§ 2. Полоцк и его власть в Прибалтике в XII — первой четверти XIII в.

В рассматриваемое нами время процесс обособления русских княжеств имел уже более чем двухвековую историю. Полоцк первым приобрел собственную династию из рода Рюриковичей. В начале XI в. Владимир Святой передал эту землю своему сыну Изяславу, за потомками которого утвердилось здесь наследственное владение. Уже в начале XII в. ливы, курши, земгалы и латгалы считались данниками Полоцка¹. Однако контроль над племенами Латгалии и Подвинья русские князья на рубеже XII—XIII вв. практически мирным путем уступили Ливонскому ордену и Рижскому епископу². К XIII в. княжество пришло сильно раздробленным и лишенным политического веса. Давление Литвы периодически ставило Полоцкое княжество на грань выживания. К этому добавлялась острая междоусобная борьба между родственными линиями (Витебской и Минской) полоцкого княжеского дома. Примерно до начала 1180-х гг. в Полоцке правил Всеслав Василькович, представитель Витебской династии. Но затем на княжеском столе утвердился князь Владимир, который, скорее всего, был сыном минского князя Володаря Глебовича³.

В связи с тем, что полоцкое летописание не сохранилось, сведения о деятельности Владимира Полоцкого мы черпаем в основном из «Хроники Ливонии» Генриха Латвийского⁴. Причем здесь они плотно переплетаются с этапами немецкой колонизации Прибалтики, ставшей для историков основным событием полоцкой истории рубежа XII—XIII вв., краеугольным ее камнем, заслонившим все иные факты внутренней жизни. Впервые Владимир упоминается в хронике уже на первой странице при сообщении о прибытии в Ливонию первого немецкого христианского проповедника Мейнарда примерно весной 1184 г.:

«Так вот, получив позволение и, кроме того, дары от короля полоцкого Владимира (Woldemaro de Ploceke), которому ливы, еще остававшиеся язычниками, платили дань, упомянутый священник (Мейнард) смело приступил к Божьему делу, начав проповедовать ливам и построив церковь в деревне Икескола (Ykeskola)»⁵.

Характерно, что прибытие Мейнарда фактически совпадает по времени с утверждением в Полоцке самого Владимира. Предоставление Мейнарду права свободно проповедовать в устье Даугавы стало одним из первых внутриполитических мероприятий князя. И хотя мы не располагаем какими-либо дополнительными аргументами, сам собой напрашивается вывод, что это не могло быть спонтанное и легкомысленное решение. Скорее всего, привлекая и содействуя Мейнарду (рядовому (?) миссионеру были выданы даже некие «дары»), Владимир рассчитывал на укрепление собственной власти в регионе, на создание нового, зависимого лично от него территориального объединения, которое, в случае необходимости, можно было противопоставить своим противникам, пусть даже среди них окажутся полоцкий епископ и киевский митрополит. Нет никакого сомнения в том, что Владимир отдавал себе отчет в своих действиях, когда привлекал для проповеди в подвластных землях латинского священника, противопоставляя его восточной Церкви, с представителями которой, возможно, имел некоторые трения⁶. Следует также признать, что Мейнард на протяжении всей своей жизни никогда не вступал в какие-либо конфликты со своим светским сюзереном, полоцким князем.

В исследования, представляющих советскую историческую школу, часто делаются намеки на то, что вся миссия Мейнарда в Прибалтике является заранее спланированным мероприятием, подготовленным «в канцелярии Бременского епископа» и, скорее всего, согласованным с Римом. Целью его было «крещение и подчинение земель по течению Западной Двины», а также дальнейшее расширение влияния латинской Церкви на Восток⁷. Этой концепции противостоит западноевропейская (прежде всего, немецкая) традиция, чьим истоком служат средневековые хроники (Генриха Латвийского, Арнольда Любекского и др.), в которых Мейнард изображается в качестве одинокого святого-проповедника, пустившегося на старости лет в богоугодную авантюру, достойную восхищения и поклонения. Согласно этой линии рассуждений, Мейнард неоднократно посещал берега Даугавы вместе с немецкими купцами, при которых исполнял функции священника и/или делопроизводителя. В ходе этих визитов он осознал необходимость христианской проповеди в этих краях, погрязших в язычестве, с которым позорно сосуществовал полоцкий князь-схизматик⁸.

Страница из рукописи Хроники Ливонии Генриха Латвийскою

Сложно представить себе благочестивого Мейнарда коварным злоумышленником. Скорее всего, сам ход событий подталкивал его самого (в меньшей степени) и его последователей (по преимуществу) к обособлению от слабой и бесполезной русской власти, не способной достаточно весомо продемонстрировать свои полномочия и покупающейся на пустые рассуждения немецких «христианизаторов».

Право Полоцка на земли в устье Даугавы не вызывали ни у кого сомнений: «русские, местные жители, немцы и, наконец, религиозно-политический центр тогдашнего западноевропейского мира (Рим) смотрели на эту землю как на часть "Руссии" (Teil von "Rußland")», — писал немецкий исследователь М. фон Таубе⁹. Папа Римский Климент III, утверждая в 1 октября 1188 г. организованное в 1186 г. архиепископом Бременским епархию Икскюль (Ikscolanensem Episcopation), считал ее расположенной «в Руссии (in Ruthenia)»¹⁰. Папа Гонорий III в послании от 16 ноября 1224 г. обращался к ливонским епископам и их помощникам как к находящимся в Руссии — «fideles per Russiam constitutor»¹¹. Даже папа Урбан IV (послание от 20 августа 1264 г.) считал Восточную Латгалию (Ostlettgallen) находящейся под властью Руси (in regno Rusciae)¹². Как справедливо отмечал С.А. Аннинский, «князья Полоцка были не только de facto давними властителями ливов, но и юридически признавались в этом качестве даже противниками и соперниками (немцами)»¹³.

С другой стороны, подобных прав в условиях бурного социального и экономического развития европейских государств в XII—XIII в. было уже не достаточно. Признавая, формально, власть своего сюзерена (например, императора), вассал (например, некий саксонский барон) мог фактически находиться с ним состоянии войны. И в этом для людей средневековья не было существенного противоречия. Само по себе вассальное право было только символом, для овеществления которого требовалось приложить усилия, доказать силой свои полномочия. В отношении Ливонии Полоцк располагал правом, но фактически не имел реальных средств его осуществить. Право на власть — не есть еще собственно власть, которую необходимо, заполучив, регулярно поддерживать и подкреплять¹⁴.

До появление Мейнарда те вызовы, на которые было призвано отвечать в Ливонии русское правительство (т.е. полоцкий князь), представляли устоявшуюся и закостенелую структуру, набор функций: сбор дани, борьба с грабежами, регулирование и вмешательство во внутренние усобицы племен и т. п. Немецкий проповедник поставил ребром вопрос, на котором ранее никто столь решительно не акцентировал внимания: вопрос о христианизации. Местные жители с православием были знакомы давно, но, как известно, Восточная церковь является противником революционных методов массового обращения в новую веру: «Дойти следует!» Рим же всегда настаивал на ускорении христианизации, указывая на выгодность и полезность крещения в его прямой связи с обретением новых материальных благ. Эффективность подобного прагматизма была исключительной. Кроме того, впоследствии он сочетался с угрозами вооруженного давления и административного преследования. В любом случае ясно, что еще при Мейнарде, когда военная поддержка христианской проповеди была незначительной, количество новообращенных христиан в Ливонии возросло в несколько раз по сравнению со всем предшествующим периодом, когда монополией располагала Православная Церковь.

Плавание св. Олафа — встреча с дикарями

Мейнард был каноником августинского монастыря, основанного в 1134 г. в Зегеберге (Зигеберг (Segeberch, Sigeberch), совр. Бад Зегебург, Bad Segeburg) в Гольштейне¹⁵. В тех краях только в 20-е гг. XII в. завершилась христианизация западнославянских племен. Существует предположение, что Мейнард мог еще застать в живых одного из известных проповедников христианства среди славян и основателя зегебергского монастыря монаха Вицелина (умер в 1154 г.), пример которого должен был произвести на будущего крестителя Ливонии большое впечатление¹⁶. Естественно предположить у выходца из обители со славным миссионерским прошлым стремление зарекомендовать себя на поприще проповеди в языческой среде. Вполне возможно, что Мейнард долго выбирал то место, куда следует отправиться для осуществления своего плана. Ведь, судя по известиям Генриха Латвийского, он чуть ли не сразу приступил к строительству церкви и созданию прихода. Одного соизволения полоцкого князя при таком размахе деятельности было не достаточно. По крайней мере, требовалось согласие местных старейшин, а также начальные знания языка ливов, что, конечно, трудно предположить у случайного заезжего священника. Скорее всего, миссия в Ливонию требовала серьезной подготовки, к которой привлекался и покровитель зегебергского монастыря, Бременский архиепископ. Однако воздействие этого иерарха не следует преувеличивать. Несомненно, он был заинтересован в подобных мероприятиях, но в представлении современников (да и потомков) они слишком напоминали авантюру: отправиться за тысячи километров на языческую территорию, на которую, к тому же, распространяются права соседнего патриархата, — никаких шансов на удачу! Ведь еще не завершилась христианизация Поморья, а в Пруссии она еще и не началась. Периодически требовалось засылать безумных проповедников в отдаленные края, дабы вслед идущим было легче, а также для демонстрации широты проповеднической деятельности. Вероятнее всего, никакой ставки на миссию Мейнарда Бременский архиепископ не делал. Расчет был исключительно на случайный успех, который действительно удалось ухватить талантливому августинцу.

Зегеберг располагался невдалеке от Любека (примерно в 30 км), причем монастырь Вицелина изначально был поручен императором Лотарем на попечение любекской церкви¹⁷. Надо полагать, местные августинцы имели тесные контакты с балтийскими купцами. Эта близость должна была стать основой их совместных мероприятий. Дело в том, что только в середине августа 1181 г. Любек, главный оплот Генриха Льва, герцога Саксонии и Баварии, после длительной осады и блокады датским флотом сдался на милость императора Фридриха Барбароссы. Фактически этим завершилось многолетнее противостояние блистательного Вельфа, основавшего в 1158 г. Любек (так называемое «второе основание»), и венценосного Штауфена, будущего крестоносца. К лету 1181 г., предвосхищая поражение своего сюзерена, на сторону императора перешел гольштинский граф Адольф Шауэнбург (Adolf Schauenburg), которому, в частности, принадлежал и замок Зегеберг. Генрих Лев, дабы укрепить свой тыл, попытался немедленно конфисковать владения графа. Однако первый приступ Зегеберга результатов не дал и вынудил перейти к планомерной осаде, на которую фактически уже не хватало времени. 11 ноября 1181 г. все эти перипетии завершились осуждением Генриха Льва на рейхстаге в Эрфурте, после чего он был лишен почти всех своих владений и отправлен в трехлетнее изгнание.

Следует признать, что подобный поворот событий весьма благотворно сказался на социально-экономическом положении Любека, который, прежде чем открыть ворота имперским войскам, выговорил себе более чем выгодные привилегии. Именно после этой капитуляции Любек получил статус имперского города, находящегося под непосредственным покровительством императора¹⁸. Тот же Бремен в результате разгрома Генриха Льва лишь вернул себе то, что было отобрано своевольным графом.

В целом можно сказать, что подъем Любека и вообще балтийской торговли начался с открытием навигации в 1182 г. Соответственно, прибытие Мейнарда в Ливонию состоялось фактически на второй год после этих событий. Несмотря на то что монастырь Мейнарда входил в Бременский диоцез, скорее всего, он воспользовался именно кораблями купцов из соседнего Любека¹⁹. Зегеберг и его окрестности после осады безжалостного Генриха Льва, надо полагать, были сильно разорены, что бывало в этих местах и прежде²⁰. Братья-августинцы бедствовали и могли с охотой вызываться на благочестивые авантюры в далеких землях. Одним из таких скитальцев был и Мейнард, несомненно, заручившийся благословением архиепископа, но прежде всего полагавшийся на материальную поддержку любекского купечества.

В 1184 г. немецкие торговцы использовали свои связи для обеспечения благосклонного приема августинского миссионера при дворе полоцкого князя. Мейнард долго в Полоцке не задержался. Лишь только заручился согласием гражданского сюзерена Ливонии и сразу отправился в густонаселенные низовья Даугавы, где приступил к формированию прихода. Своей базой он избрал древнее ливское поселение Икескола (лат. Ykeskola, латыш. Икшкиле (Ikšķile), нем. Икскюль (Ikskül,Uexküll)), располагавшееся на правом берегу Даугавы в 25 км выше будущей Риги. Фактически этот населенный пункт замыкал собой череду ливских деревень, тянувшуюся вдоль русла Даугавы от устья. Особенно насыщенным поселениями был район вокруг островов Доле и Мартыньсала, расположенных посредине реки. В этой области шел интенсивный процесс градообразования, особенно усилившийся во второй половине XII в. Самыми значительными центрами жизни были городище Даугмале, обширное поселение Лаукскола на противоположном берегу, группа поселений на крайней оконечности острова Доле (Саласпилс, Мартыньсала, Рауши, Вампениеши) и поселение на месте будущей Риги²¹. Активизация судоходства, а также рост тоннажа вели к увеличению трудностей в продвижении вверх по Даугаве торговых судов. Барьерную роль выполняли небольшие пороги, расположенные в районе острова Доле²². Это обеспечило и интенсификацию социально-экономического развития региона.

Расположение археологических памятников в низовье Даугавы: 1 — городище с посадом; 2 — городище; 3 — поселение; 4 — грунтовый могильник; 5 — курганный могильник; 6 — случайные находки на территории Риги; 7 — граница песчаной приморской низменности; 8 — пороги на Даугаве; 9 — болота; 10— главные центры жизни X—XII вв.

Примечательно, что Мейнард избрал наиболее близкое к русским владениям поселение. Именно здесь он построил первую деревянную церковь²³, а в следующем году приступил к возведению замка с помощью готландских каменщиков²⁴. Официальной причиной строительства каменных стен стали участившиеся набеги литовцев. Одно из таких вторжений состоялось уже следующей после прибытия Мейнарда зимой. Миссионер вместе с местными жителями вынужден был укрыться в лесах, после чего «начал обвинять ливов в глупости за то, что у них нет никаких укреплений»²⁵. В обмен на содействие в усилении обороноспособности селянам предлагалось принять христианство. На эти условия старейшины выразили свое согласие, после чего летом 1185 г. началось строительство двух замков: в Икесколе, месте начала проповеди, и на Мартыньсала (Гольм, Holm)²⁶, административном центре района²⁷.

Казалось бы, внезапная и безболезненная удача: ливы обещают креститься, а некоторые, вероятно, уже сделали это. Мейнард пишет победную реляцию в Бремен, а оттуда торжественное послание отправляется в Рим. В 1186 г. следует посвящение миссионера в епископы Икескольские, подтвержденное папской буллой от 1 октября 1188 г²⁸. Период, пока строились замки (около 7 лет), был наиболее благоприятным для христианизации, распространившейся тогда почти на все ливские области, включая Торейду²⁹. Причем считалось, что проповедь ведется на землях, подвластных полоцкому князю и с его согласия. Естественно предположить, что судьба новопостроенных замков также обсуждалась при полоцком дворе. Из того, что русские никак не воспротивились возведению этих фортификационных сооружений, можно заключить, что Мейнард не собирался противопоставлять их сюзерену этих земель, Полоцку. Возможно, существовало некое соглашение, по которому русские интересы учитывались в полном объеме: вплоть до создания русских гарнизонов. Тем более примечательны действия ливов после завершения строительства:

«Когда был закончен второй замок, нечестивые люди, забыв клятву, нарушили договор, и не нашлось ни одного, кто принял бы христианство», — пишет Генрих Латвийский³⁰.

Более того, даже уже крещенные стали возвращаться в язычество³¹. Единомоментный крах всех иллюзий сразил Мейнарда:

«неудивительно, что проповедник смутился духом, особенно когда мало-помалу имущество его было расхищено, людей его избили, а самого его ливы решили изгнать из своих владений»³².

В это время, а речь, судя по всему, идет о весне 1195 г.³³, в устье Даугавы задержалось несколько немецких торговых кораблей. Они собирались «к Пасхе» отправиться на Готланд. Мейнард решил воспользоваться ситуацией и пригрозить ливским вождям. В сопровождении всех имеющихся в его распоряжении священников и других августинцев он направился к кораблям с намерением отплыть на родину, бросив приход и проповедь. Надо полагать, он не имел реальных планов покидать Ливонию. Здесь гибло дело всей его жизни, а при таких обстоятельствах естественно идти на многочисленные ухищрения. Был пущен слух, что Мейнард собирается вернуться в Германию для сбора войска, которое под знаком креста прибудет к ливам и принудит их исполнить свое обещание. Старейшины бросились к возмущенному миссионеру с молением не покидать их и обещанием все исполнить, лишь бы он не вызывал крестоносцев:

«Бесхитростный, он поверил всем словам и... вернулся с ливами назад»³⁴.

Даже если Мейнард желал вооруженного вмешательства в ливонские дела, он не имел к тому практически никаких шансов. Для всех желающих принять на себя крест наиболее привлекательным было участие в военных операциях в Святой Палестине, где только что завершился неудачный, но блистательный III Крестовый поход (1189—1192), не шедший ни в какое сравнение с предполагаемыми потасовками в лесах и болотах Прибалтики. В период правления Генриха VI (1190—1197), обладателя четырех (!) корон (германской, итальянской, сицилийской и императорской), было совершенно невозможно привлечь в подвластные ему земли воинов для охраны горстки христиан в устье Даугавы. Планы императора распространялись исключительно в южном направлении. Он воевал в Италии и Сицилии, вмешивался в дела Испании и в борьбу мусульманских эмиров Туниса, а умер в Мессене при подготовке нового крестового похода, который планировал уже с 1195 г.³⁵ Отвлекать рыцарей на каких-то ливов было для него совершенно недопустимо. Кроме того, отношения Генриха и папы Целестина III (1191—1198) всегда оставались натянутыми. Император даже запрещал общаться с папой немецким епископам, а от отлучения его спасали лишь страхи и слабость понтифика.

Если бы Мейнард действительно желал реализовать «крестоносную угрозу», то время для этого было выбрано предельно неудачно. Скорее всего, он отправил с купцами в Германию некое послание с призывом о помощи, но отнюдь не военной. Миссионер считал мирное урегулирование наиболее приемлемым.

Если верить Генриху Латвийскому, то местные жители желали только скорейшего отплытия купцов и устранение для Мейнарда возможности поддерживать связь с соплеменниками. Как только немецкие корабли покинули устье Даугавы, ливы вновь отказались креститься и, более того, подвергли проповедника домашнему аресту. Церковь в Икесколе, судя по всему, была сожжена, а клирики разогнаны. Мейнард вновь, и теперь окончательно, решает искать более существенную поддержку у соотечественников. Ближайшие немцы, как ему сообщили, зимовали тогда в Эстонии, куда он и пытался проехать, но был задержан в Торейде и вернулся³⁶.

Вместо себя Мейнард направил в Рим цистерцианского монаха Теодориха из Торейды. (Theodericus de Thoreyda), который уже с конца 1180-х гг. проповедовал в областях Южной Эстонии и его с большей легкостью могли пропустить за пределы своей земли ливы. В дополнение ко всему Теодорих прибег к хитрости: он облачился в парадную одежду и проехал селение верхом медленно, «держа книгу и святую воду, как будто для посещения больного»³⁷. Его пропустили, и он, найдя попутный корабль, добрался до Германии, а затем и до Италии.

Судя по всему, Мейнард не дожил до получения известий от Теодориха. Он умер в 1196 г. в Икесколе³⁸. Цистерцианец же прибыл в Рим и добился свидания с папой, которому поведал о злоключениях маленькой христианской общины Ливонии, о гонениях со стороны языческого окружения и о страхах за ее судьбу. Понтифик немедленно призвал к крестовому походу против отступников:

«Поэтому он [папа Римский Целестин III] даровал полное отпущение грехов всем тем, кто, приняв крест, пойдет, чтобы восстановить первую церковь»³⁹.

У нас нет оснований предполагать, что воинственный монах в своих беседах с папой руководствовался исключительно рекомендациями своего епископа. Последний не раз демонстрировал свою доверчивость и миролюбие, а угрозы вооруженного давления более использовал в качестве формулярной меры⁴⁰. Да и сам папа, как было показано выше, не имел реальных средств воздействия на ситуацию. Его призыв оставался фиктивным до тех пор, пока северогерманские бароны сами не осознали привлекательности подобного предприятия.

Избранный на смену Мейнарду епископ Бертольд сначала, как сообщает Генрих Латвийский, также «отправился в Ливонию без войска попытать счастья»⁴¹. Мысль о том, что крещение может произойти без вооруженной поддержки автору, писавшему в конце 1220-х гг., уже казалась забавной. Однако речь, видимо, идет о событиях 1197 г., когда, как было отмечено выше, реальную военную силу найти было не возможно. Бертольд не нашел общего языка с местными жителями. Они решили, что он прибыл не для проповеди, а в поисках материальных благ, что, скорее всего, было не далеко от истины:

«Сначала они [ливы] ласково его приняли, но потом во время освящения Гольмского кладбища наперебой старались: одни — сжечь его в церкви, другие — убить, третьи — утопить. Причиной его [Бертольда] прибытия они считали бедность»⁴².

Бертольд, видимо, составлял столь разительный контраст с Мейнардом, что это заметил даже неискушенный взгляд ливского селянина, о чем вынужден был записать славословец ливонской церкви. Вернувшись на родину, новый епископ немедленно отправил слезливое послание в Рим, откуда получил подтверждение тех привилегий, которые были предоставлены ранее Мейнарду в лице брата Теодориха: право проповеди крестового похода в отпущение грехов. Бертольд активно взялся за дело и к весне 1198 г. сумел сколотить небольшой отряд, с которым и отбыл в Ливонию. Здесь он высадился в устье Даугавы, откуда послал в Гольм свои требования. Ливы отказались, и 24 июля 1198 г. на месте будущего города Риги (у «Рижской горы») состоялась битва, в ходе которой Бертольд погиб («растерзан на куски»)⁴³. Немцы настолько обозлились на местных жителей за смерть епископа, что, разгромив их в сражении, прошлись по округе, громя и сжигая все на своем пути. Ливские старейшины были перепуганы тевтонской кровожадностью и предпочли заключить перемирие, положившись на которое, немцы предпочли поскорее уплыть. Оставшиеся несколько клириков и один купеческий корабль подверглись решительным притеснениям, хотя и сумели сохранить жизнь вплоть до весны 1199 г. После Пасхи этого года всех священнослужителей ливы заставили вернуться в Германию, угрожая в случае неисполнения смертью. Остались только купцы, которые с помощью подарков выговорили себе свободу⁴⁴.

Примечательно, что вплоть до этого времени мы не располагаем никакими указаниями на вмешательство в происходящее полоцкого князя⁴⁵. Генрих Латвийский нигде не отмечает возможное неудовольствие сюзерена этих земель. Вероятно, его и не было. Трения между ливами и немцами князь Владимир мог воспринимать как малозначимый конфликт, который никак не мог отразиться на его власти. Судя по всему, ливская дань все это время регулярно взималась в пользу Полоцка. Христианизация этому не мешала, более того, в случае своего расширения могла и поспособствовать. В качестве иллюстрации можно представить себе довольную ухмылку на лице русских священнослужителей, которые наблюдали за более чем 15-летними усилиями латинских миссионеров как-либо закрепиться в Ливонии. Здесь ведь еще в 1195 г., если следовать тексту Генриха Латвийского, не было даже мало-мальски значительной немецкой общины или какого-нибудь купеческого немецкого поселения. Мейнард в эти годы живет почти в осаде, и только хитростью удается вывести из селения гонца, Теодориха. Даже те торговцы, которые оставались зимовать в устье Даугавы, а таковых зимой 1198/99 г. был один корабль, никогда не задерживались тут на более длительное время. Успехи миссии Мейнарда были посредственными. Военный нажим, который попытался произвести Бертольд, также провалился. Положение фактически вернулось к исходному. Однако теперь у немецких христианизаторов и колонизаторов был опыт, на основании которого можно было делать прогнозы о дальнейших планах. И ставший весной 1199 г. новым икескольским епископом бременский каноник Альберт прогноз сделал — крестовый поход⁴⁶.

Мы отмечали, что призывы к вооруженному давлению на ливонских язычников звучали уже в 1195 и 1196 гг. Инициированы они были сначала Теодорихом из Торейды, посланным еще Мейнардом, а затем ими воспользовался Бертольд. Неудача последнего, без сомнения (и это было заметно современникам), была связана и с его личной халатностью, и с излишней однозначностью его требований. Все это учел Альберт фон Бекесховеден (Albert von Bekeshovede, 1165—1229)⁴⁷. Он не стал торопить события и предпочел подготовиться основательно. Весь 1199 г. был затрачен на проповедь крестового похода в германских землях и Скандинавии. Сначала он поехал на Готланд и в Данию, где встречался как с тогдашним датским королем Кнудом VI (1182—1202), так и с будущим королем, а пока шлезвигским герцогом Вальдемаром⁴⁸. Кроме того, Альберт посетил главу датской церкви Лундского архиепископа Авессалома (1182—1201), поддержка которого была не лишней в начальный период миссии⁴⁹. Важно было также содействие немецкого купечества с Готланда, который в то время являлся лидером в торговле с русскими землями и наиболее осведомленным о положении на Востоке центром. Готские торговцы неоднократно помогали Мейнарду и вообще являлись сторонником расширения немецкого присутствия в Прибалтике. Их корабли и мастера позднее неоднократно использовались Альбертом.

После Готланда начинающий икескольский епископ вернулся в Германию, где участвовал в торжественном возведении на императорский престол Священной Римской империи германского короля Филиппа Швабского, состоявшемся под Рождество 1199 г. в Магдебурге. От всех упомянутых влиятельных особ Альберт получил заверения во всесторонней поддержке и дары. На заседании королевского совета был специально поднят вопрос о привилегиях тех, кто отправится в крестовый поход в Прибалтику. Папскими буллами он приравнивался к походу на отвоевание Иерусалима, а следовательно, всем участникам обеспечивалось полное отпущение грехов и их имущество на время похода «принималось под покровительство апостольского престола»⁵⁰. Подтверждение этого Альберт получил как от папы Иннокентия III (булла от 5 октября 1199 г.), так и лично от нового императора⁵¹.

Лишь на второй год своего святительства, в 1200 г., новый икескольский епископ отправился в Ливонию. На 23 кораблях он вошел в Даугаву и был атакован ливами в районе острова Доле. Отбив нападение язычников, Альберт отступил, после чего, оставив основные силы в районе устья, сам лично с небольшим отрядом осуществил прорыв к Икесколе. Здесь он застал некоторых, еще живших там христиан, через которых договорился с представителями местной знати о перемирии. Альберт надеялся осуществить торжественную церемонию вступления в должность. Причем ее местом должна была стать ливонская столица, Гольм. Для доставки необходимых предметов культа на корабли крестоносцев были направлены гонцы. Возникла небольшая пауза, во время которой ливы по какой-то причине изменили свои прежние мирные намерения и решили воспрепятствовать намечавшейся церемонии. Когда вверх по Даугаве уже двигались два корабля с «епископским креслом, облачением и другим необходимым», ливы внезапно напали на них и заставили повернуть обратно. Самого Альберта, осажденного в Гольме, спасло внезапное появление фризского корабля, который начал грабить ближайшие селения. Вероятно, фризы спускались вниз по Даугаве, отчего их вмешательство произвело особенный эффект: в устье стоит целая эскадра, а из Полоцка тоже движутся корабли. Ливы предпочли просить мира, по условиям которого немцам разрешалось устроить в устье реки свою факторию. Место для последней было предложено ливами на песчаной приморской низменности в урочище Рига, где располагался небольшой рыбачий поселок. Эта местность не представляла сельскохозяйственного интереса и потому считалась местными жителями лишенной особой ценности⁵².

Кроме права на основание нового поселения Альберт выговорил у ливских старейшин и гарантийные обязательства соблюдения мира, то есть получил заложников, которых немедленно переправил в Германию. Одновременно в Рим вновь был направлен брат Теодорих из Торейды, который доложил понтифику о событиях в Ливонии и выговорил специальную грамоту, в которой одобрялось строительство новой постоянной базы для крестоносцев и осуждалась торговля немецких купцов в иных местах нижнего течения Даугавы, кроме Риги⁵³. Альберт всячески демонстрировал то, что за ливонской миссией постоянно и пристально следит лично папа. Следует признать, что при Иннокентии III, очень деятельном и дальновидном политике, это было не трудно.

Зиму 1200/01 г. Альберт провел в Германии, где неустанно проповедовал крестовый поход в Ливонию и закупал все необходимое для основания нового города. Следовало всесторонне подготовить столь амбициозное предприятие. Надо полагать, ливы, когда предоставляли немцам место для фактории, ничуть не рассчитывали, что там уже вскоре появится не только укрепленный замок, но и вполне дееспособный гарнизон, который приступит к планомерным наступательным операциям. Предполагалось, вероятно, что немцы будут здесь торговать и вести мирную проповедь христианских идеалов, подкрепляя их собственным примером. Ведь они не хотят погибнуть, как Бертольд, а следовательно, будут поступать по примеру Мейнарда. Скорее всего, Альберт всячески стремился укрепить этот миф. Ему требовалось время для того, чтобы обосноваться в новой епархии, а уж затем можно было разворачивать наступление.

Альберт действовал предельно аккуратно. Прибыв в Прибалтику в 1201 г., он все лето провел в организации и строительстве рижского замка. О каких-либо стычках с местным населением в этом сезоне мы ничего не знаем. Генрих Латвийский извещает только о небольшом конфликте с литовцами, которые воевали с земгалами и ограбили нескольких христиан. В остальном сохранялось спокойствие. Узнав о приезде немцев и их намерении обосноваться в устье Даугавы, курши пришли для заключения мира, который и был скреплен сторонами: с одной стороны, крестоцелованием католического епископа, а с другой, «по языческому обычаю, пролитием крови»⁵⁴.

Весной Альберт вновь отправился в Германию. Он еще дюжину раз посещал родину, а затем снова и снова привозил оттуда новых крестоносцев. Пилигримы обычно принимали обет по борьбе с язычниками в Прибалтике на год, после чего возвращались домой. У епископа были постоянные затруднения с набором волонтеров. Ведь готовился новый поход в Палестину, считавшийся куда более благостным предприятием. Однако именно в 1202 г. состоялись очень важные события, связанные с дальнейшей судьбой немецких миссионеров в Ливонии.

Во-первых, Альберт официально перенес свою резиденцию из Икесколы в Ригу, на что, вероятно, получил разрешение от папы. Теперь он именовался епископом Рижским, а не Икескольским. Во-вторых, в этом году, по сообщению Генриха Латвийского, брат Теодорих, «предвидя вероломство ливов и боясь, что иначе нельзя будет противостоять массе язычников, чтобы увеличить число верующих и сохранить церковь среди неверных, учредил братство рыцарей Христовых (fratres milicie Christi), которому господин папа Иннокентий дал устав храмовников и знак для ношения на одежде — меч и крест и велел им подчиняться своему епископу»⁵⁵. Считается, что Орден меченосцев (нем. Schwertbrüderorden⁵⁶, эст. Mõõgavendade ordu) был учрежден во время отсутствия епископа Альберта в Ливонии, когда Теодорих его замещал. Необходимость в создании подобной организации была связана с попытками удержать пилигримов в Ливонии на более длительный срок, чем обычный год. В случае своего развития орден Воинства Христова (fratres Militiae Christi de Livinia) должен был превратиться в постоянную военную силу Рижского епископа. Кроме того, вторая половина XII — начало XIII в. было временем, если можно так выразиться, «популярности» рыцарей-монахов, стремящихся отдать свою жизнь для защиты христианских ценностей. Дабы превратить Прибалтику в настоящий центр активности крестоносцев, здесь следовало создать подобную организацию — рыцарский орден, члены которого давали кроме обычных монашеских обетов еще и обет борьбы с неверными. Папа Римский Иннокентий III подтвердил учреждение ордена своей буллой в 1210 г. и дал ему устав тамплиеров, подчинил всю организацию непосредственно Рижскому епископу. Как отличительный знак рыцари должны были носить на белом плаще у левого плеча кроме красного креста еще и красный меч, отчего скоро стали именоваться меченосцы (gladiferi, ensiferi), хотя в хронике Генриха Латвийского такое название еще не встречается. Орден развивался постепенно и в первые годы представлял небольшую плохо организованную группу воинов. В первые пять лет после своего создания братья-рыцари в источниках вообще не упоминаются, но спустя десятилетие превращаются в неизменных участников всех военных предприятий в регионе⁵⁷.

В том же 1202 г. был подписан и мир с земгалами, совершавшими ранее нападения на ливонские земли.

Реконструкция планировки Риги в XII в.: 1 — городище; 2 — поселение; 3 — грунтовый могильник; 4 — повышение рельефа; 5 — поймы

Вероятно, тогда же начались осложнения у полоцкого князя. Ливы, оказавшиеся внезапно соседями воинственно настроенных христианизаторов, стали задумываться о необходимости поддерживать даннические отношения с далеким и слабеющим русским князем, который уже давно не оказывал местным жителям своего покровительства при усмирении соседей. Так, конфликт с земгалами помогли уладить немецкие арбалетчики, засевшие в замке Гольм. Жесткая позиция рижских властей импонировала местной знати, для которой угроза со стороны близлежащих племен была более ощутима, чем страх прогневать отдаленный Полоцк. Следствием немецкого договора с земгалами мог быть отказ ливов платить дань русским. Теперь в качестве защитников можно было попробовать положиться на крестоносцев. Ведь это даже экономически было выгоднее: немцы не требовали дани, но наоборот, привозили многочисленные подарки, которые раздавали при крещении. Позднее, конечно, в регионе была распространена и податная система, но в первые годы о ней и речи не шло. Ливы думали, что иноземцы были заинтересованы прежде всего в контроле над торговыми путями, а в остальном собирались оставить ливов в покое. Принятие христианства — это не такая большая уступка при столь выгодном предложении.

Для нейтрализации Полоцка прибалтам было необходимо столкнуть его с немцами. Неуплата дани — это повод для военного похода, который обычно организовывался на следующий год. Время для обострения отношений было удачным. Если в 1202 г., судя по ходу изложения Генриха Латвийского, значительного притока «пилигримов» из Германии не было, то в начале 1203 г. ожидалось прибытие крупного крестоносного войска во главе с самим епископом Альбертом. Таким образом, возжелав наказать непокорных ливов, князь Владимир столкнулся бы в устье Даугавы с крупными силами немцев, которые, скорее всего, пришли бы к местным жителям на помощь. Почти так и случилось.

Полоцкий князь действовал по застарелой схеме карательного похода против диких племен. Основным оружием была внезапность. Причем в данном случае она и сработала:

«В то же лето [1203 г.] король Полоцкий [rex de Ploceke] с войском внезапно [ex improviso] явился в Ливонию и осадил замок Икесколу. Ливы, не имевшие доспехов, не посмели дать отпор и обещали заплатить ему деньги [pecuniam]. Получив деньги, король снял осаду»⁵⁸.

Застигнутые врасплох ливы вынуждены были уступить. До Икесколы рижские арбалетчики добраться не успели, но они заняли Гольм. Когда же русские отряды, уже окрыленные легкой победой, подошли к этому замку, на них обрушился град стрел:

«Между тем тевтоны, посланные епископом, с арбалетами и в доспехах [balistis et armis] заняли замок Гольм, и когда подошел король, чтобы овладеть замком, они ранили множество его коней, а русских, не отважившихся под обстрелом переправиться через Двину, обратили в бегство»⁵⁹.

Вот это могло действительно поразить князя Владимира. Оказывается, здесь имеются серьезные укрепленные поселения с сильным гарнизоном, вооруженным современным оружием. Небольшой экспедиционный отряд уже не был способен произвести на них впечатление. В данном случае, однако, этого и не требовалось. В хронике нет и слова о том, что после захвата Икесколы русские начали грабить окрестности и требовать уплаты дани от каждого другого поселка. Условие выплаты дани (денег, pecuniam) уже было принято старейшинами, которые, надо полагать, отвечали за всех жителей региона, то есть включая как Икесколу, так и Гольм. Единственное нападение, которое совершили подчиненные Владимира, относилось к немцам. Отряд, возглавляемый князем Герцике Всеволодом и состоящий преимущественно из литовцев («Король Герцике, подойдя к Риге с литовцами»)⁶⁰, угнал с пастбищ скот, принадлежавший горожанам Риги. Последние пытались преследовать грабителей, но неудачно, причем несколько рижан было убито.

Прямого боевого столкновения между немцами и русскими фактически не состоялось. Обстрел со стен, результатом которого была смерть нескольких лошадей, не может быть признан серьезным поводом для конфликта и, тем более, сражением. То же относится и к стычке с литовским отрядом. Ближайший осмотр немецкой фактории в Риге не мог вызвать серьезных опасений: там не было ни стен, ни воинственных намерений. Епископ Альберт в первые годы своей миссии старательно пытался избегать конфликтов с Русью. Эта черта его политики хорошо прослеживается на позднейших известиях хроники и неоднократно подчеркивалась исследователями. Совершенно нет никаких оснований представлять Альберта и вообще крестоносцев инициаторами конфликта 1203 г. Они в первую очередь не были в этом заинтересованы. Для войны они не имели ни сил, ни средств⁶¹.

С другой стороны, полоцкий князь после этой поездки должен был осознать, что, несмотря на то что все его права на устье Даугавы сохраняются и дань взимается сполна, в регионе уже появились его потенциальные конкуренты, чье усиление вполне возможно. Должны были быть приняты некие меры. Так, с попытками русских помешать немцам закрепиться в Ливонии можно связать участившиеся нападения на Ригу литовцев. Выше было отмечено участие литовцев в походе 1203 г. В последующие два года они уже регулярно грабили двинское устье. Руку Полоцка, имевшего плотные связи с Литвой, в этих событиях видеть более чем допустимо. Это заметно и из хроники Генриха Латвийского, где автор под 1204 годом сообщает:

«После его [епископа Альберта, отправившегося ранней весной в Германию] отъезда литовцы, ненавистники христиан, вместе с ливами, еще язычниками, из Аскрадэ [Ашераден] и Леневардена, числом до трехсот, подошли к Риге и, захватив городской скот на пастбищах, уже второй раз пытались угнать его»⁶².

Подчеркнуто, что литовцы и ливы-язычники нападают на Ригу второй раз. В то время как «первым разом», со всей очевидностью, является рейд литовско-русского отряда, возглавляемого князем Герцике Всеволодом, входящим в состав сил князя Владимира во время похода 1203 г. Таким образом, речь идет если не о родственных явлениях, то о тех же участниках событий (исключая лично герцинского князя).

Нападение осуществлено жителями областей, не находящихся под непосредственной властью Герцике или Полоцка. Оно может свидетельствовать как о временной утрате авторитета рижских немцев, не сумевших заступиться за ливов в 1203 г., так и о подстрекательской политике полочан. Последние не хотели прямого конфликта с немцами, торговля с которыми имела для Полоцка важное значение, но с другой, стремились усложнить жизнь католическим христианизаторам, влияние которых, судя по всему, ширилось. Ливов-язычников и литовцев долго уговаривать не пришлось. Грабеж являлся для них отхожим промыслом, который при слабости противника был очень выгодным предприятием.

Весной 1205 г. литовцы, возможно, опять собирались напасть на немецкую факторию после возвращения из удачного похода в Эстонию. Но латиняне вместе с союзными земгалами их упредили, атаковали первыми и рассеяли (битва при Роденпойсе)⁶³. Следует обратить внимание на то, что во время сражения немцы перебили и плененных литовцами эстов⁶⁴, что заставляет понимать события в качестве акции устрашения, предпринятой в отсутствие епископа группой воинственно настроенных крестоносцев. Вернувшись к лету 1205 г. после почти двухлетнего (с весны 1204 г.) отсутствия, Альберт был поставлен перед фактом серьезного обострения отношений между рижанами и ливами. Следует отдать ему должное, он принял единственное правильное в таких условиях решение: если война объявлена — в ней нужно побеждать. Возможно, будь он в Ливонии во время литовских походов, он не стал бы организовывать рискованных военных акций и нападать на превосходящие силы противника, способного вскоре собрать вдвое больше людей для ответного удара. Однако выбор был сделан без него.

Распространение власти епископа Альберта и ордена меченосцев в Ливонии в 1207/1208 гг.: 1 — Орден меченосцев; 2 — Владения Рижского епископа; 3 — русские княжества; 4 — языческие племена; 5 — Территориальные границы; 6 — границы межплеменные (условные); Цветом обведены границы зависимых или союзных областей

Главным союзником Литвы на правом берегу Даугавы были ливы-язычники, то есть, собственно говоря, все недовольные немецким присутствием в регионе, а также русские данники. Левобережные земгалы, давние враги литовцев, напротив, выступали естественными союзниками крестоносцев. Полоцк в этих условиях имел полное право воздержаться от вмешательства. Кроме того, позиция стороннего наблюдателя казалась наиболее удачной: независимо от того, кто выйдет победителем, ослаблены окажутся сразу обе коалиции, что только укрепит русское влияние. Однако именно в этом году епископ Альберт привез с собой значительно большее, чем прежде, крестоносное воинство. Он первым перешел к активным действиям.

Сначала Альберт укрепил устье Даугавы, основав цистерцианский монастырь в Дюнамюнде на горе св. Николая и назначив туда аббатом того самого основателя ордена меченосцев брата Теодориха. Затем основное войско двинулось вверх по Даугаве с целью занять наиболее выгодные позиции на правобережье и сомкнуть свои аванпосты с заставами русских из Кукенойса. В результате должна была получиться единая линия немецких укреплений вдоль русла Даугавы, от устья до границ Кукенойса.

Епископ Мейнгард, построив ливам два замка (Гольм и Икесколу), не заселил их немцами и, тем более, не оставлял там гарнизонов: эти укрепления были подарены местным жителям. Только в 1203 г. по просьбе местных старейшин рижские арбалетчики заняли Гольм. В 1205 г. Альберт решил занять и Икесколу. Еще раньше этот замок был пожалован «в бенефиций» рыцарю Конраду фон Мейендорф. Однако тот пока не имел возможности посетить свое владение и доходов с него не получал. Теперь он возглавил авангард крестоносного войска:

«чтобы от него ливы заранее знали о предстоящем прибытии епископа с некоторыми пилигримами, доброжелательно приняли бы его, как дети отца, и рассудили с ним о мире и о дальнейшем распространении христианства»⁶⁵.

В этом месте изложения Генриха Латвийского особенно заметна тональность сторонника насильственной христианизации. Ведь речь идет собственно о крестовом походе, который рижские немцы предпринимали в области ливов-язычников, не находившихся до того ни в вассальной, ни в даннической и ни в какой другой зависимости от германцев. Последние, можно подчеркнуть, еще не заняв области икескольских ливов, уже распоряжались этой областью — отдали ее в бенефиций рыцарю Конраду. При подходе «пилигримов» местные ливы «бросились бежать и, пользуясь лодками, поднялись вверх по реке к замку Леневарден с женами и малыми детьми»⁶⁶.

«Этим они ясно показали, что мало думают о ранее принятом крещении», — заключает Генрих Латвийский, рупор и апологет христианизаторской политики епископа Альберта. Как же в таких условиях поступили благородные пилигримы? Это достойно восхищения:

«Пилигримы же, видя, что новообращенные ливы до такой степени заблуждаются <...>, пустились преследовать бегущих. Скоро однако они заметили, что те, соединившись с другими язычниками из Леневардена, покинули свои деревни и ушли вместе в лесные трущобы. Тогда пилигримы, подложив огонь, зажгли их город»⁶⁷.

Затем был сожжен и замок Аскратэ (Ашераден), а его жители рассеяны. Отмщению за угон скота были подвергнуты все участники тех событий, кроме литовцев. Это подтверждается и перечнем захваченных объектов: Леневарден и Ашераден. Ливы-язычники были разгромлены, а земли их подпали в зависимость от Риги. Лишь на условии крещения им вновь «разрешено было владеть деревнями, полями и всем, что они, казалось, потеряли не без основания», пишет Генрих Латвийский⁶⁸. Боевые действия и мелкие стычки продолжались в течении всего 1205 года, но основное дело было сделано — уничтожены основные укрепления противника, разорены жилища, склады, поля, прерваны коммуникации с союзниками, население деморализовано.

Русские планомерно придерживались тактики невмешательства. Когда войска Альберта подступили к границам Кукенойса, местный князь Вячко немедленно отправился к немцам для выяснения обстоятельств. Получив заверения в исключительно мирных по отношению к Полоцку намерениях крестоносцев, Вячко договорился о границах того района, где предполагались военные действия, заключил мир и отбыл восвояси⁶⁹.

Рижане в свою очередь всячески стремились подчеркнуть то, что они ни в коей мере не посягают на русскую власть в регионе. Их борьба направлена, во-первых, против литовцев, которые угоняют скот, а во-вторых, на проповедь христианства среди местных жителей. Однако за этой позой скрывались совершенно иные намерения. Требовалось время для того, чтобы усилить свое влияние. Нужны были новые крестоносцы, новые поселенцы, новые финансовые средства. Всего этого Альберту катастрофически не хватало. В 1202—1204 годах был осуществлен новый (Четвертый) крестовый поход, жертвой которого стал Константинополь, на развалинах которого возникла Латинская империя. Фактически была дискредитирована сама идея крестоносного движения, выродившаяся в систематические грабительские набеги на мусульман и язычников. Именно в эти годы несоизмеримо более весомыми стали звучать призывы к крестовым походам в Прибалтику. Долгий и затратный путь в Палестину предлагалось заменить куда более кратким и стоившим значительно дешевле посещением Ливонии. Прижимистым немцам это нравилось. Можно сказать, что после 1205 года их участие в средиземноморском крестоносном движении решительно снижается, а активность на Балтике возрастает.

Беспокойство полоцкого князя Владимира в таких условиях должно было усилиться. Он не мог долго верить тем сладким словам, которые передавал ему через посредников Альберт. В 1205 году нападению со стороны немцев подверглись ливы, платившие дань Полоцку. Кроме того, часть их земель после этого была обложена новыми повинностями в пользу Риги. Вячко, подписавший мир с Альбертом еще в период похода, мог не знать о тех условиях, которые немцы предъявили ливам. Его могли убедить в том, что данническая зависимость ливов от Руси сохранится. Но это положение со всей очевидностью было нарушено, о чем местные жители не преминули оповестить князя Владимира. Последний немедленно начал приготовления к походу против немцев (на Ригу), который предполагал осуществить весной 1206 г.

В разгар этих приготовлений в Полоцк прибыли рижские послы. Их возглавлял тот самый основатель ордена меченосцев аббат Теодорих. В придворном окружении они встретили группу ливов, которые во время аудиенции у князя, ничуть не стесняясь, публично обвинили немцев в агрессии:

«Они [немцы] сообщили, что пришли ради мира и дружбы, ливы в ответ возразили, что тевтоны не хотят соблюдать и не соблюдают мир. Речь их была полна злословия и горечи, а короля они больше подстрекали начать войну, чем заключить мир»⁷⁰.

Ливы откровенно склоняли князя Владимира к войне. Это насторожило рижских посланников, которые решили подкупить одного из княжеских приближенных и разузнать подробности. Так информация о готовящемся походе проникла к немецкой делегации, которая сразу послала к соотечественникам гонца с этим известием. Епископ Альберт уже было готовился вновь отплыть в Германию с теми крестоносцами, срок обета которых заканчивался, но задержался. Многие пилигримы также решили остаться еще на некоторое время, дабы воспротивиться угрозе со стороны Полоцка: «тогда многие пилигимы, собиравшиеся отплыть за море, снова приняли крест и вернулись...»⁷¹.

Отправив известие в Ригу, Теодорих решил сообщить об этом Владимиру, который, конечно, был весьма раздосадован тем, что его планы раскрылись. Поразмыслив немного, князь не стал обрушивать гнев на гордого аббата, но сделал вид, что немецкая хитрость удалась: русские узнали, что внезапного нападения им произвести не удастся, и отменили поход. Рижское посольство было отпущено, но с ним направилась и русская делегация, призванная устроить публичное разбирательство взаимных претензий ливов и латгалов, с одной стороны, и немцев-христиан — с другой. Полоцкие дипломаты предложили встретиться с епископом 30 мая чуть восточнее Икесколы, в центре ливских земель и в равноудаленной от немецких и русских укреплений точке.

Все это слишком напоминало провокацию, в которую Альберт не хотел быть втянутым. Во-первых, русские выступали арбитрами в его отношениях с местным населением, то есть немцы играли роль подданных Полоцка, наряду с ливами. Во-вторых, как разузнали рижане, ливы и латгалы собирались прийти на суд вооруженными и в удобный момент убить епископа. Генрих Латвийский обвиняет в этом коварном замысле лично князя Владимира. И, судя по всему, он во многом прав.

Реконструкция территории древнего Полоцка: 1 — древнейшие поселения IX — начала X в.; 2 — город в XI—XIII вв.; 3 — луг; 4 — предполагаемое местоположение курганных могильников; 5 — местонахождение фундаментов церквей или завалов древних строительных материалов; 6 — существующие церкви XI—XII вв.

Полоцк в эти годы уже не мог выставить значительный контингент войск для отдаленных военных действий. Угроза со стороны Литвы неуклонно возрастала. Горожане боялись оставить беззащитным свой город, который, кроме того, выступал важным участником в посреднической торговле. Конфликт в устье Даугавы в случае своего неблагоприятного исхода грозил долгосрочными потерями в области торговли. Ливская дань, как можно понять из контекста изложения, собиралась лично князем, который не делился ею с горожанами. Поэтому и на особую заинтересованность полочан рассчитывать не приходилось. В походе 1203 г. ополченцы не участвовали, что, видимо, было характерно. То же можно предположить и для похода 1206 г. Князь мог положиться только на свою дружину, а также на союзников из числа прибалтийских народов: собственно ливов, латгалов и литовцев. Это была основная его ударная сила. В ситуации, когда поход как бы отменялся, в действительности из участия в военных действиях исключались только русские дружинники и литовцы. Оставались решительно настроенные местные жители, которых и должны были собрать вокруг себя полоцкие послы 30 мая 1206 г.

Епископ Альберт, естественно, отказался прибыть на судилище. Напротив, ливы и латгалы собрались на него в большом количестве. Когда выяснилось, что немцы не придут, они решили не дожидаться помощи из Полоцка сами напасть на Ригу (на это и рассчитывал князь Владимир!). Были направлены гонцы во все области Ливонии для сбора ополчения, а пунктом соединения отрядов был назначен замок Гольм, ливские старейшины которого (их возглавлял ливский «князь Ако») были «зачинщиками всего злого дела»⁷². Кроме жителей с побережья Даугавы к Гольму устремились и отряды из Торейды: «толпы ливов стали стекаться к замку Гольм»⁷³. Судя по всему, ожидалось прибытие и литовских отрядов. В период сбора основных сил на несколько дней установилось видимое затишье. Самые смелые из ливских ополченцев стали постепенно выдвигаться в предместья Риги, но большинство расположилось в районе Гольма.

Над рижскими немцами нависла серьезная, пожалуй, самая серьезная за все время их пребывания в устье Даугавы, угроза. Если называть действия ливов восстанием, то оно было в 1206 г. всеобщим. Люди разделились на два четко очерченных враждебных лагеря: христиане и все остальные. Запылали церкви и дома новокрещенных. Немецкий гарнизон Икесколы оказался лишен коммуникаций с соотечественниками и фактически в осаде. Оставшись еще на несколько дней в бездействии, рижане могли более никогда не увидеть своего города. Обстоятельства требовали решительных действий, и крестоносцы оказались на них способны.

Судя по сообщению Генриха Латвийского, немцев было только 150, «а врагов громадное количество». Немцы решили атаковать основное укрепление ливов, замок Гольм, расположенный на острове посредине Даугавы. При атаке с другого берега у них не было шансов. В 1203 г. князь Владимир так и не взялся за такой приступ. Рижане попробовали использовать корабли и организовать десант. Пристав к берегу, они, «запев молитву о милости» (вероятно, «Благ Господь ко всем, и щедроты Его на всех делах Его»⁷⁴), бросились высаживаться и теснить ливов к замковым стенам. Арбалеты, которыми располагали немцы и которые, по словам Генриха Латвийского, являлись их основным преимуществом, производили на противника, конечно, решительный эффект и наносили серьезный урон. Однако основная причина поражения ливов лежала в области психологической. Крестоносцы действительно в большинстве своем были превосходными воинами, способными устрашить значительное количество миролюбивых ополченцев, рыбаков и сборщиков меда. Кроме того, в глазах пилигримов искрилась уверенность в своей христианской правоте, блистающей даже на страницах сухих латинских хроник.

Обстрел арбалетчиков. Гравюра из книги Олафа Магнуса, 1555 г.

Многих ливов немцы перебили, других заставили спасаться вплавь через реку или укрыться в замке, который, после непродолжительной осады, вынужден был сдаться. Метательные машины, арбалеты и поджоги замковых стен, все это произвело неизгладимое впечатление на язычников, пожелавших сохранить себе жизнь в обмен на ничуть не опасное крещение. Зачинщики восстания были брошены в темницу или казнены, а другие участники в большинстве своем отпущены с миром («пощажены»)⁷⁵.

Как выяснилось, 4 июня 1206 г. в сражении под Гольмом решилась и судьба Ливонии. Немцы продемонстрировали все те свои качества, благодаря которым, по их собственному мнению, они обладают правом властвовать в этом регионе. Ливы осознали и решительное военное превосходство иноземцев, и их широкое христианское великодушие. Это было самое крупное поражение Полоцка в борьбе за власть в Прибалтике, случившееся без его собственного участия. Князь Владимир попытался было исправить произошедшее. Он действовал быстро и решительно, но все было уже бесполезно: время потеряно, союзники утрачены, авторитет растерян. Война продолжалась еще несколько лет, но это было уже не равносильное противостояние. Немцы неизменно расширяли свое влияние, а русские только уступали и отступали.

Тем же летом 1206 г. крестоносцы вместе с союзными земгалами совершили опустошительный набег в ливскую область Торейда, где находили поддержку антинемецкие выступления. Теперь все ливские земли оказались разорены и не имели никакой возможности оказать поддержку князю Владимиру, устремившемуся к устью Даугавы возвращать утраченное:

«...кое-кто из ливов, закосневших в коварстве, известив через гонцов короля Полоцкого об уроне, понесенном своими, просил придти на помощь против тевтонов, тем более что в Риге оставалось немного людей, а другие уехали с епископом [в Германию]»⁷⁶.

Владимир, собрав все наличные силы, исключая, судя по всему, городское ополчение⁷⁷, на ладьях подошел к Икесколе⁷⁸. Здесь войска высадились, но штурмовать замок не стали, а попытались внезапно напасть на Гольм. Эффекта неожиданности не случилось. Большинство окрестных ливов не оказало русским поддержки, а разбежалось по лесам. В Гольме же засели упорные немцы, вынудившие нападавших перейти к планомерной осаде. Дальнейшие события — пример той военно-тактической беспомощности, которую проявлял в своих действиях в Прибалтике полоцкий князь.

Обратившись к ливам из Торейды за содействием, он получил только группу вспомогательных работников. Никакого ополчения собрать не удалось. Латгалы в ответ на предложения Владимира вообще никого не прислали, даже ответных послов. Кроме всего прочего, князь позволил себя запугать ливским провокаторам, подкупленным немцами. Они рассказали ему, что «все поля и дороги вокруг Риги полны мелкими железными трезубыми шипами», которые представляют большую угрозу для лошадей и пеших воинов, то есть подойти к безоружной Риге (стены еще не были построены) безболезненно не удастся. Удивителен не сам этот рассказ, но то, что Владимир в него поверил, если только это не вымысел ливонского летописца. Скорее всего, последним аргументом, вынудившим полоцкое войско снять осаду с Гольма и удалиться, были известия, полученные на этот раз из надежного источника, о том, что местные жители заметили в море множество кораблей, которые могли везти новое крестоносное войско⁷⁹. Так в действительности и было. Как считают исследователи, ливы видели в Рижском заливе корабли датского короля Вальдемара II, осуществившего в 1206 году свою первую высадку на остров Эзель (Сааремаа)⁸⁰. Сопротивление местных жителей было подавлено, но постоянной базы датчане так и не основали: никто не захотел оставаться там на зимовку. Все пилигримы вернулись на родину. В Ригу после этого прибыл только архиепископ Лундский с собственной свитой. Значительных новых подкреплении он не привез⁸¹.

Испугавшись штурмовать Ригу и опасаясь внезапного прибытия нового пополнения немецких пилигримов князь Владимир после одиннадцатидневной осады свернул свои операции в низовьях Даугавы и вернулся на Русь:

«...и спас Господь надеявшихся на него», — заключил Генрих Латвийский⁸².

Это была точка перелома в борьбе за власть в Прибалтике. Стало ясно, что Полоцк ее проиграл быстро и скоропостижно:

«После ухода русского короля с войском страх Божий охватил ливов по всей Ливонии»⁸³.

После событий лета 1206 года все ливы как с побережья Даугавы, так и из Торейды, а затем и из Метсеполэ изъявили свою покорность немцам, которые, расширяя свою миссионерскую деятельность, продвигали и свои представления о справедливом административном устройстве региона.

В 1207 году к Пятидесятнице в Ригу вернулся епископ Альберт. Тогда же к нему прибыл и князь Вячко (Vesceka) из Кукенойса, желавший остановить мирные и даже союзнические отношения с новой политической силой в Ливонии. Вячко стремился воспользоваться крестоносным войском для борьбы с Литвой, предлагая взамен «половину своей земли и своего замка»⁸⁴. Епископ обещал князю помощь.

Существует много предположений о том, насколько искренен был Вячко и чем он руководствовался, когда заключал с немцами мир. Позднейшие события убеждают нас, что он действовал по собственной инициативе, в силу неких личных причин и без оглядки на Полоцк. Кукенойс был очень небольшим княжеством и значительным войском не располагал. Слабость русских покровителей оставила его чуть ли не один на один с, пожалуй, самой грозной силой того времени — литовскими племенами, многочисленными, объединяющимися и воинственными. Союз с немцами мог обезопасить его. Однако обстоятельства сложились иначе.

Уже в том же 1207 году ливы и латгалы, возглавляемые крестоносцами, разгромили большой литовский отряд, возвращавшийся после налета на Эстонию⁸⁵. Затем они напали на селов, часто выступавших в роли литовских союзников. Казалось бы, немецкое покровительство Кукенойсу вступает в реальную силу. Но речь шла о двух существенно отличающихся подходах к ситуации. Вячко действовал в рамках устоявшихся на Руси правил вассальной зависимости. Он признал верховенство епископа над половиной своей земли, а вторую половину оставил за собой, то есть за Полоцком. Такая двойственность при благоприятном стечении обстоятельств могла принести ему многие дивиденды. Но вписаться в этнически чуждую среду немецкого рыцарства оказалось не так просто. Уже со своим ближайшим соседом рыцарем Даниилом из Леневардена Вячко умудрился зимой 1207/08 года поссориться. В ответ Даниил весной 1208 г. неожиданно напал на него и захватил в плен вместе с замком и всей дружиной:

«неожиданно поднявшись на стены, они захватили главное укрепление [Кукенойса] отступавших в замок русских, как христиан, не решились убивать, но, угрожая им мечами, одних обратили в бегство, других взяли в плен и связали. В числе прочих захватили самого короля, связав и его...»⁸⁶.

Обо всем произошедшем Даниил известил епископа Альберта, который, по свидетельству Генриха Латвийского, остался решительно недоволен. Даниилу приказали немедленно освободить Вячко и вернуть ему все имущество. Затем оба повздоривших рыцаря были приглашены в Ригу на праздник Пасхи (6 апреля 1208 г.), на котором Альберт всячески старался их примирить. Казалось, что ему это удалось. Вместе с Вячко в Кукенойс было направлено 20 воинов («рыцарей и арбалетчиков, а также каменщиков, чтобы укрепить замок»), призванных содействовать обороне города как от литовцев, так и от соседей из Леневардена⁸⁷. Но князь вернулся домой с острым желанием отомстить. Он ожидал, что в ближайшие дни Альберт вновь, как обычно, отплывет в Германию для сбора новых пилигримов и увезет с собой значительную часть крестоносцев, у которых срок обета истекал. После этого можно будет напасть на немцев и привлечь к этому Полоцк.

Так и произошло. Все немцы в Кукенойсе были перерезаны, а в Полоцк была направлена весть о том, что сейчас очень благоприятный момент для захвата беззащитной Риги. Однако Альберт, как выяснилось, еще не успел отплыть, будучи задержан «противным ветром». Узнав о случившемся, он немедленно обратился к пилигримам с просьбой вернуться в Ливонию еще на некоторое время — откликнулось 300 человек «из лучших», а еще некоторое количество епископ нанял за плату. В короткие сроки было собрано значительное для тогдашней Ливонии войско.

Только вести о военных приготовлениях немцев было достаточно, чтобы Вячко осознал свое дело проигранным. Отмщения не получилось. Он сжег замок и «ушел в Руссию, чтобы никогда больше не возвращаться в свое королевство»⁸⁸.

Следует подчеркнуть, что эти события не являлись провокацией со стороны епископа Альберта, совершенно не заинтересованного в обострении отношений с местными властителями, включая Кукенойс и Полоцк. Для немцев вторжение в Кукенойс было исключительно несвоевременным и не подготовленным заранее мероприятием. Все действительно напоминает экспромт. Вячко пытался разжечь межэтнический конфликт и втянуть в эту авантюру Полоцк, но потерпел фиаско. Немцы неожиданно стали обладателями новых территорий. В 1208 г. княжество Кукенойс перестало существовать⁸⁹.

Вернувшись из Германии весной 1209 г., Альберт приступил к возведению на месте сожженного Кукенойса нового замка Кокенгаузен, ставшего передовым форпостом немецкой власти в Ливонии, самым удаленным от Риги укреплением епископа на Даугаве⁹⁰. Половина земель Кукенойса была передана вновь прибывшему пилигриму Рудольфу из Иерихо (Rudolphus de Iericho), ставшему вассалом епископа, а третья часть земель — ордену меченосцев. Это собственно первое свидетельство о разделе новых покоренных земель между Рижским епископом и орденом. До этого размежеванию подверглись уже подчиненные области: «третью часть всей Ливонии и других земель или окрестных народов», по соглашению 1207 г., получил Орден⁹¹. Его владения включали области к югу от Койвы, с которой он должен был платить епископу четверть от собираемой десятины для ознаменования зависимости (ad obedientiae recognitionem). Альберт сохранил за собой Торейду, Идумею и часть Метсеполэ. Все новые приобретения должны были делиться в указанной пропорции, что и было закреплено папским постановлением в 1210 г⁹². Отныне Орден меченосцев выступает в качестве отдельной, порой независимой, силы в Балтийском регионе. Он часто самостоятельно определяет свою наступательную политику, а также планирует военные операции, вступает в союзы и заключает перемирия⁹³. После его включения в состав Тевтонского ордена в 1237 г. эта сила стала чуть ли не доминирующим фактором в Ливонии, довлеющим как над покоренными народами, так и над Рижским епископом.

* * *

Начиная с 1209 г. существенно меняется характер немецкой экспансии. Во-первых, расширяется ее географический охват. Рижские миссионеры проникаю в области Северной Латгалии Талаву и Атзеле, уже знакомые с православием, привнесенным туда из Пскова, а также в земли Южной Эстонии (Сакала), еще не затронутой христианской проповедью. Здесь немцы впервые вторгаются на территорию, где на власть претендуют русские княжения Новгорода и Пскова.

Во-вторых, после 1209 г. все меньше и меньше изыскивается действительных оправданий для проведения наступательных операций. Экспансия становится все более откровенной. Времени на проповедь практически не остается, за нее отвечает меч.

Первой жертвой новых политических реалий становится последнее русско-латгальское раннегосударственное образование в Прибалтике — княжество Герцике. Крестоносцы нападают внезапно, да так, что стража даже не успевает закрыть городские ворота. Укрепления захватывают молниеносно, а не сумевший оказать сопротивления князь Всеволод бежит на другой берег Даугавы:

«Русские, издали увидев подходящее войско, бросились к воротам города навстречу им, но когда тевтоны напали на них с оружием в руках и некоторых убили, те не могли сопротивляться и бежали. Преследуя их, тевтоны ворвались в ворота, но из уважения к христианству убивали лишь немногих, больше брали в плен или позволяли спастись бегством. После взятия города женщин и детей пощадили и многих пленили. Король [Всеволод], переправившись в лодке через Двину, бежал со многими другими, но королева была захвачена и представлена епископу с ее девушками, женщинами и всем имуществом. В тот день все войско оставалось в городе; собрали по всем закоулкам большую добычу, захватило одежду, серебро, пурпур и много скота, а из церквей — колокола, иконы (yconias), прочее убранство, деньги и много добра и все это увезли с собой, вознося хвалу Господу за то, что так неожиданно Он даровал им победу над врагами и позволил без потерь войти в город»⁹⁴.

Через некоторое время Всеволод отправился в Ригу просить у Альберта вернуть свои владения. И они были ему дарованы в качестве фьефа⁹⁵. После вассальной присяги земли и замок будут ему переданы, а сам он станет верным слугой Рижского епископа. Подозрения в его благонадежности, разумеется, сохранятся. Его жена была дочерью влиятельного литовского вождя (Даугеруте) и сам он поддерживал с Литвой союзнические отношения. В этом была сила и слабость князя Герцике. В трудный момент литовцы поддерживали Всеволода, а он отвечал им тем же. Немецких рыцарей из соседних областей (прежде всего из Кокенгаузена) подобное положение дел решительно раздражало. В 1213 г. их козни привели к вооруженному конфликту, в ходе которого немцы, поставив в известность епископа, напали на Герцике и разграбили замок⁹⁶. Окрыленные легким успехом, рыцари весной следующего года пытались повторить авантюру, но подоспевшие литовцы их всех перебили⁹⁷. После этого положение более или менее стабилизировалось, но политической независимости княжество Герцике более никогда не обретет. После смерти Всеволода во второй половине 30-х XIII в. (до 1239 г.) все его владения окажутся в распоряжении Рижской церкви⁹⁸.

К 1209 г. любое, даже мало-мальски сохранявшееся в Ливонии влияние Полоцка исчезло. Город-княжение превратился в мирного соседа нового немецкого государства, соседа строптивого, но слабохарактерного. То внимание, которое оказывали Полоцку немцы, было теперь в значительной степени связано с его литовскими связями. В 1210 г. епископ Альберт, страдавший от нападений литовцев, куршей, эстов и находившийся из-за этого в затруднительном военно-политическом положении, согласился платить князю Владимиру дань за тех ливов, которых покорил. Позднее, после серии успешных походов и побед в Эстонии, его политика в отношении Полоцка изменилась.

Эсты никогда не находились в какой-либо форме зависимости от полочан, которые и сами не совершали походов в Эстонию, и новгородцам не помогали. Полоцк, таким образом, был для эстов наиболее приемлемым союзником в противостоянии с немцами. Угрозу эстонско-полоцкого альянса и пытался предотвратить Альберт, собиравшийся выплачивать князю Владимиру дань за ливов. Однако уже в 1210 г. немцы заключили мирный договор с эстами, а в 1212 г. продлили его. Обезопасив себя на время, пока найдутся силы для вторжения в Эстонию, Рижский епископ решил проявить в отношении Полоцка большую жесткость. В 1212 г. он встретился с Владимиром Полоцким в Герцике, на территории, где их безопасность обеспечивалась князем Всеволодом. После бурных переговоров, в ходе которых прозвучала и ставшая знаменитой фраза о том, что «русские короли» предпочитают собирать дань с покоренных народов, а не крестить их, уплата ливской дани в Полоцк прекратилась⁹⁹. Владимир, конечно, попытался высказать неудовольствие и проявить характер. В 1215 г. он таки вступил в соглашение с эстами о совместном нападении на Ригу, назначенном на весну 1216 г. Однако во время приготовлений к этому, обещавшему стать грандиозным походу князь Владимир внезапно умер¹⁰⁰. Коалиция распалась, и поход не состоялся.

После его смерти произошли и важные изменения в руководстве Полоцким государством. О том представителе, который занял вакантный стол, в литературе ведутся и не затухают споры. Согласно одной версии, подкрепляемой белорусско-литовскими летописями, в Полоцке вокняжилась литовская династия, а согласно другому комплексу предположений — представители иной ветви полоцких Рюриковичей¹⁰¹. Известно, что в начале 1222 г., когда Полоцк был захвачен смолянами, в нем правили князья с русскими именами Борис и Глеб¹⁰². Их отчества неизвестны.

Смоленские войска утвердили свой протекторат над полоцкими землями в январе 1222 г. в результате короткого похода¹⁰³. Судьба города оказалась в рамках смоленско-литовских отношений¹⁰⁴. Судя по всему, за местной династией сохранились лишь мелкие, зависимые от Смоленска (и Литвы) держания внутри полоцкой земли: Минское, Витебское, Друцкое, Изяславское, Городенское и Логожское княжества¹⁰⁵. В 1229 г. в договоре с Готландом и Ригой Полоцк наряду с Витебском упоминается в качестве области, подчиненной смоленскому князю Мстиславу Давыдовичу¹⁰⁶. А в 1232 г. Полоцк использует в качестве базы для захвата Смоленска князь Святослав Мстиславич (представитель смоленских Ростиславичей). Конечно, после 1232 г. ни о каком установлении полоцкого верховенства над Смоленском речи не идет. Перед нами свидетельство участия города во внутриволостной междоусобной борьбе, когда он выступает в качестве сторонника одного из претендентов на власть в княжестве. Однако ставка на смоленских Ростиславичей приносит Полоцку лишь временную стабильность. После бурных событий борьбы за Киев середины 30-х гг. XIII в. эта династия фактически лишается своего влияния на Руси.

В Смоленск, судя по всему, в 1238 г. перебирается Владимир Рюрикович, уступивший еще в 1237 г. Киев Ярославу Всеволодовичу, а теперь окончательно вытесненный из южнорусских земель Михаилом Черниговским. Здесь же этот «последний Ростиславич на киевском столе» и умирает в начале 1239 г., о чем сохранилось известие в некоторых поздних летописцах¹⁰⁷. За его смертью последовало большое литовское вторжение в беззащитные смоленские волости, включавшие пока и Полоцк. В события вынужден был срочно вмешаться великий князь Ярослав Всеволодович, только что сменивший на Владимирском столе своего брата Юрия, погибшего в битве с монголами на р. Сить 4 марта 1238 г.

Весной 1239 г. суздальские полки вступают в Смоленск, откуда изгоняют литовцев, а «смоляны же урядивъ, и посади у нихъ князя Всеволода Мстиславича на столе»¹⁰⁸. Ярослав решает разделить волость, вернув Полоцк представителям местной династии Брячиславичем Теперь во всех городах региона сидели его ставленники. Более того, его старший сын Александр Новгородский (будущий Невский) в том же 1239 г. женится на представительнице (возможно, последней) полоцкого княжеского рода — дочери Брячеслава, князя Полоцкого. Бракосочетание состоялось в Торопце, а затем празднование продолжилось в Новгороде¹⁰⁹. Этими действиями владимиро-суздальские Юрьевичи как бы вступали в права покровителей литовского порубежья и декларировали свою антилитовскую внешнеполитическую доктрину, определявшую их западную политику в первой половине 40-х гг. XIII в. Ярослав с сыновьями однозначно продемонстрировал свои претензии на исключительную власть как в смоленских, так и в полоцких землях¹¹⁰.

В разрозненной и разобщенной Литве именно во второй половине 30-х XIII в. наметилась тенденция к консолидации и концентрации власти в руках одного из князей — Миндовга. Логика событий подсказывала, что вскорости литовские племена от хаотичных набегов перейдут к планомерному завоеванию, почва для которого как в Полоцке, так и в других соседних землях была полностью подготовлена. Уже в первые десятилетия XIII в. литовцы регулярно нападали на новгородские области, доходя до Старой Руссы и оз. Ильмень, пересекая для этого территорию смоленского и полоцкого княжеств совершенно безболезненно — в 1200, 1213, 1217, 1223, 1225, 1229, 1234 гг.¹¹¹ Эти государственные образования уже не имели возможности сопротивляться и служить буфером для Новгорода. Для того, чтобы отвести угрозу от собственных границ, нужно было их перейти. Такие планы и намечал Ярослав для новгородцев, у которых оставил править своего сына Александра.

В том, что княжеская свадьба проходила сначала в пограничном со Смоленском Торопце, а затем в стольном Новгороде, можно также увидеть не только стремление продемонстрировать великокняжескую роскошь, но наглядно дать понять соседям о своих планах. Это была прежде всего демонстрация новых внешнеполитических ориентиров владимиро-суздальских Юрьевичей, и направлена она была прежде всего на новгородского зрителя, которого следовало убедить в необходимости вмешательства в смоленско-полоцкие дела для обеспечения собственной безопасности.

Новгородская летопись подчеркивает, что из своего похода на Смоленск в 1239 г. Ярослав вернулся «со множествомъ полона, с великою честью», что было, вероятно, показано именно новгородцам. Далее следовали пышные свадебные торжества, и в том же году Александр Ярославич приступил к возведению укрепленной линии («городков») в верховьях Шелони¹¹². Эти же поселения могли быть использованы не только в оборонительных целях, но и в качестве базы для организации антилитовских наступательных операций.

В своих действиях Ярослав Всеволодович с сыном Александром руководствовались интересами Новгорода и Северо-Восточной Руси. Заботу о Полоцке и Смоленске они проявляли прежде всего в потребительских целях. Вероятно, местные жители это чувствовали. Даже установление личного родства с местной династией не могло подкрепить власть и влияние Юрьевичей, которые рушились под мощными ударами нарождающегося могущества Литвы. После непродолжительного перерыва, в 1245 и 1247 гг. литовцы совершают опустошительные набеги на Северо-Восток, а в 1252 и 1258 гг. грабят Смоленск.

Вплоть до середины 40-х гг. XIII в. Александр Ярославич (Невский) еще пытается сохранять видимость своих претензий на власть в Полоцких землях. В Витебск был посажен на княжение его старший сын от брака с полоцкой княжной, но в 1246 г. Александр забрал его из города, после чего фактически сдал область иноземцам. Где-то в промежутке между 1246 и 1252 гг. в Полоцке (и Витебске, «которые одно суть») окончательно утверждается литовская династия¹¹³.

По Ипатьевской летописи известно, что около 1252 г. полоцким князем был представитель жмудской (литовской) фамилии Товтивилл¹¹⁴. Его правление, продолжавшееся вплоть до 1264 г., было достаточно спокойным для внутренней жизни полочан. Власть одного из литовских князей обеспечивала безопасность от набегов других литовских князей, а также претензий соседних русских властителей. По иронии судьбы в объятиях своих давних противников, литовцев, Полоцк обрел долгожданные спокойствие, внимание и заботу¹¹⁵.

* * *

На протяжении всей первой половины XIII в. Полоцк неоднократно демонстрировал поразительную внешнеполитическую пассивность. После утверждения в городе минской династии в середине 80-х гг. XIII в. он потерял значительную часть своих прежних территорий. Так, полную независимость от Полоцка обнаруживало Друцкое княжество¹¹⁶, а с начала XIII в. — подвинские протогосударственные образования (Кукенойс и Герцике), перешедшие под покровительство Рижского епископа. Было растрачено влияние полочан в среде прибалтийских народов, а уже в начале 20-х гг. XIII в. город утратил и собственную династию, будучи захваченным смоленскими князьями. Земли погрузились в междукняжеские усобицы и раздробленность. В 1229 г. под властью Смоленска находились крупнейшие города Полоцк и Витебск, но о более мелких княжеских столах (Минск, Друцк и др.) практически нет известий. Вполне вероятно, что они еще ранее утратили свою независимость и подпали под литовское влияние. Непродолжительный период стабильности под властью смоленских Ростиславичей закончился для Полоцка очередным литовским погромом. В положение дел пытались вмешаться владимиро-суздальские князья, но исправить ситуацию не сумели. Они оттянули на несколько лет утверждение в Полоцке литовской власти, в чем, возможно, даже не были заинтересованы сами полочане.

Подводя итоги, можно сказать, что причиной падения полоцкой власти в Прибалтике является целый ряд факторов, причем ведущим из них была вовсе не пресловутая литовская угроза. Корень зла следует искать во внутренних отношениях полоцкой земли, вступившей в полосу раздробленности. Князь Владимир представлял минскую волость, являвшуюся его домениальным владением. Интересы горожан Минска и Полоцка не могли часто совпадать. Если для первых важнейшими являлись их отношения с Литвой, то вторые особенное внимание уделяли обеспечению свободного водного пути по Даугаве и связям с другими русскими землями. Это, конечно, не противопоставление и не противоречие. Торговые интересы не всегда преобладали, а литовские вторжения не носили всеобщего характера. Эти наблюдения позволяют сделать вывод, что во власти над прибалтийскими народами был заинтересован преимущественно князь лично. Судя по всему, данническими доходами он с горожанами не делился, а кровь проливать за победу православия над латинянами тогда еще никто не думал. Немцы неоднократно показывали, что они стремятся к стабильности в регионе, а это должно было устраивать полочан.

Таким образом, основные причины пассивности Полоцка во время немецкой колонизации Ливонии лежат в сфере внутренних отношений русских княжеств, погрязших в междоусобной вражде и политике изоляционизма. Отдельный город (например, Полоцк) ничего противопоставить мужественным крестоносцам не мог. А поддержки соседей, даже ближайших Минска и Друцка, не было и в помине. Военная слабость сочеталась с простым нежеланием вступать в конфликт с хорошо вооруженным и сильным противником — немецкими завоевателями. Кроме того, княжеская власть в начальный период утверждения иноземного присутствия допустила многочисленные политические ошибки, зарекомендовала себя совершенно неграмотной в международных и межэтнических отношениях, действующей по застарелым поведенческим схемам. Все эти факторы накладывались на действительно серьезную и ставшую судьбоносной угрозу Полоцку со стороны Литвы, зарождающегося государства, которое в итоге поглотит эту область Руси¹¹⁷.

Примечания

1. Назарова, 1986. С. 181.

2. Алексеев, 1966. С. 169—173, 283—285; Алексеев, 1975. С. 238.

3. Полемика о происхождении и родстве князя Владимира упирается в вопрос о том, насколько можно доверять сообщениям В.Н. Татищева (Татищев, 1995. С. 201—204). Если их не учитывать, то Владимира Полоцкого следует считать наследником (или сыном) Всеслава Васильковича, как и поступали некоторые исследователи (Bonnell, 1862. Commentar. S. 234—235; Андрияшев, 1887. С. 55; Довнар-Запольский, 1891. С. 161—163; Данилевич, 1896. С. 108—109). В противном случае, ни о каком родстве и речи не идет, а следует считать, что в середине 1180-х гг. в Полоцке произошла смена династий: в городе утвердился Владимир (именуемый у В.Н. Татищева «Владимиром Минским», а в летописи под 1196 г. ошибочно «Васильком» (Татищев, 1995. С. 201; СЛ, 36—38)), сын известного минского князя Володаря Глебовича (Карамзин, 1991. С. 551, прим. 87; Сапунов, 1898. С. 11—13; Taube, 1935. S. 396—399; ГЛ. С. 457—458). В последнее время в исследованиях по истории Полоцка принято с доверием относиться к сообщениям В.Н. Татищева, использовавшего в своей работе многие редкие и недошедшие до нас письменные источники (Ермаловіч, 1990. С. 248—255; Александров, Володихин, 1994. С. 17—18).

4. Современные исследователи приписывают авторство «Хроники Ливонии» латинскому священнику Генриху из области Имера в Северной Латгалии (ГЛ. С. 13—27; Матузова, Назарова, 2002. С. 32. Ср.: Сапунов, 1898а. С. 109—116; Кейсслер, 1900. С. 132). Генрих родился около 1187/88 г. в Саксонии, около Магдебурга. Образование получил, судя по предположению П. Йохансена, в монастыре Зегеберг при аббате Ротмаре, родном брате рижского епископа Альберта (Johansen, 1953. S. 10—12). С Альбертом Генрих и прибыл в Ливонию в 1205 г. В 1208 г. он получил приход Рубене (Rubene) или Папендорф (Pappendorf) в северной Латгалии. Свою хронику, прославлявшую деяния епископа Альберта, Генрих начал писать в августе 1224 г., вскоре после штурма Юрьева (Дерпта), при котором присутствовал. Завершил хронику Генрих весной 1226 г., но потом сделал к ней несколько приписок за период 1227/28 г. Исполнив обет сочинительства Генрих вернулся в свой приход, где и умер вскоре после 1259 г. Подробнее об этом источнике см.: ГЛ. С. 1—67; Матузова, Назарова, 2002. С. 32—35. С латинского языка хронику в полном объеме перевел С.А. Аннинский, чья работа с подробными комментариями была опубликована в 1938 г. По преимуществу нами используется это издание (ГЛ), хотя в отдельных случаях отдается предпочтение новому переводу, выполненному В.И. Матузовой и Е.Л. Назаровой для сборника документов по истории крестовых походов в Прибалтике, вышедшему в 2002 г. (Матузова, Назарова, 2002). Если к цитате первым приводится ссылка на «ГЛ», то использован перевод С.А. Аннинского, а если «Матузова, Назарова, 2002», то перевод В.И. Матузовой и Е.Л. Назаровой. Иные случаи оговариваются отдельно.

5. ГЛ. I, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 52. О датировке см.: ГЛ. С. 454—455, прим. 2. Е.Л. Назарову изумляет то, что деятельность Владимира Полоцкого фиксируется хронистом на протяжении 32 лет. Возможно, именно на основании этих сомнений исследовательница сделала заключение, что, «скорее всего», в 1184 г. Мейдард посетил в Полоцке не Владимира, а еще Всеслава Васильковича. Последний вскоре был лишен стола, одной из причин чего, как предполагает Назарова, «не исключено», послужили «неблагоприятные» для Полоцка последствия его соглашений с немецким миссионером (Назарова, 1995. С. 78—79; Матузова, Назарова, 2002. С. 59, прим. 6). В этом отношении следует заметить, что традиционно, и не без оснований, считается, что утверждению князя Владимира в Полоцке предшествовала смерть Всеслава Васильковича, весьма влиятельного для своего времени князя, вряд ли уступившего при своей жизни полоцкий стол конкуренту. Кроме того, легитимность договоренностей немцев с предшественником Владимира могла выглядеть более весомо для современников — ведь это уже старина! Генриху Латвийскому было удобнее сообщить о том, что Мейнард договаривался с Всеславом, а не Владимиром, который потом передумал и начал воевать с немецкими колонистами. О путанице имен говорить еще сложнее. Хронист, современник событий и очень пунктуальный автор, хорошо знал славянские имена, и смешать Всеслава с Владимиром было бы для него просто нелепо. Память об именах зачинщиков латинской христианизации Ливонии — Мейнарде и Владимире — была крепка и позднее. «Неблагоприятные» же последствия для Полоцка стали очевидны только в последние годы XII в., но никак не в начале-середине 80-х гг., когда в Полоцке утверждался князь Владимир, и уж совсем не могли повлиять на смену княжеской династии, «стоить Всеславу княжеского стола».

6. Следует отметить, что именно в 1183 г. в Полоцке умер епископ Дионисий, занимавший эту кафедру еще с 1160-х гг. (Щапов, 1989. С. 209; ИЛ, 629). Смена ему нашлась не сразу. Недавно прибывший на Русь митрополит Никифор II вступил в конфликт с могущественным Владимиро-Суздальским князем Всеволодом Юрьевичем Большое Гнездо. Никифор утвердил на вакантную епископскую кафедру Владимира Залесского грека Николая, который был неугоден князю, желавшему видеть пастырем своей земли игумена Спасского монастыре на Берестове. После непродолжительной борьбы Никифор вынужден был уступить и утвердить Луку владимирским епископом. Разжалованный Николай получил взамен Полоцкую кафедру (Щапов, 1989. С. 200—201; ИЛ, 629). В свою епархию Николай прибыл, видимо, только во второй половине 1184 г., так как еще летом был замешан в разразившемся в Киево-Печерском монастыре конфликте, связанном со сменой игуменов (ИЛ, 627—628). Выходит, что в Полоцке более года (1183—84 гг.) не было епископа, чем мог воспользоваться Мейнард, а также сам князь Владимир, известный, если верить сообщениям В.Н. Татищева, своими плотными связями с польскими князьями и вообще латинскими странами (См.: Татищев, 1995. С. 201; Карамзин, 1991. С. 551, прим. 87). Е.Л. Назарова в специальной работе отметила, что период вакантности епископской кафедры в Полоцке был непродолжительным, около полугода весной-летом 1184 г. (Назарова, 1995. С. 76—77). По нашему мнению, для такого количества событий, которые охватывали несколько удаленных друг от друга частей Руси (Полоцк — Киев — Владимир Залесский и обратно, а затем некоторое время в Киеве и потом в Полоцке), требуется большее время, на что указывает и летопись, где описание произошедшего размещено в двух годичных статьях (ИЛ, 627—629).

7. См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 46—47.

8. См.: Johansen, 1958. S. 503—504; Beizais, 1969. S. 78; др.

9. Taube, 1935. S. 392.

10. LUB, I. S. 11, № 10; Матузова, Назарова, 2002. С. 72—73.

11. LUB, I. S. 70, № 66.

12. LUB, I. S. 485, № 380.

13. ГЛ. С. 456. См. также: Arbusov, 1933. S. 42—46; Taube, 1935. S. 382 и сл.

14. Ср.: Сапунов, 1898а. С. 100.

15. О монастыре, который существовал еще в XVI в. см.: Гельмольд. I, 53,; Haupt, 1925. S. 237.

16. Hauck, 1953. S. 623; Назарова, 1995. С. 74—75.

17. Гельмольд. I, 53.

18. Городское право Любек получил в 1170 г., а вольным имперским городом стал в 1226 г. Фридрих Барбаросса ок. 1184 г. наделил город особыми привилегиями. См.: Frensdorff, 1861. S. 62—78.

19. Е.Л. Назарова предпочитает говорить о купцах из Бремена (Матузова, Назарова, 2002. С. 61, 66), что маловероятно. Во-первых, их участие в балтийской торговле всегда было менее значительным, чем любекских торговцев. Во-вторых, не следует забывать, что Бремен и Любек во время конфликта Генриха Льва с императором находились по разные стороны баррикад. Вполне возможно, что это противостояние сохранялось и в торговых операциях. Они были конкурентами, причем особенно остро могли ощущать это именно в 1180-х гг. Вряд ли любекцы допустили бы тогда столь дерзкое и далекое мероприятие Бремена в стратегически важной Ливонии. И в-третьих, Зегеберг в пять раз ближе к Любеку, чем к Бремену. Монастырь, очевидно, имел более близкие контакты с любекскими купцами, чем с бременскими. Позднее именно на связи в среде Любекского купечества особенно полагался Мейнард.

20. Ср.: Гельмольд. I, 63.

21. Цауне, 1992. С. 23.

22. Например, епископ Бертольд в 1198 г. прибыл с крестоносцами на кораблях, на которых не мог подняться по Даугаве выше Риги, отчего не имел возможности осадить Гольм. (ГЛ. II, 4).

23. Первая церковь в Икесколе была именно деревянной: Граудонис, 1970. С. 334—335; Матузова, Назарова, 2002. С. 61. Ф. фон Кейсслер считал, что Мейнард начал свою проповедь в Ливонии задолго до строительства церкви в Икесколе (Кейсслер, 1900. С. 6). Однако он соглашался с тем, что храм построили в 1184 г., что само по себе не позволяет серьезно удревнить дату начала миссионерской деятельности Мейнарда: в любом случае 1183 или 1184 гг.

24. См.: Beizais, 1969. S. 81—84.

25. ГЛ. I, 5.

26. Название Мартыньсала является современным и происходит от простроенной на острове церкви. Немцы называли его Кирхгольм (Kirchholm) — «Церковный остров» (по латыш. Salaspils). В древности использовалось название Гольм (Holm) — латыш. Sala — просто «остров» (Матузова, Назарова, 2002. С. 62, прим. 17). В 1975 г. Мартыньсала был затоплен в связи со строительством водохранилища.

27. Цауне, 1992. С. 25; Матузова, Назарова, 2002. С. 62, прим. 17.

28. ACS, 213; LUB, I. S. 11, № 10.

29. Предполагается, что Икесколькое епископство при Мейнарде делилось на две «церковно-административные области»: первая включала ближайшие к устью Даугавы земли и называлась собственно Ливонией, а вторая объединяла ливов, проживавших в низовьях Гауи и потому именовалась Торейда. См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 66, прим. 38.

30. ГЛ. I, 9.

31. ГЛ. I, 6.

32. ГЛ. I, 9.

33. Большинство исследователей (А. Бауэр, Л.А. Арбузов, Ф. Беннингхофен, Э. Мугуревич) предполагают, что строительство замков растянулось почти на 10 лет и отказ ливов креститься относится к 1195—1196 гг. (HCL, 5; Benninghoven, 1965. S. 26). Исключение составляет Е.Л. Назарова, которая считает, для строительства было вполне достаточно и 7 лет и ничто не мешает датировать события 1192 г. Аргументом в пользу этой датировки является то, что в изложении Генриха Латвийского описание отказа ливов креститься не на много отстоит в тексте от сообщения о солнечном затмении, состоявшемся 23 июня 1191 г. (Матузова, Назарова, 2002. С. 63—64, прим. 21; ГЛ. I, 10; Schroeter, 1923. SS. 6, 42, 119, karte 72). Однако композиция хроники Генриха Латвийского позволяет утверждать, что все последние главы первой книги относятся к последним годам жизни Мейнарда, которому, собственно, и посвящена эта часть текста. А вставка о деятельности брата Теодориха вообще должна восприниматься как коллекция выписок из жития этого священнослужителя. Сообщение о затмении фактически никак не соотносится с деятельностью Мейнарда. В противном случае мы приобретаем значительную лакуну в событиях 1193—1196 гг., о которых, таким образом, ничего не известно. Если Теодорих, как считает Назарова, еще в 1193 г. прибыл в Рим и беседовал с папой, который тогда же призвал к крестовому походу, то эти годы должны быть насыщены интенсивной деятельностью, связанной с урегулированием отношений ливских старейшин с Мейнардом. Ничего подобного не происходит. Генрих Латвийский сообщает только, что «епископ Мейнард после множества трудов и огорчений слег в постель» и вскоре умер (ГЛ. I, 14). Скорее всего, Мейнард преставился, не дождавшись известий от Теодориха, который после этого на несколько лет исчезает из изложения, что можно объяснить его хлопотами при римском дворе и в германских княжествах, то есть фактическим отсутствием в Ливонии.

34. ГЛ. I, 11.

35. См.: Колесницкий, 1977. С. 142—151.

36. ГЛ. I. 11.

37. ГЛ. I, 12.

38. В источниках сохранился текст с надгробной плиты Мейнарда, где годом его смерти обозначен 1196-й (Bonnell, 1862. Commentar. S. 43). В показаниях о точной дате источники рознятся: 11 октября, 12 октября или 14 августа. См.: Bonnell, 1862. SS. 42—43, Commentar. S. 235; ГЛ. С. 462, прим. 13; Матузова, Назарова, 2002. С. 66, прим. 39. Л. Арбузов считал, что Мейнард умер 14 августа 1196 г., а 12 октября — это дата, когда в XIV веке его тело перенесли в Рижский собор (Арбузов, 1912. С. 12).

39. ГЛ. I, 12.

40. Е.Л. Назарова считает, что первый крестовый поход в Ливонию был объявлен папой Целестином III по просьбе Мейнарда (Матузова, Назарова, 2002. С. 65, прим. 34). Более того, все комбинации с датами отказа ливов от крещения (1192 г. вместо общепринятого 1195-го) подводят исследовательницу к тому, что миссионер даже успел застать реализацию своих планов. Он умер в ожидании подхода христианского воинства, призванного отомстить неверным ливам. Утверждение этих тезисов должно подкрепить изначальную коварность замыслов немецких христианизаторов, лицемерно стремящихся к обретению новых земель и подданных, а не к спасению заблудших душ язычников. Подчеркнем, что, по нашему мнению, нет никаких оснований представлять св. Мейнарда лицемерным злоумышленником.

41. ГЛ. II, 2. Бертольд происходил из Нижней Саксонии из семьи министериалов по фамилии Шульт, а в епископы его посвятили из аббатов монастыря в Локкуме (40 км от Ганновера). См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 66—67.

42. ГЛ. II, 2. В квадратных скобках — примечания автора (Д.Х.).

43. ГЛ. II, 6. О дате см.: Арбузов, 1912. С. 13; ГЛ. С. 463, прим. 17.

44. См.: ГЛ. II, 9—10. Из дальнейшего изложения становится ясно, что некоторые братья еще и после этого оставались в Икесколе (ГЛ. III, 2).

45. Е.Л. Назарова считает, что «немедленных действий, чтобы пресечь утверждение католической церкви и немецких купцов на Даугаве, со стороны русских князей не последовало из-за народных волнений в том же 1186 г. в Смоленске и Новгороде» (Назарова, 1995. С. 79). Исследовательница полагает, что угроза отторжения из зоны полоцкого влияния устья Даугавы была осознана всеми политическими институтами Русских земель уже на второй год проповеди Мейнарда. Причем князья из Смоленска и Новгорода собирались помочь Полоцку, но были отвлечены народными волнениями. Остается задаться вопросом, отчего же тогда общерусского вторжения в Ливонию не произошло в последующие 15 лет, когда народные волнения улеглись? Полагаем все же, что внутренние проблемы Полоцка не были столь очевидны и не осознавались даже самим полоцким князем.

46. В соответствии с сообщением рижского пробста Дитриха Нагеля (1454 г.) Альберт принадлежал к роду фон Буксхевден и был по материнской линии родственником архиепископа Бременского Гартвига II (1185—1208 гг.). См.: HCL. 12; Gnegel-Waitschies, 1958. S. 22—23. О Гартвиге см.: Glaeske, 1962. S. 194—209.

47. В Хронике Ливонии брат епископа Альберта назван Иоганнес фон Аппельдерин (Johannes de Appelderin) — ГЛ. XXVIII. 6. С.А. Аннинский считал, что это свидетельствует о том, что Альберт, которого позднейшие источники относили к фамилии фон Буксхевден (Buxhoeveden, Buxhöveden, Buxhövden, Buxhöwde), в действительности — фон Апельдерн (Аппельдерин). А путаница связана с тем, что «деревня Бексгёведэ и местечко Апелер (без сомнения, то же, что в старину Апельдерен и Апельдерло) лежат вблизи друг от друга, к югу от Бремергафена» (ГЛ. С. 575—576, прим. 377). Современные исследователи склонны считать, что Иоганнес и Альберт были детьми одной матери от разных браков. Отцом Иоганнеса был Хогеро фон Аппельдерин, нижнесаксонский министериал (HCL 204; Gnegel-Waitschies, 1958. S. 23—31; Матузова, Назарова, 2002. С. 139).

48. ИД, 1996. С. 85—88.

49. Skyum-Nielsen, 1969. S. 128; ИД, 1996. С. 83—87.

50. ГЛ. III, 5.

51. LUB, I. S. 13—15, № 12; Матузова, Назарова, 2002. С. 142—143.

52. См.: Цауне, 1992. С. 22, 28.

53. ГЛ. IV, 6.

54. ГЛ. V, 3.

55. ГЛ. VI, 6; Матузова, Назарова, 2002. С. 109—110.

56. В немецком чаще использовалось именно Schwertbrüder (братья меча), но встречались и Schwertträger (меченосцы), и Schwertritter (рыцари меча), а иногда просто — Gottesritter (рыцари Бога) или Kreuzbrüder (братья Креста).

57. См.: ГЛ. С. 467—468, прим. 29; LUB, I. S. 22—23, № 16.

58. ГЛ. VII, 7; Матузова, Назарова, 2002. С. 110. В квадратных скобках — пояснения Д.Х.

59. ГЛ. VII, 7; Матузова, Назарова, 2002. С. 110.

60. ГЛ. VII, 8.

61. Боннель считал, что причиной нападения Владимира было ограбление русского купца (Bonnell, 1862. S. 20, Commentar S. 45). С.М. Соловьев указывал на то, что для русских князей поход против диких народов, не желающих добровольно платить дань, был обыденным явлением. Однако считал, что в данном случае речь идет о военном предприятии, направленном против немцев. Одним из аргументов в пользу этой версии считается сообщение Альберта Любекского: «Король Руссии из Полоцка имел обыкновение время от времени собирать дань с этих ливов, а епископ в ней отказал ему. Оттого он часто делал жестокие нападения на ту землю и упомянутый город» (ACS, 212; ГЛ. С. 470, прим. 36). Названный епископ однозначно сопоставляется с Альбертом, а его отказ соотносится с событиями 1203 года. Так понимал этот текст Ф. Кейсслер, который, однако, не признавал хронику Альберта Любекского достоверным источником (Кейсслер, 1900. С. 9). С.А. Аннинский пытался обосновать иное прочтение указанного текста: «епископ отказался сам платить дань, что и послужило поводом к нападению Владимира» (ГЛ. С. 470, прим. 36. Разрядка С.А. Аннинского). Однако, по нашему мнению, следует вернуться к трактовке событий 1203 г., предложенной Ф. Кейсслером: речь идет о русском походе против ливов, вызванном «недоимкой» дани (Кейсслер, 1900. С. 8—11). Ни о каком противостоянии с немцами в эти годы речи не идет. Русский князь воюет и берет дань с ливов — об этом ясно говорится у Генриха Латвийского. В Икесколе, как и в Гольме, не было немецкого гарнизона. Они появятся там только в 1205 г. Претензий на господство в регионе немцы пока еще не предъявляли. Сообщение же Альберта Любекского, несомненно, носит общий характер, который подчеркивается и его размещением в хронике. Говорится о многих походах русских и их конфликтах с немцами из-за ливской дани. Так это и было позднее. К событиям 1203 г. вышецитированный текст относить не следует.

62. ГЛ. VIII, 1. Выделения и текст в квадратных скобках — Д.Х.

63. ГЛ. IX, 1—5.

64. ГЛ. IX, 4.

65. ГЛ. IX, 7.

66. ГЛ. IX, 8.

67. ГЛ. IX, 8—9.

68. ГЛ. IX, 13.

69. ГЛ. IX, 10.

70. ГЛ. X, 1; Матузова, Назарова, 2002. С. 111. В квадратных скобках дополнение Д.Х. В тексте содержится вольная цитата из Библии (Псалт., 9, 28; К Римл., 3, 14).

71. ГЛ. X, 2.

72. ГЛ. X, 4.

73. ГЛ. X, 8.

74. Псалтырь: Пс. 144, 9.

75. ГЛ. X, 8.

76. ГЛ. X, 12; Матузова, Назарова, 2002. С. 112. В квадратных скобках дополнение Д.Х.

77. Дабы придать значительность всему мероприятию, Генрих Латвийский пишет, что «король собрал войско со всех концов своего королевства, а также от соседних королей, своих друзей» (ГЛ. X, 12). Видимо, речь идет все же именно о княжеских дружинниках, созванных со всех концов Полоцкой земли, а также дружинах подвинских княжеств (Кукенойса и Герцике) (Ср.: Стародубец, 1955. С. 209). В целом силы, судя по всему, были не очень значительные, чем в некоторой мере и оправдываются посредственные результаты их действий.

78. В переводе С.А. Аннинского текст Генриха Латвийского при описании прибытия русских войск к Икесколе, а затем их возвращения после неудачной осады Гольма, упоминает корабль в единственном числе: «спустился вниз по Двине на корабле» (ГЛ. С. 102 (X, 12)). Это может свидетельствовать о том, что вся армия Владимира помещалась на одном судне — до 50 человек. Как верно отметил еще П.А. Стародубец, в этом месте перевод Аннинского следует признать неточным. У Генриха Латвийского говорится, что Владимир Dunam navigio descendit, то есть, правильнее, «по Двине спустился водным путем» (Ср.: ГЛ. С. 289 (X, 12); Стародубец, 1955. С. 209, прим. 4). И возвращался в свою землю Владимир также «водным путем (способом)» — reversus est navigio in terram suam (ГЛ. С. 290 (X, 12)). Разумеется, подобное прочтение допускает, что у полочан было несколько судов.

79. ГЛ. X, 12; Матузова, Назарова, 2002. С. 113.

80. Кейсслер, 1900. С. 15; Стародубец, 1955. С. 209.

81. См.: ГЛ. X, 13.

82. ГЛ. X, 12.

83. ГЛ. X, 13; Матузова, Назарова, 2002. С. 113.

84. ГЛ. XI, 2.

85. ГЛ. XI, 5. Л.А. Арбузов считает, что вместе с немцами против литовцев выступил и Вячко (Арбузов, 1912. С. 20). В источниках прямого указания на это нет, но сами событиях развиваются в непосредственной близости от Кукенойса (в районе Леневардена и Аскрадэ), отчего предположение о его причастности к военным действиям выглядит вполне обоснованным.

86. ГЛ. XI, 8; Матузова, Назарова, 2002. С. 114—115. В квадратных скобках дополнение Д.Х.

87. ГЛ. XI, 8. Л.А. Арбузов считал, что немецкий гарнизон, возглавляемый рыцарем Даниилом, появился в Кукенойсе уже в 1207 г., непосредственно после заключения договора между Вячко и Альбертом (Арбузов, 1912. С. 20). В изложении Генриха Латвийского наоборот описывается вторжение воинов Даниила извне, а иноземные солдаты появляются в Кукенойсе только весной 1208 года, после видимого примирения Вячко и Даниила при посредничестве епископа. Все соглашение 1207 года напоминает скорее вступление Вячко под покровительство Рижского епископа в вассальную зависимость от него за половину своей земли и замка. Господство епископа над половиной замка и земли не требовало обязательного присутствия гарнизона. Кроме того, в 1209 году все эти земли буду переданы Рудольфу из Иерихо, а не Даниилу из Леневардена, который, следовательно, и в 1207 г. не располагал никакими правами на Кукенойс или половину его.

88. ГЛ. XI, 9.

89. Подробнее см.: Кейсслер, 1900. С. 16—17; Стародубец, 1955. С. 210—212; Канале, Степерманис, 1971. С. 23; Штыхов, 1978. С. 59.

90. ГЛ. XIII, 1.

91. ГЛ. XI, 3.

92. См. подробнее: Арбузов, 1912. С. 20; ГЛ. С. 498—500, 508—509, 523—524, прим. 84, 113, 157; Канале, Степерманис, 1971. С. 22.

93. С.А. Аннинский пишет об «открытой борьбе ордена против Альберта» при магистре Волквине после 1209 г. (ГЛ. С. 510, прим. 115).

94. ГЛ. XIII, 4; Матузова, Назарова, 2002. С. 118.

95. ГЛ. XIII, 4; ГЛ. С. 511, прим. 125; Кейсслер, 1900. С. 18—20. Акт о передаче Всеволодом епископу своих земель и последующее их возвращение в качестве пожалования см.: LUB, I. S. 20—21, № 15; Bonnell, 1862. S. 24 Chronogr., 236 Commentar; Матузова, Назарова, 2002. С. 199—200. Перевод документа см.: ГЛ. С. 512, прим. 125; Матузова, Назарова, 2002. С. 200—201.

96. ГЛ. XVIII, 4.

97. ГЛ. XVIII, 9.

98. Судьба Герцике и Всеволода в 20—30-е гг. XIII в. прослеживается с трудом. Подробнее см.: Соловьев, 1993. С. 646; Кейсслер, 1900. С. 31—38; Арбузов, 1912. С. 21; Taube, 1935. S. 434—446; Матузова, Назарова, 2002. С. 215.

99. ГЛ. XVI, 2.

100. ГЛ. XIX, 10. Часто встречаются в литературе отсылы к обвинениям немцев в смерти князя. На основании имеющихся источников они беспочвенны. Следует напомнить, что к 1216 г. Владимир находился у власти в Полоцке уже более 30 лет, а вступил он на княжение уже не мальчиком: в момент смерти он находился в преклонном возрасте (за 60 лет).

101. Подробнее см.: Данилевич, 1896. С. 111; Taube, 1935. S. 400—404; ГЛ. С. 489; Пашуто, 1959. С. 370—380; Александров, Володихин, 1994. С. 19—22.

102. НПЛ, 263; Taube, 1935. S. 399—405; Александров, Володихин, 1994. С. 19—22.

103. НПЛ, 263; Taube, 1935. S. 400; Алексеев, 1966. С. 282—288; Алексеев, 1980. С. 233. Исследователи датируют эти события то 1221 г., а то и 1223 г. В.Н. Татищев вообще относил к концу 1219 г. (Татищев, 1995. С. 212). В Новгородской I летописи захват смолянами Полоцка отнесен к статье 6730 г., где отмечен сразу вслед за походом Святослава Всеволодовича с новгородцами к Кеси (Вендену), который уверенно датируется концом 1221 г. (ГЛ. XXV, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 181, прим. 1). Соответственно, поход на Полоцк, состоявшийся 17 января, пришелся уже на 1222 год (6730 сентябрьский год: 09.1221—08.1222).

104. Следует заметить, что кроме смоленских князей за ослаблением Полоцка и дальнейшей судьбой его земель внимательно следили и во Владимире-Суздале. Так, еще в 1209 г., если верить сообщению В.Н. Татищева, Всеволод Большое Гнездо вступил во второй брак с дочерью Витебского князя (Татищев, 1995. С. 182). Ничем другим, как претензиями на контроль в западнорусских землях, такой альянс объяснить невозможно. О том же свидетельствует и еще одно сообщение того же В.Н. Татищева, согласно которому, прежде чем захватить Полоцк в 1221 г., смоленский князь советовался с Ярославом Всеволодовичем, князем Переяславля-Залесского: «Князь смоленский, согласись с Ярославом переяславским, ходил на Полоцкую область...» (Татищев, 1995. С. 212). Вероятно, именно Ярославу Всеволод передал свою заботу о судьбе Полоцка, а затем и Смоленска. Позднее это проявилось в освобождении Смоленска Ярославом от литовцев в 1239 г., а затем и в браке старшего Ярославича с полоцкой княжной.

105. Алексеев, 1966. С. 252—281; Рапов, 1977. С. 54—65.

106. СГ, 24.

107. ПЛ, I, 12; ПЛ, II, 79; Татищев, 1995. С. 230; Карамзин, 1991. С. 506. Многие исследователи с доверием относятся к этим свидетельствам. См.: Пашуто, 1950. С. 220; Грушевський, 1991. С. 286, прим. 5; Dimnik, 1981. P. 85, 166; Рапов, 1977. С. 181.

108. ПСРЛ, VII, 144. Так же: ПСРЛ, I, 469. Такую трактовку событий см.: Голубовский, 1891. С. 302; Алексеев, 1980. С. 234.

109. ПСРЛ, IV, 222; VI, 300; XV, 373; НПЛ, 289.

110. Ср.: Горский, 1996. С. 52—53; Богданов, Рукавишников, 2002. С. 29.

111. НПЛ, 45, 239, 52, 250, 57, 257, 61, 263, 64, 269, 68, 275, 73, 283. Русские князья неоднократно (в 1204, 1210, 1219, 1224, 1234 и 1236 гг.) совершали ответные походы в Литву, но в основном это были погони и превентивные операции (НПЛ, 45, 246, 51, 249, 59, 261, 61, 264, 73, 283, 74, 285).

112. НПЛ, 289.

113. См.: Александров, Володихин, 1994. С. 24.

114. ИЛ, 815—816. Д.Н. Александров и Д.М. Володихин предпочитают датировать утверждение Товтивилла в Полоцке 1248 годом (Александров, Володихин, 1994. С. 24).

115. Подробнее см.: Александров, Володихин, 1994. С. 29—44.

116. См.: Александров, Володихин, 1994. С. 24—29.

117. Ср.: ИЛ, 1952. С. 96; Стародубец, 1955. С 216.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница