Глава XII. Классовая борьба в Новгороде начала XII в.
Общие причины, вызывавшие народные движения против феодального гнета, были в Новгородской земле те же, что и на юге Руси. Ужасающее бесправие закрепощенных крестьян, их тяжелое экономическое положение, постоянные поборы и издевательства феодалов действовали с одинаковой силой и на севере и на юге Руси. Но в Новгородской земле были и свои особенности, которые придавали народным движениям против феодального гнета своеобразную окраску.
Процесс создания боярского землевладения зашел в Новгородской земле в XI—XII вв. очень далеко. Типичным феодальным хозяйством является, например, «земля», принадлежавшая основателю Хутынского монастыря под Новгородом, боярину, позже чернецу Варлааму. Она состояла из пашни, огорода, лугов, ловищ рыбных и гоголиных1. Хутынская земля находилась под самым городом и поэтому имела большую ценность. Но Варлааму принадлежало и другое село — «за Слудицею», с церковью, нивами, пожнями и ловищами. На земле Варлаама жили зависимые люди: Отрок с женою, девка Феврония c двумя племянниками, Волос и Недачь2. В боярском хозяйстве имелось 6 коней и корова.
Небольшие размеры села, принадлежавшего Варлааму, не должны приводить нас в недоумение, так как селения в Новгородской земле и в позднейшее время не отличались крупными размерами. Вкладная Варлаама, данная им Хутынскому монастырю, не содержит материала для суждения о том, кем являлись по отношению к боярину обитатели четырех дворов, стоявших на его земле. Неизвестно, были ли эти люди холопами, посаженными на землю, или, наоборот, закрепощенными крестьянами. Но это в данном случае не имеет значения.
Тяжелое положение смердов, живущих «по селам», живо выступает перед нами в других новгородских документах XII—XIII вв., в частности в немногих, но красочных замечаниях «Кирикова вопрошания» — новгородского церковного памятника первой половины XII в. В вопросах, задаваемых епископу, Кирик касается главным образом церковной практики, но в них порою проглядывают взгляды Нифонта и самого Кирика на общественную жизнь Новгорода. Это объясняется самим характером записей Кирика. Исследователь «Вопрошания» рисует такую картину бесед Кирика с его патроном: «Кирик, кажется, готовился к беседам и являлся с книгами, читал из них владыке, требуя обсуждения или толкования. Нифонт нередко соглашался с прочитанным, разъяснял Кирику практическое приложение разных статей, иногда же решительно осуждал книги. Кирик, случалось, здесь же и записывал решения владыки. На этих аудиенциях попросту присутствовал домовый священник Нифонта и вставлял свое слово. Бывали тут и другие, может быть, посторонние лица, которых приходилось удалять на время, когда разговор касался некоторых подробностей духовнической практики»3.
Это несколько идиллическое изображение бесед Кирика с Нифонтом не мешает нам подметить одну важную черту в записях Кирика — их непосредственность. «Вопрошание» дает нам представление об интимных взглядах высшего новгородского духовенства на общественную жизнь, преломленную через призму церковных обрядов. Кирик и епископ обычно говорят о смердах с некоторой долей презрения, как о людях отсталых и бедных; то речь идет о смердах, живущих «по селом», то смерды едят «веверечину» — мясо мелких лесных зверьков, хорьков и белок. Кирик спрашивает, как поступать в этих случаях, «смердь деля», т. е. применяясь к бедности поселян. Епископ разъясняет, что можно есть и веверечину, но только не удавленную в силках. Также разрешается для смердов ношение одежды из звериных шкур — «в чем си хотяче ходити нету беды, хотя и в медведине»4.
Однако ставить знак равенства между смердами южной и северной Руси все-таки неправильно. Даже в XIV—XV вв. в Новгородской земле находим значительное количество крестьян, зависевших от князя, а не от бояр. Положение таких новгородских крестьян существенно отличалось от смердов княжеских сел в других русских областях, так как князья в Новгороде не имели наследственной власти, а новгородцы упорно запрещали своим князьям и их боярам держать села в Новгородской земле5.
Верхушка феодального общества в Новгородской земле была заинтересована в том, чтобы смерды, жившие на княжеских землях, не превращались в зависимых людей того или иного князя. Тем не менее и в Новгородской земле количество смердов, зависевших непосредственно от князя, должно было непрерывно уменьшаться. Мы видели уже, как земли пригородных смердов превращались в монастырские вотчины в XII в. Этот процесс, несомненно, продолжался и расширялся в последующие века. Вместе с тем усиливалась феодальная эксплуатация крестьян, становившихся закрепощенными людьми бояр и монастырей. Тем самым создавались условия для возникновения крестьянских движений против феодального гнета, которые шли обычно рука об руку с народными восстаниями в городах.
Новгород представлял собой один из крупнейших русских городов со значительным населением, развитым ремеслом, крупной торговлей.
О производстве новгородских ремесленников XII—XIII вв. красноречиво рассказал в своей книге о русском ремесле Б.А. Рыбаков6. Б.А. Рыбаков изучал новгородское ремесло не только по предметам искусства, но и по изделиям повседневного быта, приспособленным для потребностей широких кругов новгородцев.
Повседневная жизнь новгородцев особенно ярко выступает перед нами в археологических находках, сделанных в Новгороде неутомимыми изысканиями А.В. Арциховского. Пожалуй, самыми замечательными в новгородских раскопках являются предметы обыденной жизни с надписями, указывающими на их назначение. Тут найдем «прямолинейную планку правильной формы», на которой небрежно нацарапана надпись: «святого еваньского». Это «Еваньский локоть» — мера длины В древней Руси. Образец «Еваньского локтя» хранился в церкви Ивана Предтечи на Опоках в Новгороде. По нему были изготовлены подобные же локти, служившие официальными мерами длины для тканей7.
Надписи, сделанные «графити» (острым орудием по сырой штукатурке) на стенах новгородского Софийского собора, новгородские берестяные грамоты, откопанные А.В. Арциховский, вводят нас в среду торговцев и ремесленников XII—XIII вв., не чуждую просвещения и грамотности, во всяком случае очень далекую от представлений о безграмотной сермяжной Руси, которая так часто выступает перед нами на страницах исторических романов и даже исследований.
Средневековые ремесленники были тесно связаны с рынком. Обширная торговля постоянно являлась источником забот для Новгорода. В конечном итоге она и порождала богатство новгородского купечества. Не случайно новгородские былины донесли из глуби веков слова богатого гостя Садко: «Не я Садко богат — богат Новгород всякими товарами заморскими». Былинные слова о богатстве Садко подтверждаются летописным известием о том, что Садко построил каменный храм в новгородском детинце. Раскопки, произведенные А.А. Строковым и В.А. Богушевичем, показали, что этот храм был обширным и богато украшенным зданием. О больших богатствах отдельных новгородцев напоминают постройки Антониева монастыря в Новгороде. Время жизни их строителя, Антония, по вполне уже достоверным сведениям летописи, относится к первой половине XII в.
В XI и начале XII в. происходил быстрый рост городской территории Новгорода, которая уже занимала обширные пространства, почти в пределах земляных валов, еще существующих до нашего времени. Внешними показателями роста Новгорода в это время являются величественные соборы Антониева и Юрьева монастырей, собор Николы на Дворище. Стоит сравнить огромные здания названных соборов с небольшими новгородскими церквами XIV—XV вв., чтобы сразу увидеть различие между строительством XII в. и более позднего времени. Историк вообще останавливается с удивлением перед тем замечательным фактом, что русские города (Галич, Новгород, Чернигов, Владимир, Псков и другие) несравненно богаче монументальными постройками XII и первой половины XIII в., чем XIV столетия, не говоря уже о второй половине XIII в., когда каменное строительство на Руси после монгольских погромов угасло почти на полстолетия. Не надо лучшей иллюстрации для доказательства того, какое страшное разорение произвели на Руси монгольские орды.
Подъем новгородского ремесла и торговли сопровождался углублением классовых противоречий среди городского населения. Из массы ремесленников и торгового населения выделяется купеческая верхушка, добивающаяся участия в политических делах и утверждения своих привилегий. Иногда она идет вместе с остальным торговым и ремесленным населением Новгорода, которое объединяется общим названием «черных людей», но уже в новгородских событиях XII в. замечается большая классовая дифференциация в среде самих городских людей, противоположение «черных людей» боярам и купцам.
Наиболее крупным новгородским восстанием было восстание 1136 г., но его нельзя рассматривать в отрыве от более ранних народных волнений в Новгороде начала XII в. Уже в 1132 г. в Новгороде было «великое восстание в людях»8. Новгородцы вместе с ладожанами и псковичами прогнали князя Всеволода, но вскоре вернули его обратно. Летописец не объясняет причины недовольства новгородцев, но указание на «людей» говорит нам о тех кругах, которые выступали против Всеволода.
Летопись рассказывает о народных движениях в Новгороде XII столетия крайне кратко, обычно без мотивировки, разъяснения причин, вызвавших то или иное событие. Но в наших руках имеются и другие документы, которые позволяют несколько подробнее осветить темные страницы истории Новгорода первой трети XII в., — это два устава Всеволода Мстиславича. Первый из них получил название устава о церковных судах, второй называется уставом церкви Ивана Предтечи на Опоках, а в подлиннике носит заглавие «Рукописание князя Всеволода». В дальнейшем мы будем называть первый документ уставом о церковных судах, второй — «Рукописанием». Изучение этих уставов началось давно, в той или иной мере о них говорится во всех работах, посвященных истории Новгорода. Тем не менее их датировка и значение все еще полностью не раскрыты в нашей исторической литературе. Между тем эти документы имеют важное значение для понимания не только истории Новгорода, но и ряда проблем истории древней Руси.
Общие соображения по поводу деятельности Всеволода Мстиславича и его уставов высказывает Б.Д. Греков, который считает, что они стали создаваться «в то время, когда перестраивались новгородские политические порядки вообще, т. е. в 30-х годах XII века»9.
Более подробно вопрос об уставах Всеволода Мстиславича разобран в специальной работе С.В. Юшкова, главным образом с источниковедческой и юридической точек зрения. Выводы С.В. Юшкова имеют большое значение, как основанные на глубоком и вдумчивом изучении этих источников. С.В. Юшков с достаточной убедительностью показал, что устав о церковных судах в основном заимствовал свой материал из церковных уставов Владимира, причем из какой-то особой, возможно, не дошедшей до нас версии10.
Наряду с этим в уставе о церковных судах встречается и такой материал, который не был заимствован из устава Владимира. Отвечая на вопрос, откуда был взят этот материал, С.В. Юшков говорит, что «таким источником являются подлинные постановления Всеволода, подлинная его грамота». Эти грамоты возникли приблизительно между 1130 и 1137 гг., т. е. между временем построения церкви Ивана Предтечи на Опоках и изгнанием Всеволода Мстиславича из Новгорода. Общий вывод С.В. Юшкова заключается в следующем: «Как будто можно считать достаточно установленным, что после издания Всеволодом грамоты церкви Рождества Иоанна Предтечи, где определяется ряд пожалований в пользу этой церкви и создается ряд приходских и экономических организаций при ней, была издана Всеволодом и другая грамота, содержавшая пожалования не только церкви Иоанна Предтечи, но и другим новгородским церквам, в частности Софии и Бориса и Глеба».
Итак, по С.В. Юшкову, устав о церковных судах появился после «Рукописания» Всеволода, которое могло возникнуть, в свою очередь, только после построения церкви Ивана.
Однако решение вопроса о происхождении устава о церковных судах и о «Рукописании» Всеволода, предложенное С.В. Юшковым, на деле оказывается не вполне обоснованным. Доказательство этому мы найдем в самом уставе о церковных судах, обратив внимание на имена тех лиц, которые названы в источнике. В их числе находим старосту Болеслава, бирича Мирошку и старосту Иванского Васяту. Из трех названных лиц нам известен в сущности один только бирич Мирошка, если отождествить его с посадником Мирославам Гюрятиничем11.
Основанием для отождествления является то обстоятельство, что в летописях Мирослав Гюрятинич появляется впервые в 1126 г., когда новгородцы «дали посадничество Мирославу Гюрятиничу»12. Это известие является многозначительным, так как оно свидетельствует об установлении выборности посадников в Новгороде.
До этого года новгородских посадников присылал киевский великий князь: «Приде Борис посадницит в Новгород», — читаем в летописи. Известие о прибытии Бориса относится к 1120 г., а избрание в посадники Мирослава Гюрятинича произошло в 1126 г. Следовательно, за короткий промежуток в шесть лет произошли какие-то серьезные события. Таким событием была смерть Владимира Мономаха в 1125 г. и вступление на княжеский стол в Киеве его сына Мстислава, которого, по сведениям Новгородской летописи, киевляне «посадиша на столе отни».
Под 1127 г. Новгородская летопись сообщает уже о том, что Всеволод Мстиславич, сын киевского князя Мстислава, заложил каменную церковь Ивана Предтечи «на Петрятине дворе». Это и есть церковь Ивана Предтечи на Опоках. В 1135 г. Мирослав Гюрятинич ездил в Киев мирить киевлян с черниговцами, но не добился этого, а 28 января того же года умер13.
Из немногих сведений о Мирославе становится все-таки ясной одна черта его деятельности — близкая связь с Мономаховичами, со Всеволодом Мстиславичем и его дядей Ярополком, стремившимся удержаться на киевском столе после смерти Мстислава Владимировича (умер в 1132 г.). Трудно отрицать и связь вступления Мирослава на должность посадника с началом строительства церкви Ивана Предтечи на Опоках. Мирослав получил посадничество после возвращения Всеволода из Киева, что случилось 28 февраля 1126 г. В следующем году была заложена церковь Ивана Предтечи на Опоках. Если вспомнить, что в XII в. начало года считалось с марта и что 28 февраля было концом 1126, летописного 6634 г., а церковь Ивана Предтечи заложена была в следующем, 6635 г., то связь между возвращением Всеволода из Киева, посадничеством Мирослава и закладкой церкви Ивана Предтечи станет ясной. Церковь была заложена тотчас же после возвращения Всеволода и в начале посадничества Мирошки.
Все сказанное выше дает основание думать, что бирич Мирошка и посадник Мирослав Гюрятинич — одно и то же лицо. Следовательно, мы получаем определенное датирующее указание на время появления устава о церковных судах. Устав был составлен тогда, когда Мирослав был еще биричем, вернее всего в 1126 г., когда Всеволод ездил в Киев к отцу.
Образцом для устава о церковных судах явился подобный же устав, действовавший в Киеве и соответственно переделанный для новгородских условий. В этом смысле показательна та часть устава, в Которой имеется ссылка на грамоты патриарха Фотии: «И я посмотрел в грамоты Фотии, патриарха Цареградского, что принес на Русь князь великий Владимир, нареченный в святом крещении Василий, сын Святослава, а внук Игорев и преблаженной княгини прабабки Ольги, а вот стоит в грамоте: торговые все весы, мерила и скалвы вощаные, и пуд медовый, и гривенка рублевая и всякое взвешивание, что на торгу промежду людьми, от бога так искони установлено, епископу блюсти без повреждения, не уменьшать, ни увеличивать, а каждый год проверять все. А искривит тот, кому приказано, того казнити и до смерти, а имущество его на трое: треть имущества святой Софии, а другая треть святому Ивану, а третья треть сотским и Новгороду. А епископу, если он не уследит за этим, ответить в день великого суда; а заботиться ему о том деле, как и о душах человеческих»14.
Ссылка на грамоты Фотия была приведена только для подтверждения нововведений, сделанных уставом о церковных судах, по которому наряду с епископом заведование весами и мерами переходило к церкви Ивана Предтечи на Опоках и всему Новгороду с его сотскими.
Этот новый порядок определялся в уставе Всеволода о церковных судах следующим образом: «И созвал я 10 сотских и старосту Болеслава и биричя Мирошку и старосту Иванского Васяту, и обсудил с владыкою и со своими боярами и с десятью сотскими и со старостами: дал я суд и мерила, что на торгу, святой Богородице в Киеве и митрополиту, а в Новгороде святой Софии и епископу и старосте Иванскому и всему Новгороду: мерила торговые, скалвы вощаныи, пуд медовый, и гривенку рублевую, и локоть Еванский, и свой оброк, кубець черницам, а попу Иванскому Русская пись с Борисоглебским пополам, а сторожу Иванскому Руской порочицы пятно да десять конюхов соли. А не вступаться в тс оброки моим детям и моим наместникам, ни моим боярам, на дом святой Софии и святого Ивана. А дом святой Софии владыкам устраивать с сотскими, а старостам и торговцам, докладывая владыке, или кто будет из князей нашего рода устраивать дом святого Ивана. А приказываю своим наместникам и тиунам суда церковного не обидеть, ни судить без владычного наместника»15.
Устав о церковных судах вводил в Новгороде новый порядок относительно заведования торговыми мерилами. Вместо одного епископа ими должны были ведать совместно епископ, иванский староста и 10 сотских. Следовательно, новшество устава о церковных судах заключалось в уменьшении значения епископа в пользу сотских и иванских старост как представителей Новгорода. В руки сотских передавалось даже устройство «дома святой Софии», который, казалось бы, должен был находиться целиком в руках епископа: «А все те дела приказал святой Софии и всему Новгороду, моим мужам, и 10-ти сотским. Вы заботьтесь»16.
В связи с этим роль епископа в общественной жизни Новгорода должна была уменьшиться, так как он терял не только значительную часть своих доходов, но и возможность оказывать влияние на торговую жизнь Новгорода. В 1126 г., когда, по нашему предположению, появился устав о церковных судах, новгородским епископом был Иоанн Попьян, отказашийся после 20 лет пребывания на епископском столе в Новгороде от епископии по неизвестным причинам (в 1130 г.)17.
Отречение Иоанна можно поставить в связь с поручением повседневно «строить Софию», т. е. распоряжаться имуществом новгородской епископии, не только епископу, но и старостам и сотским. Эти нововведения обозначали победу торговых и ремесленных элементов Новгорода, так как сотские и старосты стояли во главе торговых и ремесленных объединений Новгорода.
Таким образом, устав о церковных судах отражает собой очень важный и интересный момент в истории Новгорода — победу торгового и отчасти ремесленного населения Новгорода над епископом. В этом случае мы видим перед собой согласованное выступление представителей купеческого и ремесленного населения Новгорода против церковных феодалов. Борьба против церковных привилегий, как указывает К. Маркс, была характерным явлением средневекового времени. К. Маркс говорит, что французские «короли стали присваивать пошлины городов и судебные деньги аббатов и епископов»18. Как видим, этот процесс нашел свое отражение и на Руси.
Значение сотских в новгородской жизни станет понятным, если допустить, что они опирались на какие-то общественные круги, в первую очередь на ремесленников, связанных с городским торгом. Новгородская летопись рассказывает, что Владимир Мономах разгневался на новгородского сотского Ставра и новгородских бояр: «привел Владимир со Мстиславом всех новгородских бояр в Киев и водил их к честному кресту и пустил их домой, а иных у себя оставил; и разгневался на тех, что грабили Даньслава и Ноздречю, и на сотского на Ставра, и заточил их всех»19. Это произошло в 1118 г., когда Мстислав покинул Новгород, оставив в нем князем своего сына Всеволода. Таким образом, выясняется большое значение сотских в новгородской общественной жизни, а тем самым и участие 10 сотских в совещании с князем по поводу торговых мер.
Эпизод 1118 г. мало привлекал к себе внимание историков, а между тем он очень интересен для объяснения обстановки, сложившейся в Новгороде в начале XIII в. Пострадавшие Даньслав и Ноздреча были новгородскими боярами или крупными купцами. Ноздреча, или Ноздречь, поставил церковь20, а по имени Даньслава называлась Даньславля улица в Новгороде. О сотском Ставре из текста летописи ничего неизвестно, кроме сказанного выше. Но деятельность его оставила прочный след в народной памяти в былине о Ставре Годиновиче, заточенном Владимиром и освобожденном женою21.
Исследователь былины о Ставре Годиновиче В.Ф. Миллер считает ее новгородской по происхождению. Он отмечает, что в некоторых случаях Ставр представлен «с замашками купца, вроде новгородского Садка»:
Которы жеребчики получше,
На тех сам езжу;
Которы жеребчики похуже,
Сгоню на рыночек,
Князьям-боярам повыпродам
И возьму за них цепу полную.
Оттого у Ставра золота казна не тощится,
Не тощится, малы денежки не держатся.
Освобожденный Ставр получил в награду от Владимира право торговать «в Киеве во граде век беспошлинно»22.
По-видимому, краткая заметка в летописи о новгородских боярах и сотском Ставре, заточенном Владимиром Мономахом, сохранила воспоминание о выступлении новгородцев, направленном против княжеских людей или их сторонников. Эта борьба носила кровопролитный характер, по крайней мере об этом говорит разграбление дворов Даньслава и Ноздречи. Само слово «грабеж», возможно, указывает на судебную расправу с Даньславом, совершенную по вечевому постановлению. В значении конфискации имущества «грабеж» упоминается, как известно, в «Русской Правде».
Ставр прочно остался в народной памяти. В отличие от оценки, данной старому Путяте, былина относится сочувственно к Ставру как к жертве княжеского гнева. Жена Ставра, нарядившаяся грозным послом, побеждает киевских богатырей. Таким образом, в народной памяти Ставр остается победителем: у него «широкий двор не хуже города Киева», на семи верстах, «гридни» у него «светлицы белодубовы». Запомнила былина и заточение Ставра: он был посажен в «погреба глубокие», руки и ноги скованы. Заточение Ставра оставило большое впечатление в народной памяти как эпизод из борьбы новгородцев за свои вольности. Несколько фривольный характер былины, возможно, объясняется ее происхождением из скоморошеских кругов.
Поразительно, что народная словесность сохранила память и о другом новгородском сотском начала XII в. — о Сотке Сытиниче23, с именем которого справедливо связывают былинного Садко, богатого гостя. Прозвище «Сотко» — это, видимо, производное от сто («съто»). В былине Садко выступает как богатый гость, связанный с «братчиной Никольшиной». Он дает посадским мужикам «сыпь» немалую — «пятьдесят рублев»24. Эта сумма напоминает нам 50 гривен устава Иванского ста. Как и к Ставру, былина благосклонно относится к Садко, видит в нем героя новгородской вольности.
Движение горожан за установление городских привилегий привело к созданию устава о церковных судах, по которому управление торговыми мерилами перешло в руки купечества и отчасти князя, со всеми торговыми пошлинами, шедшими от этой монополии.
Дальнейший ход борьбы за установление торговой автономии новгородцев от епископа и княжеской власти отразило так называемое «Рукописание» Всеволода или устав церкви Ивана Предтечи на Опоках.
Текст грамоты дошел до нас в двух редакциях: первичная имеется в составе Троицкой Новгородской летописи25, вторичная — в составе Археографического списка Новгородской первой летописи младшего извода26. Отличия между первичной и вторичной редакциями заключаются в ряде вставок во вторичной редакции с указанием на дары, идущие архиепископу, наместнику великого князя и т. д. Эта часть грамоты представляет собой позднейшее пополнение текста, сделанное в XIV—XV вв. Таким образом, вторичная редакция «Рукописания» дает уже отражение тех изменений, которые были сделаны в грамоте в позднейшие столетия. Что касается первичной редакции, то она, на наш взгляд, очень близка к первоначальному оригиналу и может дать представление о тексте XII в., за исключением некоторых мелочей.
Противоположную точку зрения на «Рукописание» Всеволода в недавнее время изложил в своей статье об этом памятнике А.А. Зимин27. Он пришел к выводу, что «так называемая «Уставная грамота князя Всеволода» является памятником, возникшим в конце XIV в. и рисующим картину купеческого объединения в Новгороде Великом этого времени»28. Исследователь приходит к печальным выводам: «Весь памятник настолько пронизан чертами исторической действительности XIV — начала XV в., что говорить о подлинной грамоте кн. Всеволода, положенной в его основу, не приходится»29.
Такое категорическое заявление, казалось, следовало бы подтвердить детальным исследованием. К сожалению, такое исследование заменено Зиминым несколькими сомнительными справками. Разберем вкратце его аргументацию.
А.А. Зимин пишет, что собор Преображения в Торжке, названный в «Рукописании», будто бы был построен только в 1364 г. Тут исследователь делает ошибку, принимая за время основания собора возведение его каменной постройки. Под 1364 г. говорится только о постройке каменного собора, который мог быть до этого времени деревянным. Насколько замечание А.А. Зимина является поспешным, видно из того, что собор Спаса в Торжке с притворянами, назван уже в одном летописном отрывке под 1329 г.30
Что касается отдельных анахронизмов, будто бы наблюдаемых в первичной редакции «Рукописания», то к их числу А.А. Зимин относит упоминание ипских сукон, тверского гостя и мордок (денежных единиц). Между тем подобные анахронизмы вполне понятны в памятнике, который пополнялся и исправлялся в течение нескольких веков, являясь документом большого практического значения. Поэтому и сохранились две редакции «Рукописания». На таком же основании и списки «Повести временных лет» в различных летописных сводах XV—XVI вв. можно объявить произведениями этих столетий, базируясь на отдельных поправках и анахронизмах.
К тому же следует еще проверить, является ли ипское сукно анахронизмом для первой половины XII в. Ведь нельзя же датировать время появления ипских сукон в Новгороде только временем их упоминания в числе товаров, продаваемых на шампанских ярмарках, как это делает А.А. Зимин. Ипское сукноделие известно с XI—XII вв.; нельзя сомневаться в том, что оно было рассчитано на вывоз. Между тем отсутствие в других источниках этого термина не дает еще права заподозрить истинность данного памятника.
Наконец, и это самое важное, устав Ивана Предтечи на Опоках принадлежал к числу таких документов, которые неоднократно переписывались и дополнялись. В первую очередь менялись исчисление и названия денег и предметов, даваемых в дар, так как в XIV—XV вв. нельзя уже было измерять денежные суммы по счету XII в. Поэтому, соглашаясь с А.А. Зиминым в том, что устав дошел до нас не в первоначальном виде, а с переделками, мы считаем эти переделки и дополнения мало существенными для понимания первоначальной версии устава. К тому же собственные выводы А.А. Зимина о времени и обстоятельствах возникновения уставной грамоты новгородского купеческого объединения, т. е. памятника большого культурного значения для истории Руси, скажем прямо, поверхностны: «Из летописи выяснили, что основателем церкви Иоанна Предтечи «на Петрятине дворище» был князь Всеволод (ср. известие 1127 г.); ему и приписали уставную грамоту, дающую значительные привилегии купеческой корпорации, существовавшей при этой церкви»31. Такой вывод, конечно, не может быть признан убедительным. Вырванное из той исторической среды, в которой оно возникло, «Рукописание» Всеволода, действительно, ничего не даст для исследователя, видящего в памятнике русской старины подделку, не задаваясь даже вопросом: а в состоянии ли были люди XIV в. ее сделать?
Между тем «Рукописание» Всеволода ярко рисует определенный этап в общественной истории Новгорода.
Всеволод передает в церковь Ивана Предтечи на Опоках «вес вощаной» в Новгороде и «пуд вощаной» в Торжке, оставляя половину доходов от вощаного пуда собору Спаса в Торжке. В грамоте устанавливаются и другие доходы, идущие в пользу церкви на Опоках, а также порядок празднования дня рождества Ивана Предтечи как патрона купцов. Но основное значение «Рукописания» не в этом, а в создании купеческой организации, получившей впоследствии название «Иванского ста». О характере этой организации и ее назначении читаем в рукописи следующее: «И я князь великий Всеволод поставил святому Ивану трех старост от житьих людей и от черных тысяцкого, а от купцов двух старост, управлять им всякие дела Иванские и торговые, и гостинные, и суд торговый. А Мирославу посаднику в то не вступаться и иным посадникам, в Иванское ни во что же, ни боярам новгородским. А кто хочет в купечество вложиться в Иванское, даст купцам пошлым вкладу пятьдесят гривен серебра, а тысяцкому сукно ипское; и купцам надо положить в церковь святого Ивана 25 гривен серебра. А кто не вступит в купечество, не даст 50 гривен серебра, так тот не пошлый купец. А пошлым купцом быть по отцу и по вкладу. А вешать им в притворе святого Ивана, где дано, там и держать. А вешать старостам Иванским, двум купцам пошлым добрым людям, а не пошлым купцам старощения не держать, ни весу им не вешать Иванского»32.
Основные торговые операции переносятся по уставу в церковь Ивана Предтечи на Опоках, где были сосредоточены меры веса, применявшиеся в торговле: весы, или скалвы, пуды для измерения воска, рублевая гривенка для измерения серебряных гривен и их разновесков, наконец «Еваньский локоть» — мера для измерения тканей. Насколько это явление было новым и подрывало экономическое и политическое положение новгородского епископа, видно из того, что в Киеве, как мы знаем из устава Всеволода, «суд и мерила» остались в ведении Десятинной церкви и митрополита. В Смоленске образец гири («капи») лежал в Успенском соборе, а другой образец — в латинской церкви, причем предлагалось эти образцы «обе ровнати». Следовательно, устав Всеволода вводил новые установления в новгородскую жизнь, отражая сдвиги в общественном строе Новгорода и победу торговых элементов города. Это вполне согласуется с нашими сведениями о широком развитии новгородской торговли в первой половине XII в., когда новгородцы совершали поездки на о. Готланд, в Данию, в немецкие и скандинавские города.
Наша датировка и объяснение обстоятельств появления устава Всеволода Мстиславича противоречат приведенному ранее мнению С.В. Юшкова, согласно которому «Рукописание» Всеволода было источником рассмотренного нами устава о церковных судах и торговых мерилах. Впрочем, сам С.В. Юшков цитирует слова М.Ф. Владимирского-Буданова о том, что церковь Ивана Предтечи не была впервые построена Всеволодом, а существовала ранее. В «Рукописании» Всеволода говорится: «а буевище Петрятино дворище от прежних дверей святого великого Ивана до погреба». «Вполне возможно, — замечает С.В. Юшков, — понимать под дверьми Великого Ивана не двери храма, а двери церковной ограды, которая во время постройки, длившейся несколько лет, могла быть возведена временно»33. Нечего и говорить, что такое объяснение звучит очень натянуто, так как для дверей в оградах в русском языке с давнего времени существует термин — «ворота». Древнерусские памятники прекрасно различают слова «двери» и «ворота»34.
В «Рукописании» церковь Ивана Предтечи поставлена «на Петрятине дворище». Петрята, вероятно, тот же самый посадник Петрило, который упомянут под 1130 и 1134 гг.35 Из летописи известно, что ему предшествовал посадник Данило. Действительно, в древнем списке новгородских посадников после Данилы поставлен Петрята, а за ним Иванко36. Следовательно, Петрило и Петрята — одно и то же лицо. Петрята, или Петрило, был убит в битве на Ждане горе в 1134 г., после чего посадничество перешло к Мирославу Гюрятиничу, который в следующем, 1135 г., умер37.
В самом «Рукописании» Всеволода Мстиславича имеется указание на то, что оно составлено при Мирославе посаднике, т. е. после 1126 г., когда впервые упоминается о посаднике Мирославе Гюрятиниче, тогда как устав Всеволода знает только бирича Мирошку. Следовательно, «Рукописание» возникло между 1126 и 1135 гг.
Грамота Всеволода носит название «Рукописание», что обозначает духовное завещание. Это позволяет думать, что «Рукописание» было написано перед каким-либо серьезным моментом в его жизни. Событием, которое могло побудить Всеволода Мстиславича к составлению завещания, возможно, была его попытка утвердиться в Переяславле Русском в 1132 г. Прямым отражением этого события являются начальные слова «Рукописания», которые А.А. Зимин вслед за другими авторами считает явным указанием на подложность документа: «владычествующу ми (мне. — М.Т.) всею Рускою землею и всею областью Новгороцкою». В действительности под «Русской землей» здесь могли иметь в виду не всю Русь, а только область Переяславля Русского, что соответствует словам новгородской летописи: «ходи Всеволод в Русь Переяславлю». Всеволод предполагал удержать за собой и Новгородское княжение, как показывает сообщение о его присяге новгородцам: «яко хоцю у вас умерети».
Таким образом, слова «Рукописания» о единовременном владычестве Всеволода в Русской земле и в Новгороде не являются ошибкой позднейших переписчиков, а отражают собой определенный исторический момент, связанный с попыткой Всеволода утвердиться в Переяславле в 1132 г. Об этом же говорят и слова завещания о передаче заботы о Иванском сте, в случае смерти Всеволода, его брату. Братом его был знаменитый Изяслав Мстиславич38.
«Рукописание» Всеволода Мстиславича является первым известным нам русским уставом купеческих организаций. Значение его заключалось в том, что он окончательно установил права крупнейшего объединения новгородских купцов «управливати им всякие дела Иваньская, и торговая, и гостиная». Следовательно, Иванскому сту передавалось ведение дел с иноземными гостями и приезжими купцами из других городов. «Рукописание» Всеволода бросает свет на большие политические и общественные сдвиги в новгородской жизни, только отдаленные отголоски которых обнаруживаются в наших летописях.
«Рукописание» обнаруживает еще один факт, очень важный для понимания дальнейших событии, связанных с новгородским восстанием 1136 г. Отстраняя бояр и епископа от участия в делах Иванского ста, «Рукописание» в то же время выдвигает на первый план купеческую верхушку. Всеми делами Иванского объединения должны руководить «пошлые купцы», которые сохраняют это положение «вкладом и отчиною». Тут же установлены и размеры вклада, который надо внести, чтобы сделаться пошлым купцом. Тот, кто хочет «в купечество вложиться в Иванское», должен заплатить громадную сумму в 50 гривен. Из числа пошлых купцов выбираются Иванские старосты, тогда как «непошлые купцы» не должны участвовать в управлении Иванским стом.
Таким образом, перед нами выступает законченная классовая структура Иванского ста, представлявшего собой объединение верхушки новгородского купечества, прочно сплоченного «вкладом и отчиною». Правда, в «Рукописании» упоминается и о представительстве от «житьих людей» и «черных людей», но сама формулировка относительно этого сделана неясно. В грамоте сказано буквально следующее: «поставил есмы святому Ивану 3 старосты от житьих людии и от черных тысяцкого, а от купцев 2 старосты». Непонятно, сколько же людей участвует в управлении Иванским стом — трое или шестеро. Из дальнейшего как будто можно сделать вывод, что в делах Иванского ста принимают участие только двое купеческих старост. Поэтому фразу «3 старосты от житьих людей и от черных тысяцкого, а от купцев 2 старосты» можно понимать в том смысле, что тысяцкий был представителем «житьих» и «черных» людей, всех же старост было трое, а не шестеро.
При любом понимании текста «Рукописания» не остается сомнений в том, что черные и «житьи» люди практически в делах Иванского ста не принимали участия. Из позднейших документов мы узнаем, что и торговый суд в Новгороде был сосредоточен при церкви Ивана Предтечи на Опоках и действовал под руководством тысяцкого. Таким образом, «Рукописание» Всеволода передавало торговые дела в руки тысяцкого и пошлых купцов, отстраняя от участия в них «черных людей». Следовательно, законодательство Всеволода Мстиславича имело ярко выраженную классовую сущность. Оно проводилось в интересах боярства и купеческой верхушки, которую князь старался привлечь на свою сторону.
Вместе с тем становится все более ясным усиливающееся значение «черных людей», именуемых в летописи и в уставах Всеволода чаще просто людьми. Они добиваются участия в распоряжении торговыми судами и торговыми мерилами, с которыми связаны возможности совершения различного рода злоупотреблений. Борьба за участие во внутренней жизни города переплетается с борьбой за освобождение Новгорода от власти киевских князей.
Примечания
1. Гоголь — редкая птица с ценным пухом, водившаяся под Новгородом в XII в.
2. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», стр. 161—162. В этом издании грамота напечатана почти без комментариев. Слово «недачь» я считаю именем собственным.
3. С. Смирнов. Древнерусский духовник, стр. 113.
4. С. Смирнов. Древнерусский духовник, стр. 12—14, приложение.
5. «Тобе, княже, ни твоей княгыни, ни твоим бояром, ни твоим слугам сел ни държати, ни купити, ни даром приимати, и по всей волости Новгородьской» («Грамоты Великого Новгорода и Пскова», стр. 15. Договор с тверским князем Михаилом Ярославичем 1304—1305 гг.).
6. Б.А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. М., 1948.
7. А.В. Арциховский. Раскопки в Новгороде. — «Краткие сообщения Института истории материальной культуры», вып. XXXIII, 1950; см. также: А.В. Арциховский и М.Н. Тихомиров. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1951 г.). М., 1953; А.В. Арциховский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.). М., 1954.
8. «Бысть встань велика в людьх» («Новгородская Первая летопись...», стр. 22).
9. Б.Д. Греков. Революция в Новгороде Великом в XII веке. — «Ученые записки Института истории РАНИОН», т. IV. М., 1929, стр. 19.
10. С.В. Юшков. Общественно-политический строй и право Киевского государства, стр. 218—219.
11. Мирослав и Мирошка — это одно и то же имя, только в разной форме. Мирошка — уменьшительное от Мирослав, чему встречается немало примеров в древнерусских, особенно в новгородских, памятниках.
12. «Новгородская Первая летопись...», стр. 21.
13. Там же, стр. 24.
14. «И аз всмотрех в Фотея патриарха цареградьскааго грамоты, что принесл на Русь князь великыи Владимер, нареченный в святем крещении Василие, сын Святославле а внук Игорев и преоблаженныя княгини прабабы Олгы, аже стоить в грамоте: торговыя вся весы, мерила и скалвы вощаныи, и пуд медовый, и гривенка рублевая и всякая известь, иже на торгу промежи людьми, от бога тако исконе установлено есть: епископу блюсти без пакости, ни умаливати, ни умноживати, а на всякый год извещивати; а скривится, а кому приказано, а того казнити близко смерти, а живот его на трое: треть живота святей Софии, а другаа треть святому Ивану, а третьая треть сочьскым и Новугороду; а епископу не управив того, за все то дати ему слово в день великааго суда; а печаловатися ему о том управлении, яко же и о душах человечьскыих» («Новгородская Первая летопись...», стр. 487).
15. «И съзвал есмь 10 сочких и старосту Болеслава, и бириця Мирошку, и старосту Иваньскаго Васяту, и погадал есмь с владыкою и с своею княгынею, и с своими боляры, и с десятию сочьскыми и с старостами: дал есмь суд и мерила, иже на торгу, святей богородици в Киеве и митрополиту, а в Новегороде святей Софии и епископу и старосте Иваньскому и всему Новугороду: мерила торговая, скалвы вощаныи, пуд медовый, и гривенку рублевую, и локть Еваньскый, и свой оброк, кубець черницам, а попу Иваньскому рускаа пись с Борисоглебьскым на пол, а сторожю Иваньскому руской порочици пятно да десять конюхов соли. А не въступатися в тыи оброкы моим детем, ни моим наместником, ни моим боляром на дом святий Софии и святаго Ивана; а дом святей Софии владыкам строити с сочьскыми, а старостам и торговьцам докладывая владыкы или кто будеть нашего рода князей Новагорода строить дом святого Ивана. А се приказываю своим наместником и тиуном суда церковнаго не обидети, ни судити без владычня наместника» («Новгородская Первая летопись...», стр. 485—486).
16. «А та вся дела приказах святей Софии и всему Новугороду, моим мужам, и 10-ти сочьскыим: вы блюдите» («Новгородская Первая летопись...», стр. 488).
17. «Отвьржеся архепископ Иоанн Новагорода», — пишет об этом событии пергаменный список Синодальной летописи («Новгородская Первая летопись...», стр. 22).
18. «Архив Маркса и Энгельса», т. V, стр. 150.
19. «Томь же лете приведе Володимир с Мьстиславомь вся бояры новгородьскыя Кыеву, и заводи я к честьному хресту, и пусти я домовь, а иныя у себе остави; и разгневася на ты, оже то грабили Даньслава и Ноздрьчю, и на сочьскаго на Ставра, и затоци я вся» («Новгородская Первая летопись...», стр. 21).
20. «Срубиша церковь пову... свитого Дмитрия Ноздрьцину» («Новгородская Первая летопись...», стр. 42).
21. См. «Древние Российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым», стр. 81—92 [изд. 1958 г., стр. 87—94].
22. В.Ф. Миллер. Очерки русской народной словесности, т. I, стр. 281.
23. «Новгородская Первая летопись...», стр. 32. В Археографическом списке Новгородской летописи (стр. 181) он назван Соткой: «поставил Сотъке церковь».
24. «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым», стр. 185 [изд. 1958 г., стр. 184].
25. «Новгородская Первая летопись...», стр. 558—560.
26. Там же, стр. 485—488.
27. А.А. Зимин. Уставная грамота князя Всеволода Мстиславича. — «Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятилетия», стр. 123—131.
28. Там же, стр. 131.
29. Там же, стр. 130.
30. В.Ф. Миллер. Очерки русской народной словесности, т. II, стр. 24.3.
31. А.А. Зимин. Указ. статья, стр. 130.
32. «И яз князь великий Всеволод поставил есми святому Ивану три старосты от житьих людей, и от черных тысяцкого, а от купцев два старосты, управливати им всякие дела Иванская, и торговая, и гостинная, и суд торговый. А Мирославу посаднику в то не вступатца, и иным посадником, в Ываньское ни въ что же, ни боярам новгородцкым. А хто хочет в купечьство вложится в Ыванское, даст купьцем пошлым вкладу пятьдесят гривен серебра, а тысяцкому сукно ипьское, ино купцам положить в святый Иван полтретьяцать гривен серебра. А не вложится хто в купечьство, не даст пятьдесят гривен серебра, ино то не пошлый купець. А пошлым купцем ити им отчиною и вкладом. А весити им и притворе святого Ивана, где дано, ту его и дръжати. А весити старостам Иваньским, двема купцем пошьлым, добрым людем, а не пошлым купцем старощениа не дръжати, ни весу им не весити Иваньского» («Новгородская Первая летопись...», стр. 559).
33. С.В. Юшков. Общественно-политический строй и право Киевского государства, стр. 220.
34. И.И. Срезневский. Материалы, т. I, стр. 648. «Двери же суть четверы у врат тех», — читаем в «Хождении» Даниила Паломника.
35. «Новгородская Первая летопись...», стр. 22—23. Более позднее обозначение — «на Опоках» — даже не упоминается в уставе и «Рукописании» Всеволода.
36. «Новгородская Первая летопись...», стр. 164
37. Там же, стр. 23—24.
38. «Стояти за дом святого великого Ивана брату моему великому князю всея Русии» («Новгородская Первая летопись...», стр. 559). Если мы вспомним, что поход 1134 г. на Суздальскую землю был совершен Всеволодом Мстиславичем совместно с его братом Изяславом, то ясно, что «Рукописание» отразило в себе определенный исторический факт; Всеволод в случае своей смерти предполагает передать новгородский стол и заботу о доме Ивана Великого брату Изяславу («Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 287). Титул «всея Русии» представляет собой позднейшее осмысление слова Русь в применении к Киевской и Переяславской землям XII в.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |