Глава IV. Русский город и классовая борьба в нем

Наиболее мощные народные движения на Руси XI—XIII вв. были крестьянскими, что вполне понятно, так как «все крупные восстания средневековья исходили из деревни»¹. Но эти крестьянские движения часто находили отклик в других общественных группах, близких по своему положению к крестьянам, в первую очередь среди городского населения — ремесленников и поденщиков. Тем самым крестьянские восстания во многих случаях тесно переплетались с восстаниями городскими, так как городские низы были естественными союзниками крестьян и холопов в их выступлениях против феодальной эксплуатации.

Ко времени монгольского нашествия общее количество городов на Руси, по неполным, вернее, даже по отрывочным летописным данным, приближалось к трем сотням². Продолжающееся отделение ремесла от сельского хозяйства создавало условия для развития городской жизни. В XI—XIII вв. происходит не только быстрый рост количества городов на Руси, но и большие качественные изменения в самой их структуре. Города не были только замками, а в большинстве случаев имели обширные неукрепленные «посады», или «предградия». На Руси создался тот тип средневекового города, который мы встречаем и в средневековой Европе и в Азии. Город складывался из внутренней крепости, по-русски — кремля, или детинца, иногда называемого просто городом, и окружающего его предместья. Urbs (город) и suburbium (предместье) западноевропейских источников точно соответствуют русским понятиям: город (детинец) и предградье (посад).

Поразительно быстрый рост населения городов в XI—XIII вв. объясняется постоянным притоком большого количества беглых крестьян и холопов. Значительное количество статей «Русской Правды» в ее пространной редакции отведено бегству холопов в города. «Если кто сам своего холопа найдет в чьем-либо городе, — читаем в Пушкинском списке XIV в., — а посадник об этом не ведал, то поведавше ему, взять у него отрока и пойти связать холопа»³. Поиски холопа производил сам господин, он сам должен был доискаться («досоцится») холопа и только после этого мог надеяться на помощь посадника. Трудность поисков холопов «в чьем-либо городе» позволяла предприимчивым людям скрываться от преследования своих господ. Практически и на Руси городской воздух делал зависимого человека свободным.

Основное население русских городов составляли ремесленники, которых называли и ремесленниками и рукодельными людьми, отражая в последнем названии представление о господстве в средние века ручной обработки изделий. Само слово «рукоделие» целиком соответствует латинскому термину «opus manuum» — ручной труд⁴. Разнообразный труд ремесленников в русских городах достоверно показан в новых трудах советских историков, особенно в книге Б.А. Рыбакова, основанной на глубоком изучении археологических и письменных источников. По его подсчетам, в Киеве можно указать свыше 60 различных ремесленных специальностей. «В эту эпоху городское ремесло далеко отошло от деревенского; особенно резко сказалась эта разница в протяженности районов сбыта. Если деревенский мастер сбывал продукцию в небольшом районе в 10—15 км в поперечнике, то городской ремесленник нередко работал на широкий рынок и снабжал своей продукцией соседние и дальние города»⁵, — пишет Б.А. Рыбаков.

Ремесленное производство было связано с местным рынком. Поэтому наиболее оживленным местом в городе являлся «торг», или «торговище», — место торговли ремесленными и привозными товарами, совершения различного рода деловых сделок. Церковные писатели образно сравнивали человеческую жизнь с торгом («человече, на торгу житейстем еще еси»), увещевая делать добрые дела, пока «торг не разыйдется», т. е. пока еще не кончится жизнь человека⁶.

Товарное производство древней Руси не было еще предметом изучения, но уже теперь можно говорить о некоторых его особенностях.

Наше внимание привлекает прежде всего раннее появление на Руси различного рода письменных документов, как это показывают новгородские берестяные грамоты. В одной из этих грамот, относящейся, по палеографическим данным и по слою залегания в земле, к XIII в., находим письмо от Есифа к Матфею с просьбой постоять «за нашего сироту», на которого следует получить грамоту от дворянина Павла Петрова брата. Сиротами называли обычно зависимых людей — холопов, рабов, крестьян. Речь, по-видимому, идет о каком-то деле, связанном с таким зависимым человеком⁷.

В древней Руси широко были распространены так называемые «доски».

Это название вводило исследователей в заблуждение. Считали, что речь идет о своего рода бирках, так как-де письменные акты на Руси появились очень поздно. Например, С.Н. Валк в своем предубеждении против возможности существования частных актов на Руси в X—XII вв. доходил даже до того, что считал парадоксом признание самой возможности письменных завещаний на Руси: «Предположение о распространенности письменного завещания среди массы населения, не имевшей к тому же своей письменности, кажется парадоксом, защита которого вряд ли оправдываема»⁸. Однако под напором доказательств и сам С.Н. Валк вынужден был включить в издание новгородских грамот купчую Антония Римлянина и вкладную Варлаама Хутынского, которые он в цитированной нами статье признал подложными актами.

Между тем имеющиеся известия о «досках» показывают совершенно определенно, что мы имеем дело с письменными документами. Именно так и понимал слово «доска» крупный знаток древнерусского языка И.И. Срезневский. Из приведенных им текстов наиболее интересен перевод греческих и латинских слов: письмена, писание, «доскы»⁹. Замечательнее всего, что сама летопись не оставляет никаких сомнений в том, что доски были письменным документом: «а что ся на дьсках остало в писме»¹⁰.

«Доски» рано стали считаться документом, служившим для закабаления купцов и различного рода других торговых людей. В одном поучении, приписываемом Кириллу Туровскому, следовательно, русскому автору, говорится об изгнании торгующих из Иерусалимского храма и содержится призыв уничтожить «доски» — «да доски иже в нас купци разорить»¹¹. В Пскове XIV—XV вв. «доски» продолжали оставаться основным документом для взыскания различного рода долгов, заемным документом, по-видимому имевшим какое-то подобие позднейших векселей. Находка новгородских берестяных грамот вполне подтверждает возможность использования досок для письменности. Так, в новгородских раскопках обнаружены надписи, сделанные острым орудием на различных предметах, в том числе на досках¹².

На значительное развитие в древнерусских городах торговых операций указывает всеобщее распространение на Руси ростовщичества в его различных видах. В больших торговых городах ростовщичество было явлением настолько распространенным в быту, что церковные памятники не запрещают им заниматься, а только советуют брать «рост» (проценты) «по силе».

Попытки в какой-то мере упорядочить взимание процентов за отданные в рост деньги отражены в Пространной «Русской Правде», уделяющей большое внимание разного рода деловым сделкам, в том числе торговым операциям. Практически подобные ограничения ни к чему не приводили, так как ростовщики были экономически и политически сильнее порабощенных ими людей.

Разнообразие деловых сделок нашло яркое отражение в словаре древнерусского языка. Наиболее распространенным словом «купля» обозначали товар, торговлю, покупку, договор. Рядом с этим применялось и более короткое слово «купа»¹³. Почти в тех же значениях употреблялось и другое слово, сохранившееся до нашего времени в живом русском языке, — «торговля»¹⁴. Более узкое значение в применении к отъезжей, часто иноземной торговле имело слово «гостьба» с различными вариантами¹⁵. Само понятие о торговле и ростовщичестве тесно связывалось в древней Руси с представлением о богатстве.

Городское население древних русских городов было неоднородным по своему составу.

Главной политической силой в русских городах было боярство — городской патрициат, опиравшийся на свои земельные владения вне города. В пределах городской территории боярский двор составлял особую усадьбу, иногда небольшой укрепленный замок. За крепкими заборами боярского двора жила многочисленная дворня, собирались «удалые молодцы», как об этом поет былина о Василии Буслаеве: «Кто хощет пить и есть из готового, валися к Ваське на широкий двор, тот пей и ешь готовое и носи платье разноцветное»¹⁶.

Из таких людей формировалась боярская «чадь», дружина, например «Ратиборова чадь» — дружина киевского боярина Ратибора. О «Мирошкиной чади» в Новгороде мы знаем из сообщения летописи. Это была вооруженная до зубов личная охрана посадника Мирошки; «Мирошкин отрок» был убит во время сражения с литовцами¹⁷. «Дворянство и здесь так же, как во всей Италии, имело дворцы, подобные замкам, которые современники называли башнями»¹⁸, — говорит Маркс о Флоренции XIII в. На Руси такие феодальные замки назывались дворами. Позже мы найдем подробное описание дворов новгородских бояр, вроде «двора большого» Марфы Борецкой в волости Березовец¹⁹.

Некоторое понятие о городской боярской усадьбе XI столетия дает рассказ о киевском дворе Ратибора — боярина Владимира Мономаха. На его дворе ночевал половецкий хан Итларь с дружиною. Утром Ратибор собрал своих «отроков» с оружием, приказал истопить «теплую избу» и пригласил Итларя с дружиною завтракать. Когда Итларь с дружиною вошел в избу, двери в нее были заперты. Ратиборова «чадь» взобралась на крышу, прокопала ее (вероятно, земляную насыпку над потолком) и стрелами перебила Итларя с его спутниками.

Из этого рассказа становится ясным, что на «дворе» Ратибора стояло несколько строений, в том числе «теплая изба», иногда служившая приемной комнатой, где в зимнее время устраивались пиры и угощения.

Подобный боярский двор, наполненный наглой боярской челядью, фактически был государством в государстве, столь же недоступным для горожан, как и «башни» флорентийских дворян. По «Русской Правде», княжеские, боярские и монастырские холопы не подвергались княжескому суду; если они попадались в воровстве, за них отвечал господин. Холоп, ударивший свободного человека, мог спрятаться в хоромах своего господина, и тот имел право не выдавать его, а только обязан был заплатить штраф за нанесение обиды свободному человеку. Потерпевшему предоставлялось право поджидать обидчика, поймав холопа, он мог подвергнуть его наказанию или получить деньги «за сором».

Статья Пространной «Русской Правды» указывает и на то время, когда сложился такой порядок. Холопа, ударившего свободного человека, наказывали смертью еще при Ярославе Мудром, но сыновья его изменили прежний порядок и признали право господина отделываться уплатой денег. Таким образом, боярские дворы на Руси сделались неприступными крепостями уже ко второй половине XI в.

Жизнь в боярском дворе была далеко не сладкой для зависимых людей крупного феодала. Это заставило автора начала XIII в. энергично заявить, обращаясь к князю: «лучше мне свою ногу видеть в лаптях в дому твоем, нежели в красном сапоге во дворе боярском, лучше мне в дерюге тебе служить, чем в багрянице в боярском дворе»²⁰. Недаром народная ненависть с такой силой обрушивалась на эти разбойничьи боярские гнезда во время больших классовых конфликтов, о которых придется нам говорить далее. Бояре принимали постоянное участие в торговых и ростовщических операциях. Не чуждались их и сами князья, в том числе Владимир Мономах, выступающий таким «нищелюбцем» в своем Поучении. С боярами была тесно связана купеческая верхушка, нередко пополнявшая ряды боярства.

Бояре и купцы, собственно, и держали в своих руках городское управление. По этому вопросу есть интересное высказывание Маркса, относящееся к средневековому английскому городу, которое вполне применимо и к порядкам русских городов XI—XIII вв.

«Большинство новых поселенцев, — пишет Маркс, — беглые крепостные, торговцы, не имеющие земельного держания, семьи, лишившиеся своей доли городской земли, и вообще ремесленники и бедняки — не принимало никакого участия в жизни города. Право вести и регулировать торговлю, так же как и все остальные виды юрисдикции, принадлежало исключительно горожанам-землевладельцам. Кроме того, богатство породило новое деление на «бюргеров» из купеческой гильдии и на окружавшую их неполноправную массу. Бюргеры из купеческой гильдии постепенно сосредоточили в своих руках крупные торговые операции, те области торговли, которые требовали больших капиталов, а мелкую торговлю предоставили своим менее имущим соседям»²¹.

Русские купцы рано стали объединяться в гильдии, носившие название сотни или ста. Одной из наиболее ранних купеческих гильдий на Руси надо считать объединение новгородских купцов-вощников, с их патрональной церковью Ивана Предтечи на Опоках. Знаменитое «Иванское сто», сформировавшееся уже в первой трети XII в., во всяком случае не позднее 1136 г., было одним из первых по времени возникновения купеческих объединений в Европе. К тому же XII в. относится указание на существование еще одного купеческого объединения в Новгороде. В 1156 г. «заморские купцы» построили на торгу церковь Пятницы. Видеть в этой церкви постройку иностранных купцов, как это делали некоторые авторы, совершенно невозможно. Здание церкви Пятницы в сильно испорченном виде и до сих пор стоит на бывшем торговище в числе других православных церквей. Католическая, или «варяжская», церковь не могла быть поставлена в прямом соседстве с православными церквами. В «заморских купцах» надо видеть новгородских купцов, торговавших за морем.

Официальное значение церкви Пятницы и, следовательно, существовавшего при ней объединения заморских купцов подтверждается одним из условий договора Новгорода с немецкими городами, по которому иноземные купцы при отъезде за границу платили одну гривну церкви Пятницы. Н.И. Костомаров поясняет, что это была «церковь святой Пятницы, построенная компаниек» новгородских купцов, торговавших с иноземцами»²². Существование купеческих объединений в Новгороде настолько засвидетельствовано источниками, что тот же Костомаров писал: «Купцы новгородские, в торговом отношении, составляли компании или артели, сообразно или направлению своей торговли, напр., купцы заморские, купцы низовские, или же по предметам торговли, например, купцы-прасолы, то есть торгующие съестным товаром, купцы-суконники, торгующие сукнами, рыбные, хлебные и пр.»²³.

Что именно так обстояло дело, видно из договоров Новгорода с князьями о людях, ставших закладниками — зависимыми людьми князя: «кто купець пойдеть в свое сто»²⁴. Из этой фразы вытекает, что в Новгороде была не одна купеческая сотня, или объединение. О том же говорит духовное завещание Климента Новгородца (не позднее 1270 г.), где он распоряжается своими деньгами по купецкому сту — «а про деньги, чем мне было бы вам платити в купеческом («купецьском») сте»²⁵.

В другой работе мне приходилось указывать, что купеческие организации не являлись особенностью только Новгорода, как пытался доказать С.В. Юшков, а были особенностью вообще средневековых русских городов. В Киеве существовали купцы «гречники»; в самом Константинополе находим русский квартал с торговыми лавками; в Киеве стояла «божница» новгородских купцов²⁶.

Патрональные церкви купеческих объединений служили местом хранения товаров и общественной казны. В притворе церкви Ивана Предтечи на Опоках взвешивался воск и другие товары. Обширные размеры церквей Пятницы и Ивана Предтечи говорят нам о назначении этих зданий — как надежных помещений для хранения товаров. С этой же целью была построена церковь Пятницы заморскими купцами и новгородская «божница» Михаила в Киеве и т. д.

«Двор святого Ивана» представлял собой обширную усадьбу с разного рода служебными зданиями. На «дворе святого Ивана» производился торговый суд, тут немецкие и новгородские купцы должны были «кончать ссору... перед посадником, тысяцким и купцами»²⁷. Происхождение этого торгового суда относится по крайней мере к первой половине XII в., как это будет видно из дальнейшего.

Купеческие объединения были порождены особенностями феодального времени, в частности необходимостью вооруженной рукой защищаться против возможных грабителей, поэтому «в течение всего средневековья купцы передвигались вооруженными караванами»²⁸.

Купеческие организации играли немалую роль в городской жизни. Это неоднократно подчеркивается упоминанием «Иванского двора» в немецких документах XIII—XIV вв., имеющих отношение к торговле. Далее мы видим, что, по сведениям наших источников, купцы принимают прямое участие в народных движениях в Новгороде, и это естественно, так как само понятие купца в средневековые времена было относительно широким. Трудно представить себе, что несколько десятков купцов, зашедших «гостьбою» в Суздальскую землю в начале XIII в., целиком принадлежали к общественной верхушке Новгорода. Вероятно, в подобных известиях имеются в виду купеческие караваны, куда входили и купцы и их провожатые: приказчики, сторожа и пр.

Купеческая верхушка стремилась оградить себя от остальной купеческой массы. Так появляются почетные купцы, получавшие особые привилегии благодаря своим вкладам, а также унаследовавшие их от своих родителей. Отсюда их название «пошлые» купцы (от пошлины — старины). Мелкие рыночные торговцы принадлежали к числу «черных людей», наравне с ремесленниками.

Купеческая верхушка противостояла остальной массе городского населения — «черным людям», в основном ремесленникам, мелким торговцам и поденщикам.

Внутренняя борьба между различными группами горожан²⁹ получила большое развитие в русских средневековых городах с их антагонизмом «больших» и «меньших» людей. Значительная часть населения русских городов XI—XIII вв. состояла, подобно жителям городов других стран Европы, «из разорившихся горожан и массы городских жителей, не обладавших правами гражданства: ремесленных подмастерьев, поденщиков и многочисленных представителей возникающего люмпен-пролетариата, которые встречаются уже на низших ступенях развития городов»³⁰.

Сама ремесленная масса была неоднородна. В ней существовала резкая дифференциация между мастерами и учениками. Что касается слова «подмастерье», то оно в словаре древнерусского языка пока еще обнаружено не было; возможно, оно покрывалось словом «унот», или «ученик». Так, в рассказе Ипатьевской летописи о построении города Холма читаем о мастерах и их учениках («и уноты и мастере всяции»)³¹. В обычном употреблении слово «унот» обозначало юношу, в данном случае и ученика и подмастерье. Слово «мастер» так часто употребляется в наших памятниках, что не требуется доказательств того, что речь идет именно о мастерах-ремесленниках. Отличие мастеров от простых наемных работников особенно заметно в «Псковской судной грамоте», где различаются мастер-плотник и наймит.

Указание на ученичество в древней Руси мы имеем в житии Алимпия, отданного родителями «на учение писания иконам». Время ученичества Алимпия относится к XI в., причем в житии даются и некоторые подробности о том, как Алимпий обучался своему делу³². Угнетенное положение учеников рисуется фразой из «Златоструй»: «многажды ремесленник клянется не дать ученику ни есть, ни пить»³³.

«Псковская судная грамота» также показывает нам незавидное положение учеников, всецело зависевших от своих хозяев. В ней читаем: «какой мастер начнет взыскивать на учениках учебного, а ученик откажется, то воля хозяина, хочет сам принесет присягу на своем учебном, хочет ученику верит»³⁴. Как видим, псковское законодательство полностью оберегало интересы мастеров, отдавая учеников в их полное распоряжение. Само появление статьи об ученичестве в «Псковской судной грамоте» говорит уже о том, что конфликты между мастерами и учениками были в Пскове явлением столь же заурядным, как и в средневековых городах Западной Европы.

В средневековых русских городах, таким образом, шла непрерывная классовая борьба. Верхушке городского общества — боярам, купцам, объединенным в гильдии, противостояли ремесленники, мелкие торговцы, поденщики, люди без определенных занятий, которых можно обозначать условным термином «люмпен-пролетариат», что иногда соответствует русскому термину «убогие люди».

Наряду с купеческими объединениями в русских городах существовали объединения, в иных случаях зачатки объединений ремесленников. К. Маркс говорит, что «представители профессий, от которых отказались богатые горожане, объединились в ремесленные цехи, ставшие вскоре опасными соперниками для более старых купеческих гильдий города»³⁵. Это наблюдение, сделанное на примере средневековых английских городов, имеет громадное значение и для понимания классовой борьбы в русских городах XI—XIII вв. Создание ремесленных объединений встречало сопротивление со стороны купеческих гильдий, ранее безраздельно имевших право контроля над промыслами в городах.

Борьба ремесленных организаций с купеческими часто игнорируется в нашей историографии, отказывающейся иногда даже от мысли о существовании на Руси ремесленных организаций, хотя бы в зачаточном виде. Между тем только допуская возможность их существования в русских городах XI—XIII вв., мы поймем сущность многих народных движений. В дальнейшем мы и делаем попытку показать эту внутреннюю борьбу в городах на примере Новгорода, исходя из мысли о существовании в нем объединений русских ремесленников.

Подчеркнем тут же, что существование ремесленных организаций в средневековых городах К. Маркс и Ф. Энгельс объясняли «феодальной организацией всей страны». Исчерпывающее указание на это имеем в «Немецкой идеологии», где читаем: «Конкуренция постоянно прибывавших в город беглых крепостных; непрерывная война деревни против города, а следовательно, и необходимость организации городской военной силы; узы общей собственности на определенную специальность; необходимость в общих зданиях для продажи своих товаров — ремесленники были в ту пору одновременно и торговцами — и связанное с этим недопущение в эти здания посторонних противоположность интересов отдельных ремесел между собой; необходимость охраны с таким трудом усвоенного ремесла; феодальная организация всей страны — таковы были причины объединения работников каждого отдельного ремесла в цехи»³⁶.

Средневековая Русь не получила города «в готовом виде из прошлой истории». Они «заново были образованы освободившимися крепостными»³⁷. Следовательно, к ним целиком относится это указание основоположников марксизма. В другом месте той же работы Маркс и Энгельс пишут: «Необходимость объединения против объединенного разбойничьего дворянства, потребность в общих рыночных помещениях в период, когда промышленник был одновременно и купцом, рост конкуренции со стороны беглых крепостных, которые стекались в расцветавшие тогда города, феодальная структура всей страны — все это породило цехи»³⁸. Итак, в числе причин, породивших цехи, находим необходимость объединения против дворянства, потребность в общих рыночных помещениях, конкуренцию беглых крестьян, феодальный строй всей страны.

Возникает вопрос: существовали ли на Руси XI—XIII вв. все те условия, которые породили цехи, или нет? Если существовали, то почему одни и те же причины породили в странах Востока и Запада цехи, а в Древней Руси не оказали никакого влияния. Вразумительного ответа на этот вопрос в нашей исторической литературе не находим, вопрос о цехах попросту замалчивается. Между тем ремесленные объединения в каком-то виде должны были существовать и в русских городах, если считать их городами феодальными и применять к ним слова Маркса и Энгельса, что «феодальной структуре землевладения соответствовала в городах корпоративная собственность, феодальная организация ремесла»³⁹.

Для решения вопроса о существовании ремесленных объединений на Руси большое значение имеет труд Б.А. Рыбакова «Ремесло древней Руси». Как доказал этот учёный, ремесленники-ювелиры древней Руси изготовляли пробные экземпляры своей ученической работы — шедевры. Существование ученичества и шедевров само по себе намекает на какие-то формы объединения ремесленников. Об этом же говорит обычай ремесленников селиться целыми слободами. Характерен в этом случае пример средневековой Москвы, церкви которой, как правило, обозначались по той ремесленной слободе, где они были построены: в Гончарах, в Котельниках, в Кошелях, в Кузнецкой и пр.

Б.А. Рыбаков очень убедительно доказал существование патрональных церквей у отдельных ремесленных профессий на Руси, регламентацию ремесленного труда и продажи ремесленных изделий, существование ремесленных братчин и пр.⁴⁰

Заметим здесь же, что в пользу раннего развития ремесленных организаций на Руси говорит и то обстоятельство, что цехи существовали в русских городах, подпавших под власть Литовского великого княжества. В смоленском восстании 1440 г. «кузнеци, кожемяки (кожевники), перешевники, мясники, котельники»⁴¹ выступают как организованная сила. Нарядившись в брони, вооружившись луками, стрелами, косами и секирами, они выступили против воеводы великого князя и смоленских бояр. Здесь мы имеем прямое указание на существование ремесленных объединений в Смоленске уже в первой половине XV в. Спрашивается: какое же основание отрицать существование ремесленных объединений в соседнем Новгороде или Пскове того же времени?

Конечно, в русских городах, в первую очередь в Новгороде, ремесленные организации, как и в западноевропейских городах, охватывали далеко не все ремесленные специальности. Прямое свидетельство летописей имеем только об организации мясников-прасолов, которые, как известно, составляли мощные цехи в таких городах, как, например, средневековый Париж. В 1403 г. новгородские прасолы поставили свою патрональную церковь в Русе⁴². Построение церкви на чьи-либо средства предполагает существование, по крайней мере, коллективного сбора денег, складчины. В 1485 г. за построенный в Пскове мост через реку Пскову также платили «мясники». Стоимость моста была оценена в значительную по тому времени сумму — в 60 рублей⁴³. Это прямое указание на то, что мясники были объединены в Пскове и имели собственную казну.

Поскольку в средние века «ремесленники были в то же время и купцами», возникает естественный вопрос: не следует ли видеть ремесленные организации в таких объединениях, которые известны на Руси под названием сотен и очень часто упоминаются в связи с народными движениями в Новгороде? Обычно в сотнях видели военно-административную единицу, возникшую уже в княжеское время⁴⁴, но для нас интересен сейчас не вопрос о происхождении сотен, а то значение, какое они получили в русских городах XI—XIII вв.

Новгородские сотни перечислены в уставе Ярослава о мостах. Первые девять сотен в этом уставе называются, по-видимому, по личным именам сотских (Давыжа ста, Слепцова, Быкова или Бовыкова, Олексина, Ратиборова, Кондратова, Романова, Сидорова, Гаврилова), 10-я и 11-я сотни названы княжими, а остальные восемь получили прозвания от местностей: Ржевская, Бежицкая, Вотская, Обонежская, Луцкая, Лопская, Поволховская, или Волховская, Яжолбицкая⁴⁵.

В известных нам списках устава названия сотен явно вставлены в текст позже. Так, мы читаем в уставе: «а владыце сквозе городнаа ворота с изгои и с другыми изгои до Острой городне: 1-ая Давыжья ста... 19 Яжолвичьскаа, двои риле до софьян, софьяном до тысячьского» и т. д. Между тем текст устава без вставки в него названий сотен читается вполне логично: «а владыце сквозе городнаа ворота с изгои и с другыми изгои до Острой городне... до софьян, софьяном до тысячьского» и т. д. Иными словами, владыка (епископ) вместе с изгоями должен был мостить до софьян, а софьяне мостили до тысяцкого, потому что владыка жил в детинце, а софьяне, дворяне новгородского епископа, — за детинцем, в позднейшем «околотке». Тысяцкий мостил территорию по другой стороне Волхова, о которой речь в уставе идет далее («тысячьскому до вощьник», т. е. до Иванского ста и пр.).

Выкинув вставку о названиях сотен, получим ясное представление о составных частях Новгорода в XII—XIII вв., на которых лежала обязанность делать мосты.

Замечательно, что рядом с сотнями, подведомственная которым территория совершенно не ясна по уставу, перечисляются прусы, михайловцы, ильинцы, витьковцы, т. е. уличане Прусской, Михайловской, Ильинской и Витьковской улиц⁴⁶, а также огнищане, немцы, готы.

Остается не вполне ясным вопрос о том, какая же часть города мостилась 19 сотнями. По-видимому, сотни должны были строить «великий мост» через Волхов, причем последняя Яжолбицкая сотня делала «двои риле» — два мостовых устоя с настилом⁴⁷. Почему же первые девять сотен названы по личным именам, 10-я и 11-я сотни названы княжескими, а 12-я — 19-я сотни — по географическим названиям? Это можно объяснить тем, что первые девять сотен были городскими и носили название по именам своих старост. Они не имели отношения к территориальному делению Новгорода.

В уставе Всеволода «О церковных судах, и о людях, и о мерилах торговых» (до 1137 г.) также отдельно упомянуты 10 сотских, староста Болеслав, староста Иванский Васята. Староста Болеслав, вероятно, был представителем купецкого ста, Васята — Иванского ста, а 10 сотских — представителями тех сотен, которые названы в уставе Ярослава «О мостех».

Из устава Всеволода выясняется, что торговые старосты и сотские имели разную компетенцию; сотские вместе с епископом ведали «домом св. Софии», а старосты и торговцы ведали «домом св. Ивана», т. е. купеческим объединением при церкви Ивана Предтечи на Опоках.

Из сказанного можно сделать следующие выводы. Во-первых, сотни не всегда обозначают территориальные единицы. В уставе Ярослава мы видим три различные категории сотен: первые из них названы по старостам, вторые являются княжескими, третьи — территориальными. Во-вторых, сотни нельзя путать с купеческими организациями, представителями которых они являются в нашем примере: Болеслав — от купецкого ста, Васята — от Иванского ста. Следовательно, остается предположить, что сотни в Новгороде были объединениями не только купцов, но и ремесленников, возможно, по торговым рядам. Так, позднейшие описания рядов показывают, что торговые ряды в русских городах XVI в. представляли собой объединение лавок, торгующих определенными товарами. Таковы были, например, Суконный ряд и Сурожский ряд, Серебряный ряд, Мясной ряд и т. д. в Москве и других городах.

В защиту нашего понимания некоторых новгородских сотен как объединений ремесленников сошлемся на характер ремесленных объединений в средневековой Германии. Один из историков немецких городов отмечает, что там, «где патрициям удавалось утвердить свое господство, там военное ополчение делилось применительно к топографическим группам, к городским кварталам. Где одержали верх цехи, там они свои корпорации превращали в военные отряды; если цеховая организация была не вполне проведена, то оба деления уживались вместе»⁴⁸. В Новгороде как раз и видим сосуществование сотен и улиц, сотских и улицких старост. Сотни упоминаются в Новгороде только до середины XIII в., после чего все чаще упоминаются концы и улицы.

Борьба угнетенного городского люда против общественной верхушки была типичным явлением для всех средневековых городов Европы. Это вынуждены были признать даже такие авторы, как А. Пиренн, склонный к идеализации жизни средневековых городов. Говоря о городах средневековой Фландрии, Пиренн отмечает, что «во всех торговых городах между Маасом и морем образовались две классовые партии: партия бедняков и партия богачей»⁴⁹. Замечательной особенностью этих обеих группировок было даже сходство обозначений их в наших источниках. Во Фландрии патриции звались majores, что значит в буквальном переводе «большие», «вятшие», «лучшие». В Италии того же времени «жирный народ» — патриции и купцы — противополагались ремесленникам и чернорабочим — «тощему народу». Хронологически борьба «больших» и «меньших» в городах Фландрии и Италии совпадает с такой же борьбой в Новгороде и других русских городах.

Примечания

1. К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. — Сочинения, т. 3, стр. 52.

2. М.Н. Тихомиров. Древнерусские города. М., 1946, стр. 24 [изд. 2. М., 1956, стр. 43].

3. «Правда Русская», т. I, стр. 291; М.Н. Тихомиров. Древнерусские города, стр. 27—30 [изд. 2, стр. 47—51].

4. И.И. Срезневский. Материалы, т. III, стр. 193.

5. Б.А. Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 779—780.

6. Н. Гальковский. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси, т. II, стр. 14.

7. А.В. Арциховский и М.Н. Тихомиров. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1951 г.). М., 1953, стр. 32—34.

8. «Вспомогательные исторические дисциплины». Сб. статей. М.—Л., 1937, стр. 293—294.

9. И.И. Срезневский. Материалы, т. I, стр. 761—762.

10. «Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 466.

11. «Рукописи графа А.С. Уварова», т. II, стр. 149.

12. М.Н. Тихомиров. Городская письменность древней Руси XI—XIII вв. — «Труды отдела древнерусской литературы АН СССР», т. IX. М., 1953, стр. 51—66.

13. И.И. Срезневский. Материалы, т. I, стр. 1368—1371.

14. И.И. Срезневский. Материалы, т. III, стр. 1052—1053.

15. И.И. Срезневский. Материалы, т. I, стр. 570—571.

16. «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым». М., 1878, стр. 50 [«Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым». М., 1958, стр. 52—53].

17. «Новгородская Первая летопись...», стр. 45.

18. «Архив Маркса и Энгельса», т. V. М., 1938, стр. 269.

19. С.А. Тараканова-Белкина. Боярское и монастырское землевладение в новгородских пятинах в домосковское время. М., 1939, стр. 52—62.

20. «Лучше бы ми нога свои видети в лыченицы в дому твоем, нежели в черлене сапозе в боярстем дворе; лучше бы ми в дерюзе служити тебе, нежели в багрянице в боярстем дворе» («Слово Даниила Заточника». Подготовил к печати Н.Н. Зарубин. Л., 1932, стр. 60).

21. «Архив Маркса и Энгельса», т, VIII. М., 1946, стр. 334—335.

22. Н.И. Костомаров. Севернорусские народоправства. — Собр. соч., км. 3, т. VII—VIII. СПб., 1904, стр. 334.

23. Там же, стр. 351.

24. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», стр. 16.

25. Там же, стр. 163.

26. М.Н. Тихомиров. Древнерусские города, стр. 146—156 [изд. 2, стр. 114—127].

27. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», стр. 60.

28. К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. — Сочинения, т. 3, стр. 53.

29. См. «Архив Маркса и Энгельса», т. VIII, стр. 334—335.

30. Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 354. Энгельс указывает, что люмпен-пролетариат представляет явление, которое «имело место почти во всех бывших до сих пор фазах общественного развития».

31. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 558 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 843].

32. «Патерик Киевского Печерского монастыря», стр. 121.

33. И.И. Срезневский. Материалы, т. III, стр. 116.

34. «А которой мастер иметь сочить из ученики учебнаго, а ученик запрется, ино поля государева, хочет сам поцелует на своем учебном, или ученику верить» («Псковская судная грамота», стр. 22).

35. «Архип Маркса и Энгельса», т. VIII, стр. 335.

36. К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. — Сочинения, т. 3, стр. 50—51.

37. Там же, стр. 50.

38. Там же, стр. 23.

39. Там же.

40. Б.А. Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 729—777.

41. ПСРЛ, т. XVII. СПб., 1907, стр. 68.

42. «Новгородская Первая летопись...», стр. 397.

43. ПСРЛ, т. V. СПб., 1851, стр. 43.

44. А. Пресняков. Княжое право в древней Руси. СПб., 1909, стр. 173—190.

45. «Новгородская Первая летопись...», стр. 507—508; другая редакция устава — в «Русских достопамятностях», изд. Обществом истории и древностей российских, ч. 2. М., 1843, стр. 291—293.

46. В Новгородской летописи (стр. 508) «виктовцам» вместо витьковцам от речки Витьки.

47. Интересные соображения об уставе Ярослава о мостах высказаны В.С. Передольским. — «Новгородские древности». Новгород, 1898, стр. 339—340.

48. Г. Белов. Городской строй и городская жизнь средневековой Германии. М., 1912, стр. 77.

49. А. Пиренн. Средневековые города Бельгии. М., 1937, стр. 340.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница