Атрибуты и символы царской власти галицко-волынских князей: византийские заимствования и параллели
Трудно с полной уверенностью сказать, был ли наряд Даниила Романовича, в котором он предстал перед немецкими послами на приеме у венгерского короля, действительно сшит из «истинного» или «чистого» пурпура, оловира, в буквальном значении этого выражения. Но в любом случае ясно, что именно такое впечатление этот наряд производил на очевидцев — участников королевского приема. Подтверждением сказанному служит реакция немецких послов, представлявших, надо полагать, императора Священной империи Фридриха II (1220—1250), «царя», как говорит о нем летописец: «Немцем же зрящимъ (облачение Даниила. — А.М.), много дивящимся».1 В императорском одеянии галицко-волынского князя немецкие послы, очевидно, усмотрели посягательство на прерогативы их собственного государя.
Как бы то ни было, вид у Даниила Романовича, детально переданный летописцем, действительно был царский. В своем великолепном наряде он походил если не на византийского императора, то, по меньшей мере, на какого-нибудь персидского царя Дария или Чафия, чьи образы были известны на Руси по произведениям переводной литературы.2
Особенно близкое сходство чувствуется между описаниями парадных одежд Даниила в летописи и царя Дария в русском переводе «Александрии». Явившись к Дарию под видом собственного посла, Александр Македонский мог лицезреть владыку Персии во всем его царском великолепии:
Седяше Дарии въ венци, иже бе с камениемъ многоценнымъ, в ризе червлене, иже бе вавилоньскы ткана златымъ пряденом, и въ багре царьстемъ, и въ сапозехъ златыхъ, с камениемъ деланы до лыстоу (икр. — А.М.) его...3
В одеянии Даниила, по словам летописца, также изобиловали золото и камения, а его «кожюхъ же оловира Грецького и кроуживы златыми плоскоми ошитъ» не уступал червленой ризе и царскому «багру» Дария; под стать сапогам персидского царя были «сапози зеленого хъза, шити золотомъ» Даниила.
Сравнение наряда Даниила с одеждой лазско-персидского царя Мафия, пожалованной ему византийским императором Юстинианом и подробно описанной в семнадцатой главе Хроники Иоанна Малалы по Еллинскому летописцу, проводил в свое время А.С. Орлов.4 Но сравнение это оказывается далеко не в пользу Мафия, в наряде которого не нашлось места для пурпура или «багра», как он именуется в русском переводе: персидский царь носил «в багра место нашиву злату плоску».5
Важно заметить, что свой царский облик Даниил Романович приобрел еще до того, как он принял королевскую корону от римского папы. Описанный в летописи под 6760 (1252) г. прием у венгерского короле в действительности должен был произойти несколькими годами ранее, по-видимому, в конце 1248 или начале 1249 г.6 Следовательно, привилегия ношения пурпура была получена Даниилом независимо от милости папы и, видимо, задолго до нее. К тому же получение королевской короны едва ли могло санкционировать для галицко-волынского князя право на царские регалии, которые были под стать только византийским василевсам и членам их семьи.
Греческий оловир, в котором щеголял Даниил Романович, не мог быть пожалован ему никем из тогдашних европейских монархов или римских прелатов. В средневековой Европе драгоценные византийские ткани были слишком большой редкостью и вызывали к себе особое отношение, — их воспринимали как предметы исключительной ценности, сравнимые с христианскими реликвиями. По данным западноевропейских источников, в византийский шелк в X—XII вв. заворачивали особо чтимые христианские святыни, хранящиеся в храмах.7
Столь же трепетное отношение к драгоценным византийским тканям мы видим и в Галицко-Волынской Руси. В помещенном под 1288 г. в Галицко-Волынской летописи похвальном слове волынскому князю Владимиру Васильковичу (внук Романа Мстиславича и племянник Даниила Романовича) особо отмечается его роль в строительстве и украшении церквей и в числе прочего сказано, что для построенной в честь Георгия Победоносца церкви в городе Любомле князь пожаловал «Евангелие Опракос же волочено оловиром».8
Использование оловира для переплета Евангелия позволяет думать, что эта ткань соответствовала известным в Европе драгоценным сортам византийского шелка, и таким образом упомянутый выше «кожух» Даниила Галицкого действительно представлял собой настоящий царский наряд, сшитый из «истинного» («чистого») пурпура.
Стать обладателем такого наряда галицко-волынский князь мог, только получив его в наследство от своих родителей. Драгоценные византийские ткани, очевидно, составляли приданое второй жены Романа Мстиславича, царевны Евфросинии, и перешли затем к ее детям и внукам. В этом, видимо, и состоял источник необычной даже для самых набожных из русских князей щедрости внука Евфросинии Владимира Васильковича, неоднократно жертвовавшего расшитые золотом паволоки и аксамит для украшения волынских храмов.9
Галицко-волынские князья, прямые потомки Романа Мстиславича и царевны Евфросинии, использовали атрибуты своего царского происхождения не только при жизни, но и отправляясь в загробный мир. Галицко-Волынская летопись сообщает, что умершего 10 декабря 1288 г. Владимира Васильковича приготовили к погребению по царскому чину:
оувиша и оксамитомъ со кроужевомъ, якоже достоить царямь.10
Наряду с царскими атрибутами в одежде, галицко-волынских князей сопровождают в летописи и другие символы царского достоинства. При описании деяний князей Романа и Даниила, особенно их военных подвигов, летописец неоднократно уподобляет своих героев орлам или как-нибудь иным образом связывает с ними образ царственной птицы.
Восхваляя подвиги Романа Мстиславича, летописец сравнивает славного князя-воителя с разъяренным львом и орлом, преодолевавшим всю Половецкую землю («и прехожаше землю ихъ, яко и орелъ»).11 При въезде в новую столицу Даниила Романовича город Холм, как мы видели, был воздвигнут каменный монумент, увенчанный изваянием орла.12
Еще более примечательная сцена возникает в Галицко-Волынской летописи при описании Ярославской битвы 1245 г., решившей исход борьбы за галицкий стол, продолжавшейся несколько десятилетий, в пользу Даниила Романовича. Перед началом битвы произошло поразившее всех знамение: над полком Даниила внезапно появилась стая орлов, с клекотом носившихся в воздухе, покрывая князя и его воинство своими распростертыми крыльями («орлом же клекыцоущимъ и плавающимъ криломъ своими и воспрометающимъся на воздоусе»). Появление орлов разогнало тучу воронов, собравшихся над местом битвы в предвкушении обильной добычи.13
Ил. 159. Поединок орла со змеей. Мозаика. Константинополь. Вторая половина VI в. Большой императорский дворец (Стамбул, Турция)
Парящий в небе орел с распростертыми крыльями, тень от которых осеняет собою царя, — яркий пророческий образ, известный в византийской литературе. Например, Иоанн Скилица в своей «Истории византийских императоров» упоминает о предсказании, связанном с императором Василием I (867—886), предопределившим его великое будущее: лежащего в колыбели младенца Василия накрывает своей тенью крыло парящего в небе орла. Это сцена изображена в иллюстрированной Мадридской рукописи «Истории» Скилицы (XII—XIII вв.).14
Орел — один из важнейших атрибутов и символов верховной власти. Подобное восприятие прочно закрепилось в традиционной культуре и мифологии многих народов с древних времен. В общественном сознании средневековой Европы, а также Древней Руси идея орла как символа власти царя или короля получила самое широкое распространение.15 Эта идея нашла прямое отражение и развитие в произведениях древнерусской литературы.16
В мифологических представлениях орел появляется как орудие божьей воли, объявляя земному правителю о выборе новой столицы. По древнему преданию, известному в том числе в пересказе Нестора Искандера (русского автора второй половины XV в., попавшего в плен к туркам и принявшего ислам), когда император Константин Великий пожелал выбрать место для своей новой столицы, выбор его был подтвержден явлением орла, бросившегося с небес на змею и вступившего с ней в поединок. Так был основан Константинополь, ставший Вторым Римом.17
Эта легенда отразилась также в ранних памятниках византийского искусства. Второй половиной VI в. датируется красочная мозаика, изображающая орла со змеей, украшавшая пол Большого императорского дворца в Константинополе.18
Возможно, неким продолжением византийской мифологемы орла как проводника божьей воли царю, выбирающему место для своей новой столицы, является описанный в Галицко-Волынской летописи монумент с изваянием орла, возведенный Даниилом Романовичем при въезде в его новую столицу — город Холм.
Примечания
1. ПСРЛ. Т. II. Стб. 814.
2. См.: Орлов А.С. К вопросу об Ипатьевской летописи // ИОРЯС. Т. XXXI, кн. 1. Л., 1926. С. 105—106.
3. Истрин В.М. Александрия первой редакции // Истрин В.М. Александрия русских хронографов: исследование и текст. Прилож. 1. М., 1893. С. 61.
4. Орлов А. С. К вопросу об Ипатьевской летописи. С. 105.
5. Там же.
6. Грушевський М.С. Хронольогія подій Галицько-Волинської літописи // ЗНТШ. Т. XLI. Львів, 1901. С. 34—35.
7. См., например: Bonner G., Rollason D., Stancliffe Cl. St. Cuthbert, his cult and his community to AD 1200. Woodbridge, 1995. P. 346. См. также: DOB. Vol. III. New York; Oxford, 1991. P. 1897.
8. ПСРЛ. Т. II. Стб. 926.
9. Там же.
10. Там же. Стб. 918.
11. Там же. Стб. 716.
12. Там же. Стб. 845.
13. Там же. Стб. 802.
14. Grabar A., Manoussacas M. L'illustration du manuscrit de Skylitzès de la Bibliothèque Nationale de Madrid. Venice, 1979. Nr. 202.
15. Хорошкевич А.Л. Символы русской государственности. М., 1993. С. 21, 30—31.
16. Адрианова-Перетц В.П. Очерки поэтического стиля древней Руси. М., 1947. С. 83—86, 171.
17. Повесть о взятии Царьграда турками в 1453 году / Подг. текста, пер. и коммент. О.В. Творогова // БЛДР. Т. 7. Вторая половина XV в. СПб., 2005. С. 28—29.
18. Лазарев В.Н. История византийской живописи. М., 1986. С. 30—31. Табл. 7; Jobst W., Erdal B., Gurtner C. Istanbul. Das grosse byzantinische Palastmosaik: seine Erforschung, Konservierung und Präsentation. 1983—1997. Istanbul, 1997. Fig. 9, 12.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |