Глава III. Захват феодалами крестьянских общинных земель и закрепощение крестьян
Феодальная собственность возникла не сразу. Она создавалась на развалинах общинного землевладения, в условиях борьбы крестьян-общинников с феодалами. К сожалению, процесс захвата общинных земель прослежен в нашей литературе очень слабо и притом односторонне: только со стороны образования феодальной собственности на землю. По поводу же сельской общины на Руси XI—XIII вв. имеем лишь высказывания, сделанные в общей форме.
Так, в своей книге об общественно-политическом строе в Киевской Руси С.В. Юшков выделяет три параграфа, в которых говорится о превращении холопов в закрепощенных людей, о закабалении сельского населения, о насильственно закрепощенных. Но как раз последний из этих параграфов является наиболее кратким и ограничивается двумя ссылками, да и то на известия второй половины XIII в.
В заключение С.В. Юшков утверждает, что вопрос о насильственном закрепощении крестьян мы будто бы не имеем возможности изучить должным образом за недостатком источников1.
Последнее замечание С.В. Юшкова, которое может отпугнуть от попытки искать свидетельства о насильственно закрепощенных крестьянах на Руси XI—XIII вв., опирается на своего рода недоразумение. В действительности известия о насильственной узурпации крестьянских земель и превращении труда крестьян в барщинный труд на Руси XI—XIII вв. не только существуют, но даже относительно многочисленны. Это и позволяет нам заново изучить вопрос о насильственном закрепощении крестьян.
Как известно, одним из способов закрепощения был насильственный захват земель. Земля становилась феодальным владением князей и дружинников, получавших феодальную ренту. Одно из первых свидетельств о введении тяжкой дани известно по летописи, это — введение даней и оброков в Древлянской земле середины X в. С.В. Юшков с основанием говорит о том, что, покорив древлян, княгиня Ольга усложнила состав дани и децентрализовала ее сбор2. Одних древлян Ольга отдала в рабство своим дружинникам, других «оставила платити дань». Летописец особо отмечает тяжесть этой дани («и возложиша на ня дань тяжьку»), две части которой шли в Киев, а третья часть — в Вышгород, являвшийся городом Ольги.
В данном случае мы встречаемся с фактом насильственного установления тяжкой дани. Из дальнейшего выясняется, что Святослав и Ольга учредили в Древлянской земле «уставы и уроки»3, т. е. ввели какие-то постановления, может быть, письменные.
Летописный рассказ о введении дани в Древлянской земле опирался на живую традицию, так как становища и ловища Ольги еще существовали в Древлянской земле XI в. Впоследствии термин «дань» получил значение подати4, тогда как термины «уставы» и «уроки» имели разное содержание, в том числе значение подати и налога. Слово «устав» применялось для обозначения законодательных норм и правил распорядка. Так, сохранился «устав» новгородского князя Святослава Ольговича о платежах, шедших с различных новгородских погостов в XII столетии.
Летописная традиция связывает с именем Ольги установление оброков и даней не только на юге, но и на севере Руси — в Новгородской и Псковской землях. Деятельность по введению новых оброков и даней заставляет летописца вспомнить об ее селе Олжичи, находившемся недалеко от Киева. Характерно уже самое название села по имени его владелицы, а может быть, и основательницы. «Олжичи» — те люди, которые принадлежали к челяди Ольги и по ее имени получили свое прозвище. «Олжичи», непосредственно зависевшие от княгини, чем-то привлекали внимание летописца, может быть тем, что село было населено потомками покоренных древлян. В этой связи приходят на память имена ключницы Малуши и отца ее Малка Любечанина, сходные с именем древлянского князя Мала. Но даже если имена князя Мала и Малка Любечанина считать простым созвучием, то само указание на то, что отец Малуши был «любечани-ном»5, т. е. жителем города Любеча на Днепре, все-таки знаменательно. Ведь ключники и ключницы, как правило, были рабами. Следовательно, перед нами одно из древнейших указаний на превращение свободного человека из города Любеча в холопа.
У нас имеется и другое, правда косвенное, но очень убедительное, свидетельство, указывающее на то, что сельская община на Руси уже в X в. находилась в состоянии разложения. В другой работе нам приходилось указывать на развитие городских предместий — предградий и посадов — на Руси X—XI вв. Быстрый рост ремесленного и торгового населения в русских городах этого времени за счет пришлого люда может быть объяснен только крупными сдвигами в положении деревенского населения, бежавшего в города. Население обширного Киева представлялось иностранным авторам начала XI в. составленным в основном «из стекающихся отовсюду беглых рабов»6. Слово «раб», конечно, нельзя понимать буквально. Оно, вероятно, является переводом русского слова «челядь», обозначавшего вообще людей, зависимых от феодала. Следовательно, рост русских городов X—XI вв. сам по себе свидетельствует о развитии крепостнических отношений в деревне.
В.И. Ленин указывал, что феодализм господствовал в России от IX до середины XIX в. (до отмены крепостного права в 1861 г.)7. Развитие крепостнических отношений на Руси совершалось в XI—XIII вв., конечно, более ускоренными темпами, чем в предыдущие столетия. Закабаление крестьян происходило разными способами, среди которых по-прежнему главными были захват общинных земель и превращение труда свободных крестьян в барщинный труд на феодалов.
Пахотные поля и луга становятся ценностями, которыми феодалы стремятся овладеть. Поэтому уже в краткой редакции «Русской Правды», отражающей порядки феодальной деревни XI в., находим постановление по поводу нарушения межевых знаков: «иже межу переореть любо перетес», т. е. запрещение перепахивать межи и уничтожать («перетесать») значок, вырезанный на дереве или на столбе для обозначения границы земельных владений.
Появление межевых знаков на полях и в лесу обозначало резкий разрыв с прежним общинным владением земельными угодиями, столкнувшимся с феодальной собственностью.
Характерной статьей краткой редакции «Русской Правды» является статья о «муке» — пытке смерда без княжеского слова (повеления). Она говорит о смерде, который попал в личную зависимость от феодала8. «Мучение» смердов без княжеского «слова» становится настолько распространенным явлением, что потребовалось вмешательство княжеской власти.
Постоянной темой церковных проповедей XI—XIII вв. становится порабощение «неповинных». В одном древнем памятнике в числе «грехов» находим и следующие: «кто без вины порабощает человека лживым обвинением, кто на изгоях берет деньги, кто неправедно мучит челядь свою и морит голодом, побоями, наготою и работою, кто пригородит от чужого двора или нивы или луга или сада»9. В этом перечислении «грехов» выступает перед нами беспощадная эксплуатация челядинов, нередко ранее свободных людей, насильственно обращенных в зависимость «поклепом» — путем ложных доказательств.
Насколько быстро шел процесс захвата общинных земель в первой половине XII в., видно из грамот, относящихся к княжению в Новгороде Всеволода Мстиславича, внука Владимира Мономаха. Грамоты даны одному и тому же церковному феодалу — Юрьеву монастырю. В первой из них говорится о «рели» — поемном луге под самым городом, у Мячина. Вероятно, это был один из подгородных лугов, которым самовольно распорядился князь, отмежевав его Юрьеву монастырю10. Подобный же подгородный луг в той же первой половине XII в. был приобретен у посадничьих детей другим новгородским монастырем, Антоньевым, стоявшим на северной окраине города11. Посадничьи дети, вероятно, также самовольно завладели лугом на ручье Витке, как и князь «релью» на Мячине, обратив в свою собственность луга, ранее находившиеся в общем владении горожан. Особая ценность пригородных лугов объясняет нам те причины, по которым оба монастыря тщательно сохраняли и впоследствии свои владельческие грамоты.
Две другие грамоты Юрьева монастыря говорят о еще более широких феодальных захватах — о передаче в руки церковного феодала населенных земель. Всеволод отдает Юрьеву монастырю целый погост — «Терпужьский погост Ляховичи с землею, и с людьми, и с коньми, и лес, и борти, и ловища»12. Судя по тексту грамоты, Терпужский погост принадлежал к числу тех сел, которые обязаны были платить дань и нести повинности в пользу князя. Всеволод отдал Терпужский погост Юрьеву монастырю, вследствие чего и крестьяне, сидевшие на княжеской земле, должны были сделаться монастырскими закрепощенными людьми. Что именно так и надо понимать текст второй грамоты, видно из третьей княжеской грамоты Юрьеву монастырю, дошедшей до нас в подлинном виде. Грамота дана великим князем Мстиславом Владимировичем, отцом Всеволода Мстиславича, около 1130 г. Мстислав велел своему сыну передать в Юрьев монастырь волость Буице «с данию, и с вирами, и с продажами»13. Таким образом, село досталось монастырю со всеми доходами, которые шли князю в виде даней и от судебных расправ. Следовательно, Юрьев монастырь получил село в полное феодальное владение со всеми присущими этому владению иммунитетными правами. Здесь перед нами несомненный факт перехода целого погоста или села, ранее заселенного смердами-крестьянами, в руки церковного феодала.
Три сохранившиеся грамоты, дошедшие до нас в архиве Юрьева монастыря, свидетельствуют о том, что в Новгородской земле первой половины XII в. происходил усиленный процесс захвата общинных земель феодалами.
Прямое указание на смердов, живших ранее на княжеской земле и перешедших под власть церковного феодала, имеем в грамоте князя Изяслава Мстиславича, данной им в середине XII в. Пантелеймонову монастырю в Новгороде. Изяслав испросил у Новгорода в дар названному монастырю «село Витославиць и смердьи поля Ушьково и до прости»14. Издатели грамоты передали этот текст так: «село Витославиць и Смердъ и поля Ушьково и до прости». Такое спорное чтение оставлено ими без всякого комментария. Между тем, слова «смердьи поля» совершенно согласуются со всем текстом документа. «Смердьи поля» — это поля, принадлежавшие смердам. Напомним «смердьего» холопа и «смердью» задницу (наследство) в Пространной Правде. Смерды находились под юрисдикцией князя и епископа, но распорядиться ими было нельзя без согласия Новгорода. Поэтому Изяслав Мстиславич вынужден был «испросить» село Витославичи и «смердьи поля» у Новгорода.
Любопытный материал дает изучение названий волостей и сел в Новгородской земле более позднего периода. В конце XV в. в ней существовала волость Смерда, называемая также Михайловской Смердой. О ней говорили как о местности «в Смердах», обозначая поля этой волости следующим образом: «а пашут их та же Смерда всею волостию». В новгородских писцовых книгах, откуда нами заимствованы эти сведения, слова «в Смердах» и «пашут их та же Смерда» сделались географическими понятиями, но первоначально это было просто обозначением людей, т. е. смердов, живших в данной волости.
Процесс захвата общинных земель феодалами происходил и в других русских землях. Киево-Печерский монастырь владел в конце XI в. обширными вотчинами, которые были организованы как крупные феодальные хозяйства с тиунами, приставниками и слугами15. Следовательно, то явление, которое мы наблюдали в Новгородской земле по грамотам XII в., давно уже существовало на юге Руси. Аппарат феодального принуждения, о котором дает сведения «Правда Ярославичей», существовал там не только в княжеских вотчинах. Он был типичен для любой феодальной вотчины.
Захват общинных земель и закабаление крестьян становятся постоянным явлением в XII в. Ипатьевская летопись сообщает нам, что вдова одного из полоцких князей, Глеба Всеславича, отдала в Печерский монастырь 5 сел с челядью. Ярополк, отец княгини, еще ранее дал в монастырь «Небльскую волость и Деревьскую и Лучьскую», а также земли около Киева, по выражению летописи, «всю жизнь свою», т. е. все свое имущество. Небльская волость, вероятно, находилась в районе озера Невель, где позже был поставлен город Невель на границе Полоцкой земли. Неизвестно, получил ли монастырь Небльскую волость в полное владение, может быть, речь идет только о доходе с нее. Однако пять сел, подаренных монастырю княгиней, вдовой Глеба, были уже, несомненно, настоящими феодальными вотчинами. Сам летописец дает это понять, говоря, что села отошли к монастырю не только со всем своим населением, челядью, но и со всеми хозяйственными предметами16.
Указания на захваты общинных земель мы найдем не только в летописях и грамотах, но и в других письменных памятниках. Один из крупнейших политических и церковных деятелей XII в. — митрополит Климент Смолятич оставил интереснейшее свидетельство о феодальных захватах своего времени. Отводя от себя обвинение в корыстолюбии, Климент пишет: «да скажу тебе о желающих славы, которые присоединяют дом к дому, и села к селам, изгоев и сябров, борти и пожни, ляда и старые пашни»17.
Перед нами во весь рост встает фигура жадного феодала, который занимается непрерывным стяжательством, не брезгуя ничем. Он присваивает себе дома, села, борти в лесах, луга, ляды и старые пашни, т. е. ранее распаханные и потом заброшенные поля, покрытые сорняками. Но жадность феодалов не ограничивается только захватом земель, они «прилагают» дом к дому и села к селам, порабощают изгоев и сябров.
Кто же эти изгои и сябры? Краткая редакция «Русской Правды» не оставляет сомнения в том, что в начале XI в. изгои были еще свободными людьми, за убийство которых полагалось платить по 40 гривен, как за убийство «мужей». Из других источников мы узнаем о существовании сел, населенных изгоями. Каково бы ни было происхождение изгоев, нет никакого сомнения в том, что в их числе были холопы, выкупившиеся на свободу18. Следовательно, Климент говорит о порабощении свободных людей, что вызывало резкий протест даже церковных проповедников, может быть, особенно резкий потому, что изгои находились под патронатом церкви. «Если кто берет деньги на изгоевых детях, то оказывается продающим кровь неповинную»19, — энергично восклицает один из проповедников.
Еще интереснее указание Климента на порабощение сябров. Сябры, или шабры, постоянно упоминаются в источниках более позднего времени. По определению И.И. Срезневского, сябр — это «сосед, член одной общины». Определение это находится в полном согласии с нашими источниками. По «Псковской судной грамоте», на суде по земельным делам должны были присутствовать все сябры20. Судебное дело 1483 г. подробно описывает тяжбу монахов Кузьмодемьянского монастыря с соседними сяб-рами21. Сябры не только совместно владели землей, но и хранили у себя документы о земельных владениях — старые грамоты. Вероятно, о такой смердьей грамоте идет речь в одном псковском документе, предъявленном князю Александру, вероятно Александру Невскому22. Сябры известны и по новгородским документам XV столетия.
Таким образом, сябры — это крестьяне-общинники. Отсюда позднейшая «сябровщина» — община одного селения, мира23.
Полемизируя с С.В. Юшковым, академик Б.Д. Греков спрашивает: «Как назывались крестьяне, не попавшие в зависимость? Где они?». Он далее иронически замечает, что С.В. Юшков «не находит для этого свободного крестьянства никакого наименования». Как видим, такое наименование существовало — крестьянин-общинник-сябр. Этим, кажется, и объясняется тот презрительный оттенок, который уже в XII—XIII вв. получает слово «смерд»; этим объясняется и противоречивое значение слова «смерд», под которым понимались и крестьяне вообще, и крестьяне закрепощенные, и крестьяне-общинники. Заметим, что слово «сябр», или «шабр», сохранилось в русском языке и никогда не имело какого-либо презрительного значения, обозначая соседа в дружественном смысле слова.
Феодал, присваивавший себе земли изгоев и сябров, превращал труд свободных крестьян в барщину, а самих крестьян — в закрепощенных людей. Те явления, которые наблюдались в Западной Европе, происходили и на территории Руси. Количество свободных общинников-крестьян, сябров, постепенно уменьшалось. На остатках общинного землепользования создавалась крупная феодальная вотчина.
Эти строки были уже написаны, когда появилась интересная статья И.И. Смирнова, в которой по-новому рассматривается вопрос об изгоях и изгойстве. Правда, доказательства И.И. Смирнова в пользу того, что «изгой выступает перед нами как выходец из соседской общины», требуют еще дополнительной проверки, но общий взгляд автора на изгойство как на «один из институтов, в форме которых находил свое выражение процесс превращения бывших свободных общинников в различные категории феодально зависимого населения», очень плодотворен.
В частности, следует целиком согласиться с И.И. Смирновым в том, что уставная грамота Смоленской епископии 1150 г. доказывает «факт превращения в земельные владения смоленского епископа общинных земель, не входивших до того в состав феодальной земельной собственности»24.
Возникает вопрос, насколько процесс закабаления крестьян далеко зашел в XI в. Есть основание думать, что этот процесс развивался неодинаково интенсивно в разных землях Киевской Руси. Смерды-общинники составляли главную массу крестьян в Ростово-Суздальской земле XI в., где, по сведениям летописи, дружинникам приходилось выяснять вопрос, какому князю подчинены смерды. Следовательно, у нас есть основание говорить, что процесс захвата общинных земель еще только развивался в XI в. на севере Руси — в Ростово-Суздальской и Новгородской землях. По-иному обстояло дело на юге Руси. Именно здесь, на юге Руси, слышим о «худых смердах» из уст киевского князя.
Процесс закрепощения крестьян и увеличения феодальных повинностей, естественно, не мог проходить безболезненно. В деревне накапливалось много «горючего материала», который готов был вспыхнуть в любое мгновение, в особенности в моменты ослабления княжеской власти в связи с набегами кочевников, княжескими междоусобицами, а также в годы стихийных бедствий — неурожаев и наступавших вслед за ними голодовок. Нет ничего удивительного в том, что наиболее крупные крестьянские движения развивались именно на юге Руси, особенно в Киевской земле, где процесс развития феодальных отношений шел быстрее, чем в других областях Русской земли.
Примечания
1. С.В. Юшков. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949, стр. 284—285.
2. Там же, стр. 286.
3. «Повесть временных лет». Под ред. В.П. Адриановой-Перетц, ч. 1, М.—Л., 1950, стр. 43.
4. И.И. Срезневский. Материалы, т. I. СПб., 1893, стр. 627—628.
5. «Повесть временных лет», ч. I, стр. 49.
6. Это известие Титмара Мерзебургского, умершего в 1018 г.
7. См. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 25, стр. 237.
8. «Правда Русская», т. I, стр. 72.
9. «Аще кто без вины порабочиваеть человека поклепомь... Аще кто на изгои емлет куны. Аще кто бес правды насиляеть на челядь свою и морить гладомь и раною и наготою и деломь насилеа. Аще кто пригородить чюжаго двора или нивы или пожни или винограда» (С. Смирнов. Древнерусский духовник, приложение, стр. 50).
10. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», стр. 139. Грамота составлена между 1125—1137 гг.
11. Там же, стр. 159. Грамота написана до 1147 г. — года смерти основателя монастыря Антония.
12. Там же, стр. 139.
13. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», стр. 140—141.
14. Там же, стр. 141.
15. «Друзии же и села вдаваюче им на попечение» («Сборник XII века Московского Успенского собора», вып. 1. М., 1899, стр. 60—90). [Успенский сборник XII—XIII вв. М., 1971, стр. 93, 127].
16. «А но своем животе вда княгини 5 сел и с челядью, и все да и до повоя» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 338) [ПСРЛ. т. II. М., 1962, стр. 492—493].
17. «Да скажю ти суших славы хотящих, иже прилагают дом к дому, и села к селам, изгои же и сябры и борти и пожми, ляда же и старимы» (Н. Никольский. О литературных трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII века. СПб., 1892, стр. 104).
18. См. подробнее: Б.Д. Греков. Киевская Русь; С.В. Юшков. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси.
19. И. Срезневский. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках. СПб., 1874, стр. 339.
20. «И сябры вси станут на суд в одном месте» («Псковская судная грамота». СПб., 1914. стр. 23).
21. «И все сябры их» («Акты юридические». СПб., 1838, стр. 3).
22. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», стр. 337—338.
23. В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, т. IV. М., 1935, стр. 393.
24. И.И. Смирнов. К вопросу о изгоях. — «Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятилетия». Сб. статей. М., 1952, стр. 106.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |