Глава XI
Великий князь Андрей Ярославич. — Гнев на него хана и Неврюево нашествие. — Несправедливость обвинения Александра в наведении Неврюя. — Бегство Андрея из Владимира. — Александр Ярославич — великий князь
| Радуйся, примером своим паче слова явивыйся стязающихся о наследии братий своих примирителю.
Радуйся, изгнаннаго страхом нашествий татарских народа своего собирателю. (Акаф., ик. 9) |
Как нам уже известно, по решению верховного хана Менгу владимирское великое княжение получил Андрей Ярославич. Этот князь — из числа тех личностей, которые отличаются хорошими природными дарованиями, благородством характера, отвагой, энергией при достижении намеченных целей. Добродушие нрава соединяется у них с ласковым, любезным обращением с другими, они умеют снискать симпатии и поразить воображение современников. Они не прочь совершить громкий подвиг, в особенности при сочувствующих им зрителях. Но при всем том им часто не хватает глубины характера, стойкости и выдержанности воли, самоотвержения, вследствие чего они оказываются неспособными к непрерывному труду, к тяжелой, будничной, если можно так выразиться, к черной работе, вызываемой глубоко сознаваемым чувством долга... Они самонадеянны и часто дерзки до отваги, когда им благоприятствуют обстоятельства, когда удача венчает их усилия, но при этом малодушны и готовы падать духом при первом серьезном испытании. Ум у них гибкий, находчивый, соображение быстрое, они способны создавать смелые планы, но им недостает вдумчивости, глубины, охоты к серьезному изучению всех обстоятельств дела, всей наличной действительности... Карамзин так характеризует Андрея Ярославича: этот князь имел душу благородную, но ум ветреный, неспособный отличать истинное величие от ложного1. Эго значит, что он не мог отрешиться от обычных представлений о чести властителя, от обольщения славою мира, не понимал, как его старший брат, что истинное величие состоит в отдании всего себя труду, которого не могут понять и оценить современники, значение которого сделается ясным разве для отдаленного потомства.
Мы видим, как он «поспешный», по выражению его отца, действительно спешил получить великое княжение, не обращая внимания на права дяди и старшего брата. Но, добившись всего, на что он только мог надеяться при тогдашних обстоятельствах, он счел, что труд его окончен, что ему остается теперь только пользоваться плодами своих усилий. Что положение его отечества изменилось, что его народ страдает от тяжкого ига, что малейшая неосторожность, один неверный шаг может навлечь на Русь еще большие страдания, — это мало приходило ему на ум. О татарах в особенности не хотелось ему думать и вспоминать: он не любил советоваться со старыми боярами и предпочитал беседу молодых сверстников, не испытавших силы монголов. Мрачные думы, порой посещавшие его, он спешил рассеять удовольствиями и развлечениями и между прочим со страстью предавался охоте, любимой забаве знатных людей того времени. В 1250 году Андрей вступил в брак с дочерью галицкого князя Даниила Романовича и блистательно отпраздновал свадьбу. Это родство и близкое знакомство с Даниилом имело решительное влияние на его судьбу.
Даниил Романович галицкий представляет самый яркий тип князя того времени, слишком свыкшегося с прежним строем жизни, чтобы примириться с новым положением, созданным покорением Руси татарами. В числе других князей, и он изъявил покорность Батыю, но злее зла показалась честь, оказанная ему татарами, и его задушевною мечтой сделалось освобождение от позорного рабства.
Как и всем русским князьям того времени, зависимость от татар, конечно, не сладка была и Андрею, но он переносил ее, как нечто роковое, необходимое и неотвратимое. При ближайшем знакомстве с идеалами и стремлениями тестя, симпатичный нравственный облик которого, без сомнения, произвел сильное впечатление на Андрея, гнетущее чувство недовольства могло и у него принять более осязательную форму, а именно — породить надежду на возможность избавления от ненавистного ига2. Он стал небрежнее относиться к своим обязанностям по отношению к татарам, может быть, не стал посылать богатых подарков в Орду, не слишком заботился о сборе дани. Получив великое княжение по решению верховного хана, он, очевидно, был слишком уверен в прочности своего положения и не принял в расчет того, что он нанес страшную обиду дяде Святославу, который дважды занимал великокняжеский стол и дважды был лишаем его своими племянниками3. Много горечи накопилось у Святослава... Сами татары, конечно, зорко следили за поведением князей, но, если бы даже от татар и укрылось настроение великого князя, все-таки Святослав, тоже, без сомнения, внимательно следивший за поступками Андрея, мог раскрыть им глаза и истолковать его поведение в смысле измены. Уступив поневоле великое княжение Андрею, он действительно вместе с сыном отправился в Орду, всего вероятнее — с надеждою заискать расположение завоевателей и вернуть утраченное. Батый был уже стар, едва передвигал ноги и мало занимался делами. Действительная власть перешла к сыну его Сартаку. Сартак принял Святослава благосклонно: тем с большей настойчивостью Святослав мог хлопотать о достижении главной цели своего путешествия и очевидно настолько вооружил хана против племянника, что тот отдал приказ царевичу Неврюю привести к нему владимирского князя4.
Такова последовательность событий, связанных с нашествием Неврюя, насколько можно судить по строгом соображении всех обстоятельств и внимательном изучении памятников. Поэтому невольно останавливаешься в крайнем недоумении пред взглядом знаменитого историка Соловьева, который видит причину горестного события в происках Александра Ярославича, будто бы оклеветавшего Андрея с целью добиться великого княжения...
«В 1250 году, — говорит Соловьев, — Андрей вступил в тесную связь с Даниилом галицким, женившись на его дочери; а в 1252 году Александр отправился за Дон, к сыну Батыеву Сартаку с жалобою на брата, который отнял у него старшинство и не исполняет своих обязанностей относительно татар. Александр получил старшинство, и толпы татар, под начальством Неврюя, вторгнулись в землю суздальскую. Андрей при этой вести сказал: "Что это, Господи! покуда нам между собою ссориться и наводить друг на друга татар: лучше мне бежать в чужую землю, чем дружиться с татарами и служить им"»5.
Итак — герой, самоотверженно служивший родине, до изображаемого нами времени ни разу не обнаруживший в своей деятельности самолюбивых стремлений, сперва уступивший во уважение старшинства великое княжение своему дяде, затем брагу, нежный родственник, горько рыдавший над гробом близких, милостивый «паче меры» не только к своим, но и к чужим, «милостилюбець, а не златолюбець, благ домочадец», — оказывается не более не менее как клеветником, наводчиком татар, из личного честолюбия готовым погубить брата и навлечь неисчислимые бедствия на родную страну!!! Подобное обвинение, ложащееся кровавым пятном на память Невского, производит слишком тяжелое впечатление, вопрос слишком важен, так что мы должны как можно тщательнее рассмотреть все основания, на которые опирается знаменитый историк, вместе с разделяющими его взгляд писателями, — со всей добросовестностью и уважением к истине, которых требует самая важность предмета. Однако, несмотря на весь вполне справедливо заслуженный авторитет историка, да не подумает кто-либо, чтобы предстояли особенно большие затруднения при устранении мнения, бросающего тень на светлый облик невского героя: легкие облака не могут затмить лучезарного солнца... Исходным пунктом прискорбной ошибки, в которую впадают историки, обвиняя Александра в «Неврюевом пленении», служит предвзятая мысль, что Александр, несмотря на все свои заслуги, несмотря на громкую славу, шторою он пользовался и дома, и у татар, и в Западной Европе, — «до гор Араратских» и до «Великого Рима», не получивши великого княжения, должен, мог быть недовольным, уступив младшему брату. А если бы он не уступил Андрею и сам добился великого княжения, изгнавши дядю Святослава, имевшего по старине бесспорное право на великое княжение, — что тогда сказали бы об Александре? Да сказали бы, что Александр воспользовался своим выгодным положением, чтобы попрать права, основанные на старшинстве, и затем, разумеется, последовало бы суждение, вызванное подобным же поступком его брата, Михаила Хоробрита: «явление чрезвычайной важности, ибо здесь мы видим совершенный произвол, совершенное невнимание ко всякому родовому праву, исключительное преобладание права сильного»6. Александр не пожелал нарушить прав дяди, обидеть его и выставить принцип права сильного — за него сделали это его меньшие братья, сперва Михаил, затем Андрей. Не очевидно ли, что поступки Михаила и Андрея прямо были следствием добровольного отказа искать великого княжения под дядею со стороны старшего брага, отказа, обнаружившего возвышенную душу Александра? Могли ли младшие братья добиваться великого княжения против старшего, если бы последний сам стремился к его захвату? А теперь выходит так, что Александр, как будто спохватившись, что так долго предоставлял первенство другим, спешит в Орду, обвиняет брата пред ханом и подвергает отечество всем ужасам нашествия, как будто он не мог, при своем необыкновенном уме, найти для достижения своей цели более благовидных средств... Не очевидно ли, что над суждением историка господствует неотвязчивая мысль, — трудность представить себе: как же это Александр мог добровольно уступать первенство другим?7 Или в действиях исторических деятелей, даже отличавшихся святостью жизни, не допускается случаев возвышенного самоотвержения, соединенного притом с глубокой предусмотрительностью? Судьба Андрея достаточно ясно показала, как опасно было еще нарушать права других, освященные стариною, всеми пока признаваемые — хотя номинально...
В летописях нет ни малейших указаний на то, о чем говорит Соловьев, но у Татищева нашлось место, испорченное, по мнению историка8, а по нашему убеждению совершенно лишенное смысла — «князь же Александр, слышав сия, елика сотвори брат его Михайло, прииде в Володимер и бысть им пря велия о великом княжении: они же уложиша идти в Орду, и поидоша князи Александр и Михайло и многу стязанию бывшу» — вот что читаем у Татищева под 1248 годом. Ни Александр не мог быть в это время во Владимире и спорить с Михаилом, потому что находился в Азии, ни тем более Михаил: его уже не было в 1248 году в живых... Всего вернее, что в приведенном известии Татищева перепутано несколько событий. Очень может быть, что когда-нибудь и действительно происходил спор Александра с Михаилом, порывавшимся захватить великое княжение, причем Александр старался отговорить пылкого брата от незаконных честолюбивых притязаний. Во всяком случае, за неимением более подробных известий, нет возможности надлежащим образом разъяснить известие Татищева. Соловьев не распутывает, а разрубает гордиев узел. Чтобы придать какой-нибудь смысл словам Татищева, он полагает, что вместо имени Михаила следует поставить имя Андрея9, и тогда будто бы получится надлежащее разъяснение дела, а именно, что Александр с Андреем спорил пред лицом великого хана о великом княжении, но, к крайнему своему неудовольствию, не переспорил брата, на сторону которого склонился верховный властитель. Не говоря уже о том, что в высшей степени странно у серьезного историка встретить два раза ошибочно поставленное одно имя вместо другого, — можно ли полагаться на такое шаткое основание, как испорченное и даже не имеющее смысла известие, притом идущее вразрез со всеми другими летописными известиями, не дающими ни малейшего указания на то, что Александр когда-либо спорил с братом Андреем о великом княжении?
Ставши раз на ложную точку зрения, Соловьев и разделяющие его мнение историки идут далее и уже прямо, как мы видели, называют Александра наводчиком полчищ Неврюя. В подтверждение этого обвинения Соловьев, во-первых, опирается на того же Татищева, во-вторых, приводит собственные соображения. Рассмотрим то и другое.
Татищев говорит: «Иде князь Александр в Орду к хану Сартаку, Батыеву сыну, и прият его хан с честию, и жаловася Александр на брата своего великого князя Андрея, яко сольстив хана взя великое княжение под ним, яко старейшим и грады отческие ему поимал, и выходы и тамги хану платит не сполна. Хан же разгневася на Андрея, и повеле Неврюю Салтану идти на Андрея и привести его пред себя»10.
Противопоставим приведенному месту следующее гораздо более авторитетное известие Степенной книги, которому мы и следуем, вместе с Карамзиным, в своем изложении: «великий князь Александр паки прииде в Орду к новому царю Сартаку. Славный же град Владимир и всю суздальскую землю блюсти поручи брату своему Андрею. Он же аще и преудобрен бе благородием и храбростию, но обаче правление державы яко поделие вменяя, и на ловитвы животных упражнялся, и советником младоумным внимая; от них же бысть зело многое нестроение, и оскудение в людех, и тщета имению. Его же ради царь Сартак посла воеводу своего»11.
Соловьев замечает, что «связь между событиями, какую выставляет Степенная книга, не держится»12, не приводя однако ничего в подтверждение своего приговора.
Карамзин, особенно чуткий к нравственной оценке исторических деятелей, напротив, известие Татищева называет не более не менее как вымыслом!13
Приговор строгий, но вполне справедливый! Не станем вдаваться здесь в перечисление всех недосмотров, ошибок и неточностей в труде Татищева: это слишком отклонило бы от занимающего нас вопроса14. Достаточно сказать, что ни в одном памятнике мы не находим ничего, подтверждающего известие Татищева. И.Д. Беляев потрудился сделать выписки из 12 летописей, в которых говорится о нашествии Неврюя и о путешествии Александра к Сартаку, и нашел, что из 12 летописей, приведенных им, «ни одна не обвиняет Александра в наведении татар, другие летописи также ничего не говорят об этом». «Вообще, — добавляет от себя почтенный исследователь, — не было в характере Александра обижать кого-либо и тем паче наводить татар на русскую землю, что доказывает вся его жизнь»15.
Предоставляем каждому решить, что должно иметь больший вес в глазах историка — известие ли Степенной книги и согласное с нею свидетельство всех летописей или одиночное свидетельство позднейшего писателя, которым можно пользоваться лишь с большою осторожностью?
Разберем далее те соображения, в силу которых Соловьев предпочитает следовать известию Татищева. «Справедливость этого известия подтверждается, во-первых, словами Андрея: Господи! Что се есть, доколе нам меж собою бранитися и наводити друг на друга татар!»16.
Не говоря уже о том, что личности, подобные Андрею, насколько мы уяснили себе его характер, при встретившихся им затруднениях, вместо того, чтобы хладнокровно обсудить положение и найти причину затруднений в собственных поступках, падают духом («вел. кн. Андрей... смутися в себе») и разражаются жалобами на посторонние обстоятельства и на других лиц, — не знаем, почему в словах Андрея можно находить обвинение именно против Александра, а не против дяди Святослава? Мы видели, чем занят был Александр в Новгороде после возвращения из Азии, и как, среди государственных и семейных забот, затруднения и беспорядки во Владимире внезапно отвлекли его внимание на Восток, между тем как дважды лишенный великого княжения своими племянниками Святослав отправился хлопотать за себя в Орду и успел снискать расположение молодого властителя Сартака. Происки дяди очевидно и имел в виду Андрей. «Без сомнения, — говорит Беляев, — Андрей называл наводчиком татар никого другого, как Святослава»17. Борьба из-за великого княжения началась непосредственно после смерти Ярослава. Святослав и Андрей поспешили к Батыю. Святослав вернулся из Орды великим князем. Но от хана Менгу Андрей получил ярлык на великое княжение и изгнал дядю. Он считал это дело уже бесповоротно оконченным, как вдруг снова поднимается на него гроза. «Доколе нам меж собою бранитися!?» — восклицает он. Когда же, наконец, прекратится этот спор между им и дядею? И в самом деле, если бы Андрей имел в виду брата Александра, а не дядю, он без сомнения сказал бы: «наводит брат на брата татар». Но дело в том, что все время шла борьба не братьев между собою, а племянников с дядею.
«Александр, — продолжает историк, — был в это время в Орде и взял старшинство от хана: если бы он не был против брата, то почему не умилостивил Сартака, как умилостивлял его после, по случаю восстаний народных!»
Прежде всего скажем, что Александра именно и не было в Орде во время состоявшегося приказа Неврюю относительно Андрея. Одним уже этим фактом бесповоротно опровергается обвинение против Александра... Беляев обстоятельно доказал, что Александр не мог быть в Орде раньше конца июня или начала июля, между тем как Неврюй уже 23 июля переходил Клязьму18. Но предположим на минуту, что Александр успел прибыть в Орду к началу Неврюева похода, — все-таки очень сомнительно, чтобы ему удалось умилостивить хана. Можно было, хотя и с трудом, укрощать ханский гнев по случаю восстаний народных, ссылаясь на многое: на неразумие толпы, на хищность сборщиков дани и т. п. Но что мог сказать Александр в извинение брата, раздражившего татар? Разве Андрей обнаруживал склонность принести покорность хану? Не заявлял ли он гордо в это время: «лучше отказаться от престола, чем служить татарам?» Как просить прощения тому, кто сам его не желает? Далее, — за народ Александр приносил хану извинения и ходатайствовал о милости в качестве признанного самими татарами его главы, и хан уважал его предстательство. Какое право мог иметь Александр, ходатайствуя за брата? Наконец, достаточно ли велико было расположение Сартака к Александру в то время? Если Александр спасал русский народ от последствий ханского гнева, это еще не значит, чтобы он во всякое время мог спасти всякого князя, вздумавшего прогневать своих властителей. Известно, как строго смотрели татары на долг повиновения... Насколько велик был гнев хана на Андрея, видно из того, что впоследствии, когда Александр был уже великим князем и, следовательно, пользовался полным доверием хана, он, крайне сожалея о судьбе, постигшей Андрея, хотел дать ему Суздаль, но «не смеяше царя»19.
«Бегство Андрея в Швецию, — говорит далее Соловьев, — и радушный прием со стороны шведов может показывать, что они видели в Андрее врага Александрова».
Слишком слабое основание. Прежде всего — Андрей отправился не в Швецию, а к сыну своего мнимого врага — Василию, княжившему в Новгороде по отъезде отца... «Очевидно, — справедливо говорит Беляев, — Андрей не побежал бы к сыну своего врага, боясь, что его непременно выдадут татарам; да и в Новгороде бы его действительно схватили и отослали к хану, ежели бы в самом деле Александр был враг Андрею»20. Между тем новгородцы не дозволили только Андрею оставаться у себя, высказавши в этом случае замечательное благоразумие и трогательную заботливость об Александре, да и о самом Андрее: Александр был ведь в это время в Орде, где его могли задержать заложником, и тогда новгородцам, для освобождения дорогого для них князя, пришлось бы пожертвовать Андреем и самим отвезти его к хану... Радушие же шведов имело своекорыстное основание: они рады были удалению Андрея из Владимира, потому что оно избавляло их от непосредственного соседства с грозным Александром...
«Предположение кн. Щербатова, что всему виною был дядя Святослав, не имеет основания, — утверждает Соловьев, — ибо Святослав не получил от перемены никакой пользы». Мало понятное соображение: как же мог Святослав воспользоваться переменой 1252 года, когда он в том же году умер?..21 По крайней мере, при назначении ханом на великое княжение Александра, состояние здоровья Святослава исключало всякую возможность занять ему великое княжение...
Вот и все основания, которые приводит знаменитый историк в подкрепление своего взгляда!..22
Пространствовав в чужих краях, Андрей в конце концов возвратился в отечество. Как же встретились братья? Андрей спешит к Александру, который встречает его с распростертыми объятиями, с «любовию», по словам самого Татищева23, и спешит устроить его положение... Не так встречаются враги, причинившие друг другу незабываемые обиды!
Замечательно, что татары, наряду с Андреевой областью, опустошили и владения Александра, его родину — Переяславль, — и это они сделали также в интересах Александра, по его наущению!?.
Наконец, скажем от себя, не чудовищно ли обвинять Александра в ужасах Неврюева погрома? Или он был настолько непредусмотрителен, что не мог предвидеть того грозного оборота, который приняли события под влиянием его наветов? Могли ли современники относиться с такою любовью, с таким, можно сказать, благоговением к Александру, если бы на памяти его лежало кровавое дело? Тогда ведь не было дипломатических тайн, и причина нашествия Неврюя не укрылась бы от современников. Раскроем, например, Софийский временник. Разве можно было бы прочитать в нем следующие строки непосредственно после известия о Неврюевом нашествии: «Князь благ в странах не сбирая богатства и не презря кровь праведничу, сироте и вдовице вправду судя, милостилюбец, а не златолюбец, благ домочадец своим, а внешним своим от страны и приходящим от страны кормитель, на таковые Бог призирает; и распространи Бог землю его, и богатьство и славу, и удолжи Бог лета ему»24.
Но — довольно!.. Не обманывалось сердце русского народа, считавшего Александра своим ангелом-хранителем и горько впоследствии оплакивавшего его кончину, как всенародное бедствие, не погрешила и православная Церковь, причтя его по указанию свыше к лику святых.
Получив приказ привести непокорного владимирского князя, Неврюй собрал огромные полчища, притянув к себе силы двух царевичей, Котии и Олабуги Храброго. Александр, получив сведения о готовившихся событиях, поспешил в Орду в надежде предотвратить ужасы нашествия, но не имел достаточно времени, чтобы остановить поход. Уже «в канун Боришу дню безбожнии татарове под Володимирем бродиша Клязьму»25. Великий князь Андрей Ярославич совершенно потерял голову: попеременно от крайнего малодушия переходя к заносчивости, он то обвинял других в своем несчастий, то гордо заявлял, что «лучше бежать в чужую землю, нежели дружитися и служити татарам». Без сомнения, у него были благоразумные бояре, которые советовали ему поспешить в Орду с заявлением полной покорности и щедрыми подарками Неврюю, по крайней мере, уменьшить размеры несчастия, но он, вероятно, склонился на убеждения своих «младоумных советников» и принял самое несчастное решение — сразиться с татарами. Встреча произошла близ Переяславля, и «сразишася обои полци, в бысть сеча велика». Русские потерпели поражение, сам вел. кн. «едва убежа». Пробыв немного времени в Новгороде, он, вероятно, по совету новгородцев, удалился во Псков, как в более безопасное место. Но татары могли настигнуть его и во Пскове. Поэтому Андрей увидал себя в необходимости бежать за пределы России и прибыл с молодой своей княгиней к немцам, в город Колывань. Оставив здесь княгиню, он отправился в Швецию, вероятно, чтобы выхлопотать себе помощь против татар. Найдя у шведов радушный прием, он вызвал к себе из Колывани супругу. Однако надежды на шведскую помощь не оправдались, а одна «добродушная ласка шведов не могла утешить его в сем добровольном изгнании: отечество и престол не заменяются дружелюбием иноземцев»26, по выражению Карамзина. Андрей вернулся на родину, где, как мы видели, его с братской любовью встретил его доблестный брат, употребивший, вероятно, немалые усилия, чтобы выхлопотать ему прощение. Андрей скончался весною 1264 года, переживши годом старшего брата, но великое княжение для него было потеряно безвозвратно. Последние годы своей жизни он княжил в Суздале. Третий из участников прискорбного эпизода нашей истории, Святослав, по выражению Беляева, «не воспользовался успехами Неврюева похода», да и не мог воспользоваться: окончательно расстроив в Орде свое здоровье, он умер 3 февраля 1252 года и был погребен в Юрьевском соборе. Много пришлось выстрадать этому князю: не по силам ему была борьба с даровитыми племянниками! Право на великокняжеский стол теперь уже бесспорно переходило к Александру27, и он по решению хана принял великое княжение. Но собственное возвышение не радовало Александра: он знал, что происходит на Руси. Татары, разбив Андрея, рассеялись по всей суздальской области и страшно ее опустошили. Родина Александра — Переяславль испытал общую участь: город был разрушен, воевода убит. Застигнув здесь семью другого брата Александра Ярослава Ярославича, варвары убили его супругу, детей — одних избили, других увезли в плен. Но от Переяславля, неожиданно повернув назад, с громадной добычей, со множеством пленных, «взвратишася в страны своя». Такое поспешное удаление объясняется тем, что Александр, по выражению Карамзина, «благоразумными представлениями» успел укротить гнев Сартака и возвращался во Владимир с ханской милостью28.
Дорогой великий князь, с сокрушенным сердцем, видел повсюду печальные следы опустошения: города и селения разрушены, храмы разграблены, люди разбежались по лесам29. Между тем широко распространявшаяся молва, что Александр возвращается великим князем, исполняла сердца всех живейшею радостью30. Настроение народа Александр заметил, без сомнения, уже по пути во Владимир. Но вот и окрестности столицы, изобиловавшие нивами, поемными лугами, рощами и озерами. Сколько воспоминаний связано с разными местностями! Вот при самом устье многорыбной Нерли, впадающей в Клязьму, каменный храм Покрова Богородицы, воздвигнутый Андреем Боголюбским, далее, в расстоянии с небольшим версты, виднеются валы Боголюбова, любимого местопребывания того же князя, с знаменитым храмом Рождества Богородицы. Вот и село Красное с княжим двором. Всего два года тому назад гостил здесь Александр Ярославич — и сколько перемен! Давно ли кипела здесь жизнь, со всем раздольем, а теперь кругом царит запустение... Печальные мысли о недавнем хозяине внушали эти развалины... Зато, по крайней мере с наружной стороны, совершенно уцелел дивный храм, воздвигнутый дедом Невского Всеволодом III в честь Дмитрия Солунского. Вот, наконец, сам стольный город Владимир31, красиво возвышающийся на левом нагорном берегу реки Клязьмы, весь утопающий в зелени садов и лесов. В центре города — детинец, или кремль, разделяющий наружный город на две части, как бы на два отдельных города. С двух сторон детинец омывается струями Клязьмы и Лыбеди. На берег Лыбеди смотрят «медные ворота» кремля, а на берег Клязьмы — «Волжские». На конце одной части внешнего города, близ устья Лыбеди, находились ворота, называвшиеся Серебряными. На противоположном конце столицы, с юго-западной стороны, въезжали в другую половину наружного города так называемыми золотыми воротами. Князь Андрей Боголюбский все это устроил, «ворота златая доспе, а другая серебром учини!» Внутри кремля, над самым обрывом высится соборный храм Успения Богородицы, с главной святыней города, чудотворной иконой Владимирской Богоматери, а в его притворах — гробницы князей, предков Александра, создавших силу суздальской земли, и епископов. Подъезжая с юго-западной стороны, Александр вступал в столицу золотыми вратами. То был светлый, радостный день! Забыты были недавние ужасы нашествия — с Александром вновь возвращались надежды на лучшие дни. Народ во множестве спешил навстречу давно желанному гостю. Не только владимирцы, но и жители других городов сошлись для торжественной встречи, потому что «бысть радость велика во Владимире и во всей земли суздальской»32. У самых золотых ворот великого князя встретили митрополит Кирилл, игумены, священники с крестами. Во главе народа встречал князя тысяцкий Роман Михайлович, управлявший делами за отсутствием князя и теперь спешивший передать бразды правления в могучие руки невского героя. Начались обычные приветствия, сопровождавшиеся громкими радостными криками народа. От золотых ворот шествие направилось в кремль, в соборный храм Богородицы. Там торжественно совершено было посажение Александра на престол, с пожалованием царевым33. Как некогда в Новгороде у св. Софии, так и теперь горячо с своим народом молился Александр Ярославич о ниспослании ему помощи и сил на новые, еще более трудные подвиги. Тогда он был почти юношей, а теперь перед взорами всех стоял муж, прославленный победами и изведавший тяжкие жизненные опыты. Мужественная красота Александра, озаренная глубокой мыслью, светившеюся в прекрасных, добрых очах, производила неотразимое впечатление на всех присутствовавших, вселяя любовь и твердую уверенность, что никто другой, кроме этого мощного человека, не в силах поднять тяжкое бремя правления в столь трудную эпоху, что для улучшения положения отечества отныне сделано будет все, что только возможно в силах человеческих, что у руля стал надежный кормчий, который безопасно проведет корабль среди бушующих волн. Тем пламеннее возносились молитвы к Богу о том, чтобы Всевышний «удолжил лета ему», чтобы на дела его ниспослал Свое благословение.
Первой заботой Александра после того, как он получил «старейшинство во всей братьи своей»34, было — загладить следы Неврюева погрома. Подобно отцу своему Ярославу, устроившему суздальскую область после нашествия Батыя, Александр спешил восстановить и украсить храмы, обстроить города и собрать разбежавшихся жителей35. «Скоро воцарилось спокойствие в великом княжении: люди, испуганные нашествием Неврюя, возвратились в домы, земледельци к плугу и священники к олтарям»36. Твердая, энергическая рука державного хозяина чувствовалась всюду... «Добре бо рече о таковых Давыд пророк: во отец своих место быша сынове их», — справедливо замечает летописец, и «добро бяше хрестьяном»!37
Примечания
1. Карамзин. История государства Российского, т. IV, 70.
2. «Лутче мне сбежати в чужую землю, нежели царем служити!» Никон. «Сдума Андрей князь Ярославич с своими бояры бегати, нежели царем служити». Лавр. 202.
3. «Прогна Андрей, сын Ярославль, а сам седе на столе». Новг. IV, 38.
4. Лавр. 202. Тверск. 391. Воскр. 159.
5. История России, т. III, 187. См. также «Ист. отнош. между князьями Рюрикова дома», 267—269.
6. Там же, 264.
7. Один из историков, разделяя взгляд Соловьева, находит его справедливым, «если принять во внимание все обстоятельства». Какие же все обстоятельства? Да все одно и то же. «Александр, очевидно (?), считал себя обиженным после того, как Владимирским столом овладел его младший брат, вероятно, употребив для того перед ханом какие-нибудь ловкие извороты...» От рассмотрения же всех обстоятельств историк уклоняется и даже не указывает на них... Иловайский. История России, ч. II, прим. 56.
8. Татищев, III, 296.
9. История России, т. III, прим. 296.
10. Татищев, IV, 24.
11. Степен. кн. 1, 367. См. также рукописные жития, например Архивск. 273.
12. Соловьев. История России, т. III, прим. 299.
13. Карамзин. История государства Российского, т. IV, прим. 88.
14. Татищеву удалось обработать в виде научного трактата лишь первый том. В остальных четырех томах его мы видим только более или менее полный свод летописных известий, с подстрочными примечаниями историка. О Татищеве, кроме историй Карамзина и Соловьева, см.: «Татищев и его время» Н.А. Попова. М., 1861. «В.П. Татищев, администратор и историк начала XVIII века» К.Н. Бестужева-Рюмина в сборнике «Древняя и новая Россия», т. I, II, 1875. «В.Н. Татищев» в «Историческом вестнике», 1886. Апрель. Бестужев-Рюмин: «Он (Татищев) не мог еще критически отнестись к своим источникам и потому верил многому... Это не умаляет достоинства его труда, но требует осторожности в пользовании известиями, которые встречаются только у него». Русская история. 1, 212.
15. Беляев. Великий князь Александр Ярославич Невский, 19. Прим. 48.
16. Соловьев. История России, т. III, прим. 299.
17. Беляев. Великий князь Александр Ярославич Невский, 18.
18. «Александр в 1251 году был отчаянно болен в Новгороде, следовательно, не мог ехать в Орду ближе 1252 года, как свидетельствуют летописи. Год тогда начинался мартом месяцем. Александр, следовательно, по случаю весенней распутицы и разлива многих больших рек, лежащих на дороге, не мог выехать из Новгорода раньше конца апреля или начала мая, а от Новгорода до Орды, с объездами, которые должен был делать Александр, чтобы не попасться в руки Андрею, ежели он умышлял против него, было, по крайней мере, две тысячи верст, на проезд которых по тогдашнему бездорожью нужно было употребить около двух месяцев. Следовательно, Александр не мог приехать в Орду ближе конца июня или начала июля, а приехав, не вдруг же явился к хану и не при первом же свидании успел вооружить его против Андрея, для этого ему нужно было прожить в Орде по крайней мере две или три недели. Таким образом. Неврюй мог получить приказ ханский о походе на Владимир не ближе половины июля месяца, по крайней мере еще нужно употребить две недели доя сбора войска; итак, ежели предположить, что Неврюй был послан по проискам Александра, то он мог выступить в поход не раньше конца июля или начала августа. А от Орды до Владимира было, по крайней мере, тысячу верст, на которые для похода с войском, при всей быстроте, нужно было употребить не менее месяца и даже более; следовательно, Неврюй мог прийти ко Владимиру не ближе конца августа. По свидетельству же летописей, он 23 июля бродился через Клязьму, а 24-го уже разбил Андрея, Итак, по всем сим соображениям, Неврюй не мог предпринять похода по проискам Александровым, и даже, очевидно, Александр приехал в Орду уже тогда, когда Неврюй был на походе во Владимир, и, следовательно, не только не был подстрекателем Неврюева похода, но даже не мог остановить его». Беляев. Великий князь Александр Ярославич Невский, 19—20.
19. Татищев, IV, 27.
20. Беляев, там же, 20.
21. Соловьев. История России, т. III. 186. Лавр. 202. Святослав-Гавриил Всеволодович считается святым Юрьева Польского. Погребен в Юрьевском соборе.
22. Опровергая взгляд Соловьева, мы вовсе не думаем оскорбить славную память великого труженика русской истории. Errare humanum est... Обвиняющие в наведении Неврюя, впрочем, сами себя опровергают, см. Приложение № III.
23. «Андрей возвратился из Немец, Александр прият его с любовию и хотяше ему Суздаль дати». Татищев, IV, 27.
24. Соф. 1, 267. Степен. кн. 1, 368. Архивск. 274.
25. Соф. 1, 267. По рукописному житию: Неврюй «искрадом прииде». Архивск. 273, на обороте.
26. Едва ли только добродушная, скорее — своекорыстная. Карамзин. История государства Российского, т. IV, 71.
27. Оставался еще один князь, который мог бы предъявить, по старине, свои права на владимирский стол — это Владимир, сын Константина Всеволодовича Ростовского. Но он, как видно, довольствовался своим уделом и не изъявлял никаких притязаний. Подобные примеры бывали и в старину.
28. Карамзин. История государства Российского, т. IV, 71.
29. Соф. 1, 267. Лавр. 202: «Людий без числа поведоша, до конь и скота, и много зла створше, отъидоша».
30. «Бысть радость велика!». Лавр. 202.
31. Доброхотова. Древний Боголюбов город и монастырь. М., 1850.
32. Лавр. 202.
33. Ник. III, 34.
34. Лавр. 202.
35. Соф. 1, 267. Ник. III, 34. Архивск. 274.
36. Карамзин. История государства Российского, т. IV, 71.
37. Соф. 1, 267. Ср. пс. XLIV. Новг. 1, 55. Соф. 1, 268. Воскр. 160. Лавр. 202. О Владимире см. гр. С.Г. Строганова: «Дмитр. соб.» М., 1849. Иер. Иоасафа: «Церковно-историческое описание Влад. дост.» В., 1857.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |