Освобождение холопов. Порабощение через закабаление
У нас нет никаких данных судить об успехах этой церковной проповеди непосредственно в массе господствующего класса. Но нельзя сомневаться, что руководящая верхушка его, когда применяла эту политику смягчения социальных противоречий, полностью могла опираться, на авторитет церкви и пользоваться ее идеологической поддержкой. Два ценнейших памятника социального законодательства XII в. — «Устав о закупах» и «Устав о холопах»,1 — кодифицированные в «Пространной Правде» и сохранившие нам живые черты бытовой обстановки в сфере трудовой жизни русского народа, явились результатом именно этой церковной политики.
«Задушный человек» (т. о. освобожденный перед смертью господина на помин его души раб) еще в церковном уставе Владимира был записан в число «церковных людей». В X в. это было только еще извне принесенное задание, поставленное перед церковниками в их обработке духовных своих детей; но ст. 109 «Пространной Правды», среди других «уроков» (т. е. пошлин) установившая урок «от свободы 9 кун» (вариант: «освободивше челядина»), ясно свидетельствует о заметном распространении в XII в. практики освобождения холопов. Да и замечания Заточника, что, «доброму господину служа» (в: XII в.), можно «дослужиться и свободы», самой своей формулировкой подчеркивает моральный, добровольный момент подобного господского акта, и его следует относить за счет церковного воздействия.
Сколько-нибудь четко представить себе формальное отношение к церкви таких освобожденных холопов (как и вообще «церковных людей» в виде нищих, калек и т. п.) возможности нет; но несомненно, что церковь должна была вести твердую линию на пополнение этой своей, хотя бы и резервной армии труда, высматривая все новые категории людей, выбрасываемых из их насиженных гнезд и общественных группировок. «Церковный устав» князя Всеволода Мстиславича (первая половина XII в.) среди таких новых категорий наметил одну, имеющую ближайшее отношение к нашему предмету, — это случай, когда «холоп из холопства выкупиться» (несомненно, что и его имела в виду ст. 109 «Пространной Правды» с ее «от свободы 9 кун»).2 Может быть, и этот житейский случай не просто теоретически мыслимая возможность хотя бы в той прослойке холопства, которая сама вкусила уже эксплуатации в своих интересах тоже холопьего труда («холоп у холопа работает»). Во всяком случае выкуп, бытовавший и ранее как средство приобретения рабочей силы, в XII в. вторгся в быт работных людей и как способ освобождения, лишь только получил правовое признание в «Пространной Русской Правде» XII в.
Не сохранись до нас эта «Правда», мы бы и не знали, какие сети были расставлены перед свободным земледельцем или горожанином, вынужденным искать средств производства и работы у феодала: закуп (иначе наймит), став на работу в хозяйстве своего господина, попадал в положение раба — под всю полноту власти господина, без всяких оговорок и ограничений. В частности, всякая отлучка закупа почиталась бегством и сопровождалась обращением его в полного («обельного») холопа; всякая порча или потеря хозяйского живого или мертвого инвентаря, происшедшая хотя бы в отсутствие закупа (даже в отсутствие по поручениям самого господина), обращалась целиком на счет закупа, и эта система штрафов затягивала кабальную петлю на его шее; условленная сумма (купа), за которую закуп вступал в работу к господину и из которой при вступлении обычно он получал лишь «задаток», произвольно уменьшалась (т. е. внезапно прекращался ее платеж), равно как произвольно же производилась отрезка земли из участка, который закуп получал в надел от господина или с которым вступал в сеньорию в качестве «ролейного» (пашенного) закупа. Как и раба, господин бил его почем зря в пьяном виде и подвергал телесному наказанию по усмотрению; наконец, господин попросту продавал его при случае в рабство, а бывало, по-видимому, что отдавал временно и в наймы.3 При этом сделки продажи совершались между владельцами запросто без послухов и в отсутствие продаваемого. Нечего и говорить, когда бедняк шел на работу к господину без всяких условий, припертый нуждой, из одного хлеба или из того, что дадут, чтобы как-нибудь протянуть голодный сезон; этот сорт людей к середине XII в. иначе и не трактовался как предмет легкой наживы в порядке перепродажи и как живой товар.4
Не может быть никакого сомнения, что последствия такого наступления «господы» на эти прибылые элементы в составе работных людей сеньории должны были сказаться тем скорее, чем интенсивнее шел процесс разорения данника-земледельца, разложения общины, пауперизации, какую сеял вокруг себя в городе ростовщический капитал, и расширения зоны дружинного землевладения. В господском дворе встречались и перемешивались со старым контингентом вечных холопов не только смерды, покидавшие — волею или неволею — свои села и пепелища, но и свободные городские элементы из опутанных ростовщическим капиталом купцов. Недаром «одолжавший» купец записан в Всеволодовом церковном уставе в число «изгоев» — «людей церковных», «богадельных» — наряду с выкупившимся холопом. Изгойство для него лишь временное, проходное состояние. Это про него ст. 54 и 55 «Пространной Правды» рассказывают, в какой последовательности удовлетворяются его кредиторы, когда он будет выведен на «торг» и там «продан» и пущен по миру ободранный, как липка, в буквальном смысле слова без «тех самых портов», которые были на нем в этот момент. Тема о «свободном» и «челядине» неудержимо сплеталась с темой о «богатом» и «убогом», поскольку описанные процессы втягивали в свой водоворот все более широкие круги феодального общества, ломая жизнь и тех, кто еще недавно чувствовал себя в ее седле совсем прочно, и проникала в литературу в виде темы о хождении по мукам жизни, как у Даниила Заточника, уже в XII в.
Тогда же приблизительно переплетение этих тем выдвинуло вопрос о вмешательстве феодального государства в жизнь господского двора и регулировании стихии порабощения и закабаления в практике господствующего класса ради разъединения городского и деревенского движений, грозивших слиться в одно и направленных против господствующего класса в целом. Летописное описание события, при которых происходило вступление Владимира Мономаха на киевский стол в 1113 г., разумеется, лишь в слабой степени отражает масштаб и конкретные проявления этого движения народных масс. И последующее социальное законодательство, приписываемое Мономаху, не будет преувеличением назвать (как то делал А.Е. Пресняков) попыткой «самозащиты социальных верхов от народного раздражения»,5 т. е. попыткой верхов путем самоограничения сохранить и укрепить на прочных основаниях самую возможность дальнейшей феодальной эксплуатации народных масс. Новое и старое мастерски для своего времени были различены и переплетены в этой законодательной попытке ревизии бытовых устоев жизни феодального общества.
Примечания
1. Ст. 56—64 (Устав о закупах), ст. 110—121 (Устав о холопах) Пространной Правды (прим. ред.).
2. М.Ф. Владимирский-Буданов, 2, стр. 245.
3. Последняя догадка высказана Б.Д. Грековым (1, стр. 120).
4. Пространная Правда, ст. 56—62, 110, 111.
5. А.Е. Пресняков, 2, стр. 227.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |