§ 1. Русские княжества и Прибалтика в раннее средневековье
Обособленное существование Восточной Прибалтики уже в раннее средневековье выглядело некоторой аномалией. Выгодное географическое положение на международных торговых путях, а также близость более развитых межэтнических объединений и нарождающихся государств должно было в достаточно короткие сроки привести народы этого региона к той или иной форме зависимости от соседей. Впрочем, такое заключение справедливо лишь отчасти. Многочисленные покорители прибалтийских земель неизменно сталкивались здесь как с ожесточенным сопротивлением местных жителей, так и многими другими трудностями, вынудившими растянуть историю завоевания на несколько столетий.
Вплоть до конца XII в. безальтернативными претендентами на контроль в этом регионе считались русские княжества1. Прежде всего, Полоцкое и Новгородское, к которому можно пока присоединить и Псков. Они были заинтересованы в обеспечении беспрепятственного торгового сообщения по основным прибалтийским речным магистралям Даугаве (латв. Daugava, нем. Düna, рус. Западная Двина, эст. Вэйна, Väina)2 и Неве, а также вдоль побережья Северной Эстонии, острова Эзель (нем. Ösel, эст. Сааремаа, Saaremaa) и Курляндии (нем. Kurland, латв. Kurzeme). Поддерживать свою власть в других областях было не только более сложно, но менее выгодно. Количество местного населения никогда не составляло значительного числа (до 500 тысяч в XIII в.)3, его богатство в основном заключалось в скудных земельных угодьях, многочисленном лесном звере и развитом собирательстве4. Природные условия (обилие лесов и болот) создавали дополнительные трудности как для покорения этих земель, так и для обеспечения регулярного сбора дани. Однако уже в X в. новгородцы совершали поборы с ижоры и води (финно-угорских, «чудских» племен), в землях которых вдоль реки Луги княгиня Ольга, согласно летописи под 947 г., начала ставить «погосты и дани»5. Позднее русская экспансия только развивалась. В начале следующего века (ок. 1030 г.) Ярослав Мудрый (в крещении — Георгий, Юрий) поставил крепость, названную в его честь Юрьевым (нем. Дерпт, Dorpat, эст. Тарту, Tartu), в непосредственном центре расселения чуди (эстов) в современной Восточной Эстонии6. А его сын Изяслав в 1060 г. расширил новгородское влияние на эстонское племя сосолов, вероятно, занимавших земли на юге Эстонии (область Сакала)7. К концу XI в. новгородцы фактически контролировали большую часть Северо-Восточной Прибалтики и Карелии, собирали здесь дань и строили погосты.
Следует добавить, что этнический состав жителей средневекового Новгорода вовсе не был исключительно или даже по преимуществу славянским. Уже в летописной легенде о призвании Рюрика участниками событий обозначены сразу четыре племени: словены, кривичи, меря и чудь. Причем славянских из них только два (словены и кривичи), а другие — финно-угорские. В целом они поименованы «новгородстии людие»:
«ти [варяги] насилье деяху Словеномъ, Кривичемъ и Мерямъ и Чюди. И въсташа Словене и Кривици и Меря и Чюдь на Варягы, и изгнаша я за море; и начаша владети сами собе и городы ставити»8.
Позднее этот этнический конгломерат сформировал новую и вполне обособленную в рамках Русской земли общность — новгородцев, которые как в культурном, так и в языковом отношении решительно выделялись среди жителей других областей Руси. Это сообщество уже в самый ранний период стремилось расширить сферу своего влияния в северном и северо-западном направлении. Причем ближайшие к Новгороду области впоследствии не только вошли в состав этого государства как равноправные составные части, но порой выступали в качестве важнейшей внутриполитической силы Новгородской республики9.
Южнее новгородских владений, вдоль русла Даугавы, в то же время распространяло свою власть Полоцкое княжество, установившее данническую зависимость для племен ливов (либь) (побережье Рижского залива), латгалов (летьгола) (севернее среднего течения Даугавы), селов (селонов) (южнее среднего течения Даугавы) и земгалов (семигалов) (на запад от нижнего течения Даугавы). Западнее зоны расселения земгалов Полоцк, видимо, не имел возможности регулярно взимать дань. Эти области были заселены воинственными племенами куршей (корсь, куры), вплоть до начала немецкой экспансии остававшимися фактически независимыми от соседей.
Природные условия в Курляндии даже больше, чем в Эстонии, способствовали обособленному положению местных жителей. Побережье практически не имеет удобных естественных гаваней. Речная сеть не создает условий для организации волоков и сквозного водного сообщения через внутренние области. Русла основных рек региона Венты (с притоком Абава) и Лиелупе (Курляндская Аа) разделены лесистой и труднопроходимой Курземской возвышенностью. Покорение этих областей стало одной из самых кровавых страниц истории немецкой экспансии в Прибалтике.
Полоцкое княжество в XII в.
Севернее Даугавы Видземская возвышенность отделяет ее от полноводной речки Гауя (Койва, Coiva, или Лифляндская Аа), в нижнем течении которой, как и на Даугаве, расселялись племена ливов (область Торейда, Thoreyda, совр. лат. Турайда, Turaida)10. На востоке ливы соседствовали с латгалами, занимавшими все области современной Северной Латвии.
В отличие от Курляндии, балтийское побережье Эстонии очень изрезано и представляет мореплавателям широкий выбор гаваней для укрытия, зимовки, погрузки-разгрузки и торговли. Уже в IX в. эти места активно посещали скандинавские торговцы и пираты. А начиная с XI в. и миссионеры. Однако они редко углублялись далеко от моря. Во внутренних областях Эстонии претензии на господство были монополизированы новгородцами. Основной магистралью здесь являлась река Эмайыги (нем. Эмбах, Embach), которая впадает в Чудское озеро, а в своих верховьях у оз. Выртсъярв (эст. Võrtsjärv, нем. Wirzjärv, Вирцярв) почти смыкается с притоками р. Пярну, уводящей к Балтийскому морю. Еще Генрих Латвийский уважительно называл Эмайыгу — Mater aquarum (Матерь вод)11. Крупнейшие поселения внутренней Эстонии и, соответственно, важнейшие пункты контроля колонизаторов над местным населением расположились вдоль этой водной артерии: в среднем течении Эмайыги — Юрьев (Дерпт, Тарту), чуть южнее в верховьях одного из притоков — Оденпе (Отепя, Медвежья Голова)12, на озере Выртсъярв — Вильянди (Вилиенди, Вельяд, Феллин)13, а в устье Пярну — Пернов (Старый Пярну). Реку Пярну в древности не отделяли от Эмайыги: в Хронике Ливонии она и обозначается как Эмбах (Эмайыги). Уровень воды в реках тогда был выше, и они использовались как судоходные (еще в XVI в.), пересекая всю Центральную Эстонию с востока на запад14. Новгородцы не встречали здесь иного противника, кроме местного населения, с которым часто вступали в соглашения на условии уплаты дани или иных услугах. Так, летопись сообщает, что уже вскоре после смерти могущественного князя Ярослава местные эстонские племена восстали (ок. 1061 г.), разрушили укрепления Юрьева и напали на Псков15. После этого более чем на полвека контроль в регионе русскими князьями был частично утрачен16. Только Мстислав Владимирович в начале XII в. восстановил его в полном объеме. Летопись сообщает о крупном походе новгородцев в 1116 г., когда был захвачен важнейший опорный пункт юга Эстонии Оденпе (Медвежья Голова)17. Позднее также известны случаи возмущения местного населения. В частности, в 1177 г. эстонцы опять нападали на Псков. Однако в целом поддерживать свою политическую монополию в Восточной Прибалтике (Финляндия, Карелия, побережье Финского залива, Эстония и Северная Латвия) Новгороду удавалась на протяжении всего XII в. Ситуация обострилась только в начале XIII в., что было вызвано появлениям новых «игроков», претендующих на власть в регионе. В Финляндии и на побережье Финского залива это были шведы и датчане, а в Эстонии по преимуществу немцы, то есть рыцари-крестоносцы и вассалы рижского епископа, обосновавшегося на землях, когда-то подконтрольных Полоцку. Автор Старшей Ливонской Рифмованной хроники (Далее: ЛРХ)18, воспевшей достижения рыцарей-крестоносцев в Прибалтике, писал о событиях 1209 г:
«Он [магистр ордена меченосцев] поддержал бедную страну
Своим большим благочестием.
Русские сочли это вероломством,
Ибо земли селонов, ливов и леттов [Sehlen, Lîven, Letten lant]
Были в руках русских
До того, как пришли братья [рыцари-меченосцы]
И власть у них отобрали.
Он прогнал их [русских] назад в их страну.
С тех пор они не могли его победить»19.
Невооруженному взгляду была хорошо заметна та культурная и административная пассивность, которую проявляли русские в Прибалтике. Ни Новгород, ни Полоцк не шли далее утверждения даннической зависимости. Внутренняя жизнь, административное устройство, религиозные верования и быт местных жителей оставались вне сферы новгородских интересов, а тем более контроля. Даже постоянных военных баз или крупных укрепленных пунктов новгородцы здесь не имели вплоть до начала немецкой экспансии. Архаичный патронаж, осуществляемый русскими княжествами в Прибалтике, не производил впечатления прочного владения, то есть европейцу могло показаться, что племена управляются в этих землях сами, а новгородцы и полочане просто иногда совершает на них набеги, собирают дань и иных претензий не имеют. В общих чертах так и было. Однако на своем праве сбора дани, например, в Финляндии новгородцы уже в XII в. настаивали и демонстрировали это шведам. Так, И.П. Шаскольский считает, что известный поход карел в Уппланд в 1187 г., в ходе которого была сожжена шведская столица Сигтуна, был если не спровоцирован, то поддержан новгородцами20. Последние неизменно подчеркивали свой статус властителей Восточной Прибалтики. В Скандинавских странах это, разумеется, учитывали.
Иначе обстояла ситуация в прибалтийских владениях Полоцка. Длительное время у русских здесь не существовало конкурентов даже на побережье. Рижский залив не имеет такого количества естественных гаваней, как Финский. Кроме того, он находился в стороне от главной морской магистрали, связывающей устье Невы с Европой и Скандинавией. Плавание по нему было сопряжено с угрозой грабежа, которым издавна промышляли племена куршей и жители острова Сааремаа. Большая часть пути, связывающего Балтику с Днепром (по Даугаве), проходила вблизи побережья, населенного племенами, находящимися на более низкой стадии развития как культурного, так и социального. Вероятно, этот маршрут считался менее безопасным и выгодным, чем проходящий через Волхов и озеро Ильмень. Интенсивность движения по нему, очевидно, была ниже. С другой стороны, более близкие межэтнические и межкультурные контакты именно в этом регионе привели к ускорению разложения родоплеменного строя у народностей, населявших берега Даугавы. Именно здесь возникли первые раннегосударственные образования племен балтийской группы.
Городище Асоте в Латвии. Реконструкция
Полоцк был заинтересован в обеспечении безопасности плавания по Даугаве, а также в упрощении системы взимания дани с местных народностей (ливы, латгалы, селы, земгалы), которые во второй половине XII в. все находились в зависимости от него21. Естественно, что территориальные объединения местных племен неизменно поддерживались полоцкими князьями, оказывавшими всяческое содействие прибалтийской социальной верхушке. В данном случае культурные и политические контакты шли рука об руку. Неизбежно поэтому было то, что первые местные раннегосударственные образования оказались в вассальной зависимости от Полоцка и в зоне распространения русской, то есть восточнохристианской, культуры. Известны два таких центра, которые располагались в укрепленных поселениях Кукенойс (Kukenoys, латыш. Кокнесе, Koknesē, нем. Кокенгузен, Kokenhusen) и Герцике (Gercike, латыш. Ерсика, Jersika). Зафиксированные как по письменным источникам, так и по археологическому материалу, эти княжества различались и по этническому составу жителей, и по социально-экономическому развитию.
Крупнейшим было Герцике, столица которого располагалась в среднем течении Даугавы в 180 км ниже Полоцка22. Замок занимал на правом берегу реки овальной формы площадку (70×100 м), возвышающуюся на 14 м от уровня воды. Севернее него находился обширный посад. Раскопки показали, что городище было основано примерно в X в. латгальскими племенами, составлявшими и позднее его преимущественное население23. Герцике распространял свою власть почти на все латгальские земли (Аутине, Ерсика, Цесвайне и др.), кроме самых северных Талавы (Taiava) и Адзеле (Atzele), представлявших собой иные территориальные объединения, зависимые от Новгорода (и Пскова)24.
Этническая принадлежность княжеской династии Герцике остается предметом споров. Вполне возможно, что она имела родственные связи с полоцкими князьями, хотя о ее русских корнях уверенно говорить невозможно. Единственный известный местный князь носил славянское имя Всеволод (Vissewalde). По сообщению Генриха Латвийского (под 1209 г.) можно понять, что в замке Герцике находилась православная церковь25. Он же свидетельствует, что как князь, так и его ближайшее окружение (дружинники) были исключительно православными26. Многочисленные находки свидетельствую о давнем, начиная со второй половины XI в., знакомстве местного населения с греческим христианством27. Однако очевидно, что к началу XIII в. глубоких корней в Латвии оно не пустило и оставляло большое поле для миссионерской деятельности28.
Реконструкция традиционного эстонского мысового городища
В целом, следует говорить, что, при наличии очень широкого и интенсивного русского культурного влияния в Герцике, мы не располагаем археологическими данными, указывающими на присутствие в городе постоянного славянского населения. Иначе обстояло дело в Кукенойсе, где совершенно ясно прослеживается массовое присутствие русских жителей. Археологами вскрыта даже жилая постройка с завалинкой у внешней стороны стены — характерная для Руси особенность, но нигде более не встреченная на территории Латвии. Обнаружены также остатки каменной постройки XII в., «гипотетически отождествляемой с православным сакральным строением», и рядом фрагмент колокола29.
Кукенойс располагался также на правом берегу Даугавы, но значительно ниже по течению, примерно в 100 км от устья. Городище занимало мыс при впадении небольшой речки Персе (ранее — Кокна)30. Его положение обуславливалось наличием удобной переправы через Даугаву, обеспечивающей сухопутное сообщение между областями расселения латгалов и селов. Три этнические группы (латгалы, селы, русские) и образовали основную составляющею населения Кукенойса. Археологические раскопки А.Я. Стубавса в 1961—1966 гг. обнаружили, что уже в X в. здесь существовало укрепленное поселение с плотной внутренней застройкой31. О значительном росте поселения в исторический период говорить не приходится. Княжение в Кукенойсе всегда оставалось небольшим, включающим лишь ближайшую округу32. В политическом отношении оно, вероятно, примыкало к Герцике и составляло особый замковый округ. Речь идет о поселении, преимущественной функцией которого было обеспечения безопасности торговых путей, пересекающихся в этом месте. Не удивительно поэтому, что в числе жителей присутствовали и русские, представленные здесь, в отличие от Герцике, в основном княжескими дружинниками. Об этом свидетельствуют не только археологические материалы, но записи очевидцев, таких как Генрих Латвийский, называвший Кукенойс (Kukenoys) «русским замком» (castro Ruthenico), а Герцике (Gercike) преимущественно «городом» (civitatem)33.
Единственный известный по письменным источникам князь (rex) Кукенойса носил славянское имя Вячко (Vetseke, Вячеслав) и правил здесь в начале XIII в.34 Впервые его упоминает Генрих Латвийский под 1205 г.35 Существуют предположения, основанные на уникальных сведениях В.Н. Татищева, согласно которым Вячко возводит свою родословную к полоцким Рюриковичам36. Однако ход событий демонстрирует нам его только в качестве военачальника и вассала князя Владимира Полоцкого, после смерти которого мы обнаруживаем Вячко на службе в других землях. В 1208 г. Кукенойс был захвачен немцами, и Вячко вынужден был уступить часть замка вражескому гарнизону. Но в том же году, не выдержав притеснений, вырезал всех немцев, сжег город и с остатками дружины отступил на Русь. Возможно, он участвовал в приготовлении большого наступления на немецкие владения в Прибалтике, которое планировал в 1216 г. князь Владимир Полоцкий. Однако в том же году полоцкий князь внезапно умер, и поход не состоялся. Позднее Вячко возглавил оборону Юрьева (Тарту) и был убит немецкими рыцарями при его штурме в 1224 г. Можно сделать предположение, что после 1216 г. Вячко уже не считал себя подданным Полоцка, но выступал в качестве самостоятельного военачальника, причем развивал свою деятельность в новгородской зоне Прибалтики (в Эстонии).
Нет никакого сомнения, что Полоцк принимал активное участие в создании и усилении первых прибалтийских территориальных объединений. Скорее всего, укрепления на месте старых латгальских поселков Герцике и Кукенойс возникли в середине XII в. также при содействии русских властей37. Однако само полоцкое княжество переживало во второй половине XII — начале XIII в. кризис, вызванный как внутрикняжескими усобицами, так и внешним давлением усиливающейся Литвы. Полоцкие князья не располагали значительными материальными средствами для расширения своей власти в регионе. Их интересы ограничивались регулярным сбором дани и предоставлением военной помощи в случае необходимости. Русские властители часто демонстрировали плохое знание международной ситуации, допускали крупные внешнеполитические ошибки и проявляли дипломатическую близорукость. Объяснения тому были, но их объем остается явно недостаточным для оправдания многочисленных примеров пассивности полоцких князей, приведших в короткие сроки в начале XIII в. к утрате своей зоны влияния в Прибалтике, а затем и к потере большей части своих исконных земель.
Примечания
1. Многочисленные свидетельства контактов местного населения со своими славянскими соседями в конце I — начале II тыс. по Р.Х. см.: ИЛ, 1952. С. 61—62.
2. Л.А. Арбузов этимологию названия реки производил от корня zwei или duo (два), то есть «разделяющая река» (Арбузов, 1912. С. 2). Эстонское «вяйн» тоже означает разделительную водную полосу — «пролив». На эстонском Вейна-йыги буквально «пролив-река» (Агеева, 1985. С. 84). См. также: ГЛ. С. 492, прим. 58. Сейчас считается, что название Daugava происходит от двух древнебалтских слов: daug — «много, обильно» и ava — «вода».
3. Арбузов, 1912. С. 2. Ю. Какк и Э. Тарвел определяют численность прибалтийских племен на начало XIII в. следующим образом: литва — около 170—190 тыс. чел.; латгалы, курши, земгалы, селы — около 140—160 тыс. чел.; ливы — около 15—28 тыс. чел.; эстонцы — 110—120 тыс. чел. (Kahk, Tarvel, 1997. P. 12—13).
4. Определяющим в хозяйстве прибалтийских племен было земледелие. См.: Моора, 1964. С. 5—6; Моора, Лиги, 1969. С. 6—22; Вахтре, Лаур, 1990. С. 13—15; Лаар, Валк, Вахтре, 1992. С. 14; Kahk, Tarvel, 1997. P. 12; HE, 2002. P. 28—29. Еще Х.А. Моора подчеркивал узкоаграрный характер экономики Прибалтики, контрастирующий с формой хозяйствования русских, у которых большое значение имела рыбная ловля, огородничество и ремесло (Моора, 1964. С. 6).
5. ЛЛ, 60.
6. См.: Tvauri, 2001. S. 340—348. Русские летописи (начиная с XI в.) знали город Юрьев, который располагался на холме (современный Домберг), напоминающем очертаниями (если смотреть с северной стороны) бизона или тура (эст. tarvas/tarbas). Возможно, от этого и происходит название города, впервые использованное Генрихом Латвийским в «Ливонской хронике» (конец 20-х гг. XIII в.) в форме castrum Tharbaten. Эстонцы со временем сократили «Тарбату» до «Тарту», но на этимологию продолжает указывать герб города, на котором доминирует бычья голова. См.: Tvuri, 2001. S. 355; Салупере, 2005. С. 9. С 1224 по 1893 г. официальным названием города было немецкое Дерпт, затем вплоть до 1917 г. вернулось Юрьев, а уже потом Тарту. Некоторые исследователи считают, что городское право на основе Магдебургского Тарту получил уже в 1248 г. (Труммал, 1998. С. 291).
7. НПЛ, 183. Сакала (Sakale, Sakela, Sak(k)ele; нем. Sakkele, Sakkelland) — область в Южной Эстонии. Также существуют и другие версии отождествления сосолов. Их сопоставляют с жителями острова Сааремаа, с племенами Северо-Западной Эстонии и с населением в районе Чудского озера. См.: Лиги, 1968. С. 15, прим. 2; Тыниссон, 1997. С. 20; Назарова, 2001. С. 284—288; Tvauri, 2001. S. 351—352.
8. НПЛ, 106.
9. Ср.: Кирпичников, 1988. С. 45—46; Лаар, Валк, Вахтре, 1992. С. 18.
10. См.: Мугуревич, Тыниссон, Зариня, 1990. С. 132—133.
11. ГЛ. XV, 7. Название реки по-эстонски Emajõgi (Emajoga: мать-ручей), а по латвийски — Mathra uppe. У Генриха использован свободный перевод местного Emavesi, т. е. вода-мать (Mutterwasser). См.: ГЛ. С. 527, прим. 173. В русских летописях название реки звучало как Омовжа, Амовыжа, Омовыжа (ЛЛ, 513; НПЛ, 73, 283).
12. Оденпе, Оденпэ, Одемпе (Odenpe, Odenpä, Odempe), эст. Отепя (Otepä, Ottepä), рус. Медвежья Голова (калька с эстонского Ottepä, где otta — медведь, а pä — голова) — важнейшее укрепленное поселение эстонской области Уганди. Позднее — орденский замок. См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 161, прим. 3.
13. Вилиенде (Viliende), эст. Вильянди (Viljandi), рус. Вельяд — важнейшее укрепленное поселение эстонской области Сакала, существовавшее уже во второй половине I тыс., а к XII в. превратившееся в протогородской центр. На его месте в 1223 г. немцы начали строить замок, получивший название Феллин (Velin, Velyn; эст. Willandi lin, Wiljandi lin, Willändi lin), ставший центром иноземного господства в Южной и Центральной Эстонии. См.: ИЭ, 1961. С. 92; Йоост, 1975. С. 3—5, 76—80; Матузова, Назарова, 2002. С. 176, прим. 12.
14. См.: Загоскин, 1910. С. 121.
15. С1, 183—184; Bonnell, 1862. Chronogr. S. 5, Commentar. S. 305.
16. Вахтре, Лаур, 1990. С. 20; Лаар, Валк, Вахтре, 1992. С. 18.
17. НПЛ, 20, 204.
18. Ливонская Рифмованная хроника (ЛРХ) была написана в начале 90-х гг. XIII в. на средневерхненемецком языке в стихотворной форме. Автор прибыл в Прибалтику около 1278/1279 г. и был орденским служащим (герольдом или слугой). По насыщенности материалом ЛРХ является одним из важнейших источников по истории освоения крестоносцами Прибалтики. Наиболее достоверны ее сведения, относящиеся к событиям 70—80-х гг. XIII в. О более раннем времени собраны полулегендарные припоминания, укладывающиеся в жанр рыцарской песни, воспевавшей доблесть и мужество братьев-рыцарей. Подробнее см.: Зутис, 1949. С. 18—22; Бегунов, Клейпенберг, Шаскольский, 1966. С. 197—201; Матузова, Назарова, 2002. С. 35—42. Лучшим изданием ЛРХ до сих пор считается публикация 1876 года немецкого филолога Лео Мейера (1830—1910), работавшего в Геттингене и Дерпте: LR.
19. LR, v. 642—650; Матузова, Назарова, 2002. С. 193. В квадратных скобках курсивом пояснения. — Д.Х.
20. Шаскольский, 1978. С. 72—105.
21. См.: Сапунов, 1898а. С. 80—89; Arbusov, 1933. S. 42—46; ГЛ. С. 456; Казакова, 1971. С. 82—92; Назарова, 1995. С. 73.
22. Насонов, 2002. С. 138. Существует две наиболее основательные версии происхождения название Герцике. Первая предполагает, что речь идет о скандинавской транскрипции русского слова «Городище». Ср. сканд. Gardr, как город, и gerskr, как эпитет «гостя», «грека» (Кейсслер, 1900. С. 4, прим. 7; ГЛ. С. 476). Кроме того, словом Gerceke в отчете 26 марта 1292 г. о деятельности ганзейского посольства в Новгороде в 1291 г. (HUB, I. SS. 377—378, № 1093) обозначено то место, где жили иноземные послы и куда новгородцы ездили для переговоров (curia regia). Л.К. Гётц и С.А. Аннинский считали, что речь идет о Рюриковом Городище (Goetz, 1916. S. 56; ГЛ. С. 477). Однако даже если так обозначался какой-нибудь двор, например, Готский, то искомая этимология остается в рамках предложенной гипотезы. Другая версия предполагает, что в основе слова лежит русское личное имя. Например, Ярчик (уменьшительная форма от «Яр»), Берсик (Бережки, Берестье), Герчицы и Ярчицы (деревни в Смоленской обл.). Древность корня «яр» позволяет чередовать его с «ger», что характерно для имени Ярослав — у того же Генриха он обозначен как Gerceslaus (ГЛ. XXII, 4). Подробнее о версиях см.: ГЛ. С. 476—478.
23. Balodis, 1940. С. 39—69; Мугуревич, 1965. С. 68, 71; Штыхов, 1978. С. 61—62; Назарова, 1987. С. 205.
24. В немецких источниках Талава (латв. Tālava) отмечалась как Толова (нем. Tolowa, Tholowa). Название происходит от латв. «tâls» — дальний. Это наиболее отдаленная к северу область расселения латгальских племен. Адзеле (латв. Adzele; нем. Adsel; рус. Очела) — латгальская область восточнее Талавы, на границе с Псковской землей. См.: Канале, Степерманис, 1971. С. 17; Auns, 1982. С. 56; Кейсслер, 1900. С. 39—55.
25. ГЛ. XIII, 4. Археологи обнаружили в Герцике остатки двух построек, которые возможно отождествить с церковными (Археология, 1987. С. 357—358)
26. ГЛ, XI, 8; XIII, 4; XVIII, 4.
27. Назарова, 1987. С. 201, 203.
28. Zeids, 1951. 50 lpp.; Шноре, 1961. С. 129; Мугуревич, 1965. С. 70; Назарова, 1987. С. 202. См. возражения: Сапунов, 1898а. С. 100—109.
29. Об археологических раскопках в Кукенойсе см.: Стубавс, 1962. С. 52; Стубавс, 1964. С. 62—63; Мугуревич, 1965. С. 30—34; Стубавс, 1966. С. 28—29; Стубавс, 1967. С. 115; Штыхов, 1978. С. 59—61. О находках предметов православного культа на территории Латвии см.: Назарова, 1987. С. 202—203.
30. Насонов, 2002. С. 138. Традиционным считается перевод «Кокнесе» (Koknesē) как «Кокны-нос», т. е. мыс Кокны (Пашуто, 1951. С. 38; ГЛ. С. 487, прим. 48 (С.А. Аннинский); Казакова, Шаскольский, 1945. С. 12). Однако прямых доказательств того, что ранее река Персе именовалась Кокна, нет. Это заставляло некоторых исследователей искать другие объяснения названия. Так, Кейсслер считал, что название города «латышского происхождения и обозначает лесистую местность» (Кейсслер, 1900. С. 4, прим. 6). А П.А. Стародубец предпочитал производить «Кокнесе» от латышского же слова «Кокнезис» — «несущий деревья» (Стародубец, 1955. С. 200).
31. Стубавс, 1966. С. 28—29; Штыхов, 1978. С. 59—60.
32. См. о территории подчиненной Кукенойсу: Стародубец, 1955. С. 203.
33. ГЛ, X, 3; XI, 8; XIII, 4; XVIII, 4. См. также: Назарова, 1987. С. 205. П.А. Стародубец отмечал, что Кукенойс в источниках всегда обозначается как castrum (замок), и никогда civitas (город), что характерно для обозначения Герцике (Стародубец, 1955. С. 201).
34. О нем см.: Taube, 1935. S. 418—433; Taube, 1938. S. 33—34; ГЛ. С. 489—490.
35. ГЛ. IX, 10.
36. Татищев, 1995. С. 201, 203, 213; Лыжин, 1858; Сапунов, 1898. С. 8—10; Стародубец, 1955. С. 205.
37. Е. Боннель считал Кукенойс основанным в X в. (Bonnell, 1862. Chron. 2, Com. 16), а Ф.В. Баллодис относил его уже к VIII—IX вв., когда оно уже, по его мнению, перешло под контроль русских (Баллодис, 1910. С. 47). В настоящее время считается, что собственно раннегосударственные образования Кукенойс и Герцике возникли примерно в середине XII в. См.: Данилевич, 1896. С. 125—126; Стародубец, 1955. С. 201; ИЭ, 1961. С. 22.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |