Вече в городах Владимиро-Суздальской Руси

Проблема веча городов Северо-Восточной Руси представляется одной из важнейших. Она связана со становлением и эволюцией феодального строя на территории Владимиро-Суздальской земли, с возникновением городских центров, развитием политических и государственных институтов в этом регионе. Тем не менее трудов, в которых рассматриваются эти вопросы, немного. В общем потоке дореволюционной историографии, посвященной истории веча, нет специальных работ по генезису северо-восточного веча.¹

Одной из наиболее ранних специальных работ, вышедших в советское время, была работа А.Н. Насонова. Он поставил вопрос о генезисе веча в «Суждальской земле». А.Н. Насонов указал на взаимодействие княжеской власти и веча.² В дальнейшем его выводы почти не пересматривались и вошли во многие обобщающие работы.³ В работе Ю.А. Лимонова, посвященной летописанию Владимиро-Суздальской Руси, было высказано несколько замечаний по социальной структуре веча во Владимире.⁴ В 1976 г. вышла статья Н.Н. Воронина, где также поставлен вопрос о владимирском «самоуправлении». По его мнению, основа всего политического и вечевого развития Владимира и Владимирской земли — горожане. Этот термин им не раскрывается. Горожане, по Н.Н. Воронину, действуют как какая-то особая социальная группа.⁵

Обобщающие работы советских историков по истории древнерусского общества и классобразования затрагивали вопросы истории веча в Северо-Восточной Руси. М.Н. Покровский отметил два этапа истории развития веча, причем позднейший этап он называет «городским».⁶ С.В. Юшков также делил историю веча на два периода. Он указывал, что на вече XII, XIII вв. главенствовали феодалы.⁷ Он же пытался доказать, основываясь на статье 1176 г., традиционный патронаж «старых» городов над пригородами, «младшими» городами.⁸ Б.Д. Греков также коснулся известия 1176 г. Он отмечал, что из этого известия «с полной очевидностью вытекает, что, по мнению летописи, собрания в Ростове и Суздале были издавна, что в этих собраниях решающая роль принадлежала старой знати, ростовскому и суздальскому боярству, что знать через эти собрания старшего города до сих пор всегда держала в повиновении пригороды».⁹

О северо-восточном вече упоминается и в обобщающих работах последних лет. В.Т. Пашуто пишет: «Летописец, довольный, что Владимир, будучи новым городом, устоял и защитил епископские владения от ростовского боярства, выступил с обоснованием того, что в местном краю сломан издревле бывший порядок вассального соподчинения городов».¹⁰ Он же отмечает борьбу на вече свободных людей с феодалами и различных феодальных группировок между собой.¹¹

Касается веча на северо-востоке и И.Я. Фроянов. Он приходит к выводу, что цель известия 1176 г. в том, чтобы «оправдать частный случай неповиновения пригорода старшим городам, а не в стремлении подвести "теоретическую базу" под ликвидацию отжившей системы».¹² Его общий вывод о генезисе рассматриваемого института заключается в том, что вече «в Киевской Руси встречалось во всех землях-волостях. С помощью веча, бывшего верховным органом власти городов-государств на Руси второй половины XI — начала XIII в., народ влиял на ход политической жизни в желательном для себя направлении».¹³

Наконец, М.Б. Свердлов, рассматривая общие вопросы истории веча, анализирует статью 1176 г. Он пишет: «...утверждение владимирского летописца (под 1176 г.), согласно которому "новгородци бо изначала, и смолняне, и кыяне, и полочане, и вся власти, якож на думу, на веча сходятся", являлось следствием неправомерного распространения новгородской вечевой практики на известные ему случаи городского веча».¹⁴ Он также указывает, что в этом известии «заключалось одно из обоснований ростовских бояр в их стремлении подчинить Владимир, но это была политическая конструкция, а не обобщение реально существовавших межгородских отношений...».¹⁵ Общий вывод, к которому он приходит, заключается в том, что племенное вече с образованием государства исчезло, «а в наиболее крупных территориальных центрах — городах (правда, не во всех русских землях) вече как форма политической активности городского населения появилось в XII—XIII вв. вследствие растущей социально-политической самостоятельности городов».¹⁶

Настоящее исследование ставит перед собой целью рассмотреть непосредственно ряд вопросов коммунального устройства городов северо-востока Руси. Это прежде всего вопрос о существовании веча в данном регионе, времени его создания во Владимире, Суздале, Ростове, Переяславле и других городах. И, наконец, проблема социальной структуры веча и политическое значение его отдельных групп.

В 1176 г. владимирцы вопреки мнению «старых» городов земли, Ростова и Суздаля, а также всей «Ростовской тысячи», куда входила и часть владимирских бояр, постановили пригласить на стол «собственного» князя. Тем самым они совершили настоящий «государственный» общеземский переворот. Это событие чрезвычайно важно. Оно знаменует создание и официальное провозглашение нового самостоятельного политического образования. Во Владимиро-Суздальской земле появился новый центр. Город Владимир добивается политической самостоятельности. Местный летописец не только не игнорирует, а всячески подчеркивает обособленность города, его независимость, зрелость его политических акций. Рассказывая о том, что владимирцы сумели выстоять семь недель в осаде без внешней помощи и без князя — военного руководителя, клирик Успенского собора, автор летописной статьи, дал великолепную политическую сентенцию по поводу того, что произошло во Владимире: «Безо князя будуще в Володимери граде, толико возложьше всю свою надежю и упованье к святеи Богородице [надежю на бога и на пречистую его матерь — Р.А.] и на свою правду. Новгородця бо изначала и Смолняне, и Кыяне, [и Полочане — Р.А.] и вся власти, якож на дому [думу — Р.] на веча [на вечье — Р.; на вече — А.] сходятся, на что же старейшии сдумають, на томь же пригороди [и пригороди — Р.А.] стануть, а зде город старыи Ростов и Суждаль, и вси боляре хотяще свою правду поставити, не хотяху створити [а не хотяху творити — Р.А.] правды Божья но [божьеа но — Р., божия ино — А.]. "Како нам любо, рекоша, також створим! Володимерь е пригород нашь!"¹⁷ Противящеся Богу и святеи Богородице и правде Божье, слушающе злых человек развратников, не хотящих нам добра, завистью граду сему и живущим [живущих — Р.А.] в нем, постави бо преже градось [град си — Р., град сеи́ — А.] великии Володимер, и потом князь Андреи...».¹⁸

Так что же летописец подразумевает под словом «добро», которого не хотят городу Владимиру и его жителям Ростов и Суздаль? Прежде чем ответить на этот вопрос, столь важный для современников автора рассматриваемого сообщения, необходимо выяснить некоторые понятия. Что, например, подразумевать под такими понятиями, как «ростовци», «суздалци» и даже «владимирци»? Что такое «старейшие» города? Какое соотношение между ними и Владимиром? Как вообще относился в 70-е гг. XII в. горожанин (а клирик Успенского собора — тот же член городской общины) к коммунальным органам власти? Итак, по сути все эти вопросы дублируют вопросы, поставленные для выяснения того, что же понимал современник летописца-владимирца XII в. под понятием «добро».

Необходимо прежде всего рассмотреть понятия «ростовци», «суздалци», «владимирци». Они встречаются очень часто в летописных источниках. Их значение не всегда одинаково. Они могут обозначать разные смысловые категории. В некоторых случаях они определяют даже разные социальные контингенты: обозначают воинские подразделения, воинов, местных бояр, мужей-дворян, феодальное ополчение. Но в большинстве случаев эти понятия имеют в виду жителей города. Более того, при рассмотрении летописного контекста указанные понятия можно дифференцировать. Они могут обозначать вече, вечников, коммунальные органы власти, выборных от них и даже городское ополчение. Следовательно, в каждом отдельном случае летописные определения «суздалци», «владимирци», «ростовци» требуют отдельного рассмотрения, ибо их содержание различно.

В сообщении о владимирском «перевороте» 1176 г. летописец совершенно четко отмечает (и даже акцентирует внимание читателя), что Ростов и Суздаль — города «старые». Это говорит, видимо, не только о том, что они основаны и существуют давно, «старый» обозначает «главный», центр округи, земли. Летописец иллюстрирует свою мысль о центрах интересным сравнением: он упоминает такие города, как Новгород, Смоленск, Киев (Радзивиловская летопись добавляет — Полоцк), наконец, Ростов и Суздаль. В них находятся хорошо развитые коммунальные органы власти. Постановления и решения веча «старших» городов обязательны не только для членов городской общины, но и для «пригородов». Что же это за поселения? «Пригороды» — это «молодые» города, у которых нет веча, законодательного коммунального органа. Они управляются при помощи посадников (наместников), назначаемых вечем «старого» города. Хорошо известна борьба, носившая подчас ожесточенный характер, между такими крупными экономическими и культурными центрами Европы, как Новгород и Псков. Последний выступал в роли зависимого члена содружества этих центров. Псков был «новым» городом, «младшим», «пригородом» Новгорода. И вот почему «ростовци» заявляют, что Владимир — «пригород» и обязан подчиниться их требованиям.¹⁹

Когда и как возникло владимирское вече? Оно оформилось окончательно и заявило о своем существовании как высшем органе управления в грозный 1176 г., во время осады Владимира. Но полагать, что оно возникло спонтанно за те семь недель, пока длился приступ города, невозможно. Создание такого института, важнейшего в Древней Руси, — процесс более длительный и сложный. Так заставляет думать практика новгородского и киевского веча. Целый комплекс совершенно конкретных сведений подводит нас к предположению, что процесс образования подобного государственного института также сложился во Владимире не сразу, а постепенно.

Уже через несколько дней после смерти Андрея Боголюбского были приглашены князья по требованию всей дружины «от мала до велика», которая съехалась во Владимир на съезд. Естественно, в этом «представительном форуме» принимали участие и владимирцы. На стол Ростовской земли были призваны Ростиславичи, но кроме них поехали и Юрьевичи. Лаврентьевская летопись так описывает приглашение: «и приехавше ели поведаша речь дружиньню, и сущю ту Михалку Гюргевичю с нима (т. е. с Ростиславичами. — Ю.Л.)... и здумавше сами рекоша: "Любо лихо, любо добро всем нам поидем вси 4, Гюргевича 2, а Ростиславича 2..."».²⁰ Приехавших князей по-разному встретили на северо-востоке. Ростовцы были очень недовольны приездом Юрьевичей: «и слышавше Ростовци негодоваша». Ростиславичи уехали в Переяславль, а Михалко отправился во Владимир, видимо, по приглашению владимирцев (местного веча?). Приглашенный князь сел во Владимир. Но, как подчеркивает сам летописец, вся дружина (и «большая», и «малая», другими словами, представители Ростова, Суздаля и Владимира) присягнула Ярополку Ростиславичу: «а дружина вся видевше князя Ярополка целоваша и утвердившеся крестным целованьем с ним».²¹ В результате Владимир со своим приглашенным князем оказался осажденным «всею силою Ростовьская земля»: «ехаша к Володимерю на Михалка, Михалко же затворися в городе не сущим Володимирцем Володимери [в Володимири — Р.А.], ехали бо бяху по повеленью Ростовець противу князема, с полторы тысяче, и ти тако целоваша крест, приехаша же со всею силою Ростовьская земля, на Михалка к Володимерю, и много зла створиша Муромце, и Рязанце приведоша, и пожгоша около города...».²² Осаждавшие принадлежали к корпорации феодалов всей Ростовской земли (это неоднократно подчеркивает сам летописец — «вся сила Ростовскои земли») — к «Ростовской тысяче». Ею руководили знатнейшие бояре страны, такие как Борис Жидиславич, которые пригласили Ростиславичей. Осажденные владимирцы принадлежали, видимо, к другой какой-то организации. Но к какой? Если город, блокированный превосходящим противником, выдерживает семинедельную осаду, надо полагать, что его защитников сплачивали воинская дисциплина, единство и общность политических взглядов. В какой форме происходил обмен мнениями, находились единые цели, устанавливались единые взгляды и принимались конкретные решения в период, когда политический кризис затрагивал всех жителей города? Ответ может быть лишь один. Подобной формой организации в Древней Руси в 70-х гг. XII в. было только вече. Следовательно, надо допустить, что в этот период в городе действовал такой коммунальный институт, который объединял большинство свободных жителей города. Итак, во Владимире уже сразу после убийства Андрея существовало вече, которое решило пригласить совершенно самостоятельно от Ростова и в противовес ему «своего» князя — Юрьевича. Был сделан вызов всей политической структуре Ростовской земли. Чем этот опыт закончился, известно. Существование веча в середине 70-х гг. XII в. подтверждается конкретными фактами. В летописи сохранилось прямое указание на действие веча именно во Владимире, причем это свидетельство исходит от соперников — Ростова и Суздаля. Сообщая об ожесточенной борьбе, разгоревшейся в конце 70-х гг. XII в., летописец пишет, что владимирцы «не хотяше покоритися Ростовцем [и Суждалцем и Муромцем — Р.А.] зане молвяхуть: "Пожьжем и, пакы ли [а — Р.А.] посадника в немь посадим, то суть наши холопи каменьници"».²³ Оказывается, во Владимире был когда-то посадник, и крайней мерой наказания, которой ростовцы угрожали владимирцам, было восстановление института посадников. Но что такое посадник? Как известно, само понятие «посадник» эволюционировало на протяжении периода феодальной раздробленности от обозначения администратора, назначаемого непосредственно князем для управления, суда, обороны и сбора налогов в небольшие города, до выборного должностного лица, получившего юридически свою власть от веча (как это было в Новгороде). Естественно, ростовцы, угрожая, имели в виду посадника, назначенного непосредственно князем. Метод подчинения той или иной территории при помощи посадников вообще был не нов. Более того, типичный для всей Древней Руси, он применялся неоднократно и на северо-востоке. В 90-х гг. XI в., захватывая территорию «Суждальской земли», Олег Святославич сажал по городам своих посадников. Захватив Владимирскую землю, Ростиславичи в 1176 г., как сообщает летописец, «роздаяла бяста по городом посадничьство Русьскым дедьцким, они же многу тяготу людем сим створиша продажами и вирами».²⁴ Итак, полное подчинение собственной администрации — вот что сулили ростовцы Владимиру. Интересны и другие наблюдения. Само сообщение совершенно конкретно показывает на то, что управление во Владимире во время политического кризиса и междоусобицы 70-х гг. XII в. было не посадническое, а вечевое. Добавим, что во Владимире князь (тот же Михаил Юрьевич) сидел недолго, да и его правление было лишь номинальным. Летописец прямо указывает: «Безо князя будуще в Володимери граде, толико возложьше всю свою надежю и упованье к святеи Богородице и на свою правду».²⁵ Таким образом, ни посадник, ни князь не были во Владимире и не исполняли роль административного органа. Тогда что же могло управлять городом? Только вече. Именно заменить его посадником угрожали ростовцы. Ведь это обозначало полную потерю политической свободы, изменение статуса «вольного», самостоятельного города. Именно вече приглашало Михаила Юрьевича на стол, против которого была вынуждена выступить часть владимирцев — «младшая» дружина.

Совершенно недвусмысленно на существование и юридическую правомочность владимирского веча показывают и следующие факты. Под влиянием голода и стихийных бедствий после семинедельной осады Владимир вынужден был пойти на уступки «старейшим» городам. Осажденные «показали путь» князю Михаилу Юрьевичу. На столе оказался Ярополк Ростиславич. Летописец, сообщая об этом, очень четко указывает на деятельность выборного органа, хотя термин «вече» не употребляет, а оперирует суммарно словом «владимирцы»: «И святая Богородица избави град свои, Володимерци же не терпяче глада, реша Михалку: "Мирися! А любо княже промышляй о собе"».²⁶ Формула изгнания такая же, как и при описании удаления князя после решения веча в Новгороде или Киеве. И далее. Новый князь садится на владимирский стол только после того, как жители города заключат договор со своими противниками — ростовцами, и после того, как он заключит ряд с теми же «владимирцами», т. е. представителями городского самоуправления — веча. «Володимерци утвердившеся с Ростиславичема крестным целованьем, яко не створити има в городе никакого зла, выдоша с кресты противу Мстиславу и Ярополку из города, и вшедшим в город утешиста Володимерце, и розделивше волость Ростовьскую седоста княжить, а Ярополка князя посадиша Володимерци с радостью, в городе Володимери на столе, в святеи Богородице весь поряд положше».²⁷

Приведенное известие показывает на существование веча, деятельность выборной вечевой администрации, ибо другой договаривающейся стороны, с которой мог бы заключить «поряд» Ярополк Ростиславич, в городе просто не было.

Местная летопись весьма образно описывает взрыв возмущения, направленный против Ростиславичей, их бояр и детских, которые грабили город и волость и даже посягнули на имущество главного храма Владимира. Этот взрыв, видимо, привел к созыву веча, на котором бурно обсуждалось создавшееся положение. Характерно, что летопись прямо указывает на подобные обсуждения. Причем ораторы исходили из преамбулы «вольности», т. е. свободы выбора князя, чье поведение, нарушившее ряд с городом, освобождало горожан от присяги на верность: «И почаша Володимерци молвити: "Мы есмы волная (курсив наш. — Ю.Л.) князя прияли к собе, и крест целовали на всемь, а си яко не свою волость творита, яко не творящися седети у нас, грабита не токмо [волость — Р.А.] всю, но и церкви, [а — Р.А.] промышляйте братья!».²⁸ Концовка цитаты превосходно иллюстрирует весь накал страстей, царивших на вечевом собрании. Она буквально передает грозный призыв новгородской вольницы в момент наибольшего негодования против неугодного князя и княжеской администрации.

Вторичное появление Михаила Юрьевича во Владимире также связано с городским самоуправлением, с вече, с заключением ряда между князем и городом.²⁹ А его брат Всеволод прямо указывал своему противнику, Мстиславу Ростиславичу, видимо, намеренно подчеркивая свое положение и гордясь им: «Тобе Ростовци привели и боляре, а мене был с братом Бог привел и Володимерци». Таким образом, по мнению Всеволода (точнее летописца), единственная законная возможность получения стола — это приглашение самого города, его самоуправления, веча «владимирцев».

В критический момент князь во всем зависел от решений городского веча. После неудачной Липицкой битвы в 1216 г. великий князь Юрий Всеволодович прибежал во Владимир, потеряв все свои полки. Прежде всего он собрал вече и стал у него просить помощи. «На утреи же князь Юрьи созва люди и рече: "Братие Володимерци, затворимся во граде, негли отбьемся их (т. е. противников Юрия. — Ю.Л.)". Людие же молвяхуть ему: "Княже Юрьи, с ким ся затворити, братия наша избита, а инии изъимани, а кои прибежали, а ти без оружиа, то с ким станем?"».³⁰ Летописец превосходно рисует картину полнейшей зависимости князя от «братьев» горожан, от веча, воля которого — закон не только для жителей, но и для правителя. Лучшую иллюстрацию зависимости князя от коммунального строя города трудно представить.

Дальнейшее изложение статьи также интересно, ибо еще раз подтверждает существование договорного начала между вечем, городом и князем. «Князь Костянтин поиде в Володимерь, и сретоша и за градом весь священьничскыи чин и людие вси, и седе в Володимери на столе отчи, и в тои день князь Костянтин одари князи и боляре многыми дары, а Володимерци води ко кресту».³¹

Интересно, как вообще относился к вечу житель города Владимира в 70-е гг. XII в. Реакция на действия этого органа власти коренного владимирца — клирика Успенского собора, автора летописных известий, — зафиксирована в местном своде 1177 г. Приведенная выше цитата о борьбе Владимира с Ростовом и Суздалем показывает, что владимирцы относились к этому институту с должным уважением, рассматривая его как символический и фактический показатель территориального и государственно-земского суверенитета. Но не только чрезвычайно интересная и характерная сентенция, помещенная в летописной статье 1176 г., отражает отношение владимирцев к вечу. Есть и другие. Под 1169 г. в рассказе о неудачном походе «низовских» ратей против Новгорода находим сентенцию, направленную против «гордых», «независимых» и «свободных» новгородцев, которые из-за своего строптивого характера совершили страшный грех, переступили крестное целование, которое скрепляло их договоры и узаконения со «старыми князями», и так жестого обошлись с потомками этих князей. В известии читаем: «сия люди Новгородьскыи наказа Бог, и смери я дозела [РА бог и (А нет и) смири (А смиря) я до земли; в Р. было сначала написано: до конца земли] за преступленье крестное, и за гордость их наведе на ня, и милостью своею избави град их, не глаголем же прави суть Новгородци, яко [зане — Р.] издавна суть свобожени Новгородци, прадеды князь наших, но аще бы тако было то велели ли им преднии князи крест преступити [преступати — Р.А.] или внукы, или правнукы соромляти, а крест честныи целовавше, ко внуком их, и к правнуком то преступати, то доколе Богови [бог — Р., богу — А.] терпети над нами, за грехы навел и наказал по достоянью рукою благоверного князя Андрея».³²

Сентенция полна критики в адрес Новгорода. То, что владимирский летописец осуждает «новгородскую гордыню», совершенно естественно. Интересно другое. Автор сообщения вполне понимает и приемлет как должное вечевое правление Новгорода и его свободу. Тема осуждения идет по линии констатации неблагодарности новгородцев, которые были «свобожени» «старыми князями», получили от них «уставы» и льготы, но не стали относиться с должным уважением и благодарностью к потомкам этих князей (к тому же Андрею Боголюбскому). Летописец превосходно понимает, что такое вечевое «устроение», что такое политическая свобода. Он с полным пониманием и уважением относится к «свободным» новгородцам. За это он их не осуждает.

Итак, жалоба, упрек, предсказание всех кар за неблагодарность, не за вече, за политическую свободу. Может быть, это еще более отчетливо прозвучало в Лаврентьевско-Троицком источнике Московского летописного свода 1480 г.: «И не глаголем: "Прави суть Новогородци, яко издавна свобожени суть от прадед князь нашых"».³³

Когда же возникло владимирское вече? Из вышеупомянутого летописного известия конца 70-х гг. XII в., передающего угрозу ростовцев владимирцам, видно, что во Владимире долгое время существовала система посадников. Город был основан в 1108 г. Естественна предположить, что вече тогда не существовало. В городе находился посадник, собиравший налоги, таможенные пошлины, исполнявший роль судьи и воеводы. Рост поселений в пригородной округе, колонизация всего Залесского края и ряд других факторов постепенно привели к тому, что появились два диалектически связанных между собой класса-антагониста: крестьяне и феодалы. Последние в силу своих корпоративных и социальных интересов влились в «Ростовскую тысячу», объединившую всех феодалов на северо-востоке Руси. При выборе Андрея летом 1157 г. на стол в качестве совещательных членов присутствовали владимирская и переяславская «младшие» дружины. Были ли в этот период какие-либо зачатки коммунального управления Владимира, сказать трудно. Во всяком случае во время первых лет правления Андрея Боголюбского город рос исключительно интенсивно. Этому способствовали оживленное строительство городских зданий, интенсивная торговля, как внутренняя, так и внешняя (межземская и международная), развитие ремесел. Фактическое перенесение центра Ростовской земли во Владимир еще более увеличивало население города. Рост численности жителей безусловно вел к изменению их социальной психологии, к росту самосознания, к стремлению к коммунальным свободам. Возник наглядный пример действия диалектического закона о единстве и борьбе противоположностей. Чем больше Андрей Боголюбский, проводивший политику самовластия, укреплял и населял Владимир, тем сильнее жители стремились к городским вольностям. Неизбежно эти взаимосвязанные силы должны были прийти к столкновению. Пожалуй, первым таким случаем было отношение к епископу Феодору. Летопись чрезвычайно осторожно трактует события. Но сквозь осуждение «лживого Феодорца» можно уловить осуждение и политики Андрея, поддерживавшего его. Церковник, кому принадлежит авторство рассматриваемого сообщения, концентрирует внимание читателей на бедах, постигших храм Богородицы, тем не менее некоторые факты о положении города в этот момент попали в статью 1169 г. Так, чудо, которое «створи Бог и святая Богородица», заключалось в изгнании Феодора из Владимира, а только уж потом из «всея земля Ростовьская». Осуждение владыки строится также по аналогичному плану: на первом месте находится перечисление его вины перед городом. Феодор «церкви все в Володимери повеле ("повеле" вставлено издателями летописи. — Ю.Л.) затворити и ключе церковные взя, и не бысть ни звоненья ни пенья по всему граду».³⁴

Если в приведенных выше фрагментах нет и намека на существование веча или какого-либо городского самоуправления, то отрицать наличие самосознания горожан (а летописец был клириком, жившим во Владимире), четкую формулировку интересов города и обид, нанесенных ему, не представляется возможным. Свои выгоды, значение и, может быть, уже какие-то коммунальные гражданские права (?) горожанин, сделавший запись о событиях 1169 г., знал превосходно. Перечисляя злодеяния алчного владыки, летописец с пафосом описывает мучения, которым подверглись жители города и волости: «Много бо пострадаша человеци от него, в держаньи его (т. е. Феодора. — Ю.Л.), и сел изнебывши и оружья, и конь, друзии же и роботы добыша, заточенья же и грабленья, не токмо простьцем, но и мнихом, игуменом и ереем, безмилостив сыи мучитель, другым человеком головы порезывая и бороды, иным же очи выжигая и язык урезая, а иныя распиная по стене, и муча немилоствне, хотя исхитити от всех именье, именья бо бе не сыт акы ад».³⁵ Подобное перечисление с абсолютной точностью указывает, кто же подвергся репрессиям корыстолюбивого владыки: представители церкви (об этом прямо говорит летописец), а также вассалы владыки, бывшие «в держаньи его», т. е. местные феодалы Владимира и округи. Но, кроме того, были и другие категории. Летописец указывает, что люди лишались «именья», другими словами, имущества. Кроме феодалов и церкви во Владимире была другая имущая прослойка, обладавшая немалым достатком и весьма ясно сознававшая свои сословно-классовые интересы (которые ровно через 10 лет с оружием в руках она стала защищать). Речь идет о купечестве. Именно оно, несмотря на благоприятное отношение Андрея Боголюбского, видимо, подверглось нападению владыки. Наконец, летописец прямо пишет о «простецах», т. е. о людях низкого звания, которых пытал епископ. Трудно представить, чтобы с целью обогащения владыка репрессировал нищих или неимущих смердов. Видимо, летописец имеет в виду людей состоятельных, но не знатных. Недаром они упоминаются в перечислении после феодалов и в то же время противопоставляются церковникам: «заточенья же и грабленья не токмо простьцем, но и мнихом, игуменом и ереем». Вне всякого сомнения, летописец пишет о богатых, но не знатных людях: купцах, состоятельных ремесленниках, живших во Владимире. Только их (а не феодалов и служителей церкви) Феодор мог лишать личной свободы, кабалить, другими словами, насильно превращать в своих холопов. Именно об этом и пишет летописец: «друзии же и роботы добыша». Как видим, все прослойки городского населения натерпелись от лихого владыки. Поэтому не случайно столь враждебная запись помещена в летописи. Интересно и другое. Тенденциозность направлена не столько персонально против Феодора, сколько против него как носителя самоуправства, абсолютной и бесконтрольной власти, самовластия. Итак, возникает весьма симптоматичная ситуация: летописец (как горожанин, член коммунального общества) выступает против самовластия своего епископа, которого поддерживал (и, видимо, почти до конца) князь, властитель этого города, также претендующий на собственную самовластную политику и осуществлявший ее не только во Владимире, но и во всей Руси. С полным правом можно утверждать, что, осуждая епископа Феодора, летописец осуждает и князя Андрея.³⁶ Летописец против самовластия. Но тогда за что же он? Видимо, этот горожанин за иной какой-то порядок, противоположный деспотии и самовластию своего духовного сеньора и светского.

Картина отношений между горожанами и сеньорами города Владимира, нарисованная летописцем, в достаточной степени отразила весьма высокую степень самосознания рядового свободного владимирца (мелкого феодала, рядового купца, обыкновенного священника или монаха, самостоятельного ремесленника). Но об организации самоуправления, веча сведений нет. Правда, у летописца как будто есть намек на общие политические стремления всех жителей края, направленные против Феодора. (Бог, «видя бо виде озлобленье людии своих сих кроткых Ростовьскыя земля от звероядивого Феодорца», удалил епископа). Как видим, общность цели у «кротких людей» налицо, они добились, что Феодору в Киеве отрезали язык, выкололи глаза, отрубили правую руку. Просвещенный византиец митрополит Константин казнил опального владыку по обычаю своей родины. Финал всей этой трагедии, пожалуй, показывает на возросшую мощь горожан. Они вкупе с другими городами (Ростовом и Суздалем) выступили против своего князя (Андрей, несмотря на все попытки летописца завуалировать его позицию, видимо, почти до конца выступал в поддержку Феодора). Надо думать, что такая акция, рассчитанная на прямое противоборство, предполагает организованное сопротивление. И тем не менее подобная логическая конструкция оставалась бы предположением, если бы не одно сообщение владимирской летописи. Речь идет об убийстве Андрея Боголюбского. В нем участвовали княжеские слуги — дворяне и милостники. Заговор был организован ростовскими боярами. Его поддержала и часть «младшей» дружины — боголюбский полк, например. Но в «думе той», т. е. в заговоре, участвовала и какая-то часть владимирцев. На это прямо указывает Ипатьевская летопись. Причем основная часть владимирцев держалась дружественного нейтралитета: «и рекоша Володимерьци: "Да кто с вами в думе, то буди вам, а нам не надобе"».³⁷ Кого имели в виду «Володимерьци», понятно. Это были все те же военные слуги князя — дворяне и бояре. Феодалы владимирские были связаны корпоративной дисциплиной, общностью целей со всей «Ростовской дружиной». Но кто были эти «Володимерьци»? Безусловно, это были не частные лица. Боголюбскому полку надо было отвечать также от имени всего города. И если эти «Володимерьци» столь авторитетно советовали найти себе союзников среди жителей Владимира, которые участвовали в заговоре, а сами гарантировали дружественный нейтралитет, то, следовательно, они были правомочны на подобное заявление и выступали от организованной силы — городского самоуправления. Но подобное учреждение вряд ли могло возникнуть без веча. А следовательно, оно существовало во Владимире. Насколько городское самоуправление было авторитетно, можно судить хотя бы потому, что «Володимерьци» (этим обобщенным понятием летописец обозначает местную выборную городскую администрацию) велят церковникам похоронить труп князя. Без этого постановления Андрей лежал непогребенным несколько дней, а местное владимирское духовенство совсем не было обеспокоено тем, что тело их щедрого благодетеля и патрона едва не стало добычей псов. В той же Ипатьевской летописи читаем об этом приказе: «рекоша Володимерце игумену Феодулови».³⁸ И далее в Лаврентьевской: «Феодул же Игумен святое Богородици Володимерьское с клирошаны с Луциною чадью и с Володимерци, ехаша по князя в Боголюбое, и вземше тело его в 5 день, в четверк».³⁹ Все это заставляет прийти к выводу о существовании в этот период (июнь 1174 г.) местного городского самоуправления, местной администрации, а следовательно, и выборности их, которая не могла проистекать в иной форме, кроме веча. Никакая другая форма власти в этот момент во Владимире просто не существовала. Вся администрация Андрея («мечники, детские, посадники») была перебита, их имущество разграблено не только местными жителями (теми же владимирцами), но и крестьянами («и ись сел приходяче грябяху», «и разиидошася и вьлегоша грабить, страшно зрети») ,⁴⁰ А Новгородская первая летопись прямо сообщает о разгроме княжеской администрации и мятеже: «И велик мятеж бысть в земли тои, и велика беда, и много паде голов, яко и числа нету».⁴¹

Все это позволяет сделать вывод о времени возникновения веча во Владимире. Видимо, оно появилось не позднее 60-х гг. XII в. К 1174 г., к моменту смерти Андрея Боголюбского, оно не только существовало, но и уже имело, судя по той роли, которую играло в последующей междоусобице, определенные традиции управления городом. На это указывает и общность цели, стремлений владимирцев в известии о владыке Феодоре в 1169 г. Возникновение веча падает на период интенсивного роста города, усиления его значения и превращения в столицу Ростовской земли. Как ни парадоксально, переезд князя во Владимир привел к возникновению в городе коммунальных органов власти и к уничтожению института посадничества.

Летописные источники показывают, что вече и городское самоуправление во Владимире существовали многие десятилетия. Наиболее рельефно их роль выступает в период общеземских кризисов — междоусобиц, военных действий, осад города, смены князей. Так, после разгрома Владимиро-Суздальской Руси и гибели Юрия Всеволодовича на Сити на стол сел его брат Ярослав, заключивший в 1238 г. ряд с городом. В Лаврентьевской летописи читаем: «Ярослав сын Всеволода великого седе на столе в Володимери. И бысть радость велика хрестьяном ихже избави Бог рукою своею крепкою от безбожных Татар, и поча ряды рядити, якож пророк глаголет Богове суд твои церкви дажь, и правду твою сынови царстви, судити людем твоим в правду, и нищим твоим в суд, и потом утвердися в своем честнемь княжении».⁴² Как видим, порядок, традиция — князь заключает договор с городом, несмотря на страшный разгром, — не были нарушены. Ровно через сто лет после зарождения веча во Владимире, в 1262 г., оно призвало горожан к восстанию против иноземных захватчиков — татаро-МОНГОЛ.⁴³

На северо-востоке Руси, во Владимиро-Суздальской земле, институт веча существовал не только во Владимире. Несмотря на скудость источников (а также их тенденциозность: вторая половина XII — начало XIII в. — почти сплошь владимирские известия), можно с полным правом утверждать, что города Ростовской земли не только знали вече, но и имели давнюю традицию его деятельности, уходившей корнями едва ли не в первую половину XI в.

Прямое указание на существование веча «старых» городов — Ростова и Суздаля находим в знаменитой сентенции владимирского сводчика по поводу вечевых традиций. В концовке этого фрагмента читаем: «город старый Ростов и Суждаль, и вси боляре хотяще свою правду поставити, не хотяху створити правды Божья, но "како нам любо, рекоша, також створим! Володимерь е пригород нашь!"».⁴⁴ Как видим, угроза вернуть Владимир в старое правовое состояние, низвести его в положение чуть ли не частновладельческого города исходила помимо бояр, членов «Ростовской тысячи», и от «старых» городов — Ростова и Суздаля. Речь идет о вече этих центров княжества. Что летописец имеет в виду именно этот правовой институт, вполне определенно показывает противопоставление выражения «город старый Ростов и Суждаль» словам «все бояре». Автор сообщения подчеркивает их различие. Город — это не бояре. Абсолютно тождественные формулировки, подтверждающие, что летописец превосходно различает бояр и городское самоуправление — вече Ростова, находим в статье 1177 г., повествующей о попытке бывшего центра княжества получить собственного князя. «В то же лето приведоша Ростовци и боляре Мстислава Ростиславича из Новагорода рекуще: [ему — Р.А.] поиди княже к нам...».⁴⁵ Совершенно четко расшифровывает эти понятия сам Всеволод Юрьевич, обращаясь к своему сопернику Мстиславу: «Брате! Оже [аже — Р.А.] тя привели старейшая дружина, а поеди Ростову, а оттоле мир возмеве. Тобе Ростовци привели и боляре, а мене был с братом Бог привел и Володимерци...».⁴⁶ Итак, бояре и город Ростов (точнее, ростовские горожане) и его орган управления — не тождественные политические силы.

В междоусобице середины 70-х гг. XII в. чрезвычайно активно, так же как «Ростовская тысяча», действует вече «старых» городов. Оно приглашает на стол Ростиславичей два раза, борется с кандидатурами владимирцев — Михаилом и Всеволодом Юрьевичами. Тем не менее необходимо отметить, что политические концепции горожан не всегда совпадали с целями феодалов. Нужды городов были далеки от требований бояр. Ростовские горожане, например, подобно владимирским, через некоторое время стали недовольны правлением Ростиславичей. Более того, возможно, Ростов и выступил бы против неумной и корыстолюбивой политики этих князей, если бы не собственные феодалы. Летописец указывает, что владимирское вече «послашася к Ростовцем, и к Суждалцем являюще им свою обиду, они же словом суще по них, а делом далече суще, а боляре князю того держахутся крепко».⁴⁷ Иногда мнения и политика ростовского веча не совпадали с мнением суздальского веча. Оно занимало собственную позицию, менее жесткую, чем позиция веча в Ростове. Так, после победы владимирцев и их кандидата на стол Михаила в 1176 г. суздальское вече выступило в роли инициатора переговоров, как бы сыграв роль посредника между Владимиром и Ростовом. «Потом же прислашася к Михалкови князю Суждалци рекуще: "Мы, княже, на полку (т. е. на поле брани. — Ю.Л.) томь со Мстиславом не были, но были с ним боляре, а на нас лиха сердца не держи, но поеди к нам". Михалко же еха в Суждаль [с братом Всеволодом — Р.А.] ии — Суждаля Ростову и створи людем весь наряд, утвердився крестным целованье с ними и честь возма у них, и дары многы у Ростовець...».⁴⁸ Из этого отрывка видны основные функции ростовского и суздальского веча, их традиционная роль контрагента при заключении ряда («наряда», как упорно его называет владимирский летописец) между князем и «людьем» города. Вече — равноправный член двустороннего заключения ряда, если вообще не присваивает себе роль главного арбитра в отношении князя (как это было в тот момент с тем же Михаилом Юрьевичем во Владимире).

Суздальское и ростовское вече играло определенную роль в выборе князя на ростовский стол до середины XII в. Приглашение самого Андрея Боголюбского зафиксировано владимирским летописцем таким образом, что можно предположить вполне равноправную роль веча городов Ростова и Суздаля наряду с «Ростовской тысячью», т. е. местными боярами, в выборе и утверждении кандидатуры на княжеский стол. «Того же лета Ростовци и Суждалци здумавше вси, пояша Аньдрея... и посадиша и в Ростове на отни столе и Суждали...».⁴⁹ Подобную же формулу, говорящую о решении, принятом всеми горожанами Ростова и Суздаля, находим в известии об изгнании епископа Леона в 1159 г.: «Того ж лета выгнаша Ростовци и Суждальци Леона епископа...».⁵⁰

Вече и коммунальные органы власти «старых» городов действовали на всем протяжении XII — начала XIII в. Они продолжали функционировать, несмотря на поражение, нанесенное им Владимиром. В этой связи интересно известие 1216 г. о Липицкой битве. В ней против великого князя владимирского Юрия сражался его старший брат Константин. Претендент на великокняжеский стол выступил с городским ополчением Ростова. Видимо, оно было довольно значительным, если один из передовых отрядов во главе с ростовским воеводой Еремеем насчитывал «5 сот мужеи рати». То, что это было ополчение, состоявшее из горожан, призванных по установлению своей коммунальной администрации, сообщает сама летопись. Опасаясь удара в тыл, Константин заявил своим союзникам — Мстиславу Удалому и Владимиру псковскому: «Аще поидем мимо их, возмятуть ны в тыл, а другое, мои люди к боеви не дерзи, тамо, тамо и раззидутся в городы».⁵¹

Именно стремлением к самостоятельности и сильной оппозицией центру Владимиро-Суздальского княжества — Владимиру объясняется ожесточенная борьба Ростова и Суздаля почти на протяжении нескольких десятков лет (с 70-х гг. XII в. до начала XIII в.) за свою политическую автономию. Несмотря на свои поражения, надо признать, что в конце концов Ростов добился статуса самостоятельного города, столицы княжества. С 1206 г. у него свой князь Константин Всеволодович, получивший «удел» при жизни отца. После разгрома земли татарами и усиления обособленности отдельных регионов на северо-востоке Руси в Ростове почти постоянно сидят на столе потомки Василька Константиновича. Таким образом, в городе и одноименном княжестве возникает собственная «династия» (если можно употребить подобный термин для XIII в.).

Время возникновения веча в Ростове и Суздале можно установить довольно точно. Этот институт возник в городах задолго до владимирского веча, т. е. до 60-х гг. XII в. Само понятие «старые» города, появившееся в сообщениях владимирского летописца, — отнюдь не преувеличение и не гипербола. Ростов и Суздаль — действительно очень старые центры, и их самоуправление появилось тоже очень рано. На какую-то собственную администрацию и организацию власти, сплотившей горожан, указывают те скудные источники, в которых упоминаются северо-восточные города, за XI — первую половину XII в. Известие о сокрушительном разгроме новгородцев на Ждане горе, пожалуй, дает право предположить, что жители Ростова и Суздаля были объединены чем-то иным, нежели приказами князя. Кстати, последний вообще не упоминается в рассказе. «А тое же зимы иде Всеволод Мстиславичь на Суздаль и на Ростов с Новоградци и Псковичи и Ладожаны и со всею областию Новоградскою. И сретоша их Суждалци и Ростовци на Ждане горе, и бысть им брань крепка зело, и одолеша Ростовци и избиша множество много Новоградец, и убиша ту посадника Иванка, мужа храбра зело, и Петра Мику-лича, и иных мужеи добрых много погыбе, а Суждалци и Ростовци возвратишася с победою великою».⁵² Обращает на себя внимание, что здесь употреблена та форма названия — «Суждалци и ростовци», — которая в более поздних статьях традиционно обозначает либо вече, либо городские власти, либо коллективное действие, продиктованное общим решением горожан (того же веча!). Интересно и другое сообщение, более раннее. В 1107 г. летописи сообщают о нападении волжских болгар на Суздаль. Город был осажден. Только коллективные действия спасли Суздаль. Все горожане «из града изшедше, всех избиша».⁵³ И здесь — все «Суждалци», все жители города, действовавшие заодно.

Самый интересный материал о коммунальном устройстве «старых» городов Северо-Восточной Руси находим в еще более ранних летописных статьях. В 1096 г. Олег Святославич предпринял военную акцию против Мономаха и оккупировал часть Ростовской земли. Захватил он и «старые» города. Летопись сообщает, что Олег «поиде к Суждалю, и Суждальци вдашяся ему, он же люди омири, а иные изнима, овых же расточи, а имение их взя. И поиде к Ростову, и ти вдашася ему. И прея всю землю Муромскую и Ростовскую и посажа наместници по городом и дани нача брати».⁵⁴ Итак, перед лицом опасности ростовцы и суздальцы — горожане принимают князя без всякого сопротивления. Слова «вдашяся ему» (т. е. Олегу) предполагают переход «под руку» князя, под его покровительство, под его власть. Характерно, что это происходит по решению только горожан, т. е. веча, ибо «суждальци», феодалы, члены местной корпорации «Ростовской тысячи», либо попали в плен к Олегу ранее в битве под Муромом, либо находились в войсках его противника — Мстислава Владимировича. Следовательно, в этот момент они физически не могли находиться в городе.⁵⁵ И судьба Суздаля и Ростова решалась только горожанами, присутствовавшими на вече перед походом Олега. На существование веча указывает и другое обстоятельство. Войдя в Суздаль, новый «властитель» круто расправился с горожанами, богатую верхушку арестовал и сослал в ссылку, имущество конфисковал. Обезопасив свое правление в Ростове и Суздале от влияния наиболее богатых и авторитетных жителей городов, Олег назначил наместников. А это известие совершенно точно указывает на то, что до установления подобного института власти города их не знали. Ростов и Суздаль имели вече и свое самоуправление. Наместники превращали их чуть ли не в частновладельческие города. Вот почему сын Мономаха, Мстислав, пользовался такой поддержкой со стороны ростовцев и суздальцев.

Ростовская земля довольно долго находилась под управлением Новгорода. Если ее центр — Ростов упоминается как волость Рюрика в IX в., то в 20-х гг. XI в. он находился под юрисдикцией новгородцев. Это их владение. Туда в 1019 г. ссылается опальный новгородский посадник Константин Добрынич.⁵⁶ В 1024 г. после восстания в «Суждальской земле» великий князь Ярослав Владимирович сделал, видимо, попытку распространить действие «Древнейшей Правды» и на эту территорию.⁵⁷ В летописи читаем, что он «устави ту землю».⁵⁸ Из сообщения ясно, что этот район еще находился под эгидой Новгорода. Видимо, «Суждальская земля» управлялась через наместников или посадников, присланных «метрополией». Но вот из сообщения о восстании 1071 г. становится понятным, что Ростовская земля находилась под властью князей Святослава черниговского и Всеволода, отца Владимира Мономаха. Переход власти от Новгорода к князьям, возможно, привел к изменениям в политической структуре городов. Как показывает сообщение 1096 г., в Ростове и Суздале существовало вече. Если наши предположения верны, то изменения в политической структуре происходили уже в 70-х гг. XI в., в период массовых социальных противоречий. Ослабление влияния Новгорода, расположенного сравнительно далеко от Ростова и Суздаля, появление нового князя, чьи интересы были сосредоточены на юге Руси, постоянная внешняя угроза с востока от болгар, большая имущественная дифференциация, а отсюда выступление эксплуатируемых низов против богатой «старой чади», «державшей» хлеб, интенсивная торговля и, наконец, создание корпорации местных феодалов, «Ростовской тысячи», — все это стимулировало возникновение местного городского самоуправления.

Помимо существования веча в крупных центрах, видимо, оно собиралось спорадически и в небольших городах северо-востока Руси. Так, при подавлении восстания 1071 г. решение о выдаче Яну Вышатичу волхвов было принято скорее всего с общего вечевого согласия жителей Белоозера.⁵⁹ В летописи сталкиваемся с характерным понятием «белозерци», подобным тому как обозначаются участники веча в других городах — «владимирци», «ростовци», «Суждалци». Вероятно, общее собрание всех жителей погостов⁶⁰ возникало на всем пути вооруженных отрядов, восставших в 1071 г. Летопись сообщает, что мужчины, родственники «лутших жен», «привождаху к нима (т. е. к волхвам. — Ю.Л.) сестры своя и матери и жоны своя». Восставшие «убиваху жены те многи, а имения их взимаху к себе».⁶¹ Надо думать, что подобные действия мужей, сыновей и детей были совершены не добровольно, а по принуждению, под угрозой расправы. А определить, кого конкретно из «лутших жен» обречь на гибель, было возможно только по общему приговору всех жителей погоста.⁶²

К концу XII в. создалось самостоятельное административное управление и собственное вече в Переяславле. Радзивиловская летопись, отразившая переяславскую редакцию, и Лаврентьевская летопись позволяют довольно точно установить начало этого процесса. Впервые «переяславци» упоминаются под 1175 г. в статье о съезде после убийства Андрея Боголюбского. «Уведевше же смерть княжю Ростовци и Сужьдалци и Переяславци и вся дружина от мала до велика, съехашася к Володимерю...».⁶³ Но здесь название «переяславцы» скорее всего обозначает переяславских феодалов — бояр, часть «младшей» дружины. Это предположение подтверждается следующим сообщением. Князь Ярополк Ростилавич тайком от Михаила Юрьевича уезжает в Переяславль к местной дружине: «Ярополк же поеха отаи брата к дружине Переяславлю».⁶⁴ Уже через год, в 1176 г., Михаил Юрьевич сажает своего брата Всеволода на стол в Переяславле.⁶⁵ Сам этот факт позволяет предположить, что город уже имел собственное управление, которое заключало ряд с князем. В свою очередь подобное предположение дает возможность думать о существовании общегородского «законодательного» органа — веча. И это полностью подтверждается. Всеволод Юрьевич в своем обращении к противнику Мстиславу говорит: «а мене был с братом Бог привел и Володимерци [и переяславци — Р.А.]...».⁶⁶ И название «переяславци», и конструкция фразы, и прежде всего ее смысл показывают, что, так же как и под словом «владимирци», летописец имеет в виду горожан, жителей Переяславля. Он подчеркивает их юридическую правомочность приглашать себе князя наряду с владимирцами.

Совершенно четкую программу политических требований именно переяславцев находим в статье 1177 г. Когда Мстислав Ростиславич сорвал переговоры со Всеволодом, то последнему переяславцы заявили: «Ты ему (т. е. Мстиславу. — Ю.Л.) добра хотел, а он головы твоея ловить, поеди княже к нему, нас перестояв, а то ему дети ны [и — Р.А.] жены, брату твоему Михалку умершю еще девятого дне нетуть, а он хочеть кровь прольяти».⁶⁷ Еще более определенно читаем начало фрагмента в местном Летописце Переяславля Суздальского: «Ты ему добра хотел, а он головы твоея ловит. Поеди, княже, к нему, яко ни во что же имамы живот свои за твою обиду, и не дай ны Бог ни единому возвратитися, аще ны от Бога не будеть помощи, нас переступив мертвых, да оно ему жены наша и дети наша...».⁶⁸ Как видим, переяславцы выступают очень решительно против князя, которого им пытаются посадить вопреки их желанию, без решения веча, без поряда с местными коммунальными органами. Вслед за владимирцами они прямо провозглашают: лучше смерть и полон жен и детей, нежели подчинение чужой власти, чужой администрации, правление князя, навязанного городу чужой силой. В результате требования переяславцев молодой и не очень опытный Всеволод буквально был вовлечен в дальнейшую междоусобицу. Столь же активно действуют горожане Переяславля и в конце XII—XIII в. После занятия великого княжеского стола во Владимире бывшим переяславским князем Всеволодом Юрьевичем город наряду со столицей имел собственного князя — Ярослава Всеволодовича. Характерно, что Ростов получил своего князя значительно позднее, только в 1206 г.

В 1216 г., после поражения в Липицкой битве, Ярослав прибежал в свой Переяславль.⁶⁹ Интересно, что переяславцы приняли его, несмотря на поражение, дали возможность заключить мир, хотя вся округа была разорена союзниками Константина еще до Липицкой битвы.⁷⁰ Итак, вече существовало и в Переяславле Залесском, быстро растущем городе Северо-Восточной Руси. Видимо, оно возникло в 70-х гг. XII в., почти одновременно с владимирским, и политическая цель его была такая же, что и владимирского веча, — коммунальная свобода, возможность приглашения на свой стол «собственного» избранного князя.

Летопись сохранила известие, показывающее на дальнейшую эволюцию вечевого строя в Северо-Восточной Руси. Из сообщения, относящегося к началу 60-х гг. XIII в., узнаем, что этот правовой институт стал существовать во всех крупных городах Владимиро-Суздальского княжества, например в Ярославле. Нашествие татар, видимо, не поколебало общей тенденции развития городского самоуправления. Под 1262 г. в рассказе о восстании против иноземного ига читаем: «Избави Бог от лютого томленья бесурменьского люди Ростовьския земля, вложи ярость в сердца крестьяном, не терпяще насилья поганых, изволиша вечь и выгнаша из городов из Ростова, из Володимеря, ис Суждаля, из Ярославля».⁷¹

Возникает вопрос: какова же социальная структура веча на северо-востоке Руси, какие классы или группы участвовали в коммунальных органах? Владимирская летопись, сохранившаяся в ряде памятников, содержит немного фактических данных, позволяющих ответить на поставленный вопрос. Все это заставляет очень внимательно и в тоже время осторожно отнестись к любому упоминанию о составе городского веча северо-востока Руси XII—XIII вв. В сообщении о междоусобице есть несколько таких известий. Прежде всего отметим, что летописец не скрывает плебейского происхождения нового политического органа власти Владимира. Клирик — горожанин, наоборот, гордо подчеркивает, что ростовцам и суздальцам, жителям «старейших» городов, противостоят «новии же людье мезинии Володимерьстии». Но заявление местного летописца, несмотря на то что оно очень интересно, не содержит фактических данных для определения социального состава городов северо-востока. В самом деле, нельзя же предположить, что все вече Владимира состояло из свободной городской бедноты — ремесленников, беглых холопов, обезземеленных смердов, люмпена и т. д. Так же как нельзя допустить, что вече Ростова и Суздаля сплошь состояло из родовитого старого боярства. Безусловно, во всех городах существовали низы и аристократы. Без этих двух категорий нельзя представить ни одного феодального общества. Были подобные социальные прослойки и во Владимире, и Суздале, и Ростове. Выражение «новии же людье мезинии» надо понимать не как люди бедные, неимущии, малосостоятельные, а как не знатные, не родовитые, молодые (кстати, этому выражению и противостоит определение «старейшие», которое дает летопись), в смысле новые.⁷² Эти люди, впервые вышедшие на политическую сцену, сразу, как подчеркивает летописец, стали бороться против гегемонизма старых, опытных, богатых традициями коммунальных органов городов Ростова и Суздаля. Именно в этом смысле надо понимать и другое выражение, попавшее во владимирскую летопись и даже сыгравшее определенную роль в нашей историографии. Речь идет об угрозе, вложенной летописцем в уста ростовцев и направленной против все тех же непокорных владимирцев. Они «молвяхуть: "Пожьжем и (т. е. Владимир. — Ю.Л.), пакы ли [а — Р.А.] посадника в немь посадим, то суть наши холопи каменьници!"».⁷³ Эта цитата, которая, на наш взгляд, мало что дает для понимания структуры и социальной природы веча, тем не менее привела некоторых исследователей⁷⁴ к решающим выводам: владимирские коммунальные органы состояли из «мизинии» людей — ремесленников и «горожан»,⁷⁵ в них никогда не было феодальной прослойки. Вероятно, делающие подобные выводы исследователи не прочли внимательно известие. Прежде всего, оно никак не может служить подкреплением гипотезы о ремесленном, «горожанском» составе веча. Ведь в цитате речь идет не о горожанах-ремесленниках. Парадоксально, но «холопи каменьници» (каменщики) никогда и не могли присутствовать на вече, так как они несвободны, юридически недееспособны. А следовательно, они неправомочны не только принимать решения (а особенно такие, как приглашение собственного князя на самостоятельное княжение во Владимир), но даже и присутствовать на вече.

Что же представляет собой выражение «холопи каменьници»? Это презрительная кличка. Она обозначает всех владимирцев, всех членов владимирского веча, в том числе и бояр, и богатых купцов. Употребляя подобное выражение, родовитые и знатные ростовцы хотели показать незнатность своих противников, этих политических плебеев, выскочек. Они буквально повторили то же, что говорили о себе владимирцы. «Холопи каменьници» — эквивалент, синоним выражения «новые», «мезинии людье». К XII—XIII вв. подобная прослойка «новой» знати уже претендовала на политическое значение. Класс феодалов, естественно, перманентно пополнялся из других социальных сред. Как указывал В.И. Ленин, «класс есть понятие, которое складывается в борьбе и развитии. Стена не разделяет один класс от другого».⁷⁶

Владимирский летописец — не единственный, кто подчеркивал «худородость» «новых людей», бояр, слуг князя, вечников в отличие от родовитой «старой чади». Галичский сводчик в одном из сообщений, попавших в Ипатьевскую летопись, упоминает влиятельного боярина из смердов. Это тоже «новый» человек. Как раз в 70—80-е гг. XII в. оформляется новая, незнатная по своему происхождению, но влиятельная прослойка, возглавлявшая некоторые административные органы Новгорода. Это тоже «новые люди». Видимо, процесс появления подобной прослойки, пополнившей класс феодалов и происходившей из низов, из «смердов» или других эксплуатируемых прослоек (прежде всего из министериалитета), был весьма интенсивен в указанный период.⁷⁷

Презрительное выражение «мезинии людье», кличка феодальных «нуворишей», — отнюдь не исключение на страницах наших летописей. Ни владимирские, ни киевские, ни московские летописцы никогда не стеснялись в выражениях своих эмоций по поводу политических соперников. Те же владимирцы, столь рьяно защищавшие свое право на свободу и столь много потерпевшие от ростовцев, очень метко и зло сравнивают новгородцев, разбивших войско Андрея Боголюбского в 1169 г., с жителями Содома и Гоморры, которые были наказаны богом за свой непотребный образ жизни.⁷⁸

Перед битвой за Киев в 1016 г. воевода Святополка Владимировича киевлянин Волчий Хвост издевался над новгородцами, обзывая их плотниками. «И нача воевода Святополк, именем Волчеи Хвост, ездя возле берег, укорятии Новгородцы, глаголя: "По что приидосте с хромцем сим (т. е. с Ярославом Владимировичем. — Ю.Л.). А вы плотницы суще, приставим вас хоромов наших рубити"».⁷⁹ Но кроме ремесленников в новгородском ополчении были купцы и бояре. Феодалы (бояре, служилые люди, гридьба, пасынки) составляли костяк войска. Более того, в рати князя Ярослава Мудрого, возглавлявшего новгородцев, было около тысячи варягов, вообще не имевших никакого отношения к деревянному строительству. Поэтому кличка «плотники» имеет издевательский оттенок по отношению к новгородцам вообще, а не определяет действительную профессию всех воинов. Кстати, и сама летопись прямо говорит о «воях»: «И собрав воя Ярослав, Варяг 1000, а прочих вои 30 000, и поиде на Святополка...».⁸⁰

Московский летописец еще более хлестко определил образ жизни и политический порядок Господина Великого Новгорода. Сообщая в Московском летописном своде 1480 г. об изгнании очередного неудачного князя, сводчик — москвич не удержался от откровенных ругательств в адрес новгородцев, доставивших московскому великому князю с защитой своей независимости столь много неприятностей. «Того же лета выгнаша Новогородци князя Романа Мстиславича, таков бо бе обычаи оканных смердов изменников».⁸¹ Комментарии излишни. Но вот что заслуживает внимания. Москвич абсолютно точно повторяет ростовцев. Сводчик, житель Москвы, составлявший официальный летописный свод и, следовательно, имевший самое непосредственное отношение к государственной доктрине самодержавия, как убежденный сторонник централизации и единодержавия с презреньем и ненавистью относится к Новгороду, в чьем коммунальном органе власти — вече, пускай номинально, принимают участие простые, незнатные люди. Поэтому для него все вече, все горожане, в том числе и такие, которые могли поспорить с лучшими боярскими родами Москвы и обладали средствами, которых хватило бы на покупку половины столицы, — смерды, грязные мужики, низы, не понимающие значения и символа власти великого князя. Попытки Новгорода, пытавшегося спастись от когтей двуглавого византийско-московского орла, вызвали только дополнительную хулу — «оканные», «изменники».

Итак, в обоих случаях вечевой строй не вызвал у летописцев положительного отклика. Другое дело, что ростовцы и москвичи смотрели на него с разных политических позиций. Важно то, что выражения «оканные смерды изменники», «холопи каменьници», так же как и «новии людии мезинии», являются метафорами, приемами литературного стиля летописца, а не определением действительного факта.

Надо ли полагать, что лишившись столь эффектных (впрочем, и столь же легковесных) определений, нельзя установить социальный состав северо-восточного веча? Думается все-таки, что это возможно.

Прежде всего отметим, что термин «горожане», которым так смело оперировал Н.Н. Воронин, вряд ли что-нибудь может дать для ответа на поставленный вопрос. Горожане включают в себя различные категории и сословные группы. A priori, основываясь только лишь на составе новгородского общества, можно предположить, какие именно группы свободных людей участвовали в вече.

Одной из групп населения, принимавших участие в вечевых собраниях, были ремесленники. Но напрасно искать эту категорию или ее синонимы в летописях. Выражение «холопи каменьници» — метафора для презрительного отношения к незнатным владимирцам — мало что дает для определения существования этой категории среди населения города. Правда, мы знаем об интенсивном строительстве. Оно продолжалось почти на всем протяжении истории Владимиро-Суздальской земли, вплоть до татаро-монгольского нашествия. Есть также и прямое упоминание о существовании местных строителей, мастеров, строящих каменные здания. Лаврентьевская летопись сообщает, что в 1194 г. при ремонте зданий были использованы местные «мастеры».⁸² Источники сообщают также и о «делателях», пришедших в 1174 г. украшать боголюбский храм и ставших жертвой насилия и грабежа со стороны местных дворян. Они «разграбиша дом княжь и делатели, иже бяху пришли к делу злато и сребро, порты и паволокы и именье, емуже не бе числа...».⁸³ Но определенно утверждать, что эти ювелиры, драпировщики, художники, специалисты по оформлению были из Владимира или Ростова, а не из Киева или Новгорода, а возможно, Византии или Кельна, мы не можем.

Существует еще одно косвенное свидетельство того, что ремесленники северо-востока Руси принимали участие в коммунальных организациях, в том числе в ополчении, а следовательно, в вече. На совещании перед Липицкой битвой ростовский князь Константин Всеволодович, опасавшийся удара противника с тыла, предупреждал своих союзников, что его рать состоит не из профессиональных воинов. Он говорил: «мои люди к боеви не дерзи».⁸⁴ Из предыдущих сообщений известно, что его войска были сформированы из жителей Ростова.⁸⁵ Следовательно, это ополчение Ростова. Оно набиралось из всех слоев городского населения. Естественно, по численности городские феодалы — бояре (вместе с дворянством и министериалитетом) были в меньшинстве. Большинство населения города составляли купцы и ремесленники, невоенные. Особенно ремесленники были малопригодны к воинской службе. Но низы города и составляли соответственно большинство феодального ополчения. Именно про них и мог сказать князь: «к боеви не дерзи». Но сам факт наличия ремесленников в ополчении своего города позволяет предположить и их участие в вече Ростова.

Итак, несмотря на скудные сведения летописных источников, развитие строительства и ремесла в городах северо-востока Руси, а также участие в вече ремесленников Киева и прежде всего Новгорода позволяют утверждать, что в коммунальные органы власти Ростова, Суздаля и Владимира входила и эта прослойка свободных городских низов.

Если ремесленники почти не упоминаются в летописи, то ненамного больше сообщений о купцах. В известии 1177 г. рассказывается о владимирском вече, потребовавшем у Всеволода выдать на поток и расправу пленных рязанских князей. Летописец очень красочно рисует картину возмущения владимирцев, активнейшую роль играли в нем представители торгового класса: «И на третий день (после возвращения из похода владимирских ратей. — Ю.Л.) бысть мятежь велик в граде Володимери, всташа бояре и купци, рекуще: "Княже! Мы тобе добра хочем, и за тя головы свое складываем, а ты держишь ворогы свое просты. А се ворози твои и наши Суждалци и Ростовци, любо и казни, любо слепи али даи нам!"».⁸⁶ Князь отказался. Но владимирцы не успокоились. Вскоре возникло новое волнение, и, видимо, вновь вече потребовало расправы с рязанцами. Летописец пишет: «по мале же днии всташа опять людье вси, и бояре [бояре и вси велможи и до купець — Р.А.] и придоша на княжь двор многое мьножьство, с оружьем рекуще: "Чего их додержати? Хочем слепити и!" Князю же Всеволоду печалну бывшю, не могшю удержати людии, множьства их ради клича».⁸⁷ Как в первом отрывке, так и во втором наиболее активными членами владимирской, городской общины наряду с феодалами — боярами и «велможами» — оказались купцы. Эта социальная группа входила составной частью во владимирскую городскую общину, членов которой летописец квалифицирует общим суммарным понятием — «людье». Купцы пользовались такими же правами, как и бояре, имели такой же авторитет, как и «велможи», и, так же как остальные «люди», «владимирцы», выносили важнейшие политические решения. Действительно, последнее превосходно подтверждается событиями 1177 г. Казнить и искалечить несколько человек князей разом — это выходящий из ряда вон случай даже для древнерусского веча, не отличавшегося «либеральностью» своих постановлений и их исполнений. Такой расправы не было в истории Руси XII—XIII вв.⁸⁸

Вероятно, наши источники (как письменные, так и вещественные) до сих пор не могут дать представления о размахе и объеме торговли Северо-Восточной Руси в период становления и развития на ее территории Владимиро-Суздальского княжества. Уже в IX в. известный арабский ученый географ Ибн-Хордадбех пишет о русских купцах, торгующих пушниной и путешествующих на юг по рекам, впадающим в Черное и Каспийское моря, а далее «на верблюдах из Джурджана в Багдад, где переводчиками для них служат славянские рабы».⁸⁹ Эти купцы либо сами были из Ростовской земли, либо торговали пушниной, добытой на северо-востоке. О торговле в этом районе сообщает и другой арабский ученый, который, рассказывая о трех группах славян, называет одну из них «ал-Арсанийя, и царь их сидит в Арсе, городе их». Далее он пишет: «И вывозят из Арсы черных соболей, черных лисиц и олово (свинец?) и некоторое число рабов... Русы приезжают торговать в Хазар и Рум. Булгар Великий граничит с русами на севере».⁹⁰ Как указывает А.П. Новосельцев, Арс (Арса) был расположен где-то в районе Ростова — Белоозера.⁹¹ Скорее всего это Сарское городище — первоначальное место города Ростова.

Все это позволяет думать, что купеческая прослойка не только издавна находилась в городах Северо-Восточной Руси, но и существовала там с момента основания городских центров. Вот почему она являлась, видимо, одной из решающих сил в коммунальных органах власти. Значение торговой прослойки, ее влияние на городскую общину превосходно понимали все князья Владимиро-Суздальской земли. С большим уважением к купцам относился Андрей Боголюбский. Всячески их отмечал и Всеволод Большое Гнездо. В 1206 г. летописец фиксирует их присутствие при торжественных проводах Константина на стол в Новгород. Насколько обладали влиянием представители торгового класса можно судить хотя бы по тому, что они указаны при перечислении именитых гостей перед послами князей. Константина провожали «Геор[г]ии, Володимер, Иван, и вси бояре отця его, и вси купци, и вси посли братья его...».⁹² Итак, купцы как представители коммунальных властей столицы (князя провожали из Владимира) имели чрезвычайно высокое положение, по своему значению они стояли сразу после родных братьев старшего сына великого князя и его ближних бояр. Авторитет этой социальной группы был очень высок.

Исключительно интересен рассказ о «новом мученике» купце Авраамии, убитом в болгарском Великом городе на Волге. Это сообщение также дает весьма многое для понимания того огромного значения, которое имела торговая прослойка общества Ростово-Суздальской земли XIII в. и в самом городе Владимире. Влияние владимирских купцов было таково, что убитый торговец становится местным святым. Культ «профессионального» святого приобрел значение общеземской святыни. Для сравнения и понимания важности события отметим, что князь Андрей Боголюбский, погибший мученической смертью, не был признан святым вплоть до XVIII в. Безвестный купец и даже не уроженец города был канонизирован во Владимире через год. До Авраамия «Суждальская земля» имела только одного святого — ростовского епископа Леонтия, крестившего Северо-Восточную Русь. Нигде в Древней Руси за весь период ее существования не был канонизирован простой купец, причем очень быстро и с огромным пиететом. Все это в достаточной степени показывает, каким политическим авторитетом обладала торговая прослойка Северо-Восточной Руси, и дает возможность предположить, что она имела реальную власть в коммунальных органах городов Владимиро-Суздальского княжества.

Существовала еще одна, самая влиятельная группа городского населения. Речь идет о феодалах. В Суздале, Ростове, Владимире и других городах Северо-Восточной Руси находилось довольно значительное число бояр и служилых людей. Городские феодалы активно участвовали в политической жизни. Так было и в Западной Европе,⁹³ так было и в Древней Руси.⁹⁴ О существовании этой группы, возможно, говорят уже известия первой половины XII в.

Летописи очень внимательны в определении воинских контингентов. Любая особенность отмечается. Например, в статье Лаврентьевской летописи от 1148 г. читаем, что «поиде Ростислав Гюргевичь и — Суждаля с дружиною своею, в помочь Олговичем...».⁹⁵ Через год его отец Юрий Долгорукий также отправляется на юг для борьбы с Изяславом Мстиславичем. Но он идет походом на Киев, «совкупив дружину свою и вое и Половце».⁹⁶ Основу войска, естественно, составляли «вои», т. е. воины. Ни половцы, ни личная дружина не являлись основными силами. Половцы — легкая конница — использовались для быстрых и неожиданных ударов по флангам и тылам противника, а личная княжеская дружина была весьма немногочисленной. В статье 1152 г. читаем: «поиде Гюрги с сынми своими, и с Ростовци ии с Суждалци и с Рязанци и со князи Рязаньскыми и в Русь...».⁹⁷ В статье 1154 г. аналогичные чтения: «поиде Гюрги с Ростовци и с Суждалци, и со всеми детми в Русь».⁹⁸ Летописная формула, характерная для определения жителей Ростова и Суздаля при упоминании веча, городской администрации или общеземского решения, имеется и здесь. В данном случае понятия «ростовци» и «Суждалци» обозначают городские ополчения. Известно, что для борьбы за великое княжение Юрий Долгорукий использовал силы северо-восточных центров, их материальные и людские резервы. Городское ополчение преимущественно состояло из купцов и ремесленников. Но основной, наиболее боеспособной частью городской рати (а ростовские и суздальские ополчения не составляли исключения) были феодалы, воины. Следовательно, суммарные понятия «ростовци» и «Суждалци» предполагают и городских феодалов (конечно, наряду с другими прослойками жителей).

Как уже указывалось выше, в 1177 г. после триумфальной победы владимирцев над рязанскими князьями в городе собралось вече, на котором его участники потребовали у Всеволода Юрьевича на расправу пленных. «И на третий день (после возвращения в город. — Ю.Л.) бысть мятежь велик в граде Володимеря, всташа бояре и купци, рекуще: "Княже! Мы тобе добра хочем, а за тя головы свое складываем, а ты держишь ворогы свое просты..."». Так как Всеволод не выдал пленников, вече собралось через несколько дней снова: «по мале же днии всташа опять людье вси и бояре [бояре и вси велможи и до купець — Р.А.]...».⁹⁹ Сомневаться в участии в вече местных, владимирских бояр не приходится.

Становится также ясно, чьи имения уничтожил князь Глеб рязанский, который совершил набег в районы Владимира и Боголюбова. В летописи читаем, что там он в 1177 г. «села пожже боярьская».¹⁰⁰ Это были села владимирских бояр, живших в городе и в момент набега Глеба находившихся вместе с городским ополчением, которым командовал новый владимирский князь Всеволод Юрьевич.

В известии 1186 г. рассказывается об очередной междоусобице в Рязани. На стороне одной из группировок выступил Всеволод Юрьевич, памятуя, что лучший способ обуздания строптивого соседа — это его внутренние неурядицы. Но один из союзников владимирского князя, Святослав, осажденный в Коломне, сдался. Вместе с ним в плен попали и бояре Всеволода. Возникает вопрос, как они попали в Коломну. Оказывается, их послал в помощь союзнику Всеволод Юрьевич. Бояре были владимирские, они находились в «засаде». В летописи читаем: «а что дружины Всеволожи повязаша всех», и далее: «Володимерци многы повязаша, иже бяху послани в засаду к ним». Когда весть о плене дошла до Всеволода Юрьевича, он ультимативно потребовал выдачи своих владимирцев. Его требование очень интересно и показывает, как был обеспокоен князь пленением «владимирской дружины» и как очень логично обосновал ее освобождение, видимо, основываясь на нормах обычного права, бытовавшего в тот период на Руси. «Всеволод же Гюргевичь слышав то, оже передался Святослав на льсти, а дружину его выдал, нача збирати вои, река: "Дай мою дружину добром, како то еси у мене поял, аще ся миришь с братьею своею, а мои люди чему выдаешь? Яз к тобе послал, а ты у мене выбил челом, прислав. Аще ты ратен, си ратни же; аще ты мирен, а си мирни же!"».¹⁰¹ Безусловно, никто из рязанских князей всерьез и не помышлял в тот момент воевать с огромным и сильным Владимиро-Суздальским княжеством. Пленников владимирцев немедленно вернули. Но вот что интересно: в ответе рязанцев нет ни слова о боярах. Речь идет о «мужах». И это совершенно правильно. Бояре и «мужи» владимирские — это все те же «вои», владимирцы, военные феодалы, основа городского ополчения. Рязанские князья отправили Всеволоду следующее послание: «Ты отець, ты господин, ты брат! Где твоя обида будеть, мы переже тобе [а мы наперед — Р.А.] главы свое сложим за тя! А ноне не имен на нас гнева, аще есмы воевали на своего брата, оже нас не слушаетъ! А тобе ся кланяем, а муже твои пущаем».¹⁰² Как видим, князь и владимирское вече в 80-х гг. XII в. были заинтересованы во взаимном дружеском партнерстве.

В тексте XIII в. местный владимирский летописец неоднократно упоминает бояр и мужей. Но надо исключительно осторожно подходить к этому понятию, ибо оно может обозначать членов личной княжеской дружины, ближних бояр. Так, в сообщении 1206 г. о проводах заболевшей жены Всеволода в монастырь читаем: «проводи ю великии князь Всеволод сам со слезами многими до монастыря святая Богородица, и сын его Георгии и дщи его Всеслава Ростиславляя... и бысть епископ Иван, и Симон игумен отець его духовныи, и инии игумени и черници вси, и бояре вси и боярыни, и черници изо всех Монастырев, и горожане вси...».¹⁰³ Сообщение интересно тем, что упоминает именно ближних бояр Всеволода. Видимо, их же имеет в виду летописец, когда сообщает в том же 1206 г. о приезде из Новгорода сына Всеволода — Константина. Его встречали «вся братья его Георгии, Ярослав, Володимер, Святослав, Иван и вси мужи отца его и горожане вси от мала и до велика». Здесь наблюдается известное противопоставление, которое хорошо определяет, что «мужи» Всеволода принадлежат к его личной дружине, а «горожане вси» — члены коммунальной общины.

Зато следующее известие заслуживает самого пристального внимания и потому, что доказывает существование бояр — мужей городских, и потому, что иллюстрирует картину перманентного развития городской свободы и общей тенденции периода феодализма — полицентризма. Лаврентьевская летопись сообщает под 1207 г. об освещении в Ростове церкви св. Михаила. Князь Константин Всеволодович устроил пир всей городской общине, всем «людям». Княжеское угощение было своеобразным даром каждому члену городской общины. На общегородском празднестве были решены важнейшие вопросы управления Ростова. Константин при жизни отца стремился «получить» город «в удел». Ростовское вече его поддерживало. Константин «створи пир на освященье церкве своея, и учреди люди, и благословиша людье Костянтина».¹⁰⁴ Результаты не замедлили сказаться. Уже примерно через месяц Константин получил самостоятельное владение. Всеволод не пошел на вторичный конфликт с ростовским вечем. «Тое же зимы посла князь великыи сына своего опять Святослава Новугороду на княженье, а Костянтина остави у собе, и да ему Ростов, и инех 5 городов да ему к Ростову».¹⁰⁵ Кому же был обязан старший сын Всеволода в Ростове столь мощной поддержкой? Думается, что местным боярам. Об их теснейшей связи указывает и летопись. В 1211 г. Ростов почти весь сгорел (был это случайный пожар или поджог — вопрос другой). «Костянтин же христолюбивый благоверный князь, сын Всеволожь, тогда бе в Володимери у отца слышав беду створшююся на граде его, и на святех церквах, и еха скоро Ростову, и видев печаль бывшюю мужем Ростовьскым утеши я глаголя: "Бог да, Бог взя, яко Господи изволися тако и бысть, буди имя Господне благословенно от ныня и до века"».¹⁰⁶ Сомневаться, кто были «ростовьскые мужи» (а не обычно «ростовцы»), не представляется возможным. Это городские «велможи», бояре. Именно их утешал Константин, который, видимо, им был обязан своим избранием на ростовский стол.

Наконец, совершенно четко на существование феодальной прослойки городов указывает известие 1211 г. о соборе во Владимире, помещенное в Московском летописном своде 1480 г. В сообщении рассказывается о попытке великого князя Всеволода передать стол во Владимире своему среднему сыну Юрию, а не старшему Константину. «Князь же великы Всеволод созва всех бояр своих с городов и с волостеи, епископа Иоана, и игумены, и попы, и купце, и дворяны, и вси люди, и да сыну своему Юрью Володимерь по собе, и води всех ко кресту и целоваша вси людие на Юрьи».¹⁰⁷ Как видим, бояре были и в городах, и в волостях, так же как дворяне («мужи») — во Владимире.

Необходимо также рассмотреть правовую сторону взаимоотношений — князь и вече в городах Северо-Восточной Руси. Отношение между князем и вечем всегда было оформлено юридически. Правовое соглашение — ряд, поряд — соответственно было зафиксировано документом — договором, крестоцеловальными грамотами. Наличие подобного договора показывает на правомочность контрагентов. Только «свободный город», в котором действовал институт веча, мог заключить договор.¹⁰⁸ Князь, нарушивший договор, лишался не только стола. Он мог быть убит, искалечен, заключен в темницу по приговору веча.

Отметим, что князья превосходно понимали практику «получения столов» в Северо-Восточной Руси. В 1177 г. Всеволод Юрьевич, обращаясь к своему сопернику Мстиславу Ростиславичу, говорил: «а Суздаль буди нама обче, до кого всхотять, то им буди КНЯЗЬ».¹⁰⁹

Соглашение между князем и вечем северо-восточных городов практиковалось уже в середине XII в. Уже известие 1157 г. о начале княжения Андрея Юрьевича заставляет говорить о наличии ряда. В самом деле, мало того что князь выбирается — «Ростовци и Суждалци здумавше вси», в сообщении подчеркивается: Андрея «пояша» (взяли) «и посадиша» (и посадили).¹¹⁰ При таких конкретных действиях, надо думать, князь был вынужден подписать договор.

Летописные источники довольно часто сообщают о рядах Ростова, Владимира, Суздаля и Переяславля. Но эти известия очень кратки.

В концовке грамот, видимо, приводилась традиционная формула крестоцеловальной записи. Хранились такие документы в городском архиве. Во Владимире, например, — в храме св. Богородицы.

Договоры заключались всенародно, на глазах у всех жителей города, вечников. Церемония происходила с большой торжественностью, в присутствии представителей высшего духовенства.¹¹¹ После образования самостоятельной «Владимирской тысячи» ее представитель также участвовал в ряде. Таким образом, договор с князем заключался городом, его коммунальным управлением, представленным «лучшими мужами». Кроме них участвовал в соглашении и тысячник земского феодального ополчения, местной боярско-дворянской корпорации — «тысячи». Под 1252 г. в Лаврентьевской летописи находим сообщение о заключении договора Александра Невского с городом Владимиром: «Приде Олександр, князь великыи, ис Татар в град Володимерь, и усретоша и со кресты у Золотых ворот митрополит и вси игумени, и гражане, и посадиша и на столе отца его Ярослава, тисящю предержащю Роману Михаиловичю, и весь ряд, и бысть радость велика в граде Володимери, и во всеи земли Суждальской».¹¹² Итак, традиция ряда, договора между «гражанами» и князем осталась и во второй половине XIII в. Традиции юридического оформления верховной власти в городах северо-востока были сохранены.

Владимирская летописная традиция дает многое для понимания коммунального устройства городов Северо-Восточной Руси. Горожанин Владимира, клирик храма св. Богородицы, превосходно ориентировался в современных ему политических институтах, он также хорошо понимал как конкретное значение вечевой власти, так и абстрактное значение коммунальной свободы. Для обозначения веча, органа местной власти, и его решений владимирский летописец употреблял понятия «Суждалци», «ростовци», «владимирци», «переяславци».

Рассмотрение ряда летописных сообщений местной владимирской летописи позволяет прийти к следующим выводам. Во Владимиро-Суздальской земле существовали в ряде городских центров коммунальные органы власти — вече. Оно играло большую политическую роль в истории страны, выступая в роли контрагента княжеской власти. Князь приглашался на стол. Его власть в ряде случаев ограничивалась вечем. Иногда по приговору веча князь изгонялся и заменялся другой кандидатурой на местный стол. Все соглашения между вечем и князем оформлялись определенными документами — крестоцеловальными грамотами. Они содержали ряд (поряд), условия, на основе которых князь получал власть над городом и землей — областью. Нарушение ряда вело к смене князя. Вече организовывало местную городскую общину, исполняло в случае нужды роль законодательного и исполнительного органа, организовывало местное ополчение. Вече возникло, видимо, почти во всех городах Северо-Восточной Руси на протяжении XII—XIII вв. Старейшие центры — Ростов и Суздаль, — возможно, уже к 90-м гг. XI в. имели коммунальные органы власти. В новых городах — Владимире и Переяславле — вече возникло в 60—70-х гг. XII в. Социальная структура этого института на северо-востоке Руси повторяла структуру веча на северо-западе страны. Вече образовывалось из свободных людей, жителей города. По своему классовому составу оно состояло из бояр, а также мужей — дворян, «воев» — представителей класса феодалов, купцов, торговцев. Эти прослойки имели ведущее значение при решении важнейших вопросов политики города и земли. Но кроме них существовало ремесленное население города. Лично-свободное, оно составляло большинство городского населения, но не имело решающего значения. Наряду с перечисленными прослойками определенную роль в делах коммунальных органов играла церковь. Например, духовенство Владимира, клирики местного храма св. Богородицы, во многом разделяли взгляды и мнения главных участников веча — феодалов и купцов.¹¹³ Думается, надо прийти к определенному выводу о том, что к XII—XIII вв. властью в «Суждальской земле» обладал господствующий класс.

И еще одно, уже частное замечание. Теперь можно ответить на вопрос, поставленный в начале раздела: что же понимал в 70-е гг. XII в. горожанин (клирик храма св. Богородицы) под словом «добро», за которое так упорно и ожесточенно боролись не только его земляки, но и все жители северо-восточных центров? В результате проведенного исследования можно утверждать, что он понимал под этим словом свободу, независимость города, право на существование самостоятельных коммунальных органов власти, право на вече.

Примечания

1. Возможно, это объясняется общей скудостью материалов по истории веча на северо-востоке Руси. Термин «вече» упоминается только один раз в летописи в статье под 1176 г. Нельзя сказать, что эта статья не рассматривалась в дореволюционных обобщающих работах. Она играла определенную роль в системе доказательств повсеместности веча на Руси. Именно на нее ссылается В.И. Сергеевич, когда пишет: «Вече как явление обычного права существует с незапамятных времен» (Сергеевич В.И. Русские юридические древности. СПб., 1900. Т. II. С. 33).

2. Насонов А.Н. Князь и вече // Века. Л., 1924. С. 3—27.

3. См., напр.: Очерки истории СССР: Период феодализма. IX—XIII вв. М., 1953; Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956.

4. Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1968. С. 78 и др.

5. Воронин Н.Н. К характеристике владимирского летописания 1158—1177 г. // Летописи и хроники. М., 1976. С. 28, 29 и др.

6. Покровский М.Н. Очерк истории русской культуры. М., 1917. Ч. 1. С. 247.

7. Юшков С.В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 194, 195.

8. Там же. С. 198.

9. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 367.

10. Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 45.

11. В некоторой степени с этим положением перекликается наблюдение В.Л. Янина, сделанное на материале новгородского веча. Он также пришел к выводу, что новгородское вече состояло в основном из феодалов и столкновения на вече — это борьба феодальных группировок (Янин В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики. // История СССР. 1970. № 1. С. 50; Янин В.Л., Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода: (К постановке проблемы) // Там же. 1971. № 2. С. 58, 59).

12. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 158.

13. Там же. С. 184.

14. Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 54.

15. Там же.

16. Там же, с. 56.

17. Здесь и далее пунктуация наша.

18. ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 377—378.

19. Отметим, что в XI—XIII вв. подобное разделение городов на «старые» и «молодые» («новые») наблюдается и в Западной Европе (Стоклицкая-Терешкович В.В. Основные проблемы истории средневекового города I—XV вв. М., 1960. С. 15—21, 24—38 и др.).

20. ПСРЛ. Т. I. Стб. 372.

21. Там же. Стб. 373.

22. Там же.

23. Там же. Стб. 374. — А.Н. Насонов писал по поводу этого сообщения: «Он (т. е. владимирский летописец. — Ю.Л.) объясняет читателю, что владимирцы воевали не против Ростиславичей, а против тех, кто стоял за их спиной: "но не хотяше покоритися ростовцем", которые на их "град" смотрели как на "пригород", где должен сидеть их "посадник", как ранее когда-то было ("пакы"). Вынужденные принять Ярополка Ростиславича, владимирцы заключили с ним "поряд" и положили грамоту в Успенский собор, где, по обычаю того времени, хранился государственный архив» (Насонов А.Н. История русского летописания: XI — начало XVIII в. М., 1969. С. 161).

24. ПСРЛ. Т. I. Стб. 374.

25. Там же. Стб. 377.

26. Там же. Стб. 373.

27. Там же. Стб. 373—374.

28. Там же. Стб. 375.

29. Там же. Стб. 380.

30. ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 113—114.

31. Там же.

32. Там же. Т. I. Стб. 362. — Курсив издателей Лаврентьевской летописи.

33. Там же. Т. XXV. С. 81.

34. Там же. Т. I. Стб. 355.

35. Там же. Стб. 355—356.

36. Конечно, в летописи прямого осуждения «благоверного и христолюбивого князя Андрея» нет.

37. ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. Стб. 590.

38. Там же. Стб. 593.

39. Там же. Т. I. Стб. 370.

40. Там же. Т. II. Стб. 590, 592.

41. НПЛ. С. 223; см. также: Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. С. 268—269.

42. ПСРЛ. Т. I. Стб. 467.

43. Там же. Стб. 476.

44. Там же. Стб. 378.

45. Там же. Стб. 380.

46. Там же.

47. Там же. Стб. 375.

48. Там же. Стб. 378—379.

49. Там же. Стб. 348.

50. Там же. Стб. 349.

51. Там же. Т. XXV. С. 113.

52. Там же. С. 32.

53. Там же. Пг., 1921. Т. XXIV. С. 73.

54. Там же. Т. XXV. С. 18.

55. Там же. С. 18—19.

56. Там же. С. 374.

57. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 157.

58. ПСРЛ. Т. XXV. С. 375.

59. Там же. С. 382—383.

60. Л.В. Черепнин пишет: «Дело происходило уже после реформ, начатых княгиней Ольгой и продолженных ее преемниками, особенно Ярославом. Погостами теперь назывались одновременно и административно-территориальные единицы и их сельские центры, куда приезжали представители княжеской власти для сбора дани, производства суда, взыскания вир» (Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 181).

61. ПСРЛ. Т. XXV. С. 382.

62. На это же указывает и Л.В. Черепнин (Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 182).

63. ПСРЛ. Т. I. Стб. 371.

64. Там же. Стб. 373.

65. Там же. Стб. 379.

66. Там же. Стб. 380.

67. Там же. Стб. 381.

68. Там же. Примеч. «б». — Курсив издателей Лаврентьевской летописи.

69. Там же. Т. XXV. С. 114.

70. Там же. С. 112.

71. Там же. Т. I. Стб. 476.

72. Отметим, что в Западной Европе как раз в XI—XIII вв. возникали новые города или поселения сельского типа превращались в города (такие как Эдинбург, Майнц, Франкфурт-на-Майне). В отличие от старых городов, ведущих свою родословную чуть ли не со времен Римской империи, они назывались, так же как и Владимир, «новыми» и «молодыми». См. подробнее: Стоклицкая-Терешкович В.В. Основные проблемы истории... С. 56—57 и др.

73. ПСРЛ. Т. I. Стб. 374.

74. Так думал Н.Н. Воронин. Он полагал, что приведенная цитата может разрешить всю проблему владимирского веча (Воронин Н.Н. К характеристике... С. 28).

75. Термин вообще не очень понятный, ибо такого особого сословия просто не существовало на Руси. Горожанином мог быть и князь, и холоп, и боярин, и купец. С точки зрения методики исследования термин также требует расшифровки.

76. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 309—310.

77. В известной степени по аналогии можно вспомнить термины «джентри» и «нувориши». Но только для сравнения. Конечно, никакого сходства по смыслу понятия «новое дворянство» Англии эпохи «огораживания» и «скоробогачи» эры империализма с летописными понятиями не имеют.

78. ПСРЛ. Т. I. Стб. 362. — По логике Н.Н. Воронина, считавшего, что ростовцы буквально определили социальное положение и профессию владимирских горожан, которые были «холопи каменьници», надо полагать, что жители Новгорода все сплошь погрязли в библейских пороках, если их город в свою очередь летопись Владимира сравнивает с Содомом и Гоморрой.

79. ПСРЛ. Т. XXV. С. 372.

80. Там же.

81. Там же. С. 82.

82. Там же. Т. I. Стб. 411.

83. Там же. Стб. 370. — В нашей литературе по истории Владимиро-Суздальской Руси обычно упоминаются ремесленники, связанные со строительством и украшением храмов. И это закономерно. Дело не только в том, что строители — единственные, чья деятельность зафиксирована в местной летописи. Плоды их работы являются шедеврами мировой культуры. Естественно, они упоминаются в каждом исследовании по истории Северо-Восточной Руси XII—XIII вв. Но были и другие категории ремесленников, более многочисленные, хотя они и не названы в письменных источниках. Речь идет о кузнецах и мастерах, связанных с изготовлением орудий труда (ножей, кос, плугов, серпов, топоров, лопат), оружия (мечей, сабель, секир, копий, щитов, панцирей, шлемов, кольчуг, шпор, уздечек), а также о шорниках, делающих конскую сбрую, и сапожниках, портных, шапочниках, шьющих одежду и обувь. При том массовом потоке колонизации, бесчисленных военных экспедициях, интенсивном увеличении населения, широчайшей торговле (соперничавшей, возможно, с торговлей, которую вел сам Киев) производство перечисленной продукции ремесленного производства беспрерывно увеличивалось. Соответственно рос и ремесленный контингент городов. См. подробно: Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси. М.; Л., 1948. С. 496, 501, 509 и др.

84. ПСРЛ. Т. XXV. С. 113.

85. Там же. С. 112.

86. Там же. Т. I. Стб. 385.

87. Там же. Стб. 385—386. — В примеч. «б» указано: «Эта летописная статья, как видно, не окончена»; ср.: ПСРЛ. Т. XXV. С. 89.

88. Убийство сыновей Игоря Святославича в начале XIII в. в Галиче свершилось в результате соперничества феодальных группировок, так же как и уничтожение рязанских князей в 20-х гг. XIII в.

89. Новосельцев А.П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI—IX вв. // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. С. 384, 385.

90. Там же. С. 412.

91. Там же. С. 419. — На Сарское городище как предшественника Ростова указывал известный русский археолог А.А. Спицин.

92. ПСРЛ. Т. I. Стб. 422.

93. Стоклицкая-Терешкович В.В. Основные проблемы истории... С. 52.

94. Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. С. 47—49 и др.

95. ПСРЛ. Т. I. Стб. 319.

96. Там же. Стб. 321.

97. Там же. Стб. 338.

98. Там же. Стб. 341.

99. Там же. Стб. 385.

100. Там же. Стб. 383.

101. Там же. Стб. 403.

102. Там же. — Отметим, что, видимо, Всеволод абсолютно не доверял рязанским князьям. Для того чтобы выручить из плена владимирцев, князь задержал рязанцев, тоже «мужей», т. е. феодалов (там же. Стб. 404).

103. Там же. Стб. 424.

104. Там же. Стб. 433.

105. Там же. Стб. 434.

106. Там же. Стб. 436.

107. Там же. Т. XXV. С. 108.

108. Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси. С. 35, 36.

109. ПСРЛ. Т. I. Стб. 380—381.

110. Там же. Стб. 348.

111. Отношение церкви к вечевым институтам городов Северо-Восточной Руси в XII—XIII вв. (особенно во Владимире) заслуживает особого исследования.

112. ПСРЛ. Т. I. Стб. 473.

113. К приведенным наблюдениям о господстве феодалов, пожалуй, близки выводы В.Л. Янина в отношении новгородского веча, которое «было не народным собранием, а собранием класса, стоящего у власти» (Янин В.Л. Проблемы... С. 50—51).

К оглавлению

Следующая страница