Глава II. Феодальное хозяйство и положение закрепощенных крестьян
В XI—XIII вв. феодальное землевладение на Руси достигло больших размеров. Порядки феодальной вотчины ярко выступают перед нами уже в статьях такого юридического памятника, как «Правда Ярославичей». Еще рельефней особенности крупного феодального хозяйства вырисовываются по другим источникам XI—XIII вв. Они позволяют говорить, что хозяйство в громадных русских вотчинах было чрезвычайно близко к хозяйству сеньерий во Франции или маноров в Англии средневекового времени.
Черты натурального хозяйства типичны для русской феодальной вотчины в такой же мере, как и для средневековых доменов Западной Европы. Феодал тщательно стремился обеспечить себя всякой «готовизной» — различного рода запасами. «Игорево сельцо», принадлежавшее одному из черниговских князей в XII столетии, было переполнено «готовизной», лежавшей мертвым грузом на всякий случай. Хлеб оставался немолоченным в количестве 900 стогов1. Погреба были наполнены бочонками меда и вина. В амбарах хранился «тяжкий товар», в том числе железо и медь. Летописец с одобрением отмечает, что сельцо было устроено «добре». «Добрые дворы», подобные «Игореву сельцу», были типичными для феодального хозяйства на Руси. Другому черниговскому князю принадлежала крупная вотчина под Путивлем. И здесь княжескую усадьбу окружали амбары и погреба. Летописец на этот раз не считает даже нужным упоминать о запасах продовольствия, его интересуют более дорогие продукты, его воображение поражают 500 берковцев2 меда и 80 корчаг вина, стоявших в княжеских погребах, а также тот «товар», «иже бе не мочно двигнути», т. е. инвентарь и металлы, которых невозможно было увезти из-за их тяжести3. Удивительно ли, что такой двор обслуживался громадным количеством закрепощенных людей и холопов, — «челядью», общим числом в 700 человек4.
Источники с особой четкостью и подробностью говорят о феодальном землевладении XI—XIII вв., но развитие его началось значительно ранее. Можно думать, что село Ольжичи, принадлежавшее княгине Ольге, в середине X в. было уже организовано по типу крупной феодальной вотчины, черты которой так ярко выступают перед нами в описании княжеских сел XII в.5
Феодальное хозяйство было слабо связано с внешним миром, стремилось обойтись своими внутренними ресурсами. Только ничтожное количество хлеба и других продуктов поступало в продажу, да и то в районах, близко связанных с городами. Этим объясняется накопление громадного количества продуктов, которые не находили сбыта на стороне. Напомним о 900 стогах хлеба, которые стояли на гумне «Игорева сельца» в Черниговской земле.
Примерно в первой половине XIII в. какой-то рачительный хозяин составил упоминавшийся уже расчет прироста продуктов и скота в феодальном хозяйстве Ростовской земли. Итоги подсчета урожая хлебов и приплода скота в этом хозяйстве кажутся фантастическими, но общее представление об урожае культурных растений и приплоде скота не лишено интереса. Источник хорошо рисует идеальное, с точки зрения представителя господствующего класса, феодальное хозяйство.
В селе сеялось «на два плуга» 16 ростовских кадей ржи. Каждая кадь равнялась примерно 14 пудам ржи. Следовательно, ежегодно в селе высевалось 224 пуда ржи. Кроме ржи в таком феодальном хозяйстве сеялись овес, ячмень, полба, в стога складывалось сено. Характерной особенностью хозяйства было существование большого количества немолоченого хлеба. Молоченый и немолоченый хлеб так и определяется особыми рубриками: «о ржи», «о немолоченой ржи», «о молоченом овсе», «о молоченом ячмене» и т. д. При этом в хозяйских расчетах молоченый и немолоченый хлеб одинаково принимается во внимание в производимых вычислениях — ясный признак того, что большая часть хлеба так и оставалась в стогах, немолоченой, не употреблялась в хозяйстве и совсем в малой степени поступала в продажу.
Картину подобного же натурального хозяйства увидим и значительно позже. Во время страшного трехлетнего голода в России начала XVII в. множество людей погибло в мучениях, тогда как в некоторых поместьях стояли «давние житницы не истощены, и поля со скирдами стояли, гумна же пренаполнены одоней и копен и зародов»6. Эти богатства оставались нетронутыми 14 лет, пока не подверглись расхищению7.
Непременной принадлежностью феодального хозяйства являлся скот. Количество скота в рассматриваемом ростовском хозяйстве было ограниченно. Указаны только 22 овцы и 22 барана, 22 козы, несколько свиней и коров. В хозяйстве производились сыры и масло. Особое внимание обращено на лошадей: кобылиц и жеребцов, однолеток, двух- и трехлеток. В этом же хозяйстве держали пчел.
Явным признаком того, что ростовское хозяйство XIII в. было хозяйством замкнутым, натуральным, является полное отсутствие указаний на продажу продуктов. Вычисления приплода и прироста продуктов делаются в расчете на то, что приплод и урожай останутся в границах самого феодального хозяйства. В силу этого и получаются фантастические цифры будущего прироста скота: от трех свиней, по подсчетам нашего хозяина, за 12 лет появится приплода 73 728 свиней8.
Черты натурального хозяйства рисуются перед нами и в нормах «покона вирного», которым заканчивается «Краткая Русская Правда». Сборщик пошлин, вирник, получает пропитание на месте, за счет населения. Ему дают 7 ведер солоду на неделю, овцу или полоть мяса, в среду и пятницу — сыры. Он получает пшена и хлеба сколько может съесть вместе со своим помощником, по две курицы на день, корм для коней и пр.9 Натуральные взносы вирнику могут быть заменены деньгами, но это, в сущности, только послабление в пользу вирника, как представителя феодалов. Натуральные взносы, «корма», как их позже называли в Московской Руси, остаются основой того, что вирник должен получить в течение недели, пока соберет пошлины.
Натуральный характер феодального хозяйства подчеркивается широким распространением сельского ремесла. «Тяжкий товар», в том числе медь и железо, хранившиеся в усадьбах черниговских князей, предназначались для обслуживания феодального хозяйства. Ремесленник и ремесленница по «Русской Правде» являются неотъемлемыми фигурами в феодальном хозяйстве на Руси XI—XIII вв. Они охраняются более высокой пеней (вирой), чем смерды и холопы. Значение их в хозяйстве хорошо показал в своей известной книге Б.А. Рыбаков, что позволяет нам ограничиться только ссылкой на его работу10.
В приведенных выше известиях говорится о княжеских вотчинах, но было бы неправильно заключать, что только князья имели крупную феодальную собственность. Наряду с княжеским землевладением быстро развивалось боярское и монастырское землевладение. Двор галицкого боярина Судислава в первой половине XIII в. ничем не уступал княжеским усадьбам. В нем хранилось много вина, припасов, оружия (копий и стрел). И здесь многое служило не только для текущих потребностей, но и собиралось впрок в качестве запасов на будущее. Всяких запасов у Судислава заготовлено было так много, что это вызвало даже удивление очевидца. «Пристраньно видети» — удивительно видеть, замечает по этому поводу летописец. Двор Судислава был типичным феодальным замком, снабженным всем необходимым для того, чтобы выдержать долгую осаду.
Церковное феодальное землевладение строилось по типу княжеских и боярских вотчин. Историки русской церкви, например Е. Голубинский, потратили немало сил для доказательства того, что монастырское землевладение стало развиваться на Руси относительно поздно, чуть ли не в XIV—XV вв. Но это заключение не вяжется с действительностью. Уже первые распространители и пропагандисты иночества на Руси во главе с Феодосием Печерским положили начало монастырским вотчинным порядкам. Даже на пороге смерти Феодосий беспокоился об управлении монастырскими селами: приказал собрать всех монахов, в том числе и тех, которые находились в монастырских вотчинах («еже и в селех»), наставлял служителей, приставников и слуг в том, как они должны себя вести, выполняя порученную им службу11.
Землевладение стало такой типической особенностью русских монастырей, что новгородский паломник на рубеже XII и XIII вв. искренне удивлялся порядкам одного из константинопольских монастырей, который не имел сел («а сел несть у него»)12, — настолько было непривычно зрелище церковного учреждения, которое не опиралось на свою основную базу — феодальное землевладение. Сам же русский паломник тщательно отмечал, какие монастыри в Царьграде побогаче селами и деньгами13.
В иных случаях на Руси во владение монастырей переходили феодальные хозяйства, можно сказать, на полном ходу. Одна княгиня подарила в Печерский монастырь 5 сел с челядью и со всем инвентарем, вплоть «до повоя», т. е. женского головного убора14.
Крестьянин, сидевший на земле феодала, находился под его юрисдикцией. Непосредственным следствием господства натурального, замкнутого хозяйства было существование целого ряда феодальных «миров», мало связанных друг с другом. Понятие такого «мира» выразительно выступает в статье «Русской Правды», определяющей порядок «свода» — следствия о покраже. «Свод» кончался за пределами города, в данном случае, вероятно, округи, подчиненной городу: «А из своего города в чужую землю свода нет»15, — гласило постановление «Русской Правды», которое и осуществлялось только в небольшой округе.
Вотчинная юрисдикция с правом суда и расправы распространялась на все население феодальной вотчины. Облик жестокого феодала, беспощадно расправлявшегося с подначальными ему людьми, нарисован в летописном рассказе о ростовском епископе Феодоре: «Много пострадали люди от него, во владении его; и села потеряли, и оружие, и коней, другие же и в рабство попали, в заточенье и ограбленье: не только для мирян, но и для монахов, игуменов и священников был он немилостивым мучителем»16.
Феодальное хозяйство нуждалось в целом штате приставников и служителей, наблюдавших за работой крестьян и ремесленников и понукавших их к труду. Уже «Правда Ярославичей» знает сельских и ратайных старост, за убийство которых полагалось платить виру в 12 гривен. Староста «ратайный», как показывает это слово, наблюдал за полевыми работами, следовательно, был представителем феодала. Должность старосты и позже встречается в хозяйстве русских крепостников XVIII—XIX вв., когда сохраняется даже старое слово — староста.
Положение закрепощенного человека, его зависимость от феодала и степень этой зависимости можно наблюдать на примере закупов «Русской Правды». Этот пример тем более замечателен, что статьи о закупах довольно точно датируются 1113 г. и связаны с определенной территорией, в первую очередь с Киевской землей.
Здесь не место подробно разбирать литературу о закупах, крайне противоречивую, запутанную разными несущественными сопоставлениями и заключениями; одно только ясно, что закуп — это разновидность закрепощенного, который попал в зависимость от феодала в результате кабальных отношений17. Именно к закупам в первую очередь надо отнести высказывание В.И. Ленина о том, что «землевладельцы кабалили смердов еще во времена "Русской Правды"»18.
«Ролейный закуп» Пространной «Правды» — это закуп-земледелец. Он напоминает нам смерда «с ролью», судьба которого дебатировалась на Долобском съезде 1103 г., когда речь шла о весеннем походе против половцев. Господин дает закупу плуг и борону, посылает его на работу, «на свое орудье».
Закуп, совершивший проступок, тут же превращается в холопа, его можно продать и заплатить за нанесенный ущерб. Закуп делается холопом, если бежит от господина, а не «явлено ходить», но кто возьмет на себя опеку над закупом и докажет, что закуп не бежал, а ходил открыто. Права закупа шатки, тогда как права господина фактически неограничены; господин имеет даже право бить закупа «про дело». Значит, устанавливается бесспорное право феодала принуждать закупа к работе. Бить закупа «про дело» — это общепризнанное право феодала принуждать человека к работе, в этом случае феодал «без вины есть», так как закуп заранее признается заслужившим побои19.
К сожалению, общая картина крестьянских повинностей в пользу феодала на Руси XI—XIII вв. остается до сих пор еще неясной. Но уже в жалованной грамоте Мстислава Владимировича Юрьеву монастырю (расположенному под Новгородом), датируемой около 1130 г., обрисовываются черты феодальных повинностей закрепощенных крестьян. Князь отдает монастырю волость Буице «с Данию, и с вирами, и с продажами, и вено»20. Под данью нередко понимали подати вообще. Виры и продажи говорят нам о том, что феодал в волости Буице пользовался правами суда и расправы.
Еще интереснее указание на вено, «вотское», «волоцкос» или «волочкое», в зависимости от чтения этого места грамоты, с текстом в настоящее время стершимся и почти не поддающимся прочтению. Вено — это плата, которую давал жених за невесту, позже — приданое. По-видимому, речь идет о праве феодала получать выкуп за невесту, выдаваемую за пределы феодальной вотчины. Это то же, что и позднейшая «новоженная» или «выводная» куница. Может быть, и неясное прилагательное к слову вено, которое было прочитано ранним исследователем как «вотское», надо читать как «вотчское», от слова вотчина. Ведь слово «вотчина» впервые появляется уже в памятнике начала XII в.
Все права феодала, перечисленные в Мстиславовой грамоте, были исконными, вытекавшими из самой сущности феодального хозяйства. Князь только передавал их в другие руки и отказывался от своих прав на волость Буице. Такие же порядки существовали в боярских и монастырских владениях. В духовной Антония Римлянина середины XII в. речь идет о земле, купленной у посадничьих детей. Антоний сам подчеркивает, что он не получил имущества «ото князя ни от епискупа». Тем не менее он считает себя полным распорядителем приобретенного места, «братьи и сиротам и зде крестьяном досажая»21. «Досажать» — оскорблять, досаждать, эти действия относятся не только к монахам (братии) и окрестным жителям, но и к «сиротам» — крестьянам.
Тяжелое положение русского крестьянина XI—XIII вв. подчеркивается существованием в древней Руси феодального права, известного на Западе под названием «права мертвой руки»: «Если смерд умрет, то наследство его идет князю» («аже смерд умреть, то задницю князю»), — читаем в Пространной «Правде». Тут имеется в виду смерть крестьянина, не оставившего наследников мужского пола, которые могут продолжать хозяйство. В этом случае частью имущества умершего следует наделить незамужних дочерей смерда. Но на бояр и дружинников такое правило не распространяется, у них и дочери остаются наследниками — «оже не будеть сынов, а дчери возмуть»22.
Право мертвой руки, русская «безадщина», распространялось на крестьян, принадлежавших боярам, церквами монастырям. О «безадщине» для монастырских людей упоминает особая редакция церковного устава Ярослава Мудрого, помещенная в «Летописце Переяславля Залесского».
Тяжелое, бесправное положение крестьян подчеркивается и презрительным отношением к ним со стороны феодальной верхушки, в том числе церковных феодалов. «По поводу смердов, что по селам живут, сказано это», — заявляет своему собеседнику новгородский епископ, говоря о запрещении есть дичь, удавленную в силках. Смерды едят и «веверичину», мясо мелких лесных зверьков; впрочем, по мнению епископа, в этом нет особой беды, это куда меньший проступок, чем есть давленину. Ведь иные употребляют в пищу даже «мертвечину»23.
Страницы церковных сочинений о «покоянии» и «грехах» раскрывают перед нами тяжкий, безысходный труд, жестокие расправы с подневольными людьми. «Сироту» бьют «без вины», за это даже по церковным правилам полагается каяться всего 3 недели. Немногим больше — 40 дней покаяния накладывается на того, кто не заплатил «сироте» за работу («найма»). И даже за убийство «челядина» время покаяния определено всего в три года. А вот если кто «преложил книжные словеса на хулное слово», т. е. сочинил пародию на церковные тексты, тот кается два года24. Такова такса на проступки, продиктованная классовым подходом церковного феодала.
По своему положению очень близко к закрепощенным крестьянам стояли холопы, часто объединяемые с ними общим названием «челядь». К ней принадлежала челядь, сидящая на боярской земле, недавние смерды, сделавшиеся закрепощенными людьми боярина, или, наоборот, холопы, посаженные им на землю.
В древнейшем русском частном акте, написанном на пергамене, — вкладной Варлаама Хутынского конца XII в. перечислена челядь, отданная вместе с землей в Хутынский монастырь: Отрок с женою, Волос, девка Феврония с двумя племянниками, Недачь25. Как видим, эта челядь жила семьями. Нет оснований считать, что и та многочисленная челядь, которая заселяла вотчины черниговских князей или галицких бояр, существенно отличалась от челяди новгородского боярина. Отличия тут скорее в численности, чем в фактическом и правовом состоянии.
Среди холопов встречалось немало людей, бывших недавно свободными и попавших в рабство за долги или «поклепомь» — путем возведения на них лживых обвинений и требований возврата несуществующих долгов, что особенно легко было сделать при господстве устных сделок. Холопство было сильно развито в Киевской Руси, как и в других странах средневековья. Авторам, отстаивающим на этом основании тезис о существовании рабовладельческого строя в Киевской Руси, полезно напомнить о значительном развитии рабства в таких странах средневековой Европы, господство феодального строя в которых в средние века никогда не подвергалось сомнениям (Италия, Франция).
И на Руси XI—XIII вв. холопы составляли обычно непременную принадлежность феодального хозяйства как княжеского, так и боярского и монастырского.
О страшном положении челядинов-холопов красноречиво свидетельствуют памятники того времени. Церковные писатели признавали рабство обычным и не подлежащим осуждению явлением, только предписывая господам более гуманное обращение с рабами. И тем не менее приводимые ими сведения, даже список «грехов», которые совершают господа по отношению к рабам, показывают нам характер взаимоотношений господ и рабов. Особенно настойчиво упоминается о господах, принуждавших рабынь к сожительству. На рабынь как на подневольных людей не распространялось даже церковное наказание в тех случаях, когда они «блудили» с господами.
Постоянным явлением были самоубийства рабов и рабынь. Вопреки церковным правилам самоубийство холопов не рассматривалось как грех или преступление26. В одном «Слове», приписываемом Кириллу Туровскому, упоминается о господах, которые «немилосердны на рабов своих или на рабынь, и не дают им довольно пищи и одежды, и работой насилуют или иными бедами, и бьют не за дело». Холопы «бросаются в воду и от своих рук травятся от насилия»27. Самоубийство рабов и бегство их к половцам, «поганым», за пределы своей родины, было явлением обычным28. Церковные памятники приравнивают самоубийство раба душегубству — убийству его господином, но в то же время не отвергают права господ наказывать своих рабов.
В сборнике, известном под названием «Златой Чепи», читаем наставление к господам о том, как наказывать холопов: «если раб тебя не слушает и твою волю не исполняет, то его не пощади, но тоже не чрезмерно, но по рассмотрению, как говорит мудрость божия, до 6 или до 9 ударов, если очень уж проступок велик, то 30 ударов»29. Там же читаем наставление о челяди, которая приравнивается к нищим, только с тем отличием, что нищие в другом месте выпросят пропитание, а челядь получает только из рук своего господина30.
Совершенно естественно поэтому, что холопы были постоянными участниками народных восстаний на Руси XI—XIII вв. Недаром и упомянутая нами «Златая Чепь» восхваляла рабов библейского Авраама, которые не были «ропщущими и шепчущимися, как паши»31. Представители господствующего класса со страхом озирались на своих холопов и закрепощенных крестьян, готовых подняться против феодального гнета.
Примечания
1. «Гумно его, в нем же бе стогов 9 сот» — «Летопись по Ипатскому списку», стр. 236 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 333].
2. Берковец — 10 пудов.
3. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 237 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 334].
4. Там же, стр. 237.
5. Об этом подробнее говорится в книгах: Б.Д. Греков. Киевская Русь. М., 1953; С.В. Юшков. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.—Л., 1939.
6. РИБ, т. 13. СПб., 1891, стр. 481 (Сказание Авраамия Палицына).
7. Нельзя согласиться с мнением В.И. Довженка, что «производство хлеба для продажи стало важнейшим источником обогащения феодального класса» уже в XI—XII вв. Это мнение чрезвычайно модернизирует представление о феодальном хозяйстве того времени («Материалы по истории земледелия СССР», сб. I, стр. 159).
8. «Правда Русская», т. I, стр. 352.
9. Там же, стр. 73.
10. Б.А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. М., 1948, стр. 120—202.
11. «Патерик Киевского Печерского монастыря». СПб., 1911, стр. 52—53.
12. «Путешествие новгородского архиепископа Антония в Царьград в конце 12-го столетия». СПб., 1872, стр. 129.
13. Там же, стр. 116—117.
14. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 338 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 492—493].
15. «Правда Русская», т. I, стр. 108.
16. «Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 337 [ПСРЛ, т. I. М., 1962, стр. 355—356].
17. Б.Д. Греков. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века, кн. I. Изд. 2. М., 1952, стр. 165—181.
18. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 199.
19. «Правда Русская», т. 1, стр. 110—111.
20. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова». М.—Л., 1949, стр. 140.
21. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», стр. 160.
22. «Правда Русская», т. I, стр. 114.
23. С. Смирнов. Древнерусский духовник. М., 1914, приложение, стр. 14.
24. Там же, стр. 141, 142.
25. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», стр. 161.
26. «Аще же раб или раба не терпящи злы господы погубятся, достоить за тех приношению быти» — читаем в одном памятнике раннего происхождения, тогда как церковное поминание запрещается по отношению к обычным самоубийцам (С. Смирнов. Древнерусский духовник, приложение, стр. 72).
27. «Рукописи графа А.С. Уварова», т. II, стр. 113.
28. И.И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка (далее — И.И. Срезневский. Материалы.), т. III. СПб., 1912, стр. 6.
29. «Аще ли тя не слушаеть и во твоей волн не ходит, то за года не пощади и тоже не чрез силу, но по разсмотрению, яко же мудрость божия глаголет до 6 и до 9 ран, аще ли зла вина велика вельми, то 30 ран, а лише не велим» («Памятники древнерусской церковно-учительной литературы». Под ред. А.И. Пономарева, вып. III. СПб., 1897, стр. 129).
30. Там же, стр. 57.
31. Там же, стр. 128.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |