Убийство — бытовое явление. Убийство — источник государственного дохода
Чрезвычайно любопытная презумпция открывается в оговорке (ст. 8), что вервь не обязана помогать тому, «кто не вложиться в дикую виру», а пусть такой «сам платит». Кого разумели здесь? Логически эта оговорка разрушала весь механизм круговой ответственности общины по линии убийства. Немыслимо, однако, чтобы закон шел на это. Не иначе как здесь разумелся либо чудак, мнивший себя застрахованным от житейской ситуации, когда хочешь не хочешь, а придется ему попасть в убийцы, либо «имовитый» человек, не нуждающийся ни в какой помощи на этот случай. Потому что убийство — это самое заурядное явление в описываемую эпоху самозащиты и самоуправства, не говоря уже о разбое. Но и самый «разбой» — термин двуликий. Есть, правда, представление о таком человеке, который «стал на разбои без всякоя свады» — это профессионал разбоя, очевидно, с целью грабежа: от такого все отрекаются, выдают его князю на поток и разграбление со всеи семьей, рвут с корнем (ст. 7). Но та же «Пространная Правда» говорит и об убийстве «в разбое», по которому виновник расплачивается с помощью соседей (ст. 3—5). Или вот, например, «Заповеди» митрополита Георгия (XI в.) при всей своей строгости вообще говорят о человеке, «иже разбой сотворит нехотя» (т. е. невольно, невзначай), и назначают за это покаяние на 5 лет.1 Разбой здесь — просто убийство.
К пролитию человеческой крови церковь, конечно, относилась с осуждением, и даже тому, «кто убиет разбойника или ратного, на нь пришедша», те же «Заповеди» назначали епитимью «за поллета [на полгода] за пролитие крови», правда, «засмотривше житие его».2 Но убийство — это повседневный факт, от него не застраховано даже помещение церкви: «Аще убиют или срежутся в церкви, да не поют в ней 40 дний, потом вскопают мост [помост] церковный и высыплют [залитый кровью слой земли]; аще и на стене будет кровь пала [попала], да омывают водою, и молитву створят, и водою покропят святою» — и тогда только «почнут нети» (т. е. служить).3 Тем более в таких общественных ситуациях и в таких местах, которые находятся вне церковного контроля и глаза и где царят «бесовская» «обычая треклятых еллин» (т. е. язычников), где «в божественыя праздникы» устраиваются «позоры [зрелища] некакы бесовскыя», «с свистанием и с кличем и с воплем» и с участием «пьяниц» и где бьются «дреколеем до самыя смерти», «взимающе [т. е. а потом снимают] от убиваемых порты».4 Это все тот же «беззаконный бой», от которого еще в XII в. епископ Илья наставлял попов «уимать [т. е. унимать] детей своих» (т. е. прихожан); а если при этом «кого убьют», то «в ризах не петь» (над убитыми) и не поминать.5 Но убийство, по его мнению, может попутать любого: «Аже пригодится кому душегубство [т. е. если кому случится убить], то возбраняйте ему церковного входа».6 «Пригодится» — это то же, что «нехотя» у митрополита Георгия.
Не проповедников, а практиков церковных особенно смущал такой житейский казус, когда «душегубцем» оказывался холостой: а такой казус, видимо, выпирал из повседневного быта, и относительно него такой церковник не имел указания. Надо бы наложить епитимью, но для холостого она недействительна, не уследишь: епископ Нифонт и посоветовал отсрочивать епитимью, «пока состареются».7 Если верить преданию, записанному в «Повести временных лет» иод 996 г. о попытке церкви при Владимире («святом») ввести наказания за убийство («казнити разбойников»), о том, что Владимир убоялся «греха» и затем перешел к взиманию денежных штрафов, то и здесь можно видеть отражение описанной общественной оценки убийства как обыденного факта.8
Теперь, после реформы Ярославичей, когда штрафы за убийство стали источником государственного дохода, практически выступила презумпция, что всякий может убить, если заплатит, и тот убийца, кого будут в этом «клепать», т. е. обвинять. Пока «оклепанный» не выставит послухов и те не «выведут виру», т. е. не снимут с него обвинения, он — убийца.9 Над вервью же повисала платежная ответственность в любом случае, когда на ее территории обнаруживались человеческие кости, а тем более труп. Что и это был заурядный случай, видно по тому, что он попал в «Пространную Правду» XII в., и с верви снята была обязанность платить «по костех и по мертвеци», «аже имене не ведают, ни знают его»10 (за найденные на ее территории кости или неведомо чей труп). Понадобилось, как видим, много десятилетий, чтобы прекратить эту жестокую практику княжеских судов, открывавшую легкую возможность вымогательства и шантажа. Оборотной же стороной этого нововведения в жизни общины явилось то, что теперь отпадала необходимость очистки общинной территории от безвестных трупов и костей, и уже во второй половине XII в. у Кирика имеем правило: «Оже кости мертвых валяются где, то велика человеку тому мзда [подразумевается, в той жизни], оже погребут их». Другие побуждения очиститься от костей теперь отпали.11
Примечания
1. Заповеди митр. Георгия, стр. 131.
2. Там же, ст. 89.
3. Там же, ст. 15.
4. Правило митр. Кирилла (1274 г.), стр. 95.
5. Поучение епископа Ильи, стр. 370—371, ст. 26.
6. Там же, стр. 357, ст. 8.
7. Вопрошание Кириково, стр. 59, ст. 8.
8. Лавр. лет., под 996 г., стр. 54.
9. Пространная Правда, ст. 18.
10. Там же, ст. 19.
11. Вопрошание Кириково, стр. 37, ст. 54. Это редкий случай возможности косвенной проверки практического применения постановлений «Правды».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |