Андрей Боголюбский и создание нового идеологического центра Древней Руси
После получения политической власти в Ростово-Суздальской земле Андрей попытался осуществить один из крупнейших политических проектов своего времени. Им была сделана попытка создания второго идеологического центра Руси, попытка образования самостоятельной митрополии во Владимире. Задача сама по себе грандиозная и по осуществлению, и по тем последствиям, которые она могла принести. От разрешения подобной проблемы во многом зависела судьба всего огромного государства, судьба складывавшейся нации, судьба всей Древней Руси. Итак, для всей территории страны к северу от Киева возникала идея новых религиозных символов, новых религиозных, а следовательно, идеологических центров — вместо иконы Пирогощей икона Владимирской божьей матери, вместо храма св. Софии церковь Успения Богородицы, вместо киевской митрополии митрополия владимирская. Понимал ли Андрей и его современники грандиозность и значимость поставленной задачи? Судя по откликам, которые шли от берегов блестящего Понта до берегов тихой Припяти, не только понимали, но и живейшим образом реагировали. Лишение ряда епископов кафедр, репрессии против инакомыслящих и даже физическая расправа с противниками, вмешательство константинопольского патриарха и самого византийского императора, ожесточенные обличительные речи, раздававшиеся с амвонов церквей, едкие упреки и блестящая сатира памфлетов, учительная литература житий, проложных чтений и сомнительная объективность летописных статей превосходно показывают, насколько затронула все слои русского общества очередная политическая идея Андрея Юрьевича.
Осуществление своего плана Андрей начал с самого приезда в Ростовскую землю. Уже вскоре после его появления уходит на Русь местный епископ Нестор. В Лаврентьевской летописи под 1156 г. читаем: «на ту же зиму иде епископ Нестер в Русь, и лишиша и епископьи».1 Более никаких сведений о нем в ранних памятниках ростово-суздальского летописания не находим. Между тем факты, связанные с отъездом епископа, позволили бы более точно установить начало и ход новой политической кампании. Никоновская летопись дает чтения, как будто позволяющие сделать некоторые выводы о причинах ухода Нестора. В статье под тем же 1156 г. находим следующее известие: «Того же лета иде из Ростова Нестер епископ Ростовский в Киев к Константину митрополиту Киевскому и всея Руси поклонитися и благословитися, и от своих домашних оклеветан бысть к Константину митрополиту, и в запрещении бысть».2 Прежде всего необходимо выяснить, когда Нестор покинул Ростов. Митрополит Константин пришел в Киев из Византии не ранее конца весны—лета 1156 г. Это становится ясно из сообщения о новгородском епископе Нифонте. Последний приехал встречать митрополита в Киев, но, не дождавшись, умер в апреле того же 1156 г. Но Нестора не было в числе встречавших высшего духовного иерарха страны. Следовательно, он приехал в Киев позднее митрополита. Учитывая, что летопись сообщает об уходе Нестора зимой, можно датировать его отъезд концом 1156 г.
Причину удаления Нестора с северо-востока надо искать во внутренних делах епископии. Дело не только в том, что он был «от своих домашних оклеветан» и «запрещен» митрополитом Константином. Тем более что последний при разборе дела нашел Нестора правым и освободил его от клеветы: «Констянтин митрополит Киевской и всея Руси испытав о Нестере, епископе Ростовском, яко не по правде оклеветан бысть от домашних его, и повеле клеветарей его всех всадити в темницу».3 Дело, вероятно, заключалось и в другом, в практике соблюдения постов: «изгнан бысть Нестер, епископ Ростовский, с престола его Ростовского и Суждалского про Господьскиа празники; не веляше бо мяса ясти в Господьскиа празники, аще прилунится когда в среду или в пяток, такоже от светлыа недели и до пентикостиа».4 Как показывают дальнейшие события, именно практика постов была основной причиной не только изгнания Нестора, но и длительной дискуссии, вылившейся в ожесточенную борьбу между Византией и Андреем.
В чем же заключалось разногласие в вопросе о постах? Вкратце вопрос сводился к тому, можно ли есть мясо, если церковные праздники (рождество, благовещенье, ильин день и др.) совпадают с постным днем (среда и пятница). Ортодоксальное греческое духовенство запрещало в этот период употребление мясной пищи.
Иереи, находившиеся в России, в силу непосредственного и постоянного общения с национальной средой, знания местных обычаев, привычек и даже суеверий были ближе к действительности и потому занимали по вопросу о постах более реалистичную позицию. Так, знаток церковной обрядности игумен Печерского монастыря Феодосий, затрагивавший в своих сочинениях эту проблему, в середине XII в. высказался в пользу практики русских обычаев. По его мнению, пост отменяется в среду или пятницу, если на него падает «Господьскыи праздник любо святеи Богородици ли 12 апостол».5 Указанных взглядов придерживались и некоторые греки епископы, превосходно понимавшие, что вера не исчезнет из-за незначительных внешних изменений обрядности. Но таких было очень мало. К ним, например, относился новгородский владыка Нифонт, человек умный, хорошо разбиравшийся в каноническом праве и в обрядной практике православия. Он также затронул вопрос о постах. В «Вопрошании Кирика», памятнике, созданном незадолго до дискуссии, Нифонт высказывает очень разумную, компромиссную точку зрения: «Аже, рече, будет праздник господьскыи в среду и в пяток, или Святыя Богородица и святого Иоана, аще ядять, добро; аще ли не едять, а луче».6 Как видим, вопрос о постах затрагивался еще ранее конца 50-х гг. XII в., но безусловно он не только не был, но и не мог быть действительным предметом дискуссии в силу своего второстепенного значения. Ясно, что причину для последовавших ожесточенных споров надо искать в другом. Тем не менее дискуссия о постах безусловно могла служить, особенно в первое время, внешним проявлением возникшего глубокого политического кризиса русского общества.
Проблемы взаимодействия светской и духовной власти, отношение высших иерархов — греков к русской культовой обрядности православия показали, что к середине XII в. появилась насущная необходимость иметь местные церковные кадры, в первую очередь высшего и среднего звена (простые иереи с самого начала были русскими). Было бы слишком опасно долго заниматься только дискуссией о постах в период напряженных отношений в сфере как внешней политики (с той же Византией и латинским Западом), так и внутренней (классовая борьба, крестьянские волнения, наконец, страшная междоусобица князей). Сугубо социальные и политические интересы класса феодалов диктовали незамедлительное решение вопросов в пользу упрощения религиозных норм, ориентацию их на повседневную практику, сложившуюся на Руси, устранение всевозможных крайностей в обрядности, могущих вызвать волнения народных масс, среди которых были еще так живучи остатки язычества. Старый культ был очень часто связан с выступлением крестьянства. Большинство восстаний на Руси в XI в. проходило под лозунгом язычества и было антихристианским. Этого совершенно не понимали приезжие греки — церковники. Епископы иноземцы на Руси действовали не как члены местной феодальной корпорации, призванные служить ей на идеологическом поприще, а как члены византийского общества, как чиновники патриархата Византии, присланные собирать дань для своего непосредственного патрона — киевского митрополита, который отправлял ее в Константинополь. Добавим, что, судя по всему, в Россию, к «варварам», посылались не лучшие представители иерархической верхушки православной церкви, во всяком случае они не были хорошо эрудированы в области специальных дисциплин теологии и канонического права. (Новгородский Нифонт был исключением). К тому же на Руси к середине XII в. уже появились иереи, в достаточной степени разбиравшиеся в вопросах религии и могущие разрешить вопросы о постах и определить, что их греческие «гегемоны» впадают в ересь.
Рассмотрение фактов биографии Нестора и вопросы о постах позволяют более точно установить ход событий в Ростово-Суздальской земле второй половины 50-х гг. XII в. Можно полагать, что приезд Андрея, его доброжелательная политика к местному причту дали возможность проявиться каким-то оппозиционным тенденциям в отношении Нестора. В результате епископ был обвинен (перед князем?) кем-то из сферы своих, «домашних», т. е. ростовского духовенства, и он был вынужден ехать в Киев, а оттуда в Константинополь для «очищения от клеветы». Обвинение его состояло в нарушении обычной практики постов. Полтора года ростовская кафедра была вдовой. Но киевский митрополит, грек Константин, очень торопится найти нового епископа на свободную кафедру. Слишком свежи были воспоминания о митрополите Климе Смолятиче, русском по происхождению, пытавшемся проводить независимую от Константинополя политику и замещавшем свободные кафедры своими сторонниками. В Ростов приехал грек Леон. Лаврентьевская летопись под 1158 г. сообщает: «Том же лете приде Леон на епископью Ростову».7 Ровно через год в том же памятнике читаем: «Того ж лета выгнаша Ростовци и Суждальци Леона епископа, зане умножил бяше церковь грабяи [церквеи граба — Р., церковь пустых грабя — А.] попы».8
Видимо, к заявлению о лихоимстве ростовского епископа нужно отнестись с должным вниманием. Грабеж церквей, монастырей, подчиненных местному духовенству, а также мирян, находившихся под юрисдикцией владыки, был делом обычным. Никого не удивляли подобные «деяния» иноземного иерея. Неприкрытый грабеж и лихоимство были обыкновенной практикой греков, занимавших высшие посты русской церкви. Кроме посылки ежегодного церковного налога митрополиту в Киев для византийского патриархата новому епископу необходимо было платить за получение кафедры тому же киевскому владыке. С паствы собирали также «милостыню» для личных нужд епископа. Подобные поборы осуществлялись высшими иерархами на протяжении многих десятилетий. Поэтому причину летописных записей надо искать в другом — может быть, в масштабах грабежа и открытого притеснения местного духовенства. Есть и еще одно обстоятельство, заставляющее очень внимательно отнестись к цитированному выше сообщению. В известии говорится, что «выгнаша Ростовци и Суждальци Леона епископа». Но кто такие «ростовци и суждальци»? Конечно, это не крестьяне и не зависимые члены феодального общества. Действительно, могли ли они без социальных волнений выгнать одного из могущественных феодалов страны? На вопрос, что подразумевалось под понятием «ростовци» и «суждальци», отвечает сама летопись. Подобные названия уже были употреблены летописцем при рассказе о соборе, на котором был выбран князь. «Ростовци и Суждалци здумавше вси пояша Аньдрея...». Итак, под этими названиями надо понимать прежде всего верхушку феодального общества — бояр, эту наиболее активную политическую силу северо-востока Руси. В самом деле, кто мог при отсутствии социальных конфликтов удалить с кафедры епископа? Только богатые — феодалы и торговая верхушка, купцы. Возможно, что удаление свершилось и по приговору веча. Как увидим в дальнейшем, это предположение неожиданно подтверждается одной деталью сообщения, почерпнутого из южного источника.
Таким образом, Леон был изгнан ростовцами и суздальцами, т. е. феодальной верхушкой. Вряд ли князь и его ближайшее окружение, «старейшая» дружина, не были осведомлены об удалении епископа. Более того, трудно предположить, чтобы все это произошло без санкции Андрея. Скорее всего князь принимал в этом живейшее участие. Но все это было бы лишь предположением, если бы не подтвердилось летописными сообщениями. В ряде памятников существуют известия, основанные на южных источниках. Они содержат интересные сообщения, на основе которых можно заключить, что епископ Леон был выслан вместе со всей компанией «Юрьевичей» — братьев Андрея. Статья эта датируется 1162 г., но в ней говорится о том, что было до указанной даты. «Том же лете выгна Андреи епископа Леона ис Суждаля и братью свою погна, Мьстислава и Василка, и два Ростиславича, сыновца своя мужи отца своего переднии...». Упоминание грека епископа в подобном окружении говорит о многом. Прежде всего отметим, что он находился в оппозиции к Андрею, объединившись с врагами князя, Юрьевичами, точнее, с их матерью, вдовой Юрия Долгорукого, Еленой, родственницей византийского императора Мануила. «Отец духовный» «Суждальской земли» активно вмешался в политическую борьбу против законного государя. Следовательно, нет сомнений в том, что причины высылки Леона были не только уголовные (лихоимство в собственной епархии), но и политические (участие в оппозиции собственному государю).
Юрьевичи уехали к родственникам в блестящую Византию, а Леон, видимо, добравшись до Киева, вернулся обратно. В летописи читаем, что Андрей «Леона же епископа возврати опять, покаявся от греха того, но в Ростов, а в Суждали не да ему седети».9 Сообщение чрезвычайно интересное. Почему именно в Ростов возвращается «путешествующий» епископ? Почему не в Суздаль? Из сообщения становится ясно, что этот город не находился под его юрисдикцией и суздальская паства подчиняется не ему, а кому-то другому, о ее душах заботится не Леон. Ведь нельзя представить, чтобы часть территории не имела своего пастыря при наличии в соседнем городе епископа, бывшего до своего изгнания, т. е. буквально несколько недель назад, епископом Ростова и Суздаля? Отметим, что Лаврентьевская летопись, сообщая об изгнании Леона, подчеркивает, что это было совместным действием ростовцев и суздальцев. Остается предположить, что прихожане Суздаля со всей областью (а также Владимира?) были отданы другому владыке. Но кому? В самом деле, существовал и другой иерей, который носил титул епископа «ростовского и Суждальского». Речь идет о Несторе. Но он был далеко, в Константинополе. И обратно на северо-восток никогда не возвращался. Видимо, это был иной пастырь.
В Лаврентьевской летописи сохранилось одно сообщение. Оно довольно известно. В нем рассказывается о пресловутом споре епископа Леона с «лживым владыкой» Феодорцем. Несмотря на все беды, постигшие Феодорца, на всю ненависть владимирского летописца к этому иерею, поднявшему руку на дом святой Богородицы (и особенно на ее имущество), он не лишается титула. Феодор даже во владимирской летописи называется «владыкой». Так же он титулован и в начале 60-х гг. XII в. во время спора с Леоном, перед очередным удалением последнего. Но это дает основание предположить, что Феодор стал «владыкой» (т. е. епископом) ранее того, как после дискуссии с незадачливым спорщиком сел на его место в Ростове. В свою очередь возникает вопрос, где мог тогда находиться до этого Феодор? Ведь он должен был иметь свою епископию.10 Иного ответа, кроме того что Феодор управлял епархией с центром в Суздале, мы не находим. Только это предположение делает совершенно ясным известие о том, что Андрей и его дружина не пустили после первого возвращения Леона в Суздаль, а ограничили его епископию Ростовом. Надо отдать должное летописцу, который зафиксировал рассмотренные события. Он везде был предельно точен: Феодор не назван «епископом», а только «владыкой». Это произошло потому, что он еще не был официально рукоположен. Строго по каноническим правилам Феодор становился епископом после своего утверждения высшими духовными иерархами (киевским митрополитом или византийским патриархом). До этого номинальный титул епископа носил его предшественник, если он был жив, хотя никакой ни фактической, ни юридической властью в епархии он не обладал. Вот почему летописец справедливо называет Феодора «владыкой», а Леона упрекает за то, что он «перехватил» «Нестеров стол», т. е. кафедру. Но какую? Ростовскую? Нет, Суздальскую. На епископскую кафедру в Суздале после первого изгнания Леона был избран местным «людьем» Феодор. Но до того, как он был утвержден своим духовным начальством, номинально в Суздале епископом числился Нестор, носивший титул епископа ростовского и суздальского в отличие от Леона, епископа только Ростова и по титулу, и фактически. Но Нестор до назначения Феодора суздальским епископом или даже митрополитом также сохранял титул, правда, несколько усеченный — «епископ Суждальский». Вот почему Лаврентьевская летопись подчеркивает нарушение правил и беззаконие, учиненное Леоном (а следовательно, и митрополитом киевским), ибо официально существовал предшественник, носящий тот же титул. Летописец пишет: «Леон епископ не по правде поставися Суждалю, Нестеру пископу Суждальскому живущю, перехватив Нестеров стол».11
Кандидатура Феодора возникла не случайно и, конечно, не по воле киевского митрополита или византийского императора. Возникновение нового владыки на политической арене надо приурочить ко времени первого отъезда Леона из епископии. Именно к тому времени, когда «ростовци и суждальцы», видимо, на соборе решили изгнать интригана — грека, а вслед за этим избрать на его место нового епископа. Им стал «Феодорец». На то, что это все происходило на таком представительном собрании, как собор, показывает не только употребление понятий «ростовцы и суждальцы», обозначающих созыв подобного учреждения, на котором был избран князем Андрей. Выборность епископов в Древней Руси зафиксирована источниками. Новгородский архиепископ — одно из главнейших должностных лиц «республики» — избирался. Но все это еще не доказывает избрание Феодора. Однако существует текст, который очень подробно повествует о выборности «людьем» «Суждальской земли» своего епископа. Сообщение рассказывает о том, что примерно лет через двадцать после рассматриваемых событий, в 1183 г., киевский митрополит Никифор попытался было поставить по своему желанию епископа в Ростов. Подобное назначение возникло в результате смерти все того же Леона. Что получилось в результате самочинных действий митрополита и как вели себя заинтересованные лица — Всеволод Юрьевич, князь Владимиро-Суздальской земли, и Святослав Всеволодович, киевский князь, один из героев «Слова о полку Игореве», и др., — можно видеть из следующего отрывка: «В то же лето преставися епископ Полотьскии именем Дионисии, мы же убо о сем поглаголемь, преставившюся Леону Ростовьскому епископу и поставлен бысть Никола Гречин епископом, Всеволод же Гюргевичь князь Суждальскии не прия его, но посла Киеву, ко Святославу, ко Всеволодичю и к митрополиту Никифору, рек не избраша сего людье земле нашее, но же еси поставил, ино камо тобе годно, тамо же идежи [идеши — Х.П.], а мне постави Луку смиреного духом и кроткого игумена святого Спаса на Берестовем, митрополит же Микифор, не хотяше поставити его, но неволею великою Всеволода и Святославлею и постави Луку епископом в Суждальскую землю, и посла Полотьскую епискупить».12
Итак, без всяких оговорок можно совершенно определенно утверждать, что в 80-е гг. XII в. здесь, на северо-востоке, епископ избирался «людьем» «Суждальской земли». А это в свою очередь позволяет допустить, что и предшественник Луки, Феодор, был также избран.
Феодор стал владыкой в самом начале 60-х гг. XII в. Своей резиденцией он избрал Суздаль. Это не случайно. Суздаль был сравнительно большой город, центр густонаселенного хлебородного «ополья». Он славился своим богатством. Предки Андрея хорошо отстроили Суздаль. Город был обнесен валами еще при Владимире Мономахе, который построил и кремль. Здесь же были созданы и княжеские хоромы. Помимо деревянных церквей в Суздале был воздвигнут величественный собор Успения Богородицы. Большой, превосходно украшенный снаружи, внутри он был расписан фресками, наделен драгоценной утварью. Храм поражал своей красотой и величавостью. Знаток архитектуры Северо-Восточной Руси Н.Н. Воронин писал: «Суздальский собор, поднявший свои полосатые каменно-кирпичные стены на огромную высоту над землей, над которой едва выступали дерновые кровли жилищ рядового городского люда, весомо и зримо утверждал идею могущества создавшего его князя и ничтожество и бессилие его подданных. Самый факт постройки столь необычайного, огромного здания, вероятно, воспринимался как своего рода "чудо", облекавшее князя ореолом сверхъестественного. Не нужно было ничего "читать", чтобы от одного взгляда на этот величественный собор мысль простого человека была подавлена "под тяжестью массы" и испытывала "чувство благоговения"».13
Безусловно, подобный храм был великолепным украшением и символом любой епископии. Само значение города Суздаля в первой половине XII в. трудно переоценить. Фактически при Юрии Долгоруком это была столица княжества. Недаром для киевлянина и жителя Южной Руси северо-восток — это «Суждальская земля». Андрей избирался на стол «ростовцами и суждалцами»: «и посадиша и в Ростове на отни столе и Суждали». Этот город был вторым центром «двуединого» княжества. Таким образом, «Феодорец» получил превосходную епископию с великолепной столицей.
Одновременно идет возвышение и другого центра земли. С появлением иконы Владимирской божьей матери на северо-востоке культ богородицы принял невиданные формы. Сохранившиеся литературные и летописные произведения связывают непосредственно весь ход истории и всю политическую действительность только с новым символом. Культ богородицы, иконы Владимирской божьей матери активно проникал в повседневные политические дела. Он стал ассоциироваться с городом Владимиром, центром нового государственного объединения. С целью пропаганды культа создается великолепный храм, посвященный богородице. В статье 1160 г. Лаврентьевской летописи читаем: «Того же лета создана бысть церквы святая Богородица в Володимири благоверным и боголюбивым князем Андреем, и украси ю дивно многоразличными иконами, и к драгим каменьем бещисла и ссуды [сосуды — Р.А.] церквными и верх ея послати [позлати — Р.А.], по вере же его, и по тщанью его к святеи Богородице, приведе ему Бог из всех земель все мастеры и украси ю паче инех церквии».14 Огромные богатства были переданы церкви, которая получила от князя и большие земельные владения.
Именно с целью возвышения местной святыни города Владимира как центра государства и, возможно, будущей митрополии и был создан шедевр русской архитектуры XII в.
Все это давало возможность ставить вопрос не только о создании местного идеологического, но и общерусского центра, которому пристало иметь собственную церковную организацию. Выбор Феодора и вся политика Андрея заключались в освобождении от политической и духовной власти Киева и самостоятельности Ростово-Суздальской земли. Междоусобица и распри в «Русской земле» в конце 50-х — начале 60-х гг. XII в. достигли своего кульминационного пункта. Споры и конфликты возникали почти по всем вопросам, в том числе и по проблемам церкви. В конце 50-х гг. XII в. на Руси существовало уже два митрополита. Один из них — грек Константин, сидевший в Киеве, — находился под покровительством князей, занимавших провизантийскую позицию, другой — Клим Смолятич, русский по происхождению, находился в Галицко-Волынской Руси и поддерживался князьями, противниками «ромеев». Было даже организовано посольство в Константинополь, чтобы добиться официального назначения Клима общерусским митрополитом. Подобное решение было принято не только из-за политического давления князей антивизантийской группировки, но и из-за недовольства паствы греком митрополитом в Киеве и в Киевском княжестве, а также в Переяславле Русском и Чернигове.15 Путем долгих переговоров между князьями и выработки компромисса, в результате чего отказались от обоих митрополитов, появился новый духовный иерарх: «приде митрополит Федор ис Царягорода месяца августа, бяшеть бо посылал по нь князь Ростислав».16 Надо признать, что Андрей и местное боярство Ростовской земли выбрали время для своей акции весьма удачно. Создавшаяся политическая ситуация на Руси во многом способствовала деятельности князя, направленной на обособление и в конечном итоге на приобретение самостоятельности церкви Владимиро-Суздальской Руси.
Не прошло и четырех месяцев после возвращения Леона в Ростов,17 как возникли трения между ним и новым суздальским властелином — Андреем. Видимо, ростовский епископ попытался вернуть свое влияние во втором центре княжества — Суздале. Леон стал проповедовать отмену практики русских постов и введение более строгих правил, возможно, уподобляясь в этом своему киевскому митрополиту греку Константину. Но упрямый и, видимо, неумный человек, плохой политик и не очень сведущий канонист, он перестарался в критике существующих обрядов и в стремлении ввести новые. «Деятельный» Леон не терял времени даром, он стал проповедовать эти новшества в городе Суздале, который уже не входил в его епископию, что неоднократно отмечали и южный, и северо-восточный летописцы: «поча Суждали учити не ести мяс, в Господьскые праздни[кы] в среды и в пяткы, ни на Рожьство Господне ни на Крещенье».18 Это вызвало возмущение, тем более что не соответствовало даже канонам греческой церкви. Византийские иерархи на Руси придумали подобные узаконения для «тавро-скифов», нарушая свои собственные правила и тем самым впадая в ересь.
Андрею лично пришлось вмешиваться в идеологические «новаторства» Леона. Как сообщает летописец, он «нача просити у него от воскресения Христова до всих святых ести мяса и в среду и в пяток». Леон повторил свои измышления. Тогда на специальном соборе возникла дискуссия между Леоном и Феодором. Она имела большое историческое значение, ибо возвещала не только определенный этап самостоятельной канонической мысли, но и новый период становления церкви на Руси. Летописец так пишет об этом духовном ристалище: «и бысть тяжа про то велико пред благоверным князем Андреем, [и] предо всеми людми, и упре его владыка Феодор».19 В очередной раз князь прогнал незадачливого реформатора из епископии. «Он (т. е. князь. — Ю.Л.) же противу вину погна и (т. е. Леона. — Ю.Л.) своеи земли».20
Леон, «вечно путешествующий», отправился в Киев. Но предварительно заехал в Чернигов к своему единомышленнику греку Антонию, ловкому проходимцу и авантюристу, также проповедовавшему новоизобретенные установления о постах.21 Местная летопись, попавшая затем в киевский свод, сообщает, что Леон «приде Чернигову к Святославу Олговичю, Святослав же утешив добре, пусти к Киеву, к Ростиславу».22 Все события, видимо, надо датировать второй половиной 1162 г.
Леон, прибывший после доброжелательного приема в Чернигове, в Киеве держался весьма независимо. Судя по его дальнейшим поступкам, он не сумел договориться даже с греком митрополитом. В то же время, видимо, Андрей и его креатура Феодор добились определенных успехов. Дело о постах было перенесено в более высокий «арбитраж» в Византию.
Весной 1163 г. в Константинополь двинулось несколько необычное посольство, состоявшее из двух епископов и четырех послов из княжеств-государств Древней Руси: Киева, Переяславля Русского, Чернигова и Суздаля. Столь представительные делегации со времен Ольги не посылались из Руси в Византию. Видимо, посольства отправились «Солоным» путем, проходившим по берегу Черного моря к Солуни (к Фессалоникам). На берегу Дуная они столкнулись со ставкой императора. Здесь находились сам Мануил I Комнин, его двор и высшие духовные иерархи. Леон предъявил свои требования. Император, который сам знал и любил богословие, разрешил устроить дискуссию в своем присутствии.23 Против Леона выступал архиепископ болгарский Андриан, который доказал ошибочность положений своего оппонента, что, собственно, не трудно было сделать из-за явного нарушения обрядности, распространенной в самой греческой церкви. Но ростовский епископ упрямо не соглашался с приведенными аргументами. На свою беду император также попытался убедить Леона в ошибочности его взглядов. Последний обругал и Мануила. Бедный император, весьма импозантный государственный муж и, по мнению даже грубых «латинян», подлинный «рыцарь», который очень заботился о своем реноме и о внешнем соблюдении этикета, оказался посрамленным не только перед своим двором, но и перед дипломатическим корпусом, состоявшим из четырех послов этой «дикой Тавроскифии». Мануилу пришлось срочно испробовать другие аргументы для обуздания разбушевавшегося пастыря. К епископу применили консервативно-традиционные, но весьма действенные меры, для охлаждения его темперамента выкупали в реке, благо Дунай был близко. Летопись сохранила описание этой колоритнейшей сцены: «Он же не иде на исправленье Царюгороду, а тамо упрел и Анъдриян епископ Болгарьскыи перед царем Мануилом, стоящю царю товары над рекою, Леону молвящю на царя, удариша слугы царевы Леона за шью [шию — Р.А.] и хотеша и в реце утопити, сущим ту у царя всем слом Кыевьскыи сол и Суждальскыи [сол — А.] Илья и Переяславьскыи и Черниговьскыи». Далее летописец добавляет несколько слов, определенно морализируя по поводу рассказанного эпизода: «Се же сказахом верных деля людии, да не блазнятся о праздницех Божьих».24 Сентенция явно антигреческая.
После такого фиаско, которое потерпел Леон, представитель греческой церкви и сам грек по национальности, руководству византийского патриархата ничего не оставалось, как его «запретить» и лишить епархии. Леон был отрешен патриархом. Далее, видимо, надо было назначить преемника. Положение усложнялось еще тем, что в Константинополе было известно о смерти Феодора, митрополита Киевского. Эта должность также была вакантной. Видимо, по договоренности с Андреем владыко Феодор вручил патриарху Луке послание князя. До нас не дошло это письмо. Но сохранились фрагменты ответных грамот патриарха. По ним можно установить, к чему стремился Андрей. Оказывается, он хотел не больше, не меньше как создания новой митрополии в городе Владимире. Лука пишет: «поставити в нем (т. е. во Владимире. — Ю.Л.), от нас митрополита тамо сущего у благородна твоего Феодора».25 Итак, была сформулирована идея создания нового церковного и идеологического центра, противопоставления его Киеву.26 И к тому же во главе подобного центра должен был стоять человек не из ближайшего окружения патриарха.27 Специальный посол был отправлен в «Суждаль» с посланием Луки.28 Сославшись на канонические узаконения, патриарх отказал Андрею.29 То, что хитрый грек лжет, — в этом никто не сомневался. Важно другое, как отнеслись к этому проекту на Руси. Без преувеличения можно сказать, что очередная идея Андрея всколыхнула все феодальное общество Руси. Создание новой митрополии, нового идеологического центра в противовес Киеву, новый духовный иерарх, не присланный из Константинополя, а выбранный местным «людьем», служили темой ожесточенной дискуссии начиная от княжеского терема до нищей избенки последнего клирика. Всех занимал вопрос о взаимоотношении Андрея с Византией, греками и патриархом.
После приезда от патриарха Феодор обосновался во Владимире.30 Князь деятельно помогал своему епископу проводить самостоятельную от митрополита в Киеве политику. Владимирская кафедра приобрела автономное значение. Ожесточенная политическая борьба Андрея с византийским патриархатом и киевской митрополией породила самые разнообразные отклики. На стороне владимирского князя выступал Киево-Печерский монастырь, пытавшийся возглавить борьбу за национальную церковь в самом центре грекофильского влияния. Монахи яростно выступали против клевретов митрополичьей Софии на стороне Андрея. Той же позиции придерживались и в Чернигове. Местный князь Святослав Ольгович, наученный горьким опытом, как опираться в политических делах на своего епископа грека, погнал его с кафедры. Предлог был тот же, что и во Владимире, — соблюдение постов.
Характерно, что взятие Киева войсками Андрея рассматривается летописцем как следствие борьбы митрополита и его противодействия владимирскому «самовластцу» и его политике. Насколько большое значение придавали современники этой борьбе с киевской митрополией, видно из того, что судьба древней столицы государства ставилась в зависимость от дискуссии о постах. Лаврентьевская летопись сообщает: «и весь Кыев пограбиша, и церкви, и манастыре, за 3 дни, и иконы поимаша, и книгы, и ризы, се же здеяся за грехы их, паче же за митрополичю неправду, в то бо время запретил бе Поликарпа игумена Печерьского про Господьскые праздникы, не веля ему ести масла ни молока, в среды, и в пяткы, в Господьскые празьдникы».31 Владимирский летописец в курсе всех политических новостей и деталей дискуссии. Он подробно сообщает и о том, как она развернулась в Чернигове: «помогашеть же ему (митрополиту, — Ю.Л.) и Черниговьскыи епископ Антонии и князю Черниговьскому многажды браняшеть ести мяс, в Господьскые праздьникы, князю же Святославу и не хотящю ему изверже и из епископьи». К этому сообщению летописец добавляет сентенцию: «да внимаем мы [внимаимо — Р.А.] собе кто жо [кождо — А., кождь — Р.] нас и не противися Божью закону».32
Именно на 60-е гг. падает чрезвычайно интенсивная пропаганда идеи местного идеологического центра на северо-востоке. Во Владимире и Боголюбове идет оживленная литературно-агиографическая работа. Вероятно, к самому началу 70-х гг. XII в. была закончена основная политическая «композиция» — «Сказание о чудесах владимирской иконы божией матери».33 Несмотря на простоту построения, неприхотливость сюжета, произведение несет очень четкую и ясную политическую нагрузку — идею самостоятельности города Владимира, его богоизбранности, непосредственной связи «Залесской земли» и ее центра с местной иконой божьей матери.
Одновременно во Владимире создается еще ряд произведений: «Проложная статья», «Служба» и «Слово на праздник Покрова». Все они проникнуты культом местной святыни и самого города Владимира. Интересно, что покровительство иконы распространяется не только на северо-восток Руси — Тверь, юго-восток — Муром, но и на юг — Переяславль Южный. Деталь весьма характерная, показывающая на возможное расширение влияния культа.
Более того, Андрей и Феодор создают новые общерусские церковные праздники. Так, на 1 августа 1164 г. падает торжественное утверждение праздника св. Спаса. Праздник интересен тем, что его идеологическая направленность подчеркивает значение именно местной святыни — иконы Владимирской божией матери, спасшей владимирцев и князя Андрея от внешних врагов — болгар. Отметим, что здесь мы сталкиваемся с определенным «соперничеством» нового церковного центра со старым. Именно на 1 августа в Константинополе приходился местный праздник Спаса, посвященный «чудесному спасению» императора Мануила от сарацин. Описание праздника св. Спаса во Владимире было оформлено в качестве самостоятельного литературного произведения — проложной статьи 1 августа 1164 г. Нашел он отражение и в местном летописании.34
Но существовали и противники Андрея. Их возражения, может быть, не носили принципиального характера и принадлежали к тактическим маневрам междукняжеской политики. Тем не менее этому противодействию позиции владимирского «самовластца» мы обязаны возникновением одного из самых блестящих сатирических памфлетов Древней Руси. Имеется в виду «Притча о слепце и хромце». В ней рассказывается, что один богатый господин имел фруктовый сад, который был огорожен забором. Хозяин, чтобы окончательно обезопасить плоды от расхищения, решил нанять сторожей. Но сама охрана могла покуситься на хозяйскую собственность. Тогда господин, который был не только богат, но и умен, прибег к хитрости. Он нанял двух калек — слепца и хромца, справедливо рассудив, что убогие не смогут из-за своих физических недостатков перелезть ограду и нарвать плодов. Но «умельцы» перехитрили господина. Действительно, каждый из них самостоятельно не мог справиться с оградой. Но хромец сел на плечи слепцу, и они, совместно компенсировав свои недостатки, перелезли через забор и ограбили «предусмотрительного хозяина».
Мораль сей притчи была довольно проста: как бы господь бог ни защищал свой сад — «богоспасаемую церковь», она все равно будет в опасности, если находятся нечестивцы, приносящие ей вред, среди тех, которые призваны ее охранять. И этот вред возрастает, если объединяются недостойные светские властелины с духовными иерархами, подобно тому как сговорились князь Андрей и владыка Феодор.
Принадлежит этот памфлет блестящему писателю и оратору Древней Руси, «русскому Златоусту», епископу Кириллу Туровскому. Великолепная форма изложения характерна для его сочинений. Превосходный оратор, он и в своих произведениях следует «полифоничности» стиля. В его произведениях находим монологи, диалоги, аллегории, сравнения, риторические вопросы, ритмику прямой речи. Популярность его проповедей — выступлений и литературных произведений была настолько велика, что они переписывались в Древней Руси наравне с образцами классической византийской литературы. Сочинения Кирилла обычно затрагивали традиционные темы: церковные праздники, морально-этические поучения. В «Притче о слепце и хромце» епископ отходит от подобного репертуара и смело бросается в самое пекло политической борьбы. Он не скрывает, что его памфлет обличает «сановников и буев в иереих», т. е. Андрея и Феодора. Последний обличается Кириллом в том, что он, нарушая все этические и моральные нормы, «чрез закон ... священническая ищеть взяти сана», хотя сам не достоин не только кафедры, но даже простого иерейства. Кирилл доказывает, что и сам Феодор впадает в ересь и толкает в эту «бездну» «слепца» — Андрея. Из «Жития» туровского епископа узнаем о разгоревшейся жестокой полемике. «Федорца, за укоризну тако нарицаема, сего блаженный Кирил от божественных писаний ересь обличи и прокля его. И Андрею Боголюбивому князю много послания написа от евангельских и пророческих указаний».35 Князю, правда, умевшему и любившему писать, пришлось отвечать. И Андрей Боголюбский, и Кирилл Туровский превосходно понимали значение переписки. Она предназначалась отнюдь не для двух адресатов. Ее читали и обсуждали все слои класса феодалов Древней Руси, ведь дискуссия непосредственно касалась животрепещущих вопросов идеологии, церкви и отношения к ней современного общества.
Несмотря на поддержку князя и на благоприятную политическую конъюнктуру, в мае 1169 г. карьера Феодора закончилась. Он был вынужден уехать в Киев, а там умерщвлен своим соперником митрополитом. Идея Андрея о самостоятельной митрополии в тот момент оказалась неосуществимой.
Каковы же причины столь быстрого падения Феодора? Их можно искать и во внутренней, и во внешней политике владыки и поддерживающего его князя. Оппозиция внутри страны, противодействие Византии — все это, конечно, сыграло свою роль. Но главной причиной тем не менее стала другая. О ней непосредственно повествует сама летопись. Причина падения епископа заключалась в попытке захватить имущество храма св. Богородицы во Владимире. Клир церкви обладал огромными богатствами. Феодор решил их захватить. Это и стало причиной его гибели. Летопись довольно подробно повествует о действиях епископа перед своей гибелью. В Лаврентьевской летописи указано, что Феодор к концу своей карьеры был одним из богатейших феодалов земли. Он держал, т. е. имел в вассальной зависимости, множество мужей. Феодор отягощал их огромными поборами, захватывал в случае невыплаты поборов не только движимое имущество, но и земельную собственность — села. Владыка покусился и на духовную собственность. «Много бо пострадаша человеци от него в держаньи его, и сел изнебывши и оружья, и конь, друзии же и роботы добыша, заточенья же и грабленья, не токмо простьцем, но и мнихом, игуменом и ереем, безмилостив сыи мучитель, другым человеком головы порезывая и бороды, иным же очи выжигая, и язык урезая, а иныя распиная по стене, и муча немилостивне, хотя исхитити от всех именье, именья бо бе не сыт акы ад».36
Но Феодор решил захватить и владение кафедрального храма Владимира. Клир яростно стал сопротивляться. Тогда владыка «закрыл» храм, запретил в нем богослужение. Это и вызвало взрыв возмущения, по терминологии летописи, «озлобленье людии своих сих кроткых Ростовьскыя земля, от звероядивого Феодорца, погыбающих от него». Церковники заставили князя потребовать от своего владыки идти «ставиться» в Киеве, где он должен был «рукоположиться митрополитов». Поездка на юг означала верную гибель местного епископа. Митрополит безусловно расправился бы со своим соперником, лишенным поддержки князя. Феодор, как указывает летопись, «не токмо не всхоте поставленья от митрополита, но и церкви все в Володимери [повеле] затворити, и ключе церковные взя, и не бысть ни звоненья, ни пенья, по всему граду, и в сборнеи церкви, в неиже чюдотворная мати Божия».37 Конфликт перерос в открытое неповиновение епископа князю. Церковники кафедрального собора добились своей цели. Феодор был изгнан. В Киеве митрополит расправился с ним: пытал и казнил.
Неудача Андрея совпала с начинающимся кризисом его политики, как внешней, так и внутренней. Одновременно борьба с Феодором в самой Владимирской земле показала, насколько усилилась местная феодальная церковная корпорация, которая брала на себя смелость противопоставлять свои желания княжеским.38
Конечно, сама идея князя Андрея Боголюбского о полной политической и идеологической самостоятельности митрополии, об автокефалии не пропала. Уже через 60 лет во Владимиро-Суздальской земле видим две епископии. Менее чем через сто лет во Владимире появляется митрополит «всея Руси», который затем выбирает своей резиденцией Москву. Таким образом, политическая доктрина Андрея нашла свое материальное воплощение.
Интересно другое: отношение феодального общества к идее государственной (княжеской) власти, к созданию самостоятельного идеологического центра — владимирской митрополии. До сих пор пока Андрей и его креатура стремились к отделению от Киева и Византии, эта идея всячески поддерживалась светскими и, что особенно важно, духовными феодалами «Залесской земли». Так было до тех пор, пока Феодор не окреп и не стал претендовать на определенную политическую самостоятельность. С усилением нового владыки крупнейший духовный феодал — клир столичного храма св. Богородицы стал опасаться за свой авторитет, за свою политическую власть в стране. Действия Феодора, покусившегося на имущество церкви, усугубили эти опасения и стали началом его конца. Церковники вынудили князя отказаться от епископа. Тем самым они продемонстрировали еще раз невозможность в период расцвета феодальной раздробленности концентрации политической власти в одних руках не только среди светских, но и духовных феодалов. Государственная власть с ее идеей «собственная церковь — собственный митрополит — собственный центр» потерпела поражение.
Примечания
1. ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 347.
2. Там же. СПб., 1862. Т. IX. С. 207.
3. Там же. С. 209. — Несмотря на то что летопись сообщает об «очищении» Нестора от клеветы, в Ростов он уже не возвратился и уехал к себе на родину в Византию. В начале 60-х гг. XII в. епископ находился в Константинополе и даже принимал участие в соборе, на котором поднимался вопрос о самостоятельной митрополии на северо-востоке Руси (там же. С. 223).
4. Там же. С. 210, 211.
5. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 395, 396 И др.
6. РИБ. 2-е изд. СПб., 1908. Т. VI. С. 50.
7. ПСРЛ. Т. I. Стб. 348.
8. Там же. Стб. 349.
9. Там же. СПб., 1908. Т. II. Стб. 520.
10. Феодор имел свою епископию, но официального титула «епископ» носить не мог.
11. ПСРЛ. Т. I. Стб. 351, 352, — Отметим, что эта запись принадлежит северо-восточному летописцу, возможно владимирскому, который употребляет понятия «Суждаль», «суждальский» буквально в отличие от своего южного «коллеги», использовавшего это понятие для обозначения всего северо-востока Руси — Ростова, Суздаля, Владимира, т. е. Владимиро-Суздальской земли.
12. Там же. Т. II. Стб. 629, 630. — Из этой цитаты видно, что Леон так и был до смерти епископом ростовским.
13. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV веков Т. 1. XII столетие. М., 1961, с. 49.
14. ПСРЛ. Т. I. Стб. 351.
15. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории... С. 394—399; ПСРЛ. Т. I. Стб. 349.
16. Но подобное «умиротворение» просуществовало буквально несколько месяцев до скоропостижной смерти Феодора. Уже в статье 1164 г. Ипатьевской летописи читаем: «Приде митрополит Иван в Русь, и не хоте его Ростислав прияти, занеже отрядил бяше Ростислав Гюряту Семковича к цареви хотя отправити Клима в митрополью» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 514, 515, 522).
17. ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 72.
18. Как уже отмечалось, на Руси давно понимали ошибочность этих положений, проповедуемых греческими пастырями. Даже здесь, на северо-востоке, были иереи, достаточно сведущие в богословии. Интересно, что, например, владимирский летописец очень четко охарактеризовал очередное измышление ростовского епископа: «В то же лето вста ересь Леонтианьская...» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 351).
19. ПСРЛ. Т. I. Стб. 352.
20. Там же. Т. II. Стб. 520.
21. Об Антонии и его «деяниях» см. подробно: ПСРЛ. Т. II. Стб. 522—523.
22. Там же. Стб. 520.
23. В этот период довольно часто в спорах церковников в качестве третейских судей принимали участие владетельные светские особы. Так, император Фридрих Барбаросса на соборе в Павии в 1160 г. разбирал очередную склоку духовенства, произошедшую между папой Александром III и антипапой Виктором IV.
24. ПСРЛ. Т. I. Стб. 352.
25. Там же. Т. IX. С. 223.
26. Там же. С. 222—239 и др. — Отношения Владимира с Византией в середине 60-х гг. XII в., политика Андрея Боголюбского, естественно, были предметом отечественной историографии. См.: Макарий. История русской церкви. СПб., 1868. Т. III. С. 105—111; Голубинский Е. История русской церкви. М., 1901. Т. 1, ч. 1. С. 320—332, 439—443; ч. 2. С. 462—468 и др.; Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории... С. 395—397 и др.; Соколов П. Русский архиерей из Византии и право его назначения до начала XV в. Киев, 1913. С. 116—117 и др.; Щапов Я.Н. Церковь в системе государственной власти Древней Руси // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 275, 285, 301, 307—311, 333—335. — Посланию Луки Хрисоверга посвящены кроме упомянутой выше работы П. Соколова исследования советской историографии. См.: Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хрисоверг: (Из истории русско-византийских отношений XII в.) // Византийский временник. М., 1962. Т. XXI. С. 29—50; Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII веков. М., 1980. С. 130, 131 и др.
27. Большая часть информации находится в Никоновской летописи, которая до сих пор еще плохо изучена. Во всяком случае сообщение о Феодоре, епископе Ростово-Суздальской земли, почерпнуто из двух источников. В послании патриарха Константинополя Луки, помещенном в летописи, указывается, что Феодор «сестричь» смоленского епископа Мануила, пришедшего в 30-х гг. XII в. из Греции на Русь (ПСРЛ. Т. IX. С. 225). В другом сообщении того же памятника епископ определяется как «сестричь» киевского боярина Петра Бориславича (там же. С. 239).
28. ПСРЛ. Т. IX. С. 222. — Одновременно посол прозондировал почву для возвращения взамен Леона еретика, епископа Нестора (там же.).
29. Историки русской церкви неоднократно рассматривали этот вопрос. Все они приходили к выводу, что патриархом руководили не канонические правила и даже не интересы внешней политики Византии, а совершенно элементарные своекорыстные материальные интересы — деньги. Епископ Макарий еще сто лет тому назад пришел к подобному выводу. Его трудно заподозрить в предвзятости в отношении церкви, тем не менее он пишет: «...русская митрополия считалась богатейшею из всех митрополий и епархий вселенского патриарха, от русских митрополитов в Константинополе привыкли ожидать огромных приношений и пожертвований. Не здесь ли скрывается самая тайная, но и самая главная причина, почему патриархи так долго и так упорно держались обычая назначать в Россию митрополитов-греков, из числа своих приближенных» (курсив автора. Цит. по: Иконников В. Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории. Киев, 1869. С. 292).
30. Киевским митрополитом Феодор также не был рукоположен.
31. ПСРЛ. Т. I. Стб. 354.
32. Там же. Стб. 354—355.
33. Сказание о чудесах владимирской иконы божией матери / Изд. Об-вом любителей древней письменности. СПб., 1878. Т. XXX. — См. подробно также: Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967. С. 73—74 и др.
34. Праздник был зафиксирован в летописи как новое чудо св. богородицы владимирской (ПСРЛ. Т. I. Стб. 352, 353; Лимонов Ю.А. Летописание... С. 73—76).
35. Памятники древнерусской церковно-поучительной литературы / Под ред. А.И. Пономарева. СПб., 1894. Вып. 1. С. 197; 1898. Вып. IV. С. 75; Еремин И.П. «Притча о слепце и хромце» // ИОРЯС. 1925. Т. XXX. С. 347—352 и др. — Кирилл использовал для своего произведения чуть ли не библейский сюжет. Фабула и основная композиция рассказа были общеизвестны. «Кочующий» сюжет повествования за многие годы неоднократно повторялся в европейских национальных литературах. Прошли сотни лет, и через народную итальянскую комедию дель арте, которая послужила источником для одного произведения, он снова попал в Россию. Речь идет об истоках очаровательной сказки А.Н. Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино». В одном из эпизодов двое лукавых маскарадных нищих, кот Базилио — слепец и лиса Алиса — хромец, пытаются обмануть простака Буратино. Сюжет библейской притчи, таким образом, был использован в России дважды: один раз в виде политического памфлета, а другой — в виде детской сказки.
36. ПСРЛ. Т. I. Стб. 355, 356. — Эта информация — отнюдь не литературно-публицистические упражнения летописца, озабоченного доказательством стяжательства Феодора. Как доказал С.Б. Веселовский, владимирский епископ владел в XII в. рядом сел, перешедших затем в собственность митрополии. Они были расположены к северо-западу от Владимира и в районе Юрьева Польского (Старый Двор, Яновец, Житково, Волкуша, Теремец, Подберезье, Ярославль, Павловское, Бухалово, Богослов, Спасское, Брянцево, Волосово, Веселовское, Суромца, Сновицы и Телмячево) (Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М., 1947. С. 365; см. также: Воронин Н.Н. Зодчество... С. 116).
37. ПСРЛ. Т. I. Стб. 355.
38. Инцидент с Феодором был не единственным случаем, доказывающим силу и власть владимирских церковников. Насколько могущественна была верхушка клира храма Владимирской божьей матери, можно судить хотя бы по тому, какую роль она сыграла в отношении своего благодетеля Андрея. Похороны последнего показали истинное (откровенно враждебное) отношение духовных феодалов к князю. Через два года, в 1177 г., по прямому попустительству церковников во Владимире оказались новые князья — Ростиславичи. Но они совершили роковую ошибку — посягнули на имущество церкви св. Богородицы. Клир этого храма развернул против Ростиславичей такую яростную пропаганду, так деятельно подстрекал к бунту против них, что результат не замедлил сказаться. Ростиславичи были изгнаны. Все это говорит о том, что духовники кафедрального храма обладали огромным политическим влиянием во Владимире и во всей «Залесской земле», в которой эта корпорация, пожалуй, была самым могущественным «коллективным» феодалом.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |