Детство великого ратоборца

Природа щедро одарила второго сына князя Ярослава Всеволодовича и княгини Феодосии. Ребенок под заботливым присмотром мамок-нянек рос здоровым и сильным. У него была своя кормилица и своя светлица в княжеском тереме. В первые три-четыре года для маленького княжича было характерно ощущение тишины и отгороженности от окружающего мира. Обычным местом, где он проводил время, являлись покои княгини. Малыш познавал быт княжеской семьи, приобщался к православной вере, ощущая тепло отцовских и прежде всего материнских забот.

Однако такое состояние мироощущения ребенка не могло продолжаться долго. В мальчиках Древней Руси, будь он княжеского рода или сын простого пахаря-смерда, рано хотели видеть мужчин. В ту далекую историческую эпоху люди мужали удивительно рано. В сознание детей с малолетства вкладывались понятия:

— Ты завтра будешь мужчиной. Ратником будешь.

— Будешь, как отец твой и дед, старшим в доме.

— Кормильцем и защитником рода-племени будешь. Давай подрастай скорей...

К сожалению, мало что известно о первых годах детства княжича Александра: прямые летописные сведения о том очень скудны. Но, несомненно, он воспитывался отцом точно так же, как вообще воспитывались княжичи в Древней Руси.

Когда Александру исполнилось неполных четыре года, состоялся торжественный обряд посвящения его в воины — постриг. Он знаменовал собой переход из детства в отрочество. Обряд пострижения в Древней Руси имел важное значение и в семье, и в окружающей жизни. Он вытекал из понятий и взглядов наших предков на мужчину как на главу семьи, на его обязанности по отношению к обществу.

Пострижение было как бы символом признания личности за постригаемым. В этот день мальчика забирали от женщин-нянек и отдавали на дальнейшее воспитание под присмотр мужчин.

Пострижение княжеского сына на Руси было прежде всего средневековым рыцарским обычаем. По преданию, постриг Александра происходил в Преображенском соборе Святого Спаса в городе Переяславле-Залесском. Вершил обряд сподвижник великого князя Ярослава Всеволодовича епископ Симон. После молебна он ножницами подрезал княжичу волосы. Вместе с ними, как считалось, падало к ногам мальчика, оставаясь уже в прошлом, его коротенькое детство.

После пострига священник сказал притихшему от всего происходившего Александру:

— Теперь ты, княже, не дитя малое. Теперь ты отрок...

Отцовский выбор на епископа Симона пал не случайно — это был доверенный человек старшего брата, чтимый всеми переяславцами. Святителя Низовской земли назовут потом одним из киево-печерских чудотворцев. Он был не только воспитанником твердыни православия на Руси — Киево-Печерского монастыря, но и участвовал в создании знаменитого «Печерского патерика» — исторического повествования о праведной жизни и духовных подвигах печерской братии. То есть был ученым, образованным, начитанным человеком.

После совершения обряда пострижения отец вывел сына из храма и впервые посадил на боевого коня. Мальчик удержался в седле, крепко ухватившись за поводья. Конь, ведомый под уздцы князем, сделал круг и остановился у крыльца. Один из отцовских бояр громко заметил:

— Рано в седло сел, рано и прославится!

Другой боярин добавил:

— Крепко сел в седло княжич-то. Значит, тверд будет на княжеском столе, когда время его придет...

После этого княжича опоясали легким, коротким мечом в позолоченных ножнах. В руки четырехлетнему Александру дали маленький лук со стрелами, что указывало на обязанность защищать родную землю и свой удел от всевозможных внешних врагов. С этого времени княжич-наследник имел полное право руководить переяславской княжеской дружиной. Но конечно же при помощи ближнего и опытного боярина-воеводы, своего наставника в воинских науках.

К воеводе дружинники и в бою, и в походе могли обратиться за приказом только испросивши, с поклоном, разрешения у княжича-отрока. Он был на войне старшим. В таких случаях боярин-воевода, приказывая, обязательно начинал со слов:

— Княжич наш повелевает мне и своей дружине...

И дружина покорно слушала повеление своего малолетнего командира из уст убеленного сединами и украшенного шрамами воеводы.

Так началось отрочество Александра. Отец готовил из сына прежде всего наследника родового княжеского «стола» и ратоборца. Готовил точно так же, как это делал его отец, великий князь Всеволод Большое Гнездо. Ибо у любого древнерусского правителя не было более важной жизненной задачи, чем защита родной земли, границ собственных владений.

Покинувшего женскую половину княжеских покоев Александра взял на попечение отцовский доверенный боярин Федор Данилович, опытный воевода и человек достаточно образованный по меркам того времени. О назначении боярина воспитателем княжича объявлялось обычно во время пира, который устраивался в княжеском тереме после совершения обряда пострига:

— Быть тебе, Федор Данилович, дядькой сыну моему. Учи его тому, чему меня в отроках учили. Чему ты сам учен...

На радостное семейное торжество приглашались родственники, близкие, знатные люди. Гостей одаривали дорогими подарками — серебряными и позолоченными сосудами, конями, оружием, одеждой, мехами и прочими ценностями. А то и просто серебряными деньгами. Но такой подарок обязательно должен был помниться:

— Меня мой князь, когда сын у него народился, одарил мечом из свейского железа...

— А меня шкурками лисы-огневки. Целыми двумя...

Отец приказал учить сына грамоте и письму. Владимиро-суздальские князья заботились о просвещении своих детей. В Древней Руси не только князья, бояре, старшие дружинники, но и купцы, многие горожане и крестьяне владели грамотой. Об этом убедительно свидетельствуют берестяные грамоты-послания, найденные археологами в Новгороде, Старой Руссе, Смоленске и в других древних русских городах.

Основной книгой для обучения грамоте в те далекие времена на Руси была рукописная Библия, созданная «писцами книжными», которые трудились во многих удельных градах. Не случайно в жизнеописании святого Александра Ярославича Невского говорится, что «родители святым книгам научиша его»:

— Не ленись за добрым чтением. От него княжеская, да и людская мудрость нисходит...

— Трудись, сын. Велика бывает польза от учения книжного. Помни о том для себя и рода Всеволодовичей...

— Книгами мы мудрость обретаем. Это реки, поящие вселенную, как Богом велено...

— Чти Библию. В ней неисчетная глубина для помыслов княжеских, для веры нашей...

Усвоил княжич и такую премудрость, как арифметика. В дальнейшей жизни он обязан был подсчитывать свои и вражеские воинские силы, вести учет княжеской казне, ожидаемым приходам, расходам и прочему. Разумеется, для этого надо было знать счет более чем за сто, уметь прибавлять и вычитать, умножать и делить. Таково было высшее математическое образование в далекой древности. Отец поучал:

— Счет должен знать всему: и дружине, и деньгам, и коням, и податям, и селам своим.

— Вокняжишься — всему веди счет сам. Доверяя слугам своим, проверяй их счет...

— От верного счета казна не худеет, а только полнеет...

Изучал княжич и древнерусское право — «Русскую Правду». Это была необходимая правителю наука. Князь тогда в своих владениях являлся (говоря современным языком) и прокурором, и адвокатом, и первейшим толкователем существовавших светских законов. Прежде всего «Русской Правды».

Правитель удела был и в больших конфликтных делах и в малых спорах высшим законником. То есть толкователем все той же «Русской Правды», которую хорошо знал еще с детства. Он просто не мог не знать свод собственного законодательства, которым ему приходилось постоянно пользоваться.

Творя правосудие над своими подданными, владелец удела, разумеется, заботился прежде всего о собственной власти и интересах княжеского рода. Но, с другой стороны, он стремился соблюсти и видимость законности княжеского правового суда, чтобы выглядеть в глазах народа, своего окружения, дружины законопослушным правителем. Поэтому и судили древнерусские князья «по правде», то есть по законам, записанным в «Русской Правде».

Уроки православного богословия давал княжичу епископ Симон, игумен Рождественского монастыря во Владимире-на-Клязьме. Один из образованнейших людей на Руси того времени, он пользовался среди верующих большим авторитетом. Его слово значило много. Все свои уроки Симон начинал с толкования положений Библии, но не только ее:

— Сегодня, княжич, мы будем учить Остромирово Евангелие.

— Отче, о такой книге я не ведаю. Ни в тереме у отца, ни у дядьки Федора Даниловича такой нет.

— И немудрено, что нет.

— А почему у моего батюшки, у которого книги и греческие есть, такого Евангелия нет? Он мне про нее ничего не сказывал.

— Потому что Остромирово Евангелие — священная книга, весьма редкая. Даже в храмах больших.

— А где она писана, отче?

— Писана в Новагороде. Давно это было, больше века назад. Писцам ее заказывал новагородский посадник Остромир.

— Тогда читай мне ее, отче. Хочу знать все, что писано в ней для людей княжеского роду...

От переяславского епископа Симона княжич узнал историю русского православия. Разговор о нем велся не «книжный», а в «розмыслах» собеседников: умудренного жизнью и возрастом священнослужителя и юнца, которому не было еще и десяти лет:

— Скажи, отче, откуда наша святая вера пошла? С каких времен?

— От жизни и подвига великого князя Владимира Святого. Это он окрестил нашу Русь.

— Кем он был для русичей?

— Сперва княжил в северном Новагороде. Затем с варяжской дружиной занял великокняжеский стол в Киеве.

— А разве до него русичи не были христианами?

— Нет, не были, княжич. Они с времен незапамятных жили язычниками, идолам своим поклонялись.

— А какие у них были боги?

— Богов языческих было много у каждого рода и племени. Но главными была троица — Перун, Велес и Даждьбог.

— Расскажи, как князь Владимир крестил Русь?

— Сперва с дружиной и боярами окрестил стольный град Киев. Повелел дружине повалить и сбросить в Днепр идолов языческих. Тех волхвов, что смуту в народе сеяли, — побили. Потом людей окрестил, пригласил греческих служителей церкви Византийской, стал храмы строить.

— Это в граде Киеве было. А как князь Владимир Новагород крестил? Ведь отец сказывал, что там люди вольные живут. Князей своих у них нет, только приглашенные от нас.

— Тогда правителем для Новагорода был Владимир Святой. Его и слушались в северных землях.

— А как он их уговорил креститься, отказаться от Перуна языческого и других своих идолов? Мечами варяжской дружины?

— Нет, посылать дружину в Новагород он не стал. Он убедил новагородских русичей словом христианским.

— А как он их убедил?

— В Киев приехал ученый грек Иоаким из города Корсуня. Его князь Владимир и послал в Новагород епископом.

— И он окрестил северных русичей?

— Окрестил словом Божьим. Хотя новагородцы еще долго тайно поклонялись своим идолам и слушались волхвов.

— А сегодня язычники среди русичей есть?

— Нет, княжич. Русь ныне вся православная. Но в Новагородской земле есть племена води, чуди, карел и другие, что городу дань платят. Не все они еще христианскую веру приняли.

— Великий князь Киевский Владимир за это богоправедное дело Святым прозван?

— За это дело, княжич. Его имя теперь так во всех книгах церковных писано...

В княжеских семьях церковная жизнь являлась составной частью повседневной жизни и частью миросозерцания. Княжеский терем специальным ходом сообщался с дворцовой церковью. С самых малых лет княжичи ежедневно ходили на раннюю обедню и на все другие храмовые службы. Вся жизнь княжеской семьи находилась в тесной связи с богослужениями. Церковное благолепие являлось одной из главных забот правителя удела.

Для княжеских детей, да и не только для них, красота жизни во многом заключалась в православном храме. Поэтому и для Александра переяславские церкви, которые посещала семья Ярослава Всеволодовича, стали первым откровением иного мира, отличавшегося от всей окружающей жизни.

«Занеже Церковь наречется небо» — это свойственное всей Древней Руси ощущение церкви входило в сознание детей с ранних лет. Вся внутренняя обстановка православного храма — его особая архитектура, лики многочисленных икон, горящие свечи и лампады, облачения священнослужителей, курящийся фимиам — возможно, стала для княжича Александра самым ярким впечатлением быстро кончившегося детства.

Пребывание в храме отрывало прихожан от земных забот, тягостных дум, горестных воспоминаний. Мирские заботы уходили в сторону. Но, думается, князья в обыденной жизни молили Господа Бога прежде всего об одном:

— Боже, укрепи меня в делах моих. Сохрани род мой. Наследникам моим будь защитой...

Под родом и наследником в молитвах понималось удельное княжество: «земля моя, сыновьям завещанная».

Религиозное воспитание отроков не ограничивалось только посещением храмов и участием в церковных обрядах и торжествах. Княжич обучался грамоте и письму по Библии и Псалтырю. Вскоре он сам стал читать жития святых. Учили читать по-латыни и по-гречески. На это напросился сам Александр, сказав как-то отцу:

— Хочу, отче, читать книги твои, в Византии писанные.

— Чтобы читать их, надо знать письмо греческого народа, сынок.

— А ты вели меня обучать.

— Коль хочешь, попрошу соборного игумена. Он и греческий, и латынь знает...

Такое православное воспитание давало свои результаты. Когда Александр Ярославич Невский возмужал, стал самостоятельным правителем удела и великим князем, отцом большого семейства, он продолжал до последних дней жизни оставаться глубоко религиозным человеком. А его жизнь, как известно, была полна ратных дел, и государственных забот, и дипломатических проблем. Не верующий в отечественное православие человек просто не мог быть правителем на Руси, как и не мог быть русским ратоборцем. Православие составляло в княжиче главную часть его духовной силы. Отец говорил:

— В вере нашей есть крепость Русской земли.

— Дружина на брани крепка, коли перед Божьим храмом крестом себя осенила.

— Вера православная князю силу дает, власть его крепит в уделе.

— Смерд-землепашец без веры может ворогом стать или в бега от князя кинется...

Духовное начало было просто необходимо в воспитании будущего самовластного князя, которому выпало стать зерцалом ратной славы Отечества. Православная духовность давала смысл государственным и воинским трудам, она освящала жизнь и простолюдина, и правителя. Тот и другой во всех делах и мысленно и вслух обращался к Богу за помощью, отдавая ему искренние почести в случае успеха.

Любимым занятием одаренного от природы юного Александра, рано научившегося читать и писать, стало постижение военного опыта предков и событий родной старины. Отец имел богатую библиотеку рукописных — русских и греческих — книг. По его указанию записывались сказания о ратных подвигах князей Русской земли и их дружин. Кроме книг Священного Писания в княжеской библиотеке были и известные в то время творения Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Лествичника, Кирилла Александрийского, Ефрема Сирина.

Особой гордостью переяславского князя были летописи. Они собирались и бережно хранились во многих княжеских семьях. В вопросах воспитания княжичей, которым предстояло стать мудрыми государственными мужами и «по совместительству» ратоборцами, летописи служили бесценной сокровищницей военной мысли.

Княжич Александр внимательно вчитывался в текст поучения своего пращура — великого воителя, победителя Половецкого поля князя Владимира Мономаха:

«...В доме своем не ленитесь, но сами смотрите за всем; не полагайтесь ни на тиуна (княжеский или боярский слуга; управляющий хозяйством в XI—XVII веках), ни на отрока (младший дружинник), чтобы не посмеялись приходящие к вам ни над домом вашим, ни над обедом вашим.

Выйдя на войну, не ленитесь, не надейтесь на воевод, не угождайте питью, ни еде, ни спанью; стражу сами расставляйте и ночью, везде расставив караулы, около воинов ложитесь, а вставайте рано; да оружие не снимайте с себя второпях, не оглядевшись из-за лени, — от этого внезапно человек погибает.

Остерегайтесь лжи и пьянства — от этого погибают душа и тело.

Куда ни пойдете по своим землям, не позволяйте ни своим, ни чужим отрокам пакости делать ни в селах, ни в полях, чтобы не начали вас проклинать. А куда ни пойдете, где ни остановитесь, везде напоите и накормите просящего. Больше всего чтите гостя, откуда бы он к вам ни пришел — простой ли человек, или посол, — если не можете одарить его, то угостите едой и питьем. Эти люди, ходя по разным землям, прославят человека или добрым, или злым. Больного посетите, мертвого пойдите проводить, ведь все мы смертны. Не проходите мимо человека, не приветив его добрым словом...

Что знаете хорошего, того не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь...»

Великий князь Владимир Мономах — славный победитель грозной Половецкой степи — позаботился о своих потомках. В «Поучении» он указал на то, каким должен быть русский князь-ратоборец. Ведь став по праву своего родословия во главе дружины или целого войска в грозную годину, князь был обязан многому: быть бдительным, держать ратников в постоянной готовности к бою и походу, уметь отбивать вражеские нападения...

Но это было еще не все, как сказано в «Поучении». Князь-воитель в походной жизни обязан был во всем подавать личный пример. Причем такой пример должны были видеть все — и боярин-воевода, и дружинник, и простой воин-ополченец из крестьян-смердов. Князь был примером и личной отваги, и воинской дисциплинированности, и неприхотливости в походной жизни. Может быть, с той поры и пошло выражение: «Делай, как я...»

От воевод Владимир Мономах, подаривший родной земле древнерусский свод законов, «Русскую Правду», требовал умения в организации побед на войне и поддержания правопорядка в войске. От младших дружинников — беспрекословного выполнения приказаний старших воинских начальников:

«...При старших молчать, мудрых слушать, старшим повиноваться, с равными себе и младшими в любви пребывать».

Владимир Мономах писал «Поучение» специально для своих сыновей, между которыми он перед смертью разделил подвластную ему Русскую землю на удельные княжества. В его наставлении звучали не только поучения князьям и боярам-воеводам, но и практические, жизненные советы. «Поучение» содержало понятия и о ратном побратимстве, и о кодексе чести русского воинства.

Среди отцовского летописного собрания Александра заинтересовало не менее, чем Мономахово «Поучение», описание жизни великого князя Всеволода Большое Гнездо. Не случайно отец наставлял малолетнего сына:

— Мой отец, а твой дед, был великим мужем на Руси. Его имя гремело среди соседей, усмиряло недругов. Рачительным хозяином был твой дед. Учись у него княжить. Вот «Похвальное слово» о нем. Читай...

«Похвала Всеволоду» поражала простотой мысли летописца, печалью и торжественностью, звучащей между строк:

«В лето 1212 преставился великий князь Всеволод, именованный во святом крещении Дмитрием, сын Юрия, благочестивого князя всея Руси, внук Владимира Мономаха, прокняжив в Суздальской земле 37 лет.

Много мужества и дерзости показал Всеволод на поле брани. Украшен был всеми добрыми нравами. Злых казнил, а добромысленных миловал. Ведь князь не зря меч носит, но в месть злодеям и в похвалу творящим добро.

Суд судил он истинный и нелицемерный, не боясь лица сильных своих бояр, которые обижали меньших и закабаляли сирот и творили насилие.

При имени Всеволода трепетали все страны, и по всей земле разошелся слух о нем. И всех зломышлявших на него отдал Господь в руки его, чтобы не возносились и не величались, но возлагали на Бога всю свою надежду. И Бог покорял под ноги его всех врагов его.

Многие церкви создал Всеволод во время власти своей. Создал церковь прекрасную мученика Дмитрия на дворе своем и украсил ее дивно иконами и письмом. И монастырь создал, а в нем церковь каменную Рождества Святой Богородицы и ее также исполнил всем исполнением, и покрыта была оловом от верху до закомар и притворов. И то чуду подобно. И не искал Всеволод мастеров у немцев, но нашел мастеров среди клевретов Святой Богородицы и своих. Одни олово лили, другие кровлю крыли, иные известью белили.

И когда пришел конец временного сего и многомятежного жития, тихо и безмолвно он преставился и приложился к отцам и дедам своим. И плакали по нему сыновья его плачем великим, и все бояре и мужи, и вся земля власти его, и пел над ним обычные песнопения епископ Иоанн, и все игумены и черноризцы, и все попы града Владимира. И положили его в церкви Святой Богородицы Златоверхой, которую создал и украсил брат его Андрей».

...Говоря современным языком, теорию военной тактики и стратегии будущий полководец познал в строках «Поучения Владимира Мономаха своим детям» и «Слова о полку Игореве», в былинных сказаниях о героях-богатырях, в отцовских наставлениях.

Прекрасной школой изучения боевого опыта, организации и ведения войн стали беседы князя Ярослава Всеволодовича с подрастающими сыновьями-наследниками, рассказы умудренных жизнью воевод и старших дружинников, убеленных сединами и покрытых шрамами. В то бурное время князь с дружиной не знали покоя, как не знала его и раздробленная на многие уделы Древняя Русь.

Рассказывалось о победных походах, о разгромленных «ворогах» и взятой добыче, о знатных пленниках, отпущенных за богатый выкуп. И редко когда говорилось о поражениях и понесенных на поле брани «обидах».

Лучшим наставником для княжича Александра был его дядька — доверенный отцовский боярин Федор Данилович. Он начал наставлять с, казалось бы, простых вещей:

— Еде и питью надо быть без шума великого. То, княжич, ты должен делать и в своей горнице, и на пиру...

— При старших молчать должно. Особенно коли батюшка твой говорит, Ярослав Всеволодович...

— Мудрых надо слушать. Будь то монастырский старец, книжник-летописец, или дружинник, или воевода искусный, на поле брани израненный...

Так с малых лет княжич познавал смысл, казалось бы, таких простых слов: «ты должен», «надо», «должно». Только смысл для Александра закладывался иной, чем для других отроков, что вместе с ним жили в Переяславле, в отцовском дворе.

Братьям Александра, можно сказать, повезло в отцовском наставничестве. Им не раз приходилось слышать от родителя и самим читать в старинных заповедях: лень, зависть и злоба — корни всех людских пороков; кто говорит, Бога люблю, а брата своего ненавижу, тот лжец: «выше сей заповеди любви нет, иже кто положит душу свою за други своя».

Главный отцовский завет сыновьям остался в душах Ярославичей до последних их дней. Отец не уставал повторять:

— Жить вам, дети мои, надо в одно сердце, до последнего вздоха...

— Придет беда на Русь — защищать ее предками завещано воедино, с Богом в сердце...

— Станете, Бог даст, удельными владельцами, запомните: та беда, что пришла на вашего родного брата, есть ваша беда...

Спустя два десятка лет Александр, ставший князем, поймет, что такое «жить в одно сердце». Именно неприятие этих мудрых слов погубило Русь во времена Средневековья. Князья так и не смогли собраться в «едину горсть», когда на их родную землю обрушились полчища монголов и их союзников под предводительством хана Батыя. Каждый удел стоял только сам за себя. В итоге, геройски отбиваясь, поражение терпела вся Русская земля.

В память княжича Александра накрепко врезались слова из «Завета» его родного дяди по отцу — князя Константина Всеволодовича, умершего всего за два года до рождения племянника. Этот сын Всеволода Большое Гнездо, носивший в народе прозвище Мудрый, писал о княжеском призвании:

«Все мнят, будто князь есть велик в человецех, и так то является несведущему. А яз испытал и уразумел, что у князя тягчайшая жизнь, ему не только о себе едином, но обо всех всякую годину надо помышлять и пещься. Да более всего о тех, что сами о себе не помышляют, тех направлять, не дать никого обидеть и право судить, недужным помогать, войска устраивать.

И кто о вас более страждет и о всех печалует, яко князь, что не имеет ни день, ни ночь покоя в душе своей, все боится, как бы все добре устроить, и, став в день судный, даст Богу ответ за себя и за всех своих подручных (подданных. — А.Ш.)...»

Листы тонкого желтоватого пергамента соединяли юного княжича и его братьев с прошлым родной земли. Со страниц «Переяславского летописца», в котором записывались сведения о всех значительных событиях в уделе, Александр узнавал о своих предках, их ратных делах и подвигах, событиях государственной важности на Переяславщине.

Узнавал он и историю родного града — Переяславля-Залесского, о строительстве в нем храмов и крепостных укреплений, о пожарах, не раз испепелявших деревянный городок, о неурожайных годах и морах, о набегах недругов-соседей. Имена мелькали в летописях больше княжеские, редко бояр-воевод и церковных иерархов. И уж совсем редко купцов и дружинников.

Однажды, склонившись над переяславской летописью, Александр спросил своего боярина-воспитателя:

— Скажи мне, отчего в летописи не говорится о дружинниках? Ни отца, ни деда? А ведь они побеждают ворогов, славят род наш, Переяславль и самих себя!

— Зачем писать о них по именам, если все они с князем на брань ходят? Под его стягом воюют.

— Но ведь есть же среди них герои. Сам мне о них сказывал.

— Есть, княжич. Всегда были и будут. Только в бою дружина побеждает с княжеским именем.

— Значит, прав летописец переяславский, рассказывая о том, как мой дед Всеволод на Рязань ходил.

— Прав, княжич. В том рязанском походе и я был. Коли записано, что князь Всеволод Рязань брал, значит, и дружина с ним была. Летописи должны князя помнить, а не меня, его ратника...

О родословной княжичи узнавали прежде всего из рассказов отца, гордившегося своими прямыми предками. Род Всеволода Большое Гнездо действительно был знаменит. К нему принадлежали такие замечательные личности, как Юрий Долгорукий, Владимир Мономах, Ярослав Мудрый, Владимир Святой и, в конце концов, сам легендарный Рюрик.

Частые беседы отца с подрастающими сыновьями, образные рассказы о семейных — преданиях являлись обязательным учебным предметом для княжичей. Предания на Руси хранились свято, и Александр часто слышал их на протяжении всего своего короткого детства и отрочества. Из них он черпал самые разнообразные знания об Отечестве. Из отцовских рассказов складывалось собственное представление о необъятной Русской земле и собственном, на роду написанном княжеском предназначении.

Свой след в формировании личности князя Александра Ярославича оставил и такой замечательный человек, как Даниил Заточник. Старый, оставивший княжескую службу дружинник стал известным древнерусским книжником. Именно в Переяславле-Залесском он написал свое горестное «Моление». Посвящалось оно князю Ярославу Всеволодовичу. Бывший воин из ближней княжеской дружины говорил в «письменах» со своим строгим и грозным правителем от имени всех обездоленных и голодных, которых набиралось немало в удельных землях:

«Когда веселишься многими яствами — и меня помяни, сухой хлеб жующего!»

Даниил Заточник обращался к князю Ярославу Всеволодовичу от имени его бездомных подданных:

«Когда лежишь на мягких постелях под собольим одеялом — и меня помяни, под одним платом лежащего и зимою умирающего!»

От имени всех страждущих книжник говорил своему князю:

«Кому Переяславль, а мне Гореславль! Кому Белоозеро, а мне черной смолы».

Обращаясь к Ярославу Всеволодовичу, Даниил Заточник образно указывал на засилье переяславского боярства, которое упивалось данной ему властью и неправедно добытыми богатствами. Книжник открыто говорил о недоброжелательном отношении бояр к своему князю-повелителю. Это не было большим откровением для последнего: владимиро-суздальские князья (да и не только они) очень часто ощущали сопротивление со стороны собственных бояр. От их руки, к примеру, пал в Боголюбове князь Андрей.

В «Молении» Даниил Заточник выступал за сильную княжескую власть. Он утверждал в своем писании: лучше ходить в лаптях при тереме князя, «нежели в сафьяновом сапоге в боярском доме... кораблю глава кормчий, а народу — князь».

Княжичу Александру не раз приходилось присутствовать при «мудреных» разговорах отца со старым дружинником. Князь не гневался на Заточника, состарившегося в ратных трудах под его водительством: они знали друг друга «долголетье». Отец хотел, чтобы его сыновья сами познали всю глубинную праведность слов «Моления».

Юного Александра в писаниях Даниила Заточника подкупала подчеркнутая скромность автора. В одном из посланий переяславскому князю говорилось:

«Я, князь, не ездил за море и не учился у философов (!), но как пчела, припадающая к разным цветам, наполняет соты медом, так и я из многих книг выбирал сладость словесную и мудрость».

Познал в молодости Александр и такие сочинения, как, например, «Хождение» игумена Даниила на Ближний Восток, в Святую землю. Даниил посетил Иерусалим, священный город христианского мира, оказавшись там во время Первого крестового похода. Рукописная книга, много раз переписанная, была уникальным литературным произведением, рассказывающим о странствии русского человека к «святым местам».

Даниил стал свидетелем кровопролитного штурма города и избиения крестоносцами его жителей. Он сумел завести дружбу с иерусалимским королем Балдуином. «Хождение» для любого читателя той эпохи было интересно подробным описанием стран и городов.

Об уровне образованности Александра, полученной им в отцовском доме, свидетельствует то, что он хорошо знал латинский и греческий языки. Читал византийские хроники не только в переводе на русский язык, но и в подлиннике. Особое восхищение юного княжича вызывали подвиги знаменитого полководца Древней Греции Александра Македонского, которые необычайно ярко описывались в «Александрии». Этой книгой тогда зачитывались во многих княжеских теремах. Княжич спрашивал воспитателя:

— Скажи, Федор Данилович, а был у нас на Руси свой Александр Македонский?

— Нет, княжич, не был.

— А разве князь Владимир Мономах не под стать ему? Ведь это он из Дикого поля половцев изгнал.

— Верно, он их всех в степи прогнал, чтоб не разбойничали. Эти половцы и до наших земель доходили.

— Тогда чем Мономах не Александр Великий? Князь Владимир Половецкую степь победил, а македонцы — персидского царя Дария.

— Князь Владимир свою землю хранил от Дикой степи. Потому он славен только на родной земле.

— А почему тогда Александра Македонского в «Александрии» так высоко славят? Словно в святые записан.

— Потому что царь Македонский многие страны прошел, многих побеждал, земли под свою руку приводил. Оттого и известен он более наших князей.

— Тогда скажи, будет на Руси свой такой царь?

— Будет, будет, княжич. Может, ты или кто другой...

Князь Ярослав Всеволодович, прошедший не через одну междоусобицу, давал отрокам Федору и Александру читать не все рукописи, что бережно хранились в его тереме. Как чуткий воспитатель, он старался до поры до времени не знакомить их с обратной стороной жизни князей на Руси. Когда же те повзрослели, отец положил перед ними новый рукописный список, сказав:

— Читайте про князей рязанских, окаянных Глеба и Константина. Теперь вам можно знать про них.

— Отче, а почему ты их называешь окаянными? Ведь они княжеского рода?

— Окаянные они потому, что побили мечами братьев своих благочестивых, тоже князей рязанских.

— А как Господь покарал этих Глеба и Константина?

— Они получили от него муку вечную. А об остальном узнаете в сей летописи. Пусть она будет для вас новой наукой. Читайте о жизни княжеской грешной. Чтоб самим такими не стать...

Для княжичей Федора и Александра летопись о братоубийстве среди рязанских князей стала предметом самых грустных размышлений. И было им отчего печалиться. Безвестный монах-летописец рассказывал о тяжких грехах, которые совершались в княжеских междоусобицах:

«...В тот же 1218 год Глеб Владимирович, князь рязанский, подученный сатаной на убийство, задумал дело окаянное, имея помощником брата своего Константина и с ним дьявола, который их и соблазнил, вложив в них это намерение. И сказали они: «Если перебьем их, то захватим всю власть».

И не знали окаянные Божьего промысла: дает он власть кому хочет, поставляет Всевышний царя и князя. Какую кару принял Каин от Бога, убив Авеля, брата своего: не проклятие ли и ужас? Или ваш сродник окаянный Святополк, убив братьев своих, тем князьям не принес ли венец Царствия Небесного, а себе — вечную муку? Этот же окаянный Глеб ту же воспринял мысль Святополчью и скрыл ее в сердце своем вместе с братом.

Собрались все в прибрежном селе на совет: Изяслав, Михаил, Ростислав, Святослав, Глеб, Роман; Ингварь же не смог приехать к ним: не пришел еще час его. Глеб же Владимирович с братом позвали их к себе в шатер как бы на честный пир. Они же, не зная его злодейского замысла и обмана, пришли в шатер его — все шестеро князей, каждый со своими боярами и дворянами.

Глеб же тот еще до их прихода вооружил своих и братних дворян и множество поганых половцев и спрятал их под пологом около шатра, в котором должен был быть пир, о чем никто не знал, кроме замысливших злодейство князей и их проклятых советников.

И когда начали пить и веселиться, то внезапно Глеб с братом и эти проклятые извлекли мечи и стали сечь сперва князей, а затем бояр и дворян множество: одних только князей было шестеро, а бояр и дворян множество, со своими дворянами и половцами.

Так скончались благочестивые рязанские князья месяца июля, в двадцатый день на святого пророка Илью, и восприняли со своею дружиною венцы Царствия Небесного от Господа Бога, предав души свои Богу как ангцы непорочные. Так окаянный Глеб и брат его Константин приготовили им Царство Небесное, а себе со своими советниками — муку вечную».

...Но все же главным в обучении княжича Александра было не чтение рукописных книг и не присутствие на княжеском суде и участие в церковных обрядах. С незапамятных времен на Руси любой князь обязан был быть прежде всего воином, защитником собственных родовых владений. Освоение премудростей ратного дела испокон веков было первейшей наукой княжичей, детей бояр и дружинников.

Для князя Ярослава Всеволодовича не было большого секрета в том, как учить сыновей. Ратное воспитание виделось непреложным законом жизни. Любящий отец не делал здесь никаких поблажек. Он учил сыновей той науке, которую сам когда-то познал вместе с братьями в доме Всеволода Большое Гнездо после пострига. Не знай он ратной науки — не сидеть ему долго на княжеском «столе». Отец и дядька поучали:

— Чтоб на княжеском столе сидеть — надо удачно воевать...

— Владеешь уделом, умей защитить его. А то он будет не твоим, а соседским...

— Князь тот же ратоборец. Он в ответе за род свой, за землю и людей, ему Господом данных...

На Руси с древности в княжеских семьях не признавали долгого взросления. Впрочем, так было и в домах княжеских крестьян-смердов. Да этого взросления просто и не могло быть в те далекие столетия, когда битва следовала за битвой, когда землям славян-русичей постоянно грозило Дикое поле. Оттуда приходили с войной многочисленные конные орды печенегов, половцев в других кочующих степных народов. Постоянно нападали северные и западные соседи — «свей» (шведы), литовцы, «угры» (венгры), в более позднее время немецкие рыцари — «ритари»...

Не менее страшным для Руси было и то, что из века в век на ней полыхали княжеские междоусобицы. Мир зачастую после такой вражды давался трудно. Порой руку поднимал брат на брата. Казалось, что кровопролитию среди «своих» не будет ни конца ни края.

В четыре года княжича Александра уже обучали владеть мечом. Вернее, его точной копией из мягкого, легкого дерева — липы. Рубиться даже небольшим мечом из железа маленькому мальчику было не под силу. Длина далеко не игрушечного липового меча определялась предельно точно — около 90 сантиметров, что позволяло держать дистанцию в ближнем, рукопашном бою. То есть по длине меч был как настоящий.

Обучение владению мечом, равно как и другим боевым оружием, велось под пристрастным наблюдением дядьки, боярина Федора Даниловича. А то и под строгим взором отца, князя Ярослава Всеволодовича. Он обычно приговаривал:

— В ученье всегда трудно. Зато потом на поле брани меч в тягость не будет. Учись только справно...

Через некоторое время учебный деревянный меч стал тверже и прочнее — его делали теперь из ясеня или дуба. В фехтовании на таких мечах без синяков не обходилось. Постепенно наращивались нагрузки и осваивались боевые приемы. Будущие поколения поразило бы то, с каким старанием отроки-княжичи и их сверстники из семей бояр и княжеских дружинников проливали «седьмой пот» на почти каждодневных тренировках.

Из летописей известно, что уже в двенадцатилетнем возрасте княжичи умели вполне профессионально обращаться с настоящими, боевыми мечами. Так что юноша, восседавший на боевом коне под отцовским знаменем, в походной жизни совсем не походил на какое-то «украшение» древнерусской дружины. Он и чувствовал себя воином, и был готов в случае нужды продемонстрировать свою выучку. Охраняемый, разумеется, телохранителями.

Обучали княжичей самые опытные отцовские дружинники-поединщики, герои многих битв. Учителей для сыновей отбирал лично князь.

Дружинники учили княжичей удару клинком в резком выпаде — уколу. Меч являлся прежде всего колюще-рубящим оружием. Чем длиннее и неожиданнее был бросок вперед колющего воина, тем меньше оставалось у его противника возможности приготовиться к защите. В таких случаях не спасали ни кольчуга, ни щит.

Рукопашный бой, когда приходилось схватываться не с одним врагом, требовал не только мастерского умения владеть мечом. На то бой и назывался рукопашным. Умудренные опытом княжеские дружинники помогали отрокам осваивать все более и более сложные приемы в схватке. В том числе и такие приемы, когда невооруженному бойцу приходилось действовать против вооруженного противника.

Отцовские воины, старшим среди которых обычно был Ратмир, в долгие часы фехтования на мечах терпеливо наставляли Александра и его братьев-княжичей:

— Не теряйся, княжич, смотри в бою на ворога смело, прямо в очи его...

— Если достает уколом, то шуйцей (левой рукой) отбивай меч от себя в сторону...

— Отбил меч в ударе — десной (правой рукой) бери ворога за руки и повергай наземь...

— Свалил его — не забывай о ноже засапожном. Помни, что он есть и у тобой поверженного...

— Сразив ворога на земле, немедля вскидывайся на ноги. Зазеваешься — самого уложат...

В древнерусских летописях, которые довольно подробно описывают многие битвы, часто встречаются рассказы о единоборствах княжеских дружинников, когда те в схватке с врагом лишались своего оружия. В таких случаях воины, за руки «емлючися», сходились с противником в смертельной схватке «на руках», но поле боя, даже конного, для своего спасения не покидали. Дружинник обязан был биться до конца: лишался ли он своего оружия, терял ли верного коня.

Для таких рукопашных схваток лучше всего подходила наука борьбы в обхват — исконно русской молодецкой забавы. Борцы, сцепив руки крест-накрест за спиной соперника, стремились одним рывком повергнуть его на землю. Такая борьба требовала не только большой физической силы, но и ловкости: следовало упредить противника в проведении приема «в единый миг» или устоять на ногах.

Не менее сложной наукой для мальчиков из княжеского дома была стрельба из лука. Сначала это был детский лук с тупыми стрелами. С каждым годом увеличивались его размеры, возрастало сопротивление тетивы. Сперва стрелы метали в неподвижную мишень, а затем и в движущуюся — по диким птицам. Менялись и расстояния до цели, и ее размеры. Пользование же настоящим боевым дальнобойным луком с большими размерами его рогов требовало от ратника не только острого глаза, но и недюжинной физической силы, многолетней тренированности.

Известные по древнекитайской истории и более поздней, европейской, арбалеты распространения на Руси не получили. Равно как и в Азии. На Руси арбалеты назывались самострелами. Они были дороги, как и их железные стрелы, не впечатляла и скорострельность.

Стрельбы из лука в княжеских дружинах обычно превращались в своеобразные военно-спортивные праздники. Они привлекали не только самих воинов и членов княжеской семьи, но и большое число зрителей. Самые меткие стрелки, становившиеся победителями таких стрельб, получали от князя или его воевод подарки. Дружинников-лучников славили, за них на пирах поднимали заздравные чаши.

В то далекое время русский дальнобойный лук превосходил по дальности метания стрел более легкие луки степных наездников. Разница между ними состояла и в физических усилиях, которые требовались для натягивания тетивы и для удерживания ее в момент прицеливания.

Старинная русская песня красочно описывает такие стрельбы-игрища княжеских лучников:

Кто из вас горазд стрелять из луку из каленого,
Прострелить бы стрелочкой каленой
По тому острию по ножовому,
Чтобы прокатилась стрелочка каленая,
На две стороны весом равна,
И попала бы в колечко серебряное...

Лучшие стрелки из лука в военных походах включались в число тех дружинников, которые отвечали за личную безопасность князя. То есть становились его телохранителями. Порой и сам князь принимал участие в лучном бою, демонстрируя своим бойцам умение метко посылать стрелы в неприятеля.

Одновременно со стрельбой из лука дружинники-наставники обучали княжичей и непростому искусству уклонения от летящих вражеских стрел. В ходе сражений той поры среди ближних дружинников всегда находились люди, которые своими щитами защищали князей и воевод от стрел. Это искусство требовало большой ловкости и зоркости.

Делалось это при осаде, допустим, города так. Князь и его воеводы должны были осмотреть крепостные стены и ворота в них как можно ближе. От этого зависело, быть скорому штурму или длительной осаде. Но подойти к стене мешала бдительная стража из лучников на стенах и надвратных башнях. Когда неприятельские всадники оказывались на дальности убойного полета стрелы, их начинали выцеливать. В таких случаях перед князем и воеводами становились в ряд несколько воинов, которые «ловили» щитами вражеские стрелы. Порой их деревянные щиты напоминали «ежей», ощетинившихся оперением боевых стрел. Зорких дружинников похваливали:

— Ну и глаз у тебя! Чисто ястреб. Смотри, сколько стрел в твоем колчане поприбавилось...

Одновременно опытные наездники из числа дружинников под присмотром боярина Федора Даниловича обучали княжеских сыновей искусству верховой езды. Владетель Переяславского княжества имел большие табуны лошадей, благо пастбищ хватало.

В переяславских табунах ходили и угорские (венгерские) иноходцы, и степные половецкие аргамаки, и кони, выведенные из Волжской Булгарии. Конь-иноходец считался знатным подарком и для князя-соседа, и для победителя в междоусобице, и для дружинника, порадовавшего повелителя своим подвигом. В последнем случае подносилась добрая чаша заморского вина или стоялого меда:

— Вот тебе, витязь удалый, чаша с княжьего стола. И конь-птица с его двора...

Табуны лошадей являлись частью личного богатства правителя удела. Поэтому в завещаниях князей сыновьям (но не дочерям) особо указывалось и количество табунов, и места, где они паслись. Начинались духовные завещания такими словами:

«Сыну моему... завещаю городок... села и деревеньки, табун мой на речке...»

И только потом шло перечисление золотых и серебряных сосудов, чаш и кубков, драгоценных поясов и одежд, казны и прочих ценностей княжеского быта.

Первоначально княжичей учили держаться в седле на хорошо выезженных, послушных конях. Учили ими управлять и повелевать. Считалось, что воин сам должен обучить для себя молодую лошадь, ибо, как тогда говорилось, боевой конь, побывавший в других, может быть в плохих, руках, уже погублен для ратного дела.

К десятилетнему возрасту княжич обязан был лично усмирить необъезженного коня-трехлетку. При таких испытаниях редко обходилось без падений и ушибов: в этих случаях все начиналось вновь. Покорить коня своей воле всегда считалось нелегким испытанием даже для взрослых мужчин. В случае успеха усмиренный конь становился преданным боевым соратником своего хозяина, который мог положиться на него в самую трудную минуту.

После освоения искусства верховой езды дружинники-наставники приступали к обучению княжичей владеть сулицей — русским дротиком, то есть легким метательным копьем. Метко брошенная сулица поражала врага на большом расстоянии. Носили дротики-сулицы в специальных колчанах, крытых кожей, украшенных разными узорами. Удачно поразить сулицей врага, особенно конного, считалось высоким профессиональным мастерством.

Но гораздо большего воинского искусства требовал от ратника бой на копьях. На учениях здесь в первую очередь отрабатывался решительный и точный удар тяжелым копьем. Вершиной мастерства считался сильный и меткий укол в забрало вражеского шлема. В таком случае всадник, как правило, падал на землю и в большинстве случаев продолжать бой не мог.

Учили княжичей и прочим воинским премудростям: владению щитом, кистенем и палицей, засапожным ножом (кинжалов русские воины в старину не признавали), боевым топориком, секирой, одетой в металл (кольчужной) боевой рукавицей...

Жизнь требовала от князя, как и от любого воина, умения владеть любым видом оружия. От этого зависела его жизнь и слава в столкновении с неприятелями.

Обстоятельное обучение ратному делу княжича Александра и его братьев не являлось чем-то исключительным. Оно считалось обязательным в княжеских семьях, и отцы в такой учебе своих наследников старались не щадить. Впрочем, так было и в семьях бояр-воевод и княжеских дружинников. Последних тогда уже часто называли дворянами, так как они составляли «двор» удельного князя, которому служили за вознаграждение, получая и часть военной добычи.

Боевое мастерство дружинников оттачивалось не только во владении оружием, конем, стрельбе из лука. Проводились и показательные единоборства. В европейских странах в Средневековье ратное искусство рыцари демонстрировали на многочисленных турнирах. На Руси такие турниры назывались «игрушкой». Считалось, что в дружеской схватке конников дружинникам следует показать свое умение владеть оружием (прежде всего копьем) и боевым конем. Однако похваляться превосходством в таком поединке считалось делом, зазорным для воина:

— Игрушка не брань...

— В игрушке перед княжьим теремом никто тебя лишать живота (жизни) не может. Ты же бьешься со своим дружинником-побратимом...

— Ты в поле покажи свою удаль...

В «игрушках» участвовали не только дружинники, но и князья. Чужестранцы отмечали, что на таких турнирах русские воины любого звания бились «не щадя ни себя, ни дорогого оружия», ни коня. Для отроков устраивались потешные «игрушки». Самые маленькие бились деревянным оружием.

Ратное обучение княжичей дополнялось не только военными играми, но еще и охотой — ловами. Считалось, что единоборство человека со зверем лучше всего подготавливает воина к единоборству с врагом. В то далекое время такие охотничьи забавы безопасностью не отличались: дикие звери — медведь, тур, волк, кабан — обладали смертоносными для человека зубами, когтями, рогами, копытами. Но охотник обычно превосходил зверя умом и оружием. Поединок человека со зверем считался честной схваткой, ценой которой была жизнь одного из них.

Насколько княжеская охота была опасной, свидетельствует в своем «Поучении» Владимир Мономах. Он писал, что лось бил его копытом, а разъяренный медведь прокусил потник седла у колена. Два раза князь вместе с конем повергался на землю рогами дикого быка — тура. Обращаясь к сыновьям-наследникам, Владимир Мономах говорил:

«...Смерти, дети, не бойтесь ни от рати, ни от зверя, будьте мужественны».

Разумеется, по младости лет княжич Александр не допускался в поединки с дикими зверями. Это будет позже, когда ему исполнится почти двадцать лет. Но он не раз становился свидетелем «ловчих» поединков отца и его дружинников в переяславских заповедных лесах с дикими кабанами — вепрями — и медведями. Не случайно летописец записал, что княжич «от юна возраста и от младых ногтей всякому делу (благу) научен был».

Поистине княжеской, а затем и царской охотой считалась соколиная. Здесь охотников ожидала богатая добыча: белые гоголи, гуси, утки, лебеди, сизые орлы, черные вороны, сороки, речные чайки, дятлы... Выезд на соколиную охоту всегда обставлялся торжественно и был праздником для всех ее участников. Полгорода сбегалось посмотреть на то, как князь выезжал на соколиную охоту. В таких случаях «героями» охотничьего «поезда» становились сокольники с птицами, которые сидели на поднятой руке в крепкой кожаной рукавице...

Ратная наука от природы давалась княжичу Александру легко, хотя при этом, как говорится, сходило сто потов. Отец терпеливо внушал сыновьям: будущий князь — это и правитель родового удела, и профессиональный воин. Таким он должен оставаться до конца своих дней:

— Когда Бог даст вам наследовать часть моего удела — будет вам забота на всю жизнь...

— Любой сосед вам может стать ворогом и будет домогаться вашего стола и земель ваших...

— Защитить родовой удел вы можете только оружием и помощью братской...

— Честь князю дает не его княжеская шапка в соболях, а умение храбро биться в первых рядах дружины...

— Чтобы жизнь свою сохранить для чести отцовской и своих детей-наследников, надо владеть оружием и конем искусно...

Поэтому совсем неудивительны летописные упоминания о том, что почти все древнерусские князья лично участвовали в битвах, да еще в первых рядах своих дружин. Князья вступали в рыцарские поединки и с военными вождями противной стороны. От личного воинского мастерства зависел авторитет князя в его собственной дружине, а порой и исход боя.

Когда старшие сыновья подросли и научились твердо сидеть на коне, Ярослав Всеволодович стал брать их с собой в поездки. Сперва в ближние — на охоту и рыбную ловлю, затем в далекие от Переяславля-Залесского слободы и селения. Особенно продолжительными были выезды княжеской дружины на сбор дани. Они становились серьезной учебой для Александра и других княжат, их с малых лет готовили властвовать над людьми низшего звания. Через год-два такие поездки для отроков становились обязательными: от них отказываться не приходилось.

Особенно запомнилась Александру его первая поездка с отцом в великокняжеский город Владимир-на-Клязьме, столицу Владимиро-Суздальской земли. Мощная древнерусская крепость с красивыми огромными воротами открылась путникам с юрьевской дороги на подъезде к городу. Сначала бросился в глаза величественный пятиглавый Успенский собор. Потом белокаменный Дмитровский храм, воздвигнутый местными мастерами при князе Андрее Боголюбском всего за четыре года.

Вид Дмитровского собора был во многом символичен. Его мощные стены олицетворяли собой силу Владимирского княжества. А вознесенный на головокружительную высоту позолоченный шлемовидный купол твердо и ясно напоминал всем о единовластии, столь необходимом для Руси.

Резьба по камню украшала Дмитровский собор. В ней отражались многие сюжеты древней истории, но и не только ее. На каменных рельефах собора был отображен, среди прочих лиц, Александр Македонский. На великокняжеском троне камнерезы-художники изобразили Всеволода Большое Гнездо. Его окружали маленькие отроки в кафтанах — сыновья, среди которых был и отец Александра — княжич Ярослав. Поражало воображение и внутреннее убранство величественного храма. Отец показывал:

— То дед твой, а мне отец — князь Всеволод. И братья мои, твои дядья, кругом стоят. Видишь?

— Вижу. А это что за каменный воин, отче? В шлеме заморском? На наш непохожий совсем.

— То, Александр, твой тезка. Царь Александр Македонский. Самый знаменитый царь в греческой земле. В поход ходил с победой и все земли южнее моря Хвалынского и дальше на восток своими сделал. Его еще Двурогим называют южные люди.

— Могу, отче, я больше об этом царе узнать?

— Отчего ж, коль есть желание, расскажу. Знатным воителем он был в свете белом. И дам тебе книгу греческую о нем, называется «Александрия»...

За несколько лет изучения княжеской науки Александр Ярославич узнал многое, оказавшись примерным учеником и последователем своего отца. Тот был доволен успехами княжича в ратном деле, радовался его образованности, твердости характера, решительности в поступках, сыновьей послушности. Летописцы подчеркивают: еще в раннем отрочестве виделось, что в семье владельца Переяславского княжества подрастает незаурядный по способностям княжич.

В известной «Степенной книге» характер Александра изображается так:

«Во все время юности своея смиренномудрие вседушно держаше, воздержася и бдя, чистоту душевную и телесную соблюдаше, кротость же стяжа и ищеславия отвращашеся, и много пологаше тщанию чрево удерживати, ведый, яко чревное насыщение целомудрие разоряет, и бдению спону сотворяет, и прочим добродетелям сопротивляется. В устах же его беспрестани бяху божественная словеса, услажающа его паче меда и coma; прочитан же их со усердием и желаше сих реценная и делом исполнити.

Сродницы же его видящее в таковых добродетелях преуспевающа и зело пользовахуся и тщахуся всячески угодити Богу, якоже и той всеми нравы угожаще Богу, и располяшеся божественным небесным желанием, и вся яже в человецех добрая и честная яко ни во что же вменяше, и ни едино благоплодие дущевное на объявление человеком творяше, и всячески ухищряше сокрывающий множайшая и правление премногаго ради смиренномудрия.

Ащо бо и честию земнаго царствия почтен бысть от Бога и супруга име и чада прижи; но смиренную мудрость стяжа паче всех человек...»

В «Житии святых Российской церкви» сын Ярослава Всеволодовича характеризуется предельно кратко:

«Кроток и тих был его нрав издетства».

Здесь безвестный автор «Жития святых Российской церкви», вероятно, ошибается. Если бы князь Александр Ярославич «был кроток и тих нравом», то вряд ли бы ему довелось занять то место в отечественной истории, на которое он «пробился» сквозь все невзгоды своей судьбы.

...Сама судьба готовила Александра Ярославича к историческому подвигу во славу Русской земли. «День судный» для многих удельных князей наступал рано. Отрочество будущего великого ратоборца было тревожно не только из-за княжеских распрей, которые редко утихали без пролития крови. Из глубины бескрайних азиатских степей на Русь неумолимо надвигалась ранее неведанная беда — «Всемирное царство монголов» во главе с самым великим завоевателем в истории человеческой цивилизации Чингисханом.

Чингисхан начал создание своей державы с подчинения кочевых племен монгольского народа. Первым сильным государством, которое он подчинил, стала северокитайская Золотая империя, основанная племенами чжурчжэней, завоевавших местных китайцев. Монголы смогли покорить страну чжурчжэней при активной помощи от южнокитайской империи Сун и народа тангутов.

Те и другие серьезно просчитались в выборе союзника. В скором времени они горько пожалели о содеянном, сами став жертвами нашествия полчищ Чингисхана, не знавшего страха перед все новыми и новыми врагами. С его «легкой руки» исчез и народ тангутов и их государство. Достоянием древней истории стала и империя Сун.

На Руси не была тогда известна книга Чжао Хуна «Полное описание монголо-татар». Посол правителя империи Сун, побывав в стране монголов в 1221 году, при возвращении домой взялся за перо и написал книгу о народе завоевателей. Среди прочего в ней говорилось:

«Татары рождаются и вырастают в седле. Сами собой они выучиваются сражаться. С весны до зимы они каждый день гонятся и охотятся. Это и есть их средство к существованию. Поэтому у них нет пеших солдат, а все конные воины. Когда они поднимают сразу даже несколько сот тысяч войск, у них почти не бывает никаких документов. От командующего до тысячника, сотника и десятника все осуществляют командование путем передачи устных приказов.

Всякий раз при наступлении на большие города они сперва нападают на маленькие города, захватывают в плен население, угоняют его и используют на осадных работах. Тогда они отдают приказ о том, чтобы каждый конный воин непременно захватил десять человек. Когда людей захвачено достаточно, то каждый человек обязан набрать сколько-то травы или дров, земли или камней. Татары гонят их день и ночь; если люди отстают, то их убивают. Когда люди пригнаны, они заваливают крепостные рвы вокруг городских стен тем, что они принесли, и немедленно заравнивают рвы; некоторых используют для обслуживания колесниц, напоминающих гусей, куполов для штурма, катапультных установок и других работ.

При этом татары не щадят даже десятки тысяч людей. Поэтому при штурме городов и крепостей они все без исключения бывают взяты. Когда городские стены проломлены, татары убивают всех, не разбирая старых и малых, красивых и безобразных, бедных и богатых, сопротивляющихся и покорных, как правило, без всякой пощады...»

Китай тогда многое дал великому потрясателю вселенной. Монголы переняли у китайцев военную технику для осады городов-крепостей, систему административного управления, придворные церемонии и прочее. Тот же сунский посол Чжао Хун отмечал, что главным советником Чингисхана является его соотечественник Елюй Чуцай, человек большой государственной мудрости.

История донесла до нас такой эпизод. Как-то Чингисхан спросил своего любимого советника Чуцая:

— Смогу ли я управлять империей, которую завоюю, не слезая с коня?

— Нет, о великий хан, не сможешь.

— Не смогу?! Почему?

— Сидя на коне, о великий хан, можно создать империю. Но управлять ею, сидя на коне, — нельзя...

В начале 20-х годов XIII века стратегическая разведка Чингисхана — войска двух его прославленных полководцев Джебе и Субудая — через Северный Кавказ появилась в Диком поле на дальних подступах к Русской земле. Монголы без особого труда нанесли поражение кочевавшим здесь половцам. Те, не видевшие после князя-воителя Владимира Мономаха опасного врага в собственных кочевьях, битву проиграли вчистую.

Устрашенные внезапно появившимся в степи безжалостным врагом, половецкие ханы бежали с остатками своих несметных стад под стены древнего Киева, который они не раз осаждали, грабя пригороды. Степные ханы обратились за военной помощью к князьям Южной Руси:

— Если не поможете сегодня нам разбить неведомых врагов и отстоять наши пастбища, завтра они придут к вашим городам...

Князья собрались на съезд в Киеве и решили выступить в поход против монголов, которые «овладели степью Половецкой». Были посланы гонцы во Владимиро-Суздальскую Русь:

— Новый степной народ пришел в Дикое поле. Южные князья зовут вас идти против них всем заодно.

Но великий князь Юрий Всеволодович не спешил отправлять рати на помощь южным князьям. Потому не выступило в поход и войско Переяславского княжества. В стольном граде Владимире-на-Клязьме было сказано:

— Половцы исстари грабили наши земли, людей в полон уводили. Зачем нам биться в степи с их врагами?..

Киевские гонцы возвратились назад и доложили:

— Дружин владимирских и суздальских нам не стоит ждать. Всеволодовичи ханов половецких не жалуют.

...31 мая 1223 года на реке Калке, впадающей в Азовское море, произошла битва между русскими дружинами и половцами с одной стороны и монголами с другой. Джебе и Субудай одержали победу над противником, у которого не нашлось единого предводителя, не только силой, но и хитростью. Половцы, бежавшие от врага в самом начале битвы, смяли ряды русских: монголы в итоге разбили противника по частям. Среди погибших девяти русских князей были и такие влиятельные правители, как Мстислав Киевский и Мстислав Черниговский...

Придет время, и Александр Ярославич, ставший уже для истории Невским, познакомится, сидя на владимирском великокняжеском «столе», со списком Галицко-Волынской летописи. Его, как воина, заинтересовало в ней в первую очередь описание давней битвы на реке Калке:

«...В год 6732 (1224). Пришло неслыханное войско, безбожные моавитяне, называемые татарами; пришли они на землю Половецкую. Половцы, пытались сопротивляться, но даже самый сильный из них Юрий Кончакович не мог им противостоять и бежал, и многие были перебиты — до реки Днепра. Татары же повернули назад и пошли в свои вежи. И вот, когда половцы прибежали в Русскую землю, то сказали они русским князьям:

— Если вы нам не поможете, то сегодня мы были побиты, а вы завтра будете побиты.

Был совет всех князей в городе Киеве, и решили на совете так:

— Лучше нам встретить их на чужой земле, чем на своей, удельной. Идем в Дикое поле. Там дадим битву...

На этом совете были Мстислав Романович Киевский, Мстислав Козельский и Черниговский и Мстислав Мстиславич Галицкий — они были старейшими князьями Русской земли. Великого же князя Юрия Суздальского на том совете не было. А младшие князья были Даниил Романович, Михаил Всеволодович, Всеволод Мстиславич Киевский и иных князей много. Тогда же крестился великий князь половецкий Басты. Василька там не было, он по молодости остался во Владимире.

Оттуда пришли они в апреле месяце и подошли к реке Днепру, к острову Варяжскому. И съехалось с ними все кочевье половецкое, и черниговцы приехали, киевляне и смоляне и иных земель жители. И когда переходили Днепр вброд, то от множества людей не видно было воды. Галичане и волынцы пришли каждый со своим князем. А куряне, трубчане и путивляне, каждый со своим князем, пришли на конях. Изгнанники галицкие прошли по Днестру и вышли в море — у них была тысяча лодок, — вошли в Днепр, поднялись до порогов и стали у реки Хортицы на броде у быстрины. С ними был Юрий Домамирович и Держикрай Владиславич.

Дошла до стана весть, что пришли татары посмотреть на русские ладьи; услышав об этом, Даниил Романович погнался, вскочив на коня, посмотреть на невиданную рать; и бывшие с ним конники и многие другие князья поскакали посмотреть на нее. Татары ушли. Юрий сказал:

— Это стрелки.

А другие говорили:

— Это простые люди, хуже половцев.

Юрий Домамирович сказал:

— Это ратники и хорошие воины.

Вернувшись же, Юрий все рассказал Мстиславу.

Молодые князья сказали:

— Мстислав и другой Мстислав, не стойте! Пойдем против них!

Все князья, Мстислав и другой Мстислав, Черниговский, перешли через реку Днепр, к ним перешли и другие князья, и все они пошли в половецкую степь. Они перешли Днепр во вторник, и встретили татары русские полки. Русские стрелки победили их, и гнали далеко в степь, избивая, и захватили их скот, и со стадами ушли, так что все воины обогатились скотом.

Оттуда они шли восемь дней до реки Калки. Встретили их татарские сторожевые отряды. Когда сразились сторожевые отряды, был убит Иван Дмитриевич и еще двое с ним.

Татары отъехали; около самой реки Калки встретились татары с русскими и половецкими полками. Мстислав Мстиславич повелел сначала перейти реку Калку Даниилу с полком и другим полкам с ними, а сам после них переехал; сам он ехал в сторожевом отряде. Когда он увидел татарские полки, то приехал сказать:

— Вооружайтесь!

Мстислав Романович и другой Мстислав сидели и ничего не знали: Мстислав им не сказал о происходящем из-за зависти, потому что между ними была большая вражда.

Сошлись полки вместе. Даниил выехал вперед, и Семен Олюевич и Василько Гаврилович ударили в полки татарские, и Василько был ранен. А сам Даниил, будучи ранен в грудь, по молодости и храбрости не почувствовал ран на теле своем. Ему было восемнадцать лет, и он был силен.

Даниил крепко боролся, избивая татар. Увидел это Мстислав Немой и, подумав, что Даниил ранен, сам бросился на них, ибо он был муж сильный; он был родственником Роману от рода Владимира Мономаха. Он очень любил отца Даниила, а тот поручил ему свою волость после своей смерти, чтобы отдать ее князю Даниилу.

Когда татары обратились в бегство, Даниил избивал их со своим полком, и Олег Курский крепко бился с ними, но новые полки сразились с нами. За грехи наши были побеждены русские полки.

Даниил, увидев, что разгорается сражение и татарские лучники усиленно стреляют, повернул своего коня под напором противника. Пока бежал он, сильно захотел пить, а напившись, почувствовал рану на теле своем, которую не заметил во время боя из-за мужества и силы возраста своего. Ибо был он отважен и храбр, от головы до ног не было у него изъянов.

Побеждены были все русские князья. Такого же никогда не бывало. Татары, победив русских людей из-за прегрешений христиан, пришли и дошли до Новгорода Святополкова. Русские же, не ведая об их лживости, вышли навстречу им с крестами и были все перебиты.

Ожидая покаяния христиан, Бог повернул татар назад, на восточную землю, и они завоевали землю Тангутскую и иные страны. Тогда же их Чингисхан был убит тангутами. Татары же обманули тангутов и впоследствии погубили обманом. И другие страны они погубили — ратью, а больше всего обманом...»

Галицко-Волынская летопись стала в последние годы жизни великого князя Александра Невского настольной книгой. Он часто давал читать ее сыновьям-наследникам:

— Сия летопись не о том, как русские полки с князьями пали на реке Калке. Здесь написано о том, что Русь, лишенную единства княжеского, вороги побеждают и силой, и обманом...

Новоявленный степной народ назывался на Западе по первым источникам из азиатских степей татарами. Однако основой его являлись монголы, подчинившие себе кочевые племена севернее Китая, в том числе и татар, живших восточнее. В китайских же письменных источниках этот народ назывался монгу-ли.

Битва на Калке поучительна для истории Древней Руси тем, что в скором будущем отсутствие единства среди русских княжеств положит начало великой трагедии. Ею станет Батыево нашествие и последующее за ним золотоордынское иго.

Вина здесь лежит и на сыновьях Всеволода Большое Гнездо. Ни во Владимире, ни в вольном городе Новгороде, ни в Рязани не придали значения страшному поражению южнорусских князей на далекой степной речушке. То есть никто из северных удельных владельцев и не помыслил, чему немало свидетельств, поостеречься Дикого поля.

Тому было объяснение: половцы уже давно перестали быть грозой для степных границ Руси. Дикое поле жило по своим законам. Там съезжались и разъезжались кочевые народы, происходили «свои» войны между тысячами и тысячами конных лучников. Лесная Русь была жизнью приучена не вмешиваться в судьбу степей, если их народы не шли войной на земли русичей:

— Пусть бьются в своих кочевьях. Если в степи война, то не нашим селениям гореть, и полоняников нам не терять...

Урок битвы на Калке единства среди древнерусских княжеств не прибавил. Полководцы Чингисхана не стали в тот год подступать к порубежью неведомой для них Русской земли, не пошли в набег на север, а «повернули морды коней на восток» после победного пира на «костях» плененных русских князей. Монголы возвратились восвояси, но дорогу за «железные ворота Кавказа» — город-крепость Дербент — в половецкую степь, которая после них обезлюдела, они зримо проложили на будущее.

На Руси «чужой» кочевой народ на удивление быстро забыли: появился на миг и исчез. Оттого летописец, не предвещая скорых грозных событий, записал:

«...Больше никто их не видел. А в Диком поле половецких кочевий после них не стало».

...Между тем очень далеко, за не одну тысячу верст от речушки Калки в приазовской степи, стояла просторная белая юрта. Молчаливые воины-телохранители, опираясь на копья и положив руки на колчаны с луками и стрелами, стояли в ряд вокруг жилища великого Чингисхана, пристально оглядывая все вокруг. Великий хан задумчиво смотрел на двух своих темников, распластавшихся перед ним на запыленной кошме.

Те двое темников были Джебе и Субудай. Не поднимая голов в боевых уборах, они молчали, ожидая ханского слова. Молчали все, кто находился в юрте: сыновья, внуки, темники, писцы, телохранители. Наконец «владетель» монгольского народа спросил только что прибывших в его ставку полководцев:

— Дорогу в эти степи запомнили?

— Запомнили, великий хан.

— Достаточно ли там кочевий для монгольских коней?

— Травы и воды в половецких степях много. Даже осенью там трава не вся выгорает.

— Куда ведет степь на восход солнца?

— К великой реке, наш повелитель.

— А что на севере от земли половцев?

— Там живет в лесах народ, русичами называется.

— Сильны эти русичи?

— Нет, великий хан. Мы их князей вместе с половцами побили в одной лишь битве.

— Чем слаб народ, живущий в лесах?

— У него нет единого хана. Нет единой воли. Там часто воюют друг с другом.

— Значит, они могут быть для монголов богатой добычей?

— Могут, великий хан. Все пути на север из степи половцев ведут в леса и к городам русичей.

— Чем богаты эти русичи?

— Мехами, медом, железом. Всем, что дает им земля. И еще людьми, которых можно взять в полон...

Чингисхан удовлетворенно кивнул: дальний рейд на восход солнца двух туменов монгольской конницы свою задачу выполнил, хотя темники Джебе и Субудай до «последнего моря» так и не дошли.

— Я вами доволен. Дорогу эту помните. Вам вести туда мой народ. Скоро это будет...

Только тогда распластавшиеся на земле темники подняли головы. Глаза их излучали радость и гордость: великий хан доволен. Повелитель народа монголов жестом показал им на скамью, что стояла рядом. Джебе и Субудай с низким поклоном заняли отведенные для них почетные места в белостенной юрте.

Чингисхан сделал еще один повелительный жест. Двое слуг поднесли темникам награду со стола великого хана — две большие деревянные чаши с кумысом. Он был выпит в полной тишине до последней капли. Только тогда собравшаяся степная знать из рода Чингисидов оживилась.

Официальный прием был закончен. Темники Джебе и Субудай не спеша встали со скамьи и в единый голос сказали своему владыке:

— Благодарим за высокую честь, великий хан...

Много достойных военачальников было у Чингисхана. Не все их имена стали достоянием исторической памяти народов, по землям которых вихрем проносились монгольские конные тысячи. Но на Руси история запомнила Джебе и Субудая.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница