Глава IV. Идейно-политические тенденции в исторических памятниках феодальной Руси конца XIV — начала XV в.
Изучая сложный ход политической жизни Восточной Европы на рубеже XIV—XV вв., прослеживая процессы преодоления феодальной раздробленности и создания обширных государственных объединений на территории данного региона, выявляя при этом «сосуществование» двух главных тенденций исторического развития восточноевропейских стран (тенденции формирования новых многонациональных государственных комплексов и тенденции воссоздания этнически однородных «национальных» государств), мы имели возможность убедиться в том, что темп, масштабы, а иногда и сам характер указанных процессов во многом зависели от той или иной расстановки сил на международной арене, и прежде всего от той или иной активности в данной части Европейского континента ордынской державы, с одной стороны, «западной» дипломатии — с другой.
Но, фиксируя разные формы воздействия международных сил на тогдашнее закономерное развитие восточноевропейских государств, мы не можем не отметить и другое весьма важное явление изучаемой эпохи — самое тесное взаимодействие политических и идеологических факторов в историческом развитии этих государств, не можем, в частности, не констатировать отражение упомянутых выше сложных политических процессов в синхронно создаваемой идеологической литературе. По сути дела, речь должна идти о существовании в данный период единого ритма политической и идеологической жизни восточноевропейских государств, о сложении своеобразной традиции ознаменовывать важнейшие события политического развития этих государств созданием специальных историко-литературных произведений, в которых содержались не только ценные сведения об этих событиях, но и определенная их концепционно-идеологическая интерпретация. Тогда же сложилась традиция создавать несколько памятников на одну и ту же тему, как правило политически весьма актуальную, например цикл произведений о Куликовской битве, различные варианты повествования о нашествии Тохтамыша, Едигея и т. д.
Объединенные общностью темы, эти памятники единого цикла все же отличались друг от друга не только некоторыми формальными показателями (разные жанры, иногда неодинаковый объем информации), но и более существенными (различные концепции, ориентация, трактовка «исторических заслуг» тех или иных феодальных группировок русской земли и т. д.). Присутствие в указанных памятниках значительных концепционных различий подтверждало не только факт конфронтации ряда тенденций в политической жизни того времени, но и существование скрытой полемики между авторами различных вариантов идеологического осмысления этих тенденций.
Такая роль историко-литературных памятников данного периода, естественно, выдвигает задачу их специального рассмотрения, предполагает изучение их идейно-политической направленности, выявление их хронологии, авторства, связей с другими «родственными» документальными материалами той эпохи и т. д.
Но, приступая к реализации этой задачи, мы должны отдавать себе отчет в том, что данный комплекс историко-литературных документов создавался в действительно сложный, во многом противоречивый период исторического развития Восточной Европы, когда в условиях торжества сил феодальной концентрации, в обстановке напряженных политических конфликтов на международной арене происходило становление многонациональных государств, обусловливавшее постепенное обособление механически разъединенных частей русской земли, а вместе с тем шла борьба за преодоление полицентризма Руси, за консолидацию всех этнически однородных восточнославянских территорий, когда соответствующими феодальными силами отстаивалась программа воссоздания единого восточнославянского государственного организма.
Такой диалектический характер восточноевропейского исторического процесса на рубеже XIV—XV вв. свидетельствовал о том, что восточное славянство переживало переходный период своей истории, когда древнерусская народность еще отнюдь себя полностью не изжила, а в становлении трех братских народностей были сделаны только самые первые шаги, когда в языковом, культурном, социально-экономическом развитии различных частей русской земли было все еще значительно больше общности, чем различий, когда вполне естественным поэтому было выдвижение феодалами Владимирскою и Литовско-Русского княжений весьма близких политических и идеологических программ — программ, основанных на встречных устремлениях тех и других объединить все древнерусские земли вокруг «своих» государств.
Но само наличие этих противоречивых тенденций в историческом развитии восточного славянства на рубеже XIV—XV вв. обязывает современного историка вести изучение указанных процессов во всей их диалектической сложности, а не в той механической усеченности, которую навязывал долгое время нашей историографии «метод» М.С. Грушевского и его последователей при изучении исторического прошлого Восточной Европы1.
Именно с учетом этой диалектической сложности, а также с учетом органической целостности восточноевропейского исторического процесса и должна подходить современная историческая наука к анализу серии дошедших до нас историко-литературных памятников, порожденных рассматриваемой эпохой, к основным этапам идеологической жизни феодальной Руси на рубеже XIV—XV вв.
В этом направлении уже многое сделано трудами А.А. Шахматова, С.К. Шамбинаго, М.Д. Приселкова, М.Н. Тихомирова, Б.А. Рыбакова, Д.С. Лихачева, Л.В. Черепнина, А.П. Насонова, Л.А. Дмитриева, В.В. Мавродина, К.Н. Сербиной, А.А. Зимина и др.
Автор видит свою задачу в том, чтобы, опираясь на работы вышеназванных ученых, на опыт выявления тех или иных идеологических тенденций указанных памятников, углубить наши представления об отдельных этапах взаимодействия политической и духовной жизни русских земель в конце XIV — начале XV в.
Примечания
1. Это был тот метод, тот «рациональный подход» к восточноевропейскому историческому процессу, который помог Грушевскому в 90-е — начале 900-х годов искусственно обособить историю «Украины-Руси» от исторического развития всего восточного славянства, который в дальнейшем помог осуществить нужные ему сдвига в исторической этнотерминологии: где-то накануне войны 1914 г. Грушевский призвал к отказу от использования таких терминов, как «Украина-Русь», «Русь», применительно к историческому прошлому Среднего Поднепровья, считая их «предательскими» [181, 13], вредными для намеченного им разобщения восточнославянских народов и в связи с этим непригодными «как для современной жизни (Украины. — И.Г.), так и для прежних ее фазисов» [180, 3—5]. Наконец, это был тот «рациональный подход» к историческим судьбам Восточной Европы, который позволил Грушевскому совершить в 1918 г. весьма «плавный» переход от закамуфлированной поддержки определенной политической программы к открытой ее апологетике, к практическому ее осуществлению — программы превращения украинских земель в колонию австро-германского империализма [182].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |