Генезис русского дворянства

Генезис и эволюция русского дворянства являются важнейшими проблемами не только истории Северо-Восточной Руси, но и всего отечественного феодализма. Главенствующий класс ведет свое происхождение от той небольшой социальной группы, которая зародилась в период феодальной раздробленности. Для исследования генезиса и эволюции дворянства нами использованы нарративные и дипломатические источники — летописи, акты, грамоты, т. е. все письменные памятники, содержащие сведения о происхождении и становлении той социальной группы древнерусского общества, которая получила название «дворяне».

Достигнув больших успехов в области изучения крестьянства России, советская историография уделила меньше внимания изучению класса эксплуататоров — феодалов.¹ За последнее время вышло несколько работ, в которых дано определение функции новой прослойки феодального общества, поставлен вопрос о распространении ее по территории Руси, затронута тема земельных владений дворянства.²

Прежде чем перейти непосредственно к исследованию этого вопроса, следует сделать несколько предварительных замечаний. Для анализа термина и его социальной сущности необходимо привлечь наиболее ранние редакции летописных источников: Лаврентьевскую, Ипатьевскую, Новгородскую первую летописи, Летописец Переяславля Суздальского и Московский летописный свод 1480 г., содержащий ранние источники, которых нет в других памятниках. Подобная выборка объясняется тем, что сам термин, обозначающий рассматриваемую нами социальную группу, еще не установился к XII в., как, впрочем, и само его содержание. Он находился в стадии становления и соответственно мог эволюционировать. Естественно, к каждому понятию надо отнестись с величайшим вниманием и с большой осторожностью, привлекая старейшие редакции летописей. В памятниках более поздних редакций рассматриваемый термин мог исчезнуть, замениться или, что еще больше усложняет анализ, претерпеть трансформацию под рукой редактора, сводчика или переписчика в сторону знакомых и, следовательно, современных им понятий.

Несмотря на подобные предварительные замечания о необходимости анализа источников наиболее ранних редакций, напрасно было бы искать термин «дворянин» в древнейшей части наших летописей — «Повести временных лет». Ни Лаврентьевская, а следовательно, Радзивиловская, ни Ипатьевская летописи, ни Летописец Переяславля Суздальского, ни Московский летописный свод 1480 г. в начальные века русской истории этого термина не знают. С IX в. до третьей четверти XII в. понятие «дворянин» отсутствует на страницах наших летописей. Нет его ни в краткой редакции Русской Правды, ни в грамотах того периода.³ Конечно, мы далеки от мысли утверждать, что подобной, социальной группы не существовало в XI и первой половине XII в., а может быть, даже ранее. Наоборот, некоторые данные позволяют говорить, что дворяне были в указанный период.⁴ Но подобного термина наши источники, как летописные, так и актовые, не знают. И само слово «дворянин» сравнительно новое.

Первое упоминание о дворянах находим в Лаврентьевской летописи под 1174 г. в рассказе об убийстве князя Андрея Боголюбского. Это известие принадлежит руке владимирского летописца третьей четверти XII в. Оно попало в свод 1178 г., который был составлен при Успенском соборе города Владимира, ставшего в XII—XIII вв. крупнейшим центром летописания на северо-востоке.⁵ В известии, датированном июнем 1174 г., владимирский летописец сообщает: «...горожане же Боголюбьскыи и дворане разграбиша, дом. княжь, и делатели иже бяху пришли к делу, злато и сребро порты и паволокы, и именье емуже не бе числа, и много зла створися в волости его, посадник его и тиунов его, домы пограбиша, а самех избиша детьцкые и мечникы избиша, а домы их пограбиша...».⁶

К слову «дворане» в Лаврентьевской летописи издатели присовокупили следующее примечание: «В дворане в а сходства с ѧ почти нет. Вследствие этого фразу можно, прочесть и иначе и двора не разграбиша, но это противоречило бы следующему (курсив издателей. — Ю.Л.)».⁷ Уже первое упоминание о дворянах в Лаврентьевской летописи заставляет обратить внимание на этимологию и первоначальное значение этого термина. Подобное применение термина исключительно интересно. Оно показывает, что издатели обратили внимание на то, что переписчик текста в XIV в., следуя за своим образцом, видимо, колебался в выборе букв «а» или «ѧ» («юс»), а следовательно, не знал, написать ли «дворане» или «дворяне». Подобное колебание отразило, вероятно, правописание самого оригинала.

Этимология слова проста. Термин происходит от слова «двор». Люди, жившие на княжеском дворе, назывались вначале «дворане», «дворяне». С другим объяснением согласиться трудно: например, люди, имевшие собственный двор. Определение понятия «дворянин» должно базироваться на понимании этого термина, первоначально обозначавшего княжеских, боярских «людей со двора», «дворовых» или даже «дворских», т. е. живших и постоянно находившихся на феодальном дворе, в усадьбе феодала. Отсюда скорее всего и очень интересное для нас написание этого слова в Лаврентьевской летописи. Видимо, термин, который мы рассматриваем, мог писаться (и произноситься?) в 70-е гг. XII в. как «дворане» и еще не приобрел устойчивую позднейшую форму XIII в. — «дворяне». Подобное предположение превосходно подтверждается чтением Летописца Переяславля Суздальского, составленного весной 1216 г. и отразившего позднейшую по сравнению с Лаврентьевской летописью Радзивиловскую летопись.⁸ В этом памятнике читаем: «Горожане же Боголюбьскыи и дворяне разьграбиша дом княжь и делатели, иже бяху пришли к делу: злато и сребро, порты же и паволокы и имение, ему же не бе числа».⁹ Как видим, здесь совершенно четко написано «дворяне». Таким образом, мы сталкиваемся с эволюцией написания. За 30—40 лет это слово приобрело в орфографии современный вид.

Если благодаря счастливой случайности мы можем наблюдать крайне редкую, но чрезвычайно интересную этимологическую судьбу термина, то с его смысловым значением дело обстоит сложнее. Для определения сущности понятия «дворянин», видимо, необходимо проанализировать все упоминания этого слова за XII—XIII вв. Только комплексное исследование всего летописного и актового материала позволит сделать некоторые наблюдения в отношении смысловой нагрузки этого понятия.

Конкретный летописный материал приводит к нескольким наблюдениям. Уже процитированный выше текст дает возможность предположить, что дворяне — это какая-то группа лиц, которая не относится к горожанам Боголюбова. Интересны действия этой группы. Она совместно с горожанами грабит не только княжеское имущество, но и собственность пришлых ремесленников, по летописи, «делателей», «иже бяху пришли к делу». Из этого надо заключить, что дворяне — это какая-то местная группа, живущая здесь, в Боголюбове. Вслед за приведенным выше эпизодом Лаврентьевская летопись дает следующее чтение: «много зла створися в волости его (т. е. Андрея. — Ю.Л.), посадник его и тиунов его, домы пограбиша, а самех избиша, детьцкые и мечникы избиша, а домы их пограбиша...». Из этого сообщения, рисующего классовое волнение в «Суждальской земле» летом 1174 г., видно, что летописец уже отличает «дворян» от таких групп населения, как «посадники», «тиуны», «детские» и «мечники». Итак, можно сделать следующий вывод. К 1174 г. во Владимиро-Суздальской земле возникла какая-то местная социальная группа, получившая название «дворяне». Эту группу летописец отличает от горожан, ремесленников, а также от посадников, тиунов, детских и мечников. Основываясь на этимологии, можно предположить, что они жили на дворе своего господина, в данном случае во дворце Андрея Боголюбского.

Перейдем к дальнейшим сообщениям, содержащим термин «дворянин». В 1210 г. возник очередной конфликт между Новгородом и Всеволодом Юрьевичем, великим князем Владимиро-Суздальской земли. Новгородцы пригласили на стол Мстислава Удалого вместо сына Всеволода Святослава. В древнейшем новгородском памятнике, Синодальном списке Новгородской первой летописи старшего извода, читаем: «На ту же зиму приде князь Мьстислав Мьстиславиць на Торжьк и изма дворяне Святославли, и посадника оковаша, а товары их кого рука доидеть...». Новгородцы «Святослава посадиша во владыцьни дворе и с мужи его, донеле будеть управа с отцемь». Затем последовали переговоры Мстислава Удалого со Всеволодом, который одним из условий заключения мира потребовал освобождения сына: «пусти Святослава с мужи...». Условия были приняты, мир заключен. «И пусти Мьстислав Святослава и мужи его...».¹⁰ Рассмотрим приведенный эпизод. Прежде всего отметим, что летопись дает очень интересный смысловой эквивалент терминам «посадник» и «дворяне». По мнению новгородского летописца, синонимом этого понятия может служить слово «мужи». Таким образом, узнаем, что дворяне — это княжеские мужи, которые, видимо, входили в дружину князя. А следовательно, они были скорее всего лично-свободными.

В сообщении владимирского летописца об убийстве Андрея Боголюбского дворяне выступают как группа слуг, непосредственно связанная с княжеским двором. В этом известии дворян видим уже далеко от родного Боголюбова и Владимира, в чужой земле, в Торжке и в Новгороде. Интересно и другое. Владимирский летописец при описании классовых волнений 1174 г. противопоставляет в известной степени мечников, детских и посадников дворянам. Последние вместе с горожанами, воспользовавшись случаем, разграбили княжеский дворец и захватили имущество пришлых ремесленников и строителей. Мечники, детские и посадники, находившиеся в волости княжеской и исполнявшие хозяйственные, судебные и полицейско-административные функции, сами пострадали. Они были перебиты, а дома их разграблены. Через 35 лет наблюдаем совершенно другую картину. Нет никакого, даже невольного противопоставления. Дворяне исполняют функции детских и мечников. Их конкретная деятельность заключается в том, что они играют роль княжеской администрации. Новгородский летописец прямо указывает, что посадник и дворяне Святослава «сидели» на Торжке. Таким образом, можно заключить, что дворяне — такие же княжеские слуги, как детские, мечники и посадники. В ряде случаев они исполняли полицейско-охранные функции, причем не только в Новгородской земле, но и в самом городе. Так, в 1216 г. распря князя Ярослава Всеволодовича с новгородцами привела к тому, что он уехал в Торжок, оставив вместо себя наместника и своих дворян. Несколько месяцев город управлялся от имени князя его администрацией. Ее охрана и охрана наместника осуществлялась дворянами, ибо летописец подчеркивает, что пришедший на подмогу новгородцам все тот же Мстислав Удалой прежде всего «наместьника Ярослаля, и все дворяны искова».¹¹ Видимо, князь считал последних реальной силой, могущей оказать ему военное сопротивление при защите своей администрации. Но считать дворян только полицейской силой не представляется возможным.

В той же новгородской летописи находим известие 1214 г., которое позволяет установить еще одну функцию дворян, возможно, важнейшую — военную. Сообщение повествует о походе новгородцев во главе с Мстиславом Удалым на Чюдь. В нем участвовали и княжеские дворяне. Чюдь признала себя зависимой от Новгорода. «Мьстислав же князь взя на них дань, и да новгородьцем две чясти дани, а третьюю чясть дворяном».¹² Отрывок дает возможность расширить представление о дворянах. Во-первых, это княжеские слуги, во-вторых, они исполняют воинскую службу, в-третьих, получают за свою деятельность вознаграждение (денежное, военной добычей, данью) и, наконец, в-четвертых, без всякого сомнения являются лично-свободными членами феодального общества и входят в состав княжеской дружины. К этому надо добавить следующее. Проанализированные сообщения позволяют утверждать, что дворяне существовали во Владимиро-Суздальской земле в третьей четверти XII в. и в начале XIII в. Их хорошо знали в Новгороде. Новгородский летописец оперирует словом «дворянин» совершенно свободно. Это говорит о его понимании значения и сущности термина. Появление записи о дворянах Мстислава Удалого позволяет предположить, что они существовали не только во Владимиро-Суздальской земле. Видимо, эта группа феодального общества уже сложилась и функционировала к 1214 г. на северо-западе и юге Руси. На это указывает то обстоятельство, что Мстислав пришел со своей дружиной из Киевского княжества, из города Торческа.

Под 1217 г. ряд летописей сообщает о междоусобице в Рязани. Князь Глеб Владимирович убил своих пятерых братьев (а одного взял в плен), стремясь захватить «власть всю». Вместе с князьями он уничтожил и их приближенных. Этот эпизод находим во многих летописях, в том числе и в древнейших — в Лаврентьевской и Новгородской первой. Помещен он и в Московском летописном своде 1480 г. Эпизод привлекает внимание не только тем, что в нем упомянуты дворяне, но также и тем, что на основе редакций текста устанавливается взаимозаменяемость терминов. Причем исследуемые понятия можно подвергнуть проверке идентичной статьей другого источника. Возможность подобного параллельного анализа основывается на следующих наблюдениях. Сообщение о междоусобице в Рязани восходит к киевской великокняжеской летописи 20-х гг. XIII в., которая попала во Владимирский летописный свод 1230 г. Уже в составе северо-восточного источника, первого Московского свода 1330 г., этот памятник был использован в Синодальном списке Новгородской первой летописи. Московский летописный свод 1480 г. также включил киевскую великокняжескую летопись в составе владимирского летописания XIII в. — Лаврентьевско-Троицкого источника.¹³

Итак, в Синодальном списке Новгородской первой летописи читаем: «Глеб же Володимиць с братом позва я к собе, яко на честь пирения, в свои шатьр; они же не ведуще злыя его мысли и прельсти, вси 6 князь, кождо со своими бояры и дворяны, придоша в шатьр ею. Сь же Глеб преже прихода их изнарядив свое дворяне и братнє и поганых Половьчь множьство в оружии, и съкры я в полостьници близ шатра, в нем же бе им пити, не ведущю их никому же, разве того зломысльною князю и их проклятых думьчь. Яко начаша пити и веселитися, ту абие оканьныи, проклятыи Глеб с братом, изьмоше мечи своя, начаста сечи преже князи, та же бояры и дворян множьство: одинех князь 6, а прочих бояр и дворян множьство, со своими дворяны и со Половчи».¹⁴

Весьма близкий текст находим и в Лаврентьевской летописи. Но есть некоторые отличия. Так, в Новгородской первой летописи сообщается, что князья пришли к Глебу «кождо со своими бояры и дворяны», в Лаврентьевской: «кождо с своими боляры и слугы». По Новгородской летописи, Глеб спрятал для убийства «свое дворяне и братнє», по Лаврентьевской — «свои слугы и братни». Глеб, обнажив меч, стал сечь «преже князи, та же бояры и дворян множьство», — так сообщает Новгородская первая летопись. В Лаврентьевской летописи этот фрагмент читается несколько по-иному: Глеб «начаста сечи преже князи, таже боляры, и слугы их много множство». И, наконец, в финале драмы, как сообщает новгородский летописец, Глеб вместе «со своими дворяны и со Половин» убивает князей, «а прочих бояр и дворян множьство». По Лаврентьевской летописи, рязанский князь избивает «с своими слугы и с Половци» своих братьев и их «боляр и слуг, бещисла». Таким образом, везде, где Новгородская первая летопись дает чтение «дворяне», в Лаврентьевской находим слово «слуги». Но идентичны ли эти понятия? Возможна ли подобная замена терминов?

Существует возможность проверки. Московский летописный свод 1480 г. основывает свой текст на ряде источников, в том числе и на владимирском.¹⁵ Последний, правда, несколько дополненный Софийской первой летописью, составляет текст рассказа о междоусобице в Рязани. Этот отрывок сохранил чтения, позволяющие определить со значительной долей вероятности лексику протографа. Московский летописный свод 1480 г. указывает, что князья пришли к Глебу «с боляры своими и со дружиною». Рязанский князь спрятал для убийства братьев «Половець множство, и свои дворяны». Они вместе с Глебом помимо князей «боляры, и дворян многое множство избиша». Как видим, за исключением одного чтения, когда летописец заменил интересующий нас термин на слово «дружина», везде читаем вместо «слуги» «дворяне».

Сверка текста позволяет ответить на поставленные вопросы. Видимо, в основе киевской великокняжеской летописи 20-х гг. XIII в., где находился рассказ о рязанской междоусобице, был употреблен термин «дворянин». Этот термин перешел в состав северо-восточного источника Синодального списка Новгородской первой летописи, во владимирский источник Московского летописного свода 1480 г. Слова «слуга», «слуги» принадлежат перу только редактора Лаврентьевской летописи.¹⁶ Добавим, что к этому выводу, видно, пришли и сами издатели памятника. Издатели Лаврентьевской летописи попытались даже «прокомментировать» переписчика или последнего редактора памятника. Так, в предметном указателе под рубрикой «дворяне (слуги)» упоминается термин «слуги» в рассказе о междоусобице в Рязани.¹⁷ Переписчик или последний редактор Лаврентьевской летописи вообще избегали понятия «дворянин». В сообщении о приходе к Александру Невскому в Новгород делегации, состоявшей из рыцарей, «братьев» Тевтонского ордена, необходимо было употребить выражение «божий дворянин», распространенное на Руси повсеместно и употреблявшееся в грамотах, договорах и летописях. Но его нет в Лаврентьевской летописи. В ней читаем: «и сего ради некто силен от западныя страны, иже нарицаются Божья». Фраза просто оборвана. Нет слов «дворянин» или «слуга». Издатели Лаврентьевской летописи нашли единственно правильный, на наш взгляд, выход, поместив это выражение в предметном указателе под рубрикой «дворяне (слуги) Божии, рыцари».¹⁸ Кстати, они тем самым показали, что приведенные термины считают синонимами.

Анализ терминов и их взаимозаменяемости при помощи третьего текста дает весьма ценные результаты. Факт замены слова «дворянин» словом «слуга» позволяет сделать вывод, что для редактора Лаврентьевской летописи это синонимы. Следовательно, наше предположение о том, что дворянин должен был нести военную службу, полностью подтверждается. Замена слов «дворяне», «слуги» словом «дружина» также позволяет утверждать, что дворяне входили в княжескую дружину. Наконец, интересно упоминание во всех трех текстах «злых думцех» Глеба одновременно с его дворянами, исполнявшими роль непосредственных убийц. Автор сообщения, так же как и позднейшие редакторы текста, превосходно различал «думцев» и «дворян». Первые, видимо, составляли «старшую» дружину, последние, так же как и «детские», — «младшую». Подобное иерархическое разделение зафиксировано в летописях. В 1169 г. князь Владимир Мстиславич, столкнувшись с сопротивлением «старшей» дружины, ищет поддержку у «младшей». «Володимир же реч возрев на децкыя, а се будуть мои бояре».¹⁹

Существование дворян в 1217 г. в Рязани теперь совершенно точно подтверждает, что они появились здесь к началу XIII в. Как было установлено ранее, эта социальная группа существовала во Владимиро-Суздальской земле и в Киевском княжестве. В качестве княжеской администрации (военной и хозяйственной) они выступали и на территории Новгородской земли. С появлением рязанских дворян, видимо, можно предположить, что они существовали на Руси повсеместно.

Необходимо рассмотреть еще одну крайне важную и интересную проблему, которую можно сформулировать как «дворянин и земля», мелкий собственник и его земельная собственность. По этой проблеме возникает ряд вопросов. Прежде всего каково отношение дворянина к земельной собственности? Имел ли он эту собственность? Занимался ли ее эксплуатацией? Кто работал на его земельных участках? К сожалению, у нас в историографии нет ответа на эти вопросы. Все сводится к довольно абстрактному положению, что «землевладение в Северо-Восточной Руси сложилось давно, еще в Древней Руси». Далее указывается, какое это было землевладение, — «поместное».²⁰ Тем не менее конкретных данных в пользу существования дворянского землевладения XIII в. ни в обобщающих трудах, ни в специальных работах нет.²¹

Анализ документальных источников позволяет ответить на поставленные вопросы. Для исследования представляют интерес новгородские договорные грамоты.

В договоре 1264 г. между Новгородом и великим князем Ярославом Ярославичем содержится исключительно важная формула поземельных отношений и статуса пришлых — «низовских» феодалов в Новгородской земле. «А закладников ти, княже, не приимати, [ни] твоеи княгыни, ни тво[и]м бояром; н[ис]е[лти] держати по Новгородьскои волости, ни твоеи княгыни, ни бояром твоим, ни твоим дворяном, ни свобод ставити по Новгородьскои волости».²² Этот отрывок дает ответы на многие вопросы, но прежде всего — на кардинальный: каким было отношение дворянина к земельной собственности. Вне всякого сомнения, в этом сообщении речь идет о каких-то правовых отношениях феодалов к земле и рабочей силе. Из сформулированных в акте требований новгородцев становится ясно, что князю, княгине, другим пришлым феодалам, как боярам, так и дворянам, запрещалось «держать» и «ставить» «свободы» на территории Северо-Западной Руси, а также принимать «закладников», т. е. кабалить ее жителей. Последнее требование лишало рабочей силы «постановленные» или «приобретенные» слободы. Подобное совершенно четкое и недвусмысленное заявление о действиях пришлых феодалов позволяет сделать вывод, что не только князь, княгиня, бояре, но и дворяне стремились к приобретению земельных участков и пытались заполучить крепостных. Итак, историко-юридический акт середины 60-х гг. XIII в. фиксирует существование мелкого служилого феодала-дворянина, который имел и эксплуатировал земельную собственность и зависимое население.

Приведенная выше формулировка запрета характерна не только для договора 1264 г. В грамоте 1266 г., фиксирующей соглашение тех же «высоких» сторон, мы сталкиваемся с аналогичным постановлением, только более подробным и развитым: «А в Бежицах, княже, тобе, ни твоеи княгыни, ни твоим бояром, ни твоим дворяном сел не дьржати, ни купити, ни даром приимати, и по всеи волости Новгородьскои». Этот запрет не единичный. Несколько далее в той же грамоте читаем: «А из Бежиць, княже, людии не выводити в свою землю, ни из инои волости Новгородьскои, ни грамот им даяти, ни закладников приимати, ни княгыни твоеи, ни бояром твоим, ни дворяном твоим: ни смерда, ни купцины».²³ Более того, запреты повторены и через 50 лет в грамоте 1304—1305 гг., содержащей договор между Новгородом и тверским великим князем Михаилом Ярославичем. Характерно, что в ней читаем вместо «дворяне» «твои слуги», т. е. княжеские слуги: «А в Бежичах тобе, княже, ни твоеи княгыни, ни твоим бояром, ни твоим слугам сел не дьржати, ни купити, ни даром приимати и по всеи волости Новгородьскои». Вторично в той же грамоте повторено: «А из Бежиць, княже, людии не выводити в свою волость, ни из ыной волости Новгородьскои, ни грамот им даяти, ни закладников приимати ни твоей княгыни, ни бояром твоим, ни слугам твоим, ни смерда, ни купцины».²⁴

Перечисленным категориям феодального общества было запрещено эти села «держать». Но что обозначает это слово? Как понимают сами составители грамоты термин «держание»? Какой смысл они в него вкладывают? Многие чтения, содержащиеся в тексте самого документа, превосходно поясняют термин.

В самой преамбуле грамоты мы сталкиваемся с рядом четко сформулированных и юридически оформленных требований новгородцев, желавших, чтобы новый князь Ярослав Ярославич правил «по пошлине», как его отец Ярослав Всеволодович, а не как его брат Александр Невский. В документе читаем: «Держати ти Новъ[гор]од по пошлине, како держал отець твои». Здесь слово «держал» употребляется в значении «владеть», «управлять». Ярослав обязуется править городом, как им управлял или как им владел его отец Ярослав Всеволодович. Но вот уже следующая фраза заставляет предположить другое значение слова: «А бес посадника ти, княже, волостии не роздавати, ни грамот даяти. А волости ти, княже, Новгородьскых своими мужи не держати, но держати мужи новгородьскыми...». В отрывке не просто зафиксировано, а подчеркнуто, дважды сказано об одном и том же. Более того, через несколько строк сталкиваемся с аналогией: «...а ты волости дьржати мужи новгородьскыми...». Вновь повторено это требование, правда, оно сформулировано несколько иначе, чем первые два. Значение термина «держать» в рассмотренном тексте совершенно ясно. «Держать» — значит, осуществлять феодальный вассалитет.

Каково же значение слова «держать» в сообщении о селах? «А в Бежицах, княже, тобе, ни твоеи княгыни, ни твоим бояром, ни твоим дворяном сел не дьржати, ни купити, ни даром приимати, и по всеи волости Новгородьскои». Естественно, первое значение слова «держать» — «управлять, владеть», как управлял, владел Ярослав Новгородом, — не подходит. Это слово может означать и вассальные отношения. Вероятно, и это значение не отражает действительного смысла термина. Надо предположить, что слово «держать» содержит иную смысловую нагрузку. Оно выступает здесь как понятие феодального права, обозначавшее владение и наличие частной собственности, в данном случае на село, земельные участки. Подобная «расшифровка» понятия подтверждается целой серией примеров, зафиксированных в договорах, доказывающих, что приведенное известие отнюдь «не одиноко», не уникально, а напротив, типично и что практика приобретения сел «низовскими феодалами», в том числе дворянами, в 60—70-х гг. XIII в. стала массовой. Это привело новгородцев к столь четким и неоднократным запрещениям.²⁵

Теперь никаких недоумений по вопросу отношения дворянина XIII в. к земельной собственности быть не может. Документ совершенно недвусмысленно сообщает, что на северо-востоке и северо-западе Руси (Новгородская и Суздальская земли) к середине 60-х гг. XIII в. дворянин, подобно крупным феодалам — князьям и боярам, — «держал» села, т. е. земельную собственность, пригодную для обработки и приносящую владельцу доход в форме феодальной ренты. Дворянство теперь выступает как земельный собственник. Из приведенного отрывка становится также ясно, каким образом дворянин ее приобретал. Он мог купить землю, мог получать ее в заклад.

Надо отметить еще один источник приобретения земельной собственности на территории Господина Великого Новгорода. Помимо купли, заклада дворянин мог получить угодья и от своего князя, о чем говорит как будто слово «ставити». Это понятие обозначает процесс строительства, создания слобод и деревень. Но подобные действия невозможны без земли. Необходимы свободные участки. Безусловно, их можно купить или получить в заклад. Однако подобные действия скорее типичны для крупного влиятельного и богатого феодала — боярина или того же князя с княгинею. Для мелкого служилого феодала систематическая купля земли — явление не слишком обычное, у него не было на это денег. Тем не менее новгородцы постоянно запрещали «низовскому» дворянину «ставити» «свободы». Следовательно, он строил эти деревни, приобретал землю. Откуда же он ее брал? Видимо, получал ее безденежно, за службу. И действительно, это явление находит документальное подтверждение. Во всех грамотах при перечислении ограничений неоднократно повторено, что дворянам запрещено принимать земельные угодья в дар: «твоим (т. е. княжеским. — Ю.Л.) слугам сел не дьржати, ни купити, ни даром приимати, и по всеи волости Новгородьскои».²⁶ «Дар» в качестве земли и села и есть пожалование дворянину за службу. Повтор этого запрещения во всех без исключения грамотах только доказывает, что этот процесс не прекращался в рассматриваемое нами время, т. е. с 60-х гг. XIII в. И это, конечно, естественно, ибо за службу надо было платить постоянно.

Другой отрывок из договорной грамоты князя Ярослава Ярославича с Новгородом также дает многое для анализа земельной собственности дворянина XIII в. «А из Бежиць, княже, людии не выводити в свою землю, не из инои волости Новгородьскои, ни грамот им даяти, ни закладников приимати ни княгыни твоей, ни бояром твоим, ни дворяном твоим: ни смерда, ни купцины».²⁷ Следовательно, дворянину, так же как княгине и боярам, запрещен был вывод крестьян-смердов из Новгородской земли во Владимиро-Суздальское княжество.²⁸ Подобная практика, видимо, объяснялась нехваткой рабочей силы в некоторых районах «Суждальской земли». Сказывались экономический кризис, охвативший Северо-Восточную Русь и последовавший после разгрома татарами в конце 30-х гг. XIII в., и политика откупщиков — сборщиков дани, которые совершенно опустошили Владимиро-Суздальское княжество и даже вызвали восстание 1261 г.²⁹ Последствия этих бедствий «Суждальская земля» испытывала на протяжении многих лет. Недаром еще в 1270 г. Серапион, епископ Владимира, писал: «Се уже к 40 лет приближаеть томление и мука, и дане тяжькыя на ны не престануть, глади морове живот наших; и всласть хлеба своего изъести не можем».³⁰ И далее: «Кровь и отець и братья нашея, аки вода многа, землю напои... мьножаиша же братья и чада наша в плен ведена быша; села наши лядиною поросташа».³¹ Вывод крестьян во Владимирскую землю,³² покупка и держание сел в новгородских волостях, в которых не было откупщиков, сборщиков дани, — все это было характерно для общего процесса преодоления экономического кризиса, для восстановления феодального хозяйства, в том числе и дворянского.

Остановимся на социально-политической роли дворян в обществе XII—XIII вв. Дворянство не только было низшим и средним звеном княжеской администрации, не только исполняло полицейские и судебные функции, воевало с противниками своего сюзерена и управляло его хозяйством. Сохранилось довольно пространное сообщение об известной представительной роли дворян в политических институтах периода феодальной раздробленности.

В 1211 г. возник конфликт между Всеволодом Юрьевичем, князем Владимиро-Суздальской земли, и его старшим сыном Константином. Последний не захотел исполнить волю отца, который требовал в случае наследования Константином великого княжения при выборе столицы отдать приоритет городу Владимиру и тем самым обеспечить владимирской корпорации феодалов главенствующее место в стране. Но Константин предпочел Ростов и ростовских бояр. Через 35 лет повторилась политическая ситуация, возникшая вслед за смертью Андрея Боголюбского. После двукратного отказа Константина приехать к отцу и исполнить его волю Всеволод созвал нечто вроде земского собора.

Сообщение о конфликте между отцом и сыном сохранилось только в Московском летописном своде 1480 г. Оно принадлежит его северо-восточному источнику. Этот источник в составе свода 60-х гг. XV в. попал в Московский свод 1480 г. В других памятниках — Лаврентьевской, Радзивиловской, Новгородской первой летописях и в Летописце Переяславля Суздальского — этого известия нет.³³

Московский летописный свод 1480 г. сообщает: «Того же лета посла князь великии Всеволод по сына своего Костянтина в Ростов, дая ему по своем животе Володимерь, а Ростов Юрью дая. Он же не еха к отцу своему во Володимер, хотя взяти Володимерь к Ростову; он же посла по него вторицею зова и к собе; и тако пакы не иде к отцю своему, но хотяше Володимиря к Ростову. Князь же великы Всеволод созва всех бояр своих с городов и с волостеи, епископа Иоана, и игумены, и попы, и купце, и дворяны и вси люди, и да сыну своему Юрью Володимерь по собе, и води всех к кресту, и целоваша вси людие на Юрьи; приказа же ему и братию свою. Костянтин же слышев то и вздвиже брови собе с гневом на братию свою, паче же на Георгиа».³⁴

Как видим, Всеволод собрал собор Владимиро-Суздальской земли. Этот наиболее представительный орган действовал в экстраординарных случаях. Существование собора зафиксировано летописными источниками задолго до XIII в. Его деятельность уже отмечена в период правления Юрия Долгорукого, пытавшегося по договоренности с ростовскими боярами обеспечить передачу части владений на северо-востоке младшим сыновьям — Михаилу и Всеволоду. Большую активность собор развивает после смерти Андрея Боголюбского. В начале XIII в. вопрос о престолонаследии опять возникает во Владимиро-Суздальской земле. И вновь он выносится на собор. Известие, что Всеволод «созва всех бояр своих с городов и с волостей, епископа Иоана, и игумены, и попы, и купце, и дворяны и вси люди», подчеркивает всеземский характер учреждения. Если на соборе 1174 г. можно предположить (правда, с почти полной уверенностью) присутствие горожан и дворян, то в сообщении 1211 г. совершенно конкретно указывается на их участие в этом представительном органе.³⁵ Подобное известие имеет большое принципиальное значение, ибо позволяет сделать вывод о начавшейся активной политической роли мелких и средних феодалов на северо-востоке Руси в начале XIII в. Отметим, что значение этого вывода возрастает, если учесть характер учреждения, которое было призвано укрепить и сохранить власть преемника великого князя. Собор не играл роли совещательного органа. Он выступал как законодательный институт, как политический гарант выборов будущего государя. Все это заставляет предположить начало складывания определенных сословно-представительных органов Владимиро-Суздальской земли и возрастание роли дворян, которые из «слуг дворских» превратились в рыцарское сословие.³⁶

Сообщение 1211 г. позволяет сделать еще одно наблюдение. Из этого известия видно, что летописец не упоминает о гридях, мечниках, огнищанах, детях боярских, детских и др. Все сословие «рыцарей» представлено только дворянами. Возникает предположение, не сталкиваемся ли мы впервые с фиксацией общего самоназвания, с термином, объединяющим близкие социальные группы? Безусловно, названия отдельных прослоек класса феодалов могли довольно долго сохраняться источниками. Пример тому — очень устойчивые правовые термины Русской Правды. Но в то же время отметим, что в XIII в. понятие «дворянин».³⁷ употребляется в летописных и актовых источниках значительно чаще, чем «мечник», «огнищанин», «гридя».³⁸

Термин «дворянин» к первой половине XIII в. был повсеместно известен на Руси. Более того, он переносился на аналогичные социальные группы Запада — Германии, Скандинавии и Прибалтики. В домонгольской Руси братья-рыцари военизированных орденов католической церкви получили свое название — «божьи дворяне». Например, цикл смоленских актов, датируемых от начала XIII в. до конца XIV в., содержит этот термин, использует его и понимает его значение совершенно конкретно и определенно, причем не только для определения отдельных представителей этой категории иностранцев, но и для семантической характеристики всей их корпорации — Ливонского ордена. В списках договора 1229 г. между смоленским князем и Ригой и Готским берегом, который продлевался чуть ли не на протяжении полутора веков (он был выгоден обеим сторонам), везде находим упомянутый термин. В преамбуле акта перечислены те, кто лично вырабатывал приемлемую редакцию документа. Среди прочих были и представители интересующих нас групп. «Пре сеи мир трудили ся добрии людие, Ролфо ис Кашеля, божи дворянин тумаше смолнянин...».³⁹ Последний, видимо, настолько часто и подолгу жил на Руси, что получил прозвище по месту жительства — «смолнянин». Отметим, что братья-рыцари, щеголявшие в торжественных случаях в белых плащах с изображением красного меча и креста, весьма интенсивно занимались торговлей, в том числе и мелочной, вразнос, на территории Смоленска, Пскова, Западной Руси, Литвы, Польши, Прибалтики. Устав Ордена не запрещал этого, а, наоборот, поощрял как в финансовых, так, видимо, и в других целях. Вот почему Тумаш (Томас?) мог очутиться в Смоленске.

Договор 1229 г. был заключен со стороны «немцев» представителями от следующих корпораций: от рижского епископа, от магистра Ордена ливонцев, от горожан Риги и от всех «латинских купцов». В этом перечне встречаем опять интересующий нас термин: «мастьр вълквин, божии дворянин» — «магистр Волквин, божий дворянин». Этот же термин повторен в договоре при указании его важнейших условий. «Пискуп ризкии мастьр божиих дворян, и вси земледержци, Ти дают двину свободну от вьрху, и до низу, в море, и по воде, и по берегу...». Как видим, составители превосходно знали сущность и значение гроссмейстера Ливонского ордена, располагавшего верховной властью «земледержца» на территории Подвинья и устья Двины. Наконец, в середине XIV в. в Подтвердительной грамоте смоленского князя Ивана Александровича сталкиваемся с термином «божий дворянин»: «а приездили ко мне (т. е. к князю. — Ю.Л.) на докончанье, из Риги, от местеря, Пьсков, божии дворянин...». Этот тевтонский брат — рыцарь служил, как видим, дипломатическим представителем гроссмейстера Ордена. Все приведенные известия заставляют прийти к выводу, что на Руси, в Смоленске, превосходно знали и понимали рассмотренные термины и употребляли их в юридических документах. Следовательно, их осмысление и сопоставление с местным понятиям «дворянин» проводились неоднократно и вылились в повседневную практику.

Отметим, что летописцы также упоминали «божиих дворян», рыцарей духовных орденов — Меченосцев и Ливонского. Известие 1268 г. Новгородской первой летописи повествует о заключении мира Новгорода с «немцами»: «И целоваша послы крест; а тамо ездив Лазорь Моисиевичь водил всех их к кресту, пискупов и божиих дворян, яко не помогати им колыванцем и раковорцем; и пояша на свои руце мужа добра из Новагорода Семьюна, целовавше крест».⁴⁰ Как видим, «божии дворяне» для летописца — понятие, наполненное весьма конкретным содержанием. Для автора рассказа оно весьма стереотипично, что говорит о хорошем его понимании, которое могло возникнуть только из повседневной практики общения с живыми носителями подобного названия.⁴¹

Безусловно, смоленские документы XIII в. сообщали и о собственных, русских служилых, феодалах, дворянах. В одной из грамот князя Федора Ростиславича по судному делу, датированной 1284 г., находится упоминание сразу двух категорий феодальных слуг. Из акта о судном деле между немцем — истцом и русским боярином — ответчиком видно, что князь признал виновным своего соотечественника. В резюме грамоты читаем: «бирель прав, а армановичь виноват, выдал есмь армановича и с двором», т. е. перед рижанином Бирелем Арманович должен был искупать свою вину вместе со своими дворянами, со своей дружиной — «двором».⁴² Для сравнения и определения этого термина можно привести выражение из Тверского сборника, повествующего о подвигах Андрея Боголюбского со своим «двором»: «Андрей Юриевич укрепися с своим двором».⁴³ Здесь «двор» эквивалентен по смыслу «дружине». В Ипатьевской летописи, где также приведен этот рассказ, читаем о действиях дружины: «Андреева же дружина приездяче к нему жаловахуть».⁴⁴ Таким образом, можно полагать, что Арманович был «выдан» немцам вместе с двором, т. е. с дружиной, скорее всего со своими дворянами.

В самом конце этого документа находится второе упоминание о дворянине, но уже о княжеском.

В акте 1284 г. сохранилось известие о том, что он был заверен печатью. «Моисеи княжь печатник Федоров печатал».⁴⁵ Этот княжеский слуга «скрепил» акт, прикрепив к пергамену грамоты на зеленом шелковом шнуре серебряную печать с изображением леопарда. Она сохранилась до нашего времени. Печатник, подобно дворецкому («дворскому»), чашнику, меченоше, постельничьему, входил в дружину и был дворянином, причем наиболее приближенным к князю. Он уже во многом исполнял функции хранителя печати — канцлера. Для выяснения статуса печатника приведем только один пример. Даниил Романович, князь Галицкий, давал своему печатнику поручения, требовавшие личной и абсолютной преданности, но в тоже время наделял его широкими полномочиями. Так, в 1241 г. он послал печатника Кирилла зафиксировать убытки пострадавших земель от грабежа своих феодалов и для оказания помощи. В Ипатьевской летописи читаем: «Курилови, же сущю печатнику, тогда в Бакоте, послану Данилом княземь и Василком, исписати грабительства нечестивых бояр, утиши землю...».⁴⁶ Вероятно, после этого сообщения можно не сомневаться, что печатник был самым преданным княжеским слугой, входившим в дружину и защищавшим его интересы против всех врагов своего господина, в том числе и бояр.

Берестяная грамота из Старой Руссы также содержит сведения о дворянах и их деятельности. Документ датируется XII в. Содержание акта не только не противоречит, но и подтверждает подобную датировку. По своему формальному признаку это частное письмо, эпистолия. Содержание документа следующее: «Съ грамота от Яриль ко Онание. Въ волости твоей толика вода пити в городищяньх. А рушань скорбу про городищяне. Ажо хоцьши, ополош дворяна, быша нь пакостил».⁴⁷ Как видим, какой-то доброхот посылает отчет о состоянии имения — «волости» его владельцу. Причем указывает, что жители Старой Руссы — «рушане» «скорбят» (обеспокоены, опечалены) о бедствии жителей с. Городище — «городищянь». Причину всех несчастий и голода, когда, по образному выражению корреспондента, крестьянам осталось «толико вода пити», он видит в управляющем вотчины, в «дворяне». Сей администратор — причина всех бед. Автор письма предлагает владельцу Городища несколько припугнуть «ополочь» своего управляющего. Таков смысл этого краткого послания. Документ этот интересен для социальной истории. Но для нас во всем этом эпизоде важна роль дворянина. Он совершенно четко выступает как слуга, управляющий, администратор, доверенное лицо господина. Его функции — управлять хозяйством, смотреть за порядком. Выражаясь современным языком, он должен был интенсифицировать производственный процесс и усилить эксплуатацию рабочей силы, тех же крепостных крестьян — смердов (чего он с успехом и добился, судя по письму). Итак, дворянин был управляющим господским хозяйством, имуществом. Учитывая дату документа, XII в., четкое определение источником деятельности рассматриваемой социальной группировки феодального общества, можно прийти к следующему выводу. Хозяйственное управление, осуществление административного надзора — вот одна из наиболее ранних и основных функций дворянства в тот период.

Интересно еще одно обстоятельство. Речь идет о термине. Характерна следующая особенность текста: название «дворянин» еще не устоялось ни в письменной, ни в устной речи. В эпистолии человек из двора владельца Городища — «дворян».⁴⁸ Автор письма Ярила так и пишет: «ополош дворяна». Следовательно, термин, который часто употреблялся в начале и середине XIII в. в новгородских источниках, еще не получил современного письменного оформления. С аналогичным явлением сталкиваемся и в северо-восточных источниках. В Лаврентьевской летописи при первом упоминании о дворянах в сообщении 1175 г. читаем: «дворане».

А.В. Арциховский и В.Л. Янин в своей публикации под № 531 поместили другую грамоту, важную для исследования и сопоставления с действующими юридическими нормами Древней Руси. Она датируется рубежом XII—XIII вв. Грамота является частным письмом богатой жительницы Новгорода (или Новгородской земли) Анны к своему брату с жалобой на мужа Федора и его кридитора Константина, обвинивших ее в незаконной отдаче в рост денег, которые ей не принадлежали. Обвиняемая была вызвана на предварительное рассмотрение в ближайший погост. Но истец Константин не захотел с ней разговаривать, заявив только, что высылает четырех дворян. «И позовало мене во погосто. И язо приехала, оже онь поехало проце, а рекя тако: Азо солю 4 дворяно по гривене сьбра». Составители переводят отрывок следующим образом: «И позвал меня (т. е. Анну. — Ю.Л.) Коснятин (т. е. истец. — Ю.Л.) в погост, и я приехала, а он поехал прочь, сказав: Шлю 4 дворян по гривне серебра».⁴⁹ Здесь дворянин выступает в своей обычной роли судебного исполнителя, чиновника местного земского суда. Роль, типичная для служебной прослойки феодального государственного аппарата. Грамота № 531 превосходно подтверждает эту функцию дворянства, столь четко определенную в договорах Новгорода с князьями. Следовательно, эта «повинность» служилых феодалов возникла ранее второй половины XIII в. Дворянин стал «судейским чиновником», «судейским исполнителем» в Новгородской земле на рубеже XII—XIII вв.

Отметим, что сбор гривны серебра находит аналогию не только в Уставной двинской и Новгородской судной грамотах. Существовал и частный акт, юридические постановления которого распространялись как раз на новгородскую периферию. Это жалованная тарханная несудимая грамота великого князя Василия Васильевича Темного старорусским тонникам (рыболовам) от 50—60-х гг. XV в. В ней указано, что она дана по «старым грамотам» Дмитрия Ивановича и Василия Дмитриевича, т. е. деда и отца нынешнего великого князя. Грамота содержит все прежние установления, возникновение которых относится к началу XIV в. Документ сохранил следующие постановления: «А без меня, без великог(о) кн(я)зя, не судит (и) никому, или без наместника. А звати их с осеннег(о); Николина дни до середохрестья. А позовнику взяти гривна ездов». Из приведенного документа становится ясно, за что дворянин или подвойский получал гривну серебра. Она полагалась ему за «езд». Другими словами, это была плата за приезд и вызов в суд, к наместнику, к администрации. Гривна предназначалась на дорожные расходы, которые платил ответчик.⁵⁰ Итак, с уверенностью можно утверждать, что в своем письме Анна сообщает брату, что истец послал за ответчиком четырех дворян, каждому из которых нужно было уплатить ее семейству по гривне. Интересно, что эта «такса» по традиции существовала много лет, в XIV и XV вв.

Большой интерес вызывают наблюдения над идеологией представителя феодального класса, его низшей прослойки. Эти наблюдения можно сделать на основе анализа сохранившегося памятника феодальной раздробленности — «Слова» и «Моления Даниила Заточника». Произведение постоянно привлекает нашу историографию.⁵¹ Была сделана и попытка истолковать идеологию автора памятника.⁵² Так, И.У. Будовниц пришел к выводу, что в «Молении» впервые прозвучал голос молодого дворянства, выступавшего с требованием сильной и грозной княжеской власти, опирающейся не на бояр, а на преданных своему государю «множество воев».⁵³ Видимо, давать столь безапелляционное объяснение очень сложному и многоплановому памятнику нельзя по ряду причин. Никакой антибоярской тенденции нет в ранней редакции памятника. Что касается требования сильной княжеской власти в период расцвета феодальной раздробленности, то это определенная модернизация эпохи и, следовательно, фактическая ошибка. Идея поддержки дворянством царской или великокняжеской власти (а не власти провинциального князя, приглашенного княжить все тем же новгородским или переяславским боярством), как ее формулирует И.У. Будовниц, характерна для эпохи Русского централизованного государства и даже для времени зарождения абсолютизма, т. е. XVII — начала XVIII в. Все это заставляет с очень большой осторожностью и вниманием отнестись к социальному содержанию реалий, терминов и понятий, которые мы встречаем в памятнике. Только с постоянным вниманием к их значению, с обязательным учетом общих социально-политических процессов феодальной раздробленности возможен анализ памятника.

«Слово Даниила Заточника» — это произведение, несущее в себе очень четкую и ясную идейную нагрузку, заключенную в блестящую форму великолепных притч и афоризмов. Оно превосходно отражает классовую сущность древнерусского общества. Картина социального неравенства — это именно тот фон, на котором проистекает дискуссия Даниила со своим адресатом — оппонентом. Автор мыслит и оперирует в своем произведении категориями феодального общества. Для него такие понятия, как «богатый», «бедный», — отнюдь не пустой звук. Даниил превосходно знает отношение классового общества к этим прослойкам. Обращаясь к своему адресату, автор пишет: «Зане, господине, богат мужь везде знаем есть и на чюжеи стране друзи держить; а убог во своеи ненавидим ходить. Богат возглаголеть — вси молчат и вознесут слово его до облак; а убогии возглаголеть — вси нань кликнуть». Естественно, что после такой преамбулы Даниил делает вывод: «Их (т. е. богатых. — Ю.Л.) же ризы светлы, тех речь честна».⁵⁴

Жалуясь на судьбу, автор противопоставляет своему собственному положению участь князя, живущего в довольстве. В отличие от предыдущей притчи, где констатируется моральное превосходство богатого над бедным, в настоящем афоризме дается картина более «вещественная»: материальное убожество бедного Даниила и комфорт и довольство князя. Автор обращается к адресату: «Но егда веселишися многими брашны, а мене помяни, сух хлеб ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена; егд[а] лежиши на мяккых постелях под собольими одеялы, а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа, и каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе».⁵⁵

Но бедность в классовом обществе — не только бесправие и зависимость, нужда и голод, но и потеря социального лица, сословной принадлежности, отсутствие друзей и близких, которые отворачиваются и уходят от несчастного бедняка, от неудачника. Поразительную картину по своему реализму дает Заточник: «Друзи же мои и ближнии мои и тии отврогошася мене, зане не поставих пред ними трепезы многоразличных брашен. Мнози бо дружатся со мною, погнетающе руку со мною в солило, а при напасти аки врази обретаются и паки помагающе подразити нози мои; очима бо плачются со мною, а сердцем смеют ми ся».⁵⁶ Тут, как видим, нет и следа христианской морали с проповедью помощи ближнему. Перед нами картина, если не сказать фотография, всемогущего антагонистического общества. Какой же вывод делает член этого общества, нарисовав такую картину? «Тем же не ими другу веры, ни надеися на брата».⁵⁷ Видимо, лучшей формулировки не найти.

Подобные страшные картины, естественно, заставляют с большим пониманием отнестись к автору, который с упреком пишет князю о постигших его бедах, опять сравнивая свое положение и положение патрона. Этот афоризм благодаря своему емкому содержанию и форме, приближающейся к пословице, стал классическим в древнерусской литературе: «Зане, господине, кому Боголюбиво, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне чернеи смолы; кому Лаче озеро, а мне на нем седя плачь горкии; и кому ти есть Новъгород, а мне и углы опадали, зане не процвите часть моя».⁵⁸

Итак, ничего страшнее бедности в этом обществе, в котором находится Даниил, нет. Положение автора «Слова», видимо, усугубляется еще тем, что он живет в ссылке. Спасение свое Даниил видит только в милости князя. Его патрон один может вернуть автора «Слова» в общество, даровать ему статус равноправного его члена. Только милость князя — выход для Даниила из создавшегося положения: «Но не возри на мя, господине, аки волк на ягня, но зри на мя, аки мати на младенец. Возри на птица небесныа, яко тии не орють, не сеють, но уповають на милость Божию; тако и мы, господине, жалаем милости твоея».⁵⁹ И далее: «Княже мои, господине! Избави мя от нищеты сея, яко серну от тенета, аки птенца от кляпци, яко утя от ногти носимого ястреба, яко овца от уст лвов».⁶⁰ Княжескую милость Даниил сравнивает с единственным источником жизни — с дождем, оплодотворяющим землю: «Тем же вопию к тобе, одержим нищетою: помилуи мя, сыне великого царя Владимера, да не восплачюся рыдая, аки Адам рая; пусти тучю на землю художества моего».⁶¹

Заточник — истинный поэт, когда речь идет о княжеской, господской милости, о получении материальных благ от своего господина (князя или боярина). Щедрый господин ассоциируется у него с красочными художественными образами, поражающими афористичностью сравнения: «Зане князь щедр (на милость. — Ю.Л.), аки река, текуща без брегов сквози дубравы, напаяюще не токмо человеки, но и звери; а князь скуп, аки река во брезех, а брези камены: нелзи пити, ни коня напоити». Такого же сравнения заслуживает и сюзерен (господин) меньшего ранга — боярин. Он сравнивается также с источником, не с рекою, а с колодцем, откуда можно при доброте боярина черпать милости: «А боярин щедр, аки кладяз сладок при пути напаяеть мимоходящих; а боярин скуп, аки кладязь слан».⁶² И все же, что имеет в виду автор, так много проповедующий о милостях своих господ, под понятием «милость»? Что означает оно для Заточника? Думается, что он сам достаточно четко объясняет его. Рядом с рассуждениями о щедрости господ читаем: «Доброму бо господину служа, дослужится слободы, а злу господину служа, дослужится болшеи роботы».⁶³ Итак, здесь понятие «милость» является эквивалентом термина «слобода». Что же представляет собой это название? Слово «слобода» (другой вариант в тексте — «свобода») обозначает сельское поселение.⁶⁴ Видимо, пожалование князя или другого крупного феодала заключалось в слободе, в земельной собственности и в людях, жителях поселений, возможно, уже несвободных, т. е. крепостных. Приведенная выше цитата имеет непосредственное продолжение, развивающее положение о слободе, которое очень характерно для владельца имения, земельной собственности и усадьбы. Заточник пишет: «Не имен собе двора близ царева [княжа — Т.] двора и не дръжи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь трепетицею (т. е. тряпицею, тряпкой. — Ю.Л.) накладен, и рядовичи его аки искры. Аще от огня устережешися, но от искор не можеши устеречися и сождениа порт».⁶⁵ Итак, перед нами владелец собственности, имеющий ее в «держании». Термин — чрезвычайно интересный и показывающий вполне отчетливо на феодальное держание слободы. Вероятно, можно сделать следующий вывод. Князь, боярин, вообще господин награждают своей милостью, не только золотом и серебром. Эта милость может быть и «слободой», которая жалуется сюзереном. Она дается в феодальное держание. Этот термин эквивалентен понятию «держание» в Западной Европе. Предмет пожалования — «слобода». Именно та «слобода», которую упоминают новгородские документы XIII в. и летописи эпохи феодальной раздробленности.

Отметим еще одно весьма важное обстоятельство. Что такое крепостная зависимость, закабаление, Даниил Заточник знал превосходно. Так, совершенно четко он рисует сцену продажи отцом своих детей: «Не у кого же умре жена; он же по матерных днех нача дети продавати. И люди реша ему: "Чему дети продаешь?" Он же рече: "Аще будуть родилися в матерь, то, возрошьши, мене [пр]одадут"».⁶⁶

Интересно, что Заточник в позднейшей редакции памятника проявляет интерес к некоторым понятиям, характерным для всей прослойки «служилых слуг» в целом. На это указал еще Б.А. Романов. В своей книге он писал: «Заточник XIII в. и выступает с заявкой князю не только личного права на "милость", но уже и группового на "честь": "Княже мои, господине! Всякому дворянину имети честь и милость у князя"».⁶⁷

Памятник рисует перед нами развитое классовое общество. Самое страшное, что может испытать человек, — это бедность. Подобное состояние лишает его друзей, родственников, пристанища. Более того, он теряет свое социальное лицо, свое место в обществе. Благо, счастье — это богатство, собственность, село, «свобода», которую получают «заточники» в держание за свою службу. Источник подобного благоденствия — князь. Он (или боярин) единственный, кто может осчастливить Заточника. Надо прийти к выводу, что памятник в основном сконцентрировал и превосходно отразил идеологию развивающейся мелкой, служилой, низшей прослойки феодального общества.

Подведем итоги. Прежде всего несколько наблюдений по методике исследования. При рассмотрении таких вопросов, как генезис и эволюция социальных групп, необходимо предельно тщательно производить анализ нарративных и актовых источников, стремясь к использованию всех текстов. Этого требует анализ терминов, понятий, названий. При текстологической сверке необходимо постоянно фиксировать взаимозаменяемость терминов, а также производить, когда это возможно, проверку сравнений путем привлечения синхронного или близкого по времени текста другой редакции. Это позволяет установить степень и время заменяемости, возникновение синонимов, зарождение эволюции терминов и их смыслового значения. При использовании перечисленных особенностей методики исследования можно с полным правом утверждать, что нарративные и актовые источники дают новый интересный материал и могут служить при изучении генезиса дворянства.

Анализ источников, летописных и актовых, позволяет установить следующее. Термин «дворянин» вначале обозначал слугу крупного феодала. Этот слуга жил при дворе своего господина. Как уже оформившаяся социальная группа дворянство выступает во второй половине XII в. Следовательно, ее появление надо отнести ранее этого времени. Дворянин — член «младшей» княжеской дружины, а впоследствии «двора». В конце XII — начале XIII в. он выполняет разнообразные функции. Дворянин — военный слуга (рыцарь) крупного феодала, управляющий его хозяйством, член административного управления и исполняющий роль судебного чиновника и полицейского.⁶⁸ Документально зафиксировано, что в начале XIII в. в некоторых землях Древней Руси (например, во Владимиро-Суздальском княжестве) корпорация местных дворян принимала участие во всеземских соборах (законодательных органах). Термин «дворянин» или его синонимы встречаются в русских источниках как северо-западного и северо-восточного, так и южнорусского и западнорусского происхождения. В XIII в. эта социальная группа (как и термин) распространилась повсеместно на всей территории Древней Руси. За свою службу дворянин получал вознаграждение в виде денежного или земельного жалования. Дворянин был земельным собственником. Он мог приобретать и держать села и рабочую силу — смердов. Последних он покупал или кабалил и мог «сводить» на свою землю. Все это позволяет сделать вывод, что истории дворянского класса, сыгравшего столь значительную роль в России, предшествовала история вначале небольшой социальной группы, чья долгая и сложная эволюция растянулась почти на весь период феодальной раздробленности.

Примечания

1. Тихомиров М.Н. Условное феодальное держание на Руси XII в. // Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия: Сб. статей. М., 1952. С. 101—104 и др.

2. Назаров В.Д. «Двор» и «дворяне» поданным новгородского и северо-восточного летописания (XIII—XIV вв.) // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978. С. 104—123; Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 94—97 и др.; Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 207—213 и др.

3. Это заметили и наши лингвисты. А.С. Львов в специальном разделе («Общественно-политическая лексика») своей монографии рассматривает наиболее распространенные категории феодального класса IX — начала XII в., кроме понятия «дворянин» (см.: Львов А.С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975. С. 179—252). Подобное отсутствие термина вполне естественно. Сплошная проверка текстов «Повести временных лет», актов и Краткой редакции Русской Правды, охватывающих историю 250-летнего существования Киевской Руси, показывает, что такого слова, как «дворянин», не было.

4. Так, слово «детский» вполне может быть эквивалентом понятию «дворянин». Приведем лишь два примера. В Лаврентьевской летописи под 1097 г. читаем: «Василко же всед на конь поеха, и устрете и детьскыи [срете отрок — Р., стрете и отрок — А.] его, и поведа ему глаголя: "Не ходи княже хотять тя яти"». — Здесь и далее пунктуация наша. Как видим, здесь значение слова «детьскыи» совпадает вполне со смысловой нагрузкой слова «дворянин». Более того, Радзивиловская летопись и Академический список дают варианты «отрок». Это слово, так же как и «дворянин» и «детьскыи», обозначает княжеского слугу, оказывающего услуги своему господину в политических делах, или должностное лицо при судопроизводстве. Последнее видно из текста ст. 86 Пространной редакции Русской Правды: «А железного платити 40 кун, а мечнику 5 кун, а пол гри(вны) детьскому» (ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 258; Правда Русская. М.; Л., 1940. Т. I. С. 113).

5. Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967. С. 69—86.

6. ПСРЛ. Т. I. Стб. 369—370.

7. Там же. Примеч. «б».

8. Лимонов Ю.А. Летописание... С. 158.

9. Летописец Переяславля Суздальского // Изд. К.М. Оболенским. М., 1851. С. 84.

10. НПЛ. С. 51.

11. Там же. С. 54.

12. Там же. С. 52, 53.

13. Лимонов Ю.А. Летописание... С. 125—128 и др. — См. также «Схему северо-восточного летописания XIII в.» (там же. С. 186; ср.: Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. М., 1965. С. 148—150).

14. НПЛ. С. 58.

15. См. подробнее: Лимонов Ю.А. Летописание... С. 115, 118.

16. См. «Схему северо-восточного летописания XIII в.»: там же. С. 186.

17. ПСРЛ. Т. I. Стб. 568.

18. Там же. Стб. 477, 478, 568.

19. ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. С. 536.

20. Очерки истории СССР: Период феодализма (IX—XV вв.). М., 1953. Ч. II. С. 66.

21. Кочин Г.Е. Сельское хозяйство на Руси конца XIII — начала XVI в. М.; Л., 1965; Тихомиров М.Н. Условное феодальное держание...

22. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. С. 9, 10. — Далее: ГВНП.

23. ГВНП. С. 11.

24. Там же. С. 15.

25. Там же. С. 9—11 и др. — Словари дают несколько значений слова «держать», в том числе и те, которые указаны выше (Словарь русского языка XI—XVII вв. М., 1977. Вып. 4 (Г—Д). С. 224. — Далее — Сл. РЯ XI—XVII вв.). Г.Е. Кочин пишет: «Держати за церковное за митрополичье — пользоваться земельным владением на правах условного держания». И далее приводит пример: «Держати ми те земли да и ез по мой живот за церковное и за митропольское, а опосле моего живота ино опять и земля и ез церковное и митрополичье (АЮБ I 720)» (Кочин Г.Е. Материалы для терминологического словаря Древней Руси. М.; Л., 1937. С. 96).

26. ГВНП. С. 15 и др.

27. Там же. С. 11.

28. Составители «Словаря русского языка XI—XVII вв.» об этом слове пишут: «Выводити. 1. Несов. к "вывести"». И далее приводят несколько примеров, в том числе и аналогичный исследуемому: «А из Бежиць, княже, людии не выводити в свою волость, ни из ынои волости Новгородьскои. Гр. Новг. и Псков., 15, 1305 г.» (Сл. РЯ XI—XVII вв. М., 1976. Вып. 3 (В). С. 189). Г.Е. Кочин дает следующие определения этому понятию: «Выводити людей — выводить людей (преимущественно крестьян) из чужого владения в свое». Он приводит значение еще ряда близких терминов: «Вывод учиняти, выводити — высылать, насильственно переселять»; «вывод (чинити) — выводить крестьян из чужого владения в свое» (Кочин Г.Е. Материалы... С. 61). Можно привести еще один пример, несколько поясняющий слово «выводити» в значении «переселения». В 1478 г. новгородцы обращаются к великому князю Ивану III со следующей просьбой: «А Яков Федоров посадник бил челом, чтобы пожаловал князь велики вывода не учинил из Новгородские земли» (ПСРЛ. СПб., 1859. Т. VIII. С. 192).

29. ПСРЛ. Т. I. Стб. 476; М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 144.

30. Петухов Е. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII в. СПб., 1889. Прил., с. 5 (II Поучение Серапиона).

31. Там же. С. 8 (III Слово Серапиона).

32. Не исключено, что новгородские «выведенцы» ранее жили в «Суждальской земле». Интенсивная «эмиграция» из нее, видимо, продолжалась на протяжении ряда лет. Сохранились интересные заметки современника на страницах одного из местных памятников — «Пандектов». В этих записях говорится о страшном голоде в 1269 г. в Суздальской земле, заставлявшем многих уходить для пропитания в Новгородскую землю. См.: Иконников В.С. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. II, кн. 1. С. 952.

33. Лимонов Ю.А. Летописание... С. 114 и др.

34. ПСРЛ. Т. XXV. С. 108.

35. Ср. состав первого в истории Англии так называемого «парламента» в 1265 г., собранного Симоном де Монфором: бароны, епископы, аббаты, а также по два рыцаря (дворянина) от каждого графства, по два горожанина от каждого города и «пяти портов».

36. Модель земского органа всего Владимиро-Суздальского княжества — собора очень напоминает первоначальное образование, которое принято называть английским парламентом (Гутнова Е.В. О значении слова «парламент» (parliamentum) в Англии XIII и начала XIV в. // Средние века. М., 1961. Вып. XX. С. 56—73). О соборах в Древней Руси см. подробно: Пашуто В.Т. Черты политического строя Древнерусского государства // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.Т., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 11—14.

37. Само понятие «дворянин» могло преобразоваться в прозвище, а затем в фамилию. Общеизвестно название новгородского рода Дворяниновых, давших Господину Великому Новгороду тысяцких (предводителей корпорации средних и мелких феодалов, т. е. дворян), а затем и посадников. См.: НПЛ. С. 98, 100, 164, 364 и др.

38. Таблицу терминов служилой прослойки феодального общества составил М.Б. Свердлов (Свердлов М.Б. Генезис... С. 210).

39. Смоленские грамоты XIII—XIV вв. // Подг. к печати Т.А. Сумникова и В.В. Лопатин. Под ред. чл.-кор. АН СССР Р.И. Аванесова. М., 1963. С. 21. — Далее: Смоленские грамоты.

40. НПЛ. С. 86.

41. В «Словаре русского языка XI—XVII вв.» также приведено это сообщение, но в нем допущены грубые ошибки. Во-первых, цитата приведена не полностью, нет начала, выпущено подлежащее, фраза становится бессмысленной, совершенно непонятно, кто кого «водил к кресту», т. е. к присяге, пропущены знаки препинания; во-вторых, оборван конец известия; в-третьих, неверно сделана ссылка на источник: указана стр. 287, тогда как в летописи сообщение находится на стр. 86 (Сл. РЯ XI—XVII вв. Вып. 4 (Г—Д). С. 195, левая колонка, 10—15 строки; ср.: НПЛ. С. 86).

42. Смоленские грамоты. С. 62—63.

43. ПСРЛ. СПб., 1863. Т. XV. С. 215.

44. Там же. Т. II. Стб. 389.

45. Смоленские грамоты. С. 62—63.

46. ПСРЛ. Т. II. Стб. 791.

47. Новгородские грамоты на бересте: (Из раскопок 1962—1976 гг.) / Сост. А.В. Арциховский, В.Л. Янин. М., 1978. С. 150.

48. Пожалуй, эта особенность написания более, чем другие, указывает на известную архаичность документа. Грамоту безусловно надо датировать временем не позднее середины третьей четверти XII в.

49. Новгородские грамоты на бересте. С. 134. — Составители пишут: «Дворянин в данном контексте — судебный исполнитель. Такое значение имеет это слово в Уставной Двинской грамоте 1397 г. ("А кто на кого челом бьет, дворяне и подвоиские позовут суду") и в Новгородской Судной грамоте ("А кто кого позовет в селе позовкою или дворянином, ино дать срок на сто верст две недели"). "По гривени сьбра" можно было бы переводить "по гривне собрать", но вероятнее видеть здесь испорченное "по гривне срьбра". Количество дворян, по-видимому, определено числом обвиненных, которых также было четверо: зять Анны, ее дочь, сама Анна и муж Анны Федор» (там же).

50. Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в. М., 1964. Т. III. С. 29, 30.

51. Помимо обобщающих и специальных литературоведческих и лингвистических работ (История русской литературы. Л., 1980. Т. I. С. 102—106; Лексика и фразеология «Моления» Даниила Заточника. Л., 1981) памятнику посвящены исторические и источниковедческие исследования, а также издан его текст (Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам / Подг. к печати Н.Н. Зарубин. Л., 1932 (далее: Слово); Романов Б.А. Люди и нравы Древней Руси. Л., 1947; Руссов В.М. Историческая основа Моления Даниила Заточника // ТОДРЛ. М.; Л., 1949. Т. VII. С. 410—418; Тихомиров М.Н. «Написание» Даниила Заточника // Там же, 1954. Т. Х. С. 269—279; Лихачев Д.С. Социальные основы стиля «Моления» Даниила Заточника // Там же. С. 106—119; Воронин Н.Н. Даниил Заточник. I. Слово. II. Моление: (Древнерусская литература и ее связи с новым временем). М., 1967. С. 54—101; Рыбаков Б.А. 1) Даниил Заточник и владимирское летописание конца XII в. // Из истории культуры Древней Руси. М., 1984. С. 140—187).

52. Будовниц И.У. 1) Памятник ранней дворянской публицистики: («Моление» Даниила Заточника) // ТОДРЛ. М.; Л., 1951. Т. VIII. С. 138—157. 2) Общественно-политическая мысль Древней Руси (XI—XIV вв.). М., 1960.

53. Будовниц И.У. Памятник... С. 157.

54. Слово. С. 11.

55. Там же. С. 15.

56. Там же. С. 9.

57. Там же.

58. Там же. С. 8.

59. Там же.

60. Там же. С. 12.

61. Там же. С. 11.

62. Там же. С. 20.

63. Там же. С. 19, 20.

64. См. подробно: Кочин Г.Е. Материалы... С. 328. — Б.А. Рыбаков даже указал на сходство рассуждений Даниила Заточника о селах — «свободах» (слободах) с летописной статьей 1192 г. Лаврентьевской летописи, где также упоминаются эти термины в том же значении «слобода», «новопоставленный починок», «каких было много в новоосвоенной Владимиро-Суздальской земле» (Рыбаков Б.А. Из истории культуры... С. 170). Слово «слобода» («свобода») может быть понято не только как поселение (недвижимое имущество), но и как правовое понятие — личная независимость. Тогда сентенцию автора надо понимать как стремление освободиться от юридической зависимости. Это в свою очередь позволило исследователям предположить, что автор — Даниил Заточник — либо холоп, либо «милостник» (министериал) (см., напр.: Свердлов М.Б. Генезис... С. 165; Тихомиров М.Н. Источниковедение истории СССР. М., 1962. С. 117). Думается, что противопоставлять эти две общественные прослойки феодального общества Древней Руси нельзя. Они довольно близки и по своему происхождению, и по функциям. Вот почему Б.А. Романов видел Заточника в разных социальных ипостасях, в том числе и как «милостника», и как холопа. Д.С. Лихачев на основе материалов обеих редакций памятника — и «Слова», и «Моления» — указывает, что Даниил — «холоп или дворянин» (Романов Б.А. Люди и нравы... С. 14, 15, 47—102, 294—304 и др.; Лихачев Д.С. Социальные основы стиля... С. 118). А Л.А. Дмитриев пишет: «Даниил относился к категории княжеских "милостников", которые происходили из самых различных категорий зависимых людей» (История русской литературы. С. 103).

65. Слово. С. 20, 21.

66. Там же. С. 32, 33.

67. Романов Б.А. Люди и нравы... С. 33.

68. Вот почему совершенно верное определение В.Д. Назарова, что дворянин — это лицо, «более или менее постоянно» находившееся при князе и тесно связанное «с функционированием княжеского аппарата власти», надо расширить путем указания и других функций этой феодальной прослойки (Назаров В.Д. «Двор» и «дворяне»... С. 123).

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница