7.1. Изменившийся исторический нарратив

Большевики преследовали Александра Невского как символ старого порядка. Отношение к его фигуре после Октябрьской революции едва ли отличалось от отношения к другим князьям, святым или царям из русской истории. Именно поэтому можно интерпретировать историю образа Александра Невского в 1917—1937 гг. как типичный пример исторического самосознания новой власти и как отражение ее революционного концепта коллективной идентичности. При всем том анализ революционно-большевистского дискурса об Александре Невском оказывается более сложным, чем исследование истории памяти об этой фигуре в другие эпохи. Это связано в первую очередь с тем, что в начальные десятилетия большевистской власти в Советской России не вышло ни одной самостоятельной публикации об Александре Невском, его имя чаще всего отсутствует в официальных учебниках по истории, и в качестве источников нового образа Александра Невского можно привлечь лишь несколько текстов и изображений. Требует объяснения не только новая интерпретация исторической фигуры (которая может быть описана из-за скудости источниковой базы лишь схематично), но и сама лакуна в новом историческом нарративе.

Историческое самосознание большевиков было отмечено двумя на первый взгляд противоречащими друг другу чертами. С одной стороны, творцы культурной революции сильнее интересовались будущим, чем прошлым. В текстах заметно, «сколь мало переворот был обоснован отношениями с "историей", сколь редко революция 1917 года вписывалась в исторический процесс... Прошлое было хотя и не забыто, но в своем роде нерелевантно. Казалось, что с революцией история закончилась»¹. После Октябрьской революции история столь сильно потеряла в значимости, что даже одноименный учебный предмет не преподавался в школах нового Советского государства. Строители нового порядка, сфокусированные на будущем, отрекались от прошлого и описывали Октябрьскую революцию как космогонический миф, как событие без предыстории, происходившее в историческом вакууме.

С другой стороны, большевики, и прежде всего Ленин, указывали на собственную историческую миссию, осознавали себя последним звеном в цепи великих исторических фигур. Взамен свергнутым памятникам старого порядка, статуям царей и их подвижников в 1918 г., в первую годовщину революции, новые правители воздвигли в Петрограде и Москве новые монументы своим прародителям и героям². Список выбранных для памятников имен позволяет сделать выводы об историческом сознании большевиков, преодолевшем национальные границы. Своим происхождением оно было обязано исторической концепции марксизма, и в центре его находилась идея социально мотивированного противостояния господствующим классам. В список вошли как Робеспьер, Дантон, Гейне, Маркс и Энгельс, так и Болотников, Радищев, Герцен, Бакунин, Шевченко³. Однако историческая монументальная пропаганда большевиков исчезла столь же быстро, как и возникла.

Скорый отказ от увековечения памяти замечательных личностей может объясняться и тем, что марксистская школа исторической науки считала, что значение индивидуума в ходе истории — величина исчезающе малая. Историческая личность играла в их теории подчиненную роль. Эту мысль подтверждают труды Михаила Николаевича Покровского (1868—1932), без сомнения важнейшего представителя ранней марксистской исторической школы в Советской России⁴. Покровский занимал пост заместителя комиссара народного просвещения РСФСР (Наркомпроса) и многочисленные должности в руководстве наукой⁵. Таким образом, он имел возможность оказывать влияние на советскую историческую науку. На пике карьеры Покровский контролировал обучение истории, педагогическое образование, научные исследования и издательскую деятельность⁶. Обзор русской истории Покровского под названием «Русская история в самом сжатом очерке» (1920) удостоился личной похвалы Ленина и рекомендации в качестве учебника⁷. К середине тридцатых годов книга, ставшая официальной картиной истории, была введена в советских школах и послужила образцом для многих других учебников.

В содержательной части «Русской истории в самом сжатом очерке» Покровского имя Александра Невского не встречается ни разу⁸. Князь упомянут лишь в сводных таблицах, помещенных в конце учебника, очевидно, по указанию Ленина⁹. В части таблицы, посвященной XIII в., в разделе «Главные события внешней истории» автор замечает: «Новгород... отбивается на Западе (разгром шведских "крестоносцев" на Неве 1240 и немецких на Чудском озере 1242)»¹⁰.

В графе «XIII век. Главные события внутренней истории» сделано примечание:

Попытка Александра Невского, пользуясь затруднительным положением Новгорода в борьбе с западными «крестоносцами» и опираясь на татарскую помощь, провести и здесь суздальские порядки успеха не имела. Новгород становится фактически вечевой республикой¹¹.

Упоминая в своей работе Александра Невского, Покровский действует в духе характерной для эпохи двойной стратегии замалчивания и критики. В содержательной части книги автор наказывает князя невниманием. В синхронистических таблицах он разрывает связь имени Александра Невского с победоносными сражениями 1240 и 1242 гг., обвиняет князя в стремлении использовать уязвимое положение Новгорода для уничтожения демократических структур вечевой республики и ввести с помощью монголов княжескую власть в городе. Александр превращается из спасителя Новгорода в его врага.

Можно назвать четыре существенные причины такого безжалостного обращения Покровского с Невским¹². Будучи марксистом и убежденным представителем исторического материализма, Покровский создает русскую историю, в которой все исторические феномены представлены как следствия материальных отношений в обществе. Опираясь на установки исторического материализма, ведущий советский историк своего времени писал русскую историю не как последовательность событий и действий исторических личностей, но направлял внимание на экономическую и социальную историю страны, в свою очередь включенную в европейскую и всемирную экономическую историю. Покровский понимал исторический процесс прежде всего как результат классовой борьбы. Не отрицая существования правителей и личностей в истории, он рассматривал их поступки и идеи как зависимую производную от социально-экономических отношений определенной эпохи. Дипломатическая и военная история интересует его намного меньше, чем история «внутренних конфликтов», т.е. классовой борьбы в России. В этом историческом нарративе одержанные русской армией победы либо вовсе игнорируются, либо их значение оценивается весьма невысоко. Отказ от истории государства, низкая оценка роли индивидуума в историческом процессе и сведение военных успехов к незначительным фактам можно рассматривать как первый комплекс причин, по которым в базовом учебнике по русской истории Покровского не уделяется внимания Александру Невскому.

Вторую причину такого невнимания к Александру Невскому можно усмотреть и в том, что Покровский почти не интересуется древнерусской историей. В «Русской истории в самом сжатом очерке» он отводит эпохе Киевской Руси и раздробленности всего несколько страниц¹³. Главное внимание историка направлено на социально-экономическое развитие России в XVIII—XIX вв. Выбор этого периода как наиболее существенного также приводит к тому, что не слишком лестные отзывы о Невском появляются лишь в таблицах, а не в самом тексте работы.

Можно с уверенностью сказать, что, если бы Покровский и обратился в своем историческом очерке к биографии князя, он, вероятно, не оставил бы от положительного образа Александра Невского камня на камне. «Патриарх» марксистских историков не скрывал своего убеждения в том, что история является политической наукой. Он отрицал возможность объективного рассмотрения и изображения прошлого и защищал тезис о том, что каждый класс способен описывать исторический процесс только со своей собственной точки зрения и для своей собственной выгоды. «История», гласит часто цитируемая формула Покровского, «это политика, опрокинутая в прошлое»¹⁴. Поэтому книга по истории для Покровского является не собранием фактов, но частью определенного мировоззрения, идеологии. Рассматривая историю в духе марксистской доктрины единства теории и практики, т.е. не только как отражение идеологии какого-либо класса, но и одновременно как оружие в классовой борьбе, Покровский видел свою задачу в том, чтобы дать русскому пролетариату после победы в Октябрьской революции новый исторический нарратив¹⁵. Очевидным следствием этого подхода стал тот факт, что в очерке русской истории Покровский объявил войну представителям того класса, над которым пролетариат только что одержал победу и с которым он еще продолжал бороться.

У Покровского не могло быть сомнений в классовой принадлежности Александра Невского. Жизнь новгородского князя пришлась на ту эпоху русской истории, которую историк называет переходным периодом от рабовладельческого общества к эпохе классического феодализма¹⁶. «Величайшие из феодалов», князья, полагает Покровский, «не только грабили, а увлекались военной славой»¹⁷. С точки зрения историка-марксиста, Александр Невский без сомнения принадлежал к классу правителей-феодалов. У новгородского князя было и отягчающее вину обстоятельство: он выигрывал не только от феодального порядка, но и от мирной монгольской политики и внес существенный вклад в ее укрепление. Покровский полагает, что именно монголы (или, как он их называет, «татары») «не только разорили города и увели население в плен, но, упрочивая свою власть, они с корнем вырвали всюду... городскую свободу»¹⁸. Покровский не скрывает своей симпатии к новгородской вечевой демократии, которая «в действительности» была «республикой»¹⁹. Новгород, по его мнению, был последним бастионом «городской Руси», павшей после «татарского нашествия». Упрек, который историк-марксист мог бы обратить Александру Невскому, состоял в том, что князь участвовал в разгроме «городской» и становлении «феодальной» Руси, хотя ему и не удалось разрушить новгородскую вечевую демократию. Такого рода оценки можно назвать третьей причиной, по которой Покровский в своем труде отвернулся от Александра Невского.

Будучи марксистом, Покровский враждебно относился к христианству. Критическая оценка православной церкви кажется четвертой причиной его сдержанного отношения к Невскому. Тот факт, что первая «биография» Невского была написана монахом и что православное духовенство стало вскоре после его смерти почитать князя святым, должен был вызвать недоверие Покровского. Историк обвинил православную церковь не только в объединении с русскими феодалами, но и в сотрудничестве с монголами. «Татарское иго» было выгодно церкви, поскольку сохраняло ее независимость от князей. Митрополит Владимирский вступил в прямые отношения с ханом, выхлопотал у него освобождение от уплаты дани и независимость от княжеского суда и расплатился включением имени монгольского правителя в свои молитвы. Лишь один шаг разделял эту позицию и тезис о том, что православная церковь канонизировала Александра прежде всего из-за его дружественной политики по отношению к монголам.

Все же мысль о том, что церковь причислила Александра к лику святых потому, что его промонгольская политика служила интересам клира, отсутствует в «Русской истории» Покровского. Однако она присутствует в статье о князе, опубликованной в 1926 г. в «Большой советской энциклопедии». Эту статью можно считать своего рода резюме образа Александра Невского в марксистской историографии двадцатых годов²⁰:

Оказал ценные услуги новгородскому торговому капиталу, с успехом ограждая его интересы в войнах со шведами, ливонцами и литовцами... В 1252 А. достает себе в Орде ярлык на великое княжение, т.е. становится старшим русским феодалом, при верховном сюзерене-хане. Скоро между обеими сторонами — ханом и татарами, с одной, вел. кн. А. и «лучшими» людьми, боярством и купечеством (интересы к-рых он выражал) — с другой, создается тесный союз на почве взимания с населения дани. Татары, завоевав Русь, обложили данью все население, причем брали одинаковую сумму как с бедного, так и с богатого. Естественно, это было невыгодно «меньшим людям», «черни», к-рая поэтому и волновалась. В задачу князя входило усмирять ее, склонять к повиновению. В этом отношении особенно много хлопот причинял Великий Новгород... Но и в других городах — Ростове, Суздале, Владимире, Ярославле — также происходили на этой почве беспорядки, доходившие до того, что в 1262 по приговорам «веч.» из них были выгнаны татарские сборщики дани... Русская церковь, хорошо ладившая с ханом, оценила «мирную» политику А. по отношению к татарам и объявила его святым²¹.

Статья из первого издания «Большой советской энциклопедии» является одним из ключевых источников официального дискурса об Александре Невском 1917—1937 гг. Ее можно рассматривать как выражение нового прочтения фигуры в идеологическом каноне большевиков. Сравнение с более поздней статьей в БСЭ (1950 г.) особенно наглядно демонстрирует, сколь малое значение придавалось этой фигуре в 1920-е гг. Статья 1926 г. умещается всего на сорока двух строках (около четверти страницы), статья, вышедшая спустя 24 года, занимает уже более трех страниц энциклопедии²².

Александр Невский в первом издании БСЭ представлен как классовый враг. Автор подчеркивает, что, будучи князем и великим князем, Александр представлял интересы бояр, купцов и монгольских оккупантов, т.е. врагов крестьян и ремесленников. Из-за классовой принадлежности Александра теряют значимость его исторические заслуги, прежде всего военные победы. Они либо вытесняются из картины мира — как битва на льду Чудского озера — или даже перекодируются и оказываются событиями отрицательной символической ценности²³. Его победы над Швецией, литовцами и «ливонцами» оказываются теперь не славными страницами истории Новгорода, Руси или России, а лишь вехами в истории деятельности классового врага.

Автор статьи в энциклопедии концентрирует свое внимание на том периоде, когда Александр занимал великокняжеский престол во Владимире, т.е. на той части его биографии, которая представляет интерес с «внутриполитической» точки зрения. Ему кажется важным, что князь помогал монголам установить данничество на Руси и сломить сопротивление населения. Восстания в Ростове, Суздале, Владимире и Ярославле он трактует не как патриотическое движение против чужой власти, а как выступление низших слоев против коалиции князя, бояр, купцов и татар, т.е. как выражение классовой борьбы. Такая интерпретация соответствовала доктрине исторического материализма, согласно которой исторический процесс должен быть понят и описан только как последовательность социально-экономических формаций и как история классовой борьбы. Жизнеописание Александра Невского было встроено в этот новый исторический нарратив. Единственная позиция, которую князь мог занять в этом повествовании, находилась в стане врагов, а именно («внутренних») классовых врагов, занявших место врагов «внешних».

Уничтожающую биографию Александра Невского венчает в первом издании БСЭ упоминание о его канонизации. Не остается никакого сомнения в том, что православная церковь объявила его святым из-за «мирной политики» по отношению к татарам. Представители церкви не выступали в XIII в. на стороне «простого народа», но оказались в одном лагере с его классовым врагом. Причислить князя после смерти к лику святых православную церковь побудили не его заслуги перед страной и не упорство в вере перед внешним врагом, а его эксплуататорская политика.

Краткая статья об Александре Невском в БСЭ демонстрирует, насколько сильно Покровский с его требованием приспособления истории к актуальным политическим задачам повлиял на формулирование нового исторического канона в годы после Октябрьской революции. Без знания политической программы большевиков едва ли возможно объяснить новую интерпретацию биографии Александра Невского в энциклопедии 1926 г. Образы князя, новгородских купцов и православной церкви стали отражением современной большевистской пропаганды, отражением образов врагов: царя, попа, кулака, капиталиста-буржуя.

В долгой истории памяти об Александре его образ претерпел многочисленные изменения. Множество раз его биография подгонялась под изменившийся исторический нарратив, его имя использовалось как аргумент в политических спорах. Однако провокационный тезис о том, что каждое высказывание какого-либо историка определяется его классовой точкой зрения, и логически вытекающее отсюда политическое требование инструментализации истории пролетариатом маркируют качественно новый поворот в истории памяти о Невском. Если в дореволюционное время история князя Александра часто использовалась как аргумент, то советскому государству она должна была служить оружием. Даже после «свержения» в тридцатые годы Покровского с пьедестала главного представителя исторической науки в СССР подчинение прошлого политическим потребностям настоящего осталось важнейшей чертой советской историографии. Бывшего ведущего марксистского историка критиковали за открытое выступление в пользу инструментализации прошлого, однако от этого не изменился сам способ обращения с прошлым. История и впредь приспосаб ливалась к актуальной политической генеральной линии. Однако результат этого приспособления объявлялся теперь не субъективной интерпретацией пролетарской классовой точки зрения, но «объективной истиной».

Примечания

1. Plaggenborg S. Revolutionskultur. Menschenbilder und kulturelle Praxis in Sowjetrußland zwischen Oktoberrevolution und Stalinismus. Köln; Weimar; Wien, 1996. S. 33—34. См. об этом также: Oberländer Е. Sowjetpatriotismus und Geschichte. Dokumentation. Köln, 1967. S. 38; Brandenberger D.L., Dubrovsky A.M. «The People Need a Tsar»: The Emergence of National Bolshevism as Stalinist Ideology, 1931—1941 // Europe-Asia Studies. 1998. Vol. 50. P. 873—892. О культурной революции в 1917 г. см. также: Figes О., Kolonitskii В. Interpreting the Russian Revolution. The Language and Symbols of 1917. New Haven, 1999.

2. О декрете председателя Совнаркома Ленина о «памятниках республики» от 12 апреля 1918 г. см.: Plaggenborg. Revolutionskultur. S. 247—248. Об иконоборчестве большевиков в целом см.: Stites R. Revolutionary Dreams. Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New York, 1989. P. 65ff.; Kelly C. Introduction: Iconoclasm and Commemorating the Past // Constructing Russian Culture in the Age of Revolution 1881—1940 / Ed. C. Kelly, D. Shepherd. Oxford, 1998. P. 227—237.

3. См.: Plaggenborg. Revolutionskultur. S. 248. См. об этом также: Fülöp-Miller R. Geist und Gesicht des Bolschewismus. Darstellung und Kritik des kulturellen Lebens in Sowjet-Rußland. Zürich; Leipzig; Wien, 1926. S. 490; Stites. Revolutionary Dreams. P. 89.

4. О Покровском см., в частности: Aron Р.Н. M.N. Pokrovskii and the Impact of the First Five-Year Plan on Soviet Historiography // Essays in Russian and Soviet History / Ed. J.S. Curtiss. Leiden, 1963. P. 283—302; Enteen G.M. Pokrovskii, M.N. // The Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History. Vol. 28. 1982. P. 167—171; Чернобаев A.A. Михаил Николаевич Покровский (1868—1932) // Историки России XVIII—XX веков / Ред. A.A. Чернобаев. М., 1995. Вып. 2. С. 51—61; Артизов. А.Н. Покровский: Финал карьеры — успех или поражение // Отечественная история. 1998. № 1. С. 77—96; Mazour A.G. An Outline of Modern Russian Historiography. Berkeley, 1939. P. 83—84.; Vernadsky G. Russian Historiography. Belmont, 1978. P. 373.

5. Подробное перечисление должностей Покровского см. в: Артизов. Покровский: Финал карьеры — успех или поражение. С. 77.

6. См.: Aron. Pokrovskii and the Impact of the First Five-Year Plan. P. 286.

7. Покровский M.H. Русская история в самом сжатом очерке. М., 1923—1926. См. об этом также: Vernadsky. Russian Historiography. P. 373; Aron. Pokrovskii and the Impact of the First Five-Year Plan. P. 284.

8. Это касается и следующих учебников по русской истории, написанных, очевидно, под влиянием образцового сочинения Покровского: Мартынов А. Очерки русской истории. Пг., 1921; Замысловская Е. Учебник истории. В школах первой ступени. М.; Пг., 1923; Трахтенберг О.В., Гуковский А.И., Вернадский В.И. Рабочая книга по истории. Для V класса ФЦЩ и I года ШКМ. М.; Л., 1931; Гуковский А.И., Трахтенберг О.В. История эпохи феодализма. Учебник для средней школы. Харьков; Полтава, 1934. В учебнике Н. Рожкова (Учебник истории всеобщей и русской. Курс систематический для второй ступени единой трудовой школы и для самообразования. Курск, 1922) Александр Невский лишь упомянут вскользь. См • С. 135, 140.

9. Письмо Ленина Покровскому от 5 декабря 1920 г. опубликовано в; Покровский М.Н. Избранные произведения. М., 1967. Т. 3. С. 3 и далее. Об описании Александра Невского у Покровского см. также: Wippermann. Der «deutsche Drang nach Osten». S. 61—62.

10. Покровский. Русская история. С. 334.

11. Там же.

12. Об исторической концепции Покровского см. особенно: Aron. Pokrovskii and the Impact of the First Five-Year Plan.

13. Покровский не пользуется терминами «Киевская Русь» и «раздробленность». Обе эпохи рассматриваются в одной главе его книги «Первые столетия русской истории» (С. 37—51).

14. Цит. по: Aron. Pokrovskii and the Impact of the First Five-Year Plan. S. 294. Из-за этого высказывания Покровского критиковали в 1930-е гг. «Коллеги» упрекали его в недооценке объективности исторической науки. Когда в 1962 г. Покровский был реабилитирован, официальная историография оправдывалась тем, что высказывание Покровского относилось к буржуазной историографии. См.: Соколов О. Об исторических взглядах М.Н. Покровского // Коммунист. 1962. № 4. С. 69—79. Цит. по: Oberländer. Sowjetpatriotismus. S. 176.

15. См.: Enteen. Pokrovskii. S. 169.

16. Покровский отвергал теорию о том, что русская история развивалась иначе, чем история других европейских стран. С его точки зрения, русскую историю, как и историю европейских государств, можно, вооружившись учением исторического материализма, представить как последовательную смену исторических формаций. Переход от первобытного коммунизма к рабовладельческому обществу в России он относит к концу IX — началу X в. Время классического феодализма началось в XIII в. и продолжалось до середины XVI в. На смену ему пришла эпоха торгового капитализма, закончившаяся с Октябрьской революцией и сменившаяся эпохой социализма и коммунизма. См. об этом: Aron. Pokrovskii and the Impact of the First Five-Year Plan. P. 289—290.

17. Покровский. Русская история. С. 35.

18. Там же. С. 34.

19. Там же. С. 33.

20. Александр Ярославич Невский // Большая советская энциклопедия. М., 1926. Т. 2. С. 167—168.

21. Там же.

22. Александр Невский // БСЭ. М., 1950. Т. 2. С. 76—78.

23. Невская битва упоминается лишь для объяснения происхождения прозвища Александра.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница