Глава XI. Восстания горожан и смердов в Киевской и Черниговской землях в XII столетии
Киевские события 1113 г. были одним из крупнейших антифеодальных народных движений, но отнюдь не единственным восстанием в Киеве XII в. Наоборот, история Киева этого столетия наполнена антифеодальными движениями, которые идут на убыль только в связи с общим падением экономического и политического значения Киева. 7
Борьба горожан с княжеской властью была типичной и для городов Западной Европы. Она сопровождалась ожесточенной внутренней борьбой среди самих горожан, носившей классовый характер. К сожалению, эта особенность киевских восстаний XII в. почти совершенно не вскрыта в специальных работах, посвященных Киевской Руси. Она нередко затушевывается повествованиями о междукняжеской борьбе за киевский престол, о непрерывных распрях Мстиславичей, потомков Мстислава Владимировича, старшего сына Мономаха, с черниговскими Ольговичами, представителями «храброго Ольгова гнезда», т. е. родом Олега Святославича Черниговского.
Нет никаких оснований приписывать Мстиславичам, любимцам киевских горожан, черты князей, будто бы отстаивавших народные интересы. Мстиславичи были какими же феодалами, как и соперничавшие с ними Ольговичи. Но было бы неправильно и отрицать всякое различие между теми общественными кругами, на которые опирались враждующие князья. Верхушка феодального общества — бояре и церковные феодалы поддерживали Ольговичей; более слабые Мстиславичи старались найти опору в широких кругах киевских горожан, среди торговцев и ремесленников.
В Киеве и в других южных городах Руси XII в. прочно сложились общественные группировки, мало зависевшие от династических споров между самими князьями. Когда на смену Ольговичей явился Юрий Долгорукий, младший сын Мономаха, симпатии основной массы киевских горожан остались по-прежнему на стороне Мстиславичей. Борьбу общественных группировок в Киеве XII в. с некоторым основанием можно сравнить с тем, что происходило примерно в то же время в итальянских городах, где враждовали гвельфы и гибеллины. «...Как папы и демократические гвельфы старались защитить себя при помощи иностранцев, так и теснимые ими аристократическо-монархические гибеллины стремились сохранить значение Германии и влияние императора»1, — говорит Маркс об Италии XIII в. Мстиславичи и Ольговичи одинаково опирались на поддержку иностранных войск: Ольговичи призывали на помощь половцев, Мстиславичи — венгров и поляков.
После смерти Мстислава Владимировича борьба за Киев на первом своем этапе окончилась победой Всеволода Ольговича, вступившего в Киев в 1138 г.2 Княжение Всеволода продолжалось всего несколько лет, наполненных непрерывными войнами. Сам Всеволод смотрел на Киев как на свое наследственное владение. Это выразилось в его намерении передать Киев в качестве наследства брату Игорю. При этом Всеволод ссылался на пример Владимира Мономаха: «Владимир посадил Мстислава, своего сына, после себя в Киеве, а Мстислав брата своего Ярополка, а вот я говорю: если меня бог возьмет, то я после себя даю Киев брату моему Игорю»3. Дальнейшие события показали трудность передачи Киева по наследству. Неосторожные слова Всеволода послужили только предлогом для агитации против его брата Игоря. «Не хотим быть, как в наследстве»4 — так звучал один из лозунгов киевлян, противников Ольговичей.
Кратковременное княжение Всеволода Ольговича было для горожан тягостным временем. По образному выражению летописи, возможно, сохранившей подлинную формулу, сказанную киевлянами на вечевом собрании, княжеские тиуны Ратша и Тудор разорили Киев и Вышгород («Ратша ны погуби Киев, а Тудор Вышегород»).
Грозные события в Киеве развернулись тотчас же после смерти Всеволода Ольговича, последовавшей 1 августа 1146 г. Город тотчас же разделился на две враждующие стороны. Боярская Гора готова была поддержать Ольговичей, тогда как ремесленный и торговый Подол резко выступил против нового князя. Это разделение города выразилось даже в том, что вече собиралось в разных местах. Игорь Ольгович «созвал всех киевлян на гору на Ярославль двор» и там привел их к присяге. Тотчас же после этого «вновь собрались все киевляне у Туровой божницы», местоположение которой надо предполагать где-то в районе Подола, во всяком случае в отдалении от Ярославля двора, стоявшего на Горе.
Дальнейшие события описываются в летописи таким образом: «Игорь же, взяв своего брата Святослава, поехал к ним (киевлянам. — М.Т.), и стал с дружиной своею, а брата своего Святослава послал к ним на вече. И начали киевляне возлагать вину на тиунов Всеволода, на Ратшу и на другого вышегородского тиуна, на Тудора, говоря: «Ратша нам погубил Киев, а Тудор — Вышгород. А ныне, княже Святослав, целуй нам крест, и с братом своим: если кому у нас будет обида, то ты суди». Святослав же сказал «я целую крест с братом своим, что не будет вам никакого насилья, а вот вам и тиун, по вашей воле». И Святослав, сойдя с коня, целовал на этом крест киевлянам на вече. Киевляне же все, слезши с коней, начали говорить: «брат твой — князь, и ты (князь. — М.Т.)». И на этом все киевляне целовали крест, вместе с детьми, чтобы не замышлять на Игоря и на Святослава. А Святослав, взяв лучших мужей киевлян, поехал с ними к брату своему Игорю, и сказал: «брат, на том я целовал крест, что тебе иметь их по правде и любить». Игорь же, сойдя с коня, целовал крест на всей их воли и на братьни, и поехал обедать. Они же устремились грабить на Ратшин двор и на мечников. И послал к ним Игорь брата своего Святослава с дружиною, и едва успокоили»5.
Главной причиной недовольства киевлян, по данным летописи, являлись злоупотребления княжеских тиунов. Но речь не шла только о смене определенных лиц, о Ратше и Тудоре, озлобивших киевских и вышгородских горожан, киевляне требовали гарантий против княжеского произвола. Эти гарантии выражались в требовании киевлян, обращенном к новому князю: «целуй нам крест и с братом своим: если кому из нас будет обида, то ты правь». В ответ на это требование Святослав вынужден был дать присягу от имени Игоря и от себя по такой формуле: «я целую крест с братом своим, что не будет вам никакого насилья, а вот вам и тиун по вашей воле».
Краткий рассказ Ипатьевской летописи о переговорах Святослава с киевлянами оставляет несколько неясное впечатление о том, в чем же конкретно заключались требования киевлян. Поэтому для нас имеет большое значение известие о том же событии Московского летописного свода конца XV в., основанного на древних и частично утерянных свидетельствах XII в.
По Московскому летописному своду, Святослав Ольгович сказал брату, что он принес присягу на следующих условиях: «тебе быть князем по правде, а людей, кому до кого будет обида, так тебе их судить по правде самому, или мне, а тиунам их не судить, не продавать. А что были тиуны брата нашего, Ратша и Тудор, тем не быть, а кто будет тиунами, брать им к суду по «уроку», а своей волей им с людьми не расправляться»6. Смысл этих требований заключается в установлении княжеского суда над горожанами, передоверенного раньше тиунам. Тиунский суд должен производиться по «урокам», т. е. по постановлениям, правилам, ограничивающим самоуправство и устанавливающим высоту судебных пошлин.
Запоздалое согласие Игоря на требование киевлян не спасло Ратшу, Тудора и мечников от разгрома их дворов, как позже ие спасло оно и самих Ольговичей. При этом мы можем установить, какие круги населения являлись противниками Ольговичей. По сведениям Ипатьевской летописи, в соглашении с Игорем принимали участие «вси кияне». «Все киевляне» собираются на Ярославле дворе, «все киевляне» сходятся на вече у Туровой божницы, они же ведут переговоры со Святославом. Но к Игорю едут только «лутшие мужи кияне», они же принимают его присягу «на всей их воли». Таким образом, уже здесь обнаруживается стремление Ольговичей опереться на «лучших мужей».
Существенно по-иному говорит о положении в Киеве Лаврентьевская летопись. По ее словам, княжение Игоря было неугодно «людем»7. Игорь «не стал так делать, как хотели люди», это им «было неугодно»8, — поясняет Московский летописный свод. Между тем мы знаем, что словом «люди» обычно обозначали горожан. Дальнейшие события показывают, что средоточием борьбы против Ольговичей явился Подол с его ремесленным и торговым населением, т. е. как раз район, населенный «людьми».
Недовольство «людей» было ловко использовано сторонниками Мстиславичей во главе с тысяцким Улебом и боярином Иваном Войтишичем, который раньше был боярином Владимира Мономаха. Эти бояре совместно с киевлянами устроили заговор против Ольговичей и призвали Изяслава Мстиславича с войском.
Битва между войсками Изяслава и Игоря произошла под Киевом, и в самый ее разгар городское ополчение, «многое множество», перешло на сторону Изяслава, решив таким образом исход сражения в его пользу. Игорь Ольгович четыре дня скрывался в болотах около Киева. Там его взяли в плен и посадили в темницу.
Описываемые события развернулись в Киеве на протяжении всего только двух недель. 1 августа умер Всеволод Ольгович, а 13 августа, после победы над Игорем, в Киев вступил уже Изяслав Мстиславич.
Переход власти от одного князя к другому не прошел безболезненно. Дома сторонников Ольговичей были разграблены, их села, стада, имущество — захвачены. «И разграбили киевляне вместе с Изяславом дома дружины Игоря и Всеволода, и села, и стада, взяли много имущества в домах и монастырях»9, — пишет летописец. Перед нами — картина больших народных волнений, направленных против феодальной верхушки. Как и в 1113 г., жертвами народного гнева становятся не только бояре и дружинники, но и монастыри как крупнейшие центры феодальной эксплуатации. Указание на разграбление сел выводит нас за пределы собственно города Киева. Оно говорит о тесной связи городских волнений с волнениями крестьян. Восстание, происходившее в Киеве, сопровождалось разорением княжеских и боярских сел.
Режим, установившийся в Киеве после победы Изяслава Мстиславича, характеризовался усилившимся значением вечевых собраний. Вече обсуждало и порой отвергало княжеские предложения. Так, на призыв Изяслава начать войну с суздальским князем Юрием Долгоруким киевляне ответили отказом, мотивируя это тем, что Юрий был сыном Владимира Мономаха: «не можем на Володимирово племя руки поднять».
В краткий период княжения Изяслава фактическим распорядителем Киева сделалось вече, с которым князь вел переговоры при посредстве послов. В исторической литературе были сделаны попытки лишить вечевые собрания в Киеве в 1146—1147 гг. всякого классового смысла, придать им значение неурядицы среди самих феодальных группировок. Именно этой точки зрения упорно придерживался С.В. Юшков. Вот что он писал о вечевых собраниях в Киеве: «Это собрание состояло из «Киян». Но кто они были, летописью очень хорошо выявлено. Вечники были на конях и, конечно, вооружены. Следовательно, это не мелкие торговцы и ремесленники, а основная киевская феодальная группа, тесно связанная с Мономаховичами — в душе оставшаяся вассалами Мономахова дома, что доказано было последовавшими событиями — изгнанием Игоря и приглашением Изяслава. Очень характерны вечевые собрания в Киеве в 1147 г., хотя летопись и не называет их вечем, когда князь Изяслав двоекратно сам созвал бояр, дружину и «Киян всех». А на одном собрании фигурировал и митрополит. Но также ясно, что руководила этим собранием феодальная верхушка»10.
Приведенные слова С.В. Юшкова только повторяют в еще более категорической форме прежние высказывания того же автора о вечевых собраниях в Киеве, с той же ошибкой в дате: вече у Туровой божницы отнесено к 1139, а не к 1146 г. Но дело не в этой ошибке, а в том, что высказывания С.В. Юшкова грешат явной недооценкой значения классовой борьбы в средневековых городах. Нельзя, конечно, отрицать того, что в переговорах с князем принимали участие «лучшие мужи» как представители боярских кругов Киева. Но ведь «лучшие люди» выступали представителями горожан и в 1113 г. Неизвестно также, почему С.В. Юшков считает, что только бояре и дружинники могли иметь оружие и коней, хотя «Русская Правда» и летописи говорят о «войском» коне, о конях смердов, принимавших участие в походах на половцев. Спрашивается, против кого же восстали киевляне в 1146 г., кого «погубили» княжеские тиуны в Киеве и Вышгороде. Неужели они грабили представителей феодальных верхов, которые в ответ разгромили дворы тиунов и мечников?
Неправильно и указание С.В. Юшкова на состав веча, собранного во дворе Софийского собора в 1147 г. О составе его имеется точное и неоспоримое летописное свидетельство: «киевляне сошлись все от мала и до велика к святой Софии на двор»11. Неужели все киевляне от мала до велика могут быть причислены только к феодальным верхам? По другому известию, на дворе Софийского собора собралось множество народа; киевляне сидя слушали послов Изяслава Мстиславича12.
Классовый характер киевских движений 1146—1147 гг. становится особенно ясным в свете событий, происшедших в Киеве вскоре после вокняжения Изяслава. Продолжая борьбу с Ольговичами, Изяслав обратился за помощью к киевлянам, которые обещали ему поддержку. На том же вече было постановлено расправиться с Игорем Ольговичем, постригшимся в монахи Киевского Федоровского монастыря после того, как он опасно заболел в своей темнице — «порубе».
Летописи рисуют картину полной беспомощности княжеских людей перед лицом восставших горожан. «Народы, — как образно говорит летопись, — шли по мосту»13, а Владимир, брат Изяслава Мстиславича, пытался перегнать горожан и спасти Игоря. Горожане схватили Игоря, слушавшего обедню, и повели его из монастыря. Тщетно Владимир пытался спрятать его во дворе своей матери. Горожане ворвались во двор, вывели Игоря и убили его в конце лестницы. Ожесточение горожан было настолько велико, что труп Игоря подвергся поруганию, его волочили веревкою за ноги до Десятинной церкви, бросили там на телегу и отвезли на Подол, «на торговище»14.
Обе летописные версии, рассказывающие об убийстве Игоря, одинаково возлагают вину на «людей». Именно «люди» хотели убить Владимира, заступившегося за свергнутого князя. Спрашивается: что это за люди? Конечно, не феодальная верхушка, как это безуспешно пытался доказать С.В. Юшков, а основная масса городского населения — ремесленники, мелкие торговцы, поденщики. Тогда становится ясным, зачем труп Игоря отвозят на торговую площадь на Подоле. Подол — это центр ремесленного и торгового населения Киева. На Подоле, как и в 1068 г., начинается восстание «людей», направленное против феодальной верхушки. «Вот вы уже Игоря убили» («се уже Игоря есте убили»), — говорят тысяцкие Изяслава и Владимира, упрекая горожан и возлагая на них вину за это убийство. Характерно, что «человек», поднявший киевлян на убийство Игоря, так аргументировал необходимость расправы с ним: «преже», при Изяславе Ярославиче, злые люди воспользовались тем, что в городе сидел в темнице князь Всеслав, освободили его из темницы «и много зла бысть про то граду нашему»15. Следовательно, восстание 1068 г. не было вытравлено из памяти киевлян в течение почти столетия.
Смерть Игоря от руки горожан произвела громадное впечатление на феодалов, так как убитый был князем и в то же время монахом. Не случайно в одном малоизвестном памятнике читаем похвалу Игорю Ольговичу и укоризну киевлянам: «если киевляне, укоряя, возложили на него честный монашеский образ, и в том восприял он нетленный венец, то без укорной славы они его сподобили, а себя муки вечной». Впрочем проповедник тут же проговаривается о настоящих причинах озлобления «людей» против Игоря Ольговича, обращаясь к князьям с призывом: «спаситеся и вы, князи, правдою, златолюбие отврьгше, спаситеся и вы княгине истиною, а не злобою, сребролюбие ненавидяще»16. Так выпады проповедника против златолюбия обнаруживают носителей этого порока — князей и княгинь.
Версия о «мученичестве» Игоря Ольговича находит свое отражение и в Ипатьевской летописи, которая вкладывает в его уста благочестивые рассуждения. Позднейшие летописи еще более усугубляют мотив «мученичества», красочно рассказывая о появлении светозарного столпа над телом убитого князя, о громе и молнии, даже о землетрясении17. Отвратительный образ корыстолюбивого и жестокого князя под пером русских церковников превращается в лик праведника, пострадавшего от свирепых «злодеев». Русская церковь вносит Игоря в свои святцы и оставляет его в них вплоть до нашего времени под именем «блаженного» князя.
Непрерывные войны между киевскими Мономаховичами и черниговскими Ольговичами не могли пройти бесследно для сельского населения южной Руси. Даже летопись говорит по поводу войны Всеволода Ольговича с Владимирком Галицким, что войска Всеволода взяли в плен больше мирных людей, чем ратных18. Какой урон наносили крестьянам непрерывные княжеские войны, видно из случайного свидетельства летописи. Рассказав о «великой буре», которая разнесла хоромы и хлеб с гумна, летописец добавляет: «по просту сказать, точно рать взяла». Так грабежи ратных людей приравниваются к страшному стихийному бедствию, после которого не остается в домах «ничто же»19.
К середине XII в., когда развертывалась борьба Мономаховичей с Ольговичами, феодальное хозяйство в южной Руси предстает перед нами в виде крупнейших вотчин типа средневековых западноевропейских сеньорий или маноров. Поэтому Мстиславичи в первую очередь стремятся разорить богатые села своих черниговских противников.
Семьсот человек челяди, обслуживавшей двор Святослава под Путивлем, конечно, нельзя считать только челядью, рабами. Это не только холопы, но и смерды, обслуживавшие феодальное хозяйство, попавшие в полную зависимость, те самые «ратаи» «Слова о полку Игореве», которые так редко «покрикивали» («кыкахуть») на полях во время княжеских междоусобиц. Было бы совершенно напрасно изображать Мстиславичей и киевских горожан смердолюбцами, освобождавшими смердов от феодальной зависимости. Изяслав Мстиславич смотрел на челядь, подобно другим феодалам, как на свое имущество20. Но победы Мстиславичей над Ольговичами и крупными боярами-землевладельцами развертывались в условиях движений смердов, опасных для феодалов, в том числе и для церковных.
Летописи не дают возможности что-либо сказать об участии смердов в событиях 1146—1147 гг. Летописец занят только распрями князей. Он говорит о княжеских селах и взятой в плен челяди, которую делят между собой победившие князья. И это понятно в устах летописца, как бытописателя феодальных неурядиц, непосредственно связанного с интересами князей и бояр.
Княжеские усобицы не проходили бесследно для крестьянского населения, разоряемого бесчисленными «ратями и крамолами». Летопись говорит о необыкновенной активности мелких черниговских городков, действующих в обстановке растерянности черниговских князей на свой страх и риск.
Жители Курска, «куряне», ведут самостоятельные переговоры с князьями21. Это относительно большой город Черниговской земли, но так же держат себя и небольшие городки той же земли — Вырь, Вьяхань, Попашь22. Небольшой городок Глебль оказывает решительное сопротивление войскам Мстиславичей. Осаждавшими командуют сам Изяслав Мстиславич и его брат Ростислав. Битва под стенами города продолжается с утра до вечера и кончается победой осажденных23. Спрашивается: откуда же маленькие черниговские городки получили помощь, чтобы отбить «сильную рать», как характеризует летопись нападение Мстиславичей?
Ответ на этот вопрос, видимо, найдем в предположении, что в защите городов принимали участие не только горожане, но и скрывшиеся за городскими стенами крестьяне. Города Черниговской земли, следовательно, сделались уже центрами значительной сельской округи, которая к ним тяготела. Княжеские неурядицы затронули крестьянское население, активно принявшее участие в отражении очередных феодальных набегов.
События 1146—1147 гг. и последующих лет охватили не только собственно Черниговскую землю. Они распространились и на соседних «вятичей». Летописец всюду говорит о вятичах, а не о Вятической земле. В этом наименовании сказывается представление о земле вятичей как о крае, где с еще большей силой сохранялись пережитки родового строя.
Вятичи проявляют большую активность, вступая в соглашение с князьями. Этим пользуются черниговские Давыдовичи, вступившие в соглашение с Изяславом Мстиславичем. Они жалуются вятичам на своих противников и на их союзника Юрия Долгорукого: «созвав вятичей сказали им: «это враг нам и вам»24. Очевидно, такие слова отражают действительные настроения вятичей, упорно сопротивлявшихся феодализации, проводниками которой были черниговские и суздальские князья. Вспомним здесь свидетельство Владимира Мономаха о его борьбе с вятическими старшинами во главе с Ходотой и его сыном25, о смерти от вятичей Кукши, монаха Киево-Печерского монастыря, пытавшегося обратить вятичей в христианство.
Княжеские усобицы не прошли бесследно для сельского населения Киевской и Черниговской земель. Они достигли даже отдаленной страны вятичей. Прямое указание на связь городских восстаний с движениями смердов находим в летописном рассказе о новом восстании киевских горожан после смерти Юрия Долгорукого в 1157 г.
Юрий умер 15 мая и был погребен на следующий же день. «И много зла сотворилось в тот день, разграбили двор его красный, и другой его двор за Днепром разграбили, который он сам называл раем, и Васильков двор, его сына, разграбили в городе. Убивали суздальцев по городам и селам, а имущество их грабили»26.
Татищев добавляет к этому известию Ипатьевской летописи слова киевлян: «Вы нас грабили и разоряли, жен и дочерей наших насильствовали; несть нам братия, но неприятели»27. Нет основания приписывать эти слова самому Татищеву. Они, вероятно, Находились в том источнике, которым он пользовался. В суздальцах убитых по селам, мы с полным правом можем видеть приближенных Юрия Долгорукого, получивших киевские села в феодальное держание. Упрек суздальцам в том, что они «грабили и разоряли», вполне уместен в устах горожан и смердов, совместно выступавших против своих И пришлых феодалов.
Краткие известия летописи о событиях в южной Руси XII в. дают возможность вскрыть непрекращающуюся классовую борьбу в деревнях и городах. Поэтому даже церковные авторы, отнюдь не склонные к защите угнетенных слоев населения, вынуждены были писать строки, проникнутые негодованием против бессовестных «душегубцев». «Душегубства различны суть: не только, что человека погубить, но и другое — если озлобить раба или должника, или смерда, если они от нужды погибнут или к поганым убегут»28. Бегство к половцам, к «поганым», делается настолько заурядным явлением на юге Руси, что о нем говорят сборники церковных правил. Так даже в церковных сочинениях выступает перед нами беспощадная феодальная эксплуатация и ее непосредственные следствия — разорение, бегство от долгов и притеснений в чужие страны, даже самоубийства.
Примечания
1. «Архив Маркса и Энгельса», т. V, стр. 269.
2. По Лаврентьевской летописи; по Ипатьевском — в 1140 г.
3. «Володимир посадил Мьстислава сына своего по собе в Киеве, а Мьстислав Ярополка брата своего, а се я мольвлю: оже мя бог поиметь, то аз по собе даю брату своему Игореви Киев» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 227) [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 317—318].
4. «Не хочем быти акы в задничи» («Летопись по Ипатскому списку», стр, 230) [ПСРЛ, т. II. М, 1962, стр. 328].
5. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 230 [СРЛ, т. II, стр. 328].
6. «Яко быти тебе князем в правду, а людем, кому до кого будеть обида, ино ти их судити в правъду самому или мне, а тиуном их не судити, ни продавати. А что были тивуни брата нашего, Ратьша и Тудор, а тем не быти, а коим будеть быти, ино им имати к суду уроком, а в свою волю им людей не продовати» (ПСРЛ, т. XXV. М.—Л., 1949, стр. 37).
7. «И не годно бысть людем» («Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 297).
8. «Не поча по тому чинити, яко же люди хотяху, и не угодно бысть им» (ПСРЛ, т. XXV, стр. 37).
9. «И розъграбиша кияне с Изяславом домы дружины Игоревы и Всеволоже, и села, и скоты, взяша именья много в домех и в монастырех» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 233) [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 328].
10. С.В. Юшков. Общественно-политический строй и право Киевского государства, стр. 350.
11. «Кияном же всим съшедшимся от мала и до велика к святей Софьи на двор, въставшем же им в вечи, и рече им Изяславль посол» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 245—246).
12. «И придоша кыян много множство народа, и седоша у святое Софьи слышати» («Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 300).
13. «Народи идяху по мосту» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 247).
14. Там же, стр. 249.
15. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 246 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 349].
16. М.Н. Тихомиров. Древнерусские города, стр. 199 [изд. 2, стр. 196].
17. ПСРЛ, т. IX. СПб., 1862, стр, 176 [фототипическое переиздание. М., 1965].
18. «И воевавше возвратишася, вземше боле мирных, неже раатьных» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 224) [ПСРЛ, т. II. М., 1962. стр. 313].
19. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 224.
20. Изяслав говорил: «челядь ли, товар ли, то мое» (там же, стр. 239).
21. Там же, стр. 250 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 355—357].
22. Там же, стр. 251.
23. Там же, стр. 252.
24. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 240 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 338].
25. «Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 239 [ПСРЛ, т. I. М., 1962, стр. 248].
26. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 336.
27. В.Н. Татищев. История Российская с самых древнейших времен, кн. 3. М., 1774, стр. 103 (В.И. Татищев. История Российская, т. III. М.—Л., 1964, стр. 60).
28. И.И. Срезневский. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках, стр. 307.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |