Поход шведских крестоносцев на Русь

В 1238 году на Руси произошло важное событие. После ухода конных полчищ хана Батыя с русских земель в Дикую степь в Новгород прибыли гонцы от князя киевского Ярослава Всеволодовича. Отец звал сына Александра в сожженный град Владимир на великокняжеский съезд. В присланной грамоте говорилось:

«Приходи, сын, ко мне во Владимир. Стол брата моего Юрия пуст. А свято место пусто не бывает. Сзываю всех князей в стольный град...»

Александр Ярославич во главе дружины переяславцев поспешил в путь:

— Стол великокняжеский не должен уйти в чужие руки. Он должен остаться за Всеволодовичами...

Поскольку великий князь Юрий Всеволодович погиб в сражении на реке Сити и вся его семья была безжалостно убита, великое княжение по праву переходило к другой ветви Рюриковичей. Ближайшей виделась ветвь Ярослава Всеволодовича. У него после смерти старшего, Федора, оставалось шесть сыновей: Александр, Андрей, Константин, Афанасий, Даниил, Михаил, а позднее родился еще и Василий. Это была тяжелая ноша для отца: каждый из его сыновей должен был получить в наследство если не удел, то хотя бы город. То есть обязательно каждый должен был где-то вокняжиться.

Путь новгородского князя лежал с берегов Волхова в выжженный, обезлюдевший и опоганенный степными завоевателями древний Владимир-на-Клязьме. Отец Александра Ярославича собирал в нем уцелевших в битвах с Батыевой ратью удельных князей — потомков Всеволода Большое Гнездо. Предстояло решать, кого выбрать великим князем Владимирским.

Съехавшиеся князья назвали энергичного и авторитетного Ярослава Всеволодовича. Собственно говоря, спорить с ним было некому. Скорбные дела пришлось вершить сразу же, заняв великокняжеский «стол». Летописец сообщал о его трудах так:

«Велики князи... обнови землю Суздальскую и церкви очистив от трупия мертвых, и кости их схоронив, и пришелци утеши, и люди многи събра».

Новый великий князь Владимирский прежде всего позаботился о своем роде: дал в управление брату своему Святославу город Суздаль, а другому брату, Ивану, — город Стародуб. На княжении в Новгороде Великом оставался старший сын-наследник Александр. Ему отцом было сказано на прощание:

— Новагород твой. Береги его. Если уйдешь с тамошнего стола — знай, больше у меня удела для тебя нет. И кто знает, появится ли...

— А как братья мои?

— Они еще отроки. Только Андрей готов вокняжиться, но пока дать ему ничего не могу. А о младших, чует мое сердце, позаботиться придется тебе, Александр.

— Придет время, отче, буду братьям за тебя. Обещаю как перед образом.

— Верю в тебя. Помни о роде нашем.

— Отче, степной хан прислал к тебе своего вельможу. Что он хочет от Руси, им погромленной?

— Требует дани со всех княжеств. Большой дани — серебром, пушниной, людьми. Грозит снова пойти на нас, коли мы не подчинимся его воле.

— А ты что ответствовал ему?

— Посла одарил соболями и куницами, напоил медом стоялым. Хану Батыю просил сказать с поклоном, что Русь дань ему даст сполна.

— Но...

— Никаких «но», сынок. В княжеских дружинах людей осталось мало. Посмотри на наши города — стены или проломлены, или пожжены. Народу тьма пропала.

— Значит, мы стали все данниками степняков?

— Нет, не все. Новагород — вольный, Псков — вольный. Полоцкое княжество, смоляне устояли.

— Немного же свободных земель осталось. Полоцк к Литве тянется.

— Придет время, вернется он к Руси.

— А как степняки свою страну назвали?

— Золотой Ордой.

— Орда — ясно. Но почему Золотая?

— Я спрашивал о том посла. Он сказал, что когда ханскую юрту ставят на новом пастбище, то перед ней вывешивают со всех сторон огромные золотые доски. Они блестят на солнце так, что глаза людям издалека слепят. Монголы и те жмурятся на дворец Батыя.

— Посол с Новагорода, отче, дань не требовал?

— Пока нет. Хан в своих землях еще не разобрался, что к чему.

— Завтра поутру отъезжаю на Волхов, отче. Дай мне совет, как княжить дальше.

— Совет один, сын. Береги ту землю, заботься, чтоб она не оскудела, а была еще сильней. Знаю, зарятся на нее и свей, и литвины, и немцы. Бей их на порубежье, не пускай ни к Новагороду, ни к Пскову. Вот мой тебе наказ.

— Исполню, как сказал, отче. Не дам ослабеть Новагородчине...

Князь Александр Ярославич вновь отправился в Новгород. Отец, умудренный опытом ратоборец и политик, добавил ему владений, выделив разоренные, как и прочие, города Тверь и Дмитров. Отныне на восемнадцатилетнего князя тяжелым бременем легла защита западных русских границ. Военная опасность уже надвигалась.

То, что Русь и ее княжества ослабли, растеряли свои силы, в Европе знали доподлинно. В ту эпоху на слабого соседа торопились идти войной, чтобы самим стать сильнее. Немецкому рыцарству и крестоносцам Швеции казалось, что им по плечу «оторвать» от Русской земли то, что не стало еще завоеванием хана Батыя. А о богатствах купеческого Новгорода и его обширных земель ходили легенды.

Еще до Батыева нашествия на Русь, 12 мая 1237 года Папа Римский Григорий IX утвердил объединение Тевтонского и Ливонского (бывшего Ордена меченосцев) орденов. Теперь магистр Тевтонского ордена стал великим магистром — гроссмейстером, а находившийся в его прямом подчинении магистр Ливонского ордена принял титул магистра края — ландмейстера. Рыцарям-меченосцам пришлось сменить свое прежнее одеяние и облачиться в одежду тевтонов — белую мантию с черным крестом.

Так на южных берегах Балтики появилась мощная военная держава, которая вскоре стала называться Ливонским орденом. С первых дней он получил папское покровительство. Взамен требовалось только одно: обращать «крестом и мечом» в истинную римскую веру «язычников» европейского Севера — литовцев, финнов, карел, ижорцев и иных... И идти на Новгородскую Русь.

В 1238 году воинственно настроенный Папа Римский и великий магистр объединенного рыцарского ордена в Прибалтике подписали «секретный» договор. Он предусматривал организацию военного похода в земли «язычников», входивших в состав Новгородской Руси. Речь шла о крестовом походе в северо-западные русские земли с теми же духовными привилегиями, что Рим давал крестоносцам, идущим в Святую землю — Палестину. Речь шла в первую очередь об отпущении грехов: прошлых, нынешних и будущих:

— Воины креста и меча получат на земле все блага и выгоды. В мире ином — вечное блаженство за труды свои рыцарские против врагов святой церкви — язычников-варваров...

Статьи договора Папы и гроссмейстера Германа фон Зальца свидетельствовали о том, что готовится объединенный поход крестоносного рыцарства. Их силы стали исподволь стягиваться к границам Псковщины и Новгородчины, благо крепких каменных замков на землях эстов и ливов завоеватели настроили много...

Прошел год после ухода из русских земель монголов. В жизни Александра Ярославича произошло важное событие — он женился на дочери полоцкого князя Брячеслава Александре. То был не только брачный, но и политический, военный союз двух княжеских родов.

Полоцкое княжество в те годы значилось в числе сильных удельных владений, успешно отбивавшихся от соседей-«литвинов». К тому же монголы-завоеватели не дошли до него, не разграбили этот кусочек Руси. Но угроза оставалась зримой, и в поисках заступника Полоцкое княжество стало тяготеть к Литве. Великокняжеской Руси на политической сцене уже не было: ее надолго заслонила Золотая Орда.

Жениху исполнилось восемнадцать лет — совсем немало по тем временам и обычаям. Старшего брата Александра — Федора — отец хотел женить в четырнадцать лет. Венчание молодых состоялось в Полоцке, брачную кашу Александр Ярославич с Александрой (в православии принявшей имя Прасковья) ели в Торопце. Свадебный пир с приглашением множества гостей состоялся в Новгороде Великом.

На Руси того времени люди называли свадьбу «вторым земным почетом». Это выражение относилось к свадьбе и удельного князя, и простолюдина. Суть была одна. В описании старинных русских обычаев говорилось следующее:

«Немного дошло до нас памятников, сохранившихся сведений о старых свадьбах русских людей. Но и в этой малости мы видим все величие нашей семейной жизни; и в этих остатках мы узнаем свой родной дух, дух наших предков...»

К свадьбе созывались издалека князья, родственные и союзные. За невестой отправлялся многочисленный «поезд». Когда все сборы и приготовления оканчивались, начинался сам обряд совершения свадьбы.

Прежде всего молодые готовились к свадьбе говением и исповедью, испрашивали благословения у своих родителей:

Не прошу я, батюшка,
Ни злата, ни серебра.
Прошу я, батюшка,
Благословенья твоего...

В день свадьбы собирались все участники торжества: тысяцкий и его жена, дружки, свахи, поезжане, бояре и боярыни, конюший, ясельничий, свечники, каравайники, носильщики с ковром, с подножками и прочие должные люди свадебной церемонии. Бояре «уряжали» людей и, когда все было готово, извещали князя-жениха, который наряжался в это время в своих палатах. Конюший подводил к нему резвога коня-«аргамака», которого был обязан стеречь во время венчания.

В то же время происходили сборы и наряжение в дорогие уборы невесты. При этом волосы не заплетали в косу, а оставляли распущенными по плечам. Затем невеста и боярыни садились за стол. Перед ними стояли различные должностные лица со свечами, караваем и ширинками в ожидании известия от жениха.

Все были при деле: старший дружка жениха резал сыр и перепечу; старший дружка невесты должен был поднести каравай, меньший раздавал дары — ширинки, платки и полотенца, вынизанные жемчугом и шитые золотом и шелками. Путь к храму устилался дорогими тканями и коврами, в храме «возжигали» свечи, а пол устилали хмелем и льном.

По получении известия от жениха к палатам невесты боярин подавал богато убранные сани, и начиналось шествие к храму: свечники и каравайники и другие в дорогих нарядах несли обручальные свечи и святую богоявленскую воду. Священники кропили путь святою водою. Особые сторожа наблюдали порядок среди народа и смотрели, чтобы кто-нибудь не перешел дороги.

При входе в церковь молодых осыпали хмелем.

Венчание князей совершалось обычно архиепископом. После совершения таинства новобрачные, по обычаю того времени, причащались Святых Тайн.

После венчания, оставив новобрачного в церкви на венчальном месте, свахи отводили молодую в трапезную или на паперть. Здесь с ее головы снимался девичий убор, волосы, разделив надвое, заплетали в две косы, которыми окружали голову. Накрыв голову кокошником, покрывали ее фатой и подводили к новобрачному. На другой день свадьбы косу обрезывали при слезах новобрачной.

Затем следовал поезд от венчания, шествие в палаты и пир, или столованье. Свадебный пир назывался княжеским столом. Свадебная комната богато убиралась. Дубовые столы покрывались браными скатертями и устанавливались яствами. Молодым приготовляли место в углу под иконами. Прежде всего новобрачные вкушали каравай, который был символом их брачного союза. На особом столе становилась перепеча. Она приготовлялась из сдобного хлебного теста в виде конуса, с гранью, похожею на ананасную. Перепеча также заранее приносилась в палату, вместе с сыром и солью. Чинно шло «честное столованье», со строгим соблюдением установленного порядка. В определенное время старший дружка, благословясь у посаженого отца и матери, разрезал перепечу; в свое время большой дружка, обернув сосуд соболями, подавал новобрачным кашу, приготовлявшуюся с особыми обрядами, и так далее.

Светлое пиршество на княжеской свадьбе традиционно продолжалось три дня. Оно сопровождалось музыкой и играми.

Гости разъезжались, получив богатые подарки. За княжной родители давали богатое приданое, «многое множество без числа злата и серебра». При расставании с дочерью родители проливали слезы, «занеже бе мила има».

Говоря о том большом свадебном пире, который дал князь Александр Ярославич в вольном городе, лучше всего вспомнить слова известного отечественного историка Н.М. Карамзина. Он писал в своей «Истории государства Российского»:

«Сии народные угощения, обыкновенные в Древней Руси, установленные в начале гражданских обществ и долго поддерживаемые благоразумием государственным, представляли картину, можно сказать, восхитительную. Государь, как истинный хозяин, потчевал граждан, пил и ел вместе с ними; вельможи, тиуны, воеводы, знаменитые духовные особы смешивались с бесчисленными толпами гостей всякого состояния; дух братства оживлял сердца, питая в них любовь к отечеству и венценосцам».

...Едва отгремели свадебные пиршества, как молодому князю пришлось спешно заняться делами порубежными. Время торопило: купцы, совмещавшие свою профессию со сбором разведывательных данных о противной стороне, доставляли из Ливонии и королевства «свеев», из-за Варяжского моря неутешительные вести. Было ясно, что крестоносное воинство готовится к большому походу на восток. Князю пришлось задуматься:

— Кто придет на Русь первым? Немцы орденские? Или свей королевские?

За советом пришлось отъехать во Владимир-на-Клязьме, к родителю. Оказавшись в стольном граде, в котором еще не все было отстроено после разорения, как и в прочих городах и селениях, что встречались по пути, Александр понял, что надеяться ему в случае военной беды придется только на собственные силы. То подтвердил и вечерний разговор с отцом, состоявшийся с глазу на глаз:

— Говоришь, купцы из-за моря дурные вести привозят?

— Да. Вести порой лживые, но единые. С крестом и мечом немцы да свей на Русь прийти сбираются.

— Говори лучше так: на Новагород. С ханом Батыем, после того как он прошелся по польской и угорской землям, немцы и свей пока воевать не будут. Только Новагород еще свободен. Ему и удар на себя принимать. Да его меньшому брату Пскову. Больше некому.

— Как ты думаешь, отче, в поход пойдут немцы и свей заодно? Или кто-то поспешит опередить другого?

— Вместе не пойдут. Уж больно богатая добыча в Новагороде им видится. Кто-то поторопится.

— Кто же?

— Думаю, что королевские свей.

— Почему они, а не немцы из земли эстов?

— Немцы пока ратуют с литвинами. И не все ладно у них с эстами. А свей, хоть и далече живут от Новагорода, сберутся в поход пораньше. Судовой ратью на тебя пойдут, невский путь ими изведан. Знаешь, как надо поберечься от них?

— Знаю. Поставлю по Неве у моря стражу надежную, чтоб вести мне подали загодя.

— Александр, ты землю Владимирскую зрел ноне?

— Зрел, отче.

— Понимаешь, что полков тысячных я послать тебе в помощь не смогу? Нет их у меня сейчас.

— Ничего. Отобьюся. У меня все новагородцы целы, ханом Батыем только Торжок в пятинах побит.

— Придут свей, поторопись встретить их на порубежье. Не дай подступиться к каменной Ладоге. Королевские люди не впервой на нее мечи точат.

— То, отче, мною уже обдумано.

— Хорошо, если так, и присматривай за волостями на Шелони. Глазом не успеешь моргнуть, как набегут на них литвины...

Время не позволяло задержаться во Владимире. Вернувшись в Новгород, озабоченный Александр Ярославич, не откладывая на завтра, начал строительство порубежных крепостей-острогов на реке Шелонь. По его замыслу, они должны были прикрыть новгородские земли от набегов литовцев и немецких рыцарей, если последние задумают нанести удар с южного порубежья.

Свою инициативу по фортификационному оборудованию «предполья» вольного города князю пришлось утверждать на Совете господ. Только тот своим согласием мог «профинансировать» строительство шелонских острожков. Заседание традиционно проходило в соборе Святой Софии в присутствии архиепископа:

— Бояре, мужи новагородские. Надо крепить нам сообща реку Шелонь, чтобы она стала преградой для рыцарей Ливонии, вздумай они напасть на Новагород. Ритори легко проходят псковские земли и могут конными оказаться на Шелони. А оттуда — рукой подать до Новагорода.

— Ливонцы просто так не пройдут псковские волости. Псковский кром их задержит. Пускай они его попытаются взять приступом. Уже пробовали, и не получилось!

— Кром немцам не взять. Город же Псков они обойдут от Изборска и пойдут к Ильмень-озеру.

— Не дойдут до Ильменя, княже. Никогда не доходили.

— Не доходили по той причине, что в наших пятинах, бояре, они пока лишь разбойничали. Дело до серьезной брани еще не доходило. А что, если немецкий орден пойдет на Новагород всей силой?

— А мы соберем городскую и сельскую рать и побьем ворогов.

— Пока мы ратников будем собирать с пятин, от Ладоги, время уйдет. Рыцари же конные быстро добегут до Волхова то ли от Изборска, то ли от Наровы. Крепостицы, остроги надо строить по Шелони, чтоб они рубеж по реке крепили.

— Ишь что замыслил, княже! А казну где взять? Может, налогами обложить горожан?

— Новых сборов накладывать не стоит. На первом же вече начнется смута. А от смут Новагороду еще никогда не легчало. Нужно в ином месте казну взять.

— И где же?

— Серебро в городской казне в избытке есть. То, что хранится у владыки в Святой Софии. На эти рубли надо строить шелонские крепостицы.

— Ту казну, княже, трогать тебе не позволим. Она собирается в Новагороде на крайние нужды.

— Бояре, а разве приход на наши земли крестовых немцев из Ливонии не есть крайняя беда?

— Ярославич! Ты нас, именитых бояр новагородских, не пугай. К Новагороду еще никто не подступал ратью. А литвины только разбойничают. Ограбят деревеньки у Торопца — и бегут с добычей к себе.

— Все это так, бояре. Только ноне Русь ханской властью задавлена, и помощь подать Суздаль или Владимир большой силой не смогут. О том вы ведаете.

— Ведаем, княже. Но софийской казны на шелонские крепостицы мы тебе не дадим. Серебро копить надо, а не растрачивать на остроги. Оборонимся и без них.

— Ясно дело, что оборонимся. Только какой ценой, бояре? Сколько воев в землю положим, пока вся рать города будет в сборе. Думать о защите Новагорода сейчас надо, пока время смутное не пришло на наши головы.

— А ты, Ярославич, на то и князь, чтобы Новагород в обиду не давать.

— Потому я и хочу строить крепостицы на Шелони. Чтобы ни ливонец, ни литовец их не прошел. Может, хватит спорить, бояре?

— Спорить, княже, не стоит. Больно ты задирист. Что скажет владыка? Он пускай совет рассудит.

Молчавший до этого архиепископ встал и в задумчивости стал гладить седую окладистую бороду. Все притихли, поскольку в спорном деле последнее слово оставалось за владыкой. У него же и городская казна в серебре хранилась. Наконец церковный архиерей промолвил:

— Бояре, прав князь Александр. На что нам будет серебро, если ливонцы подступят к городу? Чую сердцем — скоро нас ждет брань. Или с свеями, или с литвинами.

— Владыка! Шелонь уж сколь раз не пускала к Ильменю Литву. Зачем ее крепить еще острогами-то?

— Шелонь Новагород прикрывает только летом. А зимой, когда лед на ней станет, лучшей дороги к городу нет, как по Шелони.

— Но казну, владыка, разбрасывать не дело. Сам про то не раз сказывал.

— Сказывал. И сейчас скажу, что крепостицы по Шелони надо строить бережливо.

— Значит, владыка, ты стоишь за Ярославича в нашем споре с ним?

— Стою, бояре. Потому и дадим мы ему софийское серебро на шелонские крепости. Пусть строит, пока лихо на нашу землю в белых плащах с черными крестами не пришло...

Деревянные крепостицы по реке Шелонь новгородцами рубились быстро, благо лесов в округе было много. За одно лето на шелонских берегах, где ныне стоят населенные пункты Боровичи, Райцы, Сольцы, Невское, Шимск, появились деревянные остроги. Они прикрывали броды через реку, перекрывали дороги. Крепости строились в таких местах, где их трудно было обойти воинскому отряду. Так Новгород Великий оказался защищен с юго-западного направления системой оборонительных сооружений.

Строительство вызвало в вольном городе немало споров. Бояре не уставали «противиться» князю-правителю. Когда Александра Ярославича посадник с тысяцким спросили о надежности шелонских крепостиц, то он ответил им честно:

— Сии остроги на Шелони не рубятся для осадной жизни. У них иная задача по моему разумению.

— Зачем же строить крепостицу, если в ней отсидеться в злые дни нельзя?

— Те остроги не наш Торопец, не псковский Изборск. Но если немцы подойдут к ним, то призадумаются: брать или не брать новагородских порубежных стражников?

— Возьмут же они их приступом.

— Только не с налета. Пока брать будут первую, другие соберут воев из окрестных деревень и подготовятся лучше к защите острога.

— А Новагороду в том какая выгода?

— Выгода в том, бояре, что он будет точно знать, откуда идет конный ворог. И время у него будет, чтобы собрать рать. Вот на что нам нужны шелонские крепостицы.

— Но их же, Ярославич, ритори могут обойти?

— Не обойдут шелонские места. Прикрыты те места отменно — я бывал там не раз на ловах звериных. Все сам изведал.

— А что остроги новорубленые там прикроют? Только леса да болота.

— Почему только леса и болота? А речки в топких и крутых берегах? Пшача? Псижа? Полонка? Череха, наконец? Они шелонские крепостицы с трех сторон оберегают от прихода ворогов...

О шелонских крепостях-острогах, построенных по настоянию князя Александра Ярославича, написано самую малость. Будучи деревянными, они просуществовали по времени недолго — до первого пожара в засушливое лето. Их не восстанавливали потом по той простой причине, что после разгрома немецкого ордена в Ледовом побоище нужда в них по мирному времени отпала.

Свою роль стража вольного города с самого опасного направления — псковского в конце 30-х годов XIII столетия — шелонская завеса исполнила без шума и осадных дел. Стены и валы ее деревянных острогов не обагрились кровью — ни защитников, ни «ворогов». Летописи даже не донесли до нас названия этих крепостиц, срубленных по воле князя Александра Ярославича. Нет сведений и о том, сколько их было к 1240 году, этих безвестных стражей вольного города.

Возведение укрепленной линии на реке Шелонь, разумеется, не прошло мимо орденского вице-магистра Андреаса фон Вельвена. Известие принесли лазутчики, трудившиеся по его заданию на ниве дел торговых. А заморских гостей в вольном городе, как известно, всегда чествовали. Не «обижали» и словоохотливыми разговорами о делах города. Так что рижским и иным купцам было что поведать.

— Так вы говорите, купцы, что бояре все же дали денег князю на строительство деревянных замков?

— Дали, господин магистр. Их архиепископ настоял.

— И что, много замков строит на реке князь Александр?

— Число их неизвестно. Но первый замок ставят у самой границы с землями Пскова. Это нам известно точно.

— Что из себя представляют эти замки?

— Мы их сами не видели. Не пускают по приказу князя иноземных купцов на Шелонь. Говорят: «Торгуйте только в самом городе».

— Вы же мои лазутчики! За что вам плату дают серебряной монетой?

— Мы все разузнали, господин магистр. Нам было кому рассказывать за кружкой хорошего вина.

— Так говорите же, что это за замки?

— Строят их русичи из высоких деревьев. Стволы заостренные вкапывают в землю. Но вал не высок, а ров не глубок, места там болотные. Сторожевая башня одна, надвратная.

— А сколько воинов в таком замке держит князь Александр?

— Не больше сотни человек. Все больше пеших. Конные только вестники и те, кто дальнюю стражу несут от замка.

— И всего-то? В псковском Изборске, который я видел в молодости, воинов в гарнизоне намного больше.

— В случае опасности воинов в замках на реке Шелони, господин магистр, будет гораздо больше.

— Откуда они могут взяться? Из Новгорода?

— Нет, из Новгорода не успеют подойти. Местные мужики-крестьяне с оружием сбегутся в замки. Вот тогда воинов-русичей на деревянной стене будет много.

— Мужик с топором и дубиной — не рыцарь. А можно ли те замки обойти конными отрядами? Вы об этом справлялись?

— Мы, господин магистр, о том разведали. Замки на Шелони обойти нельзя. Так считают и бояре, и их князь.

— Почему они так считают?

— Замки стоят на торговой дороге к Пскову. Со всех сторон леса тесные и много болотистых рек и ручьев. По тем болотам даже зимой конным пройти невозможно.

— Значит, в этом и есть хитрость князя Александра?

— В этом, господин магистр.

Объединение немецкого рыцарства в единый орден ставило вольный город в затруднительное положение. Тевтоны по своим военным возможностям заметно превосходили ливонцев-меченосцев, наголову разбитых в свое время на реке Эмбах князем Ярославом Всеволодовичем. Более того, за объединенным орденским рыцарством стояли воинственные германские княжества и папство. Именно они «питали» сталью, людьми и боевым духом Ливонский орден.

На земли Новгородской Руси посягал и датский король, «зоной влияния» которого стала северная часть современной Эстонии — Эстляндия с городом Ревелем. Датчане уже построили здесь несколько каменных замков, мало чем отличавшихся от замков немецких рыцарей. Люди датского короля собирались округлить свои владения. Таких планов не скрывали ни в Ревеле, ни в Копенгагене.

Но это было еще не все. Римский Папа Григорий IX отпустил рыцарям-крестоносцам Шведского королевства за предстоящие «подвиги» в землях финнов, карел и ижорцев все возможные и невозможные грехи. Они получили то, что до них получали только «палестинцы». Папская милость вызвала у шведских феодалов и рыцарей большой энтузиазм. Кроме отпущения грехов крестоносцы-«свей» могли получить еще и богатую военную добычу. Папский посланец сказал прямо:

— По Неве плавают купеческие суда. В городе Ладоге много купеческих амбаров, товары в них не переводятся. А о богатствах самого Хольмграда мне вам рассказывать не надо.

— Не надо, господин легат. Наши скандинавские купцы торгуют в этом городе круглый год...

Для князя Александра Ярославича задача уберечь не тронутые Батыевым нашествием земли северо-запада Руси от крестоносной беды стала делом чести. И продолжением отцовских трудов. Грядущие испытания не заставили себя долго ждать...

В Древней Руси люди мужали рано и в менее тревожное время. Можно определенно утверждать, что к двадцати годам Александр Ярославич уже сформировался и как политик, и как военный вождь. Только сочетание этих сторон личности возвело его в ранг великого древнерусского полководца. И не просто великого, но еще и святого, национального героя государства Российского. Немногие из действительно великих людей так входили в отечественную историю. Не один уже век в православных храмах читаются молитвы, начинающиеся со слов:

— «Святаго и благовернаго князя Александра Невского...»

Можно так представить себе образ князя Александра Ярославича, еще не ставшего Невским. И в бою, и в походе он — тяжеловооруженный всадник, умеющий одинаково хорошо владеть колющим, рубящим и ударным оружием. Одним словом — витязь. Всегда на испытанном боевом коне. Всегда во главе дружины или войска. Всегда под княжеским стягом.

Известно оружие, которое имел при себе князь Александр Ярославич. Это было полное вооружение дружинника-профессионала, только побогаче, да и качеством повыше. Хорошее оружие всегда стоило дорого. Для брани тяжелое копье (или два), меч или сабля — последняя входила в моду на Руси как более удобное оружие в конном бою, — сулицы-дротики, дальнобойный лук со стрелами, увесистый кистень на кожаном ремне, булава, боевой топорик, засапожный нож. Все — готовое для схватки с любым врагом.

Почти ничем не отличались от защитного вооружения дружинника княжеские доспехи: добротно сделанная русскими кузнецами, плотно облегающая грудь кольчуга, щит, меньше рыцарского, деревянный, окованный железными полосами. Голову прикрывал шлем с пристегнутой к нему бармицей для защиты шеи и затылка. Некоторые шлемы — «шеломы», «шишаки» — с забралом выковывались из одного куска металла, что придавало им особую прочность и легкость.

Княжеские шлемы и шлемы воевод и бояр покрывались серебром и золотом. В битве блестящие головные уборы служили одним из средств управления войском. Воины, замечая в горячке рукопашной схватки блеск такого шлема, узнавали своего вождя и легко определяли, где им следует быть.

У некоторых историков бытует мнение о том, что русские воины в лучном бою уступали степным наездникам. Но ведь даже князь предстает перед нами как натренированный конный воин-лучник. Он обязан был делать шесть прицельных пусков стрел в одну минуту на расстояние до 200 метров. За 10 секунд пустить стрелу прицельно в неприятеля! Причем целиться приходилось мгновенно, хорошо разбираясь в типах стрел. В то время наконечников копий и стрел насчитывались десятки видов.

На Руси князь-воитель хорошо знал свое место в битве. Столкновение начинали лучники, которые, осыпая недругов тучей стрел, испытывали тем самым на прочность вражеские ряды. То есть вели разведку боем. И только потом начинался рукопашный бой. Князь лично возглавлял верную ему дружину.

В начале битвы место князю отводилось только в первом ряду. Бесспорно то, что рядом с ним находились наиболее искусные в рукопашной схватке, верные дружинники, которые выполняли роль княжеских телохранителей. Однако, когда начинался ближний бой, князю всегда приходилось с кем-то схватываться. После первой сшибки с вражеской конницей в дело шло не только копье.

От отца и воспитателей, из ратных наставлений древнерусских летописцев Александр Ярославич знал, сколь важны в быстротечном конном бою скорость принятия решения, мгновенная реакция на опасность, решительность и смелость, выучка боевого коня и совершенство в управлении им. От этого и многого другого зависела жизнь воина, поскольку ошибок и промахов неприятель не прощал.

Из военной истории князь знал, что при удачном начале можно выиграть битву в первые ее минуты. А она всегда была до предела ожесточенной, яростной, бескомпромиссной, труднопредсказуемой, с такой желанной для всех победой.

У Александра Ярославича до последних дней жизни был пример для подражания — отец, ратоборец с большой славой на Руси. В погоне за лихими литовцами Ярослав Всеволодович брал с собой легковооруженную конницу, чтобы сыграть на опережение «ворогов», не дать им уйти в свои пределы. Если предстояла осада крепости и большой поход, ставил под свое княжеское знамя городских и сельских пеших ополченцев. Против закованных в металл рыцарей-крестоносцев выводил хорошо оснащенную конную дружину, подкрепленную конным ополчением.

Знал новгородский князь, как брать каменные и деревянные крепости. Знал, как использовать в осаде различные метательные машины — «пороки». Название их происходило от слова «прак», то есть праща. При осаде крепостей их «отынивали» — окружали крепким тыном, чтобы врагу не было хода ни туда ни сюда. Для отвода источников воды осажденных делались подкопы. Если крепости брались приступом, то на стены взбирались по штурмовым лестницам.

Знал Александр Ярославич и как сидеть в осадах. Врага тогда следовало беспокоить днем и ночью посредством внезапных и дерзких вылазок, не давая покоя осадному стану. А с высоты крепостных стен обстреливать из луков и самострелов конных и пеших неприятелей, оказавшихся в опасной близости от крепостных стен.

И еще одно умение считалось важным для любого полководца во все времена. Это — искусство управляться с обозами при почти полном отсутствии хороших, наезженных дорог. Совладать с обозами в походе значит положить первый камень в основание будущего успеха. Не совладаешь — можешь остаться без возимого в обозе оружия, хлебных припасов или упустишь военную добычу.

Из «Поучения» Владимира Мономаха сын князя Ярослава Всеволодовича усвоил золотое правило, обязательное в любом ратном поиске: всегда и везде вести разведку. Ближнюю и дальнюю. Каждодневную, настойчивую, рискованную. И постоянно заботиться о сторожевом дозоре — боевом охранении войска, будь то в походе или на привале. Иначе могла случиться непоправимая беда — внезапное нападение вражеского войска.

Умел Ярославич ставить большие и малые засады: в лесах и на реках, в чистом поле и селениях, в оврагах и за островами на озерах. Знал он и другое: как самому не попасть во вражескую западню, уберечься от нее, проявляя при этом военную хитрость.

В обязанности князя-воителя входило умение безопасно располагать походные станы, делать временные стоянки, своевременно давать отдых воинам и коням.

Суждено было князю заниматься и военной практикой. Отец обучал сына Александра многим премудростям: как строить войско для того или иного вида боя, сообразуясь с местностью, как вовремя раздавать дружине оружие, как искусно вооружать полки ополченцев — пешие и конные, как ладить с дружинами союзников. Княжичей с детства приучали, что их место в бою только на виду у всех. И своих ратников, и неприятеля. Все русское войско для крепости духа должно было созерцать на поле брани барса или льва на высоко поднятом цветном княжеском стяге, золотистый шлем самого вождя, его меч с золотой рукояткой в высоко поднятой руке. Равно как и блестящие шлемы его воевод, их червленые щиты, ибо знали, что, пока блестят эти шлемы и реют родные стяги, будет и дальше стойко биться княжеская рать. Отец наставлял:

— Дружина должна знать и видеть: где князь — там и стяг, где стяг — там и князь бьется...

Все это было азами науки как управлять и воевать за родовой удел. А в большом деле — за землю Русскую.

Александр Ярославич был готов к большому подвигу на ратном поприще. Он помнил до мелочей день своего пострига. Приветливый, пытливый взор отца. И затуманенный слезой взгляд матери. С четырех лет для княжича детской утехой-забавой было только то, что помогало ему стать настоящим ратоборцем. Игр, кроме военных, у княжича и его братьев просто не было. Любимыми игрушками оставались мечи да луки со стрелами. Товарищи по отроческим играм — отцовские дружинники и такие же сверстники, будущие «вой».

Время для испытаний не заставило себя долго ждать. Для растерзанной Русской земли наступал во всей своей грозе 1240 год. Из-за Варяжского моря двинулось войной на вольный город Новгород королевское войско Швеции...

«Свейское» рыцарство отправлялось большим военным походом на Новгородскую Русь с благословения папской курии. Шведы торопились оказаться первыми завоевателями богатой земли «язычников», исповедовавших православие. Их союзники по крестовому походу тевтонские и ливонские рыцари-крестоносцы еще не успели собраться с большими силами для задуманного вторжения на Русь.

В Шведском королевстве немецкие ордена в союзниках не видели. Уж больно ненадежными они слыли в Европе при дележе добычи, особенно земель завоеванных. Поэтому при дворе короля говорили:

— Кто раньше на Русь придет, тому все в Хольмграде достанется.

— Первый не второй, когда добыча делится...

Швеция находилась от Новгорода в стороне, отгороженной от Руси Варяжским морем. За долгую свою историю вольный город много торговал и немало воевал со «свеями», потомками варягов и викингов. Природа не обидела дарами шведскую землю: на всю Европу славилась она железными и медными рудами, добычей серебра.

Серебряные «свейские» деньги ходили и в Новгороде. Это была серебряная монета — марка, слиток серебра высокой пробы весом около 200 граммов. Из серебра делали большие, тяжеловесные слитки. Они являли собой родовое, семейное богатство, использовались для крупных торговых сделок.

Среди прочего такие слитки были тем капиталом, семейным или награбленным, который легко превращался в тайный клад. В земле и воде такое богатство не ржавело, сохранялось в первоначальном весе и блеске. Бытовали среди шведов поговорки:

— Марка серебра — как русский соболь. Только соболь скоро изнашивается, а марка о марку трется невидимо.

— Если меч положить кладом в землю, от него может остаться только рукоять. Серебряная...

— Умный хозяин не держит в доме серебряную посуду, а держит под домом тяжелый слиток серебра...

Власть короля для Швеции той поры не была абсолютной. То есть самодержцем он не являлся. Местные феодалы — ярлы — обладали такой внушительной военной силой, что порой монархи оставались как бы в их тени. При этом трон часто оспаривали. При короле существовал Государственный совет, издававший важнейшие указы. В XII веке была учреждена должность канцлера, которую обычно занимал знавший — в отличие от профессиональных вояк — грамоту и законы страны католический епископ.

Швеция была поделена на шесть епископств, в королевской столице сидел ставленник Римского Папы — архиепископ. Каждый из них обладал собственным воинским отрядом. В эпоху крестовых походов шведскому католическому рыцарству отводилась немалая роль. Только «святую веру» им приходилось насаждать не на берегах восточного Средиземноморья, а на землях своих восточных соседей-«язычников».

Чтобы совершать завоевательные походы на суше и морские набеги, король, с благословения епископов, объявлял о созыве государственного ополчения — ледунга. Для больших военных дел личной дружины венценосца и сил своенравных ярлов было недостаточно. В таких случаях, нечастых, к слову сказать, монарх повелевал:

— Объявить сбор морского ледунга. Мой указ отправить во все корабельные округа, в каждое епископство...

Шведы, как гласят хроники Средневековья, были искусными мореходами. Ледунг обычно собирался для дальних завоевательных походов, обещавших богатую военную добычу. Все королевство делилось на «корабельные округа». Каждый из них в случае созыва ледунга обязан был выставить военный корабль в полном оснащении и с экипажем на борту.

Непослушание каралось строго: можно было лишиться не только земельного участка, скота, но и жизни. Впрочем, такое случалось редко: потомки викингов легко поднимались в морской поход за военной добычей, памятуя поэтические саги и песни о храбрых и удачливых варяжских дружинах. А те ходили и в сказочную своими богатствами Гардарику — так скандинавы в древности называли Русь за обилие в ней городов. Викинги в сагах говорили о славянской земле так:

— Гардарика русичей — мечта каждого викинга. Только с ней выгоднее торговать, чем воевать.

— Русичи, как мы, в походы на греков и Византий ходят нашим путем.

— По-нашему Хольмград, по-русски Новый город. Столица северных мехов, воска и меда.

— Хольмград и Киевград стерегут водный путь по Руси. Прорвешься мимо одного — второй перед тобой встанет.

— Хорошо на Руси варягом быть. Ее ярлы-князья целыми дружинами на службу берут, соболями и серебром за верность платят...

Шведы славили новгородцев и киевлян в сагах и преданиях как врожденных мореходов. И было отчего. Русские ладьи не раз пересекали пути варяжским флотилиям и на Балтике, и на Русском (Черном) море, и в море Эгейском, и на средиземноморских просторах.

Корабли «свеев» были тогда двух типов, хорошо показавших себя в плаваниях по Балтийскому и другим северным морям. Они были приспособлены к плаванью среди прибрежных скал и в штормовую погоду. Сорока-весельные шнеки вмещали в себя до сотни человек. Скуты имели до шестнадцати пар весел и вмещали от 20 до 50 человек с полным вооружением. И шнеки, и скуты имели паруса: морские ветры помогали экипажам в дальних морских походах, давая отдых корабельным гребцам.

Гребцы составляли большую часть судовых экипажей, но на берегу они становились воинами. Рыцари и знать на весла в море не садились. Их называли «живущими на штевне», то есть на носу корабля: уделом рыцарей в походе был только бой.

В ледунг призывались физически крепкие мужчины, способные носить, как тогда говорилось в Швеции, «полное народное оружие». Каждый уходящий в поход должен был иметь секиру или меч, кольчугу или панцирь, щит, шлем, боевой дальнобойный лук и полный колчан стрел числом в три дюжины. Сам себя воин обеспечивал и провиантом, по крайней мере на первое время. Дальше кормились плодами чужой земли. В таких случаях говорилось:

— Побежденный викингу отдаст все. Последнего кабана, последний кувшин вина и последний короб зерна.

— Викинга кормит та земля, на которую вступила его нога.

— Победитель должен брать все, что пожелает. Бог войны всегда постоит за него...

Шведское королевство при созыве ледунга создавало огромное войско, отправляющееся в морской поход. В конце XIII столетия в отдельные походы уходило до трехсот боевых кораблей, которые несли на себе 25—30 тысяч людей — мощную по тем временам военную силу. Ко всему прочему — мобильную, хорошо снаряженную, сильную воинским духом. Но такое войско собиралось только в исключительных случаях.

Один из исследователей той эпохи писал:

«Богатства соседей пробуждают жадность народов (речь идет о викингах, норманнах и их ближайших потомках-последователях. — А.Ш.), у которых приобретение богатства оказывается уже одной из важнейших жизненных целей. Они варвары: грабеж им кажется более легким и даже более почетным, чем созидательный труд. Война, которую они раньше вели только для того, чтобы отомстить за нападение, или для того, чтобы расширить территорию, ставшую недостаточной, ведется теперь только ради грабежа, становится постоянным промыслом».

В свое время викинги избрали, среди прочих, два торговых пути через территорию расселения русичей, ведших на юг, на которых можно было и разбойничать. Первый назывался «парчовым» — он вел по Днепру в Византию, «в греки». Второй — «серебряный» — шел по Волге, «в арабы».

Шведские правители давно «примерялись» к богатым землям по ту сторону Варяжского моря. Однако в отличие от большинства европейцев русичи давали грабителям-варягам достойный отпор. Наличие в Гардарике большего числа городов позволяло сразу же выставлять для боя с викингами многочисленное ополчение «воев», которое подкрепляло княжескую дружину. Поэтому в истории варяги редко отваживались на разбои в Русской земле. Чего нельзя, скажем, сказать о Франции, Англии или Ирландии. В эти и другие страны варяжские дружины заходили далеко вглубь по рекам, не всегда встречая должный отпор.

Торговых же людей из страны «свеев» русичи встречали неизменно приветливо. Мирным, торговым судам из Швеции разрешалось беспрепятственно плыть по внутренним водным путям Новгородской Руси. Даже зная про то, что в удобном для него случае «свейский» купец в одночасье мог превратиться в морского или речного разбойника. По-новгородски — в ушкуйника.

В 1164 году шведское воинство попробовало захватить крепость Ладогу. Армада шнеков числом в 55 кораблей с сотней человек на каждом вошла из Балтики в Неву, быстро проплыла Ладожское озеро и 23 мая подошла к русскому городу. Ладожане, предав огню деревянный посад, укрылись в крепости. Высадившись на берег, шведы почти сразу же пошли на штурм, который был отбит. Не успели незадачливые захватчики отступить от крепостных стен, как многочисленный отряд ладожан совершил внезапную вылазку во вражеский стан, перебив немало незваных пришельцев.

С большим трудом отразив дерзкое нападение, шведское войско отступило от крепости на безопасное расстояние. Свой походный лагерь они теперь охраняли с возможно предельной бдительностью. Пять дней предводители «свеев» решали между собой, как действовать дальше. Это промедление обошлось им очень дорого. Посланные из Ладоги гонцы быстро доставили в Новгород тревожную весть о нападении морской рати на крепость. Собравшееся по тревожному набату вечевого колокола городское ополчение — судовая рать — незамедлительно поспешило на выручку.

28 мая на шведский стан на речном берегу неожиданно обрушились новгородцы, придя на помощь родному «пригороду». Из крепости в бой ринулись ее защитники. Беспорядочные рукопашные схватки длились недолго: большинство «свеев» или погибли, или оказались в плену. Какая-то часть пленников затем была отпущена за выкуп. За знатных рыцарей запрашивали дорого, требуя платить серебром в слитках.

Новгородцы тогда захватили почти весь вражеский флот — 43 не поврежденных в бою шнека. Только двенадцати кораблям, обрубая якорные канаты, удалось отойти от берега и уплыть от Ладоги вниз по спасительному Волхову. Сильное речное течение, свежий ветер, дувший в тот день, и усиленная работа веслами помогли остаткам шведского войска без новых потерь убраться восвояси.

Вновь собрать морской ледунг — ополчение всего королевства — в Швеции после того похода на город-крепость Ладогу решились 76 лет спустя: в 1240 году. На этот большой завоевательный поход в богатую Новгородскую Русь в Стокгольме согласились не без прямого нажима воинственного Папы Римского Григория IX. Он страстно желал стать владетелем святых мест в Палестине и сделать балтийское побережье полностью католическим, «очистив» его от «язычников».

На скандинавских берегах Варяжского моря хорошо помнили неистового Римского Папу Гонория и его предсмертный завет огнем и мечом обратить славянскую Гардарику в христианство. Само собой разумеется — в римско-католическое. Этот хозяин Ватиканского дворца известен был еще и своим суровым воззванием «Ко всем королям Руссии». Он призвал их не препятствовать успехам католической веры:

«…Дабы не подвергнуться гневу Божьему и апостольского папского престола, который легко может, когда пожелает, покарать вас!»

«Эстафетную палочку» от Гонория в отношении Руси принял сменивший его на папском престоле граф Уголино, принявший имя Григория IX. Именно он назвал главным врагом папства на славянском Востоке русского князя Александра Ярославича, сидящего в Хольмграде. В булле от 9 декабря 1237 года, адресованной главе шведской католической церкви упсальскому архиепископу Ярлеру, говорилось:

«Стараниями врагов креста народ Финмарки возвращен к заблуждению старой веры и вместе с некоторыми варварами и с помощью дьявола совершенно уничтожает молодое насаждение католической церкви...

Но, чтобы с тем большей охотой поднялись бы мужи богобоязненные против наступающих отступников и варваров, которые церковь Божию столь великими потерями привести в упадок жаждут, которые веру католическую с такой отвратительной жестокостью губят, поручаем братству нашему апостолическим посланием: где бы только в означенном государстве или соседних островах ни находились католические мужи, чтобы они против этих отступников и варваров подняли знамя креста и их силой и мужеством изгнали по побуждению благодетельного учения».

Содержание папской буллы через непродолжительное время стало известно в Новгороде благодаря стараниям рижских купцов, пожелавших получить благосклонность местного правителя. Естественно, представить Александру Ярославичу копию этого документа они не могли, но зато пересказали его почти слово в слово да еще с комментариями:

— В Риме, господин князь, сильно озабочены тем, что вы не желаете пускать дальше в Финмарку шведов.

— Не пускаю я их в земли карел, платящих дань Новагороду. А в землях суми и еми королевские люди давно замки свои поставили.

— Папа Григорий обижается, что вы не позволяете легатам обращать в христианскую веру тамошних язычников.

— Сумь и емь живут по своей вере. Менять ее они должны по доброй воле. Захотят — сбросят в воду своих идолов или пожгут их. Захотят — кресту поклонятся. Как ижорцы, что живут в Водской земле.

— Но они же варвары.

— Варварами на Руси ни карел, ни сумь с емью не называют.

— Папа в булле называет вас, господин князь, врагом креста.

— Папа Григорий над римской церковью властен. А у нас христианство православное, от византийства идет. И нет у нас на Руси среди князей врагов святой веры.

— Но все же вам надо поостеречься. Все рыцарство к западу от Польского королевства обеты дает крестить варваров мечом и огнем.

— Нам то ведомо. Но с Новагородом лучше торговать, чем крестить его данников огнем и мечом.

— Торговать хорошо, когда мир стоит. А папа Григорий думами о войне в Финмарке живет.

— Думать неопасно. Особенно когда ты берегов Варяжского моря не видел. Что-то римские рыцари в Святой земле ни Иерусалим, ни Антиохию с Эдессой уберечь от сарацин не смогли.

— Папа новых рыцарей посылает в Святую землю защищать гроб Господень. В немецких рыцарских замках туда идти все собираются. И на Финмарку указывает как на языческую.

— Если все немецкие рыцари в Палестину собираются, то откуда же их так много появилось в Ливонии среди орденских братьев меченосцев и тевтонов?

— Потому что, господин князь, папская булла зовет крестить не только сарацин, но и язычников Финмарки.

— Крестить сумь и емь, карел наших рыцарям будет делом трудным. Свей до сих пор их край озерный подчинить себе не могут. Жгут деревни и идолов, а люди в римскую веру не идут.

— Папа Римский настойчив в своих заботах о святой вере.

— Пускай себе заботится. Только пусть со своим крестом в наши земли не входит — может получить бесчестье.

— То его помыслы, господин князь. Не наши.

— Знамо, не ваши. А вам, купцы рижские, спасибо, что вы о папской булле знать дали...

Под Финмаркой понималась не только современная Финляндия, но и земли карел, ижорцев, води. То есть те земли, которые или издавна входили в состав Новгородской Руси, или были ее данниками. Выплата дани означала и то, что данник, которым мог быть целый народ, находился под защитой вольного города. Поэтому карелы Прионежья могли сказать своим западным соседям:

— Мы люди не вольные от власти. Наша земля под рукой Новгорода. Он нам защитник, за то берет с нас дань...

Подготовка к масштабному вторжению на Новгородчину продолжалась два года. Оказалось, что собрать крестоносное шведское рыцарство даже в условиях объявления монархом морского ледунга — дело непростое. Союзного взаимодействия между Швецией и объединенным немецким орденом, который вскоре будет называться Ливонским, не получилось даже под нажимом Рима. Впрочем, в Стокгольме надеялись управиться с русским вольным городом собственными силами, чтобы не делиться добычей.

Для похода на Новгородскую Русь шведские властители в лице короля Эрика Эриксона «Картавого», ярла — фактического правителя страны — Ульфа Фаси и его двоюродного брата, королевского зятя Биргера, собрали внушительное войско. Охотников поживиться еще не разоренными ханом Батыем русскими землями нашлось немало, пусть и не сразу. В поход за море собирались духовные и светские феодалы во главе своих личных дружин, рыцари-крестоносцы со своими оруженосцами и вооруженными слугами. Каждый такой рыцарь вел за собой небольшой воинский отряд, который назывался «копьем».

Шведские епископы были в числе инициаторов «походного движения». Они оказались главными исполнителями папской воли. Пожалуй, больше всего расстарался англичанин Томас, епископ Або с Ботнического — западного — побережья Финляндии. Он прославил свое имя тем, что, указывая на хвостатую комету, которая прочертила ночное небо в восточном направлении, объявил потомкам викингов:

— Вот куда вам надо идти, шведы! Само небо указывает победный путь! Верьте моему слову — я с вами туда пойду...

Среди воинов оказалось немало людей из числа не «природных шведов». Это были рыцарствующие монахи — храмовники, францисканцы и доминиканцы. Каждый из них имел по два оруженосца и по несколько вооруженных слуг, большей частью лучников, пеших и конных.

Войско, собиравшееся в морской поход в земли русичей, не было по своему составу чисто шведским. Войско крестоносных завоевателей смотрелось как интернациональное. Летописец, автор «Жития Александра Невского» — очевидец и участник Невской битвы — упоминает в числе вражеского войска «мурмань». Ею были датские и норвежские рыцари-крестоносцы, отряды из уже покоренных Швецией финских земель.

В отношении участия датских крестоносцев можно высказать следующее предположение. Король Дании уже владел землями северных эстов и городом Ревелем (ныне Таллин — столица современной Эстонии) в непосредственной близости от новгородских границ. Поэтому «рыцари датского короля» вряд ли могли остаться в стороне от крупного военного предприятия, сулившего «несомненный» успех и богатую добычу.

Датчане выступили в поход под своими новыми знаменами, которые называли «даннеброгами». В переводе с датского это означало «сила Дании». Красные стяги, пересеченные белым крестом, впервые взвились над датскими воинами-завоевателями в сражении при Линданиссе, когда их король Вальдемар Победоносный захватил балтийское побережье, населенное «язычной» чудью.

Тогда эсты были побеждены рыцарями, хотя сопротивление не прекратили. Первым их крестителем мечом и огнем стал архиепископ Андреас Сунессен. В одной из датских саг поется, что в тот миг, когда датчане дрогнули под натиском чуди, «с небес на епископские руки упал даннеброг». Видя это, королевское войско воспрянуло духом и победило «язычников» в битве при Линданиссе.

Известно, что престарелый король Вальдемар Победоносный не отправил в 1240 году в поход на Русь ни одного принца крови. По всей видимости, монарх не верил в успех экспедиции. Датчанами командовал рыцарь Кнут по прозвищу Пропорциус, который в истории войн о себе сколько-нибудь заметного следа не оставил. Монарх тем самым сильно обидел своего сына-наследника Абеля, который рвался в бой:

— Отец, почему ты против того, чтобы твой наследник пошел во главе твоих воинов на Хольмград? Почему ты посылаешь их так мало?

— Потому что, сын мой, я не хочу терять тебя и своих воинов. Они мне больше пригодятся здесь, на берегах датских проливов.

— А как же папская булла?

— Папа сидит в Риме и отлично знает, что война стоит дорого. Много ли он прислал на поход денег мне? Королю Эрику? Королю Хокону?

— Ни одной медной монеты. Но ведь он благословляет рыцарей, отец.

— Благословение из Рима стоит немного. А у нашей Дании вот-вот начнется война если не с Эриком, то с Хоконом. Нам воины нужны не в Хольмграде, а в Копенгагене.

— Тогда почему ты совсем не отказался от участия в походе?

— Чтобы не обижался на нас Папа.

— А он и так не в обиде на датчан. Мы же победили эстов при Линданиссе и теперь владеем всей северной частью их земель. А сколько их тысяч мы окрестили?

— Папе Григорию все мало. Он хочет обратить в римскую веру и русичей. А они уже давно христиане, только не наши.

— Значит, не быть мне во главе рыцарей, которые отправляются в поход на Хольмград, отец?

— Не настаивай, Абель. Вместо принца крови будет на Руси воевать рыцарь Кнут.

— Что? Пропорциус? Да какой он королевский рыцарь!

— И хорошо, что никакой. Настоящие рыцари остаются при мне. Не сегодня, так завтра предстоит нам скрестить свои мечи или со шведами, или с норвежцами.

— А какую роль ты приготовил мне, отец?

— Абель, мне уже семьдесят. Королевскую корону я доверяю из твоих братьев тебе...

Король Норвегии Хокон IV в 1237 году согласно папской булле обязывался идти в крестовый поход на арабов-«язычников». Вместо этого с разрешения Папы Григория IX он послал какую-то часть своих рыцарей против «язычников» севера Европы. (К слову сказать, скандинавские крестоносцы особо не горели желанием воевать в жарких и маловодных пустынях арабских земель.) Во главе норвежской части завоевательной экспедиции стоял известный своей свирепостью рыцарь Мьельнирн. Его любимой поговоркой была следующая:

— Мне все равно кого убивать, за что убивать и где убивать. Я люблю отбирать жизни у людей...

Выступавшие в поход шведы и норвежцы еще не имели государственного знамени, которое их страны имеют сегодня. У шведов был желтый стяг, несший на себе черного льва, словно присевшего перед броском на добычу. У норвежцев флаг был белый с черными воронами, распростершими свои крылья.

Сохранить в тайне созыв морского ледунга и всего шведского рыцарства для похода на восток было делом невозможным. Лежащие на восходе солнца от берегов королевства земли одинаково назывались Русью, хотя здесь проживали и карелы, и емь, и водь, и ижорцы. Все они являлись большей частью данниками вольного города Новгорода, который обязывался их защищать.

Отношения древнерусской боярской республики со своим заморским соседом исторически складывались сложно, поскольку в завоевательные, грабительские походы по Варяжскому морю отправлялись не только новгородцы. Мореходные флотилии «свеев» вторгались через Ботнический залив в финские земли, чей народ издревле дружил с Новгородом Великим. Скандинавы перехватывали купеческие суда новгородцев и грабили их. Мореходов щадили редко, тем более что те принимали бой. По Неве шведы проникали в Ладожское озеро, нападали на земли-пятины вольного города, где проживали карелы.

Новгородцы далеко не всегда оставались в неоплаченном долгу. Они тоже выводили свои ладейные флотилии в Варяжское море и на раз совершали рейды к шведским берегам. Если «свей» разбойничали на суше, то не всегда уходили от преследования, которое часто завершалось «злой сечей» и истреблением «ворогов» или простым отнятием у них добычи.

Шведских завоевателей восточные земли манили еще и тем, что покорение финских земель (по-шведски Тавастланда) давалось легко. Области, где проживали сумь и емь (два племени, образовавшие впоследствии финский народ), были слабо населены, а их жители не славились воинственностью, отличаясь доверчивостью и миролюбием. Деревни суми и еми были немноголюдны, городов-крепостей не имели. К тому же их вооружение не шло ни в какое сравнение с рыцарским. Крестоносцы посмеивались над жителями Тавастланда:

— На каждого воина у них железа хватает только на нож и наконечник копья. Все остальное из березы...

Новгородское влияние на территории современной Финляндии ограничивалось посылкой дружин за данью, контактами с местной знатью и торговыми делами. В вольном городе с подозрением смотрели на то, как «свей» закрепляются на землях суми и еми и засматриваются на Карелию. Вечники время от времени шумели перед Святой Софией:

— Свей емь опять побили! К карелам-данникам подбираются!

— Пошто их король Эрик на наше Прионежье которое уже лето заглядывается!

— Куда «золотые пояса» смотрят! Послать к свеям грозных послов!

— Ладьи снарядить! Прогнать королевских людей с варяжских берегов суми и еми!..

Но умудренный государственными заботами Совет господ и родовитое боярство помалкивали. Они лучше крикунов понимали, что Шведское королевство пока воюет те земли суми и еми, на которые Господин Великий Новгород никаких прав не имел. Другое дело карелы или ижорцы. То были свои данники. Вот за них новгородской рати и следовало постоять в битве.

Втягиваться в военный конфликт преждевременно проку не виделось. Закрытие «на амбарный замок» Варяжского моря для торговых дел сразу больно бы ударило по казне города и сумам его купечества. А там можно было ждать и великой смуты, с «киданием злокозненных бояр» с Волховского моста на лед или в воду...

Перед нашествием на Новгородскую Русь шведы провели удачный поход в Тавастланд. Начавшись в 1237 году, он продолжался около двух лет. Крестоносцев возглавлял королевский зять Биргер Фолькунг, дворянин из Бьелбо. Как свидетельствует шведская летопись «Хроника Эрика», завоеватели после успешной битвы с тавастиами — емью — построили на «поле брани» крепость Тавастоборг (или Тавастхюс) и начали закрепляться на захваченной территории. Отсюда до новгородских владений было уже рукой подать.

Биргер входил тогда в зенит полководческой славы. Не случайно король Эрик Эриксон «Картавый» называл его своим спасителем. Биргер во время последней феодальной смуты в стране не дал упасть королевскому голубому знамени с тремя золотыми коронами. Когда его родственник по роду Фолькунгов мятежный Кнут Иогансон Долгий стал домогаться короны своего кроткого монарха, Биргер собрал достаточно сил, чтобы наголову разбить «безголового» родича, которого мало кто поддержал. Благодарность спасенного короля не заставила себя ждать:

— Ты спас меня, Биргер. Еще немного, и твой родич Кнут Долгий въехал бы на коне в мою столицу.

— Это был мой долг перед королем Швеции. Битва двух Фолькунгов закончилась во славу шведской короны.

— Я хочу наградить тебя, Биргер. Твое имя сегодня славят во всех чурках (кирхах) королевства. Об этом позаботились епископы. Я уже определился с наградой.

— Ваше королевское величество, я готов смиренно принять ее.

— Я отдаю тебе руку своей сестры Ингерды.

— О! Вы хотите, чтобы я стал вашим родственником?!

— Хочу, Биргер. После свадьбы ты будешь главным полководцем Шведского королевства.

— А ярл Ульф Фаси, мой двоюродный брат?

— Ярл сейчас первое лицо после короля. Но он уже в годах. Ты, как муж моей любимой сестры, через недолгое время займешь его место. Но к тому дню твое имя будет еще не раз прославлено в битвах сынов викингов.

— Фолькунги всегда были викингами. Сейчас они воюют за короля под его знаменами.

— Кроме того, мне хотелось бы видеть в тебе первого и доверительного советчика.

— Значит, ваше величество чем-то озабочено?

— Да, озабочено и очень. Мою столицу Сигтуну постигла страшная участь. Войско из Хольмграда взяло ее с бою и ушло к себе с большой добычей. Ты об этом знаешь не хуже меня.

— Знаю. Но меня тогда не было в Сигтуне. Когда я с воинами рода Фолькунгов поспешил к ней, русичи уже ушли в море.

— Скажи, как мне защитить Сигтуну от нового нападения с моря? Ведь напасть могут не только из Руси.

— Да, врагов у нас много на берегах северных морей. Но верный выход есть, мой король.

— Какой же, Биргер?

— Надо оставить Сигтуну и построить в более безопасном со стороны моря месте новую столицу Швеции.

— Ты знаешь такое место?

— Знаю. Удобное место для нового города есть на дальних берегах озера у Сигтуны, что выходит в море. Там стоит селение, которое за год-два можно превратить в город. Место безопасное: выход из озера узок, хотя и глубок, его нетрудно будет защищать.

— Хорошая мысль. Я хочу посмотреть это место после твоей свадьбы с Ингердой...

Так вскоре на карте Швеции появилась новая столица, которую назвали Стокгольм. Шведы помнят, кому они были обязаны главным городом своего отечества. Поэтому и украшает одну из центральных площадей, хоть и небольшую, красивый величественный памятник ярлу Биргеру из рода Фолькунгов.

В том разговоре король Эрик «Картавый» недоговаривал об одном деле, очень важном для него и династии. Монарх был бездетен. К тому же он часто болел и прожить долго не мог. В случае его смерти обладательницей королевской короны становилась родная сестра или ее сын, успевший к тому времени появиться на свет. Только благодаря этому род Эриксонов мог продолжаться.

Обо всех этих тайнах королевской семьи Биргер знал не хуже других. Поэтому, покидая с поклоном кабинет венценосца в самом приподнятом настроении, вчерашний победитель мятежника Кнута Иогансона Долгого размышлял:

— Сегодня я получил руку принцессы Ингерды. А завтра мой сын станет королем Швеции, а я ее правителем. Полновластным ярлом из рода Фолькунгов. Королевством можно править и без королевской короны на умной голове...

В итоге князь Александр Ярославич ожидал прихода больших сил «свеев»-крестоносцев. О содержании последних папских посланий-булл королям Швеции, Дании и Норвегии он был наслышан от чужеземных купцов. Те доверительную информацию продавали с опаской:

— Сами знаете, господин, что будет с нашими головами, если узнают о том дома. Мы еще во многом вам можем помочь. Папу мы не очень любим. Уж больно жадны до подношений его епископы.

— Я не выдам вас, добрые гости. Что вы хотите за рассказанное? Серебро или меха в награду?

— Ваше величество! Конечно же соболей.

— Знаю я вашу слабость. Что просите, то и дам...

Вопрос заключался лишь в том, пойдут ли шведские рыцари в едином походе с немецкими орденскими братьями. Цели-то у них были едины: покорение «язычников» на восходе солнца, то есть на берегах Балтики и далее на восток.

Чтобы обезопасить себя от неожиданного удара из-за Варяжского моря, новгородский князь, ожидавший вражеского вторжения, предусмотрительно устроил «морскую стражу». Она устанавливалась вдоль берегов Финского залива и в устье реки Невы. Места там были труднопроходимые, сильно заболоченные, и потому все пути-дороги пролегали только по воде или вдоль берега. На морском берегу и троп не было, поскольку местные жители — ижорцы и водь — селились подальше от моря из-за собственной безопасности, выбирая для своих небольших деревушек укромные лесные поляны.

Рыбачить в прибрежные воды местные жители выходили с опаской. Лодки после рыбной ловли на берегу не оставляли, а прятали в лесной чащобе, унося туда их на руках, а не волоком, чтоб следа не оставлять. Старейшины води и ижорцев говорили:

— Свей те же викинги. Им бы только на наш след на берегу моря напасть. Не успеем коров в лес угнать, как они в деревню ворвутся с секирами. После пожара и то больше остается...

К югу от реки Невы между Водской (с запада) и Лопской (с востока) новгородскими землями находилась лесная Ижорская земля. Здесь проживало небольшое финское племя ижорцев, издавна дружественное новгородцам. Его старейшины уже приняли православие и по доброй воле несли морскую службу вольному городу, который со своей стороны взял на себя обязательство оберегать маленький народ от вражеских нападений. Ижорцы прекрасно знали нрав Невы, особенности ее фарватера и зарабатывали на жизнь тем, что были лоцманами купеческих судов или сами перевозили по невскому пути на лодках чужие товары.

Новгородская летопись свидетельствует среди прочего таком факте: «Муж-старейшина в земле Ижорской по имени Пельгусий (по-фински — Пелконен) крестился, приняв христианское имя Филиппа». Но ко времени Невской битвы основная масса ижорцев еще оставалась в язычестве, поклоняясь своим идолам, бережно хранимым на дальних лесных полянах или островках среди болот. Известно, что православие силой им никто не навязывал.

Старейшине Пельгусию и поручил князь Александр Ярославич несение «стражи морской» со стороны Варяжского моря. «Морская стража» ижорцев стояла по обеим сторонам восточной части Финского залива. По этому поводу в «Житии Александра Невского» сказано: «от край моря, стерегущу обои пути». Разговор о том у них был доверительный:

— Скажи, Пельгусий, много ли на Неве мест, где может пристать к берегу корабельная флотилия до сотни кораблей?

— Так много! Но при моей жизни купцы таким числом судов в Невское озеро и к Новагороду не приходили, княже. И новагородцы в Варяжское море так не хаживают.

— Скажу, старейшина, тебе прямо: речь идет о войне.

— Опять свей придут разбойничать?

— Да. Они к нам в гости по морю собираются.

— Значит, опять на Неве наши селения сжигать будут, а ижорцам придется прятаться в лесу. Эти разбойники забирали раньше все: и одежду меховую, и рыбу вяленую...

— На этот раз грабить твое племя я не дам. Так где свей могут остановиться в Неве? Ведь им придется дожидаться попутного ветра, чтобы пройти речные камни.

— Конечно, придется, княже. А мест мне известно таких на реке только два. Для многих кораблей.

— В тех местах, где в Неву впадают речки Охта и Ижора. Они обе на ижорском берегу Невы?

— Да, княже. У речных устьев широкая заводь, там течение реки не столь сильно. Поэтому много судов там могут стать у берега на якоре и удерживаться. Нева их не снесет в море.

— А про другие места больших якорных стоянок на Неве ты не ведаешь?

— Ведаю, княже. Есть еще одно такое место, но за речными камнями. Недалеко от Невского озера, совсем рядом с Ореховым озером.

— Знаю то место. Но там свей могут сделать стоянку только после того, как пройдут речные камни.

— Верно, княже.

— Пельгусий, таиться от тебя не буду. Гости из Готского берега мне сказывали точно, что свей собираются в морской поход на Новагород. Как ты думаешь, как вороги пойдут мимо Ижорской земли?

— Пойдут, как и раньше. Мимо Заячьего острова прямо в Неву. Якорь первый раз бросят в устье Охты. То место их купцам и мореходам хорошо известно.

— А на Заячьем острове они могут подождать попутного ветра, чтобы речная вода невские камни глубоко покрыла?

— Нет, не станут свей на Заячьем острове стоянку делать, княже.

— Почему? Ведь у острова можно схорониться от чужого глаза и в спокойствии ждать, пока ветер в нужную сторону подует.

— У острова берега топкие. Большому кораблю там у самого берега на якорь никак не встать.

— Значит, если свей придут всей корабельной силой, то они могут ветра в паруса дожидаться только у Охты и Ижоры?

— Только там, княже. На северном берегу Невы таких мест я не знаю. Они все на нашей стороне.

— Хорошо, Пельгусий. Сколько воинов у тебя в племени?

— Полсотни набирается. Все охотники, луки есть у каждого, копья. Вот только мечи железные у немногих.

— Я скажу новагородскому тысяцкому, чтобы дал тебе железного оружия из городской казны.

— Благодарю, княже.

— Тогда, старейшина, я тебе повелеваю в ближайшие дни выставить дозорных из воинов-ижорцев вдоль берега моря и в невском устье. И днем, и ночью стеречь прихода кораблей свеев.

— Твоя воля будет исполнена, княже.

— Смотри за дозорными сам, ты места те лучше всех знаешь. Как только свей появятся, дай мне через конного гонца о том знать.

— Что должен принести мой гонец?

— Число кораблей свеев. Какие корабли — шнеки или нет. Сколько людей на них может быть. Где встанут в Неве на отдых.

— Что еще должны делать воины-ижорцы?

— Хорошо хорониться в лесу. Чтобы свей не проведали, что за ними новагородцы наблюдают и счет им ведут.

— А если у свеев что-то будет не так?

— Тогда шли ко мне нового гонца. Назначаю тебя старейшиной морской стражи Новагорода...

Разумеется, наиболее внимательно морские стражники-ижорцы стерегли устье реки Невы, откуда начинался хорошо изведанный шведскими мореходами водный путь из Балтики к новгородской крепости, торговому городу Ладоге. От нее, вверх по полноводному Волхову, путь лежал дальше к самому вольному городу, богатейшему торговому центру Древней Руси.

...Морской ледунг 1240 года в Швеции собрался во всей своей силе. Как говорится в «Хронике Эрика», получив королевский указ, свободные дворовладельцы-общинники («бонды»), получив из рук правительственных чиновников деньги, вооружались и сходились на сборные пункты, чтобы составить экипажи боевых кораблей. Отряды воинов-профессионалов местных феодалов и епископов прибыли в Стокгольм раньше всех. За неявку по королевскому указу согласно областным законам грозил большой штраф, являвшийся для простой семьи разорением. В «корабельные округа» на сей счет пришло «подтверждение». Оно начиналось со слов:

«Тем, кто вздумает ослушаться королевского указа и не явится в Стокгольм, чтобы выполнить волю короля Эрика...»

Организатором морского похода на Новгородскую Русь стал Биргер Магнуссон из рода Фолькунгов, самый богатый на то время землевладелец страны. Энергичный зять короля Эрика VI «Картавого» в скором времени станет фактическим правителем Швеции. Возглавлял же морской отряд ярл (князь) Ульф Фаси, двоюродный брат Биргера. Наиболее крупные отряды для похода выставили католические епископы (бискупы). Реальной военной силой они обладали немалой.

Королевская морская экспедиция, отправлявшаяся в завоевательный поход на Новгородскую Русь, вышла в открытое море из Стокгольма с большими торжествами. Среди провожавших находился сам король вместе со своим двором. Все желали крестоносцам победного возвращения, богатой добычи и новой воинской славы после покорения Тавастланда:

— Попутного ветра ледунгу и Бога покровительство!

— Слава новым королевским викингам!

— С богатой добычи возвращайтесь домой! Мы вас ждем с добычей!

— Наши певцы подарят победителям новую сагу!

— Покажите силу шведов. Отомстите русичам за Сигтуну!

— Крестите язычников огнем и мечом!..

На рассвете 7 июля 1240 года, когда старейшина ижорцев Пельгусий самолично находился в «страже морской», он со своими воинами «услышал шум страшен по морю». Это к устью Невы подходила многочисленная шведская военная флотилия, в которой кораблей-шнеков было «многы зело» (очень много).

Действительно на морском горизонте вслед за верхушками мачт стражники, по мере приближения судов к берегу, увидели целую корабельную армаду, которая, «работая парусами и веслами», держала курс на невское устье. На шнеках развевались знамена с крестами. Многочисленность людей на борту, блеск оружия и доспехов определенно говорили дозорным-ижорцам, что плывут недруги. Сомневаться в целях такой морской экспедиции чужеземцев не приходилось. Дозорные заговорили между собой:

— С войной идут свей.

— Надо послать в деревни, чтобы рыбаки на Неву не выходили.

— Люди пускай в лес подальше уходят.

— Скотину угнать надо, хлеб спрятать.

— Вяленую рыбу в ямах утаить...

Старейшина Пельгусий остановил разговорившихся воинов, показывая рукой на море:

— Пока свей на берег высадятся и соберутся деревни ижорские искать наши семьи успеют спрятаться в лесах. Мы их предупредим о том. Нам же волю Новагорода исполнять надо — следить. Как охотник следит за зверем.

— Говори, Пельгусий, что надо делать?

— Дозорным идти вдоль берега к Неве. Хорониться, как на охоте. Свей не должны нас видеть...

Умудренный опытом старейшина Пельгусий поспешил отправить «одвуконь» (то есть двух) надежных гонцов в Новгород, чтобы предупредить князя Александра Ярославича о вражеском нашествии. Так благодаря предусмотрительности последнего неожиданного вторжения крестоносного шведского рыцарства на новгородские земли не случилось. Морской дозор свою задачу исполнил. Первым же гонцам правитель вольного города сказал:

— Скажите вашему старейшине благодарное слово от Новагорода и от меня. Не просмотрели ижорцы ворога.

— Что еще передать Пельгусию, княже?

— Пусть со своими воинами хоронится и смотрит за свеями дальше. А вам награда серебром за то, что быстро нужную весть принесли. Хороши воины у племени...

Принесенная конными вестниками Пельгусия «черная» весть значила для двадцатилетнего князя очень много. Ему впервые предстояло самому стать во главе новгородской рати и повести ее на битву. А уж только одна она могла дать ответ, способен ли молодой ратоборец из рода Всеволода Большое Гнездо стать большим воителем, подтвердить отцовскую науку, получить признание на родной земле. Для него наступил час испытаний на княжескую зрелость.

Шведская военная флотилия выглядела действительно грозно и внушительно: примерно сто одномачтовых шнеков, ходивших на веслах (по 15—20 пар) и под парусами, насчитывалось в морском ледунге королевства. Каждый корабль нес на себе от 50 до 80 воинов и корабельщиков в полном вооружении. Один корабль мог перевезти и до восьми рыцарских коней. В Средневековье балтийские воды редко видели нечто подобное.

Взгляд знающего человека мог определить, что армада шнеков несла на себе не только шведские королевские флаги. Здесь были флаги датские и норвежские, рыцарских орденов, родовые знамена феодальных родов и крестовые стяги епископств. Со стороны могло показаться, что на войну собралась вся земля Скандинавии, а не только воинство одного короля Эрика «Картавого».

Историки в своем большинстве определяют численность королевского войска, отправившегося воевать чужие земли, примерно в пять тысяч человек. Обычно в это число не включают корабельщиков, а ведь это тоже были вооруженные люди. О точной же цифре говорить не приходится, как и в подавляющем числе войн первой половины XIII столетия. Думается, что и Ульф Фаси, и новгородский князь в точности своих сил не знали.

Без сомнений, король Эрик Эриксон «Картавый» в случае нужды мог усилить крестоносное войско новыми тысячами людей. И был готов к этому, объявляя в стране ледунг. Все зависело от того, насколько успешно начнется поход на Русь. Швеция уже тогда считалась сильнейшим государством на балтийских берегах, и с ее военной мощью соседям приходилось считаться. Отправляя своего зятя в поход, король Эрик сказал:

— Когда возьмешь каменную Ладогу, дай мне знать сразу же. Я пошлю тебе с ярлом новое войско. Крепость русичей и Неву королевству надо удержать за собой.

— Будет исполнено, ваше величество. Пришлю в Стокгольм самый быстроходный шнек. А как же наши союзники?

— Люди датского и норвежского королей только союзники. Земли карел и Ладога должны принадлежать Швеции.

— А храмовники и прочие рыцарствующие монахи? Что они получат после победы?

— Благодарность Папы Римского за свои праведные труды. Это для них гордость и слава...

О значении для Шведского королевства этого похода можно судить хотя бы по двум таким фактам. К походу король Эрик Эриксон, его ближайшее окружение, епископы и рыцарство готовились около двух лет. Срок немалый, если учитывать, что переход через Балтику к невскому устью много времени для парусно-гребных судов не занимал. И Папа Римский в своих буллах поторапливал крестоносное воинство с выступлением на восток.

Второе: войско рыцарей-крестоносцев возглавляли главные лица в стране после самого монарха — ярл Ульф Фаси и его двоюродный брат, королевский зять Биргер, который через восемь лет сам станет ярлом. В средневековой Швеции ярл был равнозначен герцогу во Франции. И тот, и другой могли поспорить с венценосцем в силе и богатстве, продолжая оставаться в своих владениях самовластными феодалами.

Самой примечательной личностью среди этих двух королевских военачальников несомненно был Биргер. Его полное имя — Биргер аф Бьелбо из рода Фолькунгов. В истории государства Российского, равно как и в истории своего отечества, он оставил о себе долгую память. Русские летописцы называли его «воевода Белгер».

О дате и месте рождения этого человека сведений почти нет. Известно, что он приходился племянником герцогу Биргеру Бросу, фактическому правителю Швеции с 1187 по 1202 год, и с молодых лет занял высокое положение в шведской государственной элите. Женившись на сестре короля Ингерде, став затем ярлом, Биргер очень скоро на правах близкого родственника стал правой рукой монарха, а потом и вовсе подмял под себя слабовольного Эрика «Картавого». Причем для подданных не являлось большим секретом, кто же действительно правит страной.

Неудачный поход 1240 года на Новгородскую Русь особо не поколебал положение Биргера. В частности, Скеннигский церковный собор 1248 года так охарактеризовал этого королевского вельможу в своем постановлении: ярл Биргер в нем назывался человеком, «которым управлялась сия земля», то есть Шведское королевство.

О том, как вел себя фанатичный крестоносец Биргер аф Бьелбо в завоеванных землях «язычников»-финнов, свидетельствует немецкий историк XVIII века Олаф Далин. Он обстоятельно пишет о походе войска Биргера в соседнюю Финляндию:

«Для шведов ничего здесь так не было нужно, как прогнать и изрубить в куски всех тех, кои бы сопротивление чинить захотели...

Ярл Биргер повелел крестить всех язычников; но притом вместо снисхождения и ласковости употреблял наказания и строгость, бывшие всегда едиными средствами, какие и Рим употреблял, когда токмо возмог, для обращения человечества на Севере в христианскую веру».

В 1250 году ярл Биргер после смерти бездетного короля смог посадить на шведский престол своего несовершеннолетнего сына Вальдемара, став при нем опекуном, то есть законным и полновластным правителем страны. Оспаривать его власть мало кто отваживался. К слову сказать, при нем местные феодалы стали меньше допускать вольностей, все реже противясь своему монарху.

За те заслуги скорее всего и был поставлен Биргеру красивый памятник в столичном Стокгольме. Тот памятник по сей день приводит в удивление туристов из России. А шведов немало удивляет то, что имя ярла Биргера россиянам так хорошо знакомо...

План шведского крестоносного воинства, вероятно, состоял в следующем: высадившись на берегах Невы, укрепиться в удобном месте. В истории легко проследить, что основой владычества немцев и шведов в завоеванных землях Балтии и Финляндии были хорошо укрепленные каменные крепости и замки. Они, как оспины, пестрили территории новых завоеваний.

Располагаясь в важнейших пунктах — на магистральных торговых путях, в устьях больших судоходных рек и в удобных морских гаванях, каменные твердыни позволяли держать под контролем торговые артерии. По таким сухопутным путям было удобно ходить воинским — и конным, и пешим — отрядам. Тем самым создавались благоприятные возможности для последующей колонизации еще не до конца покоренного края.

Предводители крестовых походов были едиными в начальных целях своих предприятий. Едины они оказывались по одной простой причине: «технология» завоевательных акций папского рыцарства отрабатывалась не одно столетие.

— Язычников мало победить в сражении. Они, как германские племена во времена Древнего Рима, готовы в тот же год вновь восстать. Важно закрепиться на их земле, — повторяли они.

Несомненно и то, что главной целью Первого крестового похода на Новгородскую Русь являлась Ладога, каменная крепость, перекрывавшая водный путь на вольный город, то есть реку Волхов, и «хлебную» дорогу из Владимирщины и Суздальщины. Шведы помнили о своей безуспешной попытке овладения Ладожской крепостью, придя на сей раз с гораздо большими воинскими силами. При королевском дворе говорили:

— Возьмем Ладогу и сразу утвердимся в сердце владений Хольмграда. Тогда его главный купеческий путь будет наш.

— А через Псковград хольмградцы много не наторгуют.

— На поклон к королю в Стокгольм послов слать будут. Сам их ярл поспешит прибыть.

— Мы еще сигтунские ворота потребуем отдать...

Князь Александр Ярославич понимал цель появления королевской рати на землях Господина Великого Новгорода. Захват невских берегов и закрепление на них шведов лишали Русь «окна в Европу», выхода в Варяжское море. Сразу же прекращалась прибыльная морская торговля с Любеком, Гамбургом и прочими немецкими городами Готского берега. Ни к тебе купцы не придут, ни ты к ним. Товары станут залежалыми. От того и в городищенском сундуке с казной, что стоит в светлице княжеского терема, будет пусто.

(В будущем Швеция построит здесь несколько сильных крепостей, которые в самом начале XVIII века, в годы Северной войны 1700—1721 годов, сокрушит молодая регулярная армия России под знаменами последнего русского царя и первого всероссийского императора Петра Великого.)

Попавшая в чужие, враждебные руки Нева ставила заслон на морских торговых путях; процветающему купеческому городу грозило заметное обеднение. Удобный невский судоходный путь (река замерзала ненадолго) тогда для новгородцев был единственным: еще не было на Русском Севере ни Холмогор, ни Архангел огорода, ни Колы, ни Онеги с Мезенью. Потеря Невы больно била по карману не только именитых людей вольного города, но и наносила большой убыток всей Владимиро-Суздальской Руси.

Падение же Ладоги — самой северной тогда русской крепости на Волхове — поражало, без всякого преувеличения, Новгородскую Русь прямо в сердце. Ведь не случайно же была выстроена в среднем течении Волхова крепость, да еще не традиционная деревянная (таковой она была только первое время). Ладожская твердыня надежно защищала самый удобный во всех отношениях водный путь из Новгорода в Ладожское озеро и далее по Неве в Балтику, в земли дружественных вольному городу карел и финнов.

Опираясь на мощь ладожских крепостных стен, сложенных из необработанных каменных глыб, шведы могли пойти в поход и на сам Новгород Великий. Могли ударить на него одновременно с двух сторон, в том числе и от Невы. Одновременно отрезались поставки хлеба, перекрывался путь, по которому могла пойти возможная помощь от князей Владимиро-Суздальской Руси.

Князь Ярослав Всеволодович, наставляя сына Александра на новгородский «стол», объяснял ему значение той или иной пятины. Когда речь зашла о крепости на Волхове, стоящей вроде бы в большом удалении от вольного города, великий князь Владимирский обрисовал так ее значимость:

— Ладога — это ключ к Новагороду. Свей про то ведают.

— Знаю, что ведают. Не раз уже ходили на Ладогу.

— Когда ходят не раз, значит, очень надеются ее полонить, своей сделать хотят. Она им нужна, Ладога, не меньше, чем Новагороду...

Эти простые истины понимал и Совет господ, и приглашенный князь, и вечевое собрание новгородцев. Летописец так описывает суть прихода шведской военной флотилии к невским берегам:

«Придоша све (шведы) в силе велице, и мурмане (норвежцы), и сумь, и емь (финны) в кораблих множество много зело... с князем и пискупы (епископы) своими, и сташе в Неве в устье Ижеры, хотяче всприяти Ладогу, просто же реку, и Новгород, и всю область новгородскую».

Ульф Фаси и Биргер, торопясь с крестовым походом на Новгородскую Русь, верно рассчитали время его начала. Они знали главное: покорять землю будут богатую, которой не от кого ждать военной помощи. Батыево нашествие на долгие годы обескровило Русскую землю, князья которой на протяжении нескольких столетий привычно демонстрировали Европе и Востоку отсутствие единения против общего врага.

Во всяком случае, Александр Ярославич в 1240 году на значимую помощь даже от отца и братьев не рассчитывал. Посаднику Степану Твердиславичу он сказал в тот день, когда к нему «прибежали» гонцы от старейшины Пельгусия:

— Плохо, посадник, что братья на помощь ко мне не придут ни сегодня, ни завтра. И отец мой тоже.

— Отчего, княже?

— На земле, побитой Батыем, родичи мои столами владеют. От дружин на Суздальщине и Владимирщине самая малость осталась. Все посечены в битвах.

— А отцу своему, Ярославу Всеволодовичу, свои тревоги ты, княже, рассказывал?

— Рассказывал, когда на великое княжение его избирали.

— И что же он?

— Сказал честно и с болью: время пришло, когда Новагороду на свои плечи надеяться надо.

— Новагород ополчится как един. Но конных ратников у него всегда мало набиралось. Одна надежда на княжеские дружины.

— Про то я знаю. Но нельзя из Владимира и Переяславля последних витязей звать на рать против свеев...

В такой непростой для себя ситуации вольный Новгород мог рассчитывать только на собственные военные силы, на ополчение свободных граждан. Княжеская дружина, стоявшая в Городище, для крупного ратного дела значительной силы из себя не представляла, имея в своем составе только три сотни хорошо обученных и снаряженных конников. А для отражения шведского нашествия требовались тысячи воинов. Пусть и не профессионалов, а народных ополченцев. Снаряженных и вооруженных «всем миром, всем городом».

Но новгородцам, людям мужественным и сильным духом, надо отдать должное: они не дрогнули в час наступившего испытания. Не дрогнули во многом благодаря тому, что в этот час они имели достойного военного вождя...

Как же повело себя шведское королевское войско, после трудного морского перехода достигнув пределов новгородских земель?

Огромная королевская флотилия пришвартовалась к высокому берегу Невы при впадении в нее реки Охты. Речной берег представлял здесь собой удобную гавань, позволяя морским судам в большом числе подойти к самой суше. Шведы встали лагерем на отдых. Возможно, им требовалось устранить кое-какие повреждения на шнеках — ведь летом на Балтике и в Финском заливе порой свирепствовали сильные шторма, опасность которых удваивалась тем, что близлежащих к северу финских шхер имелось большое число подводных камней и мелей. Морская непогода могла и весла поломать, и парусную оснастку повредить, и смыть с палубы все, что было плохо на ней закреплено.

То, что шведы, опытные воины, на всем пути следования корабельной армады до места Невской битвы так и не обнаружили неусыпно «разведывавших врага» ижорцев, может говорить только об одном. Уверенность пришельцев в успехе завоевательного похода переросла в самоуверенность. В ином случае они бы вели себя куда более осмотрительно: невская земля для них оставалась чужой.

Следует отдать должное и «дозорному» искусству «морской стражи» ижорцев, так и не выдавших врагу свое присутствие на берегах Финского залива и Невы. В 1240 году племя ижорцев сослужило Господину Великому Новгороду хорошую, верную службу. А их старейшина Пельгусий вписал свое имя бдительного порубежного стражника в российскую ратную летопись. Он стал в ней одним из первых поименованных пограничников. Наряду с былинными героями Ильей Муромцем, Алешей Поповичем и Добрыней Никитичем.

Однако предводители королевского войска встревожились кажущейся безлюдностью невских берегов. Они понимали, что такого быть не должно. С таким хорошо знакомым противником, как русичи-новгородцы, шведам приходилось считаться во все времена. Поэтому крестоносцы со всей осторожностью обследовали окрестности корабельной стоянки у Охты. Прежде всего старались найти хоженые тропинки, которые зоркому глазу могли рассказать многое.

Но обнаружить ижорцев-дозорных шведам не удалось. Да и немудрено было: прирожденные охотники исходили невские — ижорские — леса вдоль и поперек, знали все звериные тропинки, места, где можно было укрыться от чужого глаза. Не зря старейшина Филипп-Пельгусий старательно наставлял своих воинов:

— Следить за свеями, как за соболем или куницей. Спугнешь — без дорогой добычи останешься...

Шведские же конные и пешие дозоры осторожничали, видя в каждой лесной чащобе и в каждом заросшем густым кустарником овраге таившуюся опасность. Людьми же потомки викингов были нетрусливыми, сроднившимися дома со своими лесами. Рассылаемые по округе от устья Охты конные и пешие дозоры приносили ярлу Ульфу Фаси и Биргеру только успокоительные вести:

— Деревень язычников здесь нет и следов.

— По берегу Невы и речек лодок не видели. Никто не рыбачит в здешних местах.

— Свежих кострищ в лесу нет. Те, что видели, размыты дождями. Значит, прошлогодние.

— Троп для конных нет. Кругом болота нехожие.

— Засад не видели. Лазутчиков тоже. Дымов над дальними лесами не видно.

— Русичи точно не знают о том, что мы уже здесь...

Самонадеянный Биргер сказал тогда своему двоюродному брату слова, которые ряд историков и писателей перефразировали в его послание новгородскому князю. В действительности этого послания не было и не могло быть:

— Этот русский ярл Хольмграда не знает, что мы уже стоим на его земле и воюем ее. Может быть, послать ему рыцарское извещение о том? Как ты думаешь, Ульф?

— Не стоит, брат. Мы на войне и потому устроим сюрприз нашему врагу по его молодости и неопытности.

— Пожалуй, ты прав. Когда мы возьмем мечом их Ладогу, то для правителей Хольмграда это известие станет потрясением.

— Новым потрясением. Как новый приход ханских татар в их страну...

Отдых королевского войска в окрестностях устья реки Охты проходил в спокойной обстановке и потому притупил бдительность воинственных чужеземцев. Следов присутствия врага они здесь не обнаружили. А им следовало бы помнить, что законы войны для воюющих сторон всегда одни. И что война за беспечность карает жестоко.

10 июля, после двухдневной остановки, так и не дождавшись попутного западного ветра, шведская флотилия, сильно растянувшись, на веслах пошла вверх по реке. Армада шнеков длинной вереницей двигалась медленно, со скоростью около трех километров в час, с трудом преодолевая сильное встречное течение даже летом полноводной Невы. После примерно десятичасового перехода измотанные гребцы стали подводить корабли к левому речному берегу в поисках новой удобной стоянки.

Такая стоянка нашлась не без труда, в чем совершенно нрав оказался старейшина Пельгусий, отвечая на княжеские вопросы. Шведы высадились на невский берег в том месте, где в Неву впадает река Ижора с притоком Большая Ижорка, образуя небольшой, но глубокий заливчик. Место это называется Бугры. В отечественную да и в мировую военную историю оно вошло как место Невской битвы 15 июля 1240 года.

Королевская флотилия причалила к левому невскому берегу за ижорским устьем и встала на якорь. Эта процедура отняла много времени, поскольку речное течение оказалось сильным. Корабли стояли в два ряда: борт о борт, нос к носу. С крайних шнеков на берег были переброшены широкие сходни, по которым могли сводить на сушу рыцарских коней и заводить их обратно на палубу. Между собой шнеки соединялись мостиками.

В саму Ижору шнеки не входили даже в самом малом числе. Шведы, прекрасные мореходы, не могли поставить большие суда там, где им было очень трудно развернуться даже на веслах. Кроме того, предводители морского ледунга знали о боевых качествах новгородской речной рати, которая обладала завидным умением перекрытия речных путей. Так что на всякий случай завоеватели решили поостеречься возможной — в случае нападения русичей со стороны Невского (Ладожского) озера — речной западни. То есть путь отхода к морскому заливу они оставляли для себя открытым.

Совершенно неправы те историки, которые в описании Невской битвы «заводят» часть королевской флотилии в ижорские воды. Истина здесь одна: оглуплять потомственных мореходов-воинов не следует. В том исторической правды нет и никогда не будет.

Моряки и большая часть простого воинства, не имевшие походных шатров, располагались на палубах шнеков. Спать на сыроватой земле у затухающего костра, да еще под открытым небом, не хотелось. Королевские военачальники, состоятельные рыцари и епископы, их оруженосцы и слуги ночевали в шатрах на речном берегу. Кони были сведены с судов на твердую землю и паслись на обильном свежей травой лугу у самого берега.

Походные шатры ставили на возвышенном сухом месте, где не чувствовалась сырость земли, обильно поливаемой дождями. Для ярла Ульфа Фаси и Биргера слуги поставили на прибрежном пригорке большой, шитый золотом шатер, отлично видимый со всех сторон. В нем с известным комфортом поселились королевские военачальники. Рядом поставил свой шатер и главный «бискуп» — епископ абоский Томас. На окраине лагеря разместили свои небольшие походные шатры и палатки рыцари менее значимые и менее богатые.

Вокруг лагеря расстилалась широкая поляна. Она начиналась от Ижоры, достигала заросшего низкорослым кустарником болота, шла вверх по берегу и обрывалась у опушки глухих ижорских лесов. Место для временной стоянки было выбрано удачное: подходы к ней хорошо просматривались и со стороны Ладожского озера, и со стороны близкого леса.

Самонадеянные Ульф Фаси и Биргер, испытанные в военных походах вожди, не стали ставить на невском берегу крепкую, а главное — дальнюю стражу вокруг временного стана. Стоянка в устье Охты их успокоила. Более того, они стан никак не укрепили. Шведы выставили лишь часовых вокруг шатров. Ветер лениво развевал знамена всех цветов с заметными издалека готическими крестами, вздыбившимися львами и распластавшими свои черные крылья воронами. Зрелище лагеря морского ледунга внешне представлялось очень живописным. Александр Ярославич расспрашивал ближнего дружинника Ратмира, ходившего в разведку:

— Как смотрится стан свеев?

— Изрядно красиво, княже.

— Это как, Ратмир?

— Много больших шатров и знамен на берегу. И на тысячу шагов, а то более, стоят шнеки, шнеки. Реки не видно — одни мачты.

— Однако на войне красота ничего не значит. Ты сам меня этому учил в отрочестве.

— Учил, княже. А как же такому не учить.

— Так скажи мне, ждут свей нашего нападения или нет?

— Нет, княже, не ждут. Похоже, их королевские воеводы спят и пьют целыми днями.

— Видел шатер их главного воеводы?

— Видел, как не видеть. Приметен шатер, как колокольня соборная.

— Вот туда и ударит в сече наша переяславская дружина...

Однако совсем иначе вели себя корабельные начальники. На шнеках, особенно крайних, круглые сутки бодрствовали дозорные из числа моряков. Потомки прославленных мореходов знали, что такое бдительность судовых экипажей на воде, да еще не у своих берегов. Капитаны и хозяева судов наставляли дозорных:

— На берег глаза не пялить. Смотреть только на восход солнца, на реку. Чуть что увидишь — кричи сразу мне...

Суть таких наставлений была понятна. Ветер дул противный, с «Невского озера», а речное течение было быстрым. Так что флотилия русичей, покажись она из-за дальнего речного поворота, могла легко добежать до якорной стоянки шведов у ижорского устья.

Позднее, когда страсти вокруг Первого крестового похода на Новгородскую Русь улягутся, князь Александр Ярославич Невский сделает с боярами-воеводами, городскими посадниками и тысяцким разбор битвы со шведами. Они обсудят многое, что могло пригодиться на будущее. И, вполне возможно, на ближайшее будущее: королевская рать из-за Варяжского моря могла прийти вновь:

— Скажите мне, мужи, отчего свей место у Ижоры для стана избрали? Да еще не на один день?

— Заморских лодей с Биргером пришло весьма много. Вот он их и решил поставить у берега в одно место, чтоб сподручнее было всеми править.

— Верно, но не во всем. Ему лагерь защитить от новагородцев на всякий случай надо было. Наши корабелы свеям под стать — то они знают.

— Так, княже. Ворота Сигтуны на храме Святой Софии, на стороне Варяжского моря висят. Про то королевские свей ведают.

— Биргер с бискупами, ставя стан на берегу, хотел защититься от нас ижорскими и невскими водами.

— По Неве сторожили тебя, княже, то ясно. А зачем по Ижоре новагородцев требовалось сторожиться?

— А то, что могли мы часть лодей перетащить волоком к Ижоре-то.

— И были бы тогда мы у них за спиной.

— Не просто за спиной, воеводы. Мы бы им в том случае и путь в море Варяжское перекрыли. А вход из Ладоги в Неву уже был наш.

— Значит, ты хотел взять свеев в западню, княже?

— Хотел. Да то не пришлось нам сделать. Без такой ратной премудрости обошлись.

— Тогда скажи нам вот что, Ярославич. Ведь свей в большой поход шли. Зачем же они на полпути второй стан делать на берегу стали? Ведь им следовало к Ладожской крепости поспешать?

— Поспешать действительно следовало. Но путь по морю утомил свеев, особенно их гребцов. Весла их на шнеках тяжелые.

— Знаем, сами на веслах лодий в иные годы сиживали. Но все же у Ижоры свей не а день или два отдыхать собирались.

— Знаю, что не один день. Рыцарям короля отдохнуть после перехода требовалось да коней не загубить после морской качки. Дать им время надо было, чтобы к твердой земле ноги вновь попривыкли.

— Значит, всерьез ярл готовился к битве с Господином Великим Новагородом, княже?

— Всерьез. С пустыми мыслями на Новагород ходить не приходится. Но, думаю, Биргер не только потому походный стан разбил на Ижоре, были и другие причины.

— Какие, Ярославич?

— Думается мне, что в тот день мы не весь королевский ледунг у невских вод разбили.

— Как не весь?! Ижорцы с их старейшиной Пельгусием сказывали, что больше лодий свеев за Биргером не следовало!

— Так-то оно так. Спасибо ижорцам за то от Новагорода. Но шнеков собралось в Швеции много. Варяжское море и летом бурливо, так что многие могли по пути поотстать. А потом пошли вдогон ушедшим.

— Верно. Наши купцы редко ходят больше десятка. И то по пути друг за другом гонятся, чтобы вместе идти к Готскому берегу.

— Думается мне, воеводы, что Биргер тогда не во всей силе пришел. Кого-то он еще поджидал. Может быть, людей из земли еми? Или датских рыцарей из Ревеля?

Собравшимся в городищенском тереме за столом боярам и городским «золотым поясам» спорить с князем не пришлось. Про Невскую битву «думу думали» всем миром: первый раз после прихода Батыя русское оружие прославили. И кто — переяславские дружинники и городская вольница. И все же тысяцкий, который был не из тех, кого уму-разуму часто поучают, спросил с хитринкой Александра Невского:

— А скажи нам, княже, ты про невские воды ведаешь?

— Как не ведать, ведь рать к Неве водил самолично. Проводники от Пельгусия бок о бок с моим конем шли.

— Тогда скажи, что свеев могло держать у Ижоры? Ведь не только роздых коням да отставшие лодии?

— Да, тысяцкий, не только это. Ветра попутного они ждали, чтобы пороги по реке перед Ладогой безопасно пройти. Чтобы шнеков и людей на них не потерять по-пустому.

— Ты нам люб, Ярославич. Все про Новагородскую землю изведал, даже про невские подводные камни...

Шведские мореходы про Неву знали многое, хоть и не как новгородцы. Впереди по реке, ближе к Ладоге, имелись в стародавние времена пороги, мешавшие безопасному движению глубоко сидящим в воде судам. А такими были купеческие и воинские, будь то русские ладьи или заморские шнеки, строившиеся специально для перевозки тяжелых товаров. Известковые кряжи — речные рифы — делили глубоководную Неву на два рукава и сильно затрудняли проход судов в этом месте.

Скорость течения в двух извилистых протоках достигала примерно 15 километров в час. То есть речь шла о бурном потоке речной воды. Поэтому известковые пороги, благо — не гранитные валуны, преодолевались при хорошем, устойчивом попутном ветре обязательно на веслах и при опытном кормщике-рулевом. Идти приходилось под берегом, в строю кильватера, друг за другом.

Шведы о том знали доподлинно, потому и готовились миновать опасные пороги, не неся неоправданных потерь. Вопрос заключался только в том, чтобы попутный ветер — западный — из Финского залива подул в Неву как можно скорей. Ко всему прочему такой ветер дул против речного течения и потому несколько поднимал уровень воды в реке. (Что, собственно говоря, и является основной причиной частых наводнений в старом и современном Санкт-Петербурге.)

В летний период направление ветров, как правило, было встречным для плывущих в Ладогу из Варяжского моря. Ветер в такое время года обычно дул от Невского (Ладожского) озера. Это немаловажное обстоятельство, вероятнее всего, и вынудило флотилию шведов стать временным лагерем в приглянувшемся месте близ порогов. Там королевские воеводы ждали благоприятного дня с сильным попутным ветром, чтобы продолжить поход, преодолевая на парусах и веслах сильное встречное речное течение.

Не случайно князь Александр Ярославич, наставляя старейшину Пельгусия, как нести морскую стражу, говорил следующее:

— Помни, Пельгусий, о главном. Свеям невский путь в Ладогу давно известен. Они опытные мореходы, у земли Ижорской на воде промахов делать не будут. Поэтому мне важно знать обо всех их шагах.

— Княже, не беспокойся. Мой глаз зорок. Со свеями я знаком с малых лет, когда они деревню моего рода сожгли.

— Вот и помни о своей сожженной деревне. И твои ижорцы чтобы помнили.

— О том им, княже, отцами рассказано. Свеям будет худо на Ижорской земле...

Так оно и случилось. Пятитысячная рать морского ледунга вела себя и в море, и в водах Невы «грамотно», без ошибок людей, сведущих в речном пути на новгородской земле. Капитаны головных шнеков свободно обходились без местных лоцманов. Без всякого сомнения, люди, знавшие невский путь, на королевской флотилии были точно. Старейшина Филипп — Пельгусий в донесении князю велел гонцам сказать и о том:

— Путь по Неве свеям ведом. Идут уверенно, как по своим рекам, никого не спрашивая...

По настроению крестоносного воинства можно было судить, что они пришли сюда только за победами. На скандинавских берегах Балтики, как известно, скоро забывали о понесенных поражениях, даже тяжелых. О них «забывалось» в стихотворных рунах, прославлявших героев победных походов за море, о них не писалось в официальных хрониках. Варяжской стране нужны были только подвиги, военная добыча и пепелища, оставляемые после себя на морских и речных берегах европейского континента. О всем остальном помнить не стоило.

Шведы, начиная с эпохи викингов, не помнили о своих поражениях на поле брани в чужих землях, но не забывали о торговых путях-дорогах в другие страны. Особенно тех, которые обещали богатую военную добычу.

В обширном историческом повествовании «О Невском побоище» есть эпизод, который на протяжении уже многих столетий вызывает сомнения историков и исследователей. Якобы шведский полководец, уверенный в своей непобедимости, послал с берегов Невы к новгородскому князю послов со словами:

«Если хочешь противиться мне, то я уже пришел. Приди и поклонись, проси милости, и дам ее, сколько захочу. А если воспротивишься, попленю и разорю всю и порабощу землю твою, и будешь ты мне рабом и сыновья твои».

Хотя такое послание уверенного в своей силе завоевателя вполне отвечало духу Средневековья, думается, что подобного летом 1240 года произойти просто не могло. Ульфа Фаси и Биргера больше заботил не «подрыв» морального духа молодого князя новгородцев, а стремление неожиданно для противной стороны оказаться перед Ладожской крепостью. Они надеялись захватить ее до подхода по Волхову ополчения вольного города.

На карту прежде всего ставилась внезапность удара, а не внесение сомнения в душу новгородского правителя. Одно другого не стоило. Так что летописец, автор повествования «О Невском побоище», вольно или невольно приукрасил правдивой выдумкой свой литературный труд. Но сделал он такое дополнение, думается, только из благих побуждений, радуясь за главного героя тех событий...

Что же сделал князь Александр Ярославич, получив от гонцов-ижорцев старейшины Пельгусия весть о прибытии в невское устье неприятельской армады с многочисленным войском на борту? Вопрос это не праздный, поскольку ответом на него стала блистательная победа в Невской битве.

Согласно летописным сведениям, князь поступил точно так, как поступал в подобных случаях его отец-ратоборец Ярослав Всеволодович. Точно так, как поступили бы на его месте другие русские князья, правившие в Новгороде Великом. Существовала тщательно оберегаемая на Руси древняя традиция сбора на войну.

Александр Ярославич, скоро собравшись, выступил из Городища во главе княжеской дружины. Воины, в доспехах и всеоружии, прибыли в город на молитву в Софийский собор. Встревоженный архиепископ Спиридон уже поджидал князя у входа. Тот, подойдя с непокрытой головой, поцеловал протянутую руку и, смотря прямо в глаза своему соратнику в новгородских заботах, сказал сурово:

— Владыка, свей пришли войной на нашу землю.

— Кто принес в город черную весть?

— Гонцы-ижорцы от старейшины Филиппа. Городская морская стража.

— Много свеев? Где они сейчас? Куда идут?

— Пельгусий сказывает, что шнеков у них десять десятков. Воев тыщ пять наберется. А идут известно куда — опять на Ладогу.

— Неймется, знать, королевским людям-то. Забыли, как их новагородцы и ладожане побивали на Волхове.

— Мне посадник Степан Твердиславич о том рассказывал. Но тогда свейских шнеков было в два раза меньше.

— Крестовой ратью пришли в Неву свей?

— Да, владыка. Гонцы сказали, что среди них много рыцарей в белых одеяних с крестами. И знамен насчитали много на шнеках.

— Всю дружину ты привел к Святой Софии, княже?

— Всю, владыка. Оружную и конную.

— Когда выступаешь на ворогов? Вижу, спешишь на брань. Глаза светлые и огнем воинским горят.

— Сегодня же, владыка. Надо поспешать, чтобы королевские шнеки не прошли невские камни и не оказались у Ладоги раньше нас. Ратников в Ладожской крепости, сам ведаешь, две сотни сегодня не набирается. И жителей в посаде там немного.

— Значит, ополчение города брать с собой не будешь?

— Нет, спешить надо. Возьму только кончанские конные и пешие сотни, что по тревоге готовы выступить.

— Слово сказал лодейным хозяинам?

— Уже сказано через тысяцкого. Пешцы и оружные тяжести на насадах пойдут к Ладоге. Так скорее будет.

— Верно ты решил, княже.

— А теперь, владыка, слово за тобой. Смотри, сколь много уже новагородцев пришло к Святой Софии. Яблоку негде упасть.

Архиепископ новгородский Спиридон в полном облачении вышел к дружине переяславцев. По такому случаю его окружали соборные священнослужители. Над всеми пятью городскими концами прозвучал призывный перезвон софийских колоколов и враз оборвался. Владыка, выждав, когда говор народа стих, начал говорить привычно протяжно и внятно:

— Господь ниспослал на нас тягостное испытание. Пришли на нашу землю из-за Варяжского моря вороги, нами изведанные, свей королевские и римские. Хотят они учинить поруганье земле Новагорода Великого, побить нас и наших детей, животы и вольности наши взять...

На площади перед собором все притихли. Княжеская дружина посотенно замерла на площади. Витязи сидели с непокрытыми головами на конях, шлемы держали в руках. Лица суровы, глаза смотрят поверх голов насупленно, хмуро. Воины молчаливо выслушали благословение на поход владыки Спиридона.

Весть о появлении шведского войска на Неве и церковная служба всколыхнули огромный русский средневековый город. Кончанские старосты, словно по тревоге, собирали под высокую руку князя-правителя по две сотне ополченцев, одна из них была конной, а вторая — пешей. Было сказано из Городища, что рать выступает к Ладоге в этот же день.

На реке у Волховского моста сбивались воедино три десятка насадов. Где не хватало корабельщиков, брали с берега людей, «охочих» для такого дела. На насады уже грузились разные походные припасы. Грузчиков нанимать не приходилось, все делали мужики с ближайших улиц, собранные старостами. Владельцам судов даже покрикивать не следовало, как в иных случаях:

— Шевелитесь, работнички! Поживее по сходням бегайте!..

После недолгой церковной службы князь Александр Ярославич на площади перед Святой Софией «укрепил» дух дружины и собравшихся горожан страстной речью, сказав в первых словах:

— Братья! Не в силе Бог, а в правде...

Под тревожный перезвон вечевого колокола на Софийской стороне князь-правитель говорил кратко и ясно. Летописцы, «лицезрел» на пергаментных листах невские события 1240 года, отметят, что потомок из рода Всеволода Большое Гнездо мог страстным словом «укреплять» своих воинов, воодушевлять идущих на смертный бой:

— Господа новагородцы, далекие соседи наши — свей — нарушили заповедь Господню: не вступай в чужие пределы. Они пришли в силе тяжкой, а у нас нет времени ждать подмоги. Соберите лучших городских воев и пойдем на врага...

Александру Ярославичу помнились подобные призывные речи отца, его старшего брата Юрия Всеволодовича, рассказы бывалых переяславских воевод. Поэтому после слов, подтверждавших приход шведского войска на Новгородчину, он постарался воодушевить воинов призывом:

— Враг уже на нашей земле — постоим за нее, братья, и за Святую Софию! Наш долг перед Отечеством — победить или положить головы в битве! Помните, что Господин Великий Новагород в старые годы уже бил свеев! Теперь пришел наш черед...

Война была объявлена. Теперь на всей Новгородской земле никто не мог «прямо» перечить приглашенному князю: ни Совет господ, ни посадник с тысяцким, ни младшие воеводы. Все приказания выполнялись неукоснительно, а все остальное своенравные вольные люди в случае чего могли князю «припомнить» только после брани.

События развивались быстро. В городе начались экстренные сборы для похода на «ворогов-латынян». Князь-правитель сказал свое слово, оно со скоростью бегущего по кончанским улицам вестника-отрока разнеслось сперва по Новгороду, а потом пришло и в пригороды, в посады, в окрестные села:

— Княже Ярослав сказал: «Иду биться со свеями!..»

— Кончанским воям идти к Ярославу! Пешим к Волховскому мосту сбираться, к насадам! Конным — в Городище!..

Вечевое собрание, само собой собравшееся перед Святой Софией, в едином кличе поддержало князя. Было решено «по слову Ярославову» действовать без промедлений, объявить экстренный сбор ратников-горожан «первого призыва» и спешно выступить навстречу врагу, стоявшему уже на пороге родного дома. На сей раз люди между собой диалоги не вели: время пришло военное, тут было не до перебранок и кулачных боев. То там, то здесь выкрикивали:

— Ярославич! Веди новагородцев на битву!

— Владыка! Кропи князя святой водицей!

— Слава Святой Софии!..

В поход князь брал с собой войско небольшое (но только для нашего времени): 300 конных переяславских дружинников, 500 конных городских ополченцев и столько же пеших ратников. Каждый конец вольного города по установившемуся порядку выставлял по сотне конных и пеших воев, хорошо подготовленных в профессиональном отношении и полностью снаряженных. Они имели в своих домах полное вооружение, и для них городскую «оружную казну» открывать в случае экстренной тревоги не приходилось. Отцы напутствовали старших сыновей:

— Смотри, сын мой, не посрами в битве семью, род наш, улицу...

Матери благословляли ополченцев семейной гордостью — потемневшими от времени иконами, писанными на досках. Со слезами в глазах тихо приговаривали:

— Господи! Сохрани и спаси моего сыночка в злой сече...

Младшие братья выносили из горницы оружие и доспехи, помогали облачаться в кольчужные рубахи. Отроки приводили коней. Однако седлали их ратники сами.

Сестры тоже были у дел: собирали братцу снедь в дорогу. Пироги, рыбу волховскую вяленую, если был — то хороший кус вареного мяса, соль в тряпице, репу, на пару сготовленную, хлеб в караваях... И на всякий случай тряпицы чистого холста для перевязки ран.

Город в тот день уже не жил жизнью обычной, вчерашней. Притих многоголосый торг, многие лавки закрылись, улицы были полны народа. Громко люди не говорили, все больше вполголоса. Если по улице ехал «вой», то стар и млад расступались перед ним, давая дорогу. В многочисленных кончанских деревянных и маленьких церквах проходили весь день без устали богослужения:

— Боже милостивый! Боже праведный! Спаси и защити...

Новгород Великий привычно ополчался на брань. Конечно, самой подготовленной была дружина, состоявшая из молодых дворян (от слова «двор», поскольку дружинники служили при княжеском дворе). Они в своем большинстве с отроческих лет мужали и становились витязями вместе с княжичем. Воинской выучкой они не занимались разве что по великим церковным и семейным праздникам.

Разумеется, вольный город мог выставить во много раз больше ополченцев — и городских, и сельских. Но на сбор хотя бы части этих войск требовалось несколько дней. А времени не было: шведы уже пришли. Князь же благоразумно спешил, как умелый полководец, заявив посаднику, тысяцкому и собравшемуся в Святой Софии Совету господ:

— Свей уже здесь, на нашей земле. Их надо разбить внезапным ударом, упредить. Не дать им выйти к Ладоге.

— Но, княже, через день ты поведешь на ворогов уже не тысячу ратников, а целый десяток.

— Сейчас дело не в числе рати, а во времени. Внезапно ударив, побьем ворогов, пусть их числом и поболее.

— Тогда хоть пошли на всякий случай гонцов к отцу своему за помощью. Великому князю Владимирскому весть дай. Он сыну в полках не откажет. Суздальцы придут конными в два или три дня.

— Время не ждет, бояре. Торопит. А в град Владимир весть пошлем, когда победу добудем...

Александр Ярославич не мог не знать от «морской стражи» ижорцев, что шведов пришло на невские берега в три раза больше, чем войск, которые он собирался вести в поход. Тех воинских людей, которые у него оказались под рукой в первые часы после получения тревожной вести. Не случайно летописец отмечал:

«Уже бо приближася рати (воины), тем же мнози новгородцы не совокупилеся бяху (присоединились к ним), понеже (так как) ускоре князь поити».

Посадник с тысяцким, воеводы опытные, попытались было настаивать на своем:

— Ярославич, будь по-твоему. Веди тех воев, что сейчас есть. Но новые собранные дружины надо послать за тобой вослед.

— Не стоит этого делать.

— Отчего, княже?

— Они за мной не поспеют. Пойду спешно по Волхову: пешцы на насадах, конным тяжелые доспехи тоже повезут водой.

— А как же быть ополчению, которое сейчас на концах собирается по решению веча?

— Пусть собирается. Городским ратникам велю стоять в эти дни на бережении Новагорода.

— А где быть посаднику и тысяцкому?

— Оставайтесь в Новагороде. Озабочу я и вас тоже.

— Чем же, Ярославич?

— Град отдаю вам на бережение. Чтоб смут в нем не было. Да посматривайте в сторону за Псковом — там ливонские рыцари уже не первый год к чему-то готовятся. Пошлите гонцов в шелонские крепости, чтобы там про приход свеев ведали.

— Послали уже. Будь спокоен, Ярославич. За всем без тебя присмотрим.

— Смотреть — смотрите. Только не оплошайте тут без меня. Не одни свей о Новагороде пекутся злобою...

Перед двадцатилетним полководцем стояла непростая задача: быстро и — самое главное — скрытно подвести новгородскую рать к шведскому войску. Оно могло уже с походного стана сняться и идти по невской воде к Ладожской крепости. Здесь вся надежда была на разведчиков-ижорцев, которые отслеживали действия неприятеля. В неожиданности удара и заключалась значительная доля ожидаемого успеха в предстоящей битве.

На рассвете 8 июля новгородское войско, провожаемое толпами горожан, выступило в поход. Оно шло берегом Волхова форсированным маршем, без обременительных обозов, с короткими привалами и ночлегами. Путь лежал к невским берегам кружной — через город-крепость Ладогу, где ожидались «вороги».

Но шведы пока продолжали беспечно стоять походным лагерем за порогами у устья Ижоры: попутный западный ветер все не давал о себе знать. Знамена в лагере колыхались только в сторону моря. Ветер с «Невского озера» не менял ни направления, ни силы, рваные тучи плыли по небу только на запад. Порой моросил дождь, делая все вокруг серым и мокрым.

Пешие ополченцы двигались вниз по Волхову на речных судах-насадах. Судовая рать продвигалась значительно быстрее конницы, хотя часть тяжелых доспехов всадников и оружия находилась на ладьях. Насадам помогали течение, весла и паруса. Пешие ополченцы смогли преодолеть по реке расстояние в 224 километра от Новгорода до Ладоги за 48 часов, опередив конников на сутки. Те даже без тяжестей не поспевали за судовой ратью. Князь велел так:

— К Ладоге спешите. Придете к ней, ставьте насады под стенами крепости. Пешим ратникам сразу идти на стены и там от свеев стеречься вместе с ладожанами...

Все это время князь, отказавшись от места на судне, ехал впереди переяславцев. Дружинники скакали налегке, оставив на насадах щиты, часть оружия, доспехи. На реке стояла тишь, даже ветер приутих. С головного насада певец-корабельщик высоким голосом выводил хорошо знакомую по дружинным застольям, длинную песню-грусть со счастливым окончанием о славном русском князе Игоре:

...Солнце светится на небесе,
Игорь-князь в Русской земле.
Девицы поют на Дунае —
Вьются голосы чрез море до Киева.
Игорь едет по Боричеву
Ко Святой Богородице Пирогощей.
Страны рады, грады веселы!
Певше песнь старым князем,
А потом — молодым пети!
Слава Игорю Святославичу!
Буи туру Всеволоду!
Владимиру Игоревичу!
Здравы князи и дружина.
Побарая за христианы на поганые полки!
Князем слава и дружине!
Аминь!

Песню слушали и корабельщики, и городские ополченцы, и всадники, что тянулись вереницей вдоль берега по едва приметной только на высоких, сухих местах тропе. Но за последним конником уже оставалась хорошо протоптанная в четыре тысячи подкованных копыт дорожка. Порой на изгибе тропы князь оборачивался, чтобы охватить одним взглядом ленту верховых. И летел назад приказ-напоминание:

— Поспешай! Не растягивайся!..

Подобная спешка, когда гребцы не жалели рук, а для ночлега к берегу не приставали, была понятна каждому в войске Александра Ярославича. Требовалось укрепить ладожский гарнизон на случай появления на Волхове вражеской флотилии. Такая предусмотрительность излишней не была: потомки варягов умели быстро ходить не только по северным и южным морям, но и по озерам, большим и малым рекам, зачастую появляясь там, где их никогда и не ждали.

Конница шла левым волховским берегом. Восемь сотен русских всадников, делая в день переходы по 80 километров, пришли в крепость Ладогу только 11 июля. О скорости передвижения конных дружин русичей по степям лучше всего говорит то, что расстояние в 150 километров, если всадники «одвуконь», обычно преодолевалось за двенадцать-четырнадцать часов. Но путь по новгородской земле со степью сравнивать не приходилось, хотя конные ратники шли к Ладоге, как говорится, налегке.

Население Ладоги, ее немногочисленный гарнизон, ополченцы из окрестных деревень уже готовились защищать крепость. По Волхову стояли конные дозоры, крепостные ворота были заперты, оружие роздано всем способным его носить. Такая боевая готовность была не случайна: князь Александр Ярославич, получив весть от старейшины ижорцев, немедля отправил гонца:

— Скачи одвуконь в Ладогу. Скажи ладожанам, что свей вошли в Неву. Пусть берегут крепость до моего прихода...

Ладога и стала той причиной, почему новгородская рать пошла к Неве не прямым, а кружным путем. Соединение княжеских воинов с ладожанами стало первым проигрышем королевских людей — Ульфа Фаси и Биргера. Теперь, даже если бы они появились перед Ладожской крепостью, взять бы ее не удалось: каменные стены, безусловно, оказались не по зубам хотя бы по той причине, что внезапность нападения была безвозвратно утрачена. Каких-то осадных машин у «морского ледунга», вероятнее всего, не имелось. А для их изготовления на месте требовались и мастера, и материал. И, что самое главное, — время.

В Ладоге Александр Ярославич получил новое известие от старейшины Пельгусия, который, не мудрствуя лукаво, решил «продублировать» новое донесение. Ижорец принес князю действительно важную весть о действиях шведской флотилии.

— Что старейшина Пельгусий велел передать мне?

— Свей вчера утром все еще стояли перед камнями под водой, с места не двинулись. Вот что велел сказать старейшина.

— Хорошее ты принес известие. Свей пытались на веслах пройти мимо камней вдоль берега?

— Нет, ни одна лодка свеев к Ладоге от Ижоры не ходила. Видно, боятся, ветра с Ладоги ждут.

— Что говорит старейшина о ветре?

— Он говорит, что в ближайшие дни ветер будет дуть все так же с восхода солнца. Приметы за то говорят.

— Где сейчас Пельгусий?

— Он с воинами племени будет ждать тебя там, где Нева выходит из озера.

— А как же свей? Кто за ними приглядывать будет?

— Старейшина велел это делать лучшим охотникам из ижорцев. Тем, кто леса по реке хорошо знает.

— Ты приведешь меня к Пельгусию?

— Приведу...

Александр Ярославич собрал старших дружинников, ополченских сотников, начальствующих ладожских мужей. Военный совет долго не думал: все высказались за то, чтобы не ждать «ворогов» у Ладоги, а самим идти к Неве. Но опять же вдоль берегов Волхова, чтобы не пропустить мимо себя вражескую флотилию. Князь, выслушав всех, подытожил:

— Хорошо, что все мы едины мыслью. Свеев ждать не будем у Ладоги — сами пойдем к их стану. Там и нападем на них из леса. На рассвете выступаем по Волхову.

В крепости оставалось достаточное число ратников-ополченцев для ее защиты. Делалось это на всякий случай, какие бывают на войне. Всех остальных воинов-ладожан князь забирал с собой. Из крепости в полном составе уходил ее небольшой гарнизон. Своей твердостью духа ладожане славились на Новгородчине, исходив по рекам едва ли не весь Север и Беломорье.

В Ладожской крепости Александр Ярославич раньше бывал. Ладога, в отличие от почти всех городов Древней Руси, была обнесена каменной стеной. Дикий камень-плитняк свозился со всей округи, благо его на полях и в лесах имелось много. Словно утес, высилась цитадель на берегу, там, где в Волхов впадала речка Ладожанка.

Летописи свидетельствуют, что в 862 году в Ладоге собрались старейшины славянских и финских племен и решили прекратить вражду между собой. Они договорились пригласить себе скандинавского князя. Такое приглашение принял датчанин (!) Рюрик, который привел с собой дружину. Он и стал править Русским Севером: собирал дань с местных племен, обеспечивал их защиту, откупался от приходящих варягов. В битвы с ними Рюрик вступал редко, чаще держал в руках не меч, а «пушное злато-серебро».

Для своей дружины Рюрик и построил в 862—864 годах деревянную крепость на речном, возвышенном мысу. Место для нее, на редкость удобное, казалось, выбрала сама северная природа. В древнескандинавских источниках крепость называлась Альдейгьюборг, что в переводе означало «крепость на Ладоге».

Возникновение каменной крепости на месте деревянного острога связано с именем потомка Рюрика — Олега Вещего. К ее строительству он приступил в 882 году. Стены ставились без фундамента из известковых плит, сложенных на глине, по высоте не достигали трех метров. Первая каменная Ладожская крепость имела только одну башню — дозорную, которая возвышалась над речной далью.

Ладога, одетая в каменные стены, исправно стояла более столетия на международной торговой дороге «из варяг в греки». В 997 году норвежский ярл Эйрик после продолжительной осады взял крепость и разрушил ее до основания. Она была восстановлена быстро — «срублена» из дерева уже через несколько лет.

Город стал вскоре одним из важнейших на землях Новгорода, управляясь назначаемым посадником. В 1114 году посадник Павел, как говорится в летописи, заложил новую каменную крепость на насыпи. Решение о ее возведении принял Мстислав Владимирович, последний великий князь Киевской Руси. Новая крепостная ограда Ладоги выглядела гораздо внушительнее старой: ее опять сложили из местного камня-плитняка, но уже на известковом растворе. Стены фундамента не имели, будучи построены на гребне насыпного вала, высота до 4 метров, на восточной стороне на высоте 7 метров находился «торговый люк», который вел к торговому причалу на Волхове. Здесь шла погрузка и разгрузка товаров, доставляемых по реке.

Вновь отстроенная каменная крепость смотрелась готовой к самой суровой осаде. По верху стен шел боевой ход с чередой узких стрелковых бойниц, позволявших вести прицельную стрельбу из луков и самострелов (арбалетов) по осаждавшим. Стены были ровные — не за что зацепиться. Внутри крепости хранились запасы продовольствия. Воду черпали прямо из Волхова через специальную арку в крепостной ограде.

Гарнизон в случае опасности увеличивался во много раз в одночасье. Почти у каждого горожанина хранилось воинское снаряжение, и каждый знал, что он должен делать, если придет час опасности. Места на стене между ладожанами распределялись заранее.

Такой не раз видел Ладожскую крепость князь Александр Ярославич, дивясь русскому зодчеству и надежности каменных стен. Он назначал местного посадника, разбирал торговые споры ладожан, бывал на охотничьих ловах. Про крепостной город говорил:

— Крепка Ладога всем на диво. Побольше бы, дай Бог, таких градов на Руси поставить...

Из ладожского гарнизона Александр Ярославич взял с собой 150 конных воинов, которые годились для боя в поле. 12 июля новгородская рать выступила из города и быстрыми переходами двинулась дальше. На этот раз судовая рать опередила конницу. В тот же день она вышла из Волхова на просторы Ладожского озера. Высадив на берег пеших ратников, флотилия насадов подошла к острову Орешек (Ореховому острову) и там изготовилась к возможному перекрытию Невы по ее фарватеру. Шведской флотилии пришлось бы прорываться в Ладожское озеро с боем. Приказ князя был строг:

— Ни один шнек свеев не видеть на озере. Топить и жечь всякого, кто будет выходить из Невы...

Пока новгородское войско спешило к месту событий кружным путем, старейшина Пельгусий продолжал присматривать за ничего не подозревавшими шведами, которые упивались собственной безопасностью на невском берегу. Конных дозоров в окрестные леса не высылали, появлялись на их опушках только для рубки дров на костры. Но реку стерегли бдительно, наблюдая ее днем и ночью.

Преодолев свыше 120 километров трудного пути почти по бездорожью, русская конница утром 14 июля подошла к невским порогам, проходы мимо которых уже прикрывала новгородская судовая рать. В месте, где перед речными рифами в Неву впадает река Тосна, у крутого поворота левобережья конные ратники соединились с пешими воинами. С насадов выгрузили оружие и доспехи конников и небольшой запас носимого при себе продовольствия.

Там, у Тосны, Александр Ярославич окончательно успокоился: ветер продолжал дуть в Неву из Ладожского озера. Ижорцы, люди невские, говорили, что по всем приметам он переменится не скоро:

— Сосны по верху кланяются Заячьему острову на море и не раскачиваются в стороны. Значит, ветер не изменится.

Дальше идти по Неве на насадах было опасно. За речными порогами открывался широкий плес, и вражеские дозорные, внимательно наблюдавшие за рекой со шнеков и прибрежных холмов в лагере, могли еще издали заметить подходившие суда русских. В таком случае терялась внезапность нападения на королевское войско.

За рекой Тосной, которую русичи перешли вброд, князя встретил старейшина племени ижорцев Филипп-Пельгусий со своей дружиной. Полсотни воинов с ничем не покрытыми головами были вооружены короткими копьями и легкими охотничьими луками, деревянными щитами. Мечи и шлемы имели немногие. Разговор Александра Ярославича со старейшиной был короток:

— Как ведут себя с утра свей, Филипп?

— Как и вчера, и в другие дни, княже. С места не идут: ждут ветра в паруса.

— Свой стан на Буграх как укрепили? Тыном? Рвом? Засекой?

— Ничего этого свей не делали. Только табун лошадей от стана близко к лесу не подпускают.

— А как ведут себя на суше их дозорные?

— Совсем обленились. Далеко от шатров на луг уже не ходят. Кони пасутся. Попривыкли, значит, свей к тишине на реке.

— Твоих воинов в лесу свей не видели?

— Нет, не видели. Ведь мои воины в здешних лесах как у себя дома.

— Хорошо, Филипп. Большую службу ты сослужил Новагороду. Благодарю за то тебя и твоих ижорцев...

Теперь Александр Ярославич смог реально оценить сложившуюся ситуацию. Королевское войско находилось уже близко, как говорится, рукой подать. Шведские военачальники, по всей видимости, продолжали оставаться в полном неведении о действиях новгородцев. Исходя из этого, в голове у 20-летнего воителя и созрел план на предстоящую битву. Он окончательно уверовался в том, что шведы нападения с суши, из леса на Бугры никак не ожидают.

Все же князь решил поостеречься: воина остается войной. Шведы тоже были горазды на разные хитрости. Он подозвал к себе ближнего дружинника Сбыслава Якуновича:

— Пойдешь вперед вместе с Пельгусием, к стану свеев. Возьми с собой несколько воев, глазастых и осторожных.

— Что мне смотреть надо?

— Своими глазами убедись, что они нас из леса не поджидают. Посмотри, как шнеки поставлены. Нет ли свеев на том берегу Ижоры. Все обсмотри своим глазом, потом мне перескажешь.

— Будет сделано, княже.

— Только не потревожь случаем недругов.

— Не потревожу, княже. Сам на ловы ходил не раз, охотничьи повадки знаю...

Князь-правитель вольного города о противнике знал многое. Что шведы — опытные воины, которые в минуту смертельной опасности редко поддаются панике и сражаются даже в неравном бою с завидным упорством и яростью. Что их рыцари-крестоносцы всегда хорошо вооружены, имеют добротно сделанные доспехи и прекрасно выученных коней. Что католические епископы — люди не менее воинственные, чем ярлы короля. К тому же «бискупы» умели «Божьим словом» поднимать дух воинов перед нападением и на финскую деревню, и перед битвой.

Одним словом, шведы на войне многое могли. Как и викинги, державшие в страхе всю Европу до самого Средиземноморья и не раз грабившие Париж и другие города франков, далекие от моря, исходившие по малым рекам весь «Зеленый остров» — Ирландию.

Александр Ярославич от отца и новгородских старых воевод был наслышан о воинском искусстве шведов, тактике их действий. Высадившись на чужой берег, они обычно строились следующим боевым порядком. В первый ряд становились лучники и стрелки из арбалетов, которые, не доходя до противника шагов сто, начинали его обстреливать, чтобы внести во вражеские ряды замешательство. Это была завязка ближнего боя.

Затем начиналась сама рукопашная схватка: в бой бросалась тяжеловооруженная пехота. Она стремилась сковать действия противной стороны, лишить ее возможности маневрировать силами. Конница, состоявшая из закованных в металл рыцарей и их оруженосцев, до поры до времени в схватку не вступала. В разгар битвы именно она наносила внезапный удар, умело выбирая то место, где у неприятеля наметилась слабина, «шаткость» боевой линии. Такая тактика не раз приносила скандинавам победы и в больших сражениях, и в малых делах на войне.

В случае же неудачи в начале битвы шведы не падали духом. Лучники и стрелки из арбалетов уходили в первый ряд пеших воинов и прикрывали отход главных сил, прежде всего рыцарской конницы. Та без суматохи перестраивалась для атаки, и шведское войско с новой силой возобновляло битву.

Зная все это, Александр Ярославич и выстроил свой план на предстоящую сечу со шведами. Он и без советов воевод понял, что только решительная и внезапная атака со стороны «поля» не позволит шведам вовремя развернуться в привычный для них боевой порядок. А если и позволит, то только частично, не по всему походному лагерю. Разорванный на клочья боевой строй уже не мог стать неодолимым препятствием для атакующих. Только так князь не мог позволить войску Шведского королевства реализовать свое преимущество в числе на невских берегах.

Проводники-ижорцы уверенно повели русскую рать вверх по реке Тосне. Часть насадов с пешими воинами на веслах с трудом шла по узкому, хотя и глубокому речному руслу. Отойдя от устья реки километров шесть, в том месте, где сейчас в Тосну впадает ручей Широкий, конные и пешие воины соединились на твердой земле.

Корабельщики поставили насады под берегом реки на якорях, борт о борт, потеснее. Часть их, вооружившись, присоединилась к пешим ополченцам. Людей на судах осталось немного.

Дальше походная колонна конной и пешей новгородской рати резко изменила маршрут и двинулась на северо-запад густым лесом, по едва заметным тропам. Ижорцы вели ее прямо к вражескому стану. Войско двигалось без излишнего шума, кони не нарушали тишины. Говорили изредка, да и то только шепотом. Поднявшийся ветер и шум «по верху» листвы деревьев глушили топот конских копыт и размеренные шаги спешивших людей.

Князь Александр Ярославич, следуя отцовской науке, помнил «поучения» Владимира Мономаха: он поостерегся и во время подхода к невскому берегу. Вперед было выслано боевое охранение — «сторожа» из надежных, смекалистых дружинников. Воитель принял в расчет то, что шведы могли не дремать, время от времени проверяя конными дозорами лесные подступы к стоянке королевского морского ледунга.

Но, как оказалось, Ульф Фаси и Биргер не стали ставить вокруг нового временного стана корабельной армады усиленные дозоры, ограничившись лишь часовыми среди шатров. Они, по всей видимости, надеялись, что глухие ижорские леса и непролазные, особенно в летнее время, окрестные болота лучше всего охранят их лагерь, тем более временный, с суши.

Пройдя километров 18, новгородская рать остановилась на короткий привал. Последнюю часть пути рать двигалась по берегу реки Большой Ижорки, имея впереди себя конные «сторожи» и дозорных из числа воинов-ижорцев, хорошо знавших здешние места. Теперь шведский лагерь и новгородское войско разделяло километров семь лесной глухомани. На последней стоянке со стороны Невы прибыл ходивший на разведку вражеского стана Сбыслав Якунович. Он доложил князю о виденном:

— Княже, свей ведут себя так, как сказывали ижорцы. Тревоги в их стане нет, лес не стерегут как надо. Кони пасутся в стороне от шатров. Поутру на лесной опушке рубили березы на топку для костров.

— А что на шнеках?

— Стоят, как и прежде, у берега на якорях. Сходни на берег не снимаются. На борту много людей, там они и спят.

— На том берегу Ижоры свей есть?

— Нет, ни мы, ни ижорцы их там не видели, княже. Хотя место там сухое, годное для ночлега.

— Что приметно во вражеском стане?

— На буграх два шатра больших поставлены. Почти все стяги с крестами и зверями заморскими вокруг них стоят. И пеших дозорных у тех шатров насчитали больше десятка. Кто стоит, кто ходит вокруг.

— Кони пасутся расседланными?

— Да, княже, расседланными. Табунщиков раз-два и обчелся.

— А в чем свей ходят? В доспехах или без?

— Большинство из тех, кто в шатрах, без доспехов. Шлемов на воях почти не видно — день-то теплый. Щитов никто по стану не носит. Оружие, думается, свалено у них в шатрах и у кострищ.

— Значит, свей нас не стерегутся от леса?

— Совсем не стерегутся, княже. Не чуют, откуда погибель им идет. Лес ижорский своим считают.

— Хорошо, Сбыслав. Ты принес мне то, чего хотелось знать перед битвой.

— Дозволь спросить, княже?

— Спрашивай!

— Сегодня пойдем в битву с ворогами?

— Сегодня. Завтра может быть уже поздно. Тогда воевать придется без выгоды...

Александр Ярославич переговорил со старейшиной Пельгусием и окончательно утвердился во мнении, как начинать битву. Удар мог наноситься только со стороны «поля», то есть из леса. Только так можно было использовать неведение врага о местонахождении новгородского войска.

Вечер 14 июля княжеская рать провела на ночевке в лесу. Костров не разводили, чтобы дым и отсветы пламени не потревожили вражеских дозорных, выставляемых на ночь. Питались тем, что взяли с собой: хлебом, пареной репой. Воду пили родниковую. У русских в стане бодрствовали только «сторожи», затаившиеся на лесной опушке.

Под самый вечер сходил на рекогносцировку шведского стана и сам Александр Ярославич. Как говорится, ушам доверяй, а глазами проверяй. Он воочию увидел вражеский лагерь на речном берегу и по числу огней костров понял, что на Буграх в шатрах будет спать только рыцарская часть вражеского войска. Вернувшись к войску, князь собрал воевод на последний перед битвой военный совет:

— Сходил к Буграм, посмотрел на стан свеев. У них все тихо, про нас не ведают. Это хорошо. Битву начнем завтра около полудня.

— Княже, может, ударим по ворогам с восходом солнца?

— Летом рано встают. Пока мы продеремся через чащобу в темени, свей будут уже на ногах. И кто-то будет на опушке рубить дерево для костров. Рубщики поднимут тревогу, увидя нас в лесу.

— Что нам даст время около полудня?

— Много выгоды будет. В этот час по всему вражьему стану для воев и корабельщиков обед. И думаю, что большая часть, если не вся, рыцарских коней будет пастись на лугу.

— Верно, княже. Коней свей завтра подальше отгонят: под самим станом луговая трава давно объедена.

— Значит, не все рыцари успеют сесть на коней и будут биться пешими. А это для них непривычно.

— Как, княже, войско будешь делить на полки?

— О том скажу поутру, когда вой отряхнутся ото сна. А теперь идите в свои сотни. Позаботьтесь о дозорах. Скажите всем, что битва будет завтра. Пусть готовятся...

Наступал день 15 июля 1240 года — день знаменитой битвы новгородской рати с морским ледунгом, крестоносным войском Шведского королевства. Битвы, положившей конец Первому крестовому походу на Русь.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница