Глава Х

Путешествие св. Александра на поклонение верховному хану. — Семья Чингизидов. — Кара-Корум. — Церемония возведения на престол. — Представление св. Александра хану Менгу. — Распределение областей между Ярославичами. — Великодушие св. Александра. — События на Руси. — Михаил Хоробрит. — Возвращение св. Александра. — Прибытие в Новгород. — Болезнь. — Посольство к Гакону

Радуйся, яко многажды ради блага людей своих путешествовал еси к безбожным, ни во чтоже вменяя яже от них испытания. (Акаф., ик. 7)

Радуйся, терпению Христову верно подражавый. (Ик. 6)

Радуйся, всем нам образе вернаго Богу служения. (Ик. 7)

Батый не был самостоятельным властелином: он считался наместником верховного хана; поэтому наши князья, поклонившись Батыю, должны были по требованию последнего отправляться в главную Орду на поклон великому хану. «Не подобает вам жити на земле Батыеве и Канове, не поклонившеея има», — говорили татары русским князьям¹. Александру Ярославичу, так же как и его родителю, пришлось совершить далекое путешествие к истокам Амура. Вместе с ним отправлялся и брат его Андрей, который гораздо раньше Александра, может быть одновременно с дядею Святославом, прибыл к Батыю².

Верховный хан жил в Кара-Коруме, на родине Чингизидов. То была горная окраина страшной азиатской пустыни Гоби, лежащая за Байкалом. Русским князьям, во время их путешествий на поклонение верховному монгольскому властелину, приходилось проезжать чрез обширные степи и пустыни Средней Азии. Плано Карпини пишет, что, отправившись по повелению Батыя к истокам Амура, послы папы за Уралом вступили в совершенно безводную и пустынную страну кангитов (ныне Киргизскую). «В этой печальной пустыне погибли от жажды бояре Ярослава, русского князя, посланные в Татарию: мы видели их кости. Вся земля опустошена монголами; жители, не имея домов, обитают в шатрах, подобно половцам не знают земледелия и занимаются одним скотоводством». Далее путь лежал чрез земли «бисерменов» (хивинцев), Кара-Китай, Монголию. Оставив в левой стороне Байкал, путники после трех или четырех месяцев пути достигали цели своего путешествия. Другой путешественник того времени Рубруквис, отправленный Людовиком IX, королем французским, послом к верховному хану, рассказывает о страшных трудностях, которыми сопровождались эти дальние поездки. Приходилось терпеть голод, жажду, невыносимый жар и страшную стужу. После погромов монгольских степи и пустыни казались еще безлюднее: развалины и груды костей на местах некогда богатых поселений красноречиво говорили о свирепости завоевателей. Среди этого царства смерти самим татарам, привычным к кочеванью по пустыням, становилось страшно...

Современные путешественники могут дать нам еще более ясное представление о страшных трудностях путешествий по среднеазиатским пустыням, тем более что условия быта остались там неизменными со времен глубокой древности. Мрачное, тяжелое впечатление наводят на душу путника необозримые пространства степей, лишенные всякой растительности. Животные бегут из таких страшных пустынь. Даже ящерицы и насекомые встречаются редко среди местностей, напоминающих скорее обширные кладбища: под ногами то и дело попадаются кости погибших лошадей, мулов и верблюдов. Почва раскаляется от невыносимой жары: солнце немилосердно жжет от восхода до заката. Неподвижна атмосфера, мутная, точно наполненная дымом... Ветерок не колышет воздуха, не дает минутной прохлады. Лишь изредка промчится горячий вихрь и погонит пред собой крутящиеся столбы соленой пыли. Впереди и по сторонам играют обманчивые миражи³.

Страшные бури нарушают по временам безмолвие пустыни. Необыкновенно сильный, порывистый ветер вздымает тучи песку и пыли, помрачающие свет солнца. Атмосфера делается желтою, но скоро наступает тишина, как в сумерки. Соленая пыль засыпает путников и слепит им глаза⁴...

Таковы были трудности, которые приходилось претерпевать царственным братьям на пути в Татарию! Но они возрастали еще более вследствие недостатка в пище для скота и людей, вследствие недостатка в топливе, особенно после монгольских погромов⁵...

Кто может поведать нам мысли и чувства Александра Ярославича во время долгого, томительного пути по бесконечным пространствам азиатских степей, среди невыносимых лишений, можно сказать, среди постоянной опасности погибнуть вдали от родины и близких! Много нужно было веры в Провидение, много любви к родине, много нравственного мужества, чтобы перенести все это и не потерять искры надежды на лучшую будущность, хотя бы и отдаленную. Мы нередко удивляемся великим подвигам, трудам и добровольным лишениям великих исторических деятелей, удивляемся, например, поступку Александра Македонского, вылившего на землю воду из шлема среди безводной пустыни для ободрения своих сподвижников, но здесь мужество героя подкрепляла блистательная цель, имевшаяся в виду, награда за подвиг, громкая слава и величие. Чего мог ожидать, на что надеяться Александр Ярославич? Увидеть место безвременной кончины отца, униженно склонить голову пред надменным варваром... Возвращение на родину... но в этом еще можно было сомневаться... Да мало утешения предстояло и в родной земле. Без сомнения, русские пленники не раз встречались Александру Ярославичу и в глубине азиатских степей и рассказывали грустную повесть о своем несчастий. Эти рассказы живо воскрешали пред ним картину народного горя: он знал, что татары продолжают разорять отечество ежедневно. Татарские сборщики дани отнимали детей у родителей, юношей и дев уводили в плен и продавали в рабство. Крымские и азовские города, Малая Азия, Сирия, Египет, Северная Африка, Испания наполнялись русскими рабами. Много впоследствии переплатил в Орду золота и серебра Александр Ярославич, выручая из тяжкого плена своих соотечественников. Сострадательное сердце его обливалось кровью при мысли о народном бедствии, и заботы о себе отступали на второй план.

Но вот наконец и Монголия. Уже миновали Байкал. Скоро придется предстать пред очи верховного властелина Азии.

У Чингиз-хана было четыре сына: Джучи, Джагатай, Огодай и Тулуй. Джучи умер еще при жизни отца. Вскоре скончался и сам Чингиз-хан в 1227 году. Своим преемником, или верховным ханом, грозный завоеватель назначил самого способного из своих сыновей, Огодая, Джагатаю отдал Бухарию и восточный Туркестан, Тулую — Иран, или Персию, Батыю, сыну Джучи, достались обширные земли, простиравшиеся от юго-западной Сибири и северных пределов Туркестана к западу до Карпатских гор, в числе их и наше отечество⁶. Эти страны покорены были татарами при Огодае. Таврические и азовские степи Батый предоставил одному из своих родственников. Брат его, Шибан, с его соизволения, господствовал в той части Джучиева удела, которая лежала в юго-западной Сибири и северном Туркестане. В средине, в обширных поволжских и подонских степях, расположились с главными силами сам Батый и сын его Сартак. Владея таким громадным пространством земель, Батый хотя и подчинялся верховному хану, был однако сильнейшим из монгольских властителей.

Огодай умер в 1241 году. Верховною властью завладела Туракина, самая влиятельная между женами Огодая. Она желала доставить престол своему сыну Гаюку, но на это требовалось согласие курултая. Так называлось собрание вельмож, созывавшееся в важнейших случаях. Однако при достижении цели Туракине предстояло преодолеть значительные трудности: в семье Чингиз-хана уже начались раздоры. Члены семейств Огодая и Джагатая с своими приверженцами боролись против потомства Джучи и Тулуя. Четыре года прошло прежде, чем Туракине удалось наконец утвердить на престоле сына своего Гаюка, при помощи торжественного избрания на великом курултае в 1246 году. Ярослав Всеволодович был свидетелем этого избрания и всех торжеств, последовавших за ним. Гаюк отличался воинственными наклонностями и уже намеревался собрать страшные полчища для покорения Западной Европы, но внезапная смерть положила конец этим замыслам (1247 год). Тогда Батый решил воспользоваться всем своим могуществом для возведения в достоинство верховного хана близкого к нему племянника Менгу, сына Тулуева. По его воле, в Туркестане собрался курултай, на котором и состоялось избрание Менгу, а вскоре затем — великий курултай на родине Чингиз-хана в Кара-Коруме подтвердил это избрание. Напрасно пытались помешать этому потомки Огодая и Джагатая: одни из них были умерщвлены, другие изгнаны. Утвердившись на престоле, Менгу отдал Персию своему брату Гулагу, в Китай назначил другого брата Кубилая, за Батыем остались его прежние владения.

Вышеприведенными обстоятельствами всего вероятнее объясняется продолжительность путешествия Александра Ярославича, пробывшего в Азии около двух лет, так как верховный хан не мог принять его раньше своего избрания. Вполне возможно и то, что ему, подобно Ярославу, также пришлось присутствовать при церемонии возведения хана на престол на одном из курултаев, всего вернее на втором.

Кара-Корум, столица верховного хана, был громадный город, опоясанный глиняною стеной с четырьмя воротами. Внутри находились обширные помещения для ханской свиты, вельмож, чиновников и прислуги. Население города было самое разнородное: там толпились представители всех народов, порабощенных монголами, встречались и европейцы: французы, немцы и др., которые служили за жалованье. Монголы пользовались их знанием ремесел и художеств. Разноязычный говор слышался всюду. В разных местах столицы виднелись христианские храмы католиков и православных, в которых свободно совершалось богослужение, мечети, языческие кумирни. Громадный и богато украшенный дворец хана находился за городом. Там принимались посольства из разных стран и народов. Хан принимал послов, восседая с одной из своих жен на возвышении, украшенном массой золота и серебра и множеством драгоценных камней. Обилие всевозможных украшений можно было видеть и на вельможах, разъезжавших на богато убранных конях. Вельможи ежедневно меняли одежды: в один день появлялись в многоценных белых, на другой день — в красных, на третий — в голубых, на четвертый блистали тканями, шитыми золотом. У коней узда, нагрудник и седло также сияли золотом и драгоценностями. Но несмотря на несметные богатства, все носило печать крайнего варварства, соединенного с нелепою, безвкусною роскошью. Крайне безобразные, по-прежнему крайне нечистоплотные, монголы питались такою грязною пищей, одно описание которой возбуждает отвращение, и в своих привычках, в ежедневном быте остались прежними дикарями-кочевниками.

Нельзя с достоверностью сказать, точно ли в Кара-Коруме представились хану Александр и Андрей Ярославичи. Пребывание на одном месте не нравилось монголам. Ханы только время от времени появлялись в столице. Обыкновенно они с огромными обозами, нагруженными несметными богатствами, переезжали с места на место. На указанной ханом местности на необозримое пространство раскидывались шатры. Ханский шатер утверждался на столбах, обшитых золотыми листами. Ковры, золото и драгоценности украшали шатер внутри и снаружи. Вокруг обширного стана паслись бесчисленные стада лошадей, верблюдов, коз, овец и рогатого скота.

Церемониал возведения на престол происходил следующим образом: в назначенный день сбираются вельможи и долгое время молятся Богу. После молитвы хан возводится на золотой трон. Вельможи и народ бросаются на колена и приносят поклонение, затем сановники приближаются к хану и говорят:

— Мы желаем и просим, чтобы ты повелевал нами.

Хан отвечает:

— Желая иметь меня государем, готовы ли вы беспрекословно повиноваться мне, являться по первому зову и идти, куда велю, предавать смерти всякого, на кого укажу?

— Готовы! — отвечают все присутствующие.

— Слово мое да будет отныне моим мечом! — восклицает хан.

Вельможи сводят хана с престола и сажают на войлок.

— Над тобою — небо и Всевышний, под тобою — земля и войлок, — торжественно говорят хану. — Если будешь заботиться о нашем благополучии, соблюдать милость и правду и чтить князей и вельмож по достоинству, то царство твое прославится во всем мире, земля будет покорена тобой, и Бог исполнит все желания твоего сердца. Но если не оправдаешь ожидания рабов твоих, будешь презрен и так обнищаешь, что лишишься и того войлока, на котором сидишь!⁷

После произнесения этих слов вельможи, подняв хана на руках, торжественно провозглашают его своим повелителем и подносят ему в дар множество всякого рода драгоценностей. Хан в свою очередь одаривает своих приближенных. Церемония оканчивается пиршеством, продолжающимся до поздней ночи.

Только после избрания хан торжественно принимал послов, в том числе и русских князей. Александр и Андрей Ярославичи, павши на колена, поднесли богатые дары хану. Менгу сидел на троне в богатой шубе, имевшей лоск тюленьей кожи. Он был среднего роста и казался 40 лет от роду. Наружность его была чисто монгольская: выдавшиеся скулы, приплюснутый нос и т. д. Неизвестно, происходил ли при этом какой-нибудь разговор и в чем он состоял. Мы можем только предполагать, что Александр Ярославич произвел и на хана Менгу столь же благоприятное впечатление, как и на Батыя.

Воздав поклонение повелителю Азии, Александр не спешил возвращением на родину. Ему необходимо было хорошо изучить татар в самом центре их могущества, чтобы уяснить себе способ дальнейшего обращения с ними, чтобы понять, с какой стороны возможно ужиться с ними. Прежде всего его должно было поразить строжайшее подчинение всех воле одного, доходившее до раболепного поклонения, до полного уничтожения самостоятельности личности. Здесь крылась тайна той страшной сплоченности сил, на которой опиралось могущество монголов. Ничто так не вооружало их, как замеченное в ком-либо поползновение к неповиновению, к независимости от воли хана. Ясно было, что татары, по одному мановению своего властелина, готовы были каждую минуту броситься, как один человек, для беспощадного истребления хотя бы целых народов и превращения вселенной в груду развалин для осуществления планов их повелителя⁸. Эта черта должна была тем более броситься в глаза наблюдателя, что Русь того времени, как мы видели, представляла совершенно противоположную картину разъединенности и своеволия. Но вместе с этой чертой у татар связано было полное равнодушие к внутреннему духовному миру человека, к верованиям и убеждениям. Подчиняйся слепо властям — и затем молись Богу, как тебе угодно, живи, как знаешь и как находишь для себя удобнее. Повелители монголов отличались необыкновенной терпимостью по отношению к чуждым вероисповеданиям и даже готовы были покровительствовать им: на свой счет хан содержал в своей ставке священников православной Церкви, которые открыто совершали богослужение в храме, находившемся перед его большою палаткою. В самом семействе хана были христиане. Перед ханом Менгу совершали службу поочередно христианские несторианские духовные, магометанские муллы и языческие жрецы. Сам Менгу выражался следующим образом: «Мы, монголы, веруем, что есть только один Бог. Но подобно тому как рукам Он дал много пальцев, так и людям указал много путей в рай». Эта терпимость к чужим верам у монголов предписывалась даже законом — черта чрезвычайно важная для народов, имевших несчастие подвергнуться игу! Равным образом татары вовсе не были склонны вмешиваться во внутренний строй жизни покоренных народов, нарушать их нравы и обычаи. Монголы были способны, как никто, к беспощадной разрушительной деятельности, но совершенно не годились для создания более или менее прочных основ, каких бы то ни было учреждений, которые могли бы обеспечить продолжительность их господства над покоренными, словом — для политического творчества. Требуя безусловной покорности, они полагались лишь на грубую материальную силу. Отсюда для внимательного наблюдателя могла мелькнуть надежда, что самое иго, наложенное татарами, могло продолжаться лишь до тех пор, пока на их стороне находился перевес материальной силы. Но, как мы видели, уже в самой семье Чингизидов возникли раздоры, обычное явление при многоженстве, очень опасное для монархий, основанных силою меча.

Другая черта наших поработителей, которая, конечно, также не могла ускользнуть от зоркого взгляда Александра, заключалась в том, что татары, будучи исполнены свирепой вражды ко всем другим народам, в то же время очень ласковы и обходительны со своими. Естественно, что на русских князей они смотрели подозрительно, особенно на князей, выдававшихся среди других умом и доблестью. Но с другой стороны, в своих собственных интересах, они могли бы дорожить князем, на верность которого можно было положиться. Без сомнения, Александр Ярославич употребил все силы своего ума для того, чтобы снискать доверие и расположение верховного хана и его приближенных. Мы очень мало знаем о путешествии Ярославичей ко двору верховного хана, но, судя по результатам, равно как и по дальнейшему течению событий, можем полагать, что благодаря своим блестящим качествам, такту и уменью обращаться с монголами, Александру действительно удалось заручиться расположением хана и его приближенных.

Но в то же время сколько горьких унижений пришлось испытать в ханской ставке невскому герою! Как, должно быть, было тяжело ему скрывать невольное чувство отвращения, вызываемое всем бытом, всей обстановкой монгольской жизни! Для снискания себе ханской милости русскому князю приходилось дарить богатые подарки и угождать не только хану, но его женам, приближенным и даже слугам и близко знакомиться с ними. Чтобы стать в глазах татар своим, близким человеком, необходимо было и самому угощать и принимать угощения, приходилось пить любимый татарский напиток кумыс, на который русские более, чем другие христиане, смотрели с омерзением и, вкусив его по необходимости, спешили взять у священника отпустительные молитвы. То же самое было и с остальной пищей: кониной, падалью и животными, убитыми рукою язычника... Сколько пришлось вытерпеть от гордого, презрительного обращения не только вельмож, но и простых варваров! «Татары более горды, чем другие народы, и презирают других, не обращая никакого внимания на знатность тех, с кем имеют дело», — пишет папский посол. Унижения были бы поистине нестерпимы, если бы благочестивый герой не помнил непрестанно о Том, Кто претерпел бесконечно горшие унижения и позор для спасения рода человеческого. Унижение становилось высоким подвигом...

Отпуская от себя Ярославичей, верховный хан распорядился так, что старший — Александр — должен был получить Киев и «всю землю Русскую»⁹, удерживая в то же время за собою Новгород и Переяславль-Залесский, а младший — Андрей — владимирский стол с остальными областями. Киев — старинный стольный город. История удельно-вечевой Руси полна междоусобными войнами из-за обладания Киевом, матерью городов русских, колыбелью христианства на Руси, хранилищем святыни. Но Владимир уже во времена Андрея Боголюбского возвысился над Киевом и сделался на самом деле средоточием русской земли. После нашествия Батыя, Киев скорее походил на деревню, чем на город. Чем же объяснить, что великое владимирское княжение досталось не старшему брату, как можно было бы ожидать, не Александру, а младшему — Андрею? Нельзя сомневаться в том, что Александр, пользуясь всем своим влиянием, сумел бы добиться великого княжения, если бы это входило в его планы. Но, чуждый самолюбивых расчетов, он и на этот раз не торопит события и подчиняется ханскому распоряжению. Может быть, хан, отдавая преимущество младшему брату, с свойственным монголам коварством хотел еще раз испытать Александра, может быть он еще опасался вручить сильнейшую русскую область князю, выдававшемуся своими способностями?.. Но были и другие основания для Александра удовольствоваться данною ему частью. По словам Татищева (IV, 22), хан сделал свои распоряжения относительно братьев «по завету отца их». Судя по тогдашним обстоятельствам на Руси, это вполне вероятно. Предусмотрительный политик Ярослав Всеволодович соображал, что храбрый Александр, уже доказавший свою способность с успехом бороться с западными врагами, сумеет более, чем кто-либо другой, отстоять против их нападений целость русской земли, ставши на страже ее западной окраины. В самом деле необходимость бдительного наблюдения за западными соседями и энергических действий против них становилась все очевиднее. Во время путешествия старших Ярославичей доблестный брат их Михаил сложил свою голову в борьбе с литовцами, которые с каждым годом, можно сказать, становились опаснее для Руси. В то же время шведы и немцы, хотя и устрашенные победами Александра, однако вовсе не думали отказаться от враждебных действий против русского народа, выжидая лишь более благоприятных для себя обстоятельств.

Было и еще одно соображение, которым мог руководиться Ярослав при распределении земель. Он сам рассчитывал утвердиться в Киеве в то время, как разразилась гроза монгольского нашествия. По известию волынской летописи, он не мог его удержать за собой и удалился в суздальскую область. Только Александр мог упрочить здесь свою власть и удержать Киев за родом Ярослава. Далее — во время погрома Батыева особенно пострадало Приднепровье. Между тем как северо-восточная Русь начала оправляться, благодаря скорой и энергической помощи самого Ярослава, приднепровские земли оставались в запустении. Никто не был способнее Александра сколько-нибудь привести здесь дела в порядок и энергической деятельностью хотя отчасти загладить следы разорения. Словом, гораздо большие трудности, которые предстояли теперь киевскому князю, могли побудить Ярослава назначить Андрея во Владимир. Может быть, здесь отчасти действовало особенное расположение Ярослава к Андрею, с которым он никогда не расставался.

Как бы то ни было, Александр Ярославич без малейшего неудовольствия принял на себя трудную задачу, одушевляемый любовью к родине. Тем удивительнее встречать у наших историков обратное, ни на чем не основанное предположение о недовольстве Александра тем, что ему достался Киев, а не Владимир¹⁰. Разве не так же спокойно отнесся и раньше Александр к разделу областей, произведенному его дядею непосредственно после смерти Ярослава?.. Удивительно и то обстоятельство, что, несмотря на недовольство старшего брата, однако умевшего с замечательной энергией достигать своих целей, Андрей спокойно княжит во Владимире, а Александр, нисколько не думая о соперничестве, собирается в Киев, несмотря на то, что;го горячо отговаривали новгородцы. Между тем это нисколько не мешает утверждать, что «невский герой не доехал туда (в Киев), а пребывал или в Новгороде Великом или в своих суздальских волостях (мы могли бы сказать с большим правом: гостил у брата своего Андрея во Владимире), ожидая удобного случая завладеть стольным Владимиром»¹¹. Если бы мы могли перенестись в описываемое время, то увидали бы нечто совершенно противоположное словам историка, а именно — трогательное зрелище всенародного горя по случаю тяжкой болезни, постигшей невского героя, всеобщего горячего участия русских людей, с умилением услышали бы горячие молитвы всей Руси о том, кто служил ей лучшим утешением в те скорбные годы... Так опасно свои собственные мысли и соображения, притом построенные в расчете на слабости человеческие, приписывать деятелям, отличавшимся возвышенным строем мысли и благородством души... Но мы еще раз вернемся к этому предмету.

Посмотрим теперь на то, что происходило на Руси во время продолжительного отсутствия старших Ярославичей. Если Александр, уважая права старшинства, признал после смерти отца дядю Святослава великим князем владимирским, — не так взглянул на это младший брат Михаил, князь московский. Судя по участи отца, постигшей его во время путешествия в Татарию, Михаил, вероятно, мало надеялся на возвращение своих старших братьев и поспешил поправить, как могло ему казаться, непростительную оплошность старшего брата, не пожелавшего воспользоваться своим влиянием для захвата великокняжеского престола и удержания его в роде Ярослава. По прошествии года после отъезда старших братьев, храбрый и предприимчивый Михаил, по прозванию «Хоробрит», не имея никаких прав, напал на своего дядю Святослава и, заставив его отказаться от великокняжеского стола, сам занял его. Поступок Михаила явно показывает, насколько изменились прежние понятия о старшинстве.

Сделавшись великим князем, Михаил немедленно собрал большие военные силы и, сумев привлечь к участию походе и других князей, в 1248 году отправился против литовцев. Недаром, видно, внук Удалого и брат Невского носил название «Хоробрита»... Поход был удачен. Враждебные рати сошлись на берегах реки Протвы, в смоленской земле. «Бишася князи рустии с Литвою, и одолеша князи рустии»¹². Но предводитель русского ополчения доблестный Михаил сложил в бою свою голову. Видно, этот князь в короткое время сумел заслужить общее расположение. Все решительно — князья, бояре, духовенство и народ единодушно горевали о безвременной кончине храброго и «добротного» князя. С берегов Протвы, по настоянию суздальского епископа Кирилла, его тело перевезли во Владимир и с великой честью положили в соборном храме. «Плакашеся братья его и бояре над ним»¹³.

Святослав снова занял великокняжеский стол, но ненадолго. В конце 1249-го или в самом начале 1250 года старшие Ярославичи возвратились из своего путешествия, и великим князем, согласно воле верховного хана, сделался Андрей Ярославич. Александр некоторое время гостил у своего брата во Владимире, куца, без сомнения, собрались все братья и ближайшие родственники, чтобы приветствовать Александра и Андрея и разделить с ними радость по случаю благополучного возвращения. Но светлая радость омрачилась болезнию двоюродного брата Ярославичей Владимира Константиновича и племянника Василия Всеволодовича. Можно представить себе, как огорчен был Александр болезнию столь близких родственников, к которым питал нежную любовь. Несмотря на внимательный уход, князья скончались. «Плакася над ними Олександр князь много»¹⁴.

Между тем новгородцы не могли дождаться своего любимого героя и сгорали нетерпением видеть его среди себя. Наконец настал давно желанный день. Можно сказать, весь новгородский народ и стар и млад спешил навстречу Александру Ярославичу. Восторг был неописанный. «Вот оно, наше солнышко красное!» — раздавалось повсюду. Словом, «бысть радость велика в Новегороде!»¹⁵ Прежде всего, разумеется, Александр поспешил в храм принести благодарность Всевышнему за то, что Он Своей десницей охранил его, подобно Даниилу во рве львином, среди опасностей далекого путешествия. Новгородцы, казалось, не могли достаточно наглядеться на своего князя, и когда Александр вознамерился было отправиться в Киев, горячо умоляли его продолжить свое пребывание у них. Подобно матери, со страхом отпускающей нежно любимого сына в дальние края, новгородцы воображали себе опасности, которые предстояли их князю на юге, и не желали подвергаться вновь пережитому уже раз тревожному чувству опасения за дорогого человека. Тронутый этой привязанностью, Александр склонился на их просьбы¹⁶. Но не только новгородцы, — вся русская земля радовалась благополучному возвращению Александра. Митрополит Киевский и всея Руси Кирилл вместе с ростовским епископом, Кириллом же, в начале 1251 года пожелали почтить Александра Ярославича своим посещением в Новгороде. Велико было в Древней Руси значение верховного архипастыря, и вполне понятно, что новгородцы приготовились к торжественной встрече дорогих гостей. Знаменитейшие граждане города и народ с князем во главе, духовенство с крестами и иконами вышли за город навстречу митрополиту. Во время пребывания в Новгороде, по просьбе граждан, митрополит поставил архиепископом 25 мая 1251 года Далмата на место Спиридона, скончавшегося в том же 1251 году. Светлые празднества, без сомнения, не раз проходили в Новгороде во все время пребывания почетных гостей¹⁷.

Если новгородцы так не желали отпустить от себя Александра из опасения предвидимых опасностей, то можно представить себе, как все были глубоко потрясены, когда, по отъезде митрополита, по городу разнеслась весть, что князь сильно разболелся, «и бысть болезнь его тяжка зело»¹⁸. Забыты были все мелкие и крупные интересы: все с тревожным участием следили за ходом болезни. Иные доходили до мрачного отчаяния... Город представлял умилительное зрелище: храмы с утра до вечера наполнены были людьми всех сословий, горячо молившимися о выздоровлении князя¹⁹. Но не в одном Новгороде, — всюду, куда только проникала печальная весть, она погружала русских людей в невыразимую скорбь, и всюду возносились теплые молитвы ко Всевышнему о том, кто был надеждою русского народа. И Господь не отверг молитв народных: Александр оправился от тяжкой болезни²⁰. Неутомимый труженик, сам едва встав с одра болезни, Александр спешил оказать помощь своему народу. Всю весну того года шли проливные дожди, точно сама природа плакала, сострадая народному горю. Волхов разлился и произошло сильное наводнение, разрушившее мост через реку, при чем погибли сено, хлеб и другие запасы. Ранний мороз довершил беду...²¹ Новгороду грозил голод. Живо представлялась Александру картина народного бедствия, хорошо знакомая ему по событиям 1230 года. Без сомнения, князь принял разумные и энергические меры для спасения голодавших. Но среди этих забот его многосторонний ум не упускал из виду и других обстоятельств. В том же году состоялось замечательное посольство Александра к норвежскому королю Гакону в Дронтгейм, внушенное ему заботами о безопасности северной окраины новгородской земли, на которую напали норвежцы. Вместе с тем послам дано было и другое поручение: в случае согласия Гакона прекратить набеги, послы должны были посватать дочь короля Христину за Александрова сына Василия. Король изъявил самые миролюбивые намерения, не прочь был породниться с славным русским князем и в свою очередь прислал послов в Новгород для заключения формального договора. Послы были встречены с почетом и отправлены обратно с богатыми подарками. Однако этот во многих отношениях знаменательный брак не мог состояться. Посольство к норвежскому королю показывает нам только, что, мужественно оберегая честь и целость родины от западных соседей, Александр, однако, не чужд был мысли о поддержании добрых отношений с европейцами, которые могли бы принести большую пользу русскому народу, но, видно, для этого еще не пришло время...²²

Страшные беспорядки во Владимире заставили Александра отложить свои личные и семейные дела до другого более благоприятного времени. Александр должен был поспешить в Орду, откуда уже возвратился великим князем владимирским...

Примечания

1. Воскр. 153.

2. Лавр. 201.

3. «Гоби, — пишет известный исследователь Средней Азии, — своею пустынностью и однообразием производит на путешественника тяжелое, подавляющее впечатление. По целым неделям сряду перед его глазами являются одни и те же образы: то неоглядные равнины, отливающие (зимою) желтоватым цветом иссохшей прошлогодней травы, то черноватые, изборожденные гряды скал, то пологие холмы, на вершине которых иногда рисуется силуэт быстроногого дзерена (Antilope gultorosa). Мерно шагают тяжело навьюченные верблюды, идут десятки, сотни верст, но степь не изменяет своего характера, а остается по-прежнему угрюмой и неприветливой... Закатится солнце, ляжет темный полог ночи, безоблачное небо заискрится миллионами звезд, и караван, пройдя еще немного, останавливается на ночевку. Радуются верблюды, освободившись из-под тяжелых вьюков, и тотчас же улягутся вокруг палатки погонщиков, которые тем временем варят свой неприхотливый ужин. Прошел еще час, заснули люди и животные, и кругом опять воцарилась мертвая тишина пустыни, как будто в ней вовсе нет живого существа». Пржевальский. Монголия и страна Тангутов. Т. I, 13.

4. «При ветре всегда становилось холодно, — пишет тот же путешественник, — и много раз эти ветры превращались в сильную бурю. Тогда давала себя знать Монгольская степь! Тучи песку, пыли, а на солончаках — мелкой соли, поднятые ураганом в воздух, затемняли солнце, которое начинало светить тускло, как сквозь дым, а затем становилось и вовсе не видно, так что в полдень иногда делалось не светлее, чем в сумерки... Ветер с такою силою бил крупным песком, что даже верблюды, привычные ко всем трудностям пустыни, и те нередко останавливались, поворачивали задом к урагану и ожидали, пока пронесется его порыв. Воздух до того наполнялся песком и пылью, что часто против ветра невозможно было открыть глаза, а в голове происходили боль и шум, как от угара. В палатке на всех вещах ложился толстый слой пыли, и если буря случалась ночью, то утром едва можно было продрать глаза, совсем засыпанные грязью. Иногда за страшным порывом бури следовал град или дождь как из ведра, но дождевые капли разбивались ветром в мелкую пыль... Напор бури иногда бывал до того силен, что наша палатка, укрепленная двенадцатью железными кольями, каждый длиною в пол-аршина, ежеминутно готова была слететь, и мы принуждены были привязывать ее еще к вьюкам всеми наличными веревками». Там же, 83.

5. В глубине среднеазиатских пустынь, там, где протекает река Урунгу, в 1878 году прошло несколько тысяч киргизских семейств, бежавших в пределы Китая. Вот как описывает местности, по которым прошли киргизы, тот же путешественник: «Положительно, не было одной квадратной сажени уцелевшей травы; тростник и молодой тальник были также съедены дочиста. Мало того, киргизы обрубили сучья всех решительно тополей, растущих рощами по берегу Урунгу. Множество самых этих деревьев было повалено; кора их шла на корм баранов, а нарубленными со стволов щепками кормились коровы и лошади...

Грустный вид представляла эта местность, довольно унылая и сама по себе. Словно пронеслась здесь туча саранчи; даже нечто худшее, чем саранча. Та съела бы траву и листья; на Урунгу же не были пощажены даже деревья. Их обезображенные стволы торчали по берегу реки, словно вкопанные столбы; внизу же везде валялись груды обглоданных сучьев. Местность обезображена была на многие годы.

Так ознаменовали свой проход и временное стойбище несколько тысяч кочевников. Что же было, невольно думалось мне, когда целые орды тех же номадов шли из Азии в Европу!» Пржевальский. Из Зайсана в Тибет, 21.

6. Гаммер-Пургсталь. Geschichle der golden. Horde. 1840. 90. См. выше указанные пособия, прим. 73.

7. «Пут. к татарам». 39—41.

8. Там же, 147—149.

9. Ник. III, 31. Густинск. 311. Лавр. 202.

10. Соловьев. История России, т. III, 187; Иловайский. История России, ч. II, 417—418.

11. Иловайский. Там же.

12. Тверск. 395.

13. Лавр. 201.

14. «Володимер князь Константинович преставися в Володимери, на память св. первомученика Стефана; плакася над ним Олександр князь и с братьею много, и проводи и честно из Золотых ворот, и везоша и в Углече поле; блаженый же епископ Кирил и с игумены, певше песни погребальныя, и положиша и у св. Спаса, и много плакашася. Тое же зимы Василий князь Всеволодович преставился в Володимери, на память св. Феодора, и повезоша и на Ярославль и (Олександр князь проводи и, и Борис и Глеб, и мати их; блаженый же епископ Кирил, и с игумены и попы, певшие песни погребальныя, и положиша и честно у святое Богородица, и плакашася над ним много». Лавр. 202. Воскр. 159.

15. Новг. 1, 54.

16. Беляев говорит, что Александр был «в новых своих владениях». «Великий князь Александр Ярославич Невский», 16. Но в летописях мы не находим об этом известий. Татищев утверждает, что Александр «хотяше идти в Киев, но отрекоша ему Новгородцы татар ради». Кн. IV. 22.

17. Новг. 1, 54. Соф. 1. 266.

18. Татищев. IV, 23. Лавр. 202: «Бысть болезнь тяжка князю Александру, но Бог помилова и, и молитва отца его Ярослава, и блаженаго митрополита и епископа Кирила».

19. Новг. 1, 54. Лавр. 202. Ник. III, 33.

20. «Умножи Бог живота великому князю!» Соф. 1, 268.

21. «Найдоша дъждеве и поимаша вси рли и обилия и сена, и мост снесе вода на Волхове Великый, и на осень би мороз обилье, но останок избыйся». Новг. 1, 55. Лавр. 202.

22. Карамзин. История государства Российского, т. IV, 69, Прим. 87.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница