«Продажа» и вервь. «Творимые» виры и продажи
Нет никаких оснований предполагать, что сбор «продаж» происходил иначе. Недаром в договоре с греками упомянута клятва, что у продаваемого нет никого, кто мог бы ему помочь. На русской почве ему помогала тоже община (или родня). Во всяком случае, если бы «продажа» поражала только непосредственного виновника правонарушения, «продажи» не вошли бы в литературу того времени с значением всеобщего и незаслуженного бедствия.
Вот, например, классическая картина бытования «продажи» в условиях деревенской жизни, данная в «Пространной Правде» XII в. Если кто украдет бобра, то 12 гривен продажи; если при этом будет разрыта земля или будет налицо другой знак, что кто-то его ловил, или будет налицо сеть, то вора искать общине посредством гонения следа, или община же платит продажу.1 То же, если и борть будет сломлена или пчелы выдраны, за что положено 3 гривны продажи и особое возмещение потерпевшему. Если при этом не будет налицо татя, то «по следу женут» (гонят); если же следа не будет замечено ни к селу, ни к торговому каравану на дороге, а сами общинники не отведут от себя следа, т. е. или не поедут на след, или «отобьются», то им надлежит платить и «татьбу» (т. е. возмещение потерпевшему), и продажу; если же след будет обнаружен общинниками, но они потеряют его на большой караванной дороге, не доходя «села», или на пустыре, где не будет ни села, ни людей (т. е. они исчерпают все свои возможности), то они не платят ни продажи, ни татьбы.2
Это — картина, типичная для жизни прежде всего смердов, «иже по селом живут».3 Любая кража у соседа-феодала ставила на ноги всю сельскую общину, и, чтобы избавиться от платежа, смерды гнали след до его потери под контролем третьих лиц («а след гнати с чюжими людии, а с послухы»); если же им удавалось отбиться от этой натуральной повинности, то в следующий приезд вирника производилось взыскание татьбы и продажи.
Так, виры и продажи на первых же порах обратились в раскладочный государственный сбор, падавший на общину в дополнение к той дани, которую князья продолжали собирать с нее в полюдье (оно известно еще и в конце XII в.),4 т. е. сбор, сопряженный предварительно с розыскными действиями, вторгавшимися нежданно-негаданно в трудовую жизнь свободной деревни. В результате уже современники Мономаха могли дать две краткие, но весьма выразительные записи в летописях (конца XI в.), рисующие обстановку, в которой работала феодальная машина закабаления и порабощения свободного земледельца. Один вложил «смысленым» советникам князя Святополка Изяславича совет воздержаться от похода на половцев по той причине, что «наша земля оскудела есть от рати и от продаж».5 Другой вспоминал, «како быша древнии князи и мужие их, и како отбараху [защищали] руския земли, и ины страны придаху [покоряли] под ся; теи бо князи не збираху много имения, ни творимых вир, ни продаж воскладаху на люди; но оже [если] будяше правая [справедливая, а не «творимая», подстроенная] вира, а ту возмя, дааше дружине на оружье. А дружина его кормяхуся, воююще ины страны [т. е. а не свою собственную!] и бьющеся и ркуще: "братие, потягнем по своем князе и по Руской земле...". Они бо не складаху на своя жены златых обручей, но хожаху жены их в сребряных, и расплодили были землю Руськую» (т. е. создали ей процветание).6
Как в свое время московские писцы, производившие описание новгородского района в конце XVI в., откровенно объясняли массовое «запустение» дворов одинаково и «от морового поветрия» и «от опришнины», так теперь из недр самого господствующего класса новая финансово карательная система вир и продаж уподоблялась военному набегу и опорочивалась, как просто сбор «многа имения» посредством искусственно вызываемой лихорадки поклепных обвинений и необоснованных приговоров.7 То было очень слабое средство против «зла», предусмотренное в ст. 20 «Пространной Правды»: кто «свержеть» с себя виру, платит гривну «сметную» отроку, а кто «клепал», ему же дает «другую гривну», ибо 2 гривны были меньше восьми, отчислявшихся в пользу сборщика с 40-гривенной виры. Ведь в наших источниках нет никаких данных, чтобы реформа Ярославичей сопровождалась отделением функций финансовой от судебной, и подвижная группка княжих агентов («мечников», «отроков» и «детских») одновременно исполняла обе функции, как то видно и на единственном попавшем в литературу примере Яна Вышатича, собиравшего дань и одновременно судившего от имени своего князя.8 Так было в деревне. Так было и в городах, где действовали посадники, тиуны и те же мечники.
Южная летопись сохранила нам яркое описание народного восстания в Киеве в 1146 г. против Игоря Ольговича, и гнев народный в первую очередь обрушился на двух городских тиунов — киевского Ратшу и вышегородского Тудора — и на мечников по той причине, что они «погубили» управляемые ими города своим неправедным судом. Откуда и требование к князю: «Аще кому нас будет обида, то ты прави» (сам суди).9 Северо-восточная летопись в рассказе об убийстве Андрея Боголюбского дала такую же картину, только уже не в городском, а в волостном масштабе. Весть о дворцовом перевороте в Боголюбове развязала широкое народное восстание по всей Суздальской земле: «...и много зла створися в волости его, посадник его и тиунов его домы розграбиша, а самех избиша, детцкые и мечникы избиша, а домы их пограбиша». В своеобразной форме, осуждая эту расправу с княжеской администрацией, летописец указал в сущности ту же причину движения, что и его южный собрат: сделано было это «не ведуче глаголемаго [т. е. не зная поговорки]: идеже [т. е. где] закон, ту и обид много».10
Мотив разорения народа от неправедного суда можно считать, таким образом, показателем того, что значил для народных масс описанный феодальный порядок, пошедший от реформы Ярославичей по всему лицу Русской земли. Нельзя забывать при этом, что наши летописные записи вовсе не газетная хроника, ставящая задачей педантичное собирание сведений, вроде приведенных выше. Тем более надо ценить подобные случайные летописные упоминания: они дают право, даже обязывают по громким и как будто редким взрывам судить о том, что за ними скрывалось и молчаливо накапливалось изо дня в день в народной жизни во всех ее уголках на протяжении многих десятилетий. В сознании широких народных масс, — чем дальше от крупных центров и питательных артерий, тем злее, — это сотни маленьких Игорей внедрялись в повседневный их быт с своим «законом» и сопутствовавшими ему «обидами», расточая вокруг себя «гибель» и разорение беззащитному смерду, который как данник и непосредственный производитель держал на своем хребте всю киевскую государственность.
Присмотримся, отразилась ли и, если да, то как отразилась эта ситуация в сознании боровшегося за укрепление этой государственности господствующего класса, т. е. в документах и памятниках, вышедших из его среды.
Примечания
1. Пространная Правда, ст. 69 и 70.
2. Там же, ст. 75—77.
3. Вопрошание Кириково, стр. 47, ст. 89.
4. Лавр. лет., под 1190 г., стр. 172.
5. Лавр. лет., под 1093 г., стр. 93.
6. Новг. I лет., стр. 2.
7. Д.Я. Самоквасов. Архивный материал, т. 1. М., 1905; т. 2, М., .1909. Здесь собран ценнейший писцовый материал XVI в.
8. Лавр. лет., под 1071 г., стр. 75.
9. Ипат. лет., под 1146 г., стр. 22.
10. Лавр. лет., под 1175 г., стр. 157.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |