Наследник рода Всеволода Большое Гнездо
Александр Невский родился 30 мая 1220 года в стольном городе Переяславле-Залесском в семье князя Ярослава Всеволодовича, третьего сына князя Всеволода III Большое Гнездо, получившего свое прозвище за большое семейство. Дедом Ярослава по отцовской линии был великий князь Юрий Долгорукий, основатель Москвы, а прадедом — знаменитый победитель Половецкой степи Владимир Мономах.
Такое событие не могло быть рядовым среди русских князей. Тем более что сквозь призму толщи лет видится судьбоносность этого факта из семейной хроники владельца Переяславского удела. Правда, тогда летописец, ученый монах Владимирского Рождественского монастыря, записал кратко:
«...Си бе князь Александр родися от отца милостилюбца и мужелюбца, паче же и кротка, князя великого Ярослава и от матере Феодосии».
Ребенок стал вторым сыном в княжеской семье. Рождение его значило много, и отец мог с нескрываемой радостью сказать поздравлявшим его с семейным прибавлением боярам:
— Второй сынок у меня родился. Теперь не страшно жить и править дальше: мой род, идущий от Рюрика, не пресечется...
На что настоятель местного Борисоглебского Переяславского монастыря за всех собравшихся ответствовал князю:
— Мы рады за тебя, княже. Дай Бог, чтобы он вырос мужем и воителем в своего деда Всеволода.
Ярослав Всеволодович склонил голову перед настоятелем:
— Дай Бог. Учить буду сам, как меня отец учил.
Настоятель ответил тоже с поклоном:
— Буду молить Господа Бога, княже, чтобы сыны твои были здравы. И чтоб в тебя пошли, отец и защитник ты наш.
Над тихим удельным городком Переяславлем-Залесским звучал по случаю рождения сына у князя-правителя далеко слышимый колокольный перезвон...
Княжич Александр являлся прямым наследником рода Всеволода Большое Гнездо. Это немаловажное обстоятельство наложило свой отпечаток на устремления и духовность юноши, дало ему мудрость государственного мужа и помогло познать вершины ратного искусства.
В ту далекую эпоху, в отличие от южной части земель руссов, славян-русичей, Киевской Руси, территория к северу от реки Оки называлась Русью Северской, Залесской или Владимирской. Город Переяславль считался всего лишь столицей одного из девяти небольших княжеств, составлявших Владимиро-Суздальскую землю.
Князь Всеволод III Большое Гнездо был примечательной личностью в отечественной истории. При нем началось решительное преобладание Суздальщины над всеми остальными областями Русской земли. Он княжил с 1176 по 1212 год. Подобно старшему брату Андрею, Всеволод силой заставил других удельных владельцев признать себя великим князем всей Русской земли. И, подобно ему же, не поехал в Киев садиться на великокняжеский престол — «стол» — своего отца и деда. Он правил Южной Русью с берегов далекой Клязьмы: в Киеве же великие князья садились править «из его руки».
Всеволод Большое Гнездо в самом начале своего княжения, несмотря на молодые годы, проявил мужество и твердость нрава, расчетливость и осторожность — качества, благодаря которым получил огромную силу на Руси. Не торопя событий, без видимых усилий, он, умело пользуясь обстоятельствами, собрал под своей властью почти всю Северную Русь. О его силе пелось в песнях:
Ты можешь могучую Волгу
Разбрызгать веслами ладей
И вычерпать Дон многоводный
Шеломами рати твоей...
Великие князья Киевские чувствовали себя непрочно на этом «столе», если не ходили в воле Всеволода и не были его подручниками. Настоящая верховная власть на Руси тогда находилась в северном Переяславле. Причем в не самом большом городе того времени. Тогда поговаривали:
— Великий князь сидит в граде Киеве, а слово его красное слышится из Переяславля Северного.
— Почему Всеволод не идет в Киев? Потому что силен из своего Переяславля...
Такую же подчиненность суздальскому князю ощущали и сильные рязанские князья. Они были соседями Всеволода Большое Гнездо и не раз испытывали на себе его тяжелую руку, «ходили в его воле», по его указу посылали свои дружины в походы вместе с суздальскими полками. В случае ослушания рязанцам грозило наказание — совместный поход владимиро-суздальских князей. Могли и стольный град Рязань осадить и погромить городки земли, а то и с деревень людей увезти с их скотом и скарбом и поселить на своих свободных землях.
О политическом и военном могуществе суздальского князя Всеволода Юрьевича свидетельствует безымянный певец «Слова о полку Игореве». Изображая бедствия Русской земли после поражения, постигшего в Дикой степи от половцев, автор «Слова» обращается к князю Всеволоду с такими укоризненными словами:
«Великий КНЯЗЬ Всеволод! Чтобы тебе прилететь издалека, отчего золотого стола постеречь: ведь ты можешь Волгу разбрызгать веслами, Дон шлемами вычерпать...»
В поэтически преувеличенных размерах представлялись автору «Слова о полку Игореве» и волжский речной флот великого князя Всеволода Большое Гнездо, и его сухопутная рать. По подсчетам исследователей, Владимиро-Суздальская Русь могла выставить 30-тысячное войско. Основу его составляли конные дружины самого великого князя, союзных ему удельных владельцев и бояр.
Хорошо поставленное в Северной Руси оружейное дело позволяло вооружить эту рать мечами и саблями, копьями и палицами, луками и стрелами, защитными доспехами собственного производства. Металл в достаточном количестве плавился из болотных руд в бесчисленных семейных домницах.
Заморское оружие покупалось людьми княжеского рода да ближними дружинниками-боярами. Было оно дорогим, хотя и украшалось серебряной и золотой насечкой. Привозная сталь, особенно шведская, отличалась качеством. Но рядовые дружинники, любуясь иноземными мечами, панцирями и шлемами, между собой перебрасывались такими словами:
— Ишь ты, сколь сребра заламывают купчины за доспех. Словно князю стол накрывают.
— Ломят сильно. Только заморской позолотой в сече не прикроешься. Не то железо.
— Красив панцирь, слов нет. А чем моя кольчуга хуже? В Новагороде мастера делали.
— Ясно дело, что хороша кольчуга. Кузнецы на славу сотворили.
— А заморский доспех мы и без сребра на рати с какого-нибудь немца снимем. Знатной добычей будет.
— Снимать не один доспех с побитых немцев стоит. Лишний на торг снесем и пир устроим...
К концу своего великокняжеского правления Всеволод Большое Гнездо заставил волжских булгар отойти от границ Владимиро-Суздальской земли в закамские пределы. В приграничье на Волге установилась «тишина»: купцы перестали ходить с товарами и санным путем и по воде с большой охраной, которая стоила недешево во все времена. Люди торговые были рады:
— Благодать-то какая ноне на Волге. Ни тебе разбойных булгар, ни княжеских поборов лишних.
— Что верно, то верно. Спасибо княже Всеволоду. Дай Господь ему здравия и многие лета.
— Дай Бог здравия и княжатам его малым. Сегодня он наш господин, завтра они его сменят...
Под влияние Всеволода Большое Гнездо попали и непокорная Рязань и Пронское княжество, хотя их властители отличались горделивостью, и строптивостью. Но с Переяславлем рязанцам лучше было мирно торговать с прибылью, чем брани устраивать и после них считать невыгоды и села пожженные. Когда князья за мечи хватались, о людях «черных», пахарях им думалось мало. Удельные владельцы на жалобы сельских управителей в таких случаях отвечали строго:
— Ну и что из того, что сосед моих мужиков побил. Бабы новых нарожают. Ты думай лучше о том, как оброк в срок в мои амбары доставить. Смотри, я строг и скор на суд-то...
Управители про то хорошо знали. Можно было лишний раз им не сказывать. Сгорела деревенька, погромила ли ее дружина соседнего князя-недруга, случился ли недород на ниве — все едино. Поди да вынь оброчное, что записано и словами сказано. С князьями шутить не приходилось, враз на расправу к себе на двор позовут.
В зависимости от Всеволода оказалась и соседняя Новгородская земля, богатая купеческими доходами. Причина тому была веская: боярский Новагород в немалой мере пользовался хлебом, выращенным на полях Владимирщины, которая считалась «хлебной корзинкой» вольных новгородцев. Собственно говоря, других источников значительного поступления хлеба тогда они и не имели.
В случае сопротивления великокняжеской власти (в серьезном деле, разумеется) правитель Суздаля отказывал им в хлебе, что приводило к частым военным конфликтам. Свою позицию по отношению к ослушнику князь высказывал прямо, не вдаваясь в хитросплетения тайной дипломатии:
— Кормитесь своим хлебом, коль меня не слушаетесь. Немцы вам из-за моря по такой цене продавать и не подумают...
Цену хлебу с Суздальщины знали не только в княжеских палатах и боярских хоромах. При встрече на торгах купцы — «гости именитые» — не забывали напомнить друг другу о значимости своих градов: стольного великокняжеского и вольной купеческой столицы Руси. Суздальцы повторяли:
— Суздальщина да Владимирщина для вас хлебная корзинка. Что наш пахарь в урожай возьмет — то и будет у вас на столе.
Новгородцы в таких миролюбивых перебранках, часто застольных после заключения выгодной сделки, лениво ответствовали:
— Знаем, ваша хлебная корзинка для Новагорода лучше черниговской. Но за то жито мы с вами не льном и воском расплачиваемся, а серебром заморским. Откуда к вам серебро придет, как не с нашего торга на Волхове...
Отец Александра — князь Ярослав Всеволодович — получил от отца в наследство один из самых процветающих уделов Владимиро-Суздальской земли — Переяславский. Они вбирали в себя богатые от природы земли с городами Дмитров, Тверь, Зубцов, Коснятин, Нерехта, Кашин. К Переяславлю (ныне городу Ярославской области) тяготели Новоторжская и Волоколамская волости новгородских владений. Тяготели не только по торговым причинам: переяславский князь был близок и всегда был готов прийти на помощь со своей дружиной в лихолетье.
Ко времени рождения Александра на великокняжеском престоле — владимирском «столе» — сидел старший брат отца Юрий Всеволодович. Братья жили дружно, так, как мудро завещал им батюшка Всеволод Большое Гнездо. Для «тишины» на Руси такая братская спайка и единомыслие значили многое. Родовые, династические узы всегда были крепче союзных обязательств хотя бы по той простой причине, что были они временными. А вот семейные, династические связи — дело совсем иное. Свою кровинушку обидеть было трудно.
Старинный стольный град Переяславль был по тому времени типичным городом-крепостью. Он строился по канонам древнерусского градостроительного зодчества, чтобы стать хорошо укрепленной удельной княжеской столицей. Назвали его Залесским потому, что в далекую старину широкая полоса дремучих лесов как бы огораживала, защищала город. Местные жители поговаривали:
— К нам добраться из степи половцу нельзя. И соседи-рязанцы, если вздумают нас повоевать, сюда сквозь леса не продерутся. Дремучие леса наши...
Почти трехкилометровый земляной вал опоясывал несколько сотен жилых домов, теснившихся вокруг высокого княжеского терема, украшенного деревянной резьбой. Перед крепостным валом был выкопан глубокий ров с проточной водой, через который были переброшены бревенчатые мосты из городских ворот. На валу возвышались крепкие деревянные стены и башни, срубленные из вековых сосен. В башнях — бойницы для стрелков из лука. Стены постоянно обмазывались глиной, чтобы их нельзя было поджечь в случае нападения. Когда высохшая под ветром глина высыхала и осыпалась, обмазку вновь повторяли.
Возле крепости раскинулся посад, где проживали ремесленники, торговый и пришлый люд. Здесь, на торгу, всегда было многолюдно и шумно. Посад разделился на части уличными мостовыми, сложенными из деревянного настила. Город в древности делился на «сотни». Каждая из них являлась одновременно и церковным приходом, то есть имела свой православный храм — деревянную церковь.
Стольный град Переяславль славился каменным собором Спаса Преображения — постройкою великого князя Юрия Долгорукого. Собор красиво «белился» на фоне окружавших Переяславль зеленых лесов и полей. Это было четырехугольное сооружение с тяжелою главою и высокими узкими окнами. Он «слыл» как бы прообразом будущих суздальских храмов, отличающихся стройностью форм и изяществом каменной постройки.
Близ города на холме стоял Никитский монастырь. За три четверти века до рождения Александра переяславский купец Никита, стяжавший себе неправедными трудами огромное богатство, раскаялся в сотворенных обидах, оставил семье дом и имущество и ушел в монастырь замаливать грехи. Там он прославился ревностным служением Богу под именем Никиты Столпника. Переяславцы долгое время поговаривали в беседах о достопримечательностях родного града:
— Чем славен он на Руси? Славен своими храмами и монастырями прежде всего. Нашему Никитскому многие монастыри на Суздальщине, да и на Владимирщине не чета...
Под самым Переяславлем протекала тихоструйная река Трубеж, впадавшая в близлежащее озеро Клещино (Плещеево), отличавшееся голубизной своих чистых вод. С деревянных стен крепости — княжеского детинца — взгляд различал светлый круг озера, кайму пойменных заливных лугов и дремучих лесов, перелески, наступавшие со всех сторон на низменные и болотистые берега Трубежа.
Рядом с городом лежали возделанные поля. То там, то здесь виднелись небольшие крестьянские поселения. Несколько дорог, раскатанных колесами телег, со всех сторон сходились к Переяславлю. Самыми оживленными были две: одна вела на новгородский Торжок, вторая — к Владимиру-на-Клязьме. Здесь чаще всего виделись купеческие обозы.
Жизнь княжеской столицы в мирное время текла размеренно и неспешно. Хотя монотонная обыденность часто прерывалась тревожным набатом церковных колоколов, заревом пожаров, междоусобными битвами древнерусских князей. Беды военные не раз приходили на землю Переяславского княжества. Тогда каждый мужчина стольного града удела, способный держать в руках оружие, по княжескому призывному слову превращался в ратника-ополченца.
В таких случаях боярин, облаченный в полный воинский доспех, восседая на коне, поднимал руку в боевой кольчужной рукавице. И как можно громче вещал над притихшей толпой горожан:
— Вороги идут на наш Переяславль. Княже наш повелел сбираться в рать.
Уличные старосты с поклоном отвечали боярину, в одночасье ставшему воеводой:
— Господин наш, в один миг пришлем воев под твое знамя с улицы. Добрых мужиков, в доспехах, оружных.
— Спешите, время грозное. Да смотрите, чтобы ваши вой своим снаряжением не порочили улицы. Накажу ослушников.
— Ослушников среди нас нету. Все мы князю слуги верные.
— То-то. И помните, что Переяславль родной нам всем стольный град. Его оборонять надо...
Междоусобицы были велением времени. Не миновало княжеское «лихо» той эпохи и отца Александра — Ярослава Всеволодовича. Он был типичный суздальский князь: самовластный, решительный и твердый в борьбе с недругами, не прощавший измен земле Русской, большую часть своей жизни проведший в военных походах и приготовлениях к ним. В его облике уже слагался облик будущих скопидомных собирателей русских земель «в единую горсть» — московских великих князей, творивших делами праведными и неправедными русское государство.
Историки отмечают в его образе следующее: некоторыми чертами характера князь Ярослав Всеволодович был удивительно близок своему своенравному и целеустремленному дяде Андрею Боголюбскому, ставшему жертвой заговора ближних бояр во главе с Якимом Кучкой. Но спустя полстолетия боярство все больше и больше превращалось в высший класс служилых людей при владельцах уделов из княжеской семьи.
Это понимал наследник Всеволода Большое Гнездо. При нем уже не могли властвовать бояре, подобные Якиму Кучке. А уж поднятие руки на князя грозило или смертной карой, или судьбой «бесчестного» изгнанника. Поэтому «суздальский монарх», коронованный позолоченным шлемом и собольей шапкой, любил говорить строптивым из числа собственных бояр:
— Я вам всем княже, как король венгерский или хан половецкий...
— Мое слово княжеское, храмом Божьим подтвержденное. Хочу — милую, хочу — на двор тиуна пришлю, хочу — в поруб кину...
Порубом была земляная яма, выполнявшая назначение тюрьмы. Спускались в нее и вылезали наверх по шаткой лестнице. Сверху поруб прикрывался деревянным настилом, в котором имелось оконце, запираемое на амбарный замок. Оконце днем и ночью стерег стражник, чтоб виновный, упаси боже, не совершил побег. Стражники были и раздатчиками скромной пищи, и единственными собеседниками узников, будь то плененный князь-сосед или тать-разбойник с большой дороги.
Порубы имелись во всех стольных удельных градах. Пустовали они, в том числе и в Переяславле-Залесском, редко: правителям всегда находилось кого в них «кидать». Хоть на день для «науки» понимания: кто есть кто в уделе и стольном граде. Хоть на годы, как поступил, например, великий князь Киевский с былинным богатырем Ильей Муромцем.
Правда, удельный князь Ярослав Всеволодович отличался глубоким и коренным благочестием. Он любил приходить днем и ночью в свой любимый белокаменный боголюбский храм Рождества Пресвятой Богородицы. Только в церкви смягчался его нрав. Простоявши ночь коленопреклоненным перед иконой со слезами умиления, князь Ярослав выходил утром из храма подобревшим. Порой вел с сыновьями отеческие беседы:
— Скажи, отче, отчего ты так строг со своими боярами ближними?
— Строг оттого, сыны мои милые, что я им хозяин, а они мне только слуги.
— Но ведь, отче, твой боярин не недоросль из младшей дружины и не сельский управитель с Плещеева озера?
— То-то и оно, что не молодой дружинник и староста смердов, что землю пашут. Бояре мне ближние слуги.
— А что они думают, когда ты, отче, сердито сдвигашь брови, глядя на них с крыльца?
— Думают о винах своих передо мною.
— И мы должны делать так же, когда столами владеть станем?
— Только так, сыны. Боярин, как и слуга, должен видеть своего господина, ответствовать перед ним. А иначе не быть крепости нашей, княжеской...
Судьба привела Ярослава Всеволодовича в Переяславль-Залесский после того, как он побывал удельным князем во многих русских землях. В десятилетнем (!) возрасте Ярослав получил в удел от своего отца Всеволода Большое Гнездо княжество со столицей в городе Переяславле Южном. Град стоял на самой границе Древней Руси с Диким полем, на просторах которого кочевали воинственные степные народы.
В одиннадцать лет юнец уже ходил во главе своей княжеской дружины военным походом на половцев, отгоняя кочевников от русского порубежья. Это был его первый опыт вождения войска против недругов. Граница Руси с Диким полем во все время была «огнедышащей», и витязи удельного града весь год, особенно под осень, когда трава в степи выгорала, «роздыха» не знали. За год не раз к деревянным крепостным стенам Переяславля Южного на взмыленном коне приносился вестник от дальней «сторожи» и, задрав бороду вверх, кричал стражникам на воротной башне города:
— Половцы идут! Степняки в набег вышли!..
Тогда в Переяславле тревожно звучал набатный перезвон колоколов. Крестьяне окрестных селений, прихватив рогатины, топоры, кое-какой на скорую руку собранный скарб, спешили с семьями за крепостные стены, подгоняя домашнюю скотину. С надвратной башни им кричали стражники:
— Поспешите, люди!
— Половцы уже за речкой!
— Сейчас ворота затворять будем!..
Когда князю Ярославу исполнилось четырнадцать лет от роду, последовало строгое отцовское повеление жениться. Первой супругой стала знатная половчанка, внучка хана Кончака, широко известного своими частыми набегами на русские пределы. Династический союз должен был охладить его разбойный пыл и превратить Кончака из врага в союзника. Всеволод Большое Гнездо сказал тогда сыну:
— Ханская внучка сейчас для тебя лучшая невеста. Поедешь с моим боярином в кочевье свататься. И тебе любо будет, и мне спокойно за твой рубеж. Поостынут половцы после свадьбы...
Однако брак со степной ханшей оказался неудачным, юный правитель Переяславля Южного вскоре овдовел. Детей у супругов не было, и степной владыка теперь ничем не был обязан своему родичу, которого можно было и забыть. После смерти внучки хан, почти обрадованно, сказал своим приближенным:
— Теперь можно опять ходить в набеги на земли этого князя. Там есть что взять нашим воинам.
На эти слова степные вельможи, все как один, одобрительно закивали головами:
— Ты, как всегда, мудр, наш хан.
— Твои храбрые воины давно не видали богатой добычи из русских земель.
— Веди нас, о великий хан Кончак, на Русь...
В шестнадцать лет князю Ярославу предложили занять освободившийся «стол» в Галицкой, более «престижной» земле. Но из отцовской затеи ничего не получилось. Сына Всеволода Большое Гнездо опередили соперники. За этой неудачей вскоре пришла и другая. Неудачливого Ярослава Всеволодовича, при всех его заслугах пограничного стража, изгнали из Переяславля Южного. (Подобное было частым явлением в Древней Руси.) «Смена власти» была осуществлена князьями из черниговской династии.
Обид древнерусские князья никому не прощали, чем отличался и Всеволод Большое Гнездо. Честь его сына была опорочена. Отец сказал в день, когда «вьюноша» с поредевшей дружиной нежданно-негаданно возвратился к родительскому очагу:
— Не горюй, сын. Мечом добуду тебе новый стол для княжения. Такой обиды от черниговцев не стерпим.
— Отец, моя обида. Сам буду за нее ответствовать.
— Обидели не тебя, Ярослав. Обида пала на весь род Всеволода. Помни о том. И скажи, почему пришел ко мне с дружиной в столь малом числе?
— Те дружинники, что в Переяславле Южном семьи заимели, со мной не пошли из града.
— По своей воле остались?
— Без принуждения. Надо же порубежье от половцев кому-то держать.
— То верно. А в дружину твою дам тебе я наших, суздальцев. Ратному делу обученных.
— Спасибо на том, отче. Что делать мне?
— Отдохни малость с дружиной. Сегодня пошлю верных людей разведать, где сбирают рать князья черниговские. Тогда и в поход пойдем на наших обидчиков...
После изгнания Ярослава со «стола» южного Переяславского княжества несколько лет шла ожесточенная междоусобная война суздальских и черниговских князей. В этой княжеской распре повзрослевший на поле брани отец Александра принял самое деятельное участие, поскольку обида черниговцами была нанесена ему лично. Сколько воинов полегло в той княжеской междоусобице, истории неизвестно.
Как и в прошлом, так и в будущем рядовым ратникам, павшим в битвах, осадах и засадах, счет не вели. Иное дело — убитый князь или большой воевода. Но в той войне на Руси многие головы сложили. Поэтому усердные летописцы записали:
«...Бысть побито мнози».
Война желаемого исхода отцу и сыну не дала, только истощила их казну. Черниговский княжеский дом в той междоусобице оказался «не по зубам» решительно настроенному Всеволоду, сумев отстоять «дороги» к своим стольным градам. Так что пришлось сторонам разойтись миром, пусть и зыбким. Переяславский «стол» вернуть не удалось, хотя дружинников и «воев» побито было много.
Затем Ярослав Всеволодович с войском штурмом овладел рязанским городом-крепостью Пронском и сел на княжение в своенравной и гордой Рязани. Но не поладил с горожанами, и те «выбили» его с дружиной из града. За обиду, нанесенную сыну, великий князь Всеволод Большое Гнездо, подступив с ратью к Рязани, сжег деревянный город, отомстив таким образом его жителям.
От великокняжеских полков немало пострадало и само Рязанское княжество, подвергнувшись разорению. Селяне в той междоусобице оказались самыми беззащитными. Защитить сами себя они не могли, потому и становились погорельцами. Правда, в большинстве случаев им удавалось привычно «хорониться» в соседнем лесу, угоняя домашнюю скотину и зарывая в огороде все ценное из домашнего скарба. Впрочем, на чужое добро великокняжеские дружинники зарились редко, но могли все порубить, побить, в огонь бросить, приговаривая:
— Вражье все это.
— Нам оно без пользы, а недругу — один убыток.
— Круши! Руби! Огня давай...
После смерти отца, последовавшей в 1212 году, Ярослав Всеволодович вокняжился в стольном граде Переяславле-Залесском, родовом уделе Всеволодовичей. Он стал единомышленником и верным боевым соратником старшего брата Юрия, сидевшего на владимирском «столе».
В 1214 году переяславль-залесский князь вторично женился — на красавице дочери торопецкого князя-воителя Мстислава Удалого, или, как его еще называли древнерусские летописцы, Удатного. Ему довелось за свою бурную жизнь править и в Торопце, и в вольном городе Новгороде, и в Галицком княжестве. Однако и этот брак третьего сына великого князя Всеволода Большое Гнездо оказался неудачным и продлился всего два года. Но на этот раз супружеская жизнь не сложилась совсем по иным причинам.
Начало XIII столетия на Руси отличалось ожесточенными княжескими усобицами, военным соперничеством князей-соседей, родовыми спорами, политическими интригами. Крайне редко все заканчивалось миром. Любой спор враждующие стороны стремилось разрешить прежде всего войной, принудить противную сторону к миру силой оружия. О том неспокойном времени известны такие поэтические строки:
От усобиц княжьих — гибель Руси!
Братья спорят: то мое и это!
Зол раздор из малых слов заводят,
На себя куют крамолу сами,
А на Русь с победами приходят
Отовсюду вороги лихие!
Князья с союзниками и братьями шли в поход, брали штурмом неприятельские города, опустошали их владения. Горели селения, вытаптывались поля, редели в битвах княжеские дружины. Из походов обычно возвращались с военной добычей. Угонялись люди целыми деревнями, их селили в своих владениях:
— Платили дань моему недругу — теперь будете платить мне. Земли много. Обживайте то, что вам от меня дадено. Избы рубите, лес изводите под пашню...
Князь Ярослав Всеволодович тоже часто покидал во главе конной дружины собственную столицу Переяславль-Залесский. Ему не раз приходилось участвовать в военных походах, больших битвах и просто в скоротечных схватках. Ревностный последователь отцовской великокняжеской политики, он стал верным помощником своего старшего брата Юрия, нового великого князя Владимирского.
В 1215 году братья Всеволодовичи всерьез рассорились с новгородским боярством, попытавшись подчинить вольный город Владимирскому княжеству. Тогда князья Юрий и Ярослав, собрав большое войско, решили воздействовать на строптивых новгородцев давно испытанным средством: перекрыли все торговые пути-дороги и прекратили подвоз хлеба на Новгородчину. Гости с берегов Волхова по санному пути вернулись домой без жита. Великокняжеские тиуны сказали на прощание:
— Больно загордились, братцы-новагородцы.
— В чести великому князю отказываете. Не дело это.
— Прошлые годы бы вспомнили. Ума-то сразу поприбавится.
— Теперь кушайте хлебца немецкого, заморского, коли наше жито вам в горечь стало...
Такой обиды, естественно, «Господин Великий Новгород» (его хлебные амбары больших запасов не держали) стерпеть не мог и потому по решению буйного веча ополчился против сыновей Всеволода Большое Гнездо. Но одно дело было размахивать боярскими посохами и кулаками на соборной площади, а другое дело идти войной против Владимиро-Суздальской земли:
— Пойдем и побьем суздальцев и переяславцев! Пусть знают, как забижать нас, Новагород!
— Не хотят нам хлеб за сребро давать, возьмем рогатиной!
— Ишь каковы Всеволодовичи. Хотят детушек наших голодом поморить! Не дадим!
— Бояре! Ополчай город! Собирай на рать селян! Зови псковичей и ладожан! Карел и водь зови!..
Но, поуспокоившись и поразмыслив, призвали новгородцы на помощь воинственного князя Мстислава Удалого, который некогда княжил у них. К тому времени тот уже был прославленным древнерусским воителем, успешно сражавшимся против немецких и венгерских рыцарей, не раз выходившим победителем в кровавых княжеских междоусобицах. И дружину имел из витязей «справных».
Так тесть и зять стали врагами, не на шутку схватившись из-за Новгорода Великого. В 1216 году полки Юрия и Ярослава Всеволодовичей, других князей Владимиро-Суздальской земли, создавших военную коалицию, сошлись для битвы с недругами. Последними командовал сам Мстислав Удалой. Он и повел в бой под своим княжеским знаменем новгородское ополчение, псковичей, смолян и собственную дружину.
Битва, завершившая междоусобицу, состоялась в апреле того же года на реке Липице, близ города Юрьев-Польского. Рассказывая о ней, древнерусский летописец с горечью восклицал:
«О страшное чудо и дивное, братья! Пошли сыновья на отцов, а отцы на детей, брат на брата, рабы на господ, а господа на рабов».
Сражение, как свидетельствуют летописцы, отличалось крайней ожесточенностью. Липицкая битва запомнилась как печальный пример княжеского раздора и братоубийства на Русской земле. Исход сражения решила новгородская пешая рать, которая не дала себя «побить» конным дружинам противной стороны. Князь Мстислав Удалой нанес страшный удар владимиро-суздальским полкам, одержав убедительную победу и еще раз подтвердив собственную славу удачливого полководца.
Его дружинники на пиру, устроенном прямо на победном поле брани «за счет» жителей окрестных селений, славили любимого и доблестного вождя:
— Наш князь истинно Удатный. Другого такого на Руси сейчас почитай что и нет.
— Побили мы Всеволодовичей славно. Теперь в лесах за Липицей, поди, хоронятся.
— Знатно побил наш Мстислав своего зятя. Тот едва ушел от погони с дружиной в малом числе.
— Дочка Мстислава сейчас в Переяславле горючими слезами заливается.
— Пусть отец о ее доле думает...
О страшном разгроме сыновей Всеволода Большое Гнездо свидетельствует следующий исторический факт. В горячке битвы, теснимый многочисленными противниками, князь Ярослав Всеволодович лишился своего прочного и дорогого шлема, которым очень гордился. Этот великолепный золоченый головной убор был украшен серебряными накладками. Искусные ремесленники-оружейники, выполняя княжеский заказ, начертали на одной из пластин молитву-заклинание:
«Великий архистратиже господен Михаиле помоги рабу своему Феодору».
Христианское имя Федор князь Ярослав Всеволодович получил при крещении. Оно и было указано в молитве-заклинании, чему есть не одно летописное подтверждение.
Но в апрельский день 1216 года архангел Михаил не помог на поле брани переяславскому князю. Лишившись многих ближних дружинников, желая облегчить бегство от победителей, тот снял драгоценный шлем, который выдавал его как князя, и спрятал под кустом в лесу. Теперь он стал для преследователей неприметен. Судьба же княжеского доспеха оказалась просто удивительной.
Шлем великого князя Ярослава Всеволодовича пролежал на поле кровавой Липицкой битвы больше шести веков! Лишь в XIX столетии эту реликвию случайно нашла в кустах крестьянка ближайшей деревни. Ныне шлем, надпись на одной из пластин которого точно называет имя владельца, хранится в Оружейной палате Московского Кремля...
За одной бедой для владельца Переяславского княжества пришла другая, семейная. Липицкая битва, усилившая князя Мстислава Удалого и поднявшая значение на Руси вольного города Новгорода, нанесла Ярославу Всеволодовичу не только военно-политический урон. И не только потерей любимого шлема и бегством с поля брани вошла она в его судьбу. Разгневанный донельзя на «неразумного» зятя, крутой Мстислав Удалой отобрал у Ярослава свою дочь Ростиславу, выданную за молодого Всеволодовича незадолго до этого:
— Верни мне дочь, а то пойду походом на твой удел. Где это видано на Руси, чтобы зять на тестя меч поднимал?!
Княжна в слезах покинула Переяславль. Ярослав вскоре попытался было остудить гнев тестя-победителя и вернуть любимую жену-красавицу, но князь Мстислав Удалой оказался неумолим. От своих слов, да еще сказанных при дружине, он не отступал. В истории Древней Руси случай, когда зять шел на тестя войной, был действительно нечастым. Хотя случалось и не такое. Дело порой доходило до братоубийства.
Владетелю Переяславского княжества пришлось смириться с судьбой. Он оставил попытки вернуть миром Ростиславу и женился в третий раз. Новой женой стала Феодосия, по мнению ряда историков, дочь (или сестра) рязанского князя Игоря (Ингвара) Глебовича, внучка правителя Рязанской земли Глеба Владимировича. На сей раз брак оказался удачным и долгим, он принес Ярославу Всеволодовичу подлинное семейное счастье. Зажили супруги по любви, во всем ладили друг с другом, детей на ноги ставили вместе.
Вообще о матери Александра Невского — княгине Феодосии — известно мало. Летописные сказания противоречивы даже в указаниях того, чьей она была дочерью. Ее называют даже половецкой княжной, что крайне маловероятно. Имя супруги переяславского князя упоминается в летописях изредка и всегда только в связи с именами мужа или сына. Это было устоявшейся традицией древнерусского летописания.
«Житие святого и благоверного великого князя Александра Ярославича Невского» называет княгиню Феодосию «блаженной и чудной». В «Житии» она предстает тихой и смиренной, всецело отдавшей себя женской доле — верности и покорности мужу, заботе о многочисленных детях.
В 1219 году у Ярослава и Феодосии родился первенец, при крещении его нарекли Федором, как и отца. Через год появился второй сын — Александр, будущий святой-воитель Невский. Затем на свет появилось еще шестеро сыновей — Андрей, Константин, Ярослав, Афанасий, Даниил, Василий (историк Хитров называет еще и Михаила) — и дочь Мария.
День 30 мая 1220 года (или, по другим сведениям, 13 мая 1221 года) был праздником для жителей стольного града Переяславля-Залесского. Они узнали радостную новость: у князя Ярослава Всеволодовича родился второй сын-наследник, названный при крещении Александром. Больше всех были обрадованы родители, которые отпраздновали появление на свет второго Ярославича светлым пиром. Он был устроен не только для бояр и дружины. Праздничные столы были накрыты и для горожан, и для людей заезжих.
Ярослав Всеволодович отметил семейное событие щедрым столом, за которым пировали бояре, купцы и даже странники-богомольцы. Всех угощали и привечали добрым словом:
— Будьте сегодня моими дорогими гостями, люди добрые. Сын у меня второй на божий свет появился. Звать Александром...
Князю Ярославу Всеволодовичу, как отцу, прямо скажем, повезло в отечественной истории. Его имя прославит не только второй сын, Александр, но и третий — Андрей. Он станет впоследствии основателем «знатной» ветви князей суздальско-нижегородских из рода Всеволода Большое Гнездо. Владельцы нижегородского «стола» потом будут сказывать:
— От переяславских, великокняжеских нам стол был дан...
Семья переяславского князя разрасталась быстро. Однако это не избавляло Ярослава Всеволодовича от службы старшему брату Юрию, великому князю Владимирскому. В 1220 году, в год рождения второго сына, он с переяславской дружиной принял участие в походе владимирского войска против камских булгар, разграбивших за год до этого город Усть-Юг (Великий Устюг) на реке Юг.
Поход выдался тяжелым, но победным. Владимирцы и их союзники «огнем и секирами» овладели булгарским городом-крепостью Ошель. Чтобы обезопасить границы Владимиро-Суздальской земли от новых набегов воинственных булгар, великий князь Юрий Всеволодович заложил в 1221 году на месте слияния Волги и Оки, как крепость на границе, Нижний Новгород. Ярослав Всеволодович прозорливо увидел у нового города большое будущее:
— Придет время, и мой Новагород Нижний еще потягается с Новагородом Великим в купеческой славе. А торговые дела с купцами восточными дадут казны не менее чем с гостями из-за Варяжского моря...
Слова эти дошли до берегов Волхова, вызвав там толки и кривотолки. Новгородские «именитые» купцы при этом только снисходительно улыбались. Им ли было не знать свою денежную силушку:
— Нет у нас ноне соперников на Руси в делах торговых. И не бывало.
— И море Варяжское наше. И меха северные тоже наши.
— А что до Нижнего, то торговать с купцами тамошними мы будем. Пусть к нам едут с волжскими товарами. Мы гостям с товаром завсегда рады...
Нижнему Новгороду история уготовила славную судьбу. Город стал не только форпостом пограничных рубежей Владимирского княжества, но и надежным стражем водного пути от вольного города Новгорода через Мсту к Тверце и далее по Волге к Каспийскому морю. Там встречались русские торговые люди с восточными купцами. Новый город-крепость быстро разрастался, становясь крупным торговым и ремесленным центром Северо-Восточной Руси. Нижегородский торг в скором времени будет уступать лишь новгородскому, а потом московскому...
Князь Ярослав Всеволодович, равно как и его братья — суздальские удельные князья, — держал отцовскую землю крепкой рукой. И для многих подданных эта рука была тяжелой. В продолжателях рода Всеволода Большое Гнездо чувствовалась твердая поступь, знающая, куда она направляет шаги. Всеволодовичи умели выжидать. Но, выжидая, они не забывали о главной цели — усилении своего рода.
Историки обращают внимание на то, что потомки Всеволода Большое Гнездо отличались памятливостью, подчас даже злопамятностью. В междоусобных войнах, которые они часто вели против соседних князей, предпочитали медлить, утомлять неприятеля, пользоваться распутицами, разливами рек, морозами в зимнюю пору. Однако, уверившись в полной победе, шли на битву решительно.
Но при не всегда лестной характеристике, данной ему современниками-летописцами, переяславского князя отличало благочестие. Летописи говорят о нем как о просветителе Карелии, где он крестил «мало не вся люди». Весь быт княжеской семьи, в которой рос Александр, был проникнут глубоким и исконным православным благочестием. Старшие поучали младших:
— Что Бог нам дал, то может и назад взять...
— Господа не гневи неправедными делами и помыслами. А то накажет и тебя, и весь род...
— Благословит Бог твой меч и щит — будет тебе и победа на бранном поле...
— Помни о слове Божьем. Оно и град твой от ворогов оборонит, и мор усмирит, и урожай жита даст изрядный...
— Ведай, княжич, что душа наша создана дуновением Божиим и по образу Божию. В ней три силы; разум выше других... Вторая сила — чувство... Третья сила — воля...
Отец и сын, два древнерусских воителя, были и схожи и одновременно непохожи. Вместо «неподвижной, медленной тяжести» характеров отца и деда в Александре Ярославиче есть ясность, легкость, быстрота мыслей и действий. Но он унаследовал серьезность взгляда на происходящее, сдержанность, умение переживать и таить собственные думы.
Будущий Александр Невский ни в чем не поломает родовых традиций княжеского поведения. Он лишь преобразит это поведение своими трудами на поприще великого полководца, государственника и дипломата, став «светочем» Руси. Он не любил поучать подраставших сыновей-наследников, но при случае не уставал напоминать им о сокровенном:
— Помните, сыны мои, про род наш. Он самый древний на всей Руси великой.
— От Рюрика и крепость наша, Всеволодовичей, идет...
К деду и отцу Александра Ярославича хорошо подходит сравнение, которое сделал историк Грановский между представителями двух исторических эпох начала XIII века в летописи Древней Руси — отживающей и грядущей:
«Рассматривая с вершины настоящего погребальное шествие народов к великому кладбищу истории, нельзя не заметить на вождях этого шествия двух особенно резких типов, которые встречаются преимущественно на распутьях народной жизни в так называемые переходные эпохи. Одни отмечены печатью гордой и самонадеянной силы. Эти люди смело идут вперед, не спотыкаясь о развалины прошедшего. Природа одаряет их особенно чутким слухом и зорким глазом, но нередко отказывает им в любви и поэзии. Сердце их не отзывается на грустные звуки былого.
Зато за ними право победы, право исторического успеха. Большое право на личное сочувствие историка имеют другие деятели, в лице которых воплощается вся красота и все достоинство отходящего времени. Они лучшие его представители и доблестные защитники».
К первому типу вождей в лице древнерусских князей-ратоборцев относятся Всеволод Большое Гнездо и Ярослав Всеволодович. Ко второму — их прямой потомок Александр Невский. Историческим водоразделом в их судьбах стало испепелившее Русскую землю Батыево нашествие и последовавшее за ним золотоордынское иго.
Но внуку великого князя Всеволода Большое Гнездо, чтобы подойти к этому водоразделу, потребовалось без малого два десятилетия.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |