Княжение в вольном Новгороде

Прошло четыре года после битвы на реке Калке. Княжичу Александру исполнилось восемь лет, когда в его судьбе произошли значительные перемены: отца, князя Ярослава Всеволодовича, свободолюбивые и строптивые новгородцы в третий раз пригласили на княжение. Пригласили с именитыми послами, с поклонами до земли:

— Князь Ярослав Всеволодович, приходи править Новагородом. И вече тебя о том просит, и Совет господ боярский. И сам владыка просит.

— А если опять рассоримся с Новагородом? Что тогда, опять мне с княгинею и княжичами уходить из Городища?

— Вече сказало, что не надо нам Черниговского, давай сына Всеволодова, хотим токмо Ярослава. Но только правь Новагородом по «Русской Правде». Не будь изрядно суров с городом.

— Мое слово сказано в прежнем договоре. Крестным целованием скреплена грамота наша с вами.

— Спасибо тебе, княже. Значит, ждать тебя в Новагороде?

— Ждите. Приеду с княжичами. Ехать надо — времена сегодня смутные. Новагород в обиду не дам. Скажите вечу, боярству, владыке, что мое слово княжеское вам сказано в Переяславле. Возвращаюсь.

— Тому мы рады, княже. И город будет рад...

Обстановка на северо-западных границах Руси складывалась не менее тревожная, чем на порубежье Дикого поля. Александру Ярославичу было два года, когда монголы «побили» половцев и дружины южнорусских князей. Но это был всего лишь первый раскат грома с востока. Настоящая гроза разразится тогда, когда сыну переяславского князя исполнится 17 лет: семнадцать чингисидов во главе с ханом Батыем приведут свои конные полчища на Русь, и та, раздробленная на удельные, враждующие между собой княжества, падет в жарких сечах.

Гроза с запада надвинулась гораздо раньше. И первыми ее ощутили на себе новгородцы — жители средневековой боярской республики. «Господин Великий Новгород» заимел опасных соседей в лице немецких рыцарей-крестоносцев, до этого огнем и мечом покоривших пруссов-славян и прибалтийские народы. Немцы вышли к границам новгородских земель, которые тревожили еще и литовцы, племена чудь и емь, жившие на территории современной Финляндии.

Ситуация на границах заставляла новгородцев искать себе очередного князя там, где они могли получить военную помощь в случае вражеского нападения. Предыстория очередного появления на берегах Волхова «приглашенного» князя Ярослава Всеволодовича была такова.

Еще в 1221 году, когда великий князь Владимирский основал на волжских берегах Нижний Новгород, народное вече в Великом Новгороде порешило изгнать «неугодного» князя Всеволода Юрьевича. Вече попросило великого князя вместо сына послать к ним на «стол» родного брата, известного своими победами в битвах. Новгородцы писали во Владимир-на-Клязьме:

«...Вдай нам брата твоего Ярослава Всеволодовича Переяславского».

Великий князь Юрий Всеволодович благоразумно стерпел обиду за сына и послал на русский Север младшего брата Ярослава. Между Всеволодовичами состоялся такой разговор:

— Брат Ярослав, новагородцы снова норов показывают. Сына моего Юрия изгнали во Владимир. Просят тебя на свой стол.

— Мне о том ведомо. И ко мне послы с поклоном приходили. Винились, что в третий раз приглашают.

— Поедешь в Новагород без обиды?

— Да. А то Новагород от нас к черниговцам уйдет. Как раньше бывало.

— Не то страшно. Новагородские послы мне жаловались. В земле эстов немцы объявились, скоро ее всю возьмут. Псков перестал Новагороду послушным быть. Литвины в южных его волостях разбойничать стали.

— Если немцы силу возьмут, то вся торговля по Варяжскому морю пойдет. Убытки Новагороду и нам будут.

— Мне послы о том прямо сказали. У меня новагородские гости весь воск забирают. Меха скупают еще не добытые — в долг серебро за них дают справно.

— И у меня во Владимире на новагородцев купцы жалуются. Говорят, на торгу любые цены рушат.

— Пусть рушат, брат Юрий. В отцовской казне серебро больше от дел торговых собиралось, чем от податей.

— Потому и Новагород оберегать надо?

— Потому, брат Ярослав. В случае большой брани новагородцы и подсобить могут своей пешей ратью.

— Один едешь в Городище? Или сынов с собой берешь?

— С княжатами. Пусть Федор с Александром в вольном городе княжеского уму-разуму набираются. Думается, что им придется на новагородском столе скоро сидеть, а мне из Переяславля только подсоблять в случае надобности.

— Думаешь, брат Ярослав, Новагород им полюбится?

— Не в том сегодня суть. Главное, что тамошним вечникам да боярам мои княжата приглянулись. Потому и еду на их стол в третий раз. После Михаила Черниговского и племянника моего Всеволода.

— Поспеши, брат. В чем помощь будет нужна — шли гонца во Владимир немедля. Подсоблю...

Ярослав Всеволодович был встречен новгородцами «с честью». Переяславский владелец прибыл на берега Волхова с испытанной конной дружиной, княгиней Феодосией и сыновьями-отроками Федором и Александром. Переезд состоялся в 1222 году. Встречавшие бояре с гордым поклоном, но не до земли говорили князю давно знакомые слова приветствия:

— Владей, княже, новагородским столом. То честь нам от тебя и честь тебе от нас...

Принесение присяги приглашенным князем состоялось в соборе Святой Софии. Ярослав Всеволодович, выделявшийся среди собравшихся именитых людей своей гордой осанкой и ярко-красным плащом, громко и твердо молвил:

— ...Править и судить Новагородом буду по «Русской Правде». Уважать буду новагородскую старину и вольности. Защитой буду. На том крест вам целую перед Святой Софией.

Горожане, набившиеся в храм и заполнявшие площадь перед Святой Софией, в один голос ответствовали:

— И мы целуем тебе крест, князь Ярослав. Правь с сего дня городом и нами...

Просьба новгородцев не была случайной: они просили у великого князя Владимирского именно полководца, способного возглавить рать — ополчение вольного города. В соседней Прибалтике активно усиливались немецкие рыцари. В 1201 году они основали в устье реки Западная Двина город-крепость Ригу, которая стала главной базой для дальнейшей экспансии на балтийских берегах. В начале 20-х годов Ливонский и Тевтонский ордена покорили земли ливов и эстов, вплотную подойдя к границам русских земель.

Под ударом оказались и Псков, и сам Новгород: «брат меньшой» и «брат старший». И псковичи, и новгородцы постоять за себя умели, в ополчение по «охочей воле» шли все, кто мог быть воинами. Но в таком деле требовался испытанный князь-воевода, с именем, с дружиной. Такого своего, «доморощенного» князя вольные города не имели. Причина в том, что вечники вообще над собой никого видеть не желали. Два города были боярскими республиками.

Немецкое рыцарское братство пользовалось полной поддержкой Папы Римского, который поощрял их завоевания и обращение язычников огнем и мечом в истинную веру. Григорий IX писал в своем послании — булле — крестоносцам из третьего в Прибалтике рыцарского Ордена меченосцев:

«Вы можете беспрепятственно обратить для своих потребностей то из награбленного язычниками, что вы захватите у них...»

События на северо-западе Руси развивались следующим образом. Придя с переяславской дружиной в Новгород, князь Ярослав Всеволодович в том же 1222 году совершил во главе новгородской рати успешный поход на немецких рыцарей в Колывань. Племя чудь было освобождено от выплаты крестоносцам тяжелой дани. Ордену в грамоте написали:

«Не ходите, рыцари, на земли Новагорода. А послов с миром примем. Гостей торговых из немцев не обидим...»

Магистр Ордена меченосцев, прочитав новгородскую грамоту с толмачом-переводчиком, сказал братьям-рыцарям:

— Непонятливые эти русичи. Предлагают нам мир, купцам свободный путь к себе дают. Словно не знают, что все это крестовые братья мечом добывают в походах.

— Не знают, великий магистр. Эсты и ливы наш меч уже изведали. Сейчас уже немногие головы поднимают.

— Тех, что дубину свою на рыцарей поднимают, лишать голов.

— Головы уже летят, великий магистр. А что делать с послом новгородским, что грамоту привез?

— Коней его взять. Прогнать без чести язычника. Пешим пусть от нас идет...

Естественно, на завоевательные планы орденской братии грамота не повлияла. Уже через год крестоносные рыцари «облегли» русский город Юрьев (современный Тарту в Эстонии). Его защитники — русские воины и эсты во главе с князем Вячко — отважно защищались, получив помощь от псковичей и новгородцев. Однако рыцари в конце концов овладели Юрьевом и сожгли его. Здесь они основали «свой» город, названный ими Дорпат (Дерпт).

Боярская республика была политическим организмом весьма капризным. Вече, где верховодили бояре — «золотые пояса» и богатое купечество (в среде которого редко усматривалось единство), принимало ответственные решения сиюминутно и бесповоротно. Стоило немецким рыцарям выжечь Юрьев, как новгородцы изгнали со «стола» переяславского князя Ярослава Всеволодовича, которого они только совсем недавно приняли «с честью»:

— Иди, княже, в Суздальщину. Ты нам не люб больше. Строг ты к нам не по «Русской Правде»...

Вольный город в который уже раз остался без князя. Изгнав младшего брата великого князя Владимирского, вече запросило у него его сына Всеволода, незадолго до этого ими же прогнанного. На этот раз понесенной обиды Юрий Всеволодович не стерпел. Во главе войска Владимиро-Суздальской земли он совершил поход на Новгородчину, предварительно лишив боярскую республику подвоза хлеба. Поход получился победным, хотя до большого сражения дело не дошло. Новгородцы опасались быть побитыми:

— Не поиметь бы нам сраму. Откупимся от князя за обиды его. И мир снова нам будет...

В качестве компенсации «за позор» младшего брата и сына Юрий Всеволодович взял с новгородцев семь тысяч серебряных гривен, огромную сумму. Ее выплатили сразу, в один день. Немалая казна вольного города после этого заметно поскуднела. Бояре — «золотые пояса», охая, судачили между собой:

— Дорого ноне обходятся Новагороду наши обиды суздальским князьям. Семь тыщ гривен сребра! Где такое видано?..

— Что там печалиться. Хорошо, что князь Юрий за брата и сына сребро взял. Мог и разорить наши пятины. Это подороже будет тех гривен...

— Наши купцы за лето торгов в казну их вернут. Точно вернут...

После этих событий на княжение в вольном городе сел приглашенный туда вечем черниговский князь Михаил Всеволодович. Он был рад богатому «столу». Но вскоре черниговец сбежал с берегов Волхова, сказав боярам на прощание:

— Не хочу у вас княжить. Ухожу от вас.

— Отчего, княже? Чем тебе не мил терем городищенский?

— Чести мне мало от вас, бояре. Во всем непослушание.

— Тогда уходи от нас, коли чести тебе нашей мало...

Отношения с новгородской вольницей у Михаила

Всеволодовича не сложились сразу, и он не стал испытывать судьбу: могли выставить из города с позором. Тогда его честь действительно бы пострадала. А так он «по своей воле» ушел от бесчестья. Говорили об этом:

— Михаил Черниговский мудро поступил. Не дал новагородцам себя прогнать. Сам от них ушел...

Пока новгородская вольница в жарких словесных и кулачных баталиях под звон вечевого колокола решала, как быть, в очередной раз напали воинственные литовцы. На сей раз они разграбили волости у Торжка и Торопца. Спешно собранное новгородское ополчение догнало обремененных награбленным добром литовцев у города Русса и «побило их».

Ратники возвратились в Новгород под радостный колокольный звон. Но вскоре пошли разговоры:

— Слава воям сегодня. Успели добежать и побить литвинов. А завтра могут не успеть!

— Князя надо нам. Чтоб воеводствовал из Городища. Сегодня пришли литвины, а завтра кто придет? Немцы? Свей?

— Звать князя! Черниговского!

— Не надо Черниговского! Его земля нам в недород жита не даст. Звать Суздальского надо! Просить КНЯЗЯ великого о том. Просить брата меньшого его с дружиной.

— Верно! Послать послов во Владимир!

— Звать Ярослава на стол Новагорода!..

После этого новгородцы вновь запросили младшего брата великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича, послав к нему послов с богатыми дарами. От нового почетного приглашения переяславский князь, разумеется, не отказался. Прибыв с дружиной в Великий Новгород, Ярослав Всеволодович сразу же предпринял несколько удачных военных походов с целью защиты земель-пятин.

— В поход надо нам идти на емь. Сколько раз емь Водскую пятину и карел города пограбила за зиму?

— Много, княже. Веди нас на емь. Проси дружину владимирскую у брата Юрия. Вместе и побьем емь.

— Дружину у Владимира просить сейчас не буду.

— Отчего же, княже?

— Землю надо самим защищать. А не просить войско на то у соседа. Вот и ополчайтесь, как то мною сказано.

— А если кто не пожелает? Что с ними делать?

— Их судить буду по всей «Правде Русской». Так и скажите о том городу.

— Скажем, княже. На всех улицах сотские скажут...

Прежде всего Ярослав воспрепятствовал набегам развоевавшегося финского племени емь на земли карел и Водскую пятину. Русские нанесли еми поражение в «Невском озере в лодиях», то есть в битве двух речных флотилий на Ладожском озере. Старейшины еми такой скорой реакции на свои разбои не ожидали, надеясь с добычей уйти с озерных берегов домой беспрепятственно, как до того бывало.

Затем произошла новая битва новгородцев с емью на Невском озере — Ладоге. После одержанной «на воде» победы князь Ярослав Всеволодович с ладожанами совершил поход на земли еми и вместе с союзниками — ижорцами и карелами — «побил» несколько тысяч. Это была месть за захваченный и истребленный емью русский полон. Раньше такого не случалось. Местным старейшинам, попрятавшимся в лесах и на озерных островах, было послано сказать:

— То вам наказание за нелюбовь к человеку. За побитых наших женушек и детушек малых...

Приглашенный на княжение Ярослав Всеволодович взял с собой семью: жену Феодосию и старших сыновей — Федора и Александра. Опекуном их продолжал оставаться «муж мудрый» ближний боярин Федор Данилович. Вместе с князем в Новгород прибыла и переяславская дружина в 300 человек конных. Больше дружинников приводить с собой князьям новгородцы не разрешали. Они опасались, что приглашенный удельный владелец начнет править в их городе вооруженной рукой:

— Коли силен будет, то нас под себя подомнет. Князь слабее города должен быть, тогда наши вольности не поубавит...

Семейство князя и его дружина разместились в шести верстах от самого города в древнем Рюриковом Городище, где исстари жили приглашенные на княжение их воины. Все они брались на полное «кормление» с разрешением заниматься в новгородских землях и охотой, и рыбной ловлей. Городище являлось официальной резиденцией временного обладателя новгородского «стола».

На второй день после прибытия в Городище князь Ярослав Всеволодович с дружиной в сопровождении послов новгородцев въехал в город со всей полагающейся по такому случаю торжественностью. Его сопровождали сыновья. В громадном Софийском соборе переяславский князь принес присягу «вольному Новагороду», обещая править и судить по новгородской старине. Свои клятвенные обещания он заключил крестным целованием, сказав:

— Обещаю править и судить вас по «Русской Правде». Суд буду вести с посадником и тысяцким. Защитником буду городу от ворогов...

Собравшиеся в соборе Святой Софии на церемонию присяги бояре, именитые гости из купечества, священнослужители закивали головами:

— Тогда ты нам люб, князь Ярослав, сын Всеволода. Новагороду люб. Живи в Городище и правь нами...

После этого Ярослав Всеволодович принял правление Великим Новгородом. Он вновь стал княжить строго, но по законам того времени, по «Русской Правде». Его сыновья под бдительным присмотром боярина Федора Даниловича продолжали с утра до вечера заниматься привычными делами: обучались ратному делу, посещали вместе с родителями богослужения, совершали поездки в Новгород и по окрестностям Городища.

Федор Данилович приходил к княжичам в терем после последних петухов. Говорил привычно мягко, но по-отцовски твердо:

— Сегодня будем разучивать мечный бой. Ратмир-дружинник нас уже ждет на луговине.

— До самого обеда будем биться с Ратмиром, Данилыч?

— Нет, не до самого. Знаю, что охота вам ратничать. Но до обеда надо и грамотой позаниматься. Писать будем буквицы. Ключник новые гусиные перья с торга вчера принес. Старайтесь, княжата, чтоб отец за учебу не серчал на вас.

— Не сомневайся, Данилыч. Листы зря изводить не будем.

— Хорошо, что обещаете. Лист на торгу ноне дорог.

— Данилыч, а после обеда к нам Ратмир опять придет? Мечничать с ним сегодня еще будем?

— С отцом вашим Ратмир и на литвинов ходил, и на емь и на ловы отъезжал много. Мечник отменный. Но после обеда с отцом и матушкой в Новагород поедете. В Святой Софии сегодня по святым служба будет. Сам владыка служить будет.

— А ты с нами поедешь?

— Велено быть. Разве не видите, что на мне новые сапоги из красного сафьяна...

Ближний боярин Федор Данилович взял на себя еще одну обязанность. Он учил княжичей познавать Великий Новгород, его порядки, чтобы в будущем они не принимали опрометчивых решений, могущих вызвать ссору со свободолюбивыми горожанами. В таких случаях приглашенным на княжение по решению буйного веча просто указывали на дорогу, ведущую из города, со словами:

«Иди, княже, ты нам не люб!»

Говорились такие слова зло. Но на князя кулаками и дубинами не замахивались, бранные слова если и выкрикивались, то издали. Дружинники смотрели на возбужденную толпу хмуро, выразительно положив правую руку на меч, который не вынимался. Толпа понимала, что князя в обиду не дадут, за него есть кому постоять, если начнется буйство.

Боярин Федор Данилович знал вольный город хорошо. Сопровождал своего князя в поездки на берега Волхова, сам не раз приезжал сюда в числе послов. Приходилось ему решать переяславские торговые дела. Знакомых имел здесь много, был чтим людьми именитыми, со многими дружен. Потому не уставал поучать княжичей:

— Будьте приветливы с людьми Новагорода...

— Заносчивых здесь не любят. Будь то князь из русских или посол иноземный...

— Новагородцы чтут «Русскую Правду». Вольность свою берегут вечевую. Прав простой люд имеет в городе много...

— Грозить княжеским правом здесь не надо. Изгонят враз из Городища любого...

— С посадником и тысяцким в едину дуду дудеть надо. В согласии с ними жить, в понимании...

— Святую Софию чтить надо. С этим кличем ратники города в любую злую сечу кидаются...

Новгород в начале XIII столетия являлся самым многолюдным и богатым городом на севере Руси. Поэтому он и назывался Великим. Полноводная река Волхов делила город на две половины. Западная сторона называлась Софийской, потому что здесь находился крепкий каменный кремль — детинец — и красовался величественный белокаменный собор Святой Софии, сверкавший на солнце пятью куполами, крытыми свинцом. С запада соборный портал украшали трофейные ворота из бывшей шведской столицы Сигтуны, сожженной во время совместного морского похода новгородцев и карел на Швецию в 1187 году.

Святая София являлась главной городской святыней, и жители гордились ею. Именно на верность Святой Софии новгородцы давали клятву, целуя крест. Белая громада неповторимого в новгородском зодчестве пятиугольного храма высилась над городом. Храм в известной степени повторял одноименный собор в Киеве, построенный раньше. Главной его внутренней росписью стал образ Христа Спасителя на своде, изображенный царьградскими (константинопольскими) иконописцами со сжатой десницей (рукой).

Святая София стала любимым символом вольного города. Построена она была в камне, вместо сгоревшего деревянного храма, дальновидным князем Ярославом Мудрым. С той поры в народе и стали говорить:

— Где Святая София, тут и Новагород!

— Святая София нас всегда сбережет! Всегда за нее постоим, коль надо будет.

— Она святая заступница дедам и прадедам была. И от нас сегодня не отступится...

Длинный мост соединял Софийскую сторону с восточной частью города — Торговой стороной, самым оживленным местом в Новгороде. Тут находился знаменитый новгородский торг — средоточие всей экономической жизни боярской республики. Иноземных купцов порой сходилось не меньше, чем местных. Все больше из-за Варяжского моря. По всей Европе тогда такие оживленные торги можно было сосчитать по пальцам. Волховский берег напоминал огромную пристань, здесь швартовались десятки самых разных торговых судов, больше мореходных.

Городские кварталы были обнесены высокими земляными валами. Новгород исторически делился на пять районов — концов: Загородный, Наревский и Людинский на Софийской стороне, Славянский и Плотницкий — на Торговой. Большой Волховский мост, уникальное сооружение для того времени, соединял воедино обе части города. Правда, в сильное половодье Волхов часто сносил мост, но его привычно и быстро восстанавливали.

Каждый конец и каждая улица жили своей особой жизнью, управляемые кончанскими, сотскими и «улицкими» старостами. Каждая улица имела свои предания, свои старинные боярские семьи, издавна связанные с улицей и верховодившие на ней. За каждым знатным боярским родом стояла, особенно на вече, «своя» улица, а то и не одна. Местничать же вечникам приходилось часто.

Горожане разделялись прежде всего по уличному признаку: кто свой, а кто чужой. Не без гордости за свой конец и улицу вольные люди говорили:

— Мы — наревские.

— Мы — с Прусской улицы.

— Мы — Людинского конца...

Ко времени прибытия в Городище княжича Александра с отцом и старшим братом новгородское общество имело следующую организацию. В боярской республике властвовало 300—400 бояр — «золотых поясов». Они владели землями и немалыми капиталами, ссужая деньгами купцов. Богатые боярские роды занимали все высшие должности в Великом Новгороде. Из их среды выбирался посадник — человек, который вместе с приглашенным князем правил вольным городом, навязывая последнему волю боярства и веча.

«Золотыми поясами» бояр называли неспроста. Как у русских князей, так и у боярства среди родовых драгоценностей обязательно значились широкие пояса, носимые и в будни, и в праздники. Пояса эти украшались если не золотом, то позолоченным серебром, дорогими каменьями. Украшения княжеского и боярского убранства передавались по наследству. Не случайно в духовных грамотах знатных людей писалось обязательно на первом месте среди завещанной наследникам казны:

«Сыну моему (такому-то) оставляю из казны моей золотой пояс дедовский (такой-то)...»

Ниже бояр по своему общественному и имущественному положению стояли «житьи люди». К ним относились мелкие землевладельцы, обладавшие и более скромными личными капиталами. Они тоже ссужали купцам деньги, а иногда и сами вели прибыльную торговлю.

Потом шло многочисленное купечество. Оно делилось на гильдии, высшей из которых являлось братство «Ивановское сто» — новгородская Первая гильдия. Это братство образовалось при храме Святого Иоанна на Опоках. «Ивановское сто» стало первым братством среди новгородского купечества и имело в городе особые права. Пять его старост вместе с тысяцким вершили суд при всех спорах иноземных купцов с новгородцами, а также между торговыми людьми из разных русских земель.

«Ивановское сто» ведало в Новгороде мерами веса: «вощаныя скальвы, медные пуды и гривенка рублевая» — и мерой длины — «ивановский локоть». Для того чтобы стать полноправным членом Первой привилегированной купеческой гильдии, требовалось внести в товарищество 50 гривен серебра и 21 с половиной гривны на церковь. По тем временам это были большие суммы. Вхождением в первостатейную гильдию именитые гости гордились:

— Честь мне оказало «Ивановское сто». Суму серебра внес на храм Святого Иоанна одним разом...

— Теперь «Ивановское сто» мне заступник в торговых делах. Его почитают и за морем Варяжским, и в волжских городах...

— «Ивановское сто» в немецких градах, хоть в Любеке, хоть в Риге, за первейшее купеческое братство знают...

Основную массу городского населения составлял «черный люд». Это были ремесленники самых разных профессий, работные люди, боярская и купеческая прислуга. И просто пришлый народ, готовый взяться за любую работу, чтобы прокормиться. «Паспортного режима» тогда не существовало, и потому в Новгороде скапливалось немало беглых, по разным причинам сорвавшихся с родных мест в известный своими вольностями город на Волхове.

Верхушкой сельского населения Новгородчины являлись землевладельцы в лице бояр, имевшие крупные поместья. Ниже их стояли «смерды» — крестьяне, жившие на государственных землях и платившие оброк в городскую казну. Крестьяне, обрабатывавшие частновладельческие земли, назывались «половниками», «изорниками», «кочетниками». Были еще крестьяне-«закупы», бравшие «купу» (плату) вперед и становившиеся временно, до выплаты долга землевладельцу, полной его собственностью. Ниже всех по положению стояли в новгородском обществе «одерноватые холопы», то есть полные рабы, ставшие таковыми или вследствие совершенного преступления, или из-за невыплаты долга.

Сельские поселения на Новгородчине были небольшие по числу дворов. Деревни тянулись к погостам, куда свозились оброк землевладельцам и княжеская дань. Погостов насчитывалось более ста. Они объединялись в земли-пятины. Пятин было у вольного города пять — отсюда и название «пятины»: Водская, Шелонская, Обонежская, Деревская и Бежицкая.

Во главе новгородского управления стояли избранные вечем посадник и тысяцкий. В их обязанности входило: сношения с иноземными государствами, суды и внутреннее управление. Во время исполнения своих обязанностей они назывались «степенными» — от слова «степень» — помост, с которого обращались к вечу. При отставке они получали название старого посадника и тысяцкого. Тысяцкий одновременно исполнял должность предводителя новгородского ополчения, был городским воеводой. Когда его избирали на должность, вечники кричали:

— Скажи нам за тысяцкого: когда он на брань ходил?

— Воеводствовал ли полком?

— Почему в этот год с нами на емь не ходил?

— Он с нашего конца! Хотим его в тысяцкие!

— А у владыки слова спрашивали?..

Каждый городской конец имел свое вече и делился на две сотни, которые в свою очередь делились на улицы. Всеми административными делами ведали старосты — кончанские, сотские и «улицкие». В случае войны каждый конец, сотня и улица составляли отдельную часть новгородского ополчения. Небольшая его часть вооружалась за счет городской казны. Считалось делом чести иметь оружие и доспехи свои, семейные, передаваемые по наследству.

Защита города, пятин и торговых путей считалась гражданской обязанностью любого по положению и достатку новгородца. Посадник и особенно тысяцкий следили за оснащением городских «воев» внимательно:

— Чего просите мечи-то? У вас на улице свои кузни есть. Не к вам ли из Водской пятины больше всего железной крицы везут?

— Полос железных на щиты нет? Нам ли спрашивать за то вашего кончанского старосту? У него своя казна есть. Нечего на городское серебро заглядывать...

— Рогатина в каждом дворе должна сохраняться. За свой рубль купленная на торгу...

Вольный город имел собственный высший государственный орган, своеобразный парламент — Совет господ из «лучших и именитых» бояр. Он заседал в храме Святой Софии. В него входили: пользовавшийся большой властью новгородский архиепископ — владыка, посадник, тысяцкий, кончанские и сотские старосты, старые посадники и тысяцкие. Взаимоотношения Совета господ, посадника и веча с приглашенным на правление князем устанавливались особыми договорными грамотами. Но они всегда были довольно сложными и часто конфликтными: кто кого пересилит. Порой такие переговоры завершались устало высказанными в упрек словами:

— Ну, бояре, и упрямы же вы для моей воли. Все только о своей выгоде печетесь.

— И ты, княже, не подарок ласковый. Все гнешь и гнешь свое. А с нас город на вече спросит...

Боярская республика освободилась от княжеской власти в 1136 году. Воспользовавшись попыткой князя Всеволода Мстиславича втянуть Новгород в кровавую борьбу за уделы Южной Руси и Суздальщины, новгородское вече «в един глас» объявило внука Владимира Мономаха в забвении интересов Новгородской земли. Князь и его семейство были взяты под стражу, но насилия над ними не творили. Громкоголосое вече предъявило ему следующие обвинения:

— Князь не жалеет смерда, поля наши запустели!..

— Всеволод зарится на чужие уделы, а Новагорода жизни знать не хочет. Все о животе своем думает!..

— Веча не слушает! И бояр! С князьями без ведома Новагорода заключает союзы худые!..

— На что нам такой хозяин в Рюриковом Городище! В ратном деле себя не показывает! Доблести нет отцовской!..

— Быть Новагороду не княжескому!..

— Поди, князь, из города! Сами за себя думать будем!..

— Быть нам вольным градом!..

Через два месяца — в июле — князь Всеволод Мстиславич был отпущен из города по доброй воле. И с того времени Новгород принял статус самостоятельной республики — вольного города. Но боярская власть без князя обойтись не могла, ибо тот приводил с собой дружину, то есть воинскую силу. И, что не менее важно, являлся беспристрастным судьей, не связанным корнями ни с одним из городских концов и боярских улиц. А судебных тяжб, особенно по делам торговым, всегда набиралось много.

Тогда и стали приглашать на княжение удельных владельцев, как правило из Владимиро-Суздальской земли и из Черниговщины. Но теперь деятельность князя контролировалась общенародным собранием — знаменитым новгородским вечем. Чуть что, сразу били в вечевой колокол и вызывали князя с Городища к ответу:

— Судишь ты нас, княже, не по новагородской старине, не по «Русской Правде». Там иначе писано...

— Нам ли с тобой, княже, забывать про крестное целование в Святой Софии...

В средневековом Новгороде постоянно боролись между собой две силы — боярство в лице Совета господ на Софийской стороне и народ на Торговой. Именно там располагалась большая площадь в кольце нескольких каменных церквей — торг. Сюда сходились все дороги, здесь бурлила жизнь, определявшая не только уровень экономического благосостояния вольного города, но и самым непосредственным образом влиявшая на политику внутреннюю и внешнюю.

Торг располагался вдоль берега Волхова: там тянулись длинные причалы. У причалов вперемешку стояли русские ладьи, пинасы из Дании и немецких городов Готского берега, суда карел и других северных народов. Даже владимирские ярмарки были не чета местному торгу по купеческим сделкам и богатству привозимых товаров. Горожане поговаривали:

— У нас заморских товаров поболее, чем на всей Волге в лодиях развозят.

— Не мы в стольный град Владимир свой красный товар возим показывать. К нам владимирцы и суздальцы за ним идут.

— Меха северные немцы с Готского берега только у Новагорада берут. Вот как наши купцы расстаралися.

— Наш торг за Варяжским морем все знают...

С раннего утра площадь наполнялась шумом и говором разноплеменной, тысячеголосой толпы. Купцы Новгородчины, с берегов Волги и Днепра, эсты и финны с балтийского побережья, шведы и датчане, норвежцы и люди из германских городов являлись на торг. Русские продавали меха и кожи, бочонки с воском, медом и салом, кипы пеньки и льна и многое другое. Иноземные торговые люди предлагали оружие, изделия из железа и меди, сукна, ткани, украшения и другие заморские товары.

Большая часть их транзитом расходилась с торга по всей Руси и волжским путем уходила в восточные страны. Этот отрезок пути провоза товаров из-за Варяжского моря новгородское купечество цепко держало в своих руках. Сверхприбыльное дело.

К слову сказать, простой люд покупателем подобных товаров становился редко: он одевался в домотканые одежды из льна, посуду предпочитал деревянную, из липы, изделия из железа в доме имел только самые необходимые, женщины носили украшения, обычно передаваемые по наследству. Богатые люди со своими возможностями и запросами — совсем иное дело. Они и были главными покупателями дорогих заморских товаров на торгу.

Иностранцы в черте города имели собственный квартал за высоким тыном, где находились склады и дома Готского и Немецкого торговых домов. Иноземцы селились вокруг своих церквей: «Варяжской божницы» Святого Олафа и «Немецкой ропаты» Святого Петра.

Во время неурядиц торговище властвовало над городом. Вече собиралось по звуку набата вечевого колокола. В таких случаях «меньшие люди» не слушали ни посадника, ни тысяцкого. Порой вече выливалось в побоища и погромы. «Меньшие люди» избивали бояр, грабили имущество и дома «людей больших». Могли пограбить, пожечь и их ближние деревеньки. Случалось, в пожарище превращался и сам город или какая-то немалая часть его.

В случае народных волнений виновников людских бед «сажали в воду», то есть сбрасывали с моста в глубоководный Волхов. Порой перед такой процедурой «злодеев» «охаживали» дубьем, чтобы не выплыли на берег из-под моста. В таких случаях кричали:

— Покорми-ка волховскую рыбку, боярин!

— Мы с голоду пухнем, а ты воды испей!

— Сел в Волхов! Не всплыл окаянный!

— То-то ему за наши обиды!

— Пошли его дворы громить!..

Смуты в Новгороде происходили в голодные годы, когда мор безлюдил земли. Но чаще всего они становились всплеском борьбы за посадничество между враждующими боярскими группировками — прежде всего «неревской», «людинской» и «прусской». Дело заканчивалось не только погромами боярских дворов, но и убийствами старых посадников, чья насильственная смерть расчищала путь к посадничеству главе другой враждующей группировки. В таких случаях проходили настоящие уличные побоища. Тогда кличем погромщиков мог быть только один, поясняющий новгородцам суть происходящего:

— Бей людинцев!..

— Громи неревцев!..

— Жги дворы прушан!..

Новгородские летописи довольно обстоятельно описывали городские смуты, начинавшиеся зачастую с вечевого схода, на которых боярская вражда и народные страсти выплескивали через край. Так, о смуте 1219 года говорится:

«И поидоша ониполовици и до дети в брънях, акы на рать, и неревлягн такоже; а загородьци не въсташа ни по сих, ни по сих, нъ зряху перезора. Твърдислав же... поиде с Людинемб концемъ и с пруси. И бысть сеця... и убиша муж прус, а концян другыи, а оныхъ — половиць Ивана Душильцевица, иных 6 муж, а ранено много обоих».

В смуте 1219 года неревляне и людинцы объединились против Прусской улицы, вооружились, и произошла сеча, в которой был убит боярин. Но в тех схватках не участвовали жители Загородного конца, которые были «ни по сих, ни по сих».

Перед этой смутой, в 1207 году, в городе произошла другая, более кровавая, которая закончилась едва ли не полным разгромом людинского боярства. Летописец о ней рассказывает так:

Новгородцы «створиша вече на посадника Дмитра и на братью его... идоша на дворы их грабежьмь, а Мирошкин двор и Дмитроа зажъгоша, а житие их поимаша, а села их распродаша и челядь, а скровища их изискаша и поимаша бещисла, а избыток разделиша по зубу, по 3 гривне по всему городу, и на щит; аще кто потаи похватил, а того един Бог ведаетъ, и от того мнози разбогатеша; а что на лъщьках, а то князю оставиша...

Тъгда Даша арсадницьство Твьердиславу Михалковицю, а Даша дъщкы Дмитровы Святославу, а бяша за них бещисла; и целоваша новгородци честъныи хрест, ако «не хочем у себя дьержати детии Дмитровых, ни Володислава, ни Бориса, ни Твърдислава Станоловиця и Овъстрата Домажировиця», и поточи я князь, к отцю, и на инех сребро поимаша бещисла...»

Князь-правитель зачастую оказывался бессильным положить конец кровопролитиям и погромам в городе. Во-первых, его дружина в 300 конных воинов была бессильна усмирить тысячные толпы вооруженных «яко на брань». Во-вторых, в таком случае он неизбежно становился на сторону неревского, прусского или другого новгородского боярства. И в третьих, горожане, погромив и разграбив дворы своих вечевых недругов, неизбежно крестным целованием вновь показывали свое послушание приглашенному князю, говоря:

— Целуем тебе, княже, опять святой крест.

— И я вам в Святой Софии крест целовал. Помните про то?

— Помним. Суди нас по правде новагородской. По своей воле не суди, помни договор и крестное целование.

— Буду судить, как было мною сказано перед владыкой, по вашей старине.

— Вот тебе, княже, новый посадник из наших концовских бояр. Будь дружен с ним. Советуйся с ним. Правь вместе.

— А где старый-то посадник?

— Старого посадника не жди, мы его кинули вчерась в волховскую воду. Не выплыл он. Отпевать будем сегодня на его улице...

Затем на берегах Волхова устанавливался непродолжительный мир. Он неизбежно заканчивался новой смутой, давая городским (и не только им) летописцам пищу для размышления...

Хотя и существовал постоянно действующий Совет господ, высшим органом власти на вольной новгородской земле оставалось вече — собрание всех свободных граждан, достигших совершеннолетия. Именно вече приглашало на княжение приглянувшегося новгородцам князя с дружиной и избирало из числа бояр — «золотых поясов» посадников и тысяцких.

По отношению к князю вече всегда держалось настороженно. Именно поэтому приведенная им дружина не могла превышать число в 300 воинов. Горожане, в том числе и боярство, опасались, что в возможных конфликтах с князем последний попытается в качестве веского аргумента применить силу. Древнерусская боярская республика ревностно относилась даже к малейшим покушениям на свою свободу. Город до последнего нищего-калеки на церковной паперти держался за «новгородскую старину». И любой служка с торга, волховский рыбак или ученик уличного сапожника гордился «стариной»:

— Мы — новагородцы. Мы люди вольные, не княжеские. Сами по себе, по старине живем от дедов и прадедов...

Приглашенный князь исполнял обязанности военного вождя. Состоявший при нем боярин-посадник охранял интересы горожан и контролировал деятельность князя и его людей. Новгородцы могли выбирать больших воевод и из собственной среды, благо опытных в ратном деле бояр имелось немало. Но в таком случае военная сила вольного города ставилась под контроль одной из боярских группировок. Приглашенного же князя при случае всегда можно было прогнать со «стола», если он чем-то не устраивал вече или Совет господ.

Вольный город представлял собой по тем временам мощную и, что особенно важно, мобильную военную организацию. Вопросы вооруженной защиты новгородских земель от внешних врагов всегда находили единодушное решение на вечевых собраниях. В случае угрозы вражеского нападения или выступления в военный поход собиралось вече. На нем определялись численность и маршруты движения новгородского ополчения. Решение общегородского схода считалось законом для всех новгородцев. Хотя оно часто и оспаривалось в кулачных боях, в которых мелькали порой и увесистые дубины.

По древнему обычаю каждая семья посылала на брань всех своих взрослых сыновей, за исключением одного — самого младшего. Он обязан был, если не вернутся отец и старшие братья, стать продолжателем и хранителем рода. Отказ выйти на защиту родной земли и Святой Софии считался позором. Дисциплина в ополчении поддерживалась устным обещанием — клятвой, в основе которой лежало решение веча. Патриотизм жителей Великого Новгорода был общеизвестен:

— За Святую Софию!..

В условиях постоянной военной опасности для порубежной земли вече являлось по существу и прежде всего собранием новгородского воинского ополчения, бояр, князя и его дружины. Многотысячная пешая рать, стойкая и упорная в бою, была главной ударной силой войска Великого Новгорода.

Такие простонародные ополчения назывались «разрубными», так как собирались по решению веча по «разрубу» — по разверстке, или «посошными», так как ратники брались по одному с нескольких «сох». Городское ополчение собирали «градские мужи», а сельское — богатые землевладельцы-бояре.

В состав идущего на войну войска входили боярские дружины. Число приводимых боярином воинов определялось обширностью принадлежавших ему земельных владений. Личные отряды бояр и богатых новгородских купцов составляли тяжеловооруженную конную «переднюю дружину». Численность ее не уступала княжеской. Содержать же даже малое число профессиональных воинов стоило в то время очень дорого. Поэтому в боярских и купеческих дворах во все времена хранилось «изрядное число» разного оружия и воинских доспехов как для себя, так и для многочисленных слуг и работных людей. Дружины создавались споро:

— Вече приговорило!.. Боярин наш повелел!..

Имел собственную конную дружину и новгородский духовный иерарх — владыка. Большой она не была, но воины подбирались отборные. Главной обязанностью их была охрана городской казны, находившейся в соборе Святой Софии. Но в большие походы архиепископ свой «полк» отправлял без лишних на то слов.

Все ратники новгородского ополчения назывались в отличие от дружинников «воями». Они не являлись профессионалами, но были людьми весьма опытными в военном деле. Такого опыта всегда находилось где поднабраться — вольный город постоянно воевал с чужеземцами, да и с князьями-соседями тоже. Свои границы новгородцы защищали довольно успешно, сами не раз совершая удачные походы в чужие земли. Но только не во времена великих смут и мора.

Ополчение организационно делилось на полки. Их численный состав постоянным никогда не был. Всего обширная новгородская земля могла выставить на брань примерно 20 тысяч воинов-ополченцев — сила весьма внушительная по тем временам. Но вывести в поле для сражения можно было чуть больше половины этой рати: часть ее оставалась для охраны самого Новгорода и пограничья. А кто-то просто не успевал подойти к месту сбора войска из-за дальнего и трудного пути.

Во главе военной силы Новгорода Великого стоял князь, помощниками которого являлись посадник и тысяцкий. В случае отражения большого вражеского нападения князь вызывал из своего удела дополнительные воинские силы. Помощь могла прийти и от княжеских родичей. В таких случаях могла собраться сила, как говорится, из пол-Руси. В этом, в известной степени, и состояло преимущество приглашения князя.

Городское ополчение собиралось в случае любой военной тревоги. Сельское же — только в случае крайней опасности. Обычно мужики-землепашцы по решению веча обязывались поставить потребное число лошадей с повозками и возчиков для воинских надобностей, то есть составляли обозы.

В тех сельских местностях Новгородчины, которым угрожала опасность, в ополчение шло все мужское население, способное носить оружие. Поблажек и снисхождений в таких случаях никому не делалось. Особенно это касалось Водской и Шелонской пятин: на них чаще всего нападали «вороги», прежде всего емь и «литвины».

Ополчение собственно города насчитывало примерно 5 тысяч ратников. Оно имело стройную структуру, соответствующую административному делению Новгорода. Воины собирались с пяти городских концов — Неревского, Людинского, Плотницкого, Славянского и Загородного. Ополчение состояло из сотен во главе с сотниками. В сотню входили «вой» с нескольких улиц, и потому постоянной численности не было. Не было, естественно, и единообразия в оружии.

В случае внезапной тревоги каждый городской конец срочно, без всяких на то оговорок выставлял 100—200 хорошо вооруженных воинов. Или, как тогда говорилось, по одному полку. Они сразу же поступали «под руку» тысяцкого и князя.

На вооружении новгородской рати находились короткие, в полтора-два метра, копья, мечи, боевые топоры, рогатины, луки и самострелы (в Европе их называли арбалетами), прочее оружие. Защитное вооружение ратников состояло из щита овальной формы, кольчужной рубахи, изготовленной из 10—17 тысяч колец каждая, и шлема-шишака. Богатые воины носили еще кольчужные чулки. Естественно, качество вооружения прямо зависело от состоятельности ополченца. А таковых среди новгородцев набиралось не слишком много.

Кольчужная рубаха, хорошо «скроенная», прикрывала тело от вражеских стрел и ударов мечей. Она не стесняла движения воина в рукопашном бою и была по сравнению с рыцарскими латами сравнительно легка — весила около 8 килограммов. Кольчуги на Руси применялись лет за двести до того, как они стали известны в Западной Европе.

Великий Новгород славился своим собственным оружейным производством. Его ремесленники и оружейники снабжали народное войско в достатке. Часть вооружения покупалась у иноземных купцов и добывалась в виде военных трофеев. Иностранное оружие имели только «большие люди», поскольку стоило оно дорого, отличаясь качеством «свейского железа» и будучи украшено серебряной или золотой насечкой. Но знающие ратное дело люди на добротные доспехи и оружие, сработанное из хорошей стали, никогда не скупились.

Вольный город располагал значительным речным и морским флотом, предназначенным прежде всего для торговых целей. Новгородцы слыли опытными и бесстрашными мореходами, умевшими хорошо сражаться на воде. Их морские суда имели палубу и парусную оснастку. Рулевое весло на корме было длиной до трех метров, а лопасть его достигала 1,5 метра в длину и полметра в ширину. Речные суда строились достаточно вместительными (несли на себе от 10 до 30 человек) и быстроходными.

Кораблестроительное дело было прибыльным для новгородской казны. За каждый судоспуск на воду где бы то ни было казна собирала налог. Городские власти за такими судовыми сборами следили строго, зная их прибыльность. Поговаривали при этом:

— Каждая лодия в казну Новагорода денежку изрядную дважды дает. Первый раз — когда на воду спускается. Второй раз — когда на торг товар привозит. То-то...

Война на воде была подлинной стихией новгородцев. Не зря их считали мореходами, исходившими все Варяжское море. Речные флотилии использовались ими для походов и перекрытия рек. В последнем случае вражеским судам преграждался путь, и «ворогам» волей или неволей приходилось вступать в бой на воде. Редкий случай, когда вольные люди-ополченцы его проигрывали.

Новгородцы славились своими походами по рекам и озерам, по морю, победами, высадкой десантов на чужих берегах. Варяжское море — Балтика — издревле слыло морем ратной славы древнерусских корабелов. Именно в вольном городе князь Ярослав Всеволодович познал возможности судовой рати для переброски пешего ополчения по воде к месту событий. Он поучал своих воевод и сыновей-наследников:

— Если началась брань, то выбирайте пути мудро. Лучший путь — по воде: быстр, удобен, для ворога внезапен...

— Коли в поход пошли зимой, то лучше пути, чем по ледяным рекам и озерам, нет. По такому пути человек и конь пройдут без трудностей...

— Даль видна. Засаду можно высмотреть...

Приглашенным князьям не составляло большого труда управлять новгородским войском в походах и битвах. Его построение для боя мало чем отличалось от боевого построения княжеской рати. Центр — «чело» — составляли пешие «вой» из ополчения. На «крыльях», в полках правой и левой руки, ставилась конница, в том числе княжеская дружина. Воеводы говорили перед битвами:

— Коли чело устоит в начале битвы, то это уж полпобеды...

— В большую битву рать окриком посылать не надо, сама пойдет вперед...

— Войско русское на брани как великая птица. Все справно, все едино...

Для повышения устойчивости боевого порядка перед «челом» ставился передовой полк из лучников и стрелков из самострелов. Луки имели тетиву длиной до 190 сантиметров, что способствовало большой дальности полета стрелы и повышало ее убойную силу. Самострелы (арбалеты) особенно были хороши для борьбы с тяжеловооруженными рыцарями. Тупая железная стрела самострела при попадании в упор раскалывала самый крепкий стальной панцирь. Острый же наконечник стрелы его только царапал и скользил по отполированной стали.

Новгородцы во все времена предпочитали биться в пешем строю. Такое случалось и в эпоху Средневековья, когда все рыцарство и княжеские дружины были конными. Причина крылась прежде всего в том, что рядовой ополченец не имел возможности содержать боевого коня. Он и стоил дорого, и содержания требовал заботливого, не то что лошадь смерда-пахаря.

Новгородцы славились умением использовать в битвах тактическую хитрость. Они умели неожиданно для врага усилить одно из «крыльев» и создать глубокую ударную колонну «пешцев». Конная рать стремилась охватить противника с одного из флангов и зайти ему в тыл. Такое построение считалось «диковинным» и часто приносило победы.

В походе русская рать, умевшая даже в пешем строю совершать быстрые и дальние переходы, всегда высылала впереди себя ближние и дальние «сторожи». Они вели разведку, упреждали вражеские нападения. Воинов в «сторожи» выбирали придирчиво: от разведки и боевого охранения в походах зависело многое.

Все эти познания из военного дела новгородцев княжич Александр впитывал с отроческих лет. И не только потому, что ратное искусство являлось важнейшей частью княжеской науки. Об этом позаботился отец, князь Ярослав Всеволодович, который словно предвидел «новгородское» будущее своего быстро взрослеющего Александра. Он поучал сына:

— Будь ласков с Новагородом. Не обижай его судом неправедным, суди здешних людей не по своему уму-разуму, а по «Русской Правде».

— Будь ласков с простым новагородцем. Сегодня он сапожник или рыбак с Ильменя — завтра твой вой.

— Будь ласков со всей землей Новагорода. В ней силы ратной и денежной поболее, чем у моего брата, а твоего дяди, великого князя Владимирского...

Пока Александр подрастал и мужал, набираясь княжеского «ума-разума», на границах Новгородчины становилось все тревожнее. Немецкие рыцари-крестоносцы, уже покорившие балтийских славян, не растеряли своей агрессивности. Почти полностью были истреблены полабские славяне — лужичане, ободриты, лютичи. Их подневольные остатки онемечили. (В современной Германии еще сохранилась небольшая этническая группа лужичан, или лужицких сербов.)

Последний удар приняли на себя пруссы — славянское племя, оказавшее длительное и мужественное сопротивление немецким крестоносцам, объединенным в рыцарские ордена. Однако силы были неравны. Да и к тому же пруссов не поддержали их восточные и южные соседи — литовцы и поляки. За что вскоре и поплатились, приняв на себя последующие удары орденских братьев.

Только Грюнвальдская битва 15 июля 1410 года разрешит это противостояние. Польско-русско-литовское войско под командованием великого князя Литовского Витовта и польского короля Ягайло разгромит рыцарей немецкого Тевтонского ордена во главе с великим магистром Ульрихом фон Юнгингеном в генеральном сражении «Великой войны» 1409—1411 годов. Под Грюнвальдом бессмертной славой покроют себя три смоленских полка, принявшие на себя главный удар рыцарской конницы и устоявшие на поле брани.

...Немецкие ордена не скрывали своих замыслов в отношении Северо-Западной Руси: крестоносцы шли в земли «язычников». Но это была еще не вся «западная» опасность. На соседнее Полоцкое княжество участились набеги литовцев, которые одновременно боролись с рыцарями «креста и меча», стремившимися захватить их земли. Казалось бы, Литве только и искать было себе союзников среди русичей в войне против орденских братств.

В крестовые походы стало ходить и шведское рыцарство, настроенное своими католическими епископами, доверенными лицами и верными исполнителями воли Папы Римского. Свои усилия шведы направляли на земли финнов, часть которых находилась в зависимости от Новгорода и платила ему дань. Шведы были опасны еще и потому, что имели многочисленный военный флот, свободно ходивший по речным и озерным путям.

Новгородский князь Ярослав Всеволодович, чтобы обезопасить северо-западные границы Русской земли, совершил ряд удачных походов: в 1226 году против литовцев, грабивших приграничные новгородские волости, в 1227 и 1228 годах в Финляндию против шведов и еми. Но задуманный им большой поход против немецких рыцарей-крестоносцев неожиданно сорвался. И не по его вине.

Переяславский князь решил объединить значительные военные силы ряда русских земель и нанести удар по городу-крепости Риге, откуда шли все беды Северо-Западной Руси. В подкрепление новгородскому и псковскому ополчениям он вызвал владимирские дружины, «воев» из своего удела. Когда объединенная рать подошла к Пскову, случилось неожиданное: посадник Иван и тысяцкий Вячеслав «затворили град». Случайностью то назвать было никак нельзя: вече города на реке Великой «озаботилось» походом князя Ярослава. Вечники кричали:

— Старший брат наш Новагород воевать задумал! А меньшего брата о том спросили?!

— Не с добром едет к нам князь Ярослав!..

— В гости к псковичам с такой ратью не ходят!..

— Уж не оковы ли тяжкие он везет для нас в своих сундуках?..

— Не пустим его в город!..

— Сам пускай со своей дружиной воюет с ливонцами! У нас с ними мир на крестном целовании!..

Чего-чего, а такой встречи князь Ярослав Всеволодович, опередивший дружину переяславцев с несколькими близкими людьми, никак не ожидал. Городские ворота оказались наглухо запертыми. Крепостные стены и башни, псковский посад словно вымерли. Оскорбленный встречей князь решил:

— Псков от нас отошел. Уходим отсель.

И круто повернул коня обратно. Понятливая дружина молча сделала то же самое. С крепостной стены им вслед тоже молча смотрели «оружные» псковичи, не вынимавшие стрел из колчанов. У большинства из них при этом думы думались невеселые: было о чем сожалеть, остыв от вечевого кипения.

Потом, уже будучи в Новгороде, Ярослав Всеволодович в гневе начнет высказывать своим воеводам, посаднику и тысяцкому, приехавшим в Городище:

— Ничего не замышлял я против псковичей злого! Отчего они затворили передо мной ворота?!.

— Я вез им от себя дары — ткани заморские и плоды многие!..

— За что они меня обесчестили!..

Когда князь успокоился и был готов выслушать каждого, кто сидел в горнице по лавкам, посадник и тысяцкий участливо спросили:

— Что задумал делать далее, княже? Псков уже не с тобой.

Князь решил не уступать в задуманном:

— Хочу на немецкую Ригу идти. Орденских побить. Чтоб не подумывали они строить свои каменные замки на землях города.

Посадник и тысяцкий на это ответили:

— Тому сегодня не быть, княже.

— Отчего ж не быть?

— Бояре всех концов Новагорода противу встали. И вечники тож. Не хотят войны, купечество большие убытки понесет. Сам знаешь...

Псковское и новгородское боярство усмотрело в начавшемся походе опасное для себя усиление княжеской власти и отказалось идти на Ригу. И это при том, что дружины владимирцев и переяславцев численно заметно уступали ополчениям вольных городов. То есть князь никак не мог диктовать собственную волю силой или угрозой. Ополчение вольного города так и не собралось во всей своей силе. А те, что собирались пойти, разошлись по домам, говоря:

— Князю только и дела, что задираться с немцами. О нашей выгоде не заботится...

Но это были еще не все обиды для князя-правителя. Псковские бояре с посадником поспешили заключить мирный договор с Ригой и отправили в Новгород посла с грамотой. В ней старшему брату младший брат сообщал:

«В поход с вами не пойдем и братьи своей вам не выдаем. А с рижанами Псков мир взял, и крестное целование на том нами было дадено...

А если вы на нас, вольных псковичей, замыслили, то мы противу вас со святой Богородицей...»

Тогда новгородское боярство решило, что поход на немецкую Ригу сделает в их амбарах многие товары залежалыми. Со временем даже северные меха теряли свою ценность. «Золотые пояса», посоветовавшись, дружно заявили решительному правителю, ими же приглашенному на «стол»:

— Без псковичей не пойдем на Ригу!

— Новагородцев и владимирских полков для рати мало!

— А тебе, княже, мы кланяемся. Не держи на нас за сказанное зла...

Ярослав Всеволодович свой праведный гнев сдержал. Понял, что широко задуманный поход не удался, не будучи даже начат. Поход больно ударит по карману гостей и бояр, что торговали с городами Готского берега и прежде всего с купеческой Ригой. К тому же в воздухе попахивало вечевым сбором, который мог послать к нему вестника со словами:

— Иди, князь, к себе. Путь тебе в Переяславль сегодня вечем указан. Съезжай с Городища...

Владимирским дружинам пришлось возвратиться домой, так и не обнажив мечей против «злокозненного» немецкого воинства. В который уже раз раздробленная Русь не блеснула единством перед общей опасностью. Псков и Новгород, как и удельные княжества, думали только сами за себя. И выше всего ставили собственные «прибытки».

Беда заключалась в том, что мирно и прибыльно живущие вольные города опасности в ливонцах не усматривали. Вернее, пока не хотели и видеть ее, и слышать о ней. Торговали прибыльно; что о завтрашнем дне думу думать. Судили и рядили между собой так:

— Разве немцу не надо нашего воска на свечное дело? Надо.

— Их купцы к нам на торг все годы ездили. Их не убавляется, а прибавляется только.

— Что, магистр зол на Русь? Тогда почему он сам от ордена с нами торговые дела ведет? А?..

Позднее псковские бояре объясняли: вы, мол, подрались да ушли прочь, а нам здесь жить с новыми соседями, хозяевами земли эстов и ливов, понастроившими на порубежье немало каменных рыцарских замков. Но пройдет всего несколько лет, и псковичам, и простым и знатным, придется горько пожалеть об отказе князю Ярославу Всеволодовичу в содействии его замыслу. Скажут тогда на вече:

— Зря мы обидели князя Ярослава, затворив перед ним врата города. Воевать надо было всем заодно Ливонию...

Переяславский князь, как человек скорых решений, рассорившись с новгородцами и особенно с псковичами, оставил вольный город. Он тщетно пытался переубедить Совет господ, бояр — «золотые пояса». Молчали бояре в ответ — молчало по их воле и вече. Летописец то опишет кратко:

«Князь много побуждал мужей Новагорода».

В словесной распре именитые новгородские бояре, поразмыслив о своих выгодах и невыгодах, дружно твердили Ярославу Всеволодовичу в соборе Святой Софии:

— Без псковичей не пойдем, княже, на Ригу.

— А тебе, княже, кланяемся. Будь у нас.

— Не сходи, Всеволодович, с дружиной из Городища...

Хотя и видел князь-правитель в Совете господ такое единомыслие, но все же попытался переубедить владыку и «золотые пояса» словами грозными:

— Немецкий орден с людьми датского короля последние земли эстов берет под свою руку. А дальше они куда двинутся?

— Дальше не пойдут, княже. Новагорода и Пскова убоятся.

— Почему орденский магистр вас убоится? Скажите на милость.

— А нашей силы убоится. Серебряной казны Новагорода убоится. И к тому же рижские купцы против брани стоят.

— Орден и папство только силы боятся. Они только силу признают, коль вам то неведомо. А ваше серебро и амбары с товарами немцы мечом добывать станут.

— Новагород себя оборонит. Сколько раз мы свеев били? И орден о том знает. Ему торговать с нами выгодно. Войной магистру того серебра не взять. Сам разориться может.

— Значит, не быть походу на Ригу, бояре?

— Не быть, княже. Не сердись на нас за то. Мы Новагород блюдем, иначе нас побьют вечники-то...

Разгневанный переяславский владелец, захватив с собой жену Феодосию, все же оставил Городище и отъехал с дружиной восвояси, в Переяславль-Залесский. Но порывать совсем с вольным городом он не хотел, надеясь, что Совет господ одумается и рано или поздно все же примет его сторону. Надеялся он и на то, что архиепископ Арсений скажет свое веское слово: владыка пока отмалчивался.

На сей раз Ярослав Всеволодович решил не сжигать политические мосты с Новгородом Великим. Он оставил в нем сыновей-наследников — Федора и Александра — под присмотром воспитателя ближнего боярина Федора Даниловича и тиуна Якима. Отец впервые покидал княжат. Таким решением он давал время своенравным новгородцам одуматься. Отъезжая, сказал ближнему боярину:

— Смотри за княжатами, Данилыч. Коли придут послы от города в Городище — не лайся с ними. Говори ласково. Должны одуматься мужи новагородские. Я на владыку Арсения сильно надеюсь, он мне дружен.

— А что, если, княже, вечники в Городище явятся со злым умыслом?

— Тогда с Якимом берите княжат и бегите подалее отсель. Вот тебе мой сказ. За княжат ты в ответе.

— Куда бежать-то? Прямиком в Переяславль?

— И не подумай. По пути вас вечники перехватят. Потом выкупать придется или войной идти на город мне с братом Юрием.

— Значит, уходить окольными дорогами, к Владимиру?

— Только туда, Данилыч. Других безопасных путей ноне не видится...

Так девятилетний Александр вместе со старшим братом Федором остался на княжении в Господине Великом Новгороде. На них были возложены некоторые отцовские обязанности. Например, от их имени скреплялись княжеской печатью грамоты, составленные «вместе» с посадником. За княжичей правили тиуны — должностные лица, ответственные за управление хозяйством в княжеских или боярских владениях, они же выступали как представители князей на суде.

Братья находились в Новгороде недолго. В тот год с августа и по декабрь шли беспрестанные холодные дожди. Погибал урожай: на корню сгнивало то, что было людскими руками посеяно. Летописец горестно отмечал:

«Ни сена добыть, ни нив возделать...»

В народе прошла молва, что виноват во всем новгородский архиепископ Арсений, сторонник переяславского князя: он-де изгнал своего предшественника Антония, дав мзду князю. Собралось буйное вече, и владыку Арсения, человека кроткого, изгнали «яко злодея» из собственного двора. Он едва спасся от неминуемой смерти, «затворившись» в Софийском соборе. Поднимать руку на храм бунтующий люд не решился.

Стихия продолжала лютовать. Город затопляло водой, первые льдины разрушили мост через Волхов. Обозленный «черный люд» взбунтовался против городских властей, вооружился и с веча отправил в Переяславль-Залесский послание. В нем были и такие слова:

«...Не суди и судей не давай нам».

Ярослав Всеволодович послал горожанам ответ, в котором осуждал и «ругал» неразумных новгородцев. Но такое послание, разумеется, их не успокоило. Скорее всего, даже наоборот, «рассердило».

Начавшимся голодом воспользовались противники переяславского князя в среде «золотых поясов». Они подговорили возбужденных горожан изгнать из Новгорода сторонников властного князя. Вооруженные люди прямо с веча бросились громить дворы приверженцев Ярослава Всеволодовича. Были разграблены дворы и амбары на торгу тысяцкого Вячеслава и его брата, липенского старосты Душильца, и других.

Такими бурными событиями и закончилось первое, формально самостоятельное, княжение Александра Ярославича в вольном городе. Открытый мятеж против сторонников отца грозил обернуться непоправимой бедой. Февральской ночью 1229 года боярин Федор Данилович и тиун Яким тайно увезли княжат Ярославичей во Владимир, а оттуда — в Переяславль-Залесский. Опасность действительно была велика: разбушевавшийся вольный «черный люд» — городские низы — всегда отличался скорой расправой с неугодной знатью и правителями.

«Золотые пояса», узнав о тайном отъезде княжичей, «кликнули» набатным звоном горожан на вече. Бояре торопились закрепить за собой победу над своенравным Ярославом Всеволодовичем и побудить вече не приглашать больше князей с Владимиро-Суздальской земли. Боярские дворовые люди кричали на соборной площади:

— Кто злое замыслил против Святой Софии, тот и бежал с Городища! Бежал тайно от города!

— А мы княжат не гнали! Почему они бежали от нас к отцу?!..

— И князю Ярославу мы зла никакого не чинили! Казнили только свою братию!..

— Пусть им будет Бог судьей!

— А мы себе нового князя позовем! Того, что рижских купцов разбивать не мыслит!

— Звать князя с Черниговщины!..

Господин Великий Новгород вновь был без правителя. Но недолго. На «стол» бояре торопливо пригласили князя Михаила Черниговского. Он целовал крест в соборе Святой Софии, что будет соблюдать новгородские вольности и «ходити по Ярославльим грамотам». Но княжить ему почти не пришлось: природные бедствия на Новгородчине продолжались. Проливные дожди сменились ранними морозами, которые погубили озимые посевы. В вольном городе вспыхнул голод, а затем начался мор.

Голод стал косить прежде всего простонародье. Хоронить каждого умершего уже не успевали. У церкви Двенадцати апостолов вырыли братскую могилу — «скудельницу». В нее кидали тех умерших, кого хоронить было некому. В пищу шли коренья, мох, листья и кора, вся падаль, что находилась в лесах.

В то же время князь Ярослав Всеволодович захватил владение вольного города Волок Ламский, «затворявший» собой путь с берегов Волхова на Волгу. Черниговский князь прислал посла Нездилу Прокшича, но его в Переяславле-Залесском заковали в цепи и продержали целое лето в порубе, то есть в тюрьме с надежной стражей. Сказали «неразумному» послу:

— Посиди-ка на цепи в порубе, черниговец. Будешь знать, как нашему князю бранные слова сказывать, да еще без поклона...

В самом Новгороде не утихали боярские раздоры — с грабежами, поджогами и убийствами в драках на вече. Голодающими людьми брались с боя любые запасы съестного. «Ужасная» смута охватила огромный город. Летописец с горечью отмечал:

«Черный люд начал богатых людей хоромы зажигать, где могла быть рожь, и забирать именье их...»

Князь Михаил, не владея обстановкой, уехал в Чернигов, оставив вместо себя в Новгороде сына Ростислава. Напрасно прождав обещанного черниговского войска и хлеба, новгородцы изгнали княжича из Городища, сказав ему:

— А ты пойди прочь, сами себе князя промыслим...

Ростислав счел за благо в тот же день отъехать из Городища прямым путем в Чернигов. Вольный город опять остался без князя. Растеряли свою власть и посадник с тысяцким. Смута охватила не только сам Новгород, но и его земли-пятины. Голод был повсюду.

Для Господина Великого Новгорода наступили черные дни. Простой люд уходил из города кто куда. Крестьяне-смерды отказывались платить боярам подати: землю поразил невиданный неурожай и землепашцы сами голодали. В непрекращающихся народных волнениях и разразившейся смуте бояре и богатое купечество почувствовали для себя большую угрозу. Да к тому же с границ поступали вести одна тревожнее другой. Перед общей опасностью наконец-то помирились посадники-«заводилы» Водовик и Степан Твердиславич:

— Надо нам одним словом с вечем говорить и больше не лаяться друг с другом. Пожгут вечники наши дворы, побьют дворню, самих в Волхов кинут...

Новгородская «замятия» (междоусобица) грозила смести власть Совета господ. Общая смута могла привести к саморазгрому вольного города, чего в своей истории боярская республика еще не видела. Было о чем задуматься и власть держащим «золотым поясам», и гостям именитым с опустевшего торга. В концах и на улицах пошли разговоры все более громкие:

— Не было бы мора в Новагороде, если бы владимирская хлебная корзинка открылась для нас, как и прежде...

— Что толку, если серебряная казна в Святой Софии полна. А жита на сребро наше купить городу негде...

— Мириться надо с князем Ярославом. Повиниться перед ним с поклоном. Послов послать именитых с самим владыкой...

— Вече надо собирать. Звать назад переяславского князя. Пусть на город обид не держит...

Пришлось новгородцам в очередной раз мириться с хлебородной Владимиро-Суздальской Русью. Прибывшие в Переяславль-Залесский знатные послы стали с поклонами просить Ярослава Всеволодовича вернуться на княжение. Тот долго не раздумывал, поскольку время было тревожное. Но для вида посердился:

— Приду к вам скоро и искореню смуту по «Русской Правде». Но не будьте за то на меня в обиде. Судить злодеев буду строго...

Князь Ярослав Всеволодович, не мешкая, прибыл с дружиной в Новгород, собрал вече и дал принародно в Святой Софии крестное целование. Он обещал горожанам править по старинным обычаям и судить по «Русской Правде». Признал власть переяславского владельца и принял его наместника и своенравный Псков, совсем «отложившийся» к тому времени от Новгорода и тоже ставший вольным городом.

Вокняжившийся Ярослав Всеволодович твердой рукой навел в Новгороде порядок. Вскоре он отъехал в Переяславль-Залесский, посадив на правление своих повзрослевших сыновей — Федора и Александра. Двум юным правителям пришлось нелегко: голод на Новгородчине не прекращался. Помочь могли мало: во Владимиро-Суздальской земле тоже был неурожай. Тогда братья обратились к купцам-гостям «Ивановского ста»:

— Гости именитые Новагорода! Почему вы не полните свои амбары житом на торгу? Разве нет сейчас порядка в городе?

— Порядок есть, княжата. Но амбары полнить нечем. Нет жита второй год у смердов города.

— Если нет в ваших землях, везите от соседей. Из нашей Суздальщины, там не все побито дождями и холодами.

— Ходили мы на Суздаль. Много купить не смогли, хотя и цены давали хорошие.

— Тогда шлите ваши мореходные суда к немцам. У них, как слышно, голодных лет не было...

Торговые немцы «из Замория» действительно выручили, благо выдался случай набить кожаные денежные сумы, что носились напоказ у пояса. Они быстро привезли «в изобилии» на продажу зерно (жито), муку и даже овощи. Так в вольном городе был побежден голод.

Жизнь на Новгородчине стала постепенно налаживаться, при этом все хвалили князя Ярослава Всеволодовича. Горожане и селяне трудились от восхода до захода солнца. Казалось, что все беды уладятся в самом скором времени сами собою. Но порубежье опять стало «пыхать» опасностью.

Литовцы опять пошли войной на своих соседей, пограбив волости Мореву, Любие и Селигер. Они смогли уйти в свои земли с богатой добычей и полоном. Напасть вовремя на след и догнать разбойных «литвинов» новгородцы не смогли.

Неожиданно пришла «черная весть» с берегов Волги, из близкой к Владимиро-Суздальской Руси Булгарии. Как сообщал летописец, в 1232 году «приидоша татарове и зимоваша, не дошед Великого града Больгарского». Но в русское приграничье монголы заходить не стали, повинуясь ханской воле. Собственно говоря, в тот год большей добычи они не желали, опустошив землю булгар и взяв там многотысячный полон.

В самом Новгороде жизнь складывалась по известной поговорке: «Пришла беда — открывай ворота». В городе, когда стояла давно не случавшаяся сушь, начался небывалый пожар, и ветер разнес горящие головешки во все концы. Огонь в единый день испепелил большую часть деревянного города. Погорело и много церквей, что особенно удручало прихожан.

После пожара оживились приверженцы черниговского удельного князя, недруги владельца Переяславля-Залесского. Начиналась новая смута, готовая выплеснуться на вече. Дело дошло до того, что в соседнем Пскове, «меньшем брате» Новгорода, пошли вооруженные столкновения. Молодым князьям Федору и Александру и Совету господ с трудом удавалось поддерживать видимый порядок, но только в самом Новгороде.

С Псковом дело обстояло сложнее — там власть захватили бояре, сторонники Михаила Черниговского. Они пленили, обесчестив, и заковали в цепи наместника князя Ярослава Всеволодовича. Когда тот потребовал освободить переяславского боярина, то получил отказ. Тогда князь собрал войско и решил было пойти «воевать» вольный город Псков, но его вовремя отговорили:

— Не заводи, княже, междоусобья с псковичами неразумными. Время ноне и без того смутное...

У князя нашлись толковые советники. Они подсказали Ярославу Всеволодовичу, как взять верх над псковичами без привычной при такой распре брани:

— Княже, запрети новагородским купцам возить в Псков соль и торговать там ею.

— Что это даст мне в споре?

— А то, что своих соляных варниц на Псковщине не имеется. А соль нужна и людям, и скотине домашней. Взвоют, когда ее на торгу не будет.

— Верное слово сказано. Сделаю все по совету вашему...

Случилось то, что ожидалось. Цена на соль в Пскове резко пошла вверх. Сперва торг, а потом и весь город заволновались. Особенно хозяйки и «черные люди», которые запасов соли в домах не держали. Всего через несколько месяцев «соляной войны» упрямое псковское боярство запросило княжеской милости, прислав в Переяславль-Залесский знатных послов. Они склонили непокрытые головы перед сыном Всеволода Большое Гнездо:

— Ты наш князь, присылай в град Псков наместника.

— Нового боярина присылать не стану. Выпустите из цепей моего переяславского мужа. Он вам опять будет наместником.

— Отпустим, княже, ей-богу, цепи снимем враз. Побьем тех, кто над ним лютовал, кто двор его разносил.

— И добро его верните, что было взято с боярского двора.

— Вернем все до единой шкурки, княже. И двор его плотники поправят — подгорел он малость по нашему недосмотру. Винимся в том перед тобой.

— То-то, псковичи, не сейте смуту.

— А как же с солью, княже?

— Сегодня же пошлю гонца в Новагород. Еще домой не вернетесь, а новагородские гости будут уже у вас с возами соли.

— Благодарим, княже, за это слово. От города земной поклон тебе кладем. Не гневайся больше на нас...

Вскоре семью переяславского владельца постигло большое несчастье. Зимой 1233 года неожиданно умер старший брат Александра Федор. Перед этим была назначена свадьба, «и все уготовано, и невеста приведена, и князи созваны». Невеста князя Федора Ярославича черниговская княжна Евфросиния с горя ушла в монастырь. Смерть любимого брата, достигшего совершеннолетия, резко изменила судьбу Александра: теперь он стал старшим из сыновей-наследников. Отец так и сказал ему:

— Тебе теперь быть за старшего среди братьев. И в семье, коли меня не станет...

Отец, готовя смену и продолжателя княжеского рода, постоянно держал сына при себе. Тот начал самостоятельно вести правый суд, строить дипломатические отношения с владельцами других уделов и чужеземными послами, участвовать в различных переговорах, в том числе торговых, командовать воинской силой. Ярослав Всеволодович, заботясь о будущем переяславского княжеского дома, проявлял большую дальновидность:

— Учись, сын, княжеской науке. Чую сердцем — быть тебе на Новагороде князем.

— Новагород, отче, я уже познал. Сила в нем большая.

— Верно, силы в нем поболее, чем на всей Суздальщине нашей. Знать, ему и придется держать русский рубеж против немцев и литвы.

— Порубежье Новагород и Псков оборонить смогут. Вот только быть им надо воедино.

— О том единении и есть первейшая забота князя, в Городище приглашенного.

— Значит, то забота, отче, наша в первую голову?

— Так, сын. Наша забота. Придет время, будет заботой твоей...

Ярослав Всеволодович во многом походил на предка своего Владимира Мономаха. Он всю жизнь болел и за свой удел, и за свой род, и за «всю землю Русскую». В последнем стоял на голову выше многих других современных ему удельных владельцев. И поучал повзрослевшего сына Александра в тихих беседах:

— Наша земля может накормить человека, на ней живущего. И напоить водой из своих родников. А может ли она защитить сама себя от ворогов?

— Нет, не может, отче.

— Правильно мыслишь. А кто тогда защитит ее в беду страшную?

— Князь и его вой. Кто ест хлеб родной земли и пьет ее воду.

— Верно, только ратник защитит ее. А кто всегда старший среди воев на Руси?

— Мы, отче. Князья родной земли.

— Тогда в чем ты видишь честь князей, сидящих на столах своих, Богом им данных?

— В том, чтобы защищать землю родную, что хлеб и воду дает.

— Помни, что княжья честь та же, что и дружины его верной. Пусть сердце твое будет избавлено на поле брани от трепета, рука будет всегда тверда и не страшит тебя мысль о смерти или увечье. Мы ведь Рюриковичи...

Пока шло налаживание привычной жизни в новгородских землях, у ее границ с Ливонией вызрела военная опасность. Рыцари-крестоносцы вслед за землями латышей полностью покорили земли эстов, подавив вооруженной рукой всякое сопротивление. Орден меченосцев решил идти на Русь.

В 1223 году немецкое рыцарство совершило «пробный» поход на новых восточных соседей. Внезапным ударом отряд меченосцев захватил небольшую русскую пограничную крепость Изборск: его жители «ворогов» не ждали, поскольку проходящий через городок торговый путь в Ливонию тревожными вестями не жил.

Однако закрепиться в деревянной крепости, стоявшей на высоком речном мысу, крестоносцы не успели, хотя того и желали. Подоспевшая псковская рать «единым духом» выбила меченосцев из этого небольшого порубежного городка. Сожженный Изборск сразу восстанавливать не стали, решив повременить. Ожидались новые набеги: не ко времени посчитали рубить вновь крепостные стены и подновлять те, что уцелели от огня.

В том же году Орден меченосцев совершил новое нападение на русские пределы, теперь уже на новгородские земли-пятины. Крестоносцы явно испытывали на прочность своих восточных соседей.

Требовалось дать незамедлительный отпор посягнувшим на Водскую пятину рыцарям-меченосцам. По единодушному решению новгородского веча князь Ярослав Всеволодович спешно собирается в поход и берет с собой подросшего сына Александра. По вызову в Новгород приходит полк переяславских воинов. Собирается новгородское и псковское ополчения. Такого внушительного войска давно не видело перед собой немецкое крестоносное рыцарство на пути завоеваний на востоке. Русские ратники желали дать отпор новоявленному противнику:

— Били свеев и емь! Литву разили!..

— Побьем и немцев!..

— Веди рать, княже, на брань!..

Объединенное войско, во главе которого стояли отец и сын из рода Всеволода Большое Гнездо, «предерзко» (как скажет летописец) двинулось в поход. Нацеливалась русская рать на город-крепость Дерпт — бывший Юрьев. По трудным зимним дорогам войско — пешее и конное — прошло за неделю триста (!) верст и подступило к Дерпту. Орденские отряды поспешили укрыться за каменными крепостными стенами Дерпта и Отепи (Медвежьей Головы).

Меченосцы вознамерились отсидеться в осаде и стали поджидать штурма, который должен был обескровить русских. Орденские братья уповали на скорую помощь из недалекой Риги и других мест. Осажденные рыцари к тому же точно знали, что противник стенобитных машин с собой в обозах не вез. Запасенных припасов было много, да к тому же из окрестных селений в крепости успели пригнать много скота.

Но князь Ярослав Всеволодович как умудренный воин не стал брать приступом высокие крепостные стены из камня. Он пошел на военную хитрость, чтобы выманить рыцарей в чистое поле для большой битвы. Небольшие отряды русской конницы начали жечь орденские поместья и громить выходившие им навстречу мелкие отряды «ворогов». Меченосцы, видя разорение своих владений, были вынуждены покинуть крепости Дерпт и Отепь. На этом настоял дерптский епископ, сказав начальнику гарнизона:

— Дайте знать в Отепю, что выступаете. Пусть присоединятся. Лагерь русских на Эмбахе: ночью свет костров виден. Идите и разбейте их. Вы же рыцари меча и креста. Благословляю вас на подвиг...

Русские «сторожи» не просмотрели выход крепостных гарнизонов в поле, как и то, что те соединились. Князь сказал задолго перед этим сыну Александру, показывая из походного стана под вечер на силуэт каменного замка, угрюмо нависавшего над заснеженными полями, окружавшими Отепю:

— Учись, как надо по уму воевать в земле Ливонии. Учись бить рыцарей.

— Отец, ты решил брать приступом Юрьев и Медвежью Голову?

— Зачем? Он нам дорого обойдется. Пока вой взойдут по лестницам на стены, мы свою рать ополовиним. Людей надо беречь — за лето они не вырастают.

— Тогда как ты хочешь взять крепости немцев?

— Сейчас надо воевать так: начнем палить орденские поместья, вот и выманим их в чистое поле. Им, как купцам, своего добра жалко. Не вытерпят, глядючи со стен, как их без поместий оставляют.

— Получится, отец?

— Обязательно получится. Мы их выманим и из Юрьева, и из Медвежьей Головы. Господь за нас...

В ожесточенной битве немецкое крестоносное войско потерпело полный разгром. Опрокинутые сильным встречным ударом русской рати, рыцари оказались загнанными на лед реки Эмбах (Эмайыги). По инерции они докатились до середины закованной в лед речной глади и стали по зову трубы разворачиваться для повторного таранного удара. Но не тут-то было: раздался далеко слышимый треск ломающегося льда, в считаные минуты то там, то здесь стали появляться зияющие темнотой полыньи.

Лед не выдержал тяжести закованных в железо людей и их коней и проломился во многих местах. Многие рыцари ушли на дно реки. А тем, кому посчастливилось избежать гибели в ледяной купели и выбраться на противоположный берег, бежали вновь за крепостные стены Дерпта и Отепи, затворив за собой наглухо городские ворота.

Конным тяжеловооруженным рыцарям повезло гораздо меньше, чем пешим кнехтам. Те были намного легче и к тому же в панике побросали щиты и оружие — тем и спаслись от ледяной ловушки. Русские не стали переходить Эмбах там, где лед был цел, и преследовать беглецов не стали.

В той битве русские воеводы сумели вовремя удержать своих воинов, которые рвались преследовать врага. Выручила дисциплинированность и обученность ратников: когда рожок заиграл сигнал отхода, всадники были уже у берега, где и успели сдержать коней. Поэтому потери победителей оказались на удивление малыми.

Для юного князя Александра Ярославича битва на заснеженных берегах реки Эмбах стала первым боевым крещением. Это был прекрасный наглядный урок того, как следует побеждать хорошо организованного и вооруженного врага, действовавшего в сражении тараном или клином, «кабаньей головой». Говоря по-русски — «свиньей».

Битва на реке Эмбах оказалась настолько скоротечной, что никто из новгородских ратников в ней не погиб, хотя раненых было немало. Княжеская дружина «из Низовской земли» потеряла убитыми только несколько воинов. Описывая сражение на реке Эмбах, летописец скажет:

«...Новгородцы все здравии, а низовец николико паде».

Но на этом поход не закончился. Разорив до конца владения дерптского католического епископа, русская рать с добычей победно возвратилась домой, славя Святую Софию. Меченосцы из-за стен Дерпта и Отепи больше не выходили, ожидая ухода русичей.

Орден немецких рыцарей поспешил отправить к князю Ярославу Всеволодовичу полномочных послов с обозом откупного. И тот, как говорится в летописи, «взял с ними мир по всей правде своей». На переговорах орденским послам было сказано:

— Не ходите воевать землю Новагорода. Не зарясь на чужую землю, вы можете сберечь свою...

Крестоносное братство стало платить дань и клятвенно обещало больше не нападать на владения Новгорода Великого. Были привезены русские пленники — оголодавшие, в лохмотьях. Казалось, что одержанная убедительная победа и подписанный мир сделают границы Псковщины и Новгородчины на долгое время безопасными. Первыми в это уверовали гости с торга, что вели торговлю с рижским купечеством:

— В Риге немцы больше новагородцев не срамят...

— И цены за пушнину и воск дают хорошую...

— К нашим торговым дворам рижские немцы свою стражу поставили. Не то что раньше...

Но это было только «на воде вилами писано». Разгром на берегах реки Эмбах не изменил экспансионистских планов крестоносного рыцарства в отношении востока. Пройдет всего несколько лет, и последует новое вторжение на Северо-Западную Русь, еще более мощное и опасное.

Участие в походе на крепость Дерпт дало возможность четырнадцатилетнему Александру познакомиться в деле с немецким рыцарским войском. Лучшей науки и быть не могло. Через семь лет на льду Чудского озера он наголову разобьет крестоносцев, закованных в тяжелые доспехи, с шлемами на головах, в белых плащах с нашитыми на них красными крестами.

Может быть, воспоминания о гибели меченосцев под эмбахским льдом подсказали князю Александру мысль о возможности загнать «псов-рыцарей» на рыхлый лед севернее острова-скалы под названием Вороний Камень? Вполне возможно.

...То, что Орден меченосцев повторил нападение на русские пределы, наводило князя Ярослава Всеволодовича на грустные размышления. Ими он поделился с сыном:

— Слабость нашу почувствовали, потому так храбро и пошли брать Изборскую крепость.

— Но они, отец, и раньше разбойничали в порубежье псковичей.

— Раньше они набеги совершали лишь для того, чтобы одно сельцо пограбить, другое. Скотину, пахарей к себе угнать.

— Изборск, значит, они удержать за собой хотели.

— Хотели, да не получилось. Не успели они его стены подправить. Или из камня выстроить.

— Значит, дерптский епископ с рижским знали, что между Новагородом и Псковом споры начались.

— Как не знать, Александр. Одни и те же купцы торгуют в наших городах. На нашей земле немецких лазутчиков сегодня хватает. Меченосцев мы отбили, теперь надо ждать других гостей.

— Емь придет?

— Еми еще рано в набег собираться. Ее мы крепко побили на озере, земли порушили. Литвинов надо ждать.

— Опять пойдут через Полоцкое княжество?

— Через него. Тамошний князь слаб ныне, не станет с литвинами брань заводить.

— А если они его земли грабить начнут? Что он тогда станет делать? Нас на помощь позовет.

— Литвины полоцкие земли разорять сейчас не станут.

— Почему, отец?

— Им выгоды в том нет. Литва полоцким князем от Новагорода и Суздаля как щитом прикрывается. Знает, что Русь воевать с Полоцком не станет.

— Значит, ждать нам литвинов под Руссой?

— Под ней самой. Они туда не первый раз тропу торят. Путь им туда знаком...

Действительно, пользуясь «замятней» на земле русичей, литовцы вновь пошли в грабительский набег, напали на новгородский город Руссу южнее озера Ильмень и начали грабить окрестные села. Горожане выдержали трудный бой в посаде у стен деревянного острога и привычно сели в осаду. Получив тревожное известие, новгородские ополченцы во главе с князем на ладьях поспешили через Ильмень на помощь. Город послал на брань с «литвинами» двух кончанских воевод — Федора Яновича и Гаврилу Негутина.

Ладьи, насады и просто рыбачьи большие лодки собрали со всего города и пригородов. Их набралось много, смогли погрузить на суда коней не только переяславской дружины. На ильменский берег сошли в том месте, где сходятся реки Ловать и Поласть, там и стоял городок Русса (ныне Старая Русса). Дальше войско двинулось быстрыми марш-бросками, имея впереди «сторожи», хорошо знавшие здешние места.

Отступивших от Руссы литовцев нагнали на отдыхе в дубраве под городком Торопцом. Налетчики явно не ожидали столь скорого нападения. Схватка началась с того, что в воздухе засвистели стрелы и замелькали метательные дубины «литвинов». Только потом началась сеча, которая длилась недолго.

В бою было «избито множество литвинов», в том числе князья. Новгородцы же потеряли всего десять ратников, в их числе воевод Федора Яновича и Гаврилу Негутина. О том сказано в летописи. Гибель двух умелых воевод стала большой потерей для переяславского князя: на вече и тот, и другой горой стояли за хозяина Городища.

Под Торопдом у литовцев отбили полон и награбленное добро, груженное на повозки. Трофеями стали оружие и большая часть лошадей «ворогов». Тогда отец и сказал сыну:

— Скоро мне отъезжать из Новагорода, тебе самолично править придется. Что надо — бояре переяславские подскажут. Опять же Федор Данилович будет рядом. Посадник Степан Твердиславич другом станет незаменимым.

— Спасибо на том, отец.

— Переговорю завтра с владыкой и посадником и отъеду из Городища в дедовский стольный град, в котором дед сиживать так и не стал.

— Значит, ты все же решил вернуть нашему роду киевский стол?

— Надо ехать, пока приглашают. Второй раз киевляне могут и не позвать. Они тоже с норовом, как наши соседи-рязанцы.

— Почему тогда они не позвали черниговца? Своего соседа?

— Черниговцы ныне слабы. Сила у великого князя Владимирского. Новагород и Суздаль за ним стоят.

— Значит, отец, Новагород моим столом будет?

— Только твоим, Александр. Мой старший брат Юрий это одобрил. Трудно будет тебе среди вечников, потеряли мы у Торопца наших доброхотов Федора Яновича и Гаврилу Негутина.

— Ничего, отец. Все кончанские воеводы за сильную княжью власть стоят. Так легче город оборонять.

— Новагород хранить они будут. Но есть еще и Псков, и Ладога. За ними тоже надо присматривать.

— Присмотрю, отец. Будь спокоен за меня в граде Киеве. Не дам в обиду ни пятины новагородские, ни наш род. Его честь не посрамлю, так и знай.

...В 1236 году князь Ярослав Всеволодович отъехал в Киев, чтобы занять там освободившийся «стол». А подросшего сына посадил править в Новгороде. Уходя в древнерусский первопрестольный град на берегах Днепра, Ярослав Всеволодович собрал вече. И при всем честном народе, при владыке торжественно вручил любимому наследнику меч — символ княжеской власти. Так он «в Новагороде посадил сына своего Александра»:

— Правь городом по «Русской Правде», сын. Обороняй его от ворогов твердой десницей. Теперь ты сам князь...

Новгородское вече на эту речь старшего Всеволодовича ответило возгласами:

— Любо, княже Ярослав! Любо!..

Так шестнадцатилетний юноша из великокняжеского рода Всеволода Большое Гнездо сделался новгородским князем, правителем боярской республики. Для него, опоясанного отцовским мечом, в тот день закончилась пора возмужания: он получил право самостоятельно принимать ответственные решения в жизни Господина Великого Новгорода. Теперь он был в ответе и за свой стол, и за свой род, и за самого себя. Отрочество уходило: приходилось думать о дне нынешнем и завтрашнем.

Ему теперь единовластно предстояло править обширной Новгородской землей, которой с трех сторон грозили враги. Отбивать нападения недругов, ладить с вечем и «золотыми поясами» из Совета господ, быть дипломатом среди соплеменников и среди чужестранцев. И такое в шестнадцать-то лет!

Александр Ярославич, сполна познавший отцовскую княжескую и ратную науку, знал, как править и кого защищать. Школа княжения у него была прекрасная, как говорится, дай Бог каждому на Руси того времени. Будучи уже в зрелом возрасте, не раз скажет он своим подрастающим сыновьям-наследникам:

— Мудрость моя и слава идут от родителя любимого Ярослава Всеволодовича. Он учил меня, как князем быть. Ему в церквах я первые свечи ставлю перед святой иконой...

Именно в годы пребывания с отцом в вольном городе сложились те черты характера Ярославича, как ласково звал его простой люд, которые впоследствии завоевали ему любовь и уважение современников. Доблесть, личная отвага и осмотрительность на войне, умение ориентироваться в непростых ситуациях, принимать верное решение, и не обязательно только для боя. Так явились миру черты великого полководца, сумевшего сокрушить твердой десницей два крестовых похода на Русь.

Летописцы единодушны: молодой князь пришелся по душе новгородцам. Он отличался сдержанностью в суждениях, выслушивал каждого, был обходительным даже с «черным людом», умел не раздражать своих недоброжелателей. Во всем следовал отцовским наставлениям, не нарушал стародавних обычаев Великого Новгорода, уважительно относился к вечевым решениям и строго соблюдал церковные обряды православия. Дядька Федор Данилович напоминал своему повзрослевшему воспитаннику:

— Теперь ты сам князь. Блюди законы новагородские. Не отступай от них. Смотри, как тебя многолюдство понимает.

— Смотрю, Данилович. Не безглазый ведь.

— С посадником и тысяцким будь ласков и тверд.

— То мне и отец не раз сказывал. Зря напоминаешь, Федор Данилович.

— То-то и хорошо. А сколько до тебя князей в городищенском тереме сменилось? Ведаешь ли о том?

— Ведаю. Потому и хочу дружить с Новагородом...

Законность была во всех делах и поступках юного князя Александра. Он решал судные дела вместе с посадником Степаном Твердиславичем, без излишне суровых наказаний. Не брал без согласия веча ни новгородских сел, ни земель в собственное владение. Соблюдал правила охотничьих и рыбных ловель. Здесь правила для приглашенного князя были строги. Так, на кабана он мог охотиться не далее 60 верст от Новгорода. И только на третью зиму мог отъезжать на охоту за диким зверем в окрестности города Руссы. На третье лето княжеским людям разрешалось ловить рыбу на реке Ладоге.

С посадником у князя сложились самые добрые отношения. Боярин представлял интересы «прусской» группировки «золотых поясов», сам со «двором» проживая на Прусской улице. Степан Твердиславич пекся о «достоинстве» и «правах» вольного города во взаимоотношениях с приглашенным князем-правителем. А тот старался, соблюдая свою «честь», не нарушать новгородских законов.

Посадник и князь, при большом различии в годах, находили решение «взаимовыгодно» по самым трудным проблемам. Даже по тем, что вызывало возмущение буйного веча:

— Степан Твердиславич, в моем Городище припасы кончаются. О том мне ключник вчера говорил.

— А разве город мало дает съестного тебе, князь, княгине и дружине?

— Дает полно, как сказано в договоре с отцом моим. Но слуг-отроков, что обучаются для младшей дружины, у меня здесь стало больше. У тех, кто учится ратовать, кормление должно быть не то, что в доме смерда-пахаря.

— Согласен. А то, что обозом пришло зимой из Переяславля, твоим двором уже съедено?

— Из Переяславля, как ты знаешь, Степан Твердиславич, привезли только жито. Хлеба в городищенских амбарах в достатке.

— Тогда что ты просишь у города?

— Чтобы город дозволил мне послать княжеских медовара и осетринника в Ладогу.

— Скажу прямо, Александр Ярославич, вече будет против. И Совет господ тоже. Хотя и люб ты людям новагородским.

— Вече всегда шумит, когда колокол у Софии гудит. То дело черному люду привычное.

— Это так. Но бояре люди серьезные. Свои права и права городские с малых лет ими познаны. Их убедить всегда трудно. Сам знаешь, единой воли среди бояр никогда не видели в Новагороде.

— Знаю, что едины «золотые пояса» только в делах о своем достатке и в божьих промыслах, что их кормят. Но не бояре же побегут биться, если свей или люди датского короля в поход пойдут на Новагород. Моя дружина побежит на конях или к невскому пути или к Нарове. Так, посадник?

— Так, княже. А много ли возьмут твои медовар и осетринник в Ладоге-то?

— Возьмут меду и рыбы, что Городищу положено по договору. Без денег.

— Но твоему двору меда и рыбы надо больше?

— Сам о том знаешь. За взятое сверх положенного заплачу серебром или житом. Так что город внакладе не будет.

— Знамо, не будет. Серебро казне Новагорода не помешает. Казна прирост любит. А бортей в ладожских лесах много, и рыба осетровая в Волхове не перевелась.

— Так ты о том, Степан Твердиславич, и скажи на вече, если там кричать людишки будут.

— Кричать, ясно, будут. Но мои прусские уличники их урезонят, даже если дело до кулачного боя дойдет.

— А Совет господ что скажет на мою просьбу?

— Бояре знать будут, что ты, князь, их суму не трогаешь.

— Так, Степан Твердиславич, слать мне на днях в Ладогу медовара с осетринником? Или подождать малость?

— Можешь слать, Александр Ярославич. За слово веча и слово бояр ответствую перед тобой.

— Спасибо на том, посадник. Хорошо, что у Новагорода есть добрая голова, с которой можно ладить.

— То хорошо, князь, что ты свое дело с посадником переговорил. Не стал своевольничать в земле новагородской.

— Законы и права Новагорода не мне нарушать. Я князь по доброй воле приглашенный. Не мне ли соблюдать «Русскую Правду» и отцовские клятвенные грамоты?

— Тебе, князь. За то ты и люб Новагороду. И мне люб тоже...

Прусский боярин Степан Твердиславич среди новгородских посадников был личностью уникальной. Победив на вечевом избрании в 1230 году, он «посадничав 13 лет без 3 месяць» — для буйных вечников вольного города такой срок был редкость. Когда Степан Твердиславич в августе 1243 года умер, то был с почетом погребен в Софийском соборе. Такой чести до него не был удостоен ни один посадник.

Его сменил на посту городского головы Сбыслав Якунович, тоже боярин из знатных с Прусской улицы. Это стало как бы посмертным признанием заслуг посадника Степана Твердиславича, во всем ладившего с князем-правителем Александром Ярославичем...

На городское вече князь обычно прибывал в Новгород из своей резиденции в Городище по приглашению, но иногда посылал своего тысяцкого Микиту Петровича. Вел себя осмотрительно, без необходимости старался не вмешиваться в устоявшиеся порядки Великого Новгорода, особенно в самоуправление, находившееся в руках старост городских концов. При этом говаривал:

— Вашими дедами установлены кончанские законы. Сами и правьте в концах по старине...

— Распри зря не заводите. Помните, что отвечать за неправедное дело придется каждому по «Русской Правде»...

— Кончанских и уличных старост выбираете сами. Их и слушайтесь. Они для вас законники...

— Бога бойтесь. Нечего ко мне в Городище по каждому малому спору бежать...

Князь Александр Ярославич знал свою главную обязанность перед Новгородчиной — защита от внешних врагов. Поэтому и не было для него более важных обязанностей, чем дела сугубо военные. И новгородцы ценили молодого князя не только за ум и знание книжной премудрости, но и за ратные умения. Редко кто из переяславских дружинников и новгородских ратников мог соперничать с ним в дружеских поединках — «игрушках». Действительно, с четырехлетнего возраста можно было научиться многому.

В Городище ратная учеба шла каждодневно. От своих дружинников князь требовал умелого обращения с любым оружием, с конем и соблюдения дисциплины, не обижать мирных жителей. Эта наука шла из «Поучения своим детям» Владимира Мономаха. Дружинники любили сына Ярослава Всеволодовича, верили в его талант большого воеводы. Он мог расставить войско, организовать походное движение и разведку, соорудить засеку или построить полевой укрепленный лагерь.

В обычной же жизни Александр Ярославич во всем старался подражать своему отцу. Вставал рано, чтобы солнце не застало в постели. Лично давал распоряжения управляющему по городищенскому двору, осматривал боевых коней, проводил смотр дружинникам и их оружию, руководил воинскими тренировками, сам постоянно участвовал в них. «Игрушки» на Городище не переводились, причем на них приглашались и городские единоборцы.

С посадником и тысяцким князь старался ладить во всем, но в одном был «без меры» настойчив и тверд. Те не спорили, зная княжескую правоту:

— Скажите мне, бояре разлюбезные, почему кузнецы меньше мечей ковать стали?

— Так покупать их на торгу стали хуже.

— Тогда пусть гости раскошелятся, пополнят свои запасы оружия. Не с одними же рогатинами их слуги в случае нужды на брань выйдут.

— Добро, князь. Будет то от тебя старостам сказано.

— Но то еще не все. Вчера беседовал со старостой одной из улиц на Софийской стороне. Обеспокоил он меня сильно.

— Чем же обеспокоил?

— Поведал, что на улице для ратников запас наконечников для стрел стал мал. Ватажные охотники за зиму по лесам разнесли. А стрел для самострелов совсем нет. Говорит староста, что дороги стали они на торгу. Верно это?

— Верно. Сегодня железо и кузнечный товар на торгу дороги. Не то что в прошлое лето.

— А почему так?

— Потому что купцы готские и рижские меньше железного товара возить стали.

— Почему меньше из-за моря оружия в Новагород возить стали? Сказать?

— Скажи, князь, коль знаешь.

— Купец из Любека мне поведал, что немецкий орден в Риге все оружие скупает, не торгуясь. Берет и доспехи. Значит, готовится магистр к брани, коль оружием стал усердно запасаться.

— Так что нам делать с тем старостой с Софийской стороны?

— Корить его не надо. Не по правде будет. Надо всех кончанских и уличных старост предупредить, чтобы свои запасы стрел пополнили. Про лучные тетивы не забывали. И о числе самострелов позаботились.

— Сделаем все, Ярославич, как ты сказал.

— Спасибо, бояре. Спокойнее на душе будет. Мы ведь с вами за Новагород в ответе...

Первая половина дня уходила у молодого князя на решение дел Новгородской земли. Вместе с посадниками он решал спорные вопросы бояр, купечества, горожан и селян. После обеда обычно занимался воинскими упражнениями и собственными хозяйственными делами: состоянием княжеских сел и пашен, стад и пасек.

Короткое мирное затишье на Руси предвещало бурю, как не раз уже бывало в далекой истории. Наступал грозный 1237 год, хотя казалось, что спокойствие продлится еще долго. Рубились и украшались новые храмы, горели на лесных полянах костры на Ивана Купалу, процветала торговля, собирались хорошие урожаи, леса и реки продолжали быть обильными на пушного зверя и рыбу.

Но в тот трагический для Русской земли год стали проявляться грозные приметы в природе, которые случались крайне редко. На третий день августа 1237 года летописец писал о необычном явлении:

«Бысть знамение в солнци... бысть тьма с запада в нем, и бысть аки месяць 5 день, о со востока светло, и опять с востока тьма бысть».

Солнечное затмение вселяло страх в людские души: в старину любой народ отличался удивительным суеверием. И Русь была такой же суеверной: небо виделось непредсказуемым и вечно загадочным: то солнечное затмение снизойдет на землю, то хвостатая комета прочертит ночной небосклон, то молнии засверкают так, как люди давно не видывали.

«Небесное предзнаменование» вскоре стало оправдываться. Пришедшие из европейских стран отряды рыцарей-крестоносцев, полк немцев-рижан и... 200 псковичей-«охотников» пошли войною на «безбожную литву». В жестоком сражении войско литовцев-язычников разгромило сводные силы христиан; среди погибших оказались и многие псковичи. Они отправились на брань без разрешения новгородского князя с надеждой взять военную добычу. Узнав о таком неповиновении, тот сказал:

— Биться нам за ливонцев и немцев-рижан негоже. Живота лишаться надо за отчую землю, а не за дела ордена. Другом он нам никогда не будет.

Литва вскоре «насупилась» на Русь. Одно дело «литвинам» на русское порубежье в набеги ходить. Другое — видеть русичей в рядах немецкого войска. Такое литовским князьям стало не по нраву, и они, как скажет летописец, «обиделись мнози».

...В первые зимние месяцы 1237 года на раздробленную Русь, на ее враждующие между собой уделы из Дикого поля пришли монголы. О них еще была свежа память с битвы на реке Калке. В историческую память Отечества те трагические события вошли под названием «Батыево нашествие». Оно стало предтечей векового золотоордынского ига.

Нашествие с востока осуществлялось по завету Чингисхана силами войск чингисидов — его прямых потомков. Всего на Русь, по оценке современников, двигались конные полчища в 300 тысяч человек. Русские княжества могли выставить рати численно примерно в три раза меньшие. Но единства среди удельных князей, как ни прискорбно будет сказано, давно уже не было. Многочисленность завоевателей отмечали все русские летописцы: они писали, что степняки шли сплошным потоком «аки прузи», то есть как тараканы.

Собственно монголов в войске завоевателей набиралось едва ли половина. По воле великого завоевателя Чингисхана под его знамена шли все степные (и не только степные) народы. Они платили ему дань кровью и жизнью своих воинов. Впрочем, все степняки-кочевники не гнушались военной добычей, воюя за своих новых властителей.

Первой на пути монгольских войск оказалась Рязань, стоявшая на границе с Диким полем. Хан Батый, внук Чингисхана, расположившись походным станом на реке Онузе, послал ультиматум к рязанским удельным владельцам. Послы, среди которых была женщина-«чародейка», потребовали отдать во всем десятую часть: в князьях, в простых людях, в конях, в имуществе, в казне... Князья Рязанский, Муромский и Пронский ответили незваным гостям гордо:

— Коли нас не будет, то все ваше будет...

Такого отказа только и ждали Батый и его родичи-чингисиды. Степнякам для начала вторжения требовалась хоть какая-то «праведная» зацепка: гибель ордынского купца, гордо сказанное и потому «оскорбляющее» слово, невыполнение неисполнимых требований завоевателей. Монголы осадили Рязань, в то время сильную русскую крепость. Горожане, все как один, вышли на стены, чтобы «ратовать» с новоявленным врагом. Князь сказал ратникам:

— Свободны жили мы всей землею нашей. И чашу смертную примем, если Господь того хочет. Но себя не посрамим...

Рязанский князь послал послов к великому князю Владимирскому, но Юрий Всеволодович не услышал мольбы о помощи, ибо «хоте сам особь створити брань». 16 декабря 1237 года начался общий штурм Рязани, татаро-монголы овладели древним городом с деревянными крепостными стенами только через пять дней.

В жестокой сече погибли князья, их дружины, посадские люди и монахи-чернецы, защищавшие родную Рязань с оружием в руках. В плен не сдавались, если только плечи не сдавливал наброшенный аркан или раны не позволяли больше держать меч. Видя такое бесстрашие рязанцев, хан Батый повелел:

— Пощады не давать ни старому, ни малому. Пусть запомнят, как поднимать руку на чингисидов...

«Сказание о Батыевом нашествии» рисует страшную картину истребления рязанцев:

«Овоих разсекаху мечи, а других стреляху стрелами и в огонь вметааху, иныя имающе вязаху, и поругание чернецам и попадиям и женам и девицам пред матерьми и сестрами».

Когда степное полчище ушло, на месте многолюдной Рязани осталось пепелище, привычное для монголов-завоевателей, но еще не виданное в Древней Руси. Бывало, что города горели, но никогда их не сравнивали с землей. Рязанское княжество стало «страшной пустыней, неизмеримым кладбищем». Потрясающую воображение картину прошлого потомки так изобразят в стихотворных строках:

Ни младенца, ни старца в живых не осталося...
Плакать некому было и не по ком...
Подо льдом и под снегом померзлые,
На траве-ковыле обнаженны, терзаемы
И зверями, и птицами хищными,
Без креста и могилы лежат убитые
Воеводы рязанские, витязи
И семейные князя, и сродники,
И все множество люда рязанского —
Все одну чашу смертную выпили.

Но это были только первые шаги чингисидов по Русской земле. Рязанская земля стала лишь началом ее опустошения и «опоганивания».

Войско великого князя Владимирского встретило татаро-монголов под Коломной. В ходе «злой сечи» рус екая рать, хотя она и мужественно билась, оказалась разбитой превосходящими силами конницы хана Батыя. В той битве погиб славный воевода Еремей Глебович, один из позабытых героев отечественной истории. Однако завоевателям пришлось испытать на себе бесстрашие русских ратников. Во время одной из атак был зарублен стоявший в тылу своих конников чингисид хан Кулькан, защитить его телохранители не смогли.

История свидетельствует: ни один из русских городов не открыл своих ворот перед Батыевой ратью. Все оборонялись до последней возможности и гибли в огне пожарищ с гордостью непокоренных. Такая участь постигла Пронск, Рязань, Коломну, Стародуб, Ярославль, Переяславль-Залесский, Суздаль, Ростов Великий, Волок Ламский, Кострому...

После штурма была взята Москва, небольшой тогда деревянный град на Боровицком холме. Осаждать его татаро-монголам не пришлось: «не по московской шапке была такая честь». В бою с честью погиб городской воевода Филипп Нянька. Сын великого князя Владимир попал в плен к хану Батыю.

От Москвы по занесенным снегом руслам рек татарская конница числом в несколько десятков тысяч всадников двинулась к стольному граду Владимиру-на-Клязьме. Обороной города руководили сыновья великого князя Всеволод и Мстислав и воевода Петр Ослядюкович. Осада началась 3 февраля 1238 года. Монголы применили в ходе приступа камнеметные машины — пороки, изобретение китайских мастеров. По лестницам нападавшие взбирались на деревянные крепостные стены. Их сбивали, но на смену лезли другие. Монголы «брали верх числом».

Последние рукопашные схватки проходили на горящих городских улочках. Бой в городе продолжался несколько дней и ночей, настолько упорным и самоотверженным оказалось сопротивление владимирцев, не желавших покоряться иноземцам-завоевателям. Княжичи Всеволод и Мстислав с остатками дружины попытались вырваться из горящего города, но сложили свои головы в жестокой сече за крепостными воротами.

Последние оставшиеся в живых защитники стольного града и великокняжеская семья затворились в церкви Святой Богородицы. Батыевы воины натаскали к храму дров и подожгли. Все, кто спасался «в пола-тех», задохнулись от дыма и жара. Среди них оказались епископ Митрофан и великая княгиня Агафия. Богатый, многолюдный город, центр Владимиро-Суздальской Руси был разграблен, а его население захватчики частью истребили, частью взяли в полон.

Страшную весть великий князь Юрий Всеволодович получил на стане у реки Сить: там он с племянниками Васильком, Всеволодом и Владимиром ожидал подхода полков своих братьев — Ярослава и Святослава Всеволодовичей. Но братья на подмогу Юрию Всеволодовичу не пришли, зато перед великокняжеским войском на ледяной глади реки Сити внезапно появилась вражеская конница во главе с чингисхановским полководцем Бурундаем. Замерзшее речное устье оказалось прекрасной дорогой для многотысячной степной конницы.

Великий князь Владимирский выстроил на льду реки собранные под его знаменем полки для битвы, и «бысть сеча зла и велика». Под натиском превосходящих сил атакующих, засыпаемая тучами разящих стрел, русская рать стала подаваться назад. Она еще могла бы устоять в сражении, но погиб Юрий Всеволодович. Отважный князь Василек Ростовский попал в плен: его принуждали стать воеводой во вражеском войске, но он наотрез отказался от такой «чести» и принял мученическую смерть. После побоища на реке Сити «бысть же мног плачь народа правоверных».

В память о битве на реке Сити названы местные селения: Резанино, Станово, Сторожево, Боронишино, Могилицы, Юрьево... Эти названия сегодня словно доносятся из глубины веков.

...От Владимира хан Батый со своими главными силами повернул к богатому торговому городу Новгороду. Завоеватели шли удобным селигерским путем. На земле новгородской первый удар пришельцев из Дикой степи принял на себя небольшой городок-крепость Торжок. 22 февраля начался его штурм. Батый при виде городских укреплений, которые «не впечатляли», думал взять крепость в «един день».

Две недели героически отбивали жители Торжка яростные приступы ранее неведанного врага. Но в конце концов крепкие деревянные стены не устояли против осадных машин — таранов, и в них зазияли большие бреши, которые заделать горожане не могли, хотя и стали для этой цели «раскатывать» дома по бревнышку. Свой последний смертный бой они приняли на родных улочках, среди горящих домов.

Торжок так и не получил помощи от своего господина — вольного Новгорода. Его именитое боярство и богатое купечество, за которыми оставалось последнее слово в важнейших делах, «молчаливо» отказали в военной помощи своему порубежному стражу. Под давлением Совета господ и «золотых поясов» новгородское вече приняло решение запереться в городских стенах, молиться во всех церквах и, если враг придет под стены Новгорода, обороняться до последнего «воя». Вечники в тот день услышали от «золотых поясов» горестные слова:

— Не помочь Новагороду малому Торжку. Хан Батый с войском несметным уже берет его приступом.

— Нам о Новагороде надо мыслить, а не о градах погоревших.

— Защитим животы (жизни) и дворы свои от татар — и будет нам слава вечная...

Александр Ярославич подчинился решению веча, иначе он поступить не мог: в противном случае ему грозило изгнание из Городища. Совет господ поручил князю заняться подготовкой города к защите:

— Ты наш князь. И слово давал клятвенное Святой Софии. Защищай Новагород! На Владимирщине свои князья есть — им и заботиться о себе сегодня...

Князю пришлось подчиниться воле «золотых поясов». Да и что он мог сделать, придя на помощь осажденному городку Торжку с дружиной в три сотни конных витязей? Погибнуть доблестно в сече и мелькнуть на пожелтевших от времени страницах русских летописей.

Новгород стал жить в состоянии войны, которая уже опалила его владения. Подновлялись крепостные укрепления, готовилось городское ополчение, раздавались находившиеся у бояр и богатых людей запасы оружия. В сторону ожидаемого подхода степного конного войска посылались дальние «сторожи». Приказы князя посаднику и тысяцкому выполнялись беспрекословно:

— Скажите старосте и боярам Неревского конца — пусть подновят стену. Обветшала местами. И ров на локоть, иль на два, углубят. Разве не видно, что осыпался по весне...

— Дайте кузнецам городским серебра из казны, что собрана в Святой Софии. Мечей надо, копий, стрел, щитов, шлемов, кольчужных рубах. Все не перечислишь. Но о том вы ведаете...

— Пошлите в Псков вестника. Пусть псковичи свой Кром готовят на осадный случай...

— Сторожам давайте коней добрых. Кормить таких коней не сеном — житом. Чтоб силу имели...

— Уличным старостам напомните их места в городской ограде, что их вой защищать будут...

В дни смертельной опасности, которая накатывалась на город у Волхова, Александр вспоминал отцовскую науку. Не знал отдыха: самолично проверял, как готовятся «сторожи», сколько хлебных запасов в городских амбарах... Делал и многое другое в ожидании подхода степняков и «злой» осады.

Но страшная гроза Батыева нашествия обошла Новгород стороной. Только сто верст оставалось пройти до него ханской коннице. Поредевшее в беспрестанных штурмах русских городов войско чингисидов неожиданно повернуло от урочища Игнач-Крест на юг, в привольные степи.

Наступала весенняя распутица, в северных лесах таяли снега, замерзшие болота грозили превратиться в топи, непроходимые для конников. Монгольский хан устрашился разлива многочисленных рек и озер на Русской земле и осмотрительно двинулся в более сухие места, в южные степи, где уже начинала зеленеть трава. Там хан Батый решил восстановить силы конного войска, чтобы затем приступить к новым завоеваниям.

— Последние русичи попрятались от нас за лесами. Мы их возьмем, когда наши кони в степи наберутся прежней силы.

— Ты всегда прав, великий хан. В здешних лесах нет пастбищ, и селений мало.

— Довольны ли походом на Русь мои воины?

— Самый нищий пастух на заводном коне везет вьюк с богатой добычей. А к хвосту его коня привязан не один полоняник. Теперь пастух не будет сам собирать кизяк для своего костра.

— Мы уходим с Руси в южные степи. Там будут наши новые пастбища...

Зимний поход на Русь 1237/1238 года стоил хану больших людских потерь. Победы давались трудно. Особенно серьезные потери Батыево войско понесло при взятии городов: ни один не открыл перед завоевателями своих ворот, ни один не сдался на ханскую милость.

Батыя озаботило и то, что не только его двоюродные братья и прочие близкие родичи, имевшие собственные тумены, выражали недовольство гибелью многих своих конников. Такое шатание было замечено и среди темников самого Батыя. Жизнь приучила хана держать «ухо востро», чтобы не поплатиться жизнью в степной междоусобице. Он понял простую истину: войско, обремененное взятой добычей, устало от походной жизни.

Батый не был бы достойным внуком своего деда Чингисхана, если бы ушел с Руси тем же путем, что и пришел. Хан приказал своим темникам:

— Идем в степи. Там нас ждут обильные пастбища. Пойдем как на степной охоте — облавой. Чтобы ни один город русичей не минул нашей сети...

Маленький Козельск, оказавшийся у него на обратном пути, Батый назвал «злым городом». Согласно сведениям восточной хроники, он осаждал его два месяца, так и не сумев взять. Только с подходом войск еще двух темников — Кадана и Бури — городок-крепость Козельск был взят. Всех жителей от мала до велика ханские воины истребили. Батый сказал тогда: — Какие злые города на Руси... О Новгороде он вспоминал не раз. Сожалел о том, что копыта его коня не вступили на бревенчатые улицы этого города. О его богатствах рассказывали взятые в полон булгарские купцы. Сожалел и о том, что не узнал пути к заветному «последнему морю», достичь которого так мечтал Чингисхан.

Но и не мог не знать монгольский владыка о воинственности и многочисленности новгородцев, об их хорошо укрепленном городе на Волхове. Хан Батый и его военачальники-темники дивились Торжку, небольшой новгородской крепостице, устоявшей против них целых две недели. А жителей в нем было всего тысяча-другая. И потому они не хотели рисковать, обремененные богатой добычей и удрученные небывалыми потерями.

В 1239 году Батыево нашествие испытают на себе княжества Южной Руси. В декабре 1240 года после героического сопротивления падет древний Киев. Восемь дней шел штурм города: Батый менял один тумен за другим, чтобы его воины могли отдохнуть, а киевляне не получали ни часу передышки. Когда монголы ворвались через проломы в город, бой на его улицах шел еще целые сутки. После начался грабеж и предание домов огню. Летописец рассказывал:

«И Святую Софию разграбили, и монастыри все! И иконы, и кресты, и все украшения церковные взяли. И людей от мала до велика всех убили мечами!»

Через пять лет после этого погрома через Киев проезжал итальянский монах Плано ди Карпини, папский посланец в ставку великого монгольского хана, в далекий Каракорум. Он отметил в своих путевых записках: «...Татары произвели великое избиение в стране Руссии. Разрушили города и крепости и убили людей. Осадили Киев, который был столицей Руссии, и после долгой осады взяли его и убили жителей...

Этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведен почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей тех держат они в самом тяжелом рабстве».

Почти вся Русь оказалась «под копытами» монгольских коней. Они не ступили только на земли Новгорода (не считая Торжка и его волости) и Пскова, Полоцкого и большей части Смоленского княжества.

Затем татаро-монгольское конное войско двинулось дальше, в Европу — сперва в Польшу и Венгрию. Весной 1241 года хан Батый в сражении при городе Легнице, в Нижней Силезии, разбил рыцарское войско. Однако в сражении под Оломоуцем, что в Моравии, степные орды не смогли одолеть сопротивление хорошо вооруженных чешских и немецких войск. Не победили, но и сами разбиты не были. Батый ушел от Оломоуца, не став продолжать сражение и тем самым испытывать собственную судьбу. Он не хотел быть хоть раз побежденным.

Европа была полна ужаса в ожидании дальнейшего продвижения конных полчищ монголов, этих новоявленных гуннов с востока. Хана Батыя сравнивали с Аттилой, прозванным Папой Римским за свои деяния «бичом Божьим». Германский император Фридрих II Штауфен писал английскому королю:

«Если татары прорвутся в Германию, то другие царства увидят ужас грозы... Будем осмотрительны: пока враг губит соседа, подумаем о средствах самообороны...»

Король Англии задумался, как обороняться от прорвавшихся в Центральную Европу степных войск неизвестных «татар». В 1238 году у берегов Англии не производился сельдяной лов из-за страха перед ханом Батыем. В католических храмах европейского континента молились:

«Господи, избави нас от ярости татар...»

Однако, дойдя до далматинских берегов Адриатического моря, за которым угадывалась Италия, хан Батый повернул свои уставшие от войны и походной жизни тумены назад. Его воины видели во снах степи — причерноморские, донские, волжские. И о том хан Батый знал. К тому же он не хотел оставлять в собственном тылу яростно сопротивлявшуюся Русь, еще не приведенную полностью под власть монгольского владыки.

Так на политической карте мира появилась новая держава — Золотая Орда со столицей Сараем (территория нынешней Астраханской области) на берегах Нижней Волги. Ее первый хан Батый считался правителем самого восточного улуса Монгольской империи. Однако на деле столичному Каракоруму в далеких монгольских степях он подчинялся лишь в силу традиций семейства чингисидов. В Сарае Батый, самый прославленный из внуков великого завоевателя Чингисхана и сам завоеватель, с первого и до последнего дня оставался независим.

Столичный хан не раз напоминал Батыю о том, кто старший в семье чингисидов. Но тот отвечал посланцам великого каракорумского хана, неизменно одаривая их русскими мехами, так:

— Все мы чингисиды. Все род ведем от Чингисхана. Я внук его любимого сына Джучи. Не следует спорить о том, кто старший, кто младший. То нам не было завещано.

Послы, созерцая богатые дары, с поклоном иногда осмеливались сказать свое слово. Ведь они были доверенными лицами каракорумского властителя:

— Великий хан наш говорил, что из Сарая ему давно не отправляли караваны с дарами из покоренных тобой земель.

Батый отвечал на сказанное уже со строгостью:

— Мурзы в Каракоруме счет не знают. Я отправляю великому хану дары на год вперед.

Правитель Золотой Орды знал, что никто из чингисидов, даже сам великий хан, военной силой ему грозить не будет. Приходилось опасаться только яда: монголы уже научились им пользоваться. А за золото можно было подкупить и самых верных слуг, наливавших кумыс своему хозяину...

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница