Андрей Боголюбский и междукняжеские отношения на Руси в третьей четверти XII в.
Возросшая политическая и материальная мощь ростовского боярства, стремление к установлению контроля над важнейшими торговыми путями и, наконец, потребность в новых землях для колонизации — все это было основными причинами столь активного вмешательства «Суждальской земли» в междукняжеские отношения. Отъезд Андрея из Киева, стремление местных феодалов Северо-Восточной Руси иметь «своего» собственного князя здесь, в Ростове, совершенно не означали полного отказа от участия в делах «Русской земля». Более того, в известной степени Андрей и его бояре выступают правонаследниками политики Юрия Долгорукого. Тактика остается неизменной — «Суждаль» вмешивается почти во все основные конфликты на юге. Меняется другое — стратегия. Захват Киева для Юрия Долгорукого, рассматривавшего покорение этого центра как начало собственного княжения на юге Руси, — основная цель. Все остальное имеет второстепенное значение. Андрей, а следовательно, и круги, поддерживавшие его, ростовские бояре, рассматривают Киев и юг не как самоцель. Для них это средство укрепления собственного могущества, точнее, собственного центра — «Суждальской земли». Итак, для одного Киев — цель, а Суздаль — только средство для его достижения, для другого укрепление могущества Суздаля среди всех других русских земель — цель, а Киев — только средство. В этом и заключается принципиальная разница в их политике.
Уже через год после смерти Юрия Долгорукого и избрания Андрея на стол в Ростове новый князь, конечно, с согласия своих бояр вмешивается в азартную политическую игру на юге Руси. Очень интересно и весьма характерно, с кем солидаризируется Андрей и против кого выступает.
Отметим, что, несмотря на всю эфемерность союзов, непрочность военных и дипломатических соглашений, недолговечность всевозможных альянсов, легковесность политических симпатий или антипатий в эпоху феодальной раздробленности, почти всегда можно при тщательном исследовании установить очень логичную, весьма прочную и чрезвычайно обоснованную линию поведения противостоящих сторон. Под 1159 г. Лаврентьевская летопись сообщает: «Тое же зимы приде Изяслав с Половци, и повоева волость Смолиньскую, и послав ко Андрееви к Гюргевичю Ростову, и проси у него дщери за своего сыновца, за Святослава и испроси у него помочь...».1 Как видим, Андрей идет на союз, скрепленный родственными отношениями, с противником своего отца — черниговским князем Изяславом Давыдовичем. Но это отнюдь не прихоть упрямого гордеца — ростовского князя. В общей системе междукняжеских отношений Андрей ошибался крайне редко — сказывалась практика и навыки прошедших лет, большой талант дипломата и темперамент политика. Для разрешения вопроса, почему Андрей вдруг поддержал недавнего противника своего отца, надо прежде всего выяснить, против кого тот выступал. А боролся Изяслав Давыдович против Смоленска, опорной базы и «фундамента» господства Ростислава Мстиславича. На стороне последнего выступали кузены Изяслава — черниговские князья, которые (вольно или невольно, это уже другой вопрос) поддерживали киевского князя — того же Ростислава. Таким образом, загадка разрешается довольно просто. Андрей борется против постоянных врагов «Суждальской земли» — южных соседей, а также против традиционного врага не только отца, но и своего собственного, против которого сражался много лет еще при жизни Юрия Долгорукого. Речь идет о Ростиславе Мстиславиче. Следовательно, несмотря на смерть Юрия и появление в Киеве нового князя, расстановка сил почти не изменилась. Как и ранее, Суздаль идет на любые политические комбинации, чтобы обезопасить свои границы и подчинить себе Киев. Для Андрея и «суждальских бояр» это противоборство — величина постоянная в политике.
Для заключения союза Андрей отдал свою дочь за племянника Изяслава Давыдовича — Святослава. Последний получил не только жену, но и сильнейшую поддержку «Суждальской земли». Когда Святослав был осажден во Вщиже, ему немедленно была выслана военная помощь. Лаврентьевская летопись сообщает, что Андрей «посла к нему сына своего Изяслава со всем полком, и Муромьская помочь с нимь».2 Этого было достаточно. Изяслав Андреевич и его войска еще не дошли до Вщижа, а «русские князи» уже заключили мир со Святославом. «Репутация» у Андрея была в достаточной степени устрашающая: для того чтобы с ним бороться, необходимо было иметь многочисленное и хорошо вооруженное войско коалиции во главе с опытным полководцем, а не отряды легкой конницы и личные дружины молодых князей, воевавших под Вщижем. Весь конфликт был улажен, войско Андрея, так и не увидев противника, повернуло вспять, «а Ондреевичь Изяслав воротися к отцю своему Ростову [к Ростову — Р.А.]».3
Подобный дебют на политической арене Андрея Боголюбского в качестве «Суждальского» князя безусловно не прошел незамеченным. Результаты не замедлили сказаться. И, конечно, не только на юге, хотя жесткая позиция Андрея привела вначале к перемирию, а затем к миру с Ростиславом Мстиславичем. Все же наиболее внимательные и «чуткие» зрители политических «действ» Андрея находились значительно ближе, чем киевляне. Очень быстро и весьма непосредственно реагировал на все изменения в позиции Ростовской земли ее ближайший сосед на северо-западе. Вообще Господин Великий Новгород на всем протяжении истории Владимиро-Суздальской Руси был лучшим барометром ее внешнеполитического курса. Любое изменение междукняжеских отношений влекло и коррекцию ориентации Новгородской «республики». Столь решительное вмешательство Андрея в дела на юге имело непосредственный резонанс на северо-западе. Проростовская группировка бояр во главе с экспосадником Нежатой Твердятичем, видимо, поставила вопрос о приглашении на стол князя из «Низовской земли». Вскоре в Ростов прибыло посольство. «Прислашася Новгородци к Андрееви к Гюргевичю, просяще у него сына княжити Новугороду...». К этому времени Святослав, сын Ростислава Мстиславича, киевского князя, был уже изгнан новгородцами. В Ростове начались переговоры. Они вылились в оживленную дискуссию о кандидатуре будущего новгородского князя. Вначале мнения не совпадали. Члены делегации от Новгорода требовали сына Андрея. Но отец не был согласен и предлагал своего брата Мстислава Юрьевича, кстати, женатого на дочери новгородского боярина Петра Михалковича.4 По мнению ростовской стороны, он был наиболее подходящей кандидатурой, ибо уже побывал на столе в Новгороде, где его хорошо знали. Но как раз это и послужило препятствием. Оказалось, что личное знакомство и родственные связи не всегда способствуют разрешению такого щекотливого вопроса, как выбор нового князя. И даже наоборот. Новгородцы, имевшие некоторый опыт общения с этим князем, категорически отказались от него. Но переговоры не зашли в тупик. Компромисс увенчал дело. В роли такой фигуры, которая устраивала обе «высокие договаривающиеся стороны» хотя бы на время, выступал племянник Андрея, Мстислав Рости-славич.5 Он становится в 1160 г. новгородским князем. Соответственно лидер проростовской группировки — посадником: «введоша Мьстислава Ростиславиця, внука Гюргева, месяця июня в 21. Тои же зиме вдаша посадницьство Нежате».6
Но племянник Андрея пробыл в Новгороде недолго, менее года. В городе появился новый князь — Святослав Ростиславич. Подобная замена, была, конечно, не случайна. Она явилась результатом соглашения в 1161 г. между ростовским князем и киевским Ростиславом Мстиславичем.7 Последний, видимо, пошел на поддержку Андрея в церковной политике. Но были и другие причины согласия ростовского князя на замену Мстислава. Андрей не был уверен в лояльности племянника. Мстислав не разделял политических взглядов своего дяди и даже был ему враждебен. Недаром через год вместе со своим братом Ярополком и Юрьевичами он изгоняется из Ростовской земли. В дальнейшем Мстислав участвует почти во всех начинаниях, враждебных Андрею.8 Безусловно, подобная политическая фигура не очень устраивала «властителя» Ростовской земли. Вот почему вместо Мстислава в Новгороде оказывается сын Ростислава, Святослав. Личность этого князя представляет определенный интерес, ибо она во многом отвечает тем требованиям, которые предъявлял Новгород своим «властителям». Это был смелый и удачливый полководец, неплохой политик, лавировавший между группировками бояр и местным «людьем». В известной степени он устраивал, пожалуй, больше Андрея, нежели своего отца Ростислава. Последнему было не до Новгорода, ибо он по примеру своего брата Изяслава Мстиславича и своего кузена Юрия Долгорукого был занят бесплодной и ожесточенной борьбой вначале за то, чтобы захватить Киев, а потом — чтобы удержать его. Между тем Андрей в период княжения Святослава на новгородском столе имел хорошо укрепленный тыл, позволявший заниматься войной на востоке, обширный рынок для сбыта суздальского хлеба на северо-западе и надежный канал связи с Западом, чьи купцы и «мастеры» шли транзитом через Новгород. За семь лет, с 1161 по 1168 г., ни в одном из источников мы не найдем даже намека на конфликт между «Ростовской землей» и новгородцами. Пожертвовав племянником — врагом, Андрей получил семь лет добрососедских отношений. Нет никакого сомнения в том, кто выиграл от соглашения 1161 г.
Но все изменилось со смертью Ростислава и с появлением на киевском столе Мстислава Изяславича, с которым Андрей «имел честь» «скрестить мечи» еще в середине 50-х гг. Новый князь Киева потребовал от новогородцев принять своего сына Романа. Попытка Андрея вкупе со Святославом и поддерживающими его Ростиславичами со смолянами не допустить нового князя не увенчалась успехом.
Андрей в том же году взял Киев. Его поход сыграл решающую роль в дальнейших судьбах Древней Руси. Видимо, по аналогии «единовластен» решил расправиться с Новгородом. Предлогов для этого было более чем достаточно. Новгородцы учинили набег на Торопец с Романом Мстиславичем в 1168 г., а через год Даньслав Лазутиниц собрал дань на «суждальских смердах» около Волока Ламского. Зимой 1170 г. коалиция союзников, состоявшая из смоленских, рязанских, полоцких, муромских князей, во главе с сыном Андрея Мстиславом вторглась в Новгородскую землю. Как сообщает Лаврентьевская летопись, они «много зла створиша, села вся взяша и пожгоша, и люди по селом исекоша, а жены и дети, именья и скот поимаша». В это время новгородцы под руководством посадника Якуна срочно укрепляли город. Подошедшие союзники увидели почти неприступную крепость. Сходу такие укрепления взять было невозможно. Военные действия под стенами города протекали всего четыре дня. О них мы узнаем из местной летописи: «И приступиша к граду в неделю на собор, и съездишася по 3 дни, в четвьртыи же день, в среду, приступиша силою и бишася всь день, и к вечеру победи я князь Роман с новгородьци...».9 Не ожидавшие такого отпора союзники отступили, паника и преследование их новгородцами завершили разгром. Войска Андрея потеряли много убитых и пленных. Новгородский летописец с гордостью записал: «...купляху суждальць по 2 ногате».10
Эпидемии, конский падеж, холод и голод дополнили окончательный разгром войск союзников. Но это не конец очередной политической акции Андрея. Наоборот, это только ее начало. То, что было потеряно в результате бездарных военных действий, оказалось возвращено талантом политика. Андрей за полгода без бряцания оружием и крови, не потеряв ни одного человека, выиграл битву. Новгород сдался и просил пощады. Метод Андрея был не нов в практике мировой политики. Он применялся и до него и после. Но редко он действовал настолько быстро и эффективно и приводил к столь значительным результатам. Андрей применил блокаду. Новгород, питавшийся суздальским хлебом, стал терпеть страшный голод. Скорбную запись находим в Новгородской первой летописи под 1170 г.: «Бысть дороговь Новегороде: и купляху кадь ржи по 4 гривне, а хлеб по 2 ногате, а мед по 10 кун пуд». И далее как логический конец этому бедствию: «И сдумавше новгородьци показаша путь князю Роману, а сами послаша к Ондрееви по мир на всеи воли своеи».11 Последнее выражение о заключении мира по воле новгородцев оставим на совести летописца как дань местному патриотизму. Основное заключается в том, что Андрей добился установкой пограничных застав на путях в город всего, чего хотел. Сын Мстислава Роман был изгнан, новгородцы приняли все условия, и, наконец, ставленник ростовского князя оказался на новгородском столе. «В то же лето вниде князь Рюрик Ростиславиць в Новъгород, месяця октябра в 4, на святого Иерофея».12 Метод блокады, примененный Андреем, надолго вошел в арсенал владимиро-суздальских князей и не раз сослужил им службу в последующие века.13
Первая половина 70-х гг. XII в. знаменуется характерными явлениями отношений Новгорода и Владимиро-Суздальской земли. Вероятно, никогда еще крупнейший торговый и экономический центр Древней Руси и Северной Европы не был в такой зависимости от великих князей. «Самовластец» владимирский буквально диктовал свои условия городу. В Новгород назначались Андреем князья, причем дело дошло до того, что если новый кандидат еще не прибыл, административную власть осуществляли посадники из проростовской группировки, а подчас и княжеские мужи, посланные из Суздаля. В 1171 г. ставленник Андрея Рюрик отобрал посадничество у Жирослава, лидера бояр, ориентировавшихся на владимирского князя. Исход подобного столкновения был заранее предрешен. Вот что пишет об этом новгородский летописец: «Том же лете отя князь Рюрик посадницьство у Жирослава Новегороде, и выгна и из города, иде Суждалю к Ондрееви (т. е. Андрею Боголюбскому. — Ю.Л.), и даша посадницьство Иванку Захарииницю. В то же лето седе на столе Кыеве Роман Ростиславиць. Том же лете иде, на зиму, Рюрик из Новагорода, и послаша новогородьци к Ондрею по князь; и присла Жирослава посадницить с мужи своими».14 Такого, видимо, когда посылались княжеские мужи еще до приглашения князя, за всю историю Новгорода не было.
Андрей был настолько уверен в своей власти над Новгородом, что в следующем 1172 г. посадил там своего сына, даже не малолетнего, а просто «детя», по выражению летописи, т. е., вероятно, 3—4 лет.15 Ни о каком управлении этого князя, даже номинальном, говорить не представляется возможным. Видимо, новгородцы и сами понимали это. Во всяком случае во главе с новым князем они безропотно идут штурмовать Киев в 1173 г. Даже после убийства Андрея и изгнания «детя» новгородцы без всякого сопротивления, как бы по традиции, взяли сына (тоже малолетнего) нового владимирского князя Мстислава.16
На поклон к владимирскому «самовластцу» ходили не только бояре новгородские, но и духовенство. Осенью 1172 г. отдал визит Андрею новгородский архиепископ Илья, столь яростный защитник свободы Новгорода, вдохновитель обороны города от «Суждальцев» в 1169 г. Видимо, не от «хорошей жизни» пришлось этому пастырю идти на поклон к владимирскому князю. О целях его посещения летопись сообщает весьма глухо. Может быть, речь шла о смене посадников? «Том же лете, на зиму, ходи арьхиепископ новгородьскыи Илия к Ондрееви, Володимирю, на вьсю правьду. Тогда же и даша опять посадницьство Иванкови Захарииницю».17 Итак, можно утверждать, что политика Новгорода в 70-е гг. XII в. во многом зависела от Владимиро-Суздальского князя.18
Несмотря на все политические уступки Новгорода «Низовской земле», все же он никогда не попадал в такое положение, в котором находились Рязань и Муром при правлении на северо-востоке владимирского «самовластца». С полным основанием можно утверждать, что с середины XII в. Рязанская земля попала под эгиду Владимиро-Суздальского княжества. Подчинение большого и экономически развитого княжества с интенсивными контактами, международными и межземскими, к тому же занимавшего стратегически важный плацдарм на границе со степью, объясняется рядом причин, в том числе общим усилением северного соседа — «Суждаля», а также политическим просчетом местной феодальной верхушки, ориентировавшейся на Изяслава Мстиславича, лидера антиростовской коалиции. Воинственные действия рязанцев, напавших на Юрия Долгорукого в 1146 г., обошлись им в потерю самостоятельности на долгие годы. Войска «Суждальцев» во главе с Ростиславом и Андреем Юрьевичами разгромили Рязань. Местный князь бежал в «половце», с самостоятельностью было покончено. Отныне Рязань поставляла войска для киевских походов Юрия Долгорукого.19 Так было, например, в 1149 г. Никоновская летопись сообщает: «прииде из Рязани в Киев к великому князю Юрью Владимеричю князь Игорь Давыдовичь».20 В тексте сообщения 1152 г. Ипатьевской летописи уже сталкиваемся с настоящими «директивами», исходящими из Суздаля. В этом году Юрий Долгорукий послал Ростиславу Ярославичу «с братьею» в Рязань настоящий приказ: «поидите ми в помочь».21
С захватом Юрием Киева, видимо, была сделана попытка открытой оккупации территории Рязанского княжества и присоединения его к Владимиро-Суздальской земле. На это как будто указывает уникальное сообщение Львовской летописи, возможно почерпнутое из несохранившегося Ростовского «владычного» свода. В северо-восточных летописных памятниках как XIІ, XIІІ вв., так и позднейшего периода его нет. Во Львовской летописи читаем: «посади Юрьи сына своего в Рязани, а разанского князя Ростислава прогна в половцы. Потом Ростислав, совокупя половцы, поиде на Ондреа ночью, Ондрей же одва утече об одном сапоге, а дружину его овех изби, а другиа засув во яму, а иные истопоша в реце, а князь Ондрей Прибеже к Мурому и оттоле Суждалю».22 Подобное известие, на первый взгляд принадлежавшее руке позднейшего редактора или сводчика, неожиданно подтверждается другим сообщением из древнейшего памятника — Ипатьевской летописи. Под 1155 г. узнаем о возникшем альянсе, направленном против Юрия Долгорукого: «Ростислав Мьстиславичь, Смоленьскии князь, целова хрест с братьею своею, с Рязаньскими князи, на всеи любви, они же вси зряху на Ростислава, имеяхути и отцем собе».23 Как видим, непосредственным сюзереном рязанских князей становится противник великого князя Ростислав Мстиславич смоленский.
Но подобная оппозиция не могла долго продолжаться. Уже в начале 60-х гг. XII в. рязанские князья и их войска ходят «под рукой» Андрея Юрьевича. В Никоновской летописи под 1160 г. читаем: «князь Андрей Юрьев сын Долгорукого посла сына своего князя Изяслава, и с ним друзии мнозии князи и воинство Ростовское, и Суздалское, и Рязанцы, и Муромцы, и Пронстии и друзии к сим мнози совокупишася к ним же в помощь, и идоша на Половцы в поле за Дон далече, и соступишася на бой, и бысть брань велиа и сечя зла, и начаша одолевати Русстии князи. Половци же разсыпашася на вся страны по полю; Русьским же воем за ними гнавше и пришедшим на Ржавцы, и Половци паки собравшеся удариша на Русское воинество, и многих избиша; но паки поможе Господь Бог и пречистая Богородица христианьскому воинеству, и прогнаша Половцев. Половьцем же разсыпавшимся в поле и бежавшим восвоаси; князи же Рустии возвратишася во своя отнюдь в мале дружине, вси бо избиени быша в поле от Половцев».24 Несмотря на отсутствие этого сообщения в других источниках, оно весьма правдоподобно. На это указывает не только его повторение в «Истории Российской» В.Н. Татищева, но и общая тенденция использования рязанских войск «суждальским самовластцем».25 В 1164 г. в походе Андрея Боголюбского и сыновей на волжских болгар принимали участие муромские войска во главе со своим князем Юрием. Через восемь лет, в 1172 г., в походе на Болгарию участвуют и рязанские войска.26 В некоторых летописях названы рязанцы вместе с суздальцами, например в сообщении 1171 г. о сражении на Белоозере.27
Наконец, в известии о неудачном походе в 1174 г. на Киев коалиции князей сообщается, что Андрей «собрав вое свое, Ростовце, Сужьдалци, Володимерци, Переяславьци, Белозерце, Муромце и Новгородце и Рязаньце».28
Все это в достаточной степени показывает, что Рязань полностью зависела от своего северного соседа и была принуждена очень тщательно нести свою вассальную повинность.29
Андрей все время внимательно следил за событиями на юге, и «Русская земля» постоянно ощущала влияние Владимиро-Суздальского князя. Его родственники — «подручники», вассалы, союзники постоянно вмешивались во все перипетии междукняжеских и церковных отношений. Так было и при Ростиславе Мстиславиче, так было и после его смерти. На киевском столе оказался традиционный враг Андрея — Мстислав Изяславич. Он повел решительную борьбу с проникновением «Суждальского» влияния.30 Андрей также не терял времени даром и поддерживал любые оппозиционные проявления, от прямых военных выступлений Владимира Мстиславича до интриг киевских бояр. Наконец, дела нового киевского князя стали настолько плохи, что местный летописец написал: «и болши вражда бысть на Мьстислава от братье (т. е. вассальных князей. — Ю.Л.), и начата ся снашивати речьми братья вси на Мьстислава, и тако утвердившеся крестом братья». Князья тайно договорились действовать вместе. Заговор созрел. Но инициатива исходила не от них. Очень далеко от Киева, на севере, в «Суждальской земле», в Боголюбове, в своем замке сидел главный руководитель этого заговора. Но Андрей, видимо, надеялся не только на «русских» князей. Он срочно собрал и организовал огромные воинские силы для похода на Киев. Точно рассчитав время, в конце зимы 1168 г. он бросил войска для удара по Южной Руси. Само уже перечисление князей, участвовавших в походе, создает впечатление грандиозности предприятия. В Ипатьевской летописи читаем: «Тои же зиме посла Андреи сына своего Мьстислава с полкы своими ис Суждаля на Киевьского князя на Мьстислава, на Изяславича, с Ростовци и с Володимирци, и с Суждалци, и инех князии 11 и Бориса Жидиславича, Глеб ис Переяславля Дюргевичь, Роман и Смоленьска, Володимир Андреевичи из Дорогобужа, Рюрик из Вручего, Давыд из Вышегорода, брат его Мьстислав, Олег Святославичь, Игорь брат его, и Всеволод Гюргевичь, Мьстислав внук Гюргев...».31 После непродолжительной осады и штурма Мстислав с остатками дружины бежал из Киева. Город был захвачен войсками коалиции. Андрей стал обладателем исторической столицы всего Древнерусского государства. Овладение этим центром давало все права на «Русскую землю». Но Андрей не приехал в Киев. Его сын сажает на киевский стол дядю: «Мьстислав же Андреевичь посади Стрыя своего Глеба Киеве на столе месяца марта в 20». Андрей — первый князь за все время существования Русского государства, отказавшийся от киевского стола. Он первый определил соотношение между реальными и историческими политическими ценностями. Впервые создалось положение, когда на роль общегосударственного центра стали претендовать «Суждальская земля» и Владимир, где находился местный князь. Современники по достоинству оценили этот акт, совершенный Андреем. Местный владимирский летописец с благоговейным трепетом подчеркивал все значение подобного события. Повествуя о захвате Киева, он пишет: «поможе Бог и святая Богородица и отня и дедня молитва князю Мстиславу Андреевичю, с братьею своею взяша Кыев, егоже не было никогдаже...».32 Действительно, такого никогда не было.
Главное заключалось в том, что сам Киев из символа всего государства, обладание которым давало возможность получить титул великого князя, т. е., другими словами, стать верховным сюзереном всех феодальных властителей Древней Руси, превратился в обыкновенный, совершенно заурядный объект вассального держания. А Глеб, князь Киева, стал зависимым исполнителем чужой воли не только фактически, но и номинально. Он был вассалом другого феодального властителя. Сюзерен Глеба сидел в Боголюбове. Несмотря на то что современников поразило совершенное владимирским князем, значимость этого факта не нуждалась в комментариях. Когда в 1172 г. половцы стали заключать ряд (договор) с новым киевским князем, Глебом, то они, обращаясь к нему, прямо заявили: «Бог посадил тя и князь Андреи, на отчъне своей и на дедине, в Киеве».33 Как видим, все всем было понятно: великий князь в «Суждале», он посадил своего вассала на киевский стол.
С захватом Киева и началом княжения на киевском столе Глеба политический гегемонизм Владимиро-Суздальской Руси и Андрея не только усилился, но и получил свое действительное оформление. Более того, даже временные неудачи не могли поколебать создавшегося положения. Если до захвата Киева Андрей во многом влиял на политику Ростислава Мстиславича, навязывая свою кандидатуру на княжение в Новгород, открыто вмешивался в политическое положение на востоке и юге страны, то теперь эти формы влияния были просто заменены подчас очень строгими и безапелляционными распоряжениями — приказами. «Суждальскии» властитель изменил даже форму междукняжеских отношений.34 Мало того что южные князья признали его великим князем и верховным сюзереном, по выражению летописи, «акы отца»,35 сами они полностью «ходили в воле» Андрея, который в 70-е гг. распоряжался и киевским столом, и Новгородом, и даже его ополчением. С удивлением и осуждением киевский летописец, привыкший к нормальному положению вещей — зависимости князя от корпорации местных феодалов, рассказывая об изгнании Юрьевичей из «Суждаля», дает такую характеристику действий Андрея: «се же створи хотя самовластець быти всеи Суждальскои земли». С подобным заключением можно согласиться, сделав лишь одну поправку: не только «Суждальской земли». Все политические устремления Андрея, все дипломатические и военные усилия были направлены на пресечение феодальной анархии. В этом он опирался на материальную мощь северо-востока и на новый идеологический принцип самовластия — единодержавие. Принцип не только был им сформулирован, но и претворялся в жизнь. Со времени Владимира Святославича Русь не знала такого политического явления.
Рассматривая источники, повествующие о политических действиях Андрея, сталкиваемся с весьма показательным и характерным явлением. Речь идет об идеологическом, направленном осмыслении фактов, событий, оценок, любой информации, связанной с владимирским «самовластцем». В летописных источниках 60—70-х гг. XII в. находим нечто большее, чем стереотипная тенденциозность, свойственная личным летописцам князей. Большой авторитет, широкая известность в сочетании с грандиозностью масштаба производимых политических дел вызвали популярность Андрея и его имени на Руси и за ее пределами как на Востоке, так и на Западе.36 Все это стало благодатной почвой для апологического восхваления его власти, возвышения и возвеличивания его личности. Подобное наблюдение становится особенно заметным при сравнении источников одного и того же типа — летописных. Действительно, если личный Летописец Андрея37 подчеркивает роль князя без оценочных категорий, то в статьях владимирского летописания за 1164—1175 гг. мы сталкиваемся с противоположными явлениями. Можно, конечно, многое отнести за счет стиля некролога, жития, принадлежавшего редактору, работавшему после смерти князя. Но такого обилия хвалебных эпитетов и столь тенденциозной информации, как в северо-восточных и южных летописях, в других сообщениях найти трудно. Приведем лишь несколько примеров подобного восхваления и возвеличивания патрона летописцем. На всем протяжении статей Андрей характеризуется определениями: «благоверныи», «боголюбивыи», «христолюбивыи».38 Любое сообщение, относящееся к деятельности князя, носит панегирический характер. В статье 1169 г. Андрей определяется как царь и его действия приравниваются к действиям бога, чьей непосредственной силой («рукой»!) он является. Бог «спасе рабы своя (т. е. "Суждальцев". — Ю.Л.) рукою крепкою и мышцею высокою, рукою благочестивою царскою правдивого и благоверного князя Андрея».39 Как уже отмечалось выше, Глеб Юрьевич был посажен на стол в Киеве богом и князем Андреем.40 Но этого мало. Владимирский сводчик сравнивает великого князя Андрея, «благоверного и христолюбивого», с Соломоном («вторыи мудрыи Соломон быв») и даже с солнцем и первыми русскими святыми — с Борисом и Глебом. Бог «не постави бо прекрасного солнца на едином месте, а доволеюща и оттуду всю вселеную осьяти но створи ему всток, полдне и запад, тако и угодника своего Андрея князя, не приведе его туне к собе, а могущая таковым житьемь и тако душю спасти но кровью мучиничьскою омывшеся, прегрешении своих с братома с Романом и с Давыдом, единодушно к Христу Богу притече».41
От владимирского летописца мало отличаются панегирические высказывания его южного коллеги. Последний также сравнивает князя с древним мудрецом: Андрей «уподобися царю Соломану», «вторыи мудрыи Соломон». Южному летописцу принадлежит довольно поэтическое сравнение князя со звездой: «звезду светоносну помрачаему оканеные же убиице».42
Благодаря летописцам князь вырастает перед современниками в «самовластца», «царя», мудрого «цесаря», наместника божественной силы на земле. Он, а также его деятельность недоступны и далеки от мирских и общечеловеческих суждений и оценок, как звезда и солнце на небе или вездесущий и всемогущий бог. Несмотря на все уступки стилистическим особенностям позднейших редакторов, надо, пожалуй, признать, что мы здесь сталкиваемся с чем-то большим, чем простая стереотипная тенденциозность. Речь идет о политически направленной информации, цель которой — возвышение личности Андрея, превращение его на страницах летописи во «владимирского царя».
В связи с подобным восхвалением Андрея Боголюбского нельзя не остановиться на одном литературном произведении, появление которого на Руси датируется XII в. Речь идет о довольно известном памятнике — «Слове о царе Дарияне (Адариане)». Эта повесть рассказывает о том, что в древности некий царь возомнил себя богом. «Повели бояром своим звати ся богом, и не восхотеша бояре его звати богом». Приближенные самонадеянного владыки указали и на причину своего отказа. Бог имел власть над Иерусалимом, а Дариян не имел. «Он же причинив ся и собра воя многи и шед взя Ерусалим и возвратися воспять. И рече им: "яко же бог велит рече теи тако створих; возовете мя богом"». Затем с аналогичным требованием царь обратился к трем философам. Но те под разными предлогами отказались считать его богом. Опечаленный царь стал жаловаться царице на свою неудачу. Но та, видимо, разделяя мнение философов, спросила, может ли он отдать душу. Естественно, царь ответил отрицательно. На это незамедлительно последовало резюме автора, вложенное в уста царицы: «да аще царю душею своею не въладееши, то како ты можеши зватися богом?».43 Некоторые исследователи видят в этом произведении памфлет на Андрея и его политические деяния.44 Параллели действительно могут быть проведены: необыкновенное возвышение Дарнана — Андрея, его почитание, захват Иерусалима — Киева, три философа — три епископа: Нестор, Леон, Феодор.
Интересны наблюдения Б.А. Рыбакова, который писал: «Если мы приложим эту иносказательную повесть к русской действительности XII в., то увидим, что все ее символические элементы могут найти себе реальное соответствие именно в связи с фигурой Андрея Суздальского».45
В известной степени с этим положением трудно не согласиться. С деяниями любого самодержца эпохи феодализма можно провести указанные параллели. С.О. Шмидт находит прямое сравнение персонажей памятника и его идеологической нагрузки с Иваном Грозным и его эпохой.46 Важны не столько конкретные параллели, сколько общая тенденциозность памятника. Памятник дает образ правителя, настолько могущественного, что тот уподобился богу. Безусловно, для XII в., периода феодальной раздробленности, такая сильная в политическом смысле фигура, как Андрей, на общем фоне блеклых княжеских теней, номинальных правителей, во всем ограниченных своими боярами, казалась грандиозной. Поэтому памфлет (если это действительно памфлет) вне всякого сомнения подходит к той атмосфере, которая окружала Андрея.
Возвышение Андрея и усиление его позиций имели тем не менее спорадический характер. От усмирения феодальной анархии, временной стабилизации, личного гегемонизма сильного и умного политика и перенесения политического общерусского центра до централизации единого государства или даже до ее попыток было чрезвычайно далеко. Между этими понятиями пролегала целая эпоха. Время Андрея — это период феодальной раздробленности. В середине XII в. не было ни экономических, ни политических предпосылок для складывания единого русского государства. Феодальные тенденции политического «автономизма», рост боярского могущества были в полном разгаре. Кроме служилой прослойки своей дружины князь мог в основном опираться на всесильное боярство, которое он привлекал к себе богатыми пожалованиями либо приносящими добычу победоносными походами. Городская ремесленная прослойка и дворянство во времена Андрея были еще слабыми. Они не могли служить князю опорой. Дворянство еще только формировалось. Достаточно сказать, что само понятие «дворяне» появилось под 1175 г. в летописном известии о смерти Андрея. К тому же военные слуги князя были недовольны бесконечными походами.
В конце своей деятельности не мог рассчитывать Андрей и на духовенство, даже на владимирское. Местные пастыри, получив богатейшие земельные и денежные владения, давно превратились в крупных феодалов, вероятно, вполне сознательно разделявших стремления и чаяния ростовских бояр.
В подобной обстановке ни о какой централизации, даже о ее попытках, говорить не приходится. Итак, доктрина «единодержавия — самовластия», претворяемая Андреем без экономических и политических условий, не могла материализоваться в самодержавную власть единого государства. Более того, эта идея приводила к противоречию с феодальным обществом того времени, с классом крупных землевладельцев — бояр, с их конкретными представителями. Князь — «самовластец», «единодержавец» — в эпоху расцвета феодальной усобицы — нонсенс. Причем нонсенс опасный, который мог привести автора или носителя подобной идеи к политическому краху и даже физическому уничтожению.
Крах политики Андрея Боголюбского был закономерен, так же как и сам заговор 1174 г. Но подобный способ сопротивления власти явился лишь формой крайнего недовольства определенных феодальных кругов «Суждальской земли» политикой князя. Это недовольство возникло не сразу, а постепенно. Следовательно, искать корни заговора надо значительно ранее. Уже в известии от 1172 г. о походе на волжских болгар сталкиваемся с открытым выражением недовольства политикой князя. Летописец прямо указывает, что войско Андрея, состоявшее из Владимиро-Суздальского контингента и отрядов вассалов — муромских и рязанских князей, не хотело воевать, ссылаясь на погодные условия, на суровую зиму: «бысть не люб путь всем людем сим, зане непогодье се зиме воевати Болгар».47 Более того, наблюдались прямые формы неповиновения приказу Андрея. Летопись отмечает факты откровенного саботажа, случай, уникальный для войск Владимиро-Суздальского князя. В Лаврентьевской летописи читаем, что войско «подуче [идучи — Р.А.] не идяху».48 Видимо, войско возглавляемое местными феодалами, воевать не хотело. Если учесть, что будущий организатор заговора и предводитель ростовского боярства Борис Жидиславич «воевода бе в то время и наряд весь держаше», то можно не удивляться недовольству в войсках Андрея. Не исключено, что и сам воевода не противился падению дисциплины, а, может быть, поощрял недовольство в «людех». Во всяком случае Борис Жидиславич сделал все, чтобы сорвать поход. Он не привел войско в назначенный срок на соединение с сыном Андрея — Мстиславом. Последний, прождав две недели Бориса Жидиславича, так и не дождавшись его, один с малочисленной дружиной перешел границу и напал на болгар. Естественно, поход 1172 г. едва не кончился катастрофой и принес Андрею минимум славы и добычи.49
«Пораженческая политика» феодалов «Суждальской земли» превосходно была продемонстрирована и через год, когда Андрей вынужден был отправить войска на юг, против Киева. Командовал войсками, состоявшими из новгородцев, ростовцев и суздальцев, воевода Борис Жидиславич. Поход, естественно, кончился неудачей. Правда, войска не были разгромлены. Но они не смогли взять даже замок Вышгород под Киевом. Владимирский летописец с сожалением отмечает: «пришедши же к Вышегороду с силою многою, стояша около города 4 недель. И не успе ничтоже, возвратишася вспять».50 Как видим, тактика исполнителей воли Андрея в 1172 и 1174 гг. стереотипна и заключалась в срыве любых военных операций, рассчитанных на укрепление политики владимирского «самовластца». Ослабление власти князя — вот цель Бориса Жидиславича и его ростовских единомышленников. Они были настолько недовольны политикой своего князя, что предпочитали обрести любое поражение (на поле брани, либо за столом переговоров), нежели, добившись победы, способствовать укреплению политики Андрея. При таком положении вещей можно с полным правом утверждать, что если к зиме 1172 г., ко времени похода на Болгарию, боярского заговора не существовало, то все предпосылки к его созданию были налицо. Дело было только за конкретной организацией. Ориентируясь на общую тактику Бориса Жидиславича и на время неудачи под Киевом, надо полагать, что заговор оформился ранее похода на юг. А следовательно, он возник не позднее 1173 г., сразу после набега на болгар.
Примечания
1. ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 350.
2. Там же. Стб. 350.
3. Там же.
4. Там же. Стб. 351.
5. Там же.
6. НПЛ, с. 30, 31.
7. Там же. С. 31.
8. Старший сын старшего сына Юрия Долгорукого, Мстислав Ростиславич, по «старшинству» должен был наследовать земельные владения в «Ростовской земле» после смерти Андрея. На этом основывается вся его политика и даже личная жизнь, вплоть до заговора 1174 г. и катастрофы 1177 г., когда его ослепили в темнице.
9. НПЛ. С. 33.
10. Там же.
11. Там же.
12. Там же.
13. Насколько этот метод был хорошо усвоен «низовскими князьями», может показать только один пример, ставший, пожалуй, классическим. В 1232 г. племянник Андрея, сын Всеволода Юрьевича, Ярослав, княживший в этот период в Новгороде, столкнулся с яростным сопротивлением Пскова. Для того чтобы сломить непокорных, князь велел задержать и арестовать жен псковских бояр, приехавших в город. Но подобное действие не повергло в страх псковское общество, не заставило его просить пощады. Псковские мужи-бояре продолжали стойко сопротивляться. Поняв свою ошибку, Ярослав преградил все пути в город, запретив ввоз в него соли. Таким образом, была создана соляная блокада. Это оказалось роковым ударом. Псковичи приняли все требования Ярослава. Вот как описывает этот инцидент после столкновения сторон новгородский летописец: «И тако быша без мира лето все; и не пусти князь гости к ним, и купляху соль по 7 гривен бьрковьск... Бысть на зиму, придоша пльсковици, поклонишася князю: "ты наш князь"» (НПЛ. С. 72).
14. НПЛ. С. 34.
15. Учитывая, что постриг княжича совершался в 7—8 лет, надо думать, что сын Юрия («детя») не достиг и этого возраста.
16. НПЛ. С. 34.
17. Там же.
18. Это подтверждают и исследователи Новгорода. См.: Янин В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики // История СССР. 1970. № 1. С. 47; Подвигина Н.Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII—XIII вв. М., 1976. С. 116.
19. ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. Стб. 236, 240; М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 39.
20. Там же. СПб., 1862. Т. IX. С. 182. — Никоновская летопись содержит цикл известий, относящихся к Рязани. Видимо, большинство из них позднейшего происхождения. См.: Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 209—210; Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. М., 1965. С. 86—87.
21. ПСРЛ. Т. II. Стб. 455.
22. Там же. СПб., 1910. Т. XX, первая половина, ч. 1. С. 117.
23. Там же. Т. II. Стб. 482.
24. Там же. Т. IX. С. 222.
25. Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1964. Т. III. С. 78.
26. ПСРЛ. Т. I. Стб. 352—353, 364.
27. Там же. Пг., 1915. Т. IV, вып. 1. С. 166; т. IX. С. 241.
28. Там же. Т. II. Стб. 573.
29. Подобная зависимость во многом объясняет позицию рязанских князей и ожесточенность рязанцев в борьбе против становления сильной княжеской власти во Владимиро-Суздальской земле в 1175—1177 гг.
30. Ряд князей «Русской земли» поддерживали Андрея. Наибольшей активностью отличался Владимир Мстиславич, самый младший сын великого князя Мстислава Владимировича. В конце своей политической карьеры он стал типичным «подручником» Андрея (ПСРЛ. Т. II. Стб. 532—537).
31. ПСРЛ. Т. II. Стб. 543, 544.
32. Там же. Т. I. Стб. 354.
33. Там же. Т. II. Стб. 555.
34. Сущность феодальных отношений (вассал — сюзерен) давно утвердилась на Руси даже в таких понятиях, как «брат», «старший брат», «младший брат», «отец».
35. ПСРЛ. Т. II. Стб. 571—573.
36. В грузинской хронике XII в. «История и восхваление венценосцев» Андрей Боголюбский определен как «Андрей Великий, правитель руссов», которому подчинялись «триста русских князей» (Папаскири З.В. Эпизод из истории русско-грузинских взаимоотношений // История СССР. 1977. № 1. С. 135). В Византии, Венгрии, Польше хорошо знали Андрея. О нем был осведомлен и император Фридрих I Барбаросса, принимавший в Германии его брата Всеволода Юрьевича и племянника Владимира Ярославича, князя Галицкого.
37. О личном Летописце Андрея Боголюбского и специфике памятника см. подробно: Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967. С. 68.
38. ПСРЛ. Т. I. Стб. 351, 353, 355, 357, 369 и др.
39. Там же. Стб. 357 — Отметим, что местные владимирские церковники так и не допустили канонизации Андрея Боголюбского в XII в. Он был причислен к лику святых только в XVIII в.
40. Там же.
41. Там же. Стб. 371.
42. Там же. Т. II. Стб. 581—585.
43. Шмидт С.О. «Слово о Дариане — царе» в рукописной книге XVI в. // Исследования по отечественному источниковедению. М.; Л., 1964. С. 417—418.
44. Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 87—89.
45. Там же. С. 88.
46. Шмидт С.О. «Слово о Дариане — царе»... С. 416.
47. ПСРЛ. Т. I. Стб. 364.
48. Там же.
49. Там же.
50. Там же. Стб. 365.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |