«Протокольная» трактовка этих текстов у Б.Д. Грекова и С.В. Юшкова
Изложенное понимание этих литературных текстов о Долобьском съезде исключает для меня возможность пользоваться ими как протокольной точной записью о реальных подробностях конкретного факта княжеско-дружинного совещания начала XII в.
Я не могу присоединиться к Б.Д. Грекову, когда он привлекает текст не 1103, а 1111 г. специально для. того, чтобы, подчеркнув противопоставление Мономаху единодушия обеих княжеских дружин (чего как раз-то и нет в тексте 1103 г.), объяснить «заинтересованность дружинников в смердах, в их конях и пашне», «тем, что эти смерды жили в селах дружинников и были обязаны отдавать часть прибавочного труда своим господам».1 Не могу именно потому, что подчеркнутой («обеих») Б.Д. Грековым детали нет в тексте 1103 г., и это обстоятельство разваливает предполагаемый Б.Д. Грековым единый социальный фронт, который-де стал на защиту своих смердов, не говоря уже о том, что и речь в тексте 1103 г. идет только о «лошадях», а не о самих смердах. Между тем текст 1103 г. несомненно первоначальный.
Тем более не могу я присоединиться к С.В. Юшкову,2 когда он привлекает в целях точно такого же объяснения «личной заинтересованности» дружинников «в смердьей ролье и вообще в смердьем хозяйстве» текст 1103 г. и всю суть «конфликта» «между князьями и дружиной» видит в «вопросе о наборе смердьих коней», а всю суть съезда — в том, «чтобы заставить ее (дружину) дать согласие на набор», а вовсе «не в том, чтобы убедить дружину в целесообразности предпринимаемой меры» (т. е. самого весеннего похода).
На пути такого толкования одной редакции рассказа в отрыве от другой С.В. Юшков приходит к заключению, что, «хотя доводы Владимира и были убедительны, дружина согласилась с ним скрепя сердце («и не могоша отвещати дружина»)», — между тем, как последние слова рассказа только то и значат, что дружине нечего было ответить на эти доводы. Приходится С.В. Юшкову опускать здесь и ту подробность текста, что то была не просто «дружина» (как он обрывает цитату), а «дружина Святополка» (по рассказу, как мы видели, нарочито поставленная на экран, тогда как Мономахова дружина, сидевшая тут же, никак не проявила приписываемого ей и Б.Д. Грековым и С.В. Юшковым смердовладельческого инстинкта).
Между тем, если уж подходить к нашим текстам в поисках следов «частного» («если можно так выразиться», добавляет С.В. Юшков) смердовладения, то именно эти-то тексты и обращают на себя внимание тем, что ни тот, ни другой из редакторов-панегиристов Мономаха ни единым намеком не использовал этого, столь выигрышного для вырисовки своего героя момента: не вложил, например, в уста ни той, ни другой дружины, ни обеих их вместе взятых упоминания о «наших» смердах и не вставил в ответную речь Мономаха соответствующего, хотя бы косвенного упрека дружине в собственническом шкурничестве. Такое благодарное, казалось бы, для бьющей в глаза тенденции обеих редакций рассказа остранение князя в плане бескорыстия, а его оппонентов — в плане узких личных интересов, не оставило в рассказе и следа.
Наоборот, Мономах выигрывает в прениях на хозяйственной и политической дальновидности и ораторской находчивости; дружина же пасует, изобличенная в недоучитывании всех подробностей последствий отказа от инициативы наступательных действий против половцев ранней весной (март-апрель), наверняка суливших в случае удачи спокойный летний хозяйственный сезон всей «Русской земле», не говоря уже о громадной добыче, обычно шедшей в общий раздел всем участникам походов. Рассказчик явно удерживает здесь обсуждение смердьего вопроса в плане государственном, общем, а не землевладельческом, частном. Смерд, видимо, и для нашего рассказчика переставал быть смердом, как только входил в состав рабочего населения древнерусской сеньории.
В свое время я сам отдал дань протокольной трактовке Долобьского летописного текста и выставил тезис о мобилизации на случай военных походов лишь смердьих лошадей, а не самих смердов.3 Этого тезиса я не стал бы поддерживать сейчас в прежней категорической форме. Однако пристальный сравнительный анализ двух редакций Долобьского текста все же вскрывает как привычное представление о смердьей лошади как предмете именно конской мобилизации, не исключавшей, конечно, и мобилизации людской; только в результате этой последней, насколько можно судить по другим текстам, смерды выступали в походах «пешьцами», и в целевом плане оба вида мобилизации были раздельны.
Материал, которым приходится пользоваться для изучаемой эпохи, не только меньше говорит о жизни народных масс, чем о жизни господствующего класса: первым планом проходит в нем Apperceptionsmasse представителей господствующего класса, и только сквозь ее призму историку различимы бледные, силуэтные отражения, по которым и приходится строить наши представления о жизни народных масс. Попытка игнорировать это коренное, фатальное обстоятельство и обращаться к литературным памятникам древности с прямыми требованиями прямых ответов на прямые вопросы, которые интересуют историка, но чужды старому автору, — угрожает утратой исторической, жизненной правдивости построения, утратой должной перспективы. В науке, как в жизни, ведь всякому предмету свойственны свои, оптимальные для его рассмотрения дистанция и поворот, при которых он только и оказывается в фокусе — уловимее в своих характерностях.
Читатель заметил, вероятно, что в этой главе я пытаюсь дать представление о смердах прежде всего в трактовке памятников, пропитанных классовым мировоззрением господствующих верхов, и если говорить о «проблеме» смердовства, то я имею в виду эту проблему, как она ставилась у давних современников древнерусских смердов. Тогда — в жизни, в быту — она была, может быть, важнее и выступала острее, чем в наше время в нашей ученой литературе. В этой последней, разумеется, возможны еще и еще споры. Я не разделяю пессимизма А.Е. Преснякова, оговорившегося в свое время, что «вопросу о древнерусских смердах суждено, по-видимому, оставаться крайне спорным — надолго, б[ыть] м[ожет] навсегда» — из-за «скудости данных».4 Но у меня нет разумных оснований считать, что этот вопрос — как спорный — вовсе уже вышел в тираж. А что касается «скудости данных», то новые данные историки, может быть, будут еще искать и находить не только в текстах с термином «смерд», а и в иных текстах, и главное в иных аспектах при изучении даже старых данных.
Примечания
1. Б.Д. Греков, 3, стр. 134.
2. С.В. Юшков, 1, стр. 95—96.
3. Б.А. Романов, 2.
4. А.Е. Пресняков, 1, стр. 287.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |