Князь X в. и князь XII в.
Как далеко его представление о князе от классического облика первых, еще языческих властителей империи Рюриковичей, данного в церковных записях «Повести временных лет». Это не Игорь, павший (под Коростенем) жертвой собственных хищнических приемов примучиваний славянских племен «многими» данями и соревнования на этой почве между отдельными группами предводимого князем воинствующего союза дружин. Это и не Святослав, герой дружинного эпоса, гроза степей и «варвар», в своих широких политических планах оторвавшийся от родной почвы («ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив»), образец увлекательной личной храбрости и чемпион походного искусства, поплатившийся собственным черепом («лбом», из которого была сделана чаша убившими его печенегами) за тот трепет, в котором умел держать саму Византийскую империю.1 В церковной интерпретации непослушный сын (Ольги) и беззаботный отец, Святослав перешел в историческую традицию как прототип запорожца XVI—XVII вв., неотделимым от коня и меча, верным членом дружинного товарищества: «Князю Святославу возрастило и возмужавшю, нача вои совокупляти многи и храбры, и легко ходя, аки пардус, войны многа творяше. Ходя, воз по себе не возяше, ни котла, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверину ли или говядину [что попадется], на углях испек, ядяше, ни шатра имяше, но подклад постлав и седло в головах; такоже и прочии вои его вси бяху. Посылаше к странам, глаголя: хочю на вы ити».2
У Заточника князь — фигура иного масштаба, иных бытовых ассоциаций, потому что и иной исторической ступени. «Егда веселитися многими брашны, а мене помяни, сух хлеб ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена; егда лежиши на мягкых постелях под собольими одеялы, а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа...».3 Мыслится он в масштабах одного города, отнюдь не всей «Русской земли»: «Дуб крепок множеством корениа; тако и град наш твоею державою».4 Правда, и он «многими людми честен и славен по всем странам», но «Русская земля», мысль о которой держит на себе весь идейный строй «Слова о полку Игореве», и близко не лежала к словарному составу и запасу понятий Даниилова «Слова».
Конечно, и теперь «добру» князю принадлежит роль военного вождя, ибо «многажды беснарядием полци погибают ... велик зверь, а главы не имеет; тако и многи полки без добра князя».5 Это-то же, что у южного летописца, объяснившего одну военную неудачу тем, что «не бяшеть ту князя, а боярина не вси слушают».6 Но истинной пружиной княжеской политики и поведения у Заточника оказываются «думцы», советники: «князь не сам впадает в вещь, но думцы вводят», как и корабли топит не море, а ветры. А главное, предмет этой политики и стимул этого поведения — всего только добывание столов в феодальной войне между отдельными группами разросшейся Рюриковой династии: «...з добрым бо думцею князь высока стола добудет, с лихим думцею, меншего лишен будет».7 Конечно, богатство такого князя представляется Заточнику неисчерпаемым («ни чашею бо моря расчерпати, ни нашим иманием твоего дому истощити»), когда он призывает князя не «сгибать» руки «на подание убогим», «не воздержать злата ни сребра», но «раздавать людем».8
Речь шла не о той милостыне, творить которую неустанно рекомендовала церковь как средство держать в руках массу выкидываемых на большую дорогу или во власть голодной смерти «сирот и вдовиц от велмож погружаемых» (которых и без совета Заточника князь «оживлял» «Милостию своею»).9 Когда Заточник говорит о «нашем имании» и об «убогих», это рассчитано на читателя, весьма далекого от тех «нищих», которых церковь с самого начала наметила в число своих «церковных людей» и за которых в XII в. шла еще борьба между церковью и мирянами, а там и тут их неудержимо влекло в невольное состояние.10 Своим «убогим» «Слово» Заточника не угрожает еще этой перспективой. Речь шла здесь даже не только о таких «убогих», как он, опальный, а о весьма распространенной тяге свободной молодежи к «службе» в княжеском дворе: «мнози бо оставляют отца и матерь, к нему прибегают» — и здесь, если только князь «щедр», он становится «отцом» «слугам многим», как и «доброму господину служа», есть шанс «дослужиться свободы».11 Это низшего ранга мелкие княжие слуги, которые, чтобы стать на ноги, могли рассчитывать только на щедрость своего князя.
Однако же источник повседневного существования этого княжего двора, его хозяйственная база — уже не столько военная добыча, не кормление в полюдье, а «княжое село» с тиуном и рядовичами. И для тех из «убогих», кто устремляется также осесть на землю и обрести хозяйственную самостоятельность в «держании» сел, Заточник предназначает свое знаменитое предостережение: «Не имей собе двора близ княжа двора и не держи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь трепетицею накладен, и рядовичи его аки искры: аще от огня устережешися, но от искор не можеши устеречися и сождениа порт».12 Сфера щедрот и милостей княжих — это его стольный дворец с теремами, гридницами, сенями и казной, складом золота и серебра и всякого узорочья, всего того, что добывается службой княжих «мужей», преимущественно как военная добыча, откуда (в сознании Заточника) и неписанное, так сказать моральное, право на получение движимого из княжой казны: «Мужи злата добудут, а златом мужей не добыти». Эти слова к тому же — не выдумка заинтересованных современников Заточника; они имеют почтенную давность, так как сказаны были в незапамятные времена еще царю Езекии послами вавилонскими.13 В этой сфере князь может быть «щедр» — и тогда это «река, текуща без брегов сквози дубравы, напаяюще не токмо человеки, но и звери»; но он может оказаться и «скуп» — и тогда это «река в брезех, а брези камены: нелзи пити, ни коня напоити».14
Как видим, совсем не то — сфера княжого землевладения и земледельческого хозяйства. По самой своей природе, независимо уже от личных свойств князя, «щедр» он или «скуп», оно агрессивно и грозит искалечить или забить вокруг себя все, что с ним не связано и претендует на самостоятельное существование. Очевидно, распространение этих княжеских осиных гнезд и сила роста их, отмеченные в приведенном предостережении, — это злоба дня в жизни феодального общества XII в. Заточник в краткой образной форме передал здесь не экономическую, а именно бытовую и несомненно хорошо известную читателю сторону процесса «окняжении земли». Скромная фигура княжего «рядовича», отмеченного «Русской Правдой» XI в. в штрафной шкале княжого домена на последнем месте и оцененного в 5 гривен, подобно холопу и смерду, выдвигалась у Заточника в повседневных мелочах жизни свободного «мужа» на первый план как злейший разносчик бесправия и насильничества, питаемого феодальными привилегиями. Армии порядившихся с воли на княжую землю работных людей под командой княжого тиуна — сельского приказчика, как тучи, заволакивали горизонты мелкого «свободного» землевладения и землепользования.15
Примечания
1. Лавр. лет., под 972 г., стр. 31.
2. Лавр. лет., под 964 г.
3. А, XX.
4. А, XXIV, XXII.
5. А, XXIII.
6. Ипат. лет., под 1151 г., стр. 59.
7. А, XXXIII.
8. А, XXI.
9. А, XVIII.
10. Б.А. Романов, 1, стр. 87—88; Правило митр. Кирилла, стр. 104—105; Поучение исповедающимся, стр. 124.
11. А, XXV.
12. А, XXVI.
13. А, XXII.
14. А, XXV.
15. Б.А. Романов, 1, стр. 49—50.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |