Невская битва

Русские ратники начали готовиться еще до того, как солнечные лучи упали на землю сквозь туманную сырость ижорских лесов. Воеводы осмотрели своих воинов, чтобы каждый был во всеоружии, чтобы ничего на нем не звякало, чтобы кони были в порядке. Из сотен князю докладывали о готовности выступать. «Сторожи» доносили, что шведы ночь провели в благодушии и спокойствии, что их последние порубщики дров с опушки леса вернулись к берегу. Повсюду разложили костры, начали варку пищи в котлах.

После последнего донесения от «сторожей» князь велел подвести ему боевого коня, приказав молчаливо дожидавшимся вестникам:

— Сигнала не трубить. Передать по стану на словах — выступаем...

На восходе солнца, туманным утром Александр Ярославич разделил свое немногочисленное войско, численность которого не составляла и двух тысяч, на три полка: два конных и один пеший. Каждый полк имел собственную задачу на битву, по крайней мере на ее начало.

Переяславской дружине с частью конных новгородских ополченцев предстояло нанести удар по самому центру вражеского лагеря. Витязи нацеливались на прибрежный бугор, там среди прочих походных рыцарских шатров приметно возвышался златоверхий шатер королевских полководцев, вокруг виднелся частокол знамен. Сам князь Александр Ярославич свое место в сражении определил так:

— Буду в переяславской дружине. Стяг держу там...

Другая часть новгородской конницы с ладожанами шла в атаку на правый фланг шведского стана, нанося удар вдоль берега реки Ижоры. Неприятель чувствовал здесь себя наиболее защищенным с суши: он был прикрыт и самой рекой Ижорой, и речушкой Большой Ижоркой. Стремительное нападение из леса русской конницы могло наделать тут большой переполох.

Вдоль невского берега по широкому лугу наступали пять сотен пеших новгородских ратников, за ночь успевших восстановить свои силы после марша по тропам сырых ижорских лесов. Пешие всегда уставали гораздо больше конных в походах: то, что нес конь, они несли на себе. Летописец скажет после битвы:

«Новгородец именем Миша (ставший впоследствии посадником в вольном городе) сий пешъ с дружиною своею».

Миша как воевода выделялся опытностью и знанием походного дела: он начальствовал над судовой ратью, шедшей из Новгорода к Ладоге, а от нее — к Неве. Александр Ярославич отличал его среди прочих руководителей городского ополчения:

— Миша, только тебе водить пешцев по рекам в походах.

Тот, как человек бывалый, в городе уважаемый, на слова князя отвечал так:

— Мы не в степи живем, а среди лесов. Да еще северных. Если и воевать у нас свеев и емь, то только пешей ратью.

— Чем же лучше пешими, чем конными воями?

— Конные дружины по озерам и болотам пройдут только тогда, когда лед станет. А пешему ратнику в наших лесах в любое время привольно. Ходи куда хочешь и воюй кого надо.

— Но сам же ты любишь со своими горожанами ходить в походах по воде?

— Как не любить ходить на лодиях или насадах? Все быстрее конного вестника обойдется. Появишься там, где тебя и вчера, и сегодня не ждали...

В битве пешей рати ставилась непростая задача: отделить находившихся в шатрах рыцарей, их оруженосцев и слуг от корабельщиков и простых воинов, которые были на шнеках. Последние не сразу могли вступить в сечу, которая завязывалась на речном берегу. Александр Ярославич, задумывая битву, сделал ставку на разобщенность крестоносного воинства в самой завязке событий. По примеру битвы на реке Эмбах, когда рыцари-меченосцы оказались наголову разбиты первым же атакующим ударом. Тогда их и преследовать не потребовалось.

При раскладе сил не в пользу русских князь решил нанести удар по вражескому войску одновременно с трех сторон. Нанести меньшими силами! На такой поступок в истории войн полководцы решались нечасто: риск мог оказаться непоправимой ошибкой и полным поражением. Объясняя свое решение, князь сказал воеводам:

— Ударить надо один раз, по всему полю. Тогда свей не соберутся в единую горсть, в единый кулак, чтобы нас вогнать обратно в лес.

— Куда, княже, будем гнать свеев?

— Гнать будем в угол между Невой и Ижорой. Всем трем полкам идти туда с боем. Ворогов загоним в воду и побьем стрелами да сулицами.

— А если свей, особенно их рыцари, станут обороняться у шнеков?

— Того нельзя им позволить. Корабельщики придут им на помощь всей силой. Стрелков из самострелов на шнеках много должно быть. Поболее наших...

— А что делать со шнеками, княже?

— Какие возьмете с боем — будут наши. А у тех, что стоят вдоль берега, рубите, сколько можно, борта, чтоб тонули в реке.

— Как быть с табуном, что пасется на лугу?

— Если получится, надо отогнать к лесу. Не получится, рыцарям не давать и малого часа на оседлывание коней.

— Верно, княже. Без седла верхом свей много мечами не намахаются, не степняки они. Батыевы татары и те без конской упряжи не обходятся, хотя из степи пришли.

— То-то. Скажите лучникам, чтоб сразу выцелили табунщиков, не дали им коней к стану погнать...

Невская битва началась в «шестом часу дни» от восхода солнца, то есть около одиннадцати часов утра. К этому времени конные русские дружины и пешая новгородская рать, имея впереди себя проводников-ижорцев и на всякий случай «ближние сторожи», незаметно приблизились к шведскому лагерю. До поры до времени люди укрылись в лесных зарослях. Князь приказал:

— Перед битвой схорониться у опушки так, чтоб на солнце ни один шелом не блеснул. Чтоб кони не ржали. Чтоб все было тихо. И лесные пичужки пели, как до нашего прихода.

Впереди, на береговом взгорье, за широкой зеленеющей поляной, царило полное спокойствие. Дымились многочисленные костры, люди между шатрами передвигались неторопливо, большой табун рыцарских коней пасся на лугу. Все дышало тишиной и покоем.

Прибрежный, отдававший сыростью ижорский лес заканчивался нешироким и неглубоким оврагом, густо заросшим орешником и ольхой. Под утро этот овраг да мокрый луг, еще слегка прикрытые утренней туманной дымкой, отделяли рать вольного города Новгорода от походного стана морского ледунга Шведского королевства.

Исследователи сходятся в одном: князь Александр Ярославич, оценив ситуацию утра 15 июля 1240 года, сумел извлечь из нее максимальную пользу для решительной победы над врагом. По оценке военных историков, план Невской битвы, продуманный во всех мелочах, был просто блестящим, по праву войдя в сокровищницу древнерусского ратного искусства.

Нашлось в битве дело и для ижорцев, надежной «морской стражи» Новгородской вольной земли. Князь отправил их дружину, полсотню легковооруженных воинов во главе со старейшиной Пельгусием, на другой берег реки Ижоры. Там они должны были «разить» стрелами и копьями тех шведов, которые могли бежать с поля битвы на противоположный берег. Александр Ярославич так напутствовал морских стражников:

— Свей должны с первых побегов видеть, что на другом берегу Ижоры спасения для них нет. И не будет. Тогда к ним страх придет.

Дружина Филиппа-Пельгусия по лесной тропе вышла к тому месту, где речка Большая Ижорка, разлившись, впадает в Ижору. По броду воины перешли на противоположный берег и укрылись в густых зарослях кустарника и подлеска, изготовившись для лучного боя. В самой сече, как свидетельствует летописец, морские стражники не участвовали, будучи в засаде.

Солнце, еще только восходившее в зенит, не слепило глаза атакующим. Александр Ярославич терпеливо ждал, когда к опушке из лесной глубинки подтянется вся рать. По условному сигналу (крику дневной птицы) качнулось княжеское знамя (в рожки не играли). Русская конница в двух «полках» и пешие ополченцы молча устремились вперед.

Продраться сквозь кустарники и перемахнуть через овраг для конников, идущих на врага в грозно сомкнутом, ощетинившемся сотнями копий строю, оказалось делом нескольких минут. Слышался только топот четырех тысяч конских копыт и треск ломаемых веток. Кони во весь мах вынесли всадников на широкую луговину. И вот они уже оказались у крайних шатров и палаток, которые разноцветными пятнами спускались со взгорья на поляну.

Шведов, которые с огромным удивлением минуту-Другую молча взирали на вынесшегося из леса противника, враз словно подменили. В лагере на разные голоса завыли трубы, играя сигнал боевой тревоги. От костров, опрокидывая котлы, вскакивали люди, многие были без полного воинского убранства. Из шатров выбегали встревоженные рыцари, слуги и оруженосцы торопливо облачали их в стальные доспехи. Со всех сторон раздавались тревожные крики и команды, которые выполнять, по сути, было некому. Возгласов слышалось много:

— Русичи!..

— К оружию!..

Уже в самой завязке боя случилось то, на что так надеялся Александр Ярославич. В боевой порядок шведы-крестоносцы не успели выстроиться: было слишком поздно. Внезапность удара русских не позволила это сделать. Немалая часть рыцарства оказалась без коней. Но далеко не вся: расторопные слуги, в том числе Биргера и Ульфа Фаси, все же сумели пригнать с пастбища часть коней к шатрам.

Атака вражеского стана не была хаотическим, внезапным ударом. О пресловутом «навале» речь даже не шла. Нападавшие знали расположение лагеря в деталях и потому действовали осмысленно: так, как задумал их вождь. Главные усилия прилагались только в тех местах, где это было важнее всего.

Сеча на речном берегу началась одновременно почти по всей линии походного стана крестоносцев. Ожесточенные рукопашные схватки враз вспыхнули среди многочисленных шатров, с каждым мигом захватывая все больше и больше воинов с той и другой стороны. Положение шведов осложнялось тем, что им в своем большинстве приходилось биться пешими против русских всадников, яростно прорубавших себе путь к златоверхим шатрам предводителей войска «латынян». Из рядов атакующих слышались возгласы:

— За Русь!..

— За Святую Софию!..

— За землю Русскую!..

— За Новагород!..

На легкую победу новгородский князь не рассчитывал, хотя в ней и не сомневался. По крайней мере на людях. Что в душе творилось, тому был Бог один свидетель.

Чудес на поле битвы не происходило. Шведские рыцари с оруженосцами, воины профессиональные и бывалые, храбро приняли на себя удар новгородской конной рати, которая к тому же явно уступала им числом. Для крестоносцев было бы совсем хорошо, будь они в полном вооружении и успей принять привычный боевой порядок.

Но выстроиться для битвы в поле шведы не смогли. Да если бы и смогли, то все равно шатры расчленяли боевую линию, делая строй рваным. Каждый поваленный на землю шатер открывал для нападавших конных русичей настоящую брешь во вражеском войске. Через такое «окно», дав шпоры коню, можно было в считаные секунды оказаться за спинами сражавшихся шведов. Так оно в действительности и происходило. Когда за твоей спиной оказывался смертельный враг с занесенным для удара мечом или нацеленным копьем — начиналось смятение в сердце самого отважного бойца. Для него отразить этот удар означало одно: он поворачивался спиной к тому, с кем бился миг назад лицом к лицу.

Та часть крестоносцев, которая расположилась на Буграх в крайних к лесу шатрах, оказалась почти без доспехов. Многие из них успели только надеть шлемы да схватить щиты — кольчужные доспехи в тот утренний час оказались на немногих. О присутствии тяжелых стальных панцирей, неудобных в походной жизни, речь и не шла. Кто же будет в них облачаться, готовясь взять в руки ложку и миску с похлебкой! Сражаться шведам пришлось только тем оружием, которое оказалось под рукой. Переяславские же дружинники, новгородцы и ладожане напали на врага, как говорится, во всеоружии.

События в Невской битве, как писал безвестный летописец, развивались стремительно. Довольно скоро эпицентром сечи оказался тот прибрежный пригорок, где величаво высился приметный походный шатер ярла Ульфа Фаси и королевского зятя Биргера. Последнего в русских летописях называли «королевичем». Именно туда и метил удар «полков» конных ратников князь Александр Ярославич, стремясь решить исход битвы в самое малое время.

Упорно сражаясь, рыцари сдержать натиск атакующих все же не могли. Свалка на равных началась только у самой береговой черты, где атаковали пешие новгородцы воеводствовавшего над ними богатыря Миши. Здесь почти сразу же были оставлены копья и последние сулицы. Сражавшиеся взялись за мечи и топоры, кистени и палицы. Когда стало совсем тесно, в ход пошли кинжалы шведов и засапожные ножи русских. В гуще пешей свалки на двух языках все чаще звучало одно слово:

— Бей!..

Эти яростные возгласы перекрывались лязгом мечей, глухими ударами топоров о вражеские щиты, предсмертными криками. Было где разгуляться и силушке, и отваге, и бойцовскому бесстрашию.

Верховые ярл Ульф Фаси и Биргер, окруженные плотным кольцом телохранителей, начали шаг за шагом отходить под напором русской конницы к невскому берегу. Они отступали туда, где со шнеков были спущены наземь широкие сходни для людей и коней. С каждой минутой вокруг все больше и больше собиралось рыцарей и их людей. За спиной ярла трубач, надувая щеки, без устали трубил призывный сигнал.

На шнеках же творилась суматоха. Пешие крестоносцы и корабельщики в спешке снаряжались для боя. Именно с судов полетели первые оперенные стрелы лучников и короткие железные стрелы арбалетчиков. Но цели виделись плохо, поскольку на берегу в смертном бою перемешались несколько тысяч людей. Русичей было меньше, и потому тылы их с корабельных мачт и бортов не просматривались. Метать в них каленые стрелы с самого начала схватки оказалось делом достаточно опасным, чтобы не поразить своих.

Снарядившись для боя, шведы спрыгивали с бортов шнеков на мелководье и взбирались на берег. Они кидались в сечу с криками, призывая себе на помощь Одина — варяжского бога войны, хозяина небесного дворца Валгаллы:

— Один! Один! Один!..

Сражавшийся во главе дружины переяславцев князь Александр Ярославич с высоты своего боевого коня сумел высмотреть «королевича» Биргера. Тот командовал битвой, будучи защищен мечами нескольких рыцарей. Да и сам умело бился тяжелым копьем, оказавшимся у него в руках с первой минуты. Викинг из рода Фолькунгов не зря считался у себя дома опытным турнирным поединщиком. Видя это, Александр подумал:

«Крепко же берегут свей своего ярла. Без него им явно туго придется, как стаду кабанов без секача...»

Князь направил послушного коня прямо на предводителя вражеского войска. В этом же направлении ударила и ближняя княжеская дружина, ринувшись в едином порыве туда, где должен был решиться ход битвы. Александр Ярославич крикнул своим переяславцам:

— Королевича мне!..

От русского конного витязя в развевающемся красном плаще в тот миг никто не побежал, показав ему спину. Только замелькали перед ним копья и засверкали мечи: «свей» старались если не убить, то хотя бы сбить всадника на землю. Но этого им не позволили сделать ближние дружинники-телохранители, прикрывшие своими червлеными щитами не столько себя, сколько князя.

«Королевич» Биргер, как глава шведского крестоносного воинства, на поле брани подтвердил боевую репутацию древнего рода викингов, рода Фолькунгов. В русских летописях нет упоминаний о его личной слабости в проигранной Невской битве до той минуты, когда ярл получил тяжелое ранение в лицо. Рыцарский шлем, умело скованный из цельного куска стального листа, с узкими прорезями не спас его от стального наконечника копья.

Биргер, быстро пришедший в себя при виде атакующей из леса русской конницы, сумел привычно организовать многочисленную личную дружину. Его уверенность в себе передалась большинству рыцарей. Потому и встретили они в мечи и копья нападавших, пока не помышляя о спасительном бегстве на шнеки, которые в два ряда теснились у них за спиной вдоль речного берега Невы. Но медленно пятиться к реке им все же пришлось.

То обстоятельство, что крестоносные рыцари стали успешно отбиваться от наседавших на них русских конников у златоверхого шатра, и заставило Александра Ярославича усилить натиск. Отдавать инициативу боя в руки врагу он никак не собирался. В противном случае шведы, начав получать подкрепления со шнеков, могли выстоять, и тогда исход битвы становился труднопредсказуемым.

В сражении наступила критическая минута. Тот миг, когда чаши весов словно в трагической задумчивости застыли, чтобы вдруг резко качнуться в чью-либо сторону и больше в тот день не принимать состояния равновесия. Летописец так и скажет:

«Была брань крепка зело и сеча зла...»

Так уж судьба распорядилась, что в самый разгар ожесточеннейшей сечи сошлись два предводителя противоборствующих сторон — молодой и удалой новгородский князь с будущим правителем Шведского королевства. То был чисто рыцарский поединок двух полководцев, от исхода которого зависело очень многое.

Суть и значимость поединка в последующие столетия описали многие — и писатели, и художники, и поэты-песенники. Изобразил поединок на своем знаменитом историческом полотне и замечательный художник Николай Рерих.

Александр Ярославич направлял коня на уже близкого к нему Биргера. Тот выделялся среди рыцарей богатством боевого убранства, властным взором. И тем, что его все слушались. Биргер без слов понял действия русского «ярла» в чешуйчатой броне как вызов на поединок и громко крикнул своим телохранителям, заслонявшим его со всех сторон:

— Посторонитесь! Русский ярл хочет испробовать моего копья!

Шведский «королевич» оказался вне кольца своих людей. Он видел, что и княжеские дружинники освободили место для схватки двух «знатных» поединщиков. Но если новгородский князь эту славу получил на «игрушках» при дворе своего отца, то его противник был старше возрастом и прошел с честью не один рыцарский турнир (хотя там бились тупыми копьями, не нанося повторного удара и не добивая поверженного на землю противника).

Русские витязи почти никогда не носили шлемов с забралами, как это было принято у европейского рыцарства. Они оставляли обычно лицо и часто глаза неприкрытыми. Только вертикальная стальная стрелка предохраняла лицо от удара мечом или копьем. В рукопашной схватке это давало преимущество, воин лучше видел поле боя и своего противника. Но, с другой стороны, лицо его оказывалось почти незащищенным. Именно в таком «стрельчатом» шлеме бился на невских берегах и князь Александр Ярославич.

Ни биргеровские телохранители, ни ближние княжеские дружинники не стали мешать поединку своих вождей. Они несколько потеснили сражавшихся, и перед златоверхим шатром предводителей морского ледунга образовался неровный круг истоптанной луговой земли. Он был вполне достаточен для того, чтобы два конных поединщика могли накоротке разогнать коней для столкновения друг с другом.

И князь, и ярл дали шпоры храпевшим коням. Опустив тяжелые копья на уровень груди, они ринулись вперед. Сшибка всадников получилась внешне красивой, вызвав крики «зрителей». Удачно отбив удар вражеского копья щитом, Александр Ярославич в последнюю секунду подправил направление удара своего копья. И метко поразил стальным наконечником смотровую щель опущенного забрала шлема противника.

Хотя шлем не раскололся в месте удара, острие стального наконечника впилось в лицо «королевича». Кровь стала заливать ему глаза. Биргер пошатнулся, выронил из рук ставшее бесполезным копье, но в седле удержался, упав головой на шею лошади. Продолжать поединок он уже не мог.

В следующие мгновения случилось то, что и должно было случиться. Оруженосцы и слуги Биргера не дали русскому князю повторить удар занесенного копья, который на этот раз мог оказаться смертельным для их хозяина. Телохранители в едином порыве отбили у русских раненого королевского зятя, а рыцари-крестоносцы вновь сомкнули строй у златоверхого шатра. Викинг из рода Фолькунгов оказался за их спиной, как за каменной горой. У шатра снова засверкали и зазвенели мечи, замелькали копья и топоры.

Биргера, едва державшегося на ногах, поспешили увести на флагманский шнек. Там королевский лекарь, бросив других раненых, торопливо принялся за его врачевание. Рана смертельной не оказалась, но о возвращении на поле боя речь уже не шла. Лекарь приказал слугам своего знатного пациента:

— Снимайте с него доспехи и несите в каюту. Бережно несите, не потревожьте рану...

Так морской ледунг короля Швеции остался без опытного предводителя, проигравшего рыцарский поединок в безвестном пустынном месте на берегу реки Невы, на пути «из варяг в греки». Ни ярл Ульф Фаси, ни облаченные в стальные доспехи католические епископы не смогли заменить его в битве. Даже епископ Томас не заявил о себе, хотя претендовал в том крестовом походе на многое.

Это стало доказательством того, о чем умолчали летописцы, бывшие в «неведении» в том, кто же был старший воевода в королевской рати. Из двух двоюродных братьев главным военачальником бесспорно был именно Биргер. По крайней мере он оказался тем военным вождем, кого все слушались в походном стане с начала сечи.

Зять короля Эрика «Картавого» покинул поле брани не в одиночестве. Знаменосцы, видя опасность, поспешили вслед за Биргером, унося с собой королевское желтое знамя с тремя изображенными на нем коронами. Нет, они не спасали воинскую святыню — они выходили из боя самочинно, то есть бежали на флагманский шнек в суматохе схватки без должной на то команды.

Вид «уплывающего» с Бугров стяга подействовал на шведов удручающе. Теперь там выше всех трепетало на ветру знамя ярла русичей. А крестовые флаги рыцарских и монашьих «копий» то там, то здесь падали на землю. В отличие от новгородского войска крестоносцы были известны обилием знамен в своих рядах: каждый рыцарь имел право на флаг с изображением родового герба. Или на худой конец — с «немецким» крестом.

Безвестный русский летописец, сражавшийся в тот день простым ратником, так описал для истории поединок новгородского князя и полководца шведского короля:

«...Изби множество бещисленно их, и самому королевичи възложити печать на лице острым своим копием».

О тяжелом ранении вражеского «королевича» княжеским копьем упоминает древнейшая из сохранившихся целиком русских летописей — Лаврентьевская, датированная 1377 годом. Тяжесть полученного ранения определяется тем, что Биргер оказался не в состоянии продолжать поединок и был «выбит» из боя. Больше его нога никогда не ступала ни на невский берег, ни вообще на русскую землю.

Можно сказать, что на Руси крестоносный завоеватель, поддерживаемый Папой Римским Григорием IX, отвоевался раз и навсегда. Но собственную жизнь для своей действительно великой судьбы в истории Шведского королевства он сохранил.

Последующие русские летописи (не первые) говорят о мече, которым новгородский князь поразил лицо Биргера, голова которого была защищена шлемом с забралом. Но во всех известных случаях описания этой сцены из Невской битвы речь идет о конном поединке шведского и русского полководцев. Расхождение только в названии оружия, которым сразились поединщики. Выбирать его им не приходилось — они сразились тем, что было у них в руках. Меч же мог появиться только в том случае, если они в схватке уже лишились копий.

Летописец, описавший битву на невских берегах (некоторые исследователи считают — со слов самого князя Александра Ярославича), говорит о ней как о на редкость ожесточенной и бескомпромиссной, «сече злой». Свалка в атакованном вражеском лагере не была долгой. В противном случае летописцы бы сообщили о более значительных потерях с русской стороны. Однако таких сведений нет.

Битва продолжилась и после поединка двух военных вождей. Крестоносцы могли отступать только в одном направлении, теснимые сразу с трех сторон. По всему шведскому лагерю разносились боевые кличи новгородцев. Они раз за разом «купно» кидались на врага с известными возгласами:

— За правду новагородскую!

— За Святую Софию!

— Бей ворогов!..

В ответ неслись не менее яростные и призывные боевые кличи «свеев», хорошо знакомые на Руси.

Имя скандинавского бога войны Одина привычно окрыляло потомков викингов. Накал рукопашной не стихал. Крестоносцы, сумев все-таки кое-как сомкнуть свои ряды, с боем отступали, пятясь к речному берегу, к спасительным шнекам. Общая картина битвы «разорвалась»: схватки велись уже отдельными группами людей, конных и пеших, которые теснились в своем большинстве уже у самой береговой черты, а порой и под высокими бортами шнеков.

Видя это, на «свейских» судах, стоявших корма к корме, встали в готовности гребные команды. Они могли в любую минуту оттолкнуться длинными веслами, словно шестами, от негостеприимного чужого берега и отойти от него на дальность полета стрелы. На некоторых судах, без команды на то, поднимали на всякий случай якоря. Но сходни нигде не поднимали и не сбрасывали в воду. На носу и корме с длинными шестами, упертыми в берег, молчаливо стояли матросы. Они были готовы сразу же оттолкнуться от берега.

Новгородские ратники яростно усиливали натиск на врага, который теперь только отходил назад, защищаясь умело и упорно. В королевском войске уже не чувствовалось недавней неразберихи: шведы оправились от внезапного нападения и теперь бились привычно и храбро. По всему полю русские воины видели на самом взгорье блестевший на солнце княжеский стяг: Александр Ярославич продолжал биться в первых рядах переяславских дружинников.

Шведский лагерь в единый час изменил свой образ. Много шатров было повалено, не дымили сотни костров, совсем мало реяло над полем битвы королевских знамен и рыцарских значков. То там, то здесь одиноко стояли кони, лишившиеся рыцарей. Раненые лошади с громким ржаньем носились по луговине.

Летописец, оставшийся безымянным для исторической памяти Отечества, ближний дружинник Александра Ярославича Невского, напишет его «Житие». В нем он расскажет о подвигах, которые совершили русские витязи в той памятной битве. Скажет немногословно, что все «вой» бились мужественно в тот день на поле брани, но особенно отличились шесть храбрых мужей новгородской рати.

«Проявили себя шесть храбрых, как он, мужей из полка Александра...»

Первый из них, переяславский дружинник (из ближней, старшей дружины, будущий боярин) Гаврила Олексич, не только отличился в «злой сече». Когда раненого в поединке Биргера защитили рыцари, слуги понесли своего хозяина на флагманский шнек. Но спасали в те минуты жизнь не только королевского зятя. Таким же образом из боя «вынесли» и знатного шведского епископа, который с помощью своих людей пытался вырваться из гущи рукопашной свалки.

Видя такое бегство «свейских людей именитых», Гаврила Олексич на своем коне сумел по широким корабельным сходням въехать на палубу флагманского шнека морского ледунга. Шведы не смогли помешать ему это сделать, и русский воин оказался первым, кто сумел ворваться на вражеское судно, стоявшее у берега.

На палубе шнека, на котором прибыли ярл Ульф Фаси и «королевич» Биргер, произошел беспримерный бой одинокого конного витязя с целой толпой крестоносцев. Оруженосцам, слугам и корабельщикам удалось отстоять Биргера и католического «бискупа» от меча княжеского дружинника. Схватка закончилась тем, что шведам удалось сбросить Гаврилу Олексича вместе с конем в воду.

Тот эпизод из Невской битвы в летописях является едва ли не самым живописным. Скорее всего это было от необычности и яркости совершенного воинского подвига:

«Гаврила Олексич... наскочив на шнеку и видя королевича мчаща под руку. И изъеха на коне по доске до самого корабля. И свергоша его с конем с доски в море. Божею волею от тех изыде неврежден...»

Смельчак из города Переяславля-Залесского сумел под обстрелом из арбалетов счастливо выбраться из невской воды на берег. Там он с мечом в руках опять ринулся в самую гущу «злой сечи». Летописец сообщает о том, что Гаврила Олексич тут же схватился со «свейским воеводой Спиридонием», пытавшимся собрать вокруг себя рыцарей-крестоносцев. Но княжеский дружинник насмерть поразил его своим мечом:

— Не ходи, бискуп, на Русь! Не ходи!..

Возможно, что летописец ошибался, называя сраженного мечом переяславца знатного завоевателя-иноземца «воеводой Спиридонием». Потом по Новгороду ходили слухи, что был убит не просто королевский военачальник, а большой в звании епископ в рыцарских доспехах, который вознамерился в битве «заступить» на место ярла Ульфа Фаси или раненого «королевича» Биргера.

Гавриле Олексичу в отечественной истории была уготовлена славная судьба. Герой Невской (Ижорской) битвы стал родоначальником многих славных русских фамилий, в том числе и Пушкиных. Поэт Александр Сергеевич Пушкин в своей «Родословной» с гордостью писал:

«Мой предок Рача (Ратша) мышцей бранной святому Невскому служил...»

Второй летописный герой-новгородец, по имени Сбыслав Якунович, сражался в «злой сече» рядом с князем Александром Ярославичем. Он отважно, «не имея страха в сердце», нападал на чужеземцев с одним только боевым топором — секирой — в руках и сумел поразить несколько вражеских воинов. Окованная железом секира витязя крушила не только вражеские копья и мечи, но даже щиты рыцарей и их стальные доспехи.

Не было, пожалуй, в сече более яростного бойца, чем Сбыслав Якунович. Одним ударом секиры он выбивал из рук врага меч или прорубал его щит. Не один рыцарь пытался схватиться с ним, но пал от страшных по силе ударов боевого топора. Пройдет четыре с небольшим столетия, и секира, превращенная в бердыш, станет обязательным оружием стрелецких приказов (полков) русского царя Ивана IV Грозного.

Сбыслав Якунович происходил родом из древнего боярского рода с Прусской улицы. Он был сыном новгородского тысяцкого Якуна, человека, оставившего заметный след в истории вольного города, если судить по летописям и берестяным грамотам. Летописец скажет об этом именитом герое скупо:

«Си такоже наехав многажды, бияшеся единыи топором, не имея страха в сердце».

Такая похвала летописца говорит о воинской доблести. Зная свою недюжинную силушку, боярский сын в битве «многажды» устремлялся туда, где «свей» сбивались в строй. Сбыслав Якунович рубил направо и налево секирой, расчищая путь своим товарищам, которые шли за ним не отставая...

Третий герой Невской битвы, Яков Полочанин, был дружинником у князя Брячеслава из города Полоцка. Он лишь недавно приехал в город на Волхове вместе с «двором» молодой княгини. На новом месте княжеской службы стал ловчим у новгородского правителя. Ему ничего не стоило выйти с рогатиной один на один с поднятым из берлоги медведем, с топором встретиться на лесной тропе с диким вепрем. И воином он был отменным.

В сражении Яков Полочанин заслужил похвалу из уст самого Александра Ярославича за то, что бесстрашно напал на целый отряд шведов и, как образно заметил летописец, «мужествовал много». То есть бился на славу один со многими, пока не подоспела подмога. Сражался ловчий рядом с князем, прикрывая того от коварных ударов.

Его поступки не были какими-то отчаянными шагами на поле брани. Княжеский ловчий из города Полоцка был известен как победитель во многих рукопашных схватках как в «чистом поле», так и на турнирах-«игрушках». Боевой опыт он получил в частых столкновениях с литовцами дружины князя Брячеслава...

Четвертый герой, новгородский богатырь Миша, в битве начальствовал над пешей ратью ополченцев вольного города. Он не только отважно бился в первых рядах своих воинов-земляков, но и увлекал их личным примером. Ратники из людей незнатных упорно пробивались к златоверхому шатру «королевских воевод» на взгорье вдоль речного берега, отрезая рыцарей-крестоносцев от шнеков. Они бились и на «сухом месте», и стоя по колено в невской воде.

Среди своих бойцов Миша был едва ли не единственным человеком знатного рода. Он станет родоначальником одной из самых могущественных посаднических династий вольного города — Мишаничей. Редкий боярин с такой верностью служил правителю Александру Ярославичу, как этот новгородец, чей голос гремел и на вечевых сходах, и на поле брани.

Полтысячи городских ополченцев в Невской битве сделали с виду незаметную, но много значащую боевую работу. Они отсекли немалую часть корабельщиков, не позволив им сойти на берег и прийти на помощь рыцарям. Видя русичей у бортов шнеков, команды озабочивались только тем, чтобы отстоять свои суда, не позволить атакующим дырявить их борта ударами топоров.

Пешей новгородской дружине удалось с боем захватить три неприятельских судна. Бывших там корабельщиков и воинов «пешцы» или поразили, или сбросили за борт. Новгородцы прорубили топорами и секирами борта шнеков и потопили их в реке. В ходе битвы такой эпизод стал большой удачей. И на удивление приметной для сражавшихся сторон. Когда первый из шнеков, покачивая мачтами, стал погружаться в невские воды, шведы даже забыли свой боевой клич «Один!».

Пробиваясь дальше, ополченцы-новгородцы, ведомые Мишей, рубили и сбрасывали сходни и мостки со шнеков, отбиваясь одновременно от корабельщиков и рыцарей, которые нападали на пешую дружину с двух сторон. Стремясь «навредить» вражеской флотилии, «пешцы» наводили тем самым страх на крестоносцев, которые видели для себя смертельную угрозу в том, что русичи отрезают их от корабельной стоянки. И самое главное — губят их суда, бесценное достояние «корабельных округов» Шведского королевства...

Пятый храбрец, увековеченный в истории летописцем, по имени Савва был из числа «молодых» княжеских дружинников, переяславцем. По всем канонам воинской славы он совершил в битве подлинный подвиг. Он в числе первых прорвался в самый центр вражеского стана на Буграх, пробился к златоверхому шатру и подрубил его опорный столб. Вид валившегося на землю шатра вызвал восторженные возгласы русских воинов и крики отчаяния в рядах противной стороны. Летописец отмечал в «Житии»:

«Пятый из молодых его (дружинников князя) по имени Савва. Сии наехав на шатер великий и златоверхий, подсече столи шатерный. И полки Александрове видеша падение шатра и възрадовашася».

Падение златоверхого шатра у всех на виду вызвало замешательство в рядах королевского воинства. То была действительно переломная минута в ходе Невской битвы: на землю рухнул символ лагеря королевского войска, к которому все время стоянки у устья Ижоры были прикованы взгляды крестоносцев. Новгородская рать еще больше усилила свой натиск на рыцарские отряды. По рядам бившихся новгородцев вновь понеслись торжествующие боевые кличи:

— За Русь!..

— За Святую Софию!..

Под эти возгласы русичи продолжали теснить шведов к речному берегу. Незваным пришельцам из-за Варяжского моря приходилось уже совсем туго...

Наконец, шестой из героев Невской битвы, отмеченный в летописи, княжеский слуга (и воин одновременно) по имени Ратмир сражался пешим. Он был выходцем из простых людей, не состоял во «дворе». Окруженный рыцарями — «обступили враги его многие» — Ратмир яростно и упорно отбивался. Получив множество ран, мужественный воин пал смертью храбрых на поле брани. Свидетелем его подвига стал и Александр Ярославич.

Ратмира вынесли из сечи еще живым, не дав врагам добить его, когда воин, уже не стоя на ногах, опустился на одно колено и так отбивался мечом от наседавших «свеев». В последний миг он, собравшись с силами, приподнял окровавленную голову и посмотрел туда, где бился всадник в красном княжеском плаще. Переяславец прошептал заветное для себя и других слово:

— Побеждаем...

О подвигах этих шести героев Невской битвы летописец рассказал потомкам в «Повести о житии Александра Невского», бесценном историческом труде и литературном памятнике Древней Руси. Благодаря стараниям «самовидца» та битва не осталась безымянной, что случалась в летописях нечасто.

Отличились, разумеется, не только Гаврила Олексич и Сбыслав Якунович, Яков Полочанин и Миша, Савва и Ратмир. Подвиг был совершен всей новгородской ратью, в нее входили переяславцы и ладожане, которые в тот памятный июльский день не только отстояли невское побережье Отечества, но и сокрушили Первый крестовый поход на Новгородскую Русь. История, к сожалению, не сохранила многих имен. Они остались для потомков просто безвестными «победителями».

...Несмотря на свое численное превосходство, рыцари-крестоносцы продолжали шаг за шагом отступать к речному берегу, к стоявшим там шнекам. Они все еще надеялись на более решительную помощь корабельщиков и тех пеших королевских ополченцев, которые в то утро оказались на бортах судов. Однако многие из них не спешили оказаться на твердой земле, чтобы там сражаться с русичами. Говоря иначе, немного в корабельных экипажах оказалось воинов, пожелавших на суше рисковать собственной жизнью.

Была тому и другая причина: все помыслы пешей русской дружины состояли в захвате шнеков и их уничтожении. Поступок бесстрашного Гаврилы Олексича, в одиночку учинившего бой на флагманском судне, подтверждал это без лишних слов. Поэтому экипажи мореходов озаботились тем, как спасти в битве шнеки, которые только и могли помочь им уйти назад к родным берегам. В крови потомков викингов текла подлинная любовь к своим кораблям.

Вскоре «злая сеча» из походного стана переместилась на речной берег. Теперь лучники и стрелки из арбалетов обстреливали друг друга с берега и со шнеков. По ходу битвы чувствовалось, что она подходит к концу. Королевским войском уже никто не командовал: где-то «потерялся» Ульф Фаси, незаметны были епископы. Ярл «нашелся» на флагманском судне, к которому с трудом пробился с телохранителями. Рыцари думали теперь только о том, как бы укрыться на спасительных шнеках.

Клич «Один!» уже не звучал над Невой. Река же равнодушно несла могучие воды мимо Бугров в Финский залив. Битвой в ижорских лесах были потревожены только птицы, гнездившиеся в прибрежных местах...

Натиск русских конных дружин, ранение в самом начале битвы «королевича» Биргера, гибель многих известных рыцарей и епископов, затопление первых шнеков в конце концов привели к тому, что в рядах шведов началась паника. Не выдержав накала боя, крестоносцы стали поспешно взбираться по сходням на суда, унося с собой убитых знатных воинов. О телах простых никто не заботился.

Теперь со шнеков отстреливались из арбалетов, стараясь сдерживать атакующих новгородцев, чтобы те не смогли ворваться по сходням на палубы. Мореходы стояли в готовности к отходу от берега, разобрав весла и шесты, чтобы по первой команде оттолкнуться от берега, перерубив якорные канаты. Сходни сбрасывались в воду.

Утомленный битвой ярл Ульф Фаси заблаговременно оказался на флагманском шнеке. Первым делом спросил судового капитана, сразу же вставшего рядом с ним:

— Как Биргер? Как его рана?

— Биргер внизу, в моей каюте, мой ярл. Рана для жизни неопасна, хотя потеряно много крови.

— Передай лекарю, что король Эрик прикажет содрать с него три шкуры, если муж его любимой сестры не дотянет до Стокгольма.

— Будет сделано, мой ярл. Что еще прикажете?

Ульф Фаси молчал. С высокой кормы шнека он взирал на то, что творилось на берегу. Там завершалась битва, так внезапно начавшаяся перед обедом. Шведов — рыцарей и их воинов — оставалось все меньше. Они теснились к сходням спасительных судов. Весь походный лагерь уже находился в руках русских. Лежал на земле Ульфа Фаси с Биргером шатер, в котором находилось их походное имущество с вещами, которыми они очень дорожили, как родовыми реликвиями.

Ярл на мгновенье вознес глаза к небу, моля Всевышнего и Одина о том, чтобы потери в людях и шнеках оказались малы, чтобы по весне будущего года собрать в королевстве новый морской ледунг. Тогда можно с новым напутствием Папы Римского повторить поход на язычников в земли новгородские. Мысли прервала стрела, которая пропела над кормой.

Ульф Фаси поправил шлем и еще раз посмотрел на поле битвы. Увы, на нем теперь шли только отдельные схватки. Пора было уходить от берега. Иначе атакующие русичи с топорами и секирами могли оказаться около бортов кораблей. Ярл приказал капитану:

— Трубачу подать сигнал об отходе от берега. Пусть рубят канаты якорей.

Мореход поспешил на корму. Ульф Фаси, уже не сдерживая кипевшей в нем ярости, закричал вслед:

— Поторапливайся!..

С кормы было видно, что отданная команда запаздывала. Несколько шнеков уже выходили на середину Невы. Когда прозвучал сигнал трубы, в движение пришла вся корабельная армада: экипажи вовсю работали веслами, стараясь отойти от места битвы на безопасное удаление — дальность полета стрелы. Люди на верхней палубе, прикрываясь щитами, пускали стрелы в сторону берега. С Бугров летели ответные стрелы.

Шнеки остановились, только выйдя на середину Невы. Там они стали составлять строй кильватера. Но было заметно, что крестоносное воинство не торопится уйти восвояси: такого решения ярл Ульф Фаси еще не принял, затворившись в каюте, где на медвежьей шкуре лежал раненый Биргер. Разговор вели с глазу на глаз:

— Биргер, мы разбиты.

— Мы позволили себя одолеть этим язычникам?

— Не мы позволили. Хольмградцы это сделали за нас. Сегодня слава оказалась в их руках. Один от нас с тобой отвернулся.

— Многих воинов мы потеряли? Рыцарей?

— Пока не знаю. Могу сказать только, что не все отцы-епископы вернутся в свои владения. Что скажет Папа Римский?

— Рим далеко. Стокгольм с королем Эриком — рядом.

— «Картавый» правит не королевской силой. Мы, ярлы, можем ему повиноваться, а можем и нет.

— Не нам сейчас на него руку подымать, Ульф. Морской ледунг не завоевал эти земли. И нет у него военной добычи.

— Морской ледунг, опираясь на власть короля, можно будет собрать еще раз. Через год или два.

— Шведов трудно будет поднять на войну, которую они перед этим проиграли.

— Биргер, мы проиграли только одну битву, а не весь крестовый поход.

— Ульф, шнек покачивает на воде?

— Я приказал забрать людей с берега и отходить на середину реки.

— Что ты решил делать?

— До утра продержимся на месте. От лагеря отходить не будем. А с восходом солнца решим, как быть дальше. Но здесь на берег нам путь заказан: шатры и кони стали добычей врагов.

— Ты видел их ярла?

— Того, кто ранил тебя копьем?

— Того самого, на вороном коне. Вся дружина вокруг него билась.

— Видел только издали. Похоже, что у них появился правитель с железной рукой...

— Молод он еще для железной руки-то.

— Ты ошибаешься, Биргер. Молодость дает любому ярлу, будь он природным шведом или нет, будущее.

— Какое здесь может быть будущее у русского ярла, если почти вся его земля стала добычей короля Батыя?

— Батый не вечен. А время покажет.

— Все равно этот купеческий город не устоит против нас, Ульф. Вся папская Европа недолюбливает Русь.

— Нам от этого сегодня легче не станет. Ты лежи, а я сейчас пришлю лекаря. И прикажу тебе питье принести. А сам пойду наверх. Надо смотреть, чтобы русичи не напали на шнеки на лодках.

— Ульф, спроси оруженосцев, где мой конь? Ведь меня на шнек уносили на руках.

— Можно не спрашивать. Твой конь, за который ты отдал суму серебра, стал добычей ярла, который напал на нас. Не печалься. Участь моего коня такая же.

— Печалиться не стоит. В Стокгольме получим новых, не дешевле этого. Из королевской конюшни.

— Ты прав. Король Эрик не откажет в такой просьбе своей сестре. Хотя его казна мала.

— Она стала еще меньше. Ты же знаешь, столько серебра ушло на морской ледунг.

— Много. А военной добычи на шнеках нет.

— Она будет, Ульф. Но в новом походе на Русь. А недовольным надо пригрозить суровой карой Одина.

— Тот новый поход если и соберется, Биргер, то уже без меня. У меня голова до сих пор гудит после удара русского дротика в мой шлем.

— Считай, что тебе повезло, брат. Дротики метать русичи умеют. Не хуже нас...

Ярл Ульф Фаси и добрая половина королевских рыцарей ночь провела не сомкнув глаз, не говоря уже о корабельщиках. Реку вокруг себя освещали факелами в опасении появления новгородцев. Но судовая рать тех была далеко, перекрывая Неву со стороны Ладожского озера. А со стороны оставленного походного лагеря нападения не могло быть: брошенных при бегстве лодок там почти не было.

В конце битвы не всем уцелевшим королевским воинам удалось оказаться на палубах шнеков. Часть их в бегстве от конных новгородских ратников бросалась в тихие воды речки Ижоры, чтобы попытаться переплыть ее и найти спасение на противоположном берегу. Однако там в прибрежных зарослях терпеливо сидели с охотничьими луками воины-ижорцы. Старейшина Филипп-Пельгусий наставлял:

— Бить свеев стрелами на воде. На наш берег не пускать. Так сказал мне князь Александр...

Ижорцы выцеливали плывущих и били их стрелами с калеными наконечниками, ходовым товаром новгородских купцов в Ижорской земле. В водах Ижоры нашли свою бесславную погибель те крестоносцы, которые бежали с поля битвы, не отважившись на то, Чтобы пробиться к шнекам.

На этом и завершилась еще днем 15 июля 1240 года памятная для российской истории Невская битва. Меньшая числом новгородская рать князя Александра Ярославича праздновала победу над неудачными завоевателями из Шведского королевства. Крестоносцы оказались разбитыми наголову. Русский ратоборец не скрывал своей радости:

— Слава вам, вой. Слава от Новагорода, от всей земли Русской!

В ответ на эти слова переяславцы, новгородцы и ладожане отвечали:

— И тебе слава, Ярославич! Ты победитель королевских людей, дал славу Новагороду...

— Слава тебе, Господи...

Сам князь-победитель, побывав в самых жарких местах битвы и «лидером» переяславской дружины, и поединщиком с Биргером, остался цел и невредим. Казалось, что Бог и судьба хранили ратоборца для подвигов будущего. В него метали стрелы, летели сулицы-дротики, метились копьем и мечом, замахивались топором и палицей. Но ни одной даже самой малой раны не получил он, ни одной царапины на неприкрытом сталью лице. Хотя ссадин и ушибов было предостаточно. Выручали мгновенная реакция на опасность, воинская выучка, добрые переяславские доспехи, ближние дружинники-телохранители.

Не пал и верный конь. Хотя истории известно множество случаев, когда в больших битвах военные вожди пересаживались на чужих коней, потеряв своих. Порой по таким сведениям исследователи судят о ярости сражений.

...Страшная усталость с окончанием битвы обрушилась на ее участников. Александр Ярославич ощущал ее всем своим существом — телом, мыслями, чувствами, желаниями. Хотелось лечь на истоптанную землю прямо у ног коня и отдохнуть, закрыв глаза и расслабив уставшие, словно одеревеневшие мышцы. Подумалось о важном:

«Вернемся в Новагород, поставлю в храме Святой Софии самую большую свечу, что найдется на торгу. Из светлого воска. Обязательно из суздальского».

Однако расслабляться не приходилось. Армада вражеских кораблей покачивалась на середине Невы, стараясь поближе держаться к противоположному, северному берегу. На шнеках парусов не ставили, не собираясь никуда уходить. Поглядывая на вражескую флотилию с Бугров из-под ладони — солнце еще слепило глаза, — князь Александр Ярославич приказал воеводам:

— Позаботьтесь о раненых. Соберите оружие свейское, чтобы здесь брошенного железа не оказалось. Все кузнецам Новагорода сгодится. Соберите коней на лугу.

— Уже собраны, княже. Вой в шатрах добычу добирают.

— Пельгусию передайте, чтоб бдел со своими реку. Свей, как видите, уходить пока за море не собираются. Сторожи на горках, по берегу поставьте.

— Уже стоят, княже.

— Дружинам быть в сборе. Думаю, что свей поутру битву продолжить надумают. Сил у них более наших осталось...

На ночлег новгородская рать расположилась в чужих шатрах, благо их оказалось много. Коней не расседлывали, держали рядом. Не таились, разводили костры по надобности, воспользовавшись чужими котлами и припасами. По всему берегу стояли дозорные, которые высматривали силуэты вражеских кораблей: небо было в облаках, сквозь просветы светила полумесяцем луна, серебрившая речную гладь. В такие минуты шнеки хорошо просматривались на водной глади.

Королевская армада в короткой белой ночи оставалась без движения. Выглядела она грозно. С берега было видно, как на корме и носу шнеков горели факелы, в отблесках которых угадывались неподвижно стоявшие или расхаживающие вдоль бортов дозорные. В русских «сторожах» переговаривались:

— Больно много сторожей на свейских лодиях-то.

— Знамо, нас стерегутся. Побили мы их ноне крепко, будет о чем дома рассказывать.

— Рыцари думают, что ночью мы на них в насадах пойдем. Зря думают, наши насады далече отсель стоят.

— Ярославич велел стеречься свеев по берегу.

— Правильно велел. Береженого сегодня Бог бережет...

На шведской флотилии в эту ночь спали далеко не все. Крестоносцы не расставались с оружием, ожидая нападения мореходов-русичей. Спать не давали стоны раненых, вид горящих костров в брошенном лагере. На палубах было много свободного пространства: почти все рыцарские кони стали добычей победителей.

Под утро ярл Ульф Фаси и Биргер уже знали о людских потерях морского ледунга. Они подействовали на них удручающе. На флагманском шнеке собрался военный совет, куда пригласили епископов, предводителей рыцарских отрядов, опытных мореходов, которые вели корабельную армаду в завоевательный поход. На совете решался один-единственный вопрос: что делать в наступающее утро. Старшим по титулу в обсуждении оказался Ульф Фаси:

— Русский ярл овладел корабельной стоянкой и нашим лагерем. Потери в рыцарях большие. Войско короля Эрика хочет знать, продолжать ему битву или возвращаться домой без славы и добычи. Прошу говорить.

— Природным шведам не впервой драться с русичами. Но наши потери велики. И к тому же рыцари почти все остались без коней.

— Если мы вновь подойдем к берегу на новгородской стороне, то нас встретят лучным боем.

— Чтобы высадиться на берег враз и в большом числе — лодок мало. А пристать к самому берегу нам не позволят.

— Мы и так лишились трех шнеков. А сколько бортов нам порубили топорами. Всю ночь конопатим эти прорубы.

— Лодий русичей мы здесь не видели. Рыцари епископств готовы вернуться на берег и победить.

— Надо уходить домой, а то бесчестья будет больше.

— Ветра в паруса все нет и нет. Скоро провиант закончится...

Биргер отмалчивался, время от времени потрагивая повязку на лице. Уж кому-кому, а ему точно приходилось возвращаться в Стокгольм без славы победителя в рыцарском поединке на берегу этой реки. Потому он и был мрачен. Пока от раны, обезобразившей его лицо, не оправится, не быть ему на коне.

Ульф Фаси уловил общее, пусть и не всеми высказанное настроение: поход на Новгородскую Русь провалился. Морской ледунг в первом же сражении оказался разбит, крестоносцы пали духом. В далеком Риме будет отчего печалиться Папе Григорию IX. Биргер молчал, и ярл понял, что решение придется принимать ему, как и держать ответ перед королем Эриком. Выслушав последнего из тех, кто хотел высказаться на военном совете, Ульф Фаси, чуть поразмыслив для виду, сказал:

— Поход против язычников прерываем. Нам нет возможности высаживаться на берег: лодок нет, лагерь занят русичами. Они отбили наших коней. Ветер все эти дни дует только в море, а без него пороги на реке не пройти.

— Что ты хочешь приказать морскому ледунгу, ярл?

— С восходом солнца поднять паруса и возвращаться домой. Шнекам идти прежним строем. Скажите о том своим корабельщикам.

— А как нам быть с язычниками? Ведь мы дали слово крестить их мечом и огнем!

— Сюда мы еще вернемся. И опять с благословения Папы Римского, который отпустит все грехи.

— Сигнал к отплытию кто подаст?

— С моего шнека будет дан. Подъем паруса на нем и станет для всех сигналом к возвращению в королевство...

Под утро королевская флотилия, имея на борту изрядно потрепанное рыцарское крестоносное войско, подняв паруса и подгоняемая попутным течением, взяла курс в сторону Варяжского моря. Ветер наполнял паруса, поэтому веслами можно было и не трудиться. Морской ледунг, собранный королем Эриком Эриксоном «Картавым» для похода на Русь, ни с чем покидал неприветливые берега Невы, Ижорскую землю, пятины Господина Великого Новгорода.

Биргер лежал в своей каюте, болезненно ощущая ушибленной при падении с коня спиной судовую качку. Ему невесело думалось о своей судьбе, которая так удачно складывалась до этого морского похода:

«Неужели эта Нева может стать для меня Селифой императора Фридриха Барбароссы, этого рыцаря-германца? Но я же не утонул в ней, как Рыжебородый!»

«Королевич» хорошо знал перипетии Третьего крестового похода в Священную землю, хотя участником его не был. В самом начале похода одного из венценосных предводителей крестоносного воинства постигла нелепая гибель: при переходе через неглубокую речку Селифу он упал с коня и утонул. Фридрих нашел себе такую совсем не «праведную» для крестоносца смерть на виду у большей части немецкого рыцарства, которым предводительствовал с самого начала похода.

Вину списали на тяжелый рыцарский доспех, в который был облачен германский монарх. И на коварные воды речушки Селифы. По другой, тоже вполне достоверной версии, Фридриху Барбароссе, обладавшему скверным и неуживчивым характером, «помогли» утонуть недовольные им подвластные феодалы из числа интриганов на войне. И такое «природное бедствие» порой случалось среди братьев по кресту и мечу...

Вслед за уходившей в сторону Варяжского моря вражеской флотилией двинулись конные сторожи из переяславских дружинников с проводниками-ижорцами. Князь Александр Ярославич решил и здесь поостеречься: шведы могли схитрить и возвратиться, поймав в паруса западный ветер. Через сутки «сторожи» возвратились.

— Княже, королевские лодии, все до одной, вышли из Невы и ушли в Варяжское море.

— До каких мест вы их стерегли?

— Бдели до места Заячьего острова. А дальше их паруса совсем пропали из вида.

— А что сказали Филиппу-Пельгусию?

— Сказали, чтобы его ижорцы и дальше несли морскую стражу.

— Правильно. Пока Русь слаба, много жаждущих ее добра и земель за морем найдется. Так что надо нам таких гостей стеречься...

Только теперь 20-летний князь-воитель мог свободно вздохнуть. Королевская рать уже не могла возвратиться, вновь войти в Неву. Когда о такой возможной опасности высказался один из воевод, Александр Ярославич заметил:

— Нельзя в одной битве дважды войти в одну и ту же реку. Ни в одной летописи о таком не говорится...

Из истории известно, что разгром шведского крестоносного войска в скоротечной Невской битве был полный. Победа же защитникам земли Новгородской далась по тому времени малой кровью. В сражении, как сообщают летописи, пало всего двадцать русских воинов, правда, раненых оказалось намного больше. Многие из них стали увечными.

Можно говорить, что основная тяжесть сечи легла прежде всего на плечи княжеской переяславской дружины. Тому есть подтверждение: новгородский летописец, написав о двадцати русских мужах, павших в битве, отмечает гибель только четырех новгородцев. Составитель «Жития» Александра Невского, называя шестерых храбрецов сражения, указал лишь на двух новгородцев.

Удивительно одно: новгородских «воев»-ополченцев, павших смертью храбрых на невских берегах, поминали во время церковных служб на родине, в православных храмах больше трех столетий! Это ли не была дань благодарной памяти соотечественников!

Были среди них и совсем простые горожане, как, например, сын новгородского мастера-кожевника Дрочило Нездылов. Смерть в праведном бою уравняла его с ратниками из знатных семей вольного города, сложившими вместе с ним головы на бранном поле. Последних в поминальном синодике именовали уважительно, по отчеству, как при жизни:

— Константин Луготинец!

— Горята Пинещинич!..

Поле битвы 15 июля 1240 года осталось за новгородцами. У берега покачивалось несколько брошенных шведами судов, тех, которым больше всего досталось от топоров пеших ратников Миши. Трофеи собрали быстро: шатры, кони, оружие, котлы для варки пищи, конская сбруя и все прочее, что бросили иноземцы на берегу.

Княжеские «вой», как говорится в летописи, собрали тела знатных рыцарей (по богатству военного убранства), погибших в битве, «наклаша корабля два», и «пустиша их к морю», и «потопиша (они — два шнека) на море». В этом ничего особенного не было: победители всегда с известным почтением относились к павшим на поле брани знатным врагам. Прочих неудачников-завоевателей из числа простых воинов, что навеки остались лежать на невском берегу, «ископавшее яму, вметаша их (шведов) в ню бещисла».

То есть похоронная процедура была совершена по-христиански. Ни одного тела вражьего не было брошено на берегу на растерзание диким зверям и птицам. Последним достались только павшие кони...

Существует историческая версия: шведская флотилия, выждав неподалеку от устья Невы, за Заячьим островом, когда новгородская рать уйдет с поля битвы, возвратилась к Буграм, чтобы отдать почести убитым воинам. Так требовал древний обычай скандинавских викингов. Шведы с опаской сошли на берег и собрали тела убитых крестоносцев, прикрывшись со стороны леса сильным отрядом.

Скорее всего суеверные ярл Ульф Фаси и Биргер решили не озлоблять самого почитаемого варяжского бога — бога войны Одина — «непочтением» к погибшим воинам. Немилость Одина, свирепого, как сама война, могла пасть прежде всего на них, а не на простых воинов морского ледунга.

Простых воинов закопали прямо на берегу, похоронив в братской могиле. Знатных — епископов, рыцарей, их оруженосцев — погрузили на три пустых погребальных шнека, которые по варяжской традиции вывели из Невы в открытое море и потопили в балтийских водах. Погребальный церемониал прошел без сожжения кораблей с телами убитых, как того требовал древний обряд. Ярл об этом сказал:

— В Хольмграде не должны знать о наших истинных потерях.

— А что скажет в своем дворце Один? Не пошлет ли он на нас новых бед? Да еще по пути домой?

— Один видел, как храбро бились сыны викингов. Он нас не осудит за то, что пламя погребальных костров не разгорелось у берегов владений Хольмграда.

— Значит, пустит он их и нас в Валгаллу, в небесное жилище павших викингов, великий ярл?

— Пустит. У Одина в Валгалле хорошо, но нам туда пока рановато...

Но все вышесказанное — только историческая версия. Вероятнее всего, на такой риск, как возвращение на место проигранной битвы в чужой земле, шведы не могли решиться. Если бы такое и могло произойти, то оно стало бы противоречием военной истории...

Новгородцы своих погибших ополченцев, ладожан, дружинников-переяславцев увезли с поля битвы домой. Их похоронили при большом стечении народа на городских кладбищах, под звон колоколов. Того требовала старая традиция людей славянского племени, строго соблюдавшаяся в те времена.

Князь Александр Ярославич покидал невский берег в числе последних, со своей «старшей» дружиной. Ехал в задумчивости, время от времени поворачивая голову назад: ему хотелось видеть то, что скрывалось в туманной дымке вод Варяжского моря.

— Свей ушли восвояси несолоно хлебавши, испив только невской водицы. Уйдут ли так к себе в Ливонию завтра орденские братья?..

Повернувшись к ехавшему рядом, но чуть поотставшему Гавриле Олексичу, весело глядевшему с коня по сторонам, князь спросил:

— Скажи, Гаврила, показались ли тебе свей? Особенно их рыцари?

— Показались, княже.

— Чем же показались?

— Бились изрядно. Мечи у них доброй закалки. Доспехи тож, хотя наша кольчужная рубаха новагородских мастеров получше их панциря, посвободнее. Но дюже жадны свей до чужих земель. В этом их слабость против нашей силы.

— Земля родная всегда помогает.

— Должно быть так, княже. Правда, не помогла она нашим городам и дружинам, когда Батыево войско на Русь пришло. Не гневись, Ярославич, на своего воя за верное слово.

— Не сержусь. Самому больно, как подумаю. Господь тогда отвернулся от нашего оружия.

— А на Неве, княже, Бог помог нам.

— Он был за нас. Как и святая София. Только думается мне сейчас о другом, мой верный Олексич.

— Скажи, о чем?

— Готские гости сказывали мне, что Папа в Риме не успокоится, пока Новагород да Псков не покрестит своим римским крестом.

— Значит, ждать нам ливонцев? Когда?

— Трудно сказать, Гаврила. Но только не этим летом. Орден должен крепко подумать после нашей нынешней битвы со свеями.

— Немецких риторей я видал. Пойдут они на нас верно.

— Пойдут. Только когда и куда. Вот что мне важно знать. Тогда легче будет нам с тобой. И вольному граду тож...

Новгородская рать неспешно, в победном настроении возвращалась в вольный город. Только теперь она шла не кружным путем, вдоль Волхова, а прямым, пройдя на юг по ижорским лесам. В пути князя Александра Ярославича догнали гонцы от старейшины Пельгусия с вестями от «морской стражи»:

— Пельгусий послал нас сказать, княже, что три свейских лодии потопились близ устья Невы.

— Откуда они пришли к реке?

— Ветром пригнало из моря. Шторм весь день вчера силен был. Вот и пригнало их к Неве.

— Откуда вы признали те лодии за свейские? Может быть, это ганзейские купцы, что шли в Новагород?

— Волны выбросили на берег, на речные острова много тел утопших. Свейских воинских людей. По одеже видно, что не купцы. Многие с ранами вчерашними.

— Доброе слово вам за принесенную весть. И старейшине вашему Филиппу про то передайте...

Так от морских стражников-ижорцев князю стало известно, что вражеской флотилии морская непогода нанесла заметный урон. Для истории осталось полной загадкой, что это были за шнеки. Возможно, это были не сожженные или не сгоревшие до конца погребальные суда. Или шнеки, которые потерпели кораблекрушение во время шторма в Финском заливе из-за недостатка матросов. Многие гребцы, даже не участвовавшие в «злой сече», были «уязвлены», то есть поранены стрелами русичей. Поэтому они или не могли сидеть на веслах, или работали ими вполсилы.

Разбираться в том действительно сложно, поскольку сведения в шведских источниках скромны. Нет достоверных сведений о составе морского ледунга 1240 года и о количестве шнеков, которые возвратились в свои «корабельные округа». Скупы и строки русских летописей, дошедшие до нас.

...Невская битва по своим масштабам не превосходила другие столкновения между вольным городом и Шведским королевством или немцами Ливонии, которые велись за обладание Ижорской землей и устьем Невы, других новгородских земель-пятин. К примеру, битва под Раковором в 1268 году между русским войском и рыцарями Тевтонского ордена или штурм шведской крепости Ландскроны в 1300—1301 годах выглядят в истории более масштабными военными предприятиями.

Значение Невской битвы заключалось в ином. Это была первая блистательная победа русского оружия после испепеляющего Батыева нашествия на Русь и превращения ее удельных княжеств в данников Золотой Орды. Победа молодого ратоборца Александра Ярославича во многом позволила Руси сохранить свою государственность, самосознание и православную христианскую веру.

Поэтому неудивительно, что образ святого благоверного князя Александра Невского, по выражению известного отечественного философа П.А. Флоренского, приобрел самостоятельное значение в российской истории. Невская битва для Русской земли имела судьбоносное значение.

Мнение исследователей судьбы Российского государства на редкость единодушно: значение победной битвы на берегах Невы для Русской земли огромно. Ее историческое величие оценили и современники, и последующие поколения соотечественников. И, что самое главное для тех горьких на Руси лет, оценил простой люд.

В Невской битве ярко раскрылся полководческий талант молодого новгородского князя Александра Ярославича. Только одна эта победа поставила ратоборца в ряд с такими прославленными воителями Древней Руси, какими были князья Святослав, Игорь, Владимир Мономах, Мстислав Удалой, Даниил Галицкий, Ярослав Мудрый, Всеволод Большое Гнездо, Ярослав Всеволодович...

Русская рать разгромила морской ледунг Шведского королевства заведомо меньшими силами. Быстрый сбор ополчения вольного города, четкая организация походного движения, внезапность хорошо обдуманного удара по вражескому лагерю, наконец, доблесть княжеских «воев» и полководческий дар Александра Ярославича «даровали» Руси знатную победу над рыцарским войском крестоносцев.

Победа в Невской битве решительно отсекла одну жадную руку, тянувшуюся к свободной Новгородской земле. Эта рука теперь уже не могла прийти на помощь другой, не менее алчной, — объединенного Ордена немецких рыцарей. Из крестоносной коалиции, на сколачивание которой Папа Римский Григорий IX потратил столько сил и монет, выпало сильное звено — воинственные феодалы Швеции.

Далеко идущие замыслы шведского рыцарства создать мощный форпост в Ладожской крепости для дальнейшего завоевания обширных новгородских земель, то есть всего Русского Севера, потерпели полный и вполне закономерный крах. Карту Руси тогда перекроить на свой лад организаторам и исполнителям Первого крестового похода не удалось.

Шведским крестоносцам и их королю Эрику «Картавому» не пришлось и повторить «подвиг» своих немецких и датских собратьев в Прибалтике. Тем, среди прочего, удалось захватить древнее поселение эстов Динданисе (Ревель, ныне Таллин) и город Юрьев (Дерпт, ныне Тарту), превратив их в свой оплот для окончательного покорения населения Эстляндии.

Битвой на Неве, по сути дела, началась растянувшаяся на несколько столетий борьба Руси, а впоследствии государства Российского, со Швецией за сохранение, а затем и возвращение естественного выхода к Балтийскому морю. «Окно в Европу» имело жизненную значимость для экономического развития России, политическую важность для нее во все времена.

После сокрушительного невского поражения Шведское королевство поспешило заключить с вольным городом Новгородом мирный договор. Воинственные доселе «свей» поклялись, что не будут нападать на новгородские пределы. Летописец о том событии запишет:

«...Даст... король свейский на себя письмо и клятву, отнюдь никако не приходити на Русь войною».

Мир между Новгородом и Швецией держался долго, настолько поучительным оказался для чужестранцев-завоевателей невский урок.

Древний водный путь славян по рекам Волхову и Неве, по Ладожскому озеру в Варяжское море остался свободным для вольного города. Опасность вторжения с севера, «из-за Варяжского моря» на Русь отодвинулась на многие и многие годы.

...Малиновым перезвоном сотен церковных колоколов встречал древнерусский город на берегах широкого Волхова переяславскую дружину, конных и пеших новгородских ополченцев во главе с князем Александром Ярославичем. А еще раньше перед победителями широко отворились крепостные ворота Ладоги. Народ ликовал, празднуя славную победу на поле брани.

В тот далекий погожий июльский день 1240 года на заполненных людьми улицах и Софийской площади Новгорода Великого слышались восторженные возгласы:

— Слава всем вам!..

— Слава святой Софии!..

— Слава князю Александру Невскому!..

Под этим гордым именем и вошел в мировую ратную летопись великий воитель земли Русской князь Александр Ярославич. Теперь он навсегда стал Александром Невским. Святым благоверным князем. Ратоборцем.

У русских князей были разные прозвища. Чаще всего они получали их по названию стольного града, где правили, — Владимирский, Галицкий, Черниговский, Рязанский, Теребовльский... Иногда прозвище возникало от ярких личных качеств — Мстислав Удалой, Ярослав Мудрый... И даже семейные обстоятельства могли стать основанием для проименования. Князь Всеволод Большое Гнездо был прозван так за многодетную семью, ибо имел двенадцать сыновей и дочерей...

Переяславская дружина проследовала через ликовавший город к собору Святой Софии. С непокрытой головой Александр Ярославич вошел под его своды и стал на колени перед иконостасом. Когда все вокруг затихли, он срывающимся голосом громко воздал благодарность Господу Богу:

— «Благодарю Тебя, Владыко преблагий, славлю пресвятое имя Твое, яко не оставил мя еси раба Твоего и от враг наших избавил ны еси. Тии спяти быша и падоша, мы возстахом и исправихомся!..»

Притихшие люди, набившиеся в собор, вполголоса повторяли:

— Благодарим тебя, Господи...

Князь Александр Ярославич стал первым древнерусским воителем, получившим прозвище за ратный подвиг. Не просто за подвиг, а за первую в своей жизни победу на поле брани. Она оказалась подлинно с большой буквы. Исторической.

Именно простой люд по достоинству оценил замечательный подвиг князя и на века присвоил ему имя Невский. До наших дней дошли скупые летописные строки:

«Победили их (шведов-крестоносцев. — А.Ш.) на реки на Невы, и от того прозван бысть великий князь Александр Невский».

Народная молва во все времена умела красиво славить любимых героев Отечества. В народных сказаниях и былинах, прошедших сквозь века, есть еще и «Александр — грозные очи», «Александр — грозные плечи» и «Александр непобедимый». Но историческим проименованием князя они, однако, не стали.

В народной песне о славной Невской победе над войском шведских завоевателей поется:

А и было дело на Неве-реке,
На Неве-реке, на большой воде:
Там рубили мы злое воинство...
Уж как бились мы, как рубились мы,
Корабли рубили по досточкам,
Нашу кровь-руду не жалели мы
За великую землю Русскую...
Кто придет на Русь, будет насмерть бит,
Не уступим мы землю Русскую.

Невская битва произошла в тяжелейший 1240 год, когда почти вся Русская земля дымилась пепелищами тысяч сожженных сел и городов. В тот год полчища хана Батыя штурмом взяли и разрушили «матерь русских городов» — древний Киев. Опустошению подверглась вся Южная Русь, через которую конное войско степных завоевателей двинулось в поход на Европу, к «последнему морю».

Уже современники оценили значимость для будущего Отечества Невской битвы. Безвестный летописец, один из авторов «Софийского временника» и певец славы русского православного воинства, рассказывал для потомков:

«...Римляне побеждены и посрамлены! — радостно восклицали новгородцы.

— Не свея, мурмане, сумь и емь — римляне!..»

В конце XIX столетия известный историк М. Хитров так оценит первую победу князя Александра Ярославича Невского:

«Здесь, на берегах Невы, со стороны русских дан был первый славный отпор грозному движению германства и латинства на православный Восток, на святую Русь».

...Ныне место Невской битвы стало для россиян памятным, священным. Здесь стоит поселок (бывшее село) Усть-Ижора, по сути дела ближний пригород Санкт-Петербурга. Еще при Петре Великом его ближайший сподвижник, светлейший князь Ижорский и генералиссимус Меншиков, построил здесь красивую деревянную церковь. Он посвятил ее великому князю Александру Невскому.

В XIX веке церковь сгорела во время сильного пожара в Усть-Ижоре. В 1876 году на ее месте построили каменный православный храм. Но и его не пощадило время.

В 1990 году усть-ижорцы, жители городов Колпина и Санкт-Петербурга потрудились, восстанавливая из руин храм святого и благоверного князя Александра Невского. Он встал снова во всей своей прежней красе на невском берегу, там, где 15 июля 1240 года произошла памятная для россиян битва, сокрушившая Первый крестовый поход на Новгородскую Русь.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница