Глава XV. Народные движения в Полоцкой земле
Киевские восстания XII в. были выдающимися событиями в истории Руси. Тем более представляется странным, что эти восстания оказались совершенно неизвестными летописцам северной Руси. Так, по крайней мере, можно судить по тому факту, что восстания 1113 г. и 1146—1147 гг. не упоминаются ни в Лаврентьевской летописи, ни в Новгородских летописях старшего и младшего изводов.
Однако этот факт представится нам вполне объяснимым, если мы вспомним, что в XII столетии связи между отдельными русскими землями были слабыми и каждая из них жила своими местными интересами.
Та разрозненность крестьянского движения в средние века, о которой говорит Ф. Энгельс, становится особенно заметной в длительный период феодальной раздробленности на Руси. Причины, порождавшие выступления крестьянских и городских низов, не исчезли. Следовательно, оставалась та почва, на которой вырастали движения, происходившие во всех русских землях XII—XIII вв.
С наибольшей силой восстания смердов и горожан происходили в Новгородской земле. Гораздо труднее проследить их в других русских землях — в Полоцкой, Смоленской и Владимиро-Суздальской. В специальной монографии В.В. Мавродина не упоминается вовсе о народных восстаниях в этих землях. А между тем анализ летописных известий показывает, что и в них развертывалась ожесточенная классовая борьба, выражавшаяся в выступлениях горожан и смердов против феодалов. Остановимся прежде всего на событиях в Полоцкой земле.
Обособленное положение Полоцка на северо-западной окраине Руси, а также приобретенное им крупное экономическое значение способствовали раннему выделению его из числа других русских городов. С начала XI в. в Полоцке княжила особая династия, которая вела свой род от Владимира Святославича и полоцкой княжны Рогнеды. Во второй половине XII в. заметно уже некоторое ослабление прежнего могущества полоцких князей, что было связано с далеко зашедшим феодальным раздроблением1.
Главной причиной ослабления полоцких князей, по «Слову о полку Игореве», были внутренние раздоры: «Ярослав и всн внуки Всеславовы, уже склоните стяги свои, спрячьте свои мечи поврежденные; уже потеряли вы дедовскую славу. Вы ведь своими крамолами начали наводить поганых на землю Рускую, на достояние Всеславово»2. По мнению автора «Слова о полку Игореве», лучшие времена Полоцкой земли уже миновали. В конце XII столетия «Двина болотом течет под кликом» литовцев.
К сожалению, наши источники очень неясно и отрывочно рисуют положение в Полоцкой земле, а памятники собственно полоцкие до нас почти не дошли, если не считать жития Евфросинии. Тем не менее и отрывочные данные позволяют говорить о том, что в Полоцкой земле происходили примерно те же явления, какие мы наблюдали на юге Руси. Правда, связь крестьянского движения с движением горожан прослеживается с большим трудом. Но выступления горожан против полоцких князей имеют связь с движением в деревне. Это прежде всего относится к событиям, развернувшимся в Полоцкой земле в середине XII в.
Археологические данные показывают, что Полоцк и другие города Полоцкой земли были уже значительными центрами в XI—XII вв. Кроме Полоцка можно назвать еще Минск, Витебск, Борисов и Оршу, известные по письменным источникам этого времени. Раскопки в Минске показали существование на его «Замчище» остатков каменного храма, построенного примерно в начале XII в.3
Развитая городская жизнь предстает перед нами, когда мы развернем чуть ли не единственный дошедший до нас памятник полоцкой литературы XII столетия — житие Евфросинии Полоцкой. Местом своего поселения Евфросиния делает «голбец» в соборе Софии («голбец» — это род чулана, пристройки, отгороженной от другого помещения загородкой), тут она пишет книги для продажи. Пребывание княжны-монахини шокирует богомольцев, и епископ переводит Евфросинию в свое село. «Ведь это церковь соборная, где ты сидишь, тут все люди собираются», — мотивирует он свое решение. На празднество освещения новой церкви приходят и князья, и сильные мужи, и простые люди. На проводы Евфросинии сходятся «все граждане» И т. д.
Как ни ограничен кругозор автора жития только церковными интересами, даже его краткие замечания дают картину жизни средневекового города4. Они объясняют нам ряд явлений в городской жизни Полоцкой земли.
Хуже обстоит дело с источниками, рисующими феодальные отношения в полоцкой деревне. Здесь мы с трудом найдем только несколько отрывочных замечаний. Так, Владимир Мономах рассказывает о своем походе к Минску: «захватили город и не оставили у него ни челядина, ни скотины»5. Тут речь идет, конечно, не только о самом городе, но и о его ближайшей округе. Слово «челядин» как будто указывает на то, что жертвами бранных подвигов князя и его дружины сделались холопы и закрепощенные люди княжеских и боярских вотчин. В одном полоцком акте второй половины XIII в. уже встречается формула о выдаче поручников, должников и холопов, которую найдем и в новгородских договорах («поручныки, и должни-кы, и холопы выдати»)6.
После этих предварительных замечаний мы можем перейти к изучению народных движений в Полоцкой земле, насколько мы знаем о них по скудным известиям наших источников.
Первые сведения о волнениях в Полоцкой земле относятся к 1151 г. Полочане «взяли своего князя Рогволода Борисовича и послали в Минск и там его держали в великой нужде, а Глебовича увели к себе»7. Во время этих волнений полочане разграбили имущество князя и его дружины, выдав Рогволода его соперникам «на великую муку». Летопись по обыкновению не дает возможности точно сказать, кого надо понимать под полочанами, изгнавшими Рогволода Борисовича, — бояр или полоцких горожан, мо дальнейшие события совершенно ясно показывают, что решающей силой в этих событиях были горожане.
Борьба между соперничавшими князьями с особой силой развернулась в 1159 г., когда Рогволод Борисович вновь появился в Полоцкой земле. Он тотчас же был принят жителями Друцка, где княжил Глеб, сын Ростислава Глебовича. На этот раз мы можем определенно сказать, что Рогволода встречали в Друцке не бояре, а горожане; по словам летописи, «рады были ему людие».
Навстречу князю выехало более «30 людий дрьючан и полочан». Рогволод въехал в город «с великой честью», тогда как Глеб был выгнан из Друцка. «И двор его разграбили горожане и дружину его», — говорится об изгнании Глеба из Друцка. Итак, «горожане», народ, «людие», — вот кто выступает против Ростислава Глебовича и поддерживает его соперника Рогволода. Из Друцка волнения перекинулись в Полоцк. «И был мятеж великий в городе среди полочан, многие хотели Рогволода, едва успокоил людей Ростислав и одарив их многими дарами, привел к присяге»8.
Условия этой присяги указываются самой летописью. Полочане давали клятву по формуле: «ты нам князь, и дай бог нам с тобою пожити и не изменять тебе и до присяги»9. Впрочем, наш перевод присяжной формулы полочан может быть подвергнут некоторому сомнению. Слова подлинника «извета никакого же до тебе доложити» остаются несколько непонятными. Более ясный текст в Хлебниковском списке: «и съвета никакого же до тебе доложити». Иными словами, полочане обещали князю не устраивать против него заговоров, совещаний.
Дальнейшие события показали крайнюю непрочность власти Ростислава. Полочане затеяли тайные переговоры с Рогволодом, находившимся в Друцке, и пытались обманом захватить Ростислава. В городе собралось вече; Ростислав бежал в Минск, а его соперник Рогволод начал княжить в Полоцке.
События, подготовившие победу Рогволода, описаны летописцем в виде драматического рассказа о злом совете («совет зол»), который полочане замыслили против своего князя. Полочане тайно снеслись с Рогволодом, пребывавшим в Друцке; там находились и его сторонники, беглые полочане. Характерно само обращение полочан к тому князю, которого они ранее выгнали из своего города: «если теперь ты забудешь обо всем том, что мы сотворили своим безумьем, и крест к нам поцелуешь, то мы люди твои, а ты наш князь».
Полочане хотели захватить Ростислава обманом. О дальнейшем читаем в летописи следующее: «И были у Ростислава друзья среди полочан, — и они известили Ростислава, что его хотят захватить. И начали Ростислава звать обманом на братчину к святой Богородице, к старой, на Петров день, чтобы тут его захватить. Он же поехал к ним одевшись в броню под одеждой, и не посмели на него напасть. На другой же день начали его призывать к себе, говоря: «князь, приезжай к нам, у нас к тебе есть речи, поезжай же к нам в город». Князь в это время был на Бельчице. И сказал Ростислав послам: «а вчера был у вас, так почему не говорили со мной, а что у вас были за речи?» Однако без всякого подозрения поехал к ним в город. И вот из города примчался навстречу ему детский его: «не езди, князь, вече на тебя в городе, а дружину твою избивают, а тебя хотят захватить»10.
В этом рассказе наиболее интересно указание на братчину, куда звали князя. Братчина должна была состояться в церкви «святой Богородицы старой», на Петров день, т. е. 29 июня по старому стилю. Братчины были широко распространены в крестьянском быту более позднего времени. Это пир, устраиваемый в канун какого-либо праздника на общие средства, в складчину. Братчины устраивались также купеческими и ремесленными объединениями; они начинались обычно церковной церемонией, как показывает новгородский устав Ивана Предтечи на Опоках. Указание на «старую Богородицу» в Полоцке ведет нас к братчине, организованной какой-либо купеческой или ремесленной организацией. Старая Богородица противополагается новой. Речь идет, вероятно, о старом Софийском соборе в Полоцке, в противоположность повой церкви или новому собору. Если мы вспомним о том, что «люди», «горожане», свергнули власть Ростислава в Друцке, то у нас будет основание догадываться, что «люди» являлись главными противниками этого князя и в самом Полоцке.
Княжеские междоусобицы сопровождались усилением классовой борьбы в городах Полоцкой земли середины XII в. Горожане, «люди», не были пассивными зрителями борьбы феодалов, а принимали в ней активное участие. Поэтому совершенно неправильно представлять горожан как своего рода послушное стадо в руках феодалов и «торгово-ремесленной верхушки», как это делается, например, в «Очерках истории СССР». Параграф о Полоцком княжестве в XII и начале XIII в. переносит центр тяжести с горожан на бояр. Полоцкие события 1151 и 1159 гг. уложены буквально в две строчки и сведены к борьбе князей за полоцкий стол11.
Между тем в XII столетии в Полоцке складывается тот политический строй, который нам знаком по Великому Новгороду. Позднейшие белорусские летописи признавали, что полочане «стали управляться вечем, как в Великом Новгороде и Пскове, государя над собой не имели»12.
Во второй половине XII в. Полоцкая земля почти выпадает из внимания наших летописей. Но и отдельные, отрывочные сведения позволяют установить, что в Полоцке и других городах Полоцкой земли шла ожесточенная внутренняя борьба. В 1162 г., по сведениям Ипатьевской летописи, известный уже нам Рогволод Борисович совершил поход с полочанами к Городцу против Володаря Глебовича. «Володарь не дал ему битвы днем, но ночью выступил на него из города с Литвою, и много зла сотворилось в ту ночь, одних убили, а множество других в плен взяли, больше, чем убитых»13. Рогволод не посмел после этого вернуться в Полоцк, «потому что погибло множество полочан». Полочане посадили у себя князем Всеслава Васильковича.
В этом известии перед нами выступает подчиненное положение князя. Полочане распоряжаются княжеским столом, «сажают», у себя князем Всеслава Васильковича — поступают так же, как новгородцы и киевляне. Этот порядок казался современникам изначальным для Новгорода, Смоленска, Киева и Полоцка. Жители этих городов, как «на думу, на веча сходятся, что старейшие постановят, на том и пригороды их станут»14.
Всеслав Василькович недолго продержался в Полоцке и был выгнан Володарем. Но Володарь вошел в Полоцк, предварительно заключив договор с полочанами. Князь «целовал крест с полочанами», т. е. скрепил соглашение взаимной присягой, целованием креста15. Постоянные усобицы ослабляли в Полоцке княжескую власть, и нет никакой возможности, да и надобности, скрупулезно следить за хороводом князей, сменявшихся на полоцком столе. К концу XII в. княжеская власть в Полоцке стала настолько слабой, что летописи перестают называть полоцких князей по имени, обозначая их безлично. Ходил князь Ярослав на Луки, «позван полочькою князьею и полочаны»16, — читаем в летописи о переговорах новгородского князя с полочанами. Слово «князьею» звучит в данном случае полупрезрительно, употребленное в качестве какого-то обобщающего термина, оно напоминает позднейшие названия — шляхта, княжата. Во время ссоры со смоленским князем полочане вовсе обходятся без князя, они ведут от своего имени переговоры и кончают дело миром17.
Внутреннее положение в Полоцке начала XIII в. рисует нам повесть о Святохне, помещенная в «Истории Российской» В.Н. Татищева. Следует, впрочем, заранее оговориться, что подлинность этой повести была подвергнута сомнению. Н.П. Лыжин увидел в ней произведение XVII в., подобное известной Иоакимовской летописи. По его мнению, Татищев вставил эту повесть в свою «Историю Российскую», так как она якобы должна была явиться памфлетом против господства Бирона и немецких выходцев при дворе Анны Ивановны18. Такой взгляд на повесть о Святохне довольно прочно утвердился в русской историографии, несмотря на то, что последующие исследователи, в том числе В.О. Ключевский, склонялись к признанию ее достоверности.
Мнение Н.П. Лыжина опирается главным образом на то обстоятельство, что повесть о Святохне была доставлена В.Н. Татищеву известным деятелем того времени Еропкиным. Об этом пишет в примечании сам Татищев: «выписано из летописца Еропкина, который видно, что пополниван в Полоцке; ибо в нем много о полоцких, витебских и других литовских князех писано, токмо я не имел времени всего выписать, и потом его видеть не достал, слыша, что отдал списывать». Еропкин же был одним из приверженцев Артемия Волынского, казненного при Анне Ивановне по обвинению в государственной измене. Это и позволило Лыжину сделать вывод, что повесть о Святохне, покровительствовавшей иноземцам, вставлена была В.Н. Татищевым в его «Историю», чтобы напомнить о немецком окружении Анны Ивановны.
В действительности параллель между положением Святохны, обрисованным в повести, и положением Анны Ивановны настолько отдаленна, что данное произведение может быть сочтено памфлетом только при помощи гипертрофированной критики, желающей видеть то, чего нельзя увидеть. К тому же Святохна изображена в повести католичкой, тогда как Айна Ивановна оставалась всегда ревностной последовательницей православия, несмотря на свое немецкое окружение. В построениях Лыжина нет даже элементарной точности. Считая повесть о Святохне памфлетом времен правления Анны Ивановны (1730—1740), автор в то же время относит возникновение этого произведения к XVII в., не объясняя, какими же источниками пользовался сочинитель. Между тем подробности, содержащиеся в повести о Святохне, свидетельствуют о ее подлинности и раннем происхождении19. В повести нет ни одного слова, ни одной фразы, которая позволила бы говорить о позднейшем подлоге. Наоборот, даже ее вступительная фраза звучит как начало рассказа XII—XIII вв.: «В сие же время приключилось в Полоцкой земле великое зло и смятение». Повесть о Святохне должна быть признана ценнейшим литературным памятником наряду с житием Евфросинии Полоцкой, возможно того же или несколько более раннего времени.
Повесть о Святохне рассказывает о князе Борисе Давыдовиче Полоцком, женившемся вторым браком на княжне Святохне, дочери Казимира, князя Поморянского. Она была «веры папежской». Приняв православное вероисповедание, Святохна продолжала держать у себя католического попа и покровительствовать пришедшим с нею поморянам. Святохна родила сына Владимира и всячески пыталась очернить перед отцом своих пасынков, Василька и Вячка. Несмотря на ее интриги, пасынки восторжествовали20.
Повесть показывает подчиненное положение князя в Полоцке. В борьбе Святохны с пасынками выясняется значение полоцких «людей»21. После того как поморяне убили нескольких полоцких бояр, поддерживавших молодых князей, обвинив их в заговоре против князя и княгини, «как скоро свет стал, князь велел звонить на вече, и сошлося народа множество». Сторонники Святохны обвинили на вече убитых бояр в злодейском замысле. «Народ, не ведая истины, и не спрося никого от домашних вельмож тех, хотя некоторые о том советовали, но возбуждены доброжелателями княгини, пошед домы их разграбили, а жен и детей некоих побили, иных изгнали»22.
Однако господство поморян продолжалось недолго. На Спасов день (1 или 6 августа) сторонники молодых князей созвали вече и произвели переворот: полочане «приступи ко двору княжеву взяли княгиню и посадили под крепкую стражу в заточение, а поморян и сообщников ея, исследовав о всех умыслах и облича, всех побили, и домы их разграбили, а иных изгнали»23.
Повесть о Святохне датирована Татищевым 1217 г., но это сделано условно, так как повесть имеет все черты законченного произведения, лишь потом вставленного в летопись. Хронологически она охватывает довольно большой промежуток времени.
Правда, были сделаны попытки приурочить повесть о Святохне именно к 1217 г., но они не отвечают исторической действительности24. Для нас вопрос о генеалогическом происхождении полоцкого князя Бориса Давыдовича и его сыновей в данном случае не имеет значения. Важнее отметить значение повести о Святохне как источника по истории народных движений в Полоцкой земле. Восстание в Полоцке, описанное в повести, носило классовый характер. Поморян обвиняли в том, что они «злодействуя неповинно людей губят», «города разоряют и народ грабят, пределы оные пустошат». Призывы расправиться с поморянами, как с пришельцами, были агитационными лозунгами их врагов.
Бурная жизнь полочан только с трудом восстанавливается нами, но и скупые показания источников говорят о непрекращающихся классовых конфликтах в Полоцкой земле.
Примечания
1. У Всеслава было 7 сыновей, известных по летописи (П. Строев. Ключ или алфавитный указатель к Истории Государства Российского Н.М. Карамзина. СПб., 1844, стр. 13 и 21, родословные таблицы).
2. Слово «жизнь» А.С. Орлов переводит как «богатство» (А.С. Орлов. «Слово», стр. 73).
3. В.Р. Тарасенко. Раскопки Минского замчища в 1950 г. — «Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры», вып. 44. М., 1952, стр. 125—132.
4. «Памятники старинной русской литературы». Изд. Гр. Кушелевым-Безбородко, вып. IV. СПб., 1862, стр. 172—179.
5. «Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 239.
6. «Русско-Ливонские акты». СПб., 1868, стр. 13.
7. «Яша Полотчане Рогволода Борисовича князя своего и послаша Меньску, и ту и держаша у велице нужи, а Глебовича к собе уведоша» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 307—308). Рогволод Борисович и Ростислав Глебович были двоюродными братьями, внуками. Всеслава.
8. «И мятежь бысть велик в городе в Полчанех, мнози бо хотяху Рогъволода; одва же установи людье Ростислав и одарив многыми дарами и води я к хресту» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 339).
9. «Яко ты нам князь еси, и дай ны бог с тобою пожити, извета никакого же до тебе доложити и до хрестного целования» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 339).
10. «И бяху приятеле Ростиславу от полоцан, и известиша Ростислава, оже хотят и пяти. И начаша Ростислава звати льстью у братьщину к святей богородици к старей, на Петров день, да ту имуть и. Он же еха к ним изволочивъся в броне под порты, и не смеша на нь дьрьзнути. На утрий же день начата и вабити к собе, рекуче: «князь, поеди к нам, суть ны с тобою речи; поеди же к нам в город». Бяшеть бо князь в то веремя на Белцице. И рече Ростислав послом: «а вчера есмь у вас был; а чем есте не молвили ко мне, а что вы было речи?» Обаче без всякого извета еха к ним у город. И се погна из города детьский его противу ему: «пе езди, княже, вече ти в городе, а дружину ти избиваготь, а тебе хотять яти» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 340).
11. «Очерки истории СССР. Период феодализма IX—XV вв.», ч. 1, стр. 386.
12. «И полочане потом почали вечом справоватис как в Великом Новеграде и во Пскове, государя над собою не имели» (ПСРЛ, т. XVII, стр. 363).
13. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 355.
14. «Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 358 [ПСРЛ, т. I. М., 1962, стр. 377—378].
15. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 360 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 526].
16. «Новгородская Первая летопись...», стр. 230.
17. «И слышаша полочане, и здумаши рекуще» («Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 383) [ПСРЛ, т. I. М., 1962, стр. 403—404].
18. Н.П. Лыжин. Два памфлета времен Анны Ивановны. — «Известия Академии наук», отделение русского языка и словесности, т. VII, вып. 1. СПб., 1858, стр. 49—64.
19. В повести имеются имена, выдумать которые составителю XVII в. было невозможно. Так, полоцким князем назван Борис Давыдович. Полоцкий князь Давыд неизвестен по летописи, но его знает «Житие Евфросинии Полоцкой». Его сыновья, Василько и Вячко, известны по «Хронике Ливонии», написанной Генрихом Латышей. Василько и Вячко боролись против Литвы, «который их область Двинскую обеспокоивали», что соответствует действительности. Замечательнее всего, что в предполагаемом памфлете нет ни слова о нападениях немцев, против которых якобы он был написан.
20. В.Н. Татищев. История Российская с самых древнейших времен, кп. 3, стр. 403—409 [изд. 1964 г., т. III, стр. 201—206].
21. «Люди же полоцкие, познав коварство Святохнино, все стали сожалеть, что молодые их князи отлучились, и стали просить Бориса, чтоб послал по них, и призвал паки в Полоцк, и о делах распорядок учинил, понеже Василько мог уже совершенно княжение управлять, а наипаче, что Литва многия пакости области Полоцкой набегами чинила, а без князя войском управлять не так способно, понеже воевод не всяк слушает, и принуждены были в помочь минских, друцких и витенских призывать» (В.Н. Татищев. История Российская с самых древнейших времен, кн. 3, стр. 405—406) [изд. 1964 г. — стр. 202].
22. В.Н. Татищев. История Российская с самых древнейших времен, кн. 3, стр. 408 [изд. 1964 г., стр. 203].
23. Там же, стр. 409 [изд. 1964 г., стр. 203—204].
24. См. примечание 48 в кп. «Хроника Ливонии». Введение, перевод и комментарии С.А. Аннинского. М.—Л., 1938, стр. 487—490.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |