Глава XII
Великое княжение Александра Ярославича. — Св. Александр — правитель. — Отношение к Западу. — Политика относительно татар
| Радуйся, крестоносным царям похвала боговенчанная.
(Служба св. Александру Невскому, конец XVI в.) |
| Радуйся, яко мудре оградил еси в земли своей отеческия доблести и предания.
(Акаф., ик. 7) |
| Радуйся, во всем житии верным вере отцев пребывый.
(Ик. 8) |
Если бы Андрей Ярославич сумел удержаться великим князем, установить надлежащим образом отношения к татарам и, в качестве правителя, оказаться на высоте своего положения, задача Александра была бы ясна и немногосложна — стоять на страже отечества против западных врагов и оберегать по-прежнему целость русской земли от неизбежных нападений с их стороны. Но Провидение решило иначе: Александр стал во главе русского народа, и его задачи сразу усложнились. Однако, многообъемлющий ум и могучая воля помогли ему в разрешении труднейших вопросов века. Так постепенно развивается пред нами величие этого героического образа... В первую половину своей деятельности, в качестве новгородского князя, он является пред нами, главным образом, как искусный полководец, которому удивляются до сих пор. Но уже за это время его жизни выступают пред нами главные черты его характера. Он не увлекается личной, рыцарской храбростью, не жаждет военной славы; битвы и победы составляют для него только средства для достижения высших целей. Он не гордится своими успехами, приписывая их всецело небесной помощи. Проявляя личную храбрость, где нужно, он побеждает неприятеля главным образом стратегическим искусством, глубоко обдумывая план своих действий и затем с ужасающей быстротой приводя его в исполнение. Таким образом, это вовсе не была бурная натура, страстно и неудержимо стремившаяся вперед и увлекавшая за собою других. В вопросе о великом княжении он обнаруживает удивительную предусмотрительность и осторожность, скромность и самоотвержение и вместе с тем глубокое уважение к правам других. Он умеет терпеть, когда другие спешат. Сознание внутренней нравственной мощи сказывается в этом спокойствии...
В нем в удивительном согласии сочетались три величайшие доблести: практический трезвый взгляд, гибкий, изобретательный и широкий ум, способный обнимать разнородные предметы и обстоятельства во всей их сложности и, проникая в будущее, намечать новые формы жизни, в соединении с несокрушимой волей и самообладанием. Эти свойства помогли ему проявить более высокую, чем доблесть полководца, поистине царственную добродетель — правителя. Из дальнейшего изложения деятельности Александра, в качестве великого князя, мы убедимся, что он — один из тех немногих великих людей в истории, которые завершают предшествующую эпоху и, сознав полную несостоятельность прежних форм жизни, отдаются на служение новым началам, несмотря на личные страдания и даже унижения. Александр имел достаточно силы и самоотречения, чтобы воплощать в своей деятельности идеалы будущего и сообразно с ними устраивать судьбы своего народа тем способом, какой только был возможен по обстоятельствам того времени, благодаря чему новые, намеченные им порядки, несмотря на ошибки его преемников, пустили корни в народной жизни и получили возможность дальнейшего развития и применения. И в этот момент своей жизни, который должен был повлиять на судьбу целых столетий, он является пред нами великим правителем и героем, который жертвует своим спокойствием, всеми выгодами и почестями своего положения, всеми личными интересами для того, чтобы заложить прочные основы великого здания будущего, отличаясь в этом отношении от всех современных ему князей. Фундамент для Московского государства заложен был Александром. Успехи Даниила, Калиты, Донского, Иоанна III были бы невозможны без Александра.
* * *
Рассматривая многостороннюю деятельность Александра Невского в качестве главы русского народа и стараясь разъяснить ее внутренний смысл, мы должны признать, что ключом для понимания его политики служат его отношения к монголам. Это вполне понятно: завоевание Руси варварами и потеря политической самостоятельности — такое обстоятельство, которое, тяготея над всеми другими отношениями, надолго должно было определять исторические судьбы русского народа. Примириться в душе с фактом подчинения христианского народа грубым варварам, отказавшись от надежды на возвращение политической независимости, очевидно, было немыслимо, следовательно, оставалось избрать более или менее верный путь, который рано или поздно привел бы к освобождению. Современным руководителям судьбами русского народа представлялся двоякий исход: прежде всего, конечно, приходила в голову мысль воспользоваться несокрушенными еще силами христианского мира в лице западноевропейских государств и постараться призвать их на помощь против варварства, грозившего затопить весь цивилизованный мир. Это средство могло казаться наиболее легким и осуществимым. Но для того, чтобы воспользоваться помощью христианского Запада, необходимо было объединиться с ним в духовном отношении, признать власть папы и, как роковое следствие этого, втянуться в круг западноевропейского развития. На этот путь и попытался вступить один из замечательнейших князей того времени, современник Александра Невского, Даниил Романович, король галицкий1. Почти вся юго-западная Русь была в его владении. Сам он отличался выдающимися качествами, вызывающими глубокое сочувствие историка: всегда отважный, не знавший страха, великодушный и до крайности добросердечный, он в то же время обладал светлым, широким взглядом на политические обстоятельства того времени. Волей-неволей пришлось ему побывать в Орде с поклоном ненавистному Батыю. Татарский хан принял его с честью, но эта честь тяжело отозвалась в его сердце...
«О, злее зла честь татарская! — восклицали тогда. — Даниил Романович, князь великий, владевший русской землей — Киевом, Волынью, Галичем, стоит на коленях, холопом называется, дань обещает платить, за жизнь свою трепещет, угроз боится!..»
Нестерпимым показалось такое унижение Даниилу. Скрепя сердце, в надежде на помощь с Запада, он решился дать клятвенный обет покорности римской Церкви и принял королевский венец, по выражению летописца, от Бога и от престола св. Петра, и от отца своего папы Иннокентия... Ведал ли король галицкий, что творил, вступая в столь тесную связь с Западом? Бесспорно — и дальнейшая история русского народа доказала это — мы не могли бы успешно продолжать свое развитие, окончательно замкнувшись в себе и устранившись от Запада, не усвоивши себе плодов высшей европейской культуры, но вопрос не в этом, а в том, когда, на какой ступени своего развития могли мы воспринять семена европейской культуры, не страшась потери своей политической и духовной самостоятельности? Если в XVIII веке, уже достаточно сильные своим государственным единством и национальным самосознанием, вступив в тесное культурное общение с Западом, мы тем не менее вкусили много, много горьких плодов этого сближения, — готовы ли мы были к такому сближению в XIII веке?.. К счастью, все задушевные планы и надежды Даниила на помощь Запада рушились. Запад обманул его, папа не прислал ему помощи, и Даниил, прервав все сношения с Римом, умер сыном православной Церкви. Но лучшие силы этого благородного князя были потрачены безвозвратно: гоняясь за своей мечтой, он не успел ни освободиться от монгольского ига, ни позаботиться о том, чтобы оставить своему государству прочные залоги развития на будущее время. «Не прошло ста лет после Даниила, — говорит историк, — и в то время как в Восточной Руси возникали прочные начала государственного единения, Южная Русь — явившись еще в XIII веке на короткое время в образе государства, под властью князя, получившего титул монарха между европейскими государями, — не только распалась, но сделалась добычею чужеземцев... Восточною частью Южной Руси завладели литовцы, Западною — поляки, и, по соединении последних между собою в одну державу, Южная Русь на многие века была оторвана от русской семьи, подвергаясь насильственному давлению чуждых стихий и выбиваясь из-под их гнета тяжелыми, долгими и кровавыми усилиями народа»2.
Иной путь избрал славный князь Северо-Восточной Руси. Не рассчитывать на чужую помощь, а расти и подниматься собственными усилиями, с напряжением всех сил народных выработать и создать свой собственный центр могущества, сохранив неприкосновенными черты народности, и затем уже думать о свержении ига, — таковы смысл и значение деятельности св. Александра Невского. Какая могучая вера в свой народ требовалась для того, чтобы не смутиться обрушившимися над Русью бедствиями, чтобы надеяться на то, что рано или поздно, укрепившись духовно и собравшись с материальными силами, Россия воскреснет, как феникс из пепла, для новой, политически и духовно самостоятельной жизни!3
Западные враги неминуемо грозили не только политической независимости, но самой народности. Зато с ними можно было бороться, и наш национальный герой сражается с ними без устали, без малейшей уступки, до крайнего напряжения сил. Думать же о сопротивлении татарам, при подавляющем, ввиду внутреннего состояния России, перевесе материальных сил на их стороне — было немыслимо. Необходимо было покориться им и на время пожертвовать политической независимостью. Зато они не представляли большой опасности для народности, для сохранения бесценных залогов будущего величия отечества. Стоило только внешними знаками глубокой покорности, обещанием богатых даней и подарками отстранять более тесное сожительство с варварами и держать их, по возможности, в некотором отдалении от Руси. Татары и без того по своей дикости и привычке к кочевому быту совершенно не склонны к оседлой, городской жизни, особенно в северных болотистых и лесных странах. Им не по вкусу сложное устройство народов, более образованных и оседлых. Не предпочтут ли они ограничиться временным пребыванием в России своих баскаков, оставив неприкосновенными религию и нравы и предоставивши по-прежнему власть русским князьям? Не предпочтут ли ханы и мурзы их довольствоваться большими доходами с покоренной страны, не утруждая себя скучными трудами и заботами суда и управления? Не останутся ли они в своих столь любезных им степях, не проникая в глубь русской земли?
А между тем, усыпляя татар безусловною покорностью и данью, не следовало упускать из вида и забот о лучшей организации сил народных, чтобы хотя в будущем, близком или отдаленном, можно было вернуть и политическую независимость. Главная, самая могущественная охрана народности есть государство. Сила, крепость и тяжесть этой народной брони, очевидно, должна соответствовать силе опасностей, которым она должна противостоять. Необходим был поэтому могучий подъем государственного духа, необходимо было довершить то, что было начато суздальскими князьями. Руси нужен был единодержавный властелин, распоряжающийся силами всей земли и имеющий полную возможность направлять их к общему благу. Идеал такого властелина предносился светлому уму Андрея Боголюбского. Но, всматриваясь глубже в дело, мы едва в состоянии обнять все трудности задачи. Кто заставит князей отказаться от своих прав и вместо независимых владетелей сделаться подручниками? Кто заставит области и города отказаться от своей особности и слиться в одно политическое тело? Кто понудит население нести тяжкие жертвы во имя малопонятного ему блага государственного? Здесь нам помогли отчасти сами татары... Прежде всего — они объединили всю Русь общим союзом, — союзом общего горя, плена. Над Россией, помимо ее воли, вознеслась единая страшная власть, — власть хана, и необходимость безусловного повиновения этой власти, после страшных погромов, живо сознавалась всеми от князя до последнего смерда. Наши князья, ставши посредниками между ханом и русским народом, заслонив собою русский народ, оказывая полную покорность татарам, предотвращая погромы, могли в то же время укреплять свою власть, вводить более строгие формы зависимости по отношению к государству, требовать большего повиновения, больших жертв, не вызывая сильного народного неудовольствия и противодействия, потому что вся ненавистная сторона зависимости падала на татар. Привычку к своеволию, к распущенности должен был сдерживать страх сурового, беспощадного возмездия. Позорное иго предстояло обратить в школу исторического воспитания. Указывая на грозу нашествия, наши князья могли мало-помалу совместить в своих руках всю полноту власти, которую завоевание вручило татарам. По отношению к народу наши князья должны были уподобиться матери семейства, «которая, — выражаясь словами знаменитого писателя, — хотя и настаивает на исполнении воли строгого отца, но вместе с тем избавляет от его гнева, и потому столько же пользуется авторитетом, сколько и нежною их любовью»4. За успех ручалось врожденное русскому народу чувство государственности. Сначала подчиняясь необходимости и внешней силе, народ мало-помалу сознает благодетельность сильной государственной власти и сам станет на страже ее... Что же касается отношений князей между собою, то, очевидно, вопрос о чести, о первенстве должен был отойти на второй план. Надлежало позаботиться о силе — нравственной и материальной...
Представлял ли себе с полною ясностью современное положение дел, имел ли точно определенный план действий наш народный герой — мы не знаем. Великие люди правят народами, не высказывая заранее придуманной программы. Напротив, величие истинно государственного человека, практического деятеля в том и состоит, что, применяясь к обстоятельствам времени, он умеет извлекать из них наибольшую пользу для своего народа. Мы увидим, что Александр Ярославич в своей политике относительно татар ясно и твердо намечает тот путь, на который вступили его ближайшие потомки, московские князья, собиратели земли Русской... Изумительна проницательность, едва оценима громадность исторической заслуги!
В дальнейшем рассказе, обнимающем период времени великого княжения Александра, постараемся выяснить по порядку: 1) отношение его к Западу; 2) политику относительно татар и 3) внутреннюю деятельность великого князя.
Примечания
1. Соловьев. Даниил Романович. В «Современнике» 1847 года, 1. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Вып. I.
2. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Вып. 1, стр. 152. О сношениях Даниила с папою. Кроме вышеуказанных сочинений см. «История Русской церкви» пр. Макария, т. V, кн. II, 308—315. Папские послания — Hist. Russiae Monument. I, № LXI—XCV. В Ипатьевской летописи под 6763 (1254) годом: «Присла папа послы честны, носяще венец и скыпетрь и коруну, еже наречеться королевскый сан, рекый: «Сыну! Приими от нас венец королевьства». Древле бо то прислал к нему пискупа Береньского и Каменецького, река ему: «Приими венец королевьства»; он в то время не приял бе, река: «Рать татарская не престаеть зле, живущи с нами: то како могу прияти венец, без помощи твоей?» Опиза же (Opiso, легат папский) приде венец нося, обещеваяся, яко «помощь имети ти от папы»; оному же одинако не хотящу, и убеди его мати его, и Болеслав, и Семовит, и бояре Лядьскые, рекуще: дабы приял бы венец, «а мы есмь на помощь противу поганых». Он же венец от Бога прия, от церкве св. Апостол и от стола св. Петра и от отца своего папы Некентия, и от всяких епископов своих, Некентий бо кльняше тех хулящих веру Грецкую правоверную, и хотяшу ему сбор творити о правой вере о воединеньн церькви».
3. О влиянии татар на развитие русской жизни сравни взгляды Костомарова в статье «Начало единодержавия в Древней Руси» в «Вестнике Европы» за 1870 год, № 11 и 12, и Соловьева в его «Истории» и в статье «Ист. отнош. между князьями Рюрикова дома».
............................................................................................
«Что же может быть благодетельным в господстве мусульман над христианами?
Оно благодетельно, как всякое испытание, посылаемое нам Богом. Или вы полагаете, что те 700 лет, которые испанцы провели под арабским владычеством, и те 250 лет, в течение которых татарское иго тяготело над Русью, не принесли никакой пользы ни Испании, ни России? Эти тяжкие годины варварского владычества над более цивилизованным народом сплотили этот народ воедино, закалили его в борьбе с неверными, укрепили в нем веру в Бога, научили его дорожить своею верой, своей национальностью, своим государственным единством, они сделали его способным на великие подвиги ума и сердца. Как же не признать это варварское иго благодетельным? Конечно, иных это иго сокрушило и уничтожило, но это потому, что они сами по себе были ничтожны; все, что заслуживало жизни, осталось живым и вышло из испытания с обновленными, окрепшими силами; не эту ли мысль выразил Пушкин в своем метком двустишии:
...Так тяжкий млат.
Дробя стекло, кует булат?
В самом деле, Испания после маврского ига, Россия после ига татарского встают, как фениксы из пепла, и начинают жить, тогда как другие народы, не испытавшие подобного ига, либо изнемогают в междоусобиях, либо тускло доживают свою жизнь, отличавшуюся некогда ярким блеском. Ни быстрый расцвет Испании продолжался недолго; она, правда, долгое время сторонилась от обезличивающего водоворота европейского прогресса, но она сделалась жертвой мертвящего начала римского папства, и роскошная эпоха Лоне де Веги и Мурильо быстро сменилась веками умственного и художественного бесплодия.
Россия, наоборот, стала развиваться после свержения татарского ига более медленным, но зато более основательным образом; первые силы, которых она набралась в борьбе с азиатскими варварами, дали ей возможность выйти победительницей и из другой тяжелой напасти, из смутных времен, последовавших за смертью Иоанна IV, и из нашествия западных врагов; выйдя и из этого испытания с обновленными силами, она потратила их на великую Петровскую реформу, после которой Россия могла, наконец, приступить к своему умственному и художественному творчеству, к которому Испания имела возможность приступить тотчас же после свержения арабского ига. Но и тут нам еще пришлось подвергнуться многим испытаниям и заблуждениям до тех пор, пока теперь мы, наконец, начинаем, по-видимому, входить на правильный путь национального развития.
Мы вступили позднее в европейскую жизнь, но в этом наше великое преимущество: наши силы свежи, тогда как у прочих европейских народов они уже истощились; у нас еще есть горячая вера в идеалы, тогда как там, на Западе, вера эта уже иссякает; мы сохранили свою государственную чистоту и не дали себя увлечь европейским политическим «прогрессом», в котором теперь уже сомневается сама Европа; благодаря этому Россия получила возможность самостоятельно создать и развить свою собственную культуру, к которой, как к спасительному маяку, обратится в более или менее отдаленном будущем изверившаяся и отчаявшаяся во всем Европа.
Всем этим мы обязаны татарскому игу, которое несколько задержало наше быстрое первоначальное развитие и дало нам возможность медленно созреть «вдали от большого света». Нам не татары были опасны, а европейский рационализм и космополитизм; первые закалили наши силы, второй мог только расслабить их. Конечно, мы не миновали и этого ужасного европейского ига. но оно легло на нас лишь в конце XVIII и в начале XIX века и поработило на время одну лишь нашу полуобразованную «интеллигенцию», тогда как оно оказалось бессильным пред здравым смыслом нашего народа благодаря его крепко установившимся религиозным и государственным идеалам». «Русское обозрение», 1891. Сентябрь, 349—350. Ср. Дантевского: «Россия и Европа», гл. XII.
4. Дантевский. Россия и Европа, X, 278.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |