Политическое развитие Великого Владимирского княжения, Литвы и Польши в 50—70-х годах

Изучая историю стран Восточной Европы, мы обнаруживаем в них много общего. В первой половине XIV в. тенденция феодальной концентрации, а вместе с тем и тенденция консолидации этнически однородных территорий стала явно брать верх над тенденцией феодального дробления. Эти процессы представляли собой закономерное явление в историческом развитии всей Европы того времени [266] и стали «одним из рычагов прогресса в средние века» [2].

Мы видели, что на протяжении первой половины XIV в. феодальная Польша в ходе борьбы ряда объединительных центров друг с другом многого добилась на пути восстановления своего былого единства, консолидации этнически однородных территорий, создания национального польского государства [463].

В исторических судьбах русской земли XIV в. эта закономерная тенденция обнаруживалась в развитии двух параллельно существовавших феодальных государств — Великого Владимирского княжения и великого княжества Литовского и Русского.

О таком характере их развития свидетельствовала прежде всего общность их социально-экономической и политической жизни: одинакова была судьба феодальнозависимого крестьянина, похожим было развитие феодального города, много общего было в эволюции землевладения, в судьбе класса феодалов [317, 282, 416, 348, 275, 220]. Нередко аналогично шло развитие государственности в обеих странах, наблюдалась почти одинаковая степень их «централизации» и «децентрализации» в виде уделов или земель-княжеств; выявлялся аналогичный характер взаимоотношений великих и удельных князей, прослеживались равноправные отношения литовско-русских князей и князей Владимирского княжения, которые проявлялись как в практик частых переездов князей из одного княжества в другое, так и в многочисленных случаях заключения браков между домами Рюриковичей и Гедиминовичей [435, 273, 274, 668, 584, 586]. В основе параллелизма исторических процессов в этих княжениях лежали не только общие закономерности развития феодального общества в целом, но и то обстоятельство, что как Владимирское, так и Литовское княжения росли за счет различных частей русской земли, близких друг к другу по происхождению, укладу социально-экономической жизни, уровню духовного и культурного развития, религии, обычаям и т. д. По существу, можно говорить об определенной преемственности между эпохой XIV — начала XV в. и киевским периодом в историческом развитии феодальной Руси, преемственности, проявившейся как в сфере политической жизни, так и в области культуры, литературы, языка и т. д. [263, 6, 14—15, 22; 268, 36—59; 303, т. I; 160, 223, т. III]. Если же учесть, что в данном случае мы имеем дело с таким переходным периодом в истории восточного славянства, когда между различными частями русской земли было больше общности, чем различий, когда древнерусская народность себя еще не изжила, а в становлении трех братских восточнославянских народностей были сделаны только первые шаги, то совершенно закономерным представляется факт выдвижения феодалами Владимирского и Литовско-Русского княжений весьма близких программ, основанных на «встречных» устремлениях тех и других объединить все древнерусские земли вокруг «своих» государств.

Таким образом, общность политического, социально-экономического и культурного развития двух указанных феодальных государств подтверждала закономерность происходивших в Восточной Европе объединительных процессов, объясняла факт параллельной борьбы этих государств за древнерусское наследство, делала понятными постоянные попытки Москвы и Вильно тем или иным путем восстановить общерусское единство.

Процесс становления Владимирского княжения как основы образования русского «национального» государства хорошо изучен историками [282, 416]. Мы знаем о результатах деятельности московских князей Ивана Калиты (1328—1340), Семена (1340—1353), Ивана (1353—1359), Дмитрия (1362—1389). Известно также, что претензии этих князей на роль объединителей русских земель обусловливали их отношение к «православию» и митрополиту всея Руси, оказывали влияние на политику брачных союзов. Именно в 40—60-х годах политическое влияние Великого Владимирского княжения в русских землях не только распространилось на большую территорию, но и в какой-то мере стало более стабильным. Хотя политическая жизнь Владимирского княжения осложнялась спорами из-за великокняжеского престола между Москвой, Нижним Новгородом, Тверью и Рязанью [317, 530—538], тем не менее к середине 60-х годов XIV в. ведущей политической силой Северо-Восточной Руси оказалась Москва, возглавленная малолетним князем Дмитрием и стоявшим за его спиной митрополитом всея Руси Алексеем [416, 551—555 и сл.].

Но не менее внушительными были и результаты исторического развития великого княжества Литовского и Русского в середине XIV в. Мы знаем, что уже Гедимин (1316—1341) многого добился в распространении своего влияния на западнорусские земли, но значительно больше в этом направлении сделал его преемник — князь Ольгерд (1341—1377). При нем великое княжество Литовское и Русское не только формально выдвигало программу восстановления былой целостности Руси, но и практически старалось осуществить ее путем «собирания» всех древнерусских земель¹. Так, уже первая половина жизни Ольгерда, проведенная им в Витебске (до 1345 г. он был женат на витебской княжне Марии Ярославне), представляется весьма показательной в этом смысле. Именно тогда он, видимо, принял православие [63, 57], а в 1342 г. пытался подчинить своему влиянию Псков. В 1346 г. он попытался упрочить свои позиции в Новгороде, в 1349 г. женился на тверской княжне Ульяне Александровне, закрепив свое влияние в Твери, а в 1352 г. в напряженной борьбе с Польшей добился присоединения Волыни.

Как только митрополичья кафедра оказалась вакантной в 1353 г., Ольгерд выдвинул своего кандидата в митрополиты — иерарха тверского происхождения Романа, чтобы с его помощью «приобрести себе власть и в Великой Руси» [33, № 30, 168]. Воспользовавшись пассивностью Орды, он взял в 1362 г. Киев, а в 1363 г. нанес поражение на реке Синие воды татарским войскам [176, 78—80; 567, 177—178], пытавшимся остановить дальнейшее разрастание Литовско-Русского княжества в этом районе.

В последующие годы Ольгерд продолжал раздвигать границы своего государства: в 1364 г. присоединил Подолию, в конце 60-х — начале 70-х годов — чернигово-северскую землю, а в 1376 г. — на короткое время Галицкую Русь.

Разница между ними состояла, между прочим, в том, что процесс роста Великого Владимирского княжения, не выходил первоначально за этнические границы русских территорий и совершался путем расширения одного из ведущих русских княжеств, в частности Московского, а процесс объединения юго-западных русских земель протекал в рамках великого княжества Литовского и Русского, во главе которого оказалась собственно литовская княжеская династия. Если в конце XIII — первых десятилетиях XIV в. существовало в рамках этого княжества своеобразное равновесие между его литовской и русской частью, между литовскими и русскими феодалами, то при Ольгерде это равновесие было, видимо, нарушено. Быстрый территориальный рост великого княжества Литовского за счет русских земель создал здесь новую расстановку сил, увеличивая политический потенциал Руси и уменьшая удельный вес литовского элемента. И чем дальше это княжество продвигало свои границы на восток и юго-восток, чем обширнее становилась русская территория, входившая в состав этого княжества, тем больше «русифицировалась» литовская династия (русификация, разумеется, не распространялась на собственно литовские земли), тем последовательнее правящие круги этого государства отстаивали общерусскую программу, программу объединения всех русских земель под их властью. Так причудливо переплетались в политической жизни великого княжества Литовского и Русского две тенденции: тенденция становления многонационального государства и тенденция возрождения общерусского «национального» государства на базе восстановления единства русской земли.

В эпоху правления Ольгерда, а потом и молодого Ягайло эта вторая тенденция исторического развития великого княжества Литовского и Русского оказалась ведущей и определяющей. Тот факт, что во главе этого государства оказалась вставшая на путь «обрусения» литовская династия, не менял в тот период характера его политики по отношению к русской земле, отнюдь не устранял параллелизма в тогдашней исторической жизни Литовско-Русского княжества и Великого Владимирского княжения.

Говоря о значительных сдвигах в восточноевропейском историческом процессе середины XIV в., нельзя забывать, что они явились результатом не только внутреннего, закономерного развития Литовского и Владимирского княжений, но в известной мере также и итогом всей международной жизни данной части европейского континента, нельзя, в частности, игнорировать значительное влияние на ход политического развития этих стран таких важных феодальных сил того времени, как Ордынская держава на востоке, Польша, Венгрия, Империя на западе, Византия на юге.

Прежде всего, мы должны иметь в виду те заметные перемены, которые происходили в тогдашней политической жизни самой Орды. Если при ханах Узбеке и Джанибеке Орда оставалась для соседей сильной и грозной державой, то в 60—70-е годы внутриполитическое положение ее стало несколько иным. Процесс феодализации постепенно приводил к дальнейшему обособлению отдельных улусов, к усилению тенденций децентрализации, к обострению династической борьбы. Отражением этих сдвигов в социально-экономической и политической жизни Орды были феодальные смуты, наступившие после насильственной смерти Джанибек-хана (1357 г.) [168, 269—271] и продолжавшиеся вплоть до воцарения Тохтамыша (1381 г.). Внимательно наблюдавшие за развитием событий в Орде русские летописцы характеризовали сложившееся там в 1357 г. положение следующими словами: «и бысть в Орде замятия велика» [42, т. XV, вып. I, 69], «того же лета замятия в Орде не преставаше, но паче возвизавшеся» [41а, т. 10, 22а]. И действительно, в течение 24 лет (1357—1381) на золотоордынском престоле перебывало более 25 ханов [59, 146, 207; 522, 315—325; 168, 272; 294, 117—121; 653, 109, 120]. В результате последовательной смены ханов Бердибека, Кульны, Хизра (Кидыря), Темир-Ходжи на ордынском престоле в 1362 г. утвердился Абдула, креатура Мамая, который, не будучи чингисидом, не имел права занимать ханский трон [522, 325—326; 60, 377—378]. Абдуле и Мамаю не удалось распространить власть на всю Орду. Одновременно с ними «правили» ханы Булат-Темир, Амурат (Мюрид), Хаджи, Джанибек II и др. В этих условиях Сарай-Берке постоянно переходил из рук в руки [350, 123—131; 168, 275; 317, 301—319; 42а, 70].

Таким образом, почти двенадцатилетний период в истории Орды (с конца 50-х до конца 70-х годов XIV в.) был временем усилившейся феодальной анархии, и это не могло не отразиться благоприятным образом на развитии русских земель. Но значение вспышки феодальной анархии в Орде не следует преувеличивать. Дело в том, что, несмотря на обилие ханов, по-видимому, довольно рано самой влиятельной фигурой в политической жизни Орды оказался уже упомянутый Мамай [42а, 70, 73]. Сменяя одного хана другим (в конце 60-х — начале 70-х годов он заменил Абдулу новым ханом — Макат-Салтаном) [60, 389], Мамай начинал играть все более заметную роль во внутренней и внешней политике Золотой Орды [58, 350, 389; 350, 123, 134; 294, 121, 124; 168, 275, 279—280]. Характеризуя отношения, сложившиеся в Орде к концу 70-х годов, Троицкая летопись подчеркивала, что часто сменявшиеся цари обладали тогда лишь номинальной властью, а реальным хозяином Орды был Мамай. Запись 1378 г. гласила: «Царь ихъ, иже въ то время имеаху себе не владеяше ничимъ же и не смеяше ничто же сътворити пред Мамаем, но всяко старейшинство держаше Мамай и всеми владеаше въ Орде» [60, 416; 45, 127]. Все это в известной мере объясняет, почему Орда, несмотря на весьма напряженную внутриполитическую борьбу, все же продолжала и в эти годы осуществлять довольно активную наступательную политику в отношении восточноевропейских стран, хотя усиление центробежных тенденций в самой Орде определенным образом сказывалось на характере внешней политики золотоордынских правителей.

Итак, как ход событий в Орде, так и развитие восточноевропейских стран в середине XIV в. создавали во многом новую расстановку сил в Восточной Европе, обусловливали сложение новых политических отношений между Золотой Ордой, Литовско-Русским государством и Московской Русью.

И действительно, когда ордынские политики увидели, что ведущие очаги концентрации русских земель стали расти территориально, крепнуть политически, что столкновения, возникавшие между объединительными центрами, все чаще заслоняли борьбу, происходившую между мелкими княжествами внутри этих объединений, они сочли необходимым изменить кое в чем свою восточноевропейскую политику, «усовершенствовать» тактику. Практиковавшееся ранее использование противоречий между тенденциями централизации и децентрализации Золотоордынские ханы стали теперь дополнять, а иногда и заменять использованием антагонизма между складывавшимися крупными государствами Восточной Европы. Ордынские правители все больше сознавали риск поощрения противоречий между теми княжествами, которые были расположены слишком близко друг к другу: это могло привести (а иногда и приводило) к окончательной, «необратимой» победе одного из соперников, что, разумеется, мало устраивало ордынских политиков. Поэтому с середины XIV в. Золотая Орда все чаще пыталась разжигать противоречия тех объединительных центров русской земли, которые оказывались далеко расположенными друг от друга².

Однако эти попытки были связаны с двумя как бы взаимоисключающими условиями: с одной стороны, с форсированием тенденции смыкания территориально-политических границ этих объединений, а с другой — с содействием сохранению пояса «нейтральных» княжеств в качестве постоянной арены борьбы между ведущими очагами централизации. Одним из ярких примеров новой тактики Орды была политика хана Джанибека по отношению к Галицко-Волынской Руси в 40—50-х годах XIV в., умело скоординированная с политикой Польши.

Южнорусские территории постоянно находились под пристальным наблюдением ордынских правителей. Известно о совместных с татарами походах галицко-волынских князей против Литвы (1315 г.) [308, 396], об использовании Ордой своего вассала киевского князя, Федора в сложных политических комбинациях той эпохи (1332 г.) [318, 57—58; 301, 521]. Ордынская дипломатия в 40—50-х годах оказала значительное влияние на судьбу Галицко-Волынского княжества.

Источники сообщают о том, что Орда в начале 1349 г. заключила с польским королем Казимиром соглашение, острие которого было направлено против Литвы и западнорусских земель [89, т. II, 885; 176, 33—34]. Показательно, что ордынско-польское сближение 1348—1349 гг. совпало по времени с резким ухудшением ордынско-литовских отношений. Именно тогда послы великого князя литовского Ольгерда встретили плохой прием в Орде [40, 215; 60, 369; 435, т. I, 86]. Используя договоренность с ханом, польский король начал уже в 1350 г. осуществлять крупные наступательные операции на территории Волыни и Подолии. Преодолевая сопротивление литовских сил, польские войска заняли ряд городов-замков (Гжель, Берестье, Владимир) [404, 89; 528, 341—343]. Военная активность Казимира сочеталась с дипломатической: весной 1350 г. польский король заключил союз с венгерским королем Людовиком, а также добился помощи римского престола [528, 343; 653, 106—107].

Наметившаяся в ходе военных и политических событий перспектива значительного усиления Польши, видимо, серьезно обеспокоила ордынских правителей. Во всяком случае, в 1350—1351 гг. Орда перестала поддерживать Казимира, заняв позицию «строгого нейтралитета» в Польско-Литовском конфликте, а затем начала энергично помогать Ольгерду против польского короля [609, 394—395; 653, 107—108].

Открытый переход Орды на сторону Ольгерда существенным образом изменил соотношение борющихся сил. Осознав бесперспективность продолжения борьбы при таком обороте дела, Казимир в 1352 г. пошел на компромисс с Ольгердом. В силу достигнутого соглашения Галицко-Волынская Русь была разделена между польским королем и литовским князем: Казимир получил земли люблинскую и галицкую³, Ольгерд оказался обладателем Владимира, Луцка, Белза, Холма, Берестья [219, 114—115; 176, 441—445]. Нетрудно видеть, что в подготовке этого соглашения активную роль сыграла ордынская дипломатия, что условия компромисса были не только во многом подготовлены ордынской державой, но, возможно, и дипломатически санкционированы самим ханом Джанибеком в 1352 г.

Выявляя важную роль Орды и ордыно-польских отношений в историческом развитии восточноевропейских стран середины XIV в., мы не можем игнорировать большое значение для политической жизни Восточной Европы и такого фактора, как Византийская империя, не можем упускать из вида весьма сложных отношений Константинополя с Ордынской державой, а также самых тесных связей Константинопольского патриархата с русской церковью в это время. Речь в данном случае должна идти не только о существовании обычных дипломатических контактов между двумя феодальными государствами — Ордой и Византией, а о сложении весьма своеобразных форм политического сотрудничества этих государств на русской почве, о выработке определенных форм координации их практической политики в системе княжеств русской земли. Отсюда хорошо известные ханские ярлыки тем русским митрополитам, которые ставились в Константинополе, отсюда часто взаимосвязанные визиты русских митрополитов в Орду и Царьград, а также постоянные контакты Саранской епископии с Константинополем [33, № 10, 54] и даже византийско-ордынские брачные союзы [58, 304].

Но говоря об этом сотрудничестве Ордынской державы с Византией в XIV в., следует иметь в виду, что оно, как правило, носило неравноправный характер: ордынская сторона в этом партнерстве чаще всего была ведущей.

При этом, если Орда во имя удержания своей власти в Восточной Европе, во имя усиления политической напряженности в системе русских княжеств не просто использовала исторически сложившуюся ситуацию в русской церкви, а стремилась активно на нее воздействовать, умело сочетая сохранение общерусской митрополии с допущением в нужных случаях отпочкования ее отдельных частей, то Константинополь, традиционно заинтересованный в стабильной целостности «митрополии всея Руси», на практике весьма часто должен был лишь следовать ордынским рекомендациям как в отношении структуры русской церкви, так и в отношении подбора для нее тех или иных иерархов.

Происходившее при таком соотношении сил сотрудничество Орды и Константинополя, разумеется, многое предопределяло в политической и церковно-политической жизни Восточной Европы XIV в. в пользу Орды, однако и это сотрудничество, испытывая на себе воздействие различных международных и внутриполитических факторов, временами меняло свой характер. Так, известны попытки Константинополя играть в отдельных случаях весьма активную и вполне самостоятельную роль в развитии международных отношений данного региона, что делает необходимым постоянный учет реального участия как Византийской империи, так и Ордынской державы в тогдашней политической жизни Восточной Европы, а вместе с тем требует и пристального внимания к внутриполитическому положению названных феодальных государств. С этой точки зрения представляется, например, весьма существенным тот факт, что развернувшаяся в 30—50-х годах XIV в. напряженная борьба двух феодальных группировок Византии—константинопольской элиты под эгидой Палеологов с провинциальной знатью под предводительством Иоанна Контакузина — во-первых, имела выход в сферу церковно-политической идеологии (Палеологи устами своего идеолога Варлаама готовы были «спасать» империю путем церковной унии и «духовного» сближения с Западом; Контакузин, как и выразитель его взглядов Григорий Палама, отстаивал программу сохранения целостности Византии в опоре на внутренние силы возрожденного православия в греческой земле, а также на Балканах, на Кавказе, в Восточной Европе, отвергая при этом идею церковной унии); во-вторых, теснейшим образом переплеталась с развитием международных отношений того времени (Палеологи сотрудничали со странами Запада и Ордой, Контакузин искал поддержки не только в странах православного мира, но и подымавшихся тогда турок); в-третьих, оказывала иногда довольно сильное влияние на весь ход международной жизни данного региона, заставляя при этом в отдельных случаях идти на тактическое маневрирование даже Ордынскую державу. Так, можно думать, что совершившееся в 1347 г. слияние Галицкой митрополии с общерусской митрополией Феогноста [33, № 4—8] явилось результатом не ордынского вмешательства, а инициативы Византийской империи, явно усилившейся после приходи к власти И. Конта кузин а. Но если осуществившееся в 1347 г. восстановление целостности русской церкви следует рассматривать как торжество Константинополя и Москвы (Контакузин, московский князь Симеон и митрополит Феогност действовали вполне согласованно в этот период), а вместе с тем и как ущемление ордынских планов в Восточной Европе, нацеленных, как известно, на поощрение соперничества между двумя великими княжениями В политической И В церковной сферах, ТО ход церковно-политической жизни на Руси в 1353—1354 гг. свидетельствовал о явном преобладании ордынской концепции «расщепления» русской земли и русской церкви.

Так, играя на противоречиях двух основных объединительных центров феодальной Руси, ордынские правители не только следили за ходом политической борьбы в церковной среде, но и пытались определенным образом оказывать влияние на эту борьбу. Вмешательство ордынской дипломатии в дела русской церкви имело место в середине XIV в., когда, по образному выражению летописи, «мятеж во святительстве сотворился».

Сам факт «мятежа во святительстве» свидетельствовал об обострении тенденции поляризации политических сил феодальной Руси вокруг двух главных центров. После смерти митрополита Феогноста (1353 г.) в Константинополь приехал московский кандидат на пост митрополита Алексей, родом из черниговских, «украинских» бояр, а ставленниками литовского князя Ольгерда оказались сначала грек Феодорит, а потом уроженец тверской земли Роман [317, 290—296; 163, т. II, 172—173, 185; 471, 13—16; 596, 278—288].

Настойчивые просьбы литовского и московского князей, видимо, поставили в трудное положение патриарха Филофея, считавшего в соответствии со сложившейся традицией, что «вся Русь должна находиться в ведении единой, неразделенной киевской митрополии с местопребыванием в городе Владимире» [471, 14].

Сначала патриарх готов был признать и Киев, и Владимир резиденциями только одного митрополита всея Руси, именно Алексея [471, 14]. Однако позднее, под давлением представителя литовского князя Ольгерда, он принял компромиссное решение, сделав и Алексея, и Романа митрополитами. Алексей был поставлен митрополитом всея Руси в Киеве и Владимире, Роман — митрополитом литовским с резиденцией в Новгороде. В его ведение входили епископства Малой Руси, а также епископства литовское, полоцкое, туровское⁴.

Такой результат был весьма показательным для тогдашней политики Литвы. Вполне естественно, что Ольгерд, присоединив к Литовскому княжеству Волынь [176, 34—40; 528, 343] и рассчитывая в будущем на расширение своего государства за счет других русских территорий на юге и востоке, признал необходимым не только создать самостоятельную русскую православную церковь в Литве, но и выдвинуть в качестве ее руководителя человека, ведущего свое происхождение из Северо-Восточной Руси, чуть ли не родственника самого тверского князя⁵.

Характерно, что митрополит Роман сразу же захотел выйти за рамки предоставленной ему сферы влияния и настаивал на том, чтобы в его титуле значилось «митрополит всея Руси» [609, 391 и сл.]. Приехав в Литовское княжество, он после ряда неудачных попыток все же поселился с помощью Ольгерда в Киеве, где и начал осуществлять свои функции митрополита всея Руси [163, 191; 236, 140].

Естественно, что Алексей и стоявшие за ним политические силы Московской Руси повели энергичную борьбу против пролитовского митрополита Романа. В борьбу двух митрополитов оказалась вовлеченной и ордынская дипломатия. Видимо, не случайно Алексей, перед тем как ехать с жалобой на Романа в Константинополь, направился в ордынскую столицу [60, 375]. Получив здесь поддержку, он двинулся в Царьград, где также был поддержан патриархом. Заручившись благожелательным отношением двух важных политических инстанций, Алексей в 1358 г. поехал в Киев где рассчитывал расправиться с «самозванным» митрополитом Романом. Однако в Киеве его ждали далеко не религиозные дискуссии. Только своевременное предупреждение избавило Алексея от ареста, а возможно, и смерти.

Завершила борьбу двух митрополитов всея Руси лишь неожиданная смерть Романа, последовавшая в 1361 г. [471, 17; 163, 192]. Но, разумеется, ликвидация этого конфликта не была окончанием борьбы литовского и московского государств за приоритет в религиозной и политической жизни Руси. Сложная политическая борьба 50-х годов продолжалась и в последующее десятилетие, причем продолжалась в том же по существу ритме, в том же чередовании успехов и неудач, которыми характеризовалось соперничество Владимирского и Литовского княжений в поясе нейтральных русских земель — в Великом Новгороде, в Твери, в Нижнем Новгороде и в предшествующий период. Так, если еще в начале 50-х годов в условиях тесного политического взаимодействия Орды, Константинополя и отчасти Польши произошло усиление Ольгерда и соответственное ослабление московского князя, отражением чего явились разрыв Москвы с Новгородом Великим (1353 г.), временный приход к власти в Твери пролитовского князя Всеволода (1352), антимосковские демарши нижегородских князей (1353 г.), то уже в середине 50-х годов роли обладателей Владимирского и Виленского престолов поменялись: став фаворитом Орды, московский князь Иван Иванович сумел на протяжении 1354—1356 гг. укрепить свои позиции на Волхове, в Нижнем Новгороде и в Твери [30, 363; 42, 66].

Если, на рубеже 50—60-х годов после смерти московского князя Ивана снова наметилось ослабление Москвы и соответственное наращивание сил Литовской Руси (на владимирский стол был посажен нижегородский князь Дмитрий Константинович, связанный родством с Ольгердом с 1354 г.), Великий Новгород оказался в сфере влияния этого новою обладателя владимирского стола [30, 307], то в 1362—1363 гг. в фокусе симпатий ордынской дипломатии опять оказался московский правящий дом, а Ольгерд вынужден был столкнуться с прямым противодействием Орды его территориально-политическим амбициям. (Так, Ольгерд должен был давать отпор татарским войскам в Среднем Подненровье в 1362 г., а московский правящий дом в лице юного князя Дмитрия Ивановича получил не только владимирский стол, но и прочные позиции на Волхове [30, 369—370], а также в Суздальско-Нижегородском княжестве.)

Но, если на протяжении 60-х годов XIV в. Москва сближалась с Великим Новгородом, а также с Суздальско-Нижегородским княжеством, то тверская земля продолжала оставаться ареной политического соперничества промосковских группировок кашинских князей с пролитовской группировкой холмских и Микулинских князей.

Хотя формально тверским князем до 1368 г. оставался кашинский князь Василий промосковской ориентации, тем не менее его соперник князь Михаил Александрович с помощью дипломатии Ольгерда становился все более влиятельной фигурой.

Однако как бы ни развивались события в Твери в 60-х годах XIV в. процесс феодальной концентрации, осуществлявшейся на базе Великого Владимирского княжения, оказался в это время настолько интенсивным, что Орда практически уже не могла его остановить старыми методами сталкивания князей друг с другом.

Характерно, что в этих весьма сложных для Орды условиях ей приходилось все чаще прибегать к новым методам — методам вооруженной борьбы против чрезмерно усилившихся и вышедших из повиновения сил феодальной Руси. Уже в 1365 г. хан Тагай (вторгся с большим войском в пределы Рязанского княжества, но встретил здесь организованный отпор рязанского князя Олега, Провского князя Владимира и козельского князя Тита [60, 381—382; 42а, 80]. В 1367 г. натиск татар на Северо-Восточную Русь усилился. «Князь Ординский, именем Булат Темирь прииде ратью Татарскую и пограби уезд даже до Волги». Однако этот ордынский военачальник уклонился от генерального сражения с войском суздальского князя Дмитрия Константиновича, что привело впоследствии к уничтожению татарской армии и гибели самого Булат-Темира [60, 385].

Возраставшая активность Орды на востоке и Ольгерда на западе вынуждала московского князя Дмитрия Ивановича также действовать довольно энергично. Когда князь Михаил уехал в 1365 г. для переговоров с Ольгердом, Дмитрий Иванович решил поддержать своих сторонников в Тверском княжестве: сначала в Москву был вызван тверской епископ Василий и, по-видимому, наказан за неудачное для московской «партии» решение дорогобужского спора за обладание этим княжеством [60, 384—385; 435, т. II, 516—517], а затем, в 1366 г., московские войска вместе с кашинскими и волоцкими под водительством князей Василия и Еремея прошли боевым маршем к самой столице Тверского княжества. В ответ на это осенью того же года армии Ольгерда и Михаила пошли на Кашин, резиденцию промосковских князей.

Заключенное в конце 1366 г. перемирие между Михаилом и Василием Михайловичем было лишь кратковременной передышкой, за которой последовали новые схватки между сторонниками Литвы и Москвы в тверской земле, новые столкновения между Ольгердом и Дмитрием на всех тех территориях, которые составляли пояс «нейтральных» русских княжеств.

То обстоятельство, что позиция Орды становилась все более пролитовской, заставляло Дмитрия вести последовательную борьбу на два фронта. Начиная с середины 60-х годов XIV в. московское правительство все чаще шло на открытый разрыв с правителями Орды, вместе с тем московский князь вынужден был все более бдительно следить за скрытой и явной подготовкой Ольгерда к новому натиску на территории «нейтральных» русских княжеств, а также и на земли Самого Московского государства.

Весьма характерно, что в данной обстановке московский князь, все больше игнорируя волю Орды, добился дальнейшего сближения с Суздальско-Нижегородским княжеством: в 1366 г. он женился на дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича [45, 105—106], что, несомненно, сделало более прочным соглашение 1364 г. Летом 1367 г. Дмитрий Иванович заключил союзный договор с Новгородом Великим, в силу которого на Волхов были посланы московские наместники [30, 369]. Политические шаги Дмитрия Ивановича на Волхове и в Нижнем Новгороде сопровождались активностью и в отношении Тверского княжества. Так, в 1367 г. великий князь владимирский Дмитрий Иванович и митрополит всея Руси Алексей в связи с дорогобужским спором вызвали в Москву на своего рода третейский суд тверского князя Михаила [42а, 84]. Чувствуя за собой поддержку Литвы и Орды, Михаил Александрович приехал в Москву. Но здесь его ждал арест, что в конечном счете должно было облегчить решение тверской проблемы в пользу московского князя.

Однако развитие событий в этом направлении, видимо, настолько расходилось с интересами Орды, что ее дипломатия, до сих пор державшаяся в тени, стала действовать открыто, стремясь не допустить соединения Твери с Москвой. Сразу после ареста Михаила в Москву прибыли ордынские послы, потребовавшие освобождения тверского князя [45, 107; 42а, 87; 60, 386]. Вынужденный отпустить Михаила в Тверь, московский князь все же сумел добиться того, что в Городке был посажен московский наместник, а князем утвержден Еремей, придерживавшийся тогда московской ориентации [42а, 85, 87].

Возвратившись в Тверь, князь Михаил «негодоваша» на московского князя, «нача же на митрополита жаловашеся». В этой обстановке в Твери неожиданно умер кашинский князь Василий (1368 г.), и Михаил стал не только фактическим, но и формальным главой тверской земли. Тогда великий князь владимирский и московский Дмитрий Иванович организовал поход на территорию Тверского княжества [42а, 88]. Появление московского войска в тверской земле привело к немедленному бегству Михаила в Литву: «Князь же Михайло бежа в Литву к князю Ольгерду, зятю своему и тамо многы укоры изнесе и жалобы изложи, прося помощи себе... зовучи его ити ратию к Москве» [60, 387].

Ольгерда, видимо, не нужно было долго уговаривать. В его распоряжении уже давно находилась хорошо подготовленная армия для решительной схватки с Московским государством⁶. В декабре 1368 г. эта армия была подведена «близь порубежиа литовского», а затем брошена «в пределы области Московскыя» [42а, 88, 89]. Разрушив ряд порубежных городов, войско Ольгерда двинулось к Москве. Стремясь захватить город, в котором укрылись князья Дмитрий Иванович, его двоюродный брат Владимир Андреевич, а также митрополит всея Руси Алексей, Ольгерд, вероятно, рассчитывал добиться решающего перелома в борьбе с Московским государством. Масштабы разрушений, причиненных армией Ольгерда, также свидетельствовали о грандиозных замыслах великого князя Литовского и Русского в отношении будущей судьбы русских земель. Автор Троицкой летописи должен был признать, что «прежде того толь велико зло Москве от Литвы не бывало в Руси, аще от Татар бывало» [60, 388; 42а, 90].

И все же замыслам Ольгерда не суждено было осуществиться: он «стоялъ около города три дня и три нощи... а града кремля не взял и поиде прочь возвратится въ свояси» [42а, 90]. Правда, вторжение Ольгерда вынудило московского князя снова пойти на некоторые уступки в пользу Твери и Литвы. Однако в 1369 г. после удачных военных операций против союзных Ольгерду Смоленска и Брянска Дмитрий Иванович уже в августе 1370 г. объявил о расторжении мирного договора с Тверью и стал готовиться к войне против Михаила.

Тверской князь немедленно направился в Литву, а затем побывал в Орде [42а, 93]. Результаты этой миссии свидетельствовали об определенных сдвигах в политике ордынских правителей в отношении русских земель. Столкнувшись со стремлением Ольгерда и Дмитрия так или иначе ликвидировать пояс «промежуточных» княжеств, Орда решила сохранить «нейтральную зону» как арену постоянных столкновений двух ведущих центров Восточной Европы. Эта цель частично была достигнута путем предоставления Михаилу ярлыка на Великое Владимирское княжение [42а, 93]. Разумеется, этот шаг был прежде всего направлен против Москвы, но в известной мере он задевал и Литву, стремившуюся поглотить Тверь и не желавшую, чтобы она заняла место Москвы в системе княжеств, охватываемых Великим Владимирским княжением.

Тем не менее Ольгерд приветствовал предоставление Михаилу ярлыка на владимирский стол. Уже осенью 1370 г. он вместе со всеми литовскими князьями, а также со смоленским князем Святославом и тверским Михаилом двинулся на Москву [42а, 94]. На этот раз московский князь оказался более подготовленным. Владимир Андреевич стоял с войском у Перемышля на реке Угре [435, т. II, 296], пронский и рязанский князья также пришли к нему на помощь. Вторжение Ольгерда принесло новое разорение Москве, но оно не достигло главной цели — занятия московского кремля — и не привело к решительным сдвигам в соотношении сил между Литвой и Московским государством.

Между тем поведение честолюбивого великого владимирского князя Михаила, видимо, настораживало самого Ольгерда настолько, что он предложил Дмитрию Ивановичу заключить мир, закрепив его браком между литовской княжной Еленой Ольгердовной и князем «московской руки» Владимиром Андреевичем [60, 392, 393].

Наметившаяся в 1370—1371 гг. перспектива литовско-московского сближения и в связи с этим возможность ликвидации пояса «нейтральных» княжеств, вероятно, не могли не вызвать тревогу в Орде. Не случайно ордынские правители именно тогда решили снова разжечь московско-литовскую вражду: в 1371 г. ярлык на владимирский стол опять получил московский князь Дмитрий [42а, 96—97]. Правда, это отнюдь не означало, что Орда превратилась в непримиримого противника Михаила и Ольгерда. Она продолжала поддерживать как Дмитрия, так и этих князей, скрыто сталкивая их друг с другом.

Получение Дмитрием ярлыка на великое княжение вновь сблизило Михаила с Ольгердом, послужив, возможно, причиной возобновления совместных вооруженных выступлений против московского князя и его сторонников в тверской земле (например, в 1372 г. был разорен Дмитров, а также совершен новый поход к Кашину) [42а, 100]. Совместные операции против московских сил в 1372 г. Ольгерд и Михаил осуществляли также в районах Переяславля, Торжка, Любутска [42а, 99—100]. Здесь войска Ольгерда потерпели поражение, что вынудило его летом 1372 г. снова пойти на перемирие с Дмитрием Ивановичем [42а, 103—104]. Оставшись в одиночестве, тверской князь Михаил в 1373 г. также должен был установить мирные отношения с Дмитрием Ивановичем.

В этих условиях становился все более заметным кризис ордынской политики в Восточной Европе, обусловленный как вспышками феодальной анархии в самой Орде, так и нарушением равновесия между ведущими восточноевропейскими государствами в пользу Владимирского княжения, сумевшего в середине 70-х годов подчинить своему контролю Тверь, Нижний Новгород, Рязань и Великий Новгород. Не удивительно, что именно в эти годы Орда вынашивала различные планы ослабления Владимирского княжения, прибегая к скрытой поддержке Великого Новгорода, Твери, Нижнего Новгорода против Москвы, к заключению антимосковского союза с Литовской Русью и к антимосковским военным демонстрациям, а в дальнейшем и к вооруженным выступлениям против Северо-Восточной Руси. Обладатель Владимирского стола и его союзники энергично противодействовали нажиму Орды. «Того же лета, — записано в летописи под 1374 г., — новгородцы Нижнева Новгорода побиша послов мамаевых, а с ними татар тысящу и старейшину их, именем Сарайку» [60, 396; 42а, 106].

Важные события происходили и во внутриполитической жизни Великого Владимирского княжения. Под 1374 г. Троицкая летопись сообщает: «Бяше съезд велик в Переяславли, отъвсюду съехашася князи и бояре и бысть радость велика во граде Переяславле...» [60, 398;. 42а, 108]. Хотя летописец связывает это событие с рождением у Дмитрия Ивановича сына Юрия, тем не менее представляется весьма вероятным, что съезд имел прямое отношение к выработке антиордынской программы для всех земель Великого Владимирского княжения. Показательно, что на съезде не присутствовали татарские послы, хотя пребывание их на княжеских съездах стало традицией. Характерно также, что эпизод с «побиением послов Мамаевых» произошел как раз во время съезда [60, 398] и что войска против татар послало то самое Нижегородское княжество, которое прежде нередко являлось в руках Орды орудием против Москвы.

Вполне понятно, что возраставшая активность Великого Владимирского княжения, а также установление мирных отношений на московско-литовской границе были для ордынской дипломатии крайне нежелательными явлениями. В этих условиях Орда делала все от нее зависящее, чтобы направить внимание князя Дмитрия на Запад. Уже в начале 1375 г. правители Орды опять прислали тверскому князю Михаилу ярлык на Великое Владимирское княжение [42а, 110], что свидетельствовало о намерении татар спровоцировать новое выступление Михаила против Москвы.

Это выступление не заставило себя долго ждать. Летом 1375 г. Михаил сложил с себя крестное целование Дмитрию и послал войска к Угличу, а тверских наместников направил в Торжок [46, 118]. Разумеется, тверской князь рассчитывал на поддержку, с одной стороны, Орды, а с другой — Литвы. Всем было ясно, что Михаил не только близок Ольгерду, но «сложился съ Мамаем и со всею ордою» [60, 398]. Поведение Михаила вызвало соответствующую реакцию московского князя Дмитрия и всех участников переяславского съезда. Летом 1375 г. была создана большая армия, в которую входили войска многих русских земель, включая и Великий Новгород. В августе 1375 г. объединенные силы Дмитрия оказались у стен Твери, тогда же были заняты такие центры тверской земли, как города Зубцов, Белгородок, Старица. Военное и политическое преобладание Москвы было настолько очевидным, что ни Орда, ни Литва не решились прийти на помощь тверскому князю [42а, 112]. Осознав свое бессилие, Михаил капитулировал перед превосходящими силами княжеств Северо-Восточной Руси [46, 119]. Он отказался от притязаний на Великое Владимирское княжение, признал независимость Кашинского княжества, объявил себя младшим братом московского князя.

Понятно, что ни Литва, ни Орда не хотели мириться с подобными результатами московско-тверского конфликта. Не удивительно, что после 1375 г. Ольгерд, с одной стороны, и Мамай — с другой, усилили прямые атаки на Великое Владимирское княжение.

Чем напряженнее становилась борьба между Москвой и Вильно за гегемонию в Восточной Европе, тем в большей мере эта борьба оказывалась связанной со всем ходом международной жизни того времени. Верная своей тактике поддержания равновесия между ведущими восточноевропейскими странами, ордынская держава в эти годы все чаще, как мы видим, помогала Литве против усилившейся и вышедшей из повиновения Московской Руси, вместе с тем она оказывала помощь Литве и в ее борьба против Польши. Представляется поэтому необходимым вести дальнейшее исследование международных отношений Восточной Европы того времени с учетом политики не только Орды, но и Польши и ее внутриполитического развития.

Примечания

1. В исторических работах распространено не совсем точное наименование этого государственного образования. Между тем летописи того времени, а также актовый материал XIV — начала XV в. называют данное государство «великим княжеством Литовским и Русским» или «Великим княжеством Литовским, Русским, Жемайтийским» [44, т. 17, 61, 84, 259, 335, 338; 65, 37, 62, 91, 97 и сл.]. Этому вопросу посвящена специальная работа польского историка Я. Адамуса [449, 313—332].

2. В этом отношении было характерно не только перемещение внимания Золотой Орды с Твери на Москву, но и санкционирование переноса столицы Суздальско-Нижегородского княжества из Суздали в Нижний Новгород (1350 г.) [296, 170].

3. «Русь, что короля слушает».

4. В Рогожском летописце под 1355 г. записано: «Того же лета мятеж сотворишется, чего то не бывало преже сего: в Царегороде от патриарха поставлени быша два митрополита на всю Русскую землю Алексей да Роман. И бышет межи ихъ нелюбие велико» [42а, 63; 33, прил. № 24; 471, 16].

5. Нельзя забывать, что Ольгерд сначала был женат на дочери витебского князя Ярослава (1318 г.), а потом на сестре тверского князя Михаила Александровича [302, 215, 522; 317, 295—298].

6. Весьма показательно, что в эту армию входили вооруженные силы Тверского и Смоленского княжеств [60, 387].

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница