Литва и Московская Русь в 1382—1385 гг.
После того как в результате известных событий лета 1382 г. попытка создания широкого антиордынского фронта русских княжеств не удалась, в политической жизни Восточной Европы сложилась новая расстановка сил, наступил новый этап политического развития восточноевропейских государств. Москва и Вильно снова оказались противопоставленными друг другу, снова тенденция сохранения равновесия между ними оказалась во многом определяющей ход политических событий в этой части Европейского континента.
Практика московско-литовского сотрудничества не была совершенно забыта; главы Московской Руси и великого княжества Литовского, Русского и Жемайтийского на протяжении первой половины 80-х годов пытались возвратиться к совместной политике в Восточной Европе. В 1384 г., например, попытка такого рода приняла вполне конкретные формы, хотя и не сразу.
Зимой 1382/83 г. Москва и Вильно были действительно противопоставлены друг другу. Во всяком случае, ордынская дипломатия оказывала тогда поддержку встречным политическим устремлениям Дмитрия и Ягайло. Так, московский князь получил ярлык на Великое Владимирское княжение в конце 1382 г. [46, 30; 40а, 48], а Ягайло — еще раньше, кроме того, его возвращение в Вильно летом 1382 г. произошло, в сущности, при активной поддержке ордынской дипломатии.
Таким образом, как у Дмитрия Донского, так и у Ягайло были формальные основания чувствовать себя в относительной безопасности. Тем не менее реальное положение каждого из них не было устойчивым даже в пределах управляемых ими княжений.
Верная своей старой тактике, Орда не только поддерживала широкие политические амбиции как Дмитрия, так и Ягайло, создавая тем самым условия для усиления соперничества между ними, но и одновременно подогревала сепаратистские настроения удельных князей Владимирского княжения и великого княжества Литовского, ослабляя тем самым внутриполитические позиции великих князей. Таким путем ордынские правители добивались сохранения своей власти над русскими землями и вместе с тем создавали благоприятные условия для перекачки средств из Восточной Европы в Орду. Так, из летописи мы узнаем, что, хотя Дмитрий Донской в конце 1382 г. получил ярлык на Великое Владимирское княжение, нижегородские и тверские князья все же продолжали вести в Орде переговоры о предоставлении им главенства в масштабе Владимирского княжения. Тогда же, в 1383 г., вышел из-под влияния Владимирского княжения Великий Новгород, принявший князем-наместником Патрикея Наримантовича литовского. Что касалось рязанского князя, то он был готов к открытому выступлению против Дмитрия Донского. Именно в этих условиях московский великий князь вынужден был 23 апреля 1383 г. направить в Орду своего сына — первенца Василия, подчеркивая тем самым свою слабость перед Ордой. Этот факт свидетельствовал также о недоверии к политике Дмитрия со стороны ордынской державы.
Не менее сложными оказались в это время отношения Ягайло с удельными князьями южнорусских земель (князьями Киевщины, Подолии, Волыни, Северщины), а также его отношения с сыном Кейстута — князем Витовтом. Если Владимир Ольгердович киевский, Любарт волынский, сыновья Нариманта, князя Турово-Пинского, сыновья Кориата подольского, Корибут северский вынуждены были вступить на путь сотрудничества с Ордой (это сотрудничество доходило даже до совместной ордыно-литовской чеканки монет [208; 185; 176, 67—94]), то другой политический конкурент князя Ягайло, Витовт Кейстутович, находился тогда в самых тесных контактах с Прусским и Ливонским орденами [553, 24—26]. Мы помним, что в начале августа 1382 г. орденская дипломатия сыграла важную роль в торжестве Ягайло над Кейстутом, именно вмешательство Ордена помогло князю Ягайло добиться капитуляции Кейстута, а потом и его ликвидации, последовавшей в Креве во второй половине августа 1382 г. Но, добившись полного торжества Ягайло, правители Ордена стали заботиться о том, чтобы удержать этого нового литовского вождя в фарватере своей политики. Уже в начале октября 1382 г. они пригласили к себе Витовта Кейстутовича с явным намерением превратить его в орудие «сдерживания» Ягайло. Орденские власти оказывали Витовту соответствующие знаки внимания, обещая ему в случае принятия христианства под эгидой Ордена содействие в получении отцовского наследства в великом княжестве Литовском.
Ягайло не только сразу понял маневр орденской дипломатии, но и вынужден был быстро на него реагировать. 23 октября 1382 г. он и близкие ему политические князья (Скиргайло, Корибут, Лугвень, Коригайло, Вигунт и Свидригайло) встретились на острове Дубиссы с великим маршалом Прусского ордена Конрадом Валленродом и великим магистром Вримерсхеймом. Здесь было заключено несколько соглашений [85, III, 1184—1186], которые ставили Ягайло в зависимое от орденской дипломатии положение.
Хотя Ягайло получал гарантии мира на четыре года, тем не менее он не только уступал своему «союзнику» приморскую часть Жемайтии, служившую мостом между двумя Орденами, но и обязывался согласовать свою линию поведения с орденской политикой, в частности он обязывался не допускать выступлений против мазовецкого князя, родственника Витовта и претендента на тогда уже вакантный польский престол, а также посылать войска Ордену по его требованию и, наконец, принять католичество с помощью правителей Ордена.
Разумеется, эти значительные уступки Ягайло не были, как считают некоторые историки [558; 618; 126], выражением благодарности Ордену за его помощь в борьбе с Кейстутом. Правильнее думать, что эти уступки были обусловлены сложившейся тогда расстановкой сил в Восточной Европе, неустойчивостью политических позиций Ягайло как (внутри Литовско-Русского государства, так и на международной арене.
И действительно, хотя Ягайло стал главой этого государства, он вынужден был считаться с существованием скрытой оппозиции его власти, с деятельностью сторонников программы Кейстута, а теперь программы Витовта. То обстоятельство, что Витовт находился тогда на территории Ордена и использовался орденскими правителями в их интересах, пока не ослабляло его политического влияния в великом княжестве Литовском, не парализовало его скрытых связей с политическими партнерами Кейстута. Таким образом, Ягайло как бы оказывался между двух огней: с одной стороны, требование полного повиновения Ордену, выраженное в условиях дубиссовского соглашения, с другой стороны, активность оппозиционных элементов Литовско-Русского государства, сочувствовавших программе Кейстута—Витовта.
Но выход из создавшейся ситуации был найден. Стремясь избавиться от опеки Ордена, от необходимости выполнять условия дубиссовского договора, Ягайло решил принять меры для ослабления политического влияния Битоита и, как это ни парадоксально, добился данной цели путем «перехвата» той политической программы, автором которой был Кейстут, а тогдашним, ее наследником — Витовт.
Так, в течение зимы 1382/83 г. Ягайло неожиданно нашел общий язык с полоцким князем Андреем Ольгердовичей, его открытым противником в 1378—1382 гг. и сторонником Кейстута, а также союзником Дмитрия Донского; Андрей Ольгердович был оставлен на ряд лет в Полоцке [186, 163—166; 435, I, 365; 403, II, 298], а бывший обладатель Полоцка «из Ягайловой руки» Скиргайло был направлен в Троки [646, 64]. В 1383 г. под политическим влиянием великого княжества Литовского оказался и Новгород Великий. «А в Новгород, — читаем мы в Новгородской I летописи под 1383 г., — приехаша князь Патрикей Наримантович и прияша его новгородцы и даша ему кормление» [38, 379].
В то же время (где-то на рубеже 1383—1384 гг.) были заложены основы для установления политических контактов Ягайло и с Дмитрием Донским. Разумеется, намечавшееся тогда сближение Ягайло с московским князем было тщательно замаскировано. Так, Дмитрий Донской, уже тогда находившийся под подозрением у Тохтамыша, был вынужден, как уже отмечалось выше, направить в Орду своего старшего сына-наследника Василия Дмитриевича и тем самым на какое-то время разрядить напряженную обстановку.
В сущности, почти то же самое делал тогда и Ягайло, соглашаясь на торжественную встречу с магистром Ордена Цоллнером весной 1383 г. (встреча эта должна была создать иллюзию верности Ягайло дубиссовскому соглашению). Однако свидание Ягайло с магистром Ордена не состоялось, а срыв данного мероприятия явился толчком для начала вооруженной борьбы между ними (война была объявлена 30 июля 1383 г.).
По сути дела, и отправка князя Василия в Орду ненадолго оттянула резкое ухудшение отношений Токтамыша с Москвой. Уже летом 1383 г. Дмитрий Донской вынужден был пойти на такой шаг, который свидетельствовал о его начавшихся расхождениях с Ордой в церковно-политической сфере.
Дело в том, что еще зимой 1382/83 г. Орда не только приветствовала разрыв Дмитрия Донского с Киприаном, но и одобряла примирение московского князя с митрополитом Пименом. На это указывали по крайней мере два обстоятельства: назначение Пименом сарайского епископа Саввы в Переяславль, а также «предписание» суздальскому архиепископу Дионисию признать приоритет митрополита Пимена.
Но летом 1383 г. положение стало меняться. Дионисий «вдруг» перестал довольствоваться скромным «статусом» архиепископа суздальского и снова стал открыто интересоваться делами «митрополии русской». Видимо, под давлением суздальско-нижегородских князей, а может быть, и просто ордынской дипломатии Дмитрий Донской вынужден был отпустить Дионисия в Константинополь «управления ради митрополия русскиа» [40а, 48], явно ставя при этом под удар «своего» митрополита Пимена.
Но, несмотря на отправку сына Василия в Орду, несмотря на санкционирование поездки суздальского архиепископа в Царьград, ордынско-московские отношения становились все более напряженными. Продолжая противопоставлять литовскому князю Ягайло Дмитрия Донского (именно поэтому осенью 1383 г. в ярлыке на. великое княжение было отказано тверскому князю, а нижегородский князь Борис Константинович получил ярлык только на свое княжество), ордынские правители, стали оказывать прямой нажим на Московскую Русь; под 1383 г. в летописи отмечалось: «Осенью быть в Володимире посол лют именем Адаш Тохтамыш» [40а, 48].
Но приезд «лютого посла Адаша» не произвел, видимо, должного впечатления на Дмитрия Донского; во всяком случае, он не побоялся осенью 1383 г. казнить «за некую кромолу» старого ордынского агента Никомата Сурожанина. Он был тесно связан с Ордой еще в 1375 г., когда, убежав из Москвы, вместе с московским тысяцким Василием Ивановичем ездил к Мамаю за ярлыком для тверского князя Михаила [414а, 233; 294, 133]. Показательным было также и то, что митрополит Пимен, несмотря на козни Дионисия в Царьграде, продолжал активно действовать в качестве политического партнера Дмитрия Донского. Зимой 1383/84 г. он назначил «своих» епископов в Смоленск (Михаила) и в Пермь (Стефана). Видимо, тогда значительным было влияние Пимена и на новгородского владыку Алексея, хотя Новгород и держал у себя литовского князя-«кормленщика» Патрикея Наримантовича.
Возможно, что тогда осуществлялась Дмитрием Донским независимая от Орды политика и на берегах Волкова. В этом смысле большой интерес представляют новгородские события 1384 г.
Как известно, еще в 1383 г. в Новгород в качестве князя-«кормленщика» прибыл литовский князь Патрикей Наримантович (получив здесь в качестве кормления «Орехов город Корельский, город и пол Кополья города и Луское село») [38, 339]. Однако уже в 1384 г. поведение князя Патрикея стало вызывать недовольство у определенной части новгородского населения. Против Патрикея выступили жители городов-кормлений («приехаша городцане ореховцы и корельский с жалобой к Новгороду на Патрикея, на князя»). Патрикей решил расправиться с недовольными, обратившись к самому Новгороду. Однако здесь его поддержала только часть новгородцев, в частности район Славны торговой стороны. Большинство новгородского населения выступило против князя, центром антипатрикеевской партии оказалась софийская сторона. Летопись сообщает, что борьба чуть было не приняла форму вооруженного конфликта и что только вмешательство и помощь «Святой Софии» (в лице владыки Алексея) предотвратили кровопролитие и обеспечили мирный исход спора. Патрикей был побежден, но оставлен в новгородской земле на других кормлениях — в Русе и Ладоге [38, 339—340; 30, 379].
Нам представляется, что в этом конфликте на берегах Волхова следует видеть отражение политической борьбы более широкого масштаба. Возможно, что начало конфликта было обусловлено какими-то локальными противоречиями, но мирное завершение его, сами условия достигнутого тогда компромисса были продиктованы общей расстановкой сил, сложившейся в 1384 г. в Восточной Европе. Тот факт, что Патрикей, несмотря на проигранную схватку с новгородцами, все же был оставлен на берегах Волхова, а не отправлен в Литву, свидетельствует о том, что на тогдашний политический климат новгородской земли оказывало значительное влияние наметившееся сближение между Москвой и Вильно, сближение между Дмитрием Донским и Ягайло литовским.
Включение в сферу московского влияния Великого Новгорода после поражения литовского князя и одновременное оставление Патрикея Наримантовича на берегах Волхова (свидетельствовавшее о желании новгородского владыки, а также и самого Дмитрия Донского поддерживать хорошие отношения с Литовской Русью) несомненно вызвали недовольство правителя ордынской державы. Не случайно именно в 1384 г. Орда обложила Московско-Владимирскую Русь вместе с Великим Новгородом особо тяжелой данью. Летопись писала об этом следующее: «Тое же весны бысть дань тяжела по всему княжению, всякому без отдатка, съ всякие деревни по полтине: тогда же и златом давше в Орду, а с Новагорода с Великого взя князь великий черный бор» [40а, 49].
Масштабы этой дани были настолько необычными, что приходится в этом финансовом шаге Орды видеть мероприятие особого политического значения, возможно, попытку внести разлад в ряды союзников Дмитрия Донского, желание спровоцировать недовольство феодалов отдельных русских земель политикой Москвы, выступавшей тогда в роли главного сборщика дани. Во всяком случае, на Новгород Великий масштабы этой дани произвели столь тягостное впечатление, что вскоре новгородцы отказались выполнять финансовые «обязательства» такого характера (в частности, перестали выплачивать так называемый черный бор). Не исключено, что какое-то влияние перспектива подобной выплаты дани оказала и на другого тогдашнего союзника Москвы — литовского князя Ягайло.
Но этим не исчерпывались мероприятия ордынской дипломатии, направленные на расшатывание московско-литовского союза, на размывание основ вновь создававшегося антиордынского объединения феодальных сил Восточной Европы. Какую-то роль в выполнении этого замысла Орды должно было играть тогда Рязанское княжество. Не обладая достаточными силами для борьбы против Владимирского княжения, рязанский князь тем не менее проявлял все большую «антимосковскую» активность, явно опираясь при этом на соответствующие рекомендации правителей ордынской державы [40а, 40—50].
Но если Орда стремилась любыми способами парализовать намечавшееся сотрудничество Дмитрия Донского с князем Ягайло, то примерно эту же роль старались выполнить и правители немецких Орденов. Они также пытались не допустить расширения политических контактов Литовской Руси с Владимирским княжением. В июле 1383 г. Ягайло оказался перед фактом вооруженного выступления крестоносцев. 11 августа 1383 г. войска магистра Ордена Цоллнера, а также полки Витовта овладели Троками и предприняли попытку захвата Вильно. Хотя князю Ягайло удалось удержать в своих руках город, а также позднее отвоевать Троки (3 ноября 1383 г.), тем не менее Орден не отказывался от своих наступательных планов в отношении Литвы, от использования в корыстных целях междоусобной борьбы различных феодальных группировок великого княжества Литовского.
Главным их политическим козырем был Витовт. 21 октября 1383 г. в торжественной обстановке он принял христианство с помощью правителей Ордена, потом получил в лен Новый Мальборг. Затем орденские политики вынудили Витовта подписать с Орденом договор (30.1.1384), условия которого были еще более обременительными для Литвы, чем условия дубиссовского соглашения (кроме Жемайтии он «жертвовал» Ордену еще часть Ковенщины). После такой политической подготовки весной 1384 г. крестоносцы начали открытое вторжение в пределы великого княжества Литовского. Теперь они воздвигли рядом с городом Ковно свою крепость, назвав ее Новым Мариенвердером. Отсюда крестоносцы рассчитывали вести свое дальнейшее наступление.
Летом 1384 г. было заключено с Витовтом новое соглашение, в силу которого Орден гарантировал себе в дальнейшем приобретение ряда литовских территорий, а Витовт получал право считать себя ленным владетелем этих территорий.
Но в обстановке такой политической активности крестоносцы неожиданно потерпели военное поражение от войск Ягайло и Скиргайло под Вилькишками. Эта неудача заставила крестоносцев завершить кампанию 1384 г. и перенести на следующий год осуществление всех ранее намеченных планов в отношении великого княжества Литовского.
Таким образом, становится очевидным, что как международное, так и внутриполитическое положение Литовско-Русского государства оказывалось тогда весьма сложным, что создавшаяся обстановка требовала от Ягайло привлечения новых боеспособных союзников.
Вместе с тем мы видим, что состояние московско-ордынских отношений в этот период было также настолько напряженным, что и глава Владимирского княжения остро ощущал необходимость приобретения новых политических союзников.
Так в политической жизни Восточной Европы 1382—1384 гг. снова создавались условия для сближения Москвы и Вильно, для установления сотрудничества князя Ягайло с Дмитрием Донским. Благодаря работе Л.В. Черепнина мы теперь знаем, что эти условия были действительно использованы обоими дворами, что между Дмитрием Донским и Владимиром Андреевичем, с одной стороны, и князьями Ягайло, Скиргайло и Корибутом — с другой, было заключено особое, едва ли не союзное соглашение. Опись архива Посольского приказа 1626 г. прямо называет документ, который до недавнего времени оставался неизвестным исследователям: «докончальную грамоту великого князя Дмитрия Ивановича и брата его князя Володимера Ондреевича с великим князем Ягайлом и з братьею его, и со князем Скиргайлом, и со князем Карибутом, и против того и другого грамоту великого князя Ягайло и брату его Скиргайла и Карибута, как они докончили и целовали крест великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Володимеру Ондреевичу и их детям лета 6992 года» [414а, 249; 415, I, 50—51].
Значение этого договора не приходится недооценивать. Он явно ломал тот порядок отношений, который пытались навязывать восточноевропейским странам ордынская держава, с одной стороны, и Орден — с другой;, он устанавливал новый порядок отношений, который выражал устойчивую тенденцию консолидации значительной части русских земель, тенденцию углубления московско-литовского сотрудничества в борьбе с общими врагами на международной арене (устойчивой потому, что договор 1384 г., по существу, возрождал тот антиордынский фронт феодальных сил Восточной Европы, который был создан в 1380—1382 гг. Дмитрием Донским и Кейстутом).
Московско-литовский договор 1384 г. интересен еще и в том плане, что он был заключен на базе признания жизненности общерусской программы, на основе признания ведущей роли в осуществлении этой программы Дмитрия Донского. Не случайно именно литовские князья «докончали и целовали крест великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Володимеру и их детям». Не случайно и то, что в особом соглашении, которое было заключено между Дмитрием Донским и вдовой Ольгерда Ульяной по поводу предполагавшейся женитьбы ее сына Ягайло на дочери московского князя, подчеркивалось: «Великому князю Дмитрию Ивановичу дочь свою за него (Ягайло. — И.Г.) дати, а ему, великому князю Ягайло, быти въ их воле и креститися в православную веру и християнство свое объявити вовсе люди» [414а, 249]1.
О политическом сотрудничестве Владимирского княжения с Литовской Русью в 1383—1384 гг. говорят, возможно, и некоторые тогдашние события в церковной жизни. Весьма показательной в этом отношении является судьба Дионисия. Когда этот ставленник суздальско-нижегородских князей с титулом «митрополита всея Руси» возвращался из Константинополя2 во Владимирско-Московскую Русь, он «неожиданно» в Киеве был задержан местным князем Владимиром Ольгердовичем. Здесь он был сначала арестован, потом, видимо, казнен. «Прииде из Царьграда в Киев Дионисий архиепископ Суздальский в митрополитах, и хотя итти на Москву, хотя быти митрополитом на Руси, изыма его князь Володимер Киевский Ольгердович; глаголя ему: пошел еси на митрополию без нашего повеления и тако пребысть в заточении в натьи и до смерти» [40а, 49].
За спиной Владимира Ольгердовича стоял митрополит Киприан, который находился в тесном политическом контакте с киевским князем (именно к нему приехал Киприан вместе с серпуховским иерархом Афанасием зимой 1382/83 г.) и таким путем, видимо, защищал в какой-то мере себя [60, 426; 356; 128, 67].
Но у Киприана был в Москве другой противник на посту митрополита — Пимен, и, отпустив Дионисия во Владимирскую Русь, Киприан мог рассчитывать если не на уничтожение Пимена, то на взаимное ослабление этих двух «владимирских» митрополитов, являвшихся его конкурентами. Однако Киприан этого не сделал. Изолировав Дионисия, он, в сущности, укрепил на некоторое время позиции митрополита Пимена в русской церкви Владимирского княжения. А это могло произойти только в условиях политического сотрудничества Литовской Руси с Москвой, князя Ягайло с Дмитрием Донским.
Совершенно очевидно, что комплекс соглашений Дмитрия Донского с Ягайло свидетельствовал о крушении политических планов Орды, с одной стороны, и Ордена — с другой. Поэтому ничего не было удивительного в том, что в создавшихся условиях как ордынский хан Тохтамыш, так и правители Ордена пытались ликвидировать московско-литовский союз.
Что касалось Орды, то она кроме финансового нажима на Владимирское княжение встала на путь поощрения антимосковской активности рязанского князя. Под 1385 г. читаем в Воскресенской летописи: «Князь Олег рязанский взя Коломну изгоном»3.
Но ордынская держава оказывала нажим на Владимирское княжение не только с помощью послушного рязанского князя Олега. Она попыталась, видимо, как-то использовать для этой цели и сложные перипетии церковно-политической жизни. Так, когда Орда потеряла надежду на приезд задержанного в Киеве Дионисия, митрополита «просуздальской» ориентации, она попыталась установить контакт с «московским» митрополитом Пименом. Для ордынской дипломатии не оставался незамеченным вызов Пимена в Константинополь, а маршрут его следования в Царьград (май—июнь 1385 г.) был, видимо, согласован с Ордой (как уже говорилось выше, Пимен «изволи плыти по воде Волгою к Сараю») [40а, 50]. Содействуя поездке Пимена в Царьград, ордынская дипломатия, возможно, рассчитывала в дальнейшем с его помощью усилить борьбу против Киприана, а также форсировать размывание основ московско-литовского союза.
Что же касалось Ордена, то он, сталкиваясь с усиливавшимся противодействием его натиску тогдашних московских союзников — князей Ягайло, Скиргайло, Корибута (все они упомянуты в записи о московско-литовском договоре 1384 г.), решил парализовать контакты этих литовско-русских князей с Владимирским княжением. Возможно, что для достижения этой цели было признано целесообразным прекратить практику провоцирования раздоров в правящей среде Литовско-Русского государства и начать содействовать консолидации в правящих верхах великого княжества Литовского. Может быть, следует допустить, что именно этими соображениями руководствовались магистры Ордена, когда они не нашли нужным воспрепятствовать «бегству» Витовта к его двоюродному брату Ягайло, происшедшему в августе 1384 г.
Но какие бы ни были подлинные обстоятельства «бегства» Витовта к Ягайло, сознательное ли попустительство орденских властей или гибкая тактика самого Ягайло, предложившего Витовту приемлемые условия возвращения его в Литовско-Русское государство4, бесспорным результатом этого события была консолидация феодальных верхов великого княжества Литовского, вместе с тем и некоторое усиление политического потенциала главы этого княжества — Ягайло. Может быть, этот изменившийся удельный вес главы Литовско-Русского государства и обусловил большую требовательность в отношениях с Москвой.
Между тем положение Московского государства, оказавшегося перед фактом политического усиления Ягайло, перед фактом вооруженной борьбы с Рязанью и Муромом, действовавших с согласия Орды, явно оставляло желать лучшего. Московский князь все в большей мере должен был считаться с военным и политическим нажимом со стороны Орды, он должен был также считаться и с важными сдвигами в политической жизни великого княжества Литовского, где единому фронту Ягайло—Витовт теперь противостоял едва ли не один Андрей Ольгердович. Хотя Дмитрий Донской и продолжал с ним сотрудничать (его сын Михаил Андреевич участвовал в «рязанской» войне и сложил там свою голову), тем не менее московский князь, видимо, не переоценивал его военно-политических возможностей, также как и не идеализировал его связей с Орденом того времени.
Таким образом, Орден и Орда многое сделали для расшатывания московско-литовского союза, но не меньше для этого сделали Польша и дальновидные малопольские феодалы, которые в октябре 1384 г. посадили на польский престол юную Ядвигу, а в январе 1385 г. уже вели скрытые переговоры с Литвой о выдаче замуж этой королевы-невесты за литовского князя Ягайло, о принятии Литвой католичества под эгидой Польши и, наконец, о предоставлении самому Ягайло польской короны [75, X, 449—453].
Разумеется, с формально-юридической точки зрения предложения малопольских феодалов выглядели более солидно, чем условия сотрудничества Ягайло с главой Владимирского княжения. В случае реализации программы малопольских феодалов Ягайло становился лидером польско-литовско-русского политического объединения (с титулом короля польского, литовского, русского, а также с сохранением титула великого князя литовского, русского и жемайтийского). Что же касалось союза с Москвой, то здесь он мог претендовать лишь на второе место после Дмитрия Донского. По-видимому, эти формальные обстоятельства также сыграли свою роль в ходе польско-литовских переговоров, склонив литовского князя Ягайло на сторону польских предложений. Но, судя по ряду данных, это решение пришло не сразу. Пока происходили предварительные польско-литовские переговоры, пока литовская делегация ездила в Краков и в Венгрию (она вернулась только летом 1385 г.), пока существовала реальная опасность «бунта» Андрея полоцкого, Ягайло не порывал отношений с Дмитрием Донским. Но летом 1385 г. московско-литовское сотрудничество, видимо, все же прекратилось. 14 августа 1385 г. в Креве подписали важный документ, с одной стороны, литовские князья Ягайло, Скиргайло, Корибут, Витовт, Лугвень, а с другой — представители польских феодалов Влодека из Харбоновиц, Николая Оссолинского и др. [75, X, 450—452]. Правда, формально это событие еще не было официальным актом польско-литовской унии, последний был подписан лишь 11 января 1386 г. в Волковыске, тем не менее именно летом 1385 г. произошел, видимо, решающий перелом в московско-литовских и литовско-польских отношениях. Именно тогда документально было закреплено решение о браке Ягайло и Ядвиги, о принятии Литвой католичества, о превращении литовского князя в польского короля. То, что произошло в начале 1386 г. — провозглашение Ягайло королем на люблинском съезде 2 февраля, а затем крещение в Кракове 15 февраля, бракосочетание 18 февраля, коронация 4 марта [75, X, 459—462; 553, 33—34], было лишь оформлением решений, принятых в Креве летом 1385 г.
Таким образом, кревский договор 14 августа 1385 г. действительно был важной вехой в политической жизни Восточной Европы: он парализовал московско-литовское сотрудничество и открывал эпоху тесных контактов польской короны с великим княжеством Литовским.
Весьма показательно, что на эти сдвиги быстро реагировала и ордынская дипломатия. Мы видели, что Орда многое сделала для расшатывания московско-литовского союза и для предотвращения женитьбы Ягайло на дочери Дмитрия Донского. Теперь, когда разрыв между Москвой и Вильно стал фактом, когда перспектива установления прямых родственных связей между виленским и московским дворами была заменена более реальным планом женитьбы Ягайло на польской королеве Ядвиге, ордынская дипломатия попыталась закрепить наметившуюся тенденцию политической жизни стран Восточной Европы, упрочить результаты ее деятельности в данной области. Так, если в 1384 — начале 1385 г. Орда одобряла антимосковскую воинственность рязанского князя, то теперь, после наметившегося сближения Литвы с Польшей, ордынская держава санкционировала примирение Рязани с Москвой, теперь с ордынской точки зрения следовало не ослаблять Владимирского княжения, а в какой-то мере его усиливать.
Так, видимо, не без участия Орды к осени 1385 г. создались благоприятные политические предпосылки для заключения «вечного мира» между Дмитрием Донским и Олегом рязанским. «То же осени, — читаем мы под 1385 г. в Воскресенской летописи, — преподобный игумен Сергий ездил на Рязань к князю Олгу о миру, мнози бо преже того к нему ездиша и не возмогоша умирити ихъ, тогда же взя с великим князем Дмитрием мир вечный» [40а, 51]. Весьма характерно, что данное соглашение осенью 1385 г. довольно скоро было подкреплено и заключением брачного союза между рязанским княжеским домом и московским. Так, под 1387 г. в той же летописи мы читаем: «Князь великий Дмитрий Иванович отда дщерь свою княжну Софию на Рязань, за князя Федора Олговича» [40а, 51]. Таким путем ордынская дипломатия реагировала на факт польско-литовской унии 1385—1386 гг. [60, 431—432].
Переменой отношения Орды к Владимирскому княжению после 1385—1386 гг. следует также объяснять санкционирование похода Дмитрия Донского на территорию Новгорода Великого (1386 г.), а также отпуск из ордынского плена князей тверского Александра, рязанского Родослава и московского Василия.
Если перспектива польско-литовской унии заставила Орду менять свое отношение к главе Владимирского княжения, то эта перспектива определенным образом влияла и на политику Прусского и Ливонского орденов. Мы уже видели, что правители Ордена осуждали сближение «далекой» Москвы с литовским князем Ягайло, еще в большей мере их не устраивало распространение влияния территориально близкой им Польши на великое княжество Литовское.
Дело в том, что у правителей Ордена были свои планы христианизации Литвы, и, добиваясь в соперничестве с Польшей этого варианта приобщения Литвы к «латинству», Орден не выступал, разумеется, сторонником полной самостоятельности великого княжества Литовского, полной его независимости от орденской политики. Но когда на глазах у правителей Ордена усиливалось московское влияние в Литве или когда Польша добивалась установления своего контроля над политической жизнью Литовско-Русского государства, тогда они становились последовательными защитниками политической обособленности Литовской Руси, так называемого литовско-русского сепаратизма.
Так, содействуя размыванию московско-литовского альянса в 1384 г., Орден, естественно, не мог спокойно следить за вызреванием Польско-Литовского союза, происходившего в ходе интенсивных переговоров правящих кругов Польши с литовским князем Ягайло в 1385 г. А когда в августе 1385 г. наметился решающий сдвиг в этих переговорах, правители Ордена перешли к активной борьбе против реализации польского варианта приобщения Литвы к «латинству». При этом Орден рассчитывал не только на привлечение своих вооруженных сил, но также и на использование антиягайловской оппозиции в Литовско-Русском государстве, а может быть, даже на использование тогдашних противников Ягайло и вне великого княжества Литовского.
Правда, серьезно рассчитывать в этом смысле на Владимирское княжение, скованное военным и политическим нажимом Орды, крестоносцы не могли. Теперь их внимание было обращено прежде всего на полоцкого князя Андрея Ольгердовича и его союзников.
Полоцкий князь, союзник Кейстута и Дмитрия Донского, чувствовал себя в своем уделе довольно спокойно [591а, 5], пока между Москвой и Вильно существовали союзные отношения [415, I, 50]. Но положение его стало меняться, когда литовско-московское сотрудничество прекратилось, когда союзником Ягайло оказался вернувшийся из Ордена Витовт. Теперь он вынужден был бороться за сохранение своих прав на полоцкий удел. Ему удалось установить контакты со смоленскими князьями, недовольными захватом Литвой района города Мстиславля. Сам Андрей Ольгердович также имел свои территориальные претензии к Ягайло. Он хотел получить Витебск и Оршу — наследство, оставшееся от его матери (первой жены Ольгерда) [591а, 4—5].
Этими-то стремлениями Полоцка и Смоленска, видимо, воспользовались правители Ордена. Они установили контакт с полоцким князем Андреем и даже в октябре 1385 г. заключили с ним особый договор о создании «полоцкого королевства», разумеется, под протекторатом Ордена [85, III, № 1226].
Возможно, что антиягайловским настроениям Полоцка и Смоленска сочувствовала тогда и Москва, возможно, что она даже продолжала сотрудничать с Андреем полоцким, так как его сын Михаил Андреевич в первой половине 1385 г. находился в армии Дмитрия Донского, боровшейся с Рязанью. Тем не менее сам Дмитрий Донской в тех условиях не мог вести борьбу большого масштаба на западе: прежде всего, он был скован позицией Орды, а кроме того, возможно, не хотел активно сотрудничать с Орденом в деле превращения полоцкой земли в «полоцкое королевство», зависимое от орденских властей. Возможно, что Дмитрий Донской принял какие-то меры, чтобы парализовать сотрудничество полоцкого князя Андрея € Орденом, и, может быть, он в последний момент добился каких-то результатов. Во всяком случае, по летописным данным, в ходе военных действий 1387 г. немецкие войска сражались не на стороне Андрея, а на стороне Окиргайло [38, 347; 553, 43].
Совершенно очевидно, что план создания «полоцкого королевства» во главе с князем Андреем был каким-то кратковременным эпизодом орденской политики; главной целью политической стратегии руководителей Ордена в это время были ликвидация польского варианта приобщения Литвы к христианству и осуществление своего «орденского» варианта распространения католичества в литовско-русских землях.
Примечания
1. Существование данного договора лишний раз указывает на отсутствие сколько-нибудь значительных барьеров между Московской Русью и великим княжеством Литовским в XIV в., свидетельствует о том, что Владимирское княжение и Литовско-Русское государство в тот период были значительно ближе друг другу, чем принято было изображать в старой историографии, а также в современной реакционной историографии буржуазного мира (Пашкевич, Галецкий и др.). Реализация данного договора не только предотвратила бы акт польско-литовской унии, но, возможно, явилась бы основой для московско-литовской унии, для сращивания Литовской Руси с Великим Владимирским княжением.
2. Царьград, видимо по рекомендации Тохтамыша, выдвинул Дионисия на пост митрополита всея Руси, рассчитывая использовать его и нижегородского князя Дмитрия в политике выравнивания сил «великих княжений» [30, 378; 335, 640].
3. Наступление на земли Владимирского княжения шло не только со стороны Рязани, но и со стороны Мурома; это видно из направления контрударов, предпринятых Дмитрием Донским [40а, 50].
4. По соглашению с Ягайло Витовт получил лишь часть наследства Кейстута: Гродненскую область и Подляшье с городами Гродно, Волковыск, Брест, Дрогичин, Мельник, Сураж и Каменец Подлясский [622, XXXIII, 233].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |