его налезуть [найдет] удареный той муж, да бьють его»; в ст. 65 «Пространной Правды», что «Ярослав был [было] уставил убити и [его], но сынове его по отци уставиша на куны [ввели денежное возмещение], любо бити ѝ [его] розвязавше, любо ли взяти гривна кун за сором».
Долгое время гадали исследователи, не соглашавшиеся читать в ст. 17 «убьют» вместо «бьют», как предлагали иные, какая разница между этими двумя операциями («бьют» в ст. 17 и «бити» в ст. 65), ибо ст. 65 ясно гласила, что операции эти различны, что одна заменила другую. И долгое время полагали, что «розвязавше» — это или «раздев до нага» или «освободив от оков» (арестованного), пока В.И. Сергеевич не обратился к тексту «Послания» Заточника, где упомянутое вставное изречение гласит: «...рече: дай мудрому вину, и он премудрее явится; а безумнаго, аще и кнутьем бьешь, развязав на санех, не отъимеши безумия его».5 Что В.И. Сергеевич правильно указал благодаря этому сопоставлению разницу между простым самоуправным избиванием («бьют») холопа в ст. 17 «Краткой Правды» и квалифицированным наказанием в ст. 65 «Пространной Правды» («бити», привязавши к саням врастяжку), подтвердила находка, сделанная в литовско-русских текстах и опубликованная Н.А. Максимейко уже в наше время: «...а то знаки на руках и на ногах, коли ее [подсудимую] кат [палач] на драбине розвезавши тягнул».6
Подобные мелкие аналогии сами по себе были бы ничтожны, если бы не то, что боярский двор в «Послании» XIII в. в отличие от «Слова» Заточника XII в. введен в текст как существенное звено в биографических злоключениях потерпевшего героя. Именно туда спланировал Даниил на первых норах после жизненного своего крушения: «се бо был есми в велицей мнозе нужи и печали и под работным ермом [ярмом] пострадах, все то искусих, яко зло есть», «многажды бо обретаются работные хлебы аки пелын [полынь] во устех, и питие мое с плачем растворях»:7 Работное ярмо — это холопское состояние в самом широком и юридически расплывчатом смысле. Это вовсе еще не «обельное холопство», не принадлежность к корпусу наследственных и потомственных рабов, в XII в. явственно уже не удовлетворявшему потребности феодального хозяйства и быта.
Настаивать здесь на том, что сам автор этой редакции «Послания» — холоп, ссылаясь на мольбу его к князю: «Не отрини раба скорбящаго ... яко аз раб твой и сын рабы твоея», — затруднительно уже по одному тому, что здесь же можно найти и другую мольбу в том же первом лице: «Не остави мене, яко отец мой и мати моя остависта мя».8 Принимая оба эти текста за конкретное автобиографическое указание, мы вынуждены были бы принять тогда и следующую парадоксальную житейскую ситуацию: потомственный княжеский «раб», сын четы княжеских рабов, бежавшей в его детстве и бросившей его на произвол судьбы, искусственно, таким образом, осиротев, находит приют далее в боярском дворе, из которого просится обратно к князю на любых условиях, а тот его не хочет. При таком понимании пошла бы насмарку вся борьба за разыскание беглого холопа, ради которой усиленно работала юридическая мысль феодальных господ, как то видно по «Правде Русской» (не говоря уже о том, что и само «Послание» в иных местах называет Даниила «мужем»): перебежка, перекупка и переманивание холопа — одна из главных опасностей, подтачивавших самые устои феодального общества.9 Что здесь существенно, так это то, что «Послание» сравнительно со «Словом» расширяет свой читательский круг, усложняя положение своего героя (а не автора), подводя под него трясину подневольного труда, но и не лишая его «мужества».10
Теоретически и в боярском дворе, «добру господину служа», можно дослужиться «свободы», а «злу господину служа», можно дослужиться и до «большие работы».11 Однако «Послание» XIII в. не останавливается на разработке этих теоретически мыслимых возможностей, а имеет в виду, что «смысленый» его герой сумеет сделать успешную карьеру в замкнутом круге холопьей службы в боярском дворе без выхода на волю. Но его тогда и засосет этот быт, из которого для него субъективно станет уже не под силу выйти на волю. Природа именно «мужа» и сказывается здесь в том, что «лучше бы ми нога своя видети в лыченицы [в лапте] в дому твоем [княже], нежели в черлене [красного сафьяна] сапозе в боярстем дворе; лучше бы ми в дерюзе служити тебе, нежели в багрянице [пурпурной одежде] в боярстем дворе»; «лучше бы ми вода пити в дому твоем, нежели мед пити в боярстем дворе, лучше бы ми воробей испечен приимати от руки твоея, нежели баранье плечо от государей [т. е. господ] злых».12
Ничто не может в глазах бывшего свободного «мужа» компенсировать утраты личной свободы: «Не лепо ... бо были котлу во ушию златы кольца, но дну его не избыти черности и жжения; тако же и холопу: аще бо паче меры горделив был и буяв, но укору ему своего не избыти — холопья имени».13 В позднейшей переделке этой редакции «Послания» добавлена антитеза: «...что бых в твоем дворе затыкою торчал, нежели бы у боярина домом владел [т. е. правил], с ключом ходити».14 Это тот самый «боярский тиун дворской» «Пространной Русской Правды» (ст. 66), на которого за отсутствием «свободных» свидетелей можно «возложить послушество» лишь «по нужи», т. е. в случае крайней нужды, — такова была сила «холопья имени»; хотя не приходится сомневаться, что во главе боярских рядовичей он, «горделивый» и не знавший удержу в расправе, играл ту же роль в наступательной политике боярской синьории, что и княжой тиун в княжих «селах». Это его жизнь оказалась в ст. 1 «Пространной Правды» оценена в 40 гривен наряду со свободным «купцом», княжим «гридем» и «мечником». И все же служба в боярской сеньории для Заточника, так сказать, второго поколения — тоже не выход.
Да и сам он проделал некоторую эволюцию и приобрел теперь (XIII в.) более четкие социальные очертания: он «дворянин». Прежде того же Заточника легко представить себе переходящим из дружины Игоревой в дружину какого-нибудь Свенельда: ведь именно жалобы на то, что «отроки Свенелжи изоделися суть оружием и порты, а мы нази», подвигнули, по преданию, Игоря на ограбление древлян. Личные качества дружинного вождя и его успехи в предприятиях, связанных с риском, определяли и тягу к нему дружинных элементов. Наследственное боярство, явившееся в процессе феодализации на смену Свенельдам, тяжелело, прирастало к земле, переставало быть гибкой опорой князя, с которым когда-то было связано лично.
К концу XII в. налицо уже четкое деление прежнего дружинного товарищества на «бояр думающих» и «мужей храборствующих»15 — эволюция, дававшая себя знать в таких эпизодах, как описанный летописцем случай с князем, задумавшим нападение на другого без совета с боярством: «И рекоша ему дружина его, о себе [т. е. без нас] еси, княже, замыслил, а не едем по тебе», а тот, «возрев на децки» (служилую молодежь своего двора), сказал: «А се будут мои бояре».16 Калибр и природу «бояр думающих» и «мужей храборствующих» можно представить себе для самого начала XIII в. по записи об основании одного монастыря в Рязанском княжестве: села и земли для содержания его были пожалованы несколькими «боярами», земельная же площадь для постройки монастырской церкви и зданий была приобретена на стороне вскладчину «мужами», собравшими между собой в среднем по 2 гривны с человека (2 гривны — стоимость одной крестьянской лошади).17 Как и наш Заточник, несомненно эти «мужи» не все были безземельными и, может быть, «держали села», но швыряться ими не могли. В массе у них село было скорее предметом социального вожделения, чем заурядного обладания.
Заточник XIII в. и выступает с заявкой князю не только личного права на «милость», но уже и группового на «честь»: «Княже мой, господине! Всякому дворянину имети честь и милость у князя».18 Но то обстоятельство, что еще не сложилось у этого дворянина покойного биографического стандарта, выдвигается тут же как преимущество: «Никто же может, не оперив стрелы, прямо стрелити, ни леностию чести добыти. Зла бегаючи, добра не постигнути ... горести дымные не терпев, тепла не видати. Злато бо искушается огнем, а человек напастми... человек, беды подъемля, смыслен и умен обретается. Аще кто не бывал во многих бедах ... несть в нем вежества» (т. е. знания жизни).19 А отсюда и для самого Заточника открывалась далеко идущая историческая перспектива. Беда постигла «храборствующего мужа» (в этой редакции) в профессиональной сфере: ему изменила как раз храбрость. Но «аще есми на рати не велми храбр, но в словесех крепок; тем [поэтому] збирай храбрые и совокупляй смысленыя».20 Этого мало. Это закон природы: «Умен муж не велми бывает на рати храбр, но крепок в замыслех». Отдельно и надо «собирати мудрые».21 И это не выдумка поскользнувшегося дворянина, что «луче един смыслен, паче десяти владеющих грады властелин без ума»; ибо это было подтверждено и библейским авторитетом: Соломон говорил дословно то же («лучше един смыслен, паче десяти владеющих властелин без ума, зане же мудрых мысль добра»), вторил ему и Даниил-пророк («храбра, княже, борзо добудешь, а умен — дорог. Мудрых полцы крепки, и грады тверды: храбрых же полци силни, а безумии: на тех бывает победа»).22
Нож острый оттачивался здесь против боярства задолго до того, как повиснуть над ним в рамках уже единого национального государства, и в последующей литературной своей истории «Послание» Заточника в два штриха довело свою противобоярскую агитацию до логического конца: 1) «У боярина служити, как по бесе клобук мыкати; то же [попробуй-ка] у боярина что добыти!» и 2) «Конь тучен, яко враг, сапает на господина своего; тако боярин, богат и силен, смыслит [умышляет] на князя зло».23 Воистину перевернуться в гробу должен был бы покойный Ян Вышатич (умер в 1106 г.), увидев лущенное им (через летописца) деление дружины на «смысленых» и «несмысленых» поставленным на голову.24 В свое время Ян ворчал по поводу первых попыток князей (Всеволода Ярославича, конец XI в.) «любити смысл уных» (новых) дружинников и пренебрегать «первыми», т. с. прежними, стариками, и под «смыслеными» разумел как раз стариков. Теперь у Заточника в «смысленых» оказались дворяне, ставившие прицел на управление «градами» на смену «властелинам без ума», боярам — наместникам князя.
Это далеко еще не Ивашка Пересветов, дворянский памфлетист времен опричнины XVI в. Но отмеченные только что два штриха, положенные в процессе переписок старейшего текста, легли на этот текст так, как будто органически выросли из первоначального противобоярского зерна, заложенного еще в «Послании» XIII в. Приблизительно в это же время и северо-восточный летописец в тон с Заточником вписал в некролог Всеволода Большое Гнездо похвальные слова о том, что этот князь (отец адресата «Послания») судил «суд истинен и нелицемерен, не обинуяся лица сильных своих бояр, обидящих менших и роботящих сироты и насилье творящих».25 Агитация против службы в боярском дворе, особенно после катастрофического насильственного конца, постигшего Андрея Боголюбского (1175 г.), могла находить опору в самых недрах княжеского двора. Заточник не впал здесь в анахронизм и, как и в иных случаях, не стоит одиноко.
Примечания
1. Б.А. Романов, 1, стр. 77—78, 58—59 и 55; ср.: А.Е. Пресняков, 1, стр. 272; 2, стр. 223.
2. А, XXV.
3. А, XXII. Разрядка здесь и всюду в дальнейшем моя, — Б.Р.
4. Ч, XXX.
5. Ч, LIV; В.И. Сергеевич, стр. 119.
6. Н.А. Максимейко, стр. 11.
7. Ч, XXXV и XXXIX.
8. Ч, LVI и XXVIII.
9. Мысль о холопстве Даниила в наше время поддерживает И.К. Гудзий (стр. 482), полагая одновременно, что «Даниил — боярский холоп» и что, «называя себя рабом князя и сыном его рабыни ... Даниил ... обозначает свое действительное социальное положение» (т. е. княжеского холопа). Ниже мы вернемся к этому вопросу в иной связи.
10. Например, Ч, LVIII, XLV, XXXI.
11. Ч XL.
12. Ч, XXXVI и XXXVIII.
13. Ч, XXXVII.
14. Сл., XLIII.
15. Ипат. лет., под 1185 г., стр. 131.
16. Ипат. лет., под 1169 г., стр. 97.
17. Б.А. Романов, 3, стр. 205 и сл.
18. Ч, LXIII.
19. Ч, LXIII.
20. Ч, XIX.
21. Ч, XXIV.
22. Ч, XX.
23. Сл., XLVI и XLI.
24. М.Д. Приселков, стр. 19.
25. Лавр. лет., под 1212 г., стр. 185.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |