Предания о дохристианских князьях и дружинниках: Игорь, Святослав, Ольга, Святославичи, Владимир
Конечно, в XI—XII вв. мы присутствуем при эволюции старого дружинного строя, каким знали его предания этого времени. Более ранние Переяслав, Святослав, Игорь, Свенельд, даже Владимир Святославич — это идеализированные призраки, поучительные примеры для летописателей времени Ярослава, Ярославичей и их потомков. Перед этими русскими летописателями, идеологами господствующего класса, стояли факты и задачи, подымавшие их политическую мысль выше элементарных инстинктов, вымогавшие новые понятия и требовавшие более сложных приемов для решения этих задач. Из них оборона, строительство и расширение «Русской земли» были основными, а княжеская власть и все прочие наличные элементы политической организации общества должны были быть приспособлены к их разрешению.
С момента принятия христианства Русь становилась под божие «заступничество», княжая власть получала новую опору в проповеди ее божественного происхождения, а христианская семейная мораль давала новое средство для поддержания общественного мира. Но эта же мораль служила и оправданию феодального раздробления Руси. Последнее и взято было под покровительство церковью, которая в свою очередь, питаясь уже византийскими внушениями, не могла ставить себе целью обращение Руси в слишком мощную державу, способную при случае (как в 1043 г.) вновь обратиться против самой империи.1
Такой переплет отношений выдвигал перед христианскими идеологами на Руси компромиссную программу и компромиссный идеал политической власти — династического союза князей для борьбы с внешней опасностью, основанного на началах семейной морали и права, опирающегося на общественное мнение в лицо церкви и на дружинную организацию. Князь, который не «набдит» церкви, не почитает «преизлиху» черноризцев и не «подает» им «потребная», князь, который не «любит» дружину и не «дает» ей «на оружие», — какой же это князь? Но крепость дружинного союза, построенного на личной связи с князем, при многочисленности князей, — один из устоев системы феодальной раздробленности страны.
Однако значит ли это, что князь должен идти на поводу у своей дружины?
Предания дохристианского прошлого и понадобились тут для поучения. Почему погиб Игорь? Да потому, что беспечно относился к интересам своей дружины, довел дело до ропота в ее среде, а потом поддался ее неразумным советам — пошел вторично по древлянскую дань. Святослав тоже оказался в плену у общественного мнения своей дружины и не внял советам матери, не принял христианства, боясь насмешек своих дружинников. А ведь какой был князь! Это был пример воинской доблести и выносливости, — и «крепок на рать» вошло непременным качеством в любую княжескую характеристику-некролог, когда летописец хотел воздать хвалу покойному по всем статьям. Зато христианку Ольгу, которой посвящена в летописи не одна страница, рассказчик вывел вне дружинного окружения и дал читателю любоваться ее житейской сметливостью, дипломатическими выдумками, даже мстительной изобретательностью, как и организационной деятельностью, — точно она была тут сама себе голова и не имела советников. Для времени Владимира Святославича тема о советниках, и именно злых советниках, разработана у летописца даже в лицах и переплетена с темой о двух — языческом и христианском — князьях, которую можно было эффектно вместить в личность одного живого князя. Владимир дохристианский — одно, после крещения — совсем иное.
Из-за чего загорелся сыр-бор по смерти Святослава? Из-за пагубного пристрастия людей к охоте, к «ловам». Мы видели выше церковное отношение к ней: за пристрастие к охоте подлежали лишению сана и поп и епископ. Самое допущение мысли, что человек даже в епископском чину не удержится от этой страсти, само по себе уже показательно для распространенности и глубокого внедрения ее в быт. В «Патерике Печерском» есть саркастическое место в рассказе о князе, обуянном страстью к наживе, который направился на допрос блаженного инока Федора о местонахождении клада «со множеством вои», «аки на лов или на некоего воина крепка».2 Так вот, и после язычника Святослава Игоревича пошло взаимоистребление среди его сыновей из-за той же страсти.
Как-то Лют, сын Свенельда, вышел из Киева, «лов деяюще», и «гна по звери в лесе». А навстречу ему в том же лесу князь Олег Святославич из Овруча древлянского. Узнав, что это Свенельдич, Олег заехал Люту в тыл и «уби ѝ»: «...бе бо ловы дея Олег», — кратко и просто объяснил летописец. Убил, потому что («бо») тоже охотился. А отсюда пошла «ненависть» Ярополка Святославича (киевского) «на Ольга»; Свенельд жаждал мести за сына, побуждал Ярополка отнять у Олега Деревскую землю, которую тот получил от отца, и в этом успел: Ярополк пошел на Олега, победил, взял стольный Овруч и «перея власть его». Олег при этом погиб, и не сразу удалось отыскать его тело. Ярополк плакал над трупом брата и попрекал Свенельда: «Этого ты и хотел!». Виноват оказывался во всем злой советник. Узнав о случившемся, третий Святославич, Владимир, сидевший далеко в Новгороде, бежал за море; а в Новгороде «посадники своя посади» Ярополк: здесь он уже слез не проливал и оказался «бе володея един в Руси».3
Наступил второй акт семейно-политической драмы — и перед читателями явился еще один злой советник. Владимир с варяжским войском вернулся в Новгород и пошел к Киеву убивать Ярополка («не яз бо почал братью бити, но он, аз же того убоявся, придох на нь»). По пути он убил полоцкого Рогвольда с двумя сыновьями, а дочь его Рогнеду, предназначавшуюся Ярополку, «поя жене», взял себе в жены. Стоя под Киевом, Владимир завязал сношения с воеводой Ярополка Блудом и склонял его на свою сторону обещанием «имети» его «во отца место» и воздать ему «многу честь». Блуд поддался, и летописец описывает его предательские приемы с великим негодованием: «...то суть неистовии [изуверы], иже, приемше от князя или от господина своего честь ли дары, ти мыслят о главе князя своего на погубленье, горьше суть бесов таковии». Блуд посоветовал Ярополку покинуть Киев и засесть в г. Родьне, где тот затем был осажден и откуда, по совету Блуда же, вступил в переговоры с Владимиром. Другой его дружинник, Варяжко, предупреждал, что ему грозит смерть, и советовал бежать к печенегам. Но Ярополк не послушал его и пошел к Владимиру в терем, а там у дверей два варяга подняли его «под пазухи» на мечи, причем Блуд сам затворил за ними двери снаружи и не пустил в терем спутников Ярополка. Ярополк и был там убит.
А как же Варяжко? Варяжко бежал к печенегам и долго вместе с ними «воевал Володимера», пока тот не привлек его к себе, «заходив к нему роте» (т. е. дав клятву), что не будет мстить.4 Бывали в старину, значит, и добрые советники и верные люди. И здесь была мораль: исчерпав все средства, подчиняйся силе вещей, однако же соблюдая достоинство.
В рассказе этом Владимир — еще язычник, побежденный «похотью женскою»: силой взяв по пути в жены Рогнеду, в Киеве он овладевает красавицей-гречанкой, беременной женой Ярополка (откуда и «зол плод» — Святополк окаянный), заводит в Киеве языческий культ Перуна, женится на двух «чехинях» и «болгарыне», заводит целые гаремы с наложницами — 300 в Звенигороде, 300 в Белгороде, 200 в селе Берестовом, не щадя в своем «блудном несытстве» ни замужних, ни девиц. Но вот начинается испытание вер, и происходит оно при постоянных совещаниях с дружиной (боярами и старцами). Затем принимается христианство, и Владимир-христианин устанавливает еженедельные пиры в гриднице своей для дружины со «множеством мяс от скота и от зверины», «по изобилию от всего». С явным одобрением проходит у рассказчика сцена ропота дружины против деревянных «лжиц» и заказ Владимиром серебряных, с мотивом: «...яко сребром и златом не имам налезти [не найду] дружины, а дружиною налезу сребро и злато, якоже дед мой и отец доискася дружиною злата и сребра», и с пояснением: «...бе бо Владимир любя дружину и с ними думая о строе земленем и о ратех».5 И немудрено, что с одобрением — советники тоже были теперь все христиане. Настали другие времена.
Только о Мстиславе Владимировиче, ненадолго пережившем отца, летописец отметил — помимо того, что он был «дебел телом, чермен [румян] лицем, великыма очима, храбор на рати, милостив, любяше дружину повелику, именья не щадяше», — что он «ни питья, ни еденья браняше», т. е. не ограничивал дружину ни в питье, ни в пище.6 Это здесь еще не гостеприимство. Это — кормление, не обходившееся без властного регулирования князем потребления продуктов за общей дружинной трапезой из общей дружинной добычи. Для всех же последующих князей в летописных некрологах «не щадить именья» означало раздавать дружинникам «сребро и злато». Отпала исконная натурально-хозяйственная черта дружинного быта.
Примечания
1. Разумеем поход на Византию князя Владимира Ярославича; Лавр. лет., под 1043 г., стр. 66.
2. Патерик Печерский, стр. 119.
3. Лавр. лет., под 975—977 гг., стр. 31—32.
4. Лавр. лет., под 980 г., стр. 32—33.
5. Лавр. лет., под 987, стр. 45—46; под 996 г., стр. 54.
6. Лавр. лет., под 1036 г., стр. 65.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |