Дифференциация холопства. «Челядин полный» и «челядин наймит». Церковь и холопство
Жизнь заполняла понятие холопства, как видим, весьма разнообразным содержанием; но и холопство давало ростки, можно сказать, по всем направлениям. Нечего и говорить об администрации феодальной сеньории, находившейся в руках тиунов, сельских и ратайных старост, с конюхами, поварами, тиунами огнищными, дворскими и конюшими; но и интимная семейная жизнь феодала не была закрыта для холода, например в лице кормильцев (воспитателей) и кормилиц (иначе «доилиць»), «лечьцев» и даже попов. На последний случай имеем категорическое запрещение в «Правилах» митрополита Кирилла 1274 г. «раба на священичество привести», если только господин его не «отпустить предо многыми послухы с грамотою, и пустить, аможе хощеть [куда тот захочет], и по поставлении да не присвоить к собе» (т. е. отпуск на волю не явится фиктивным).1 «Правило» Кирилла по сравнению с предшествующими ему кодексами церковных правил и наставлений отличается вообще строгостью И категоричностью своих постановлений, и можно думать, что все, отвергаемое в приведенной цитате, имело место в быту в предшествующее время, т. е. что холопы ставились в попы по желанию господ без всяких условий, что они освобождались в других случаях с тем, что будут поставлены, а затем на деле не отпускались на волю и т. п.
Наконец, массовое распространение получил брак холоповладельца с рабой, параллельный браку со свободной; известный еще в X в, в княжеском быту, для XII в. он засвидетельствован как массовое бытовое явление в ст. 98 «Пространной Правды»: «Аже будут робьи дети у мужа, то задници [т. е. наследства] им не имати, но свобода им с матерью» (после смерти отца).
На корню патриархального рабства, как видим, в XI—XII вв. вырос внутри феодального общества сложный холопий мир, приспособленный обслуживать все разновидности его потребностей. Показателем масштаба дифференциации, происходившей в самом этом холопьем мире, является и приведенная в «Послании» Заточника XIII в. «мирская притча» (поговорка): «не холоп в холопех, кто у холопа работает». Такой холоп точно так же, как муж, который «жену слушает», был, очевидно, бытовым явлением к XIII в. («мирская притча» тут, пожалуй, то же, что «притча во языцех»).
Памятники XII—XIII вв., однако, вопиют о том, что этот корпус потомственных рабов, извне пополняемый за счет покупки и плена, оказывался количественно совершенно недостаточным для удовлетворения растущего спроса феодального общества на рабочие руки. Эти памятники, как всегда отставая от жизни, вскрывают картину новых методов закабаления и насилия, какими шло его пополнение, создавая и новые формы зависимости. Совершенно очевидно, однако, что необходимость констатировать и различить эти новые формы в праве возникла именно из того, что некоторое время в жизни новые трудовые отношения заинтересованной стороной трактовались как холопье состояние.
Можно сказать, что уже к началу XII в. ни слово «холоп», ни слово «челядин» без дополнительной квалификации не выражало ничего, кроме того, что это человек, работающий на господина. Чтобы дать понять, что речь идет о рабе как говорящем животном, теперь надо было прибавить: холоп — «обельный» или сказать просто «обель»; челядин — полный.2
«Правосудие митрополичье» рисует такую сценку: «А се стоит в суде челядин-наймит, не похочет быти а осподарь [т. е. у господаря], несть ему вины [это не преступление], но дати ему вдвое задаток [если вернет задаток в двойном размере]; а побежит от осподаря [не вернув задатка], выдати его осподарю в полницу [в полное холопство]. Аще ли убиет осподарь челядина полного, несть ему душегубства [это не преступление убийства], но вина есть ему от бога [только грех перед богом]. А закупнаго ли наймита [убьет] — то есть душегубство».3 Здесь перед нами два челядина — полный и неполный. О первом и речи нет, что он может «не похотеть быти у осподаря» — ему остается только тайное бегство, он вечный раб. Для второго вечное рабство уготовано, лишь только он обратится в бега тайком; а пока у него есть верный способ развязать свою связь с осподарем — через суд. Отсюда ясно, что бытовые условия исключали для такого неполного челядина фактическую возможность рассчитывать на добрую волю осподаря получить причитающееся и отпустить расплатившегося по задатку челядина. Но из приведенного текста явствует и то, что осподарь обычно трактует такого челядина как «полного», — вплоть до убийства. А убийство раба в обрисованных Феодосием условиях рабского труда — явление заурядное. Недаром «Заповеди» митрополита Георгия (XI в.) наряду с запрещением в великий пост «седети нога на ногу заложивше» грозили: «Аще кто челядина убиет, яко разбойник епитемью приимет» (это и было наказанием «ему от бога»).4
Церковь христианская за века своего существования накопила громадный опыт по части ориентировки в разных общественных ситуациях на различных уровнях культурного развития народов и ступенях исторического развития. На русской почве это должно было сказаться в трезвом и бытовом подходе к очередным задачам ее в молодом феодальном обществе со всеми его противоречиями. Проникая в его жизнь, естественно, с его верхов, церковь не могла терять из виду задачи в будущем проникнуть и в его низы с тем, чтобы овладеть ими в интересах тех же верхов путем смягчения и примирения указанных противоречий. Отсюда в описываемое нами время и специфический подход церкви к вопросу о рабстве и работных людях без различия юридических тонкостей: несвободные и социально слабые элементы феодального общества сразу же стали для церкви предметом настороженного внимания и директивного обсуждения с господствующим классом.
Так, прежде всего вставал вопрос о крещеном челядине: можно ли продать его в руки некрещеного «купца» (покупателя)? Чем реже на первых порах возможен был такой экземпляр челядина, тем категоричнее был ответ: «...крестьяна человека ни жидовину, ни еретику продати», а такого «купца» (купившего христианина и затем продавшего его) «достоит отврещи [т. е. отвратить] сего злаго начинания наученьем и наказаньем многым, аще не послушает, яко иноязычник и мытарь имети» (т. е. отлучить от церкви).5 Но и продажа «поганым» (язычникам) челядина вообще (независимо от его крещения) тоже осуждалась как грех и сопровождалась лишением причащения на год и присуждением дюжины поклонов на каждой заутрене и каждой вечерне в течение года.6
Одним из требований к кандидату в священство, дьяконство и даже причетничество было, чтобы это не был человек «челядь друча голодом и наготою, страдою [работой] насилье творя».7 Также и священнику запре-щалось принимать «принос» (приношение) «в божий жертвенник» как от «неверных», «корчемников» и «волхвов», так и от «томящих челядь свою гладом и раками», если они не покаются; и сам священник в личной жизни призывался «строить» дом свой «нетомительно» и «нищих на свою работу без любве не нудить».8
Особый подход рекомендовался священнику к «несвободным» и в вопросе о ноете: «великим людям» в посту не полагалось по вторникам и четвергам «дважды днем ясти», устав разрешал ото только «старым н немощным и — сиротам и молодым детям», а не «совершепым» (т. е. совершеннолетним) и «свободным» (противопоставлено «сиротам»).9 Душегубцев, т. е. убийц, церковь карала в зависимости от обстоятельств различными епитимьями, например, даже смерть ребенка, неокрещенного «небрежением родитель», каралась трехлетним постом «за душегубье». Один священник прямо поставил епископу (Нифонту) вопрос: а если «в роботе суть душегубци» (т. е. если они несвободные)? Епископ повелел ему «на полы дати» (епитимью в половинном размере) и даже «льжае» (т. е. легче) и пояснил: «Не волни бо, рече, суть».10 Наконец, и всякому же «исповвдающемуся» (в XIII в.), т. е. мирянину, преподавался совет «миловать» «свою челядь»: «...дажь им потребная; наказай же я на добро [т. е. учи их добру] не яростию, но яко дети своя».11
Мотив голодания и холодания дворовой челяди, звучащий в приведенных наставлениях, несомненно отражал подлинную черту жизни «дома» господствующего класса, хотя у Заточника эта черта связывается специально с дурным домоводством «гордой и величавой» жены, которая «дом у мужа своего разоряет и раб своих не удержает» (т. е. не бережет, не старается удержать), и рабы «единогласно» про нее говорят: «Дай же бог той жене спесивой сухотою болеть, что она нас не бережет».12 Но ведь и «злая жена» заняла такое видное место у Заточника потому, что в жизни не была редкостью (и не слушала учительных предостережений церковника).
Примечания
1. Правило митр. Кирилла, стр. 90.
2. Ср.: С.В. Юшков, 1, стр. 62.
3. Правосудие митрополичье, от. 27—29.
4. Заповеди митр. Георгия, ст. 87.
5. Правила митр. Иоанна, ст. 22, стр. 10.
6. Заповеди митр. Георгия, ст. 88.
7. Правило митр. Кирилла (1274 г.), стр. 91.
8. Поучение новопоставленному священнику (XIII в.), стр. 107 и 105.
9. Поучение епископа Ильи (1166 г.), ст. 18, стр. 364—365.
10. Вопрошание Кириково, ст. 2, стр. 58.
11. Поучение исповедающимся, стр. 124.
12. П, XLI.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |