Γαλίτζης ἡγεμών — военный союзник и родственник императора
В своих сочинениях греческие авторы XIII—XIV вв., сообщающие о военных подвигах галицко-волынского князя Романа Мстиславича в борьбе с кочевниками, последовательно именуют его «игемоном Галиции» (Γαλίτζης ἡγεμών), как бы выделяя тем самым Романа среди прочих русских князей-«архонтов» того времени (ἀρχικω̑ς).1
Это терминологическое отличие усиливается в рассказе Никиты Хониата о «распре» Романа с киевским князем Рюриком Ростиславичем, в отношении которого историк употребляет сравнительно редкое определение «диепон Киева» (διέπων τὸ Κίαβα Ῥούρικας).2 Термин «диепон», по-видимому, может означать правителя более низкого ранга или вообще лишенного власти своими соперниками. «Иконийским депоном» (Ἰκόνιον διέπων = Ἰκονίον κρατω̑ν) Никита Хониат обозначает, например, свергнутого иконийского султана Кай-Хосрова I, искавшего убежища при дворе Алексея III.3
Противопоставление Романа Рюрику в рассказе Хониата впервые было отмечено М.Д. Приселковым, увидевшим в нем тонкое понимание византийским автором новых политических реалий Южной Руси, сложившихся в начале XIII в. и засвидетельствованных русскими летописями:
Обращаю внимание, что Роман называется Н[икитой] Хониатом галицким князем («igemon»), а Рюрик — только правителем Киева («diepon»), что соответствует нашим летописным данным: «Русь» была в обладании галицкого князя, а в Киеве правил Рюрик.4
Наблюдения М.Д. Приселкова были поддержаны В.Т. Пашуто, сопоставившим известие Хониата с данными некоторых русских источников — галицких и новгородских, в которых Роман именуется «великим князем», чему соответствует его более высокий (по сравнению с Рюриком) правительственный статус, фиксируемый Хониатом.5 Превосходство в титулатуре Романа Мстиславича над Рюриком Ростиславичем, отмечающееся у Хониата, привлекает внимание и новейших исследователей, оценивающих его как аргумент в пользу союзнических и даже родственных отношений Романа с династией Ангелов.6
И действительно, у византийского термина «игемон», обозначавшего прежде всего правителя и военного предводителя,7 по-видимому, мог быть и еще один смысловой оттенок: в некоторых случаях этот термин мог указывать также на военного союзника и родственника императора.
Ил. 51. Золотая монета с изображением византийского императора Михаила VII Дуки. Константинополь. Вторая половина XI в. Музей истории искусства (Сен-Дени, Франция)
Именно такой случай имел место в истории русско-византийских отношений за сто с небольшим лет до описываемых событий, на который в свое время обратил внимание В.Г. Васильевский. К 1073—1074 гг. ученый относит два императорских послания, составленных Михаилом Пселлом от имени Михаила VII Дуки (1071—1078) и адресованных русскому князю Всеволоду Ярославичу.8 В письмах император сватает одну из дочерей Всеволода, по-видимому, Анну (Янку), за своего брата Константина Дуку Старшего. Брак, однако, не состоялся: Михаил и его брат были лишены власти, а русская княжна Анна добровольно приняла монашеский постриг после насильственного пострижения ее нареченного супруга.9
Называя своего будущего родственника «игемоном», император подробно объясняет русскому князю, какую высокую честь он оказывает ему своим предложением и как велико отныне будет его отличие среди прочих князей Руси.
Тебе, конечно, небезызвестно, что такое есть императорская власть у наших римлян, и что даже те, которые вступают в дальнее родство с нами, почитают такой союз величайшим благополучием...
...твоя власть сделается отсюда более почтенною, и все будут удивляться и завидовать тебе, получившему такое отличие.
Ныне брачный союз будет тебе в похвальбу и гордость, ныне твоя дочь удостоится царской крови, получив законное достоинство и звание.10
Эту честь родства с византийским императором и связанные с ней политические преимущества и выгоды для своего собственного престижа, очевидно, вполне осознавали и русские князья. Последние исходили из того, что император занимает главенствующее положение в христианском мире. Этот верховный статус императора должен был признать князь Владимир вместе с принятием христианства. Примат вселенской власти василевса был закреплен в своде византийского канонического права, использовавшемся в качестве официального законодательства Русской церковью. Столь же ясно и недвусмысленно он был заявлен в получившем широкое распространение в Восточной Европе славянском переводе дидактического трактата диакона Агапита, составленного в VI в. для императора Юстиниана I и известного на Руси уже в XI в.11
Ярким внешним выражением статуса византийского императора как верховного правителя всего христианского мира было обязательное упоминание имени василевса во время литургии: в диптихах — поминальных перечнях — там, где священник возносит молитву, прославляя правителя и весь христианский мир, первым звучало имя императора.12 Такое положение сохранялось в Русской церкви вплоть до конца XIV в.13 Представление о византийском императоре как о верховном властителе православных народов, в том числе и русского, было распространено среди нехристианских правителей соседних с Византией государств, прежде всего мусульманских.14
Русские князья, начиная с Владимира Святославича, стремились всячески укрепить свою связь с императором, получая от него придворные титулы и устраивая свой собственный двор по византийскому образцу, подражая художественным вкусам столицы империи.15 В Киевской Руси князья нередко изображались в виде византийских аристократов или деспотов, иногда даже с регалиями самих императоров.16 В сценах венчания на царство греческого царя на двух миниатюрах Лицевого свода некоторые придворные изображены в русских княжеских шапках (Второй Остермановский том. Рисунки на с. 592, 593); подобное изображение можно видеть на одной из миниатюр Радзивилловской летописи, где в таких же шапках — русские вассалы византийского императора.17
Вспомним, как гордился своим родством с византийским императорским домом Владимир Мономах, принявший вопреки традициям свое прозвище не от отца, а от матери. Превосходство Мономаха над другими князьями, обусловленное его родством с императором, внушал князю киевский митрополит Никифор I, объясняя, что сам Бог отдал предпочтение Мономаху, «изъ утробы освяти и помазавъ, от царское и княжеское крови смесивъ», и что Мономах «есть истинным икоунникъ царское и княжьское икоуны».18
Родство с императорами налагало на русских князей известные обязанности. Михаил VII в послании к Всеволоду Ярославичу прямо указывает на них:
Итак, отныне тебе, как удостоенному родства с моим державством, следует <...> быть стражем наших границ, щадить область, нам подвластную, быть союзником и быть заодно противником во всем и против всех, с благорасположением относиться к тем, кто к нам благорасположен, отвергать и ненавидеть тех, кто к нам враждебен.19
Причем все эти условия польщенный родственным союзом с царским домом князь должен был исполнить немедленно, не дожидаясь, когда будет заключен предложенный его дочери брак:
...мы должны наши взаимные дела считать своими собственными и не ожидать времени брачного соединения наших родов, но уже самое возвещение единения и согласия считать за полнейшее слияние и стараться дать друг другу как бы залоги дружбы и единомыслия.20
Русские летописи молчат о сватовстве императора к дочери Всеволода Ярославича. О контактах Михаила VII со Святославом и Всеволодом есть сведения только в «Истории Российской» В.Н. Татищева, где раскрываются также причины, побудившие императора искать союза с русскими князьями. Согласно Татищеву, «греческий царь» был «от болгар побежден, и корсуняне ему отреклися», что и заставило Михаила просить Святослава и Всеволода «о помощи на болгар и корсунян». Русские князья с готовностью откликнулись на просьбу василевса: «Святослав же, согласяся со Всеволодом, хотел на болгары сам идти с сыны, а Владимира сыновца и с ним сына Глеба послал на корсунян».21
Сведения Татищева находят неожиданное подтверждение в другом источнике. Э. Муральт, ссылаясь на Г.Л. Одерико, приводит сведения о произошедшем незадолго до свержения Михаила VII Дуки восстании корсунян против законной власти своего государя — византийского императора. Под 1074 г. Муральт пишет, что обитатели Херсонеса, «не смогши получить от императора определенные торговые привилегии, восстали против его власти. Он вызвал против них Всеволода, великого князя России, который туда отправил своих сыновей Владимира и Глеба».22
Приводя эти сведения, Э. Муральт, долгие годы служивший хранителем рукописей Императорской Публичной библиотеки в Петербурге, пользовался доступными ему неизданными сочинениями и бумагами Одерико.23 Генуэзский ученый антиквар и медальер Гаспар Луис Одерико (1725—1803) был приглашен в Россию Г.А. Потемкиным собирать материалы по истории генуэзских колоний в Крыму и собрал значительное количество уникальных сведений, часть из которых имеет отношение к истории Древней Руси. По завершении работы в России он преподнес Екатерине II свой труд в рукописи, которая так и не была опубликована.24
Поход Глеба и Владимира, о котором сообщают Татищев и Одерико, отразился в новгородской былине «Князь Глеб Володьевич», впервые записанной в конце XIX в. В былине, вызывающей неизменный интерес исследователей, имена обоих князей, участников похода, слились в эпическом имени главного героя, во главе новгородского войска совершившего успешный поход на Корсунь.25
Находят подтверждение сведения Одерико о причине неповиновения корсунян власти императора. Исследователь средневекового Херсонеса А.Л. Якобсон подтверждает высокие налоги и пошлины, действовавшие в середине — второй половине XI в. в этой провинции империи, соглашаясь с выводами В.Г. Васильевского относительно датировки и адресата посланий Михаила VII.26
Полное подтверждение находят и сведения Татищева о поражении императора Михаила от болгар. В 1072 г. в Болгарии произошло мощное восстание против византийского правления под предводительством Георгия Войтеха. Восставшие призвали на болгарский престол сына сербского жупана Михайла I Константина Бодина. Будучи правнуком болгарского царя Самуила, Константин провозгласил себя новым царем Болгарии Петром III, после чего нанес несколько поражений армии византийского императора.27
Подавление этого восстания и пленение Бодина не привело к установлению прочного мира в Болгарии. В середине 1070-х гг. вспыхнуло новое восстание, охватившее придунайские города на северо-востоке Болгарии, жители которых обратились за помощью к печенегам; в итоге вместе с ними совершили поход на Константинополь, осадив на некоторое время столицу империи.28
Нетрудно заметить, что политическая ситуация, характерная для русско-византийских отношений первой половины 70-х гг. XI столетия почти в точности повторилась на рубеже XII—XIII вв. Остро нуждаясь в военной помощи против восставших болгар и вставших на их сторону придунайских половцев, император Алексей III, как некогда его предшественник Михаил VII, готов был купить ее ценой брака своей близкой родственницы с наиболее сильным из русских князей того времени — «игемоном Галиции» Романом Мстиславичем.
Роман, как некогда Всеволод Ярославич, с готовностью откликнулся на это предложение, однако, в отличие от своего предка, чья дочь так и не удостоилась обещанного ей брака, не торопился посылать войска на помощь императору. Будучи прямым потомком (в пятом поколении) Всеволода, Роман мог знать о постигшем того разочаровании и потому потребовал, чтобы его собственный брак с византийской царевной был заключен прежде, чем он предоставит военную помощь василевсу и станет «стражем границ» империи.
Примечания
1. Подобное терминологическое противопоставление особенно заметно в рассказе о Романе Никиты Хониата, отличающемся наибольшими подробностями. См.: Nicetae Choniatae Historia / Rec. I. A. van Dieten. Berolini; Novi Eboraci, 1975. P. 522—523.
2. Ibid. P. 523.
3. Ibid. P. 400, 401, 413, 493, 520, 638, 639.
4. Приселков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. СПб., 1996. С. 40.
5. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С. 193.
6. Grala H. Drugie małżeństwo Romana Mścisławicza // SO. Warszawa, 1982. R. XXXI. № 3—4. S. 126; Dąbrowski D. Rodowód Romanowiczów książąt halicko-wołyńskich. Poznań; Wrocław, 2002. S. 38—39; Войтович Л.В. Княжа доба: портрети еліти. Біла Церква, 2006. С. 486.
7. См.: Sophocles E.A. Greek Lexicon of the Roman and Byzantine periods: from B. С. 146 to A.D. 1100. New York, 2004. P. 379; Dēmētrakos D. Mega lexikon tēs Hellēnikes glōssēs. T. 4. Athen, 1953. P. 3229.
8. См.: Васильевский В.Г. Русско-византийские отрывки. I. Два письма византийского императора Михаила VII Дуки к Всеволоду Ярославичу // Васильевский В.Г. Труды. Т. II, вып. 1. СПб., 1909.
9. Там же. С. 36.
10. Цит. по: Там же. С. 9—10.
11. Оболенский Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 1998. С. 239. О теории супрематии византийского императора и его верховного суверенитета над всеми христианскими государствами, а также месте Древней Руси в византийской «иерархии государств» см.: Ostrogorsky G. 1) The Byzantine emperor and the hierarchical world order // The Slavonic and East European Review. T. 35. London, 1956; 2) Русь и византийская иерархия государств // XIII Международный конгресс исторических наук. М., 1970; Медведев И.П. Империя и суверенитет в средние века (на примере истории Византии и некоторых сопредельных государств) // Проблемы истории международных отношений: Сб. ст. памяти акад. Е.В. Тарле. Л., 1972; Литаврин Г.Г. Идея верховной государственной власти в Древней Руси домонгольского периода // Литаврин Г.Г. Византия и славяне. СПб., 1999.
12. См.: Hanssens I.M. Institutions Liturgicae de Ritibus Orientalibus. Vol. III. Rome, 1932. P. 1340—1341, 1343—1355.
13. См.: Мейендорф И. Византия и Московская Русь. Очерк по истории церковных и культурных связей в XIV веке. Париж, 1990. С. 18—19.
14. См.: Regel W. Analecta Byzantino-Russica. SPb.; Leipzig, 1891. P. 57—58. Ср.: Дьяконов М.А. Власть московских государей. Очерки из истории политических идей древней Руси. СПб., 1889. С. 13—29.
15. Мейендорф И. Византия и Московская Русь. С. 19—23.
16. См.: Кондаков Н.П. 1) Русские клады. Т. I. СПб., 1896. С. 61 и сл.; 2) Изображение русской княжеской семьи в миниатюрах XI века. СПб., 1906; Grabar A. Les fresques des escaliers à Sainte-Sophie de Kiev et l'iconographie impériale byzantine // SK. T. VII. Praha, 1935.
17. Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 2004. С. 166.
18. См.: Понырко Н.В. Эпистолярное наследие Древней Руси XI—XIII вв.: исследования, тексты, комментарии. СПб., 1992. С. 66—71.
19. Цит. по: Васильевский В.Г. Русско-византийские отрывки. I. С. 10.
20. Цит. по: Там же. С. 13.
21. Татищев В.Н. Собр. соч.: В 8 т. Т. II—III. М., 1995. С. 91—92.
22. Murait E., de. Essai de Chronographie byzantine pour servir à l'examen des annales du Bas-Empire et particulièrement des chronographes slavons. T. I. SPb., 1855. P. 28.
23. Васильевский В.Г. Русско-византийские отрывки. I. С. 29—30, примеч. 1.
24. Кулаковский Ю.А. Прошлое Тавриды. Киев, 1906. Приложение.
25. Марков А.В. Из истории русского былевого эпоса. III. К былине о Глебе Володьевиче // ЭО. 1904. № 3; Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963. С. 99—100; Азбелев С.Н. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. СПб., 2007. С. 100—109.
26. Якобсон А.Л. Средневековый Херсонес (XII—XV вв.). М.; Л., 1950 (МИА СССР. № 17). С. 21—22.
27. Дворник Ф. Славяне в европейской истории и цивилизации. М., 2001. С. 126; Каждан А.П., Литаврин Г.Г. Очерки истории Византии и южных славян. СПб., 1998. С. 195; Оболенский Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 1998. С. 235.
28. Литаврин Г.Г. Болгария и Византия в XI—XII вв. М., 1960. С. 411—414.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |