Власть князя и правосудие
Тема правосудия вполне традиционна для «византийских княжеских зерцал». Впрочем, ее традиционность не означает отсутствия развития в трактовке юридической компетенции правителя разными византийскими авторами на разных этапах истории империи. Если для VII — начала IX в. (у Симокатты, Феофана, Иоанна Дамаскина)1 толкование правовых обязанностей императора ограничивалось призывами к деконкретизованной справедливости, скорее, как к этической (а не юридической) норме, то во второй половине IX в. положение меняется. Конечно, последовавшую актуализацию правовой тематики в византийской политической литературе второй половины IX в. естественно связывать с оживлением законодательной и кодификационной деятельности, начиная с правления императора Василия I. (Подробнее об этом будет сказано ниже)2. Однако Послание Фотия было составлено за два года до вступления Василия I на престол в 867 г. Место в нем правовых сюжетов правильнее рассматривать в русле собственных юридических наклонностей патриарха, реализованных два десятилетия спустя в создании «Исагоги». В каком направлении формировались взгляды Фотия на правовые обязанности правителя, показывают его советы болгарскому князю.
Прежде всего следует отметить, что Фотий довольно подробно излагает свои представления о правовой сфере деятельности главы государства, уже одним этим отступая от скупых упоминаний необходимой справедливости императора в предшествующих памятниках политической мысли. Законность выступает у Фотия не как изолированный раздел в совокупности его взглядов на власть, но в иерархическом соподчинении другим явлениям жизни. Примечателен собственно контекст (как уже отмечалось выше — новый), в котором патриарх определяет относительную ценность правопорядка. Фотий рассуждает о постыдности для наделенного властью терпеть поражение от женщин и предаваться наслаждениям. Надо жить с законной женой — убеждает Фотий своего подопечного, выстраивая далее иерархию ценностей, имевшую для него силу: безбрачие — дело божественное и выше естества, оно более «гражданской добродетели и благозакония», тогда как единобрачие — дело человеческое для преемства рода [Там же, 1046—1049]. Не называя прямо вещи своими именами, Фотий все же выделяет и социально приподнимает архиерейское (и монашеское) состояние, которым предписывался целибат, над прочими общественными категориями, в частности над «гражданской добродетелью и благозаконием». Напомним, выше уже говорилось об утверждении патриархом перед лицом светского государя прерогативы клириков на священство. Мысль об особом (и высоком) статусе архиерейского чина в обществе проводится Фотием, таким образом, и в связи с правовой тематикой.
Рассуждая о существе закона, Фотий исходит из своего понимания характера власти: «Многих похвал достоин тот, кто, получив большую власть поступать несправедливо, творит справедливость»; для бедняка предлог поступать несправедливо — его бедность, «мужу, обладающему могуществом и не испытывающему нужды, непростительно грешить несправедливостью» [Там же, 775—780]. Неудивительно, что Фотий, сделав обладание властью как бы презумпцией законности, повторяет стоическое положение: «Характер правящих становится законом для подданных» [Там же, 819]. Если толпа даже сама в чем-либо ошибается, продолжает свою мысль Фотий, то причину этого она все равно возводит к князю [Там же, 819—820]. Сосредоточив толкование справедливости на личности правителя, наделенного властью, Фотий тем самым лишает категорию закона самостоятельной ценности, существующей независимо от государя, обязывающей его к выполнению каких-то норм, пусть даже установленных им самим. Действительно, в Послании Фотия мы не обнаружим размышлений патриарха о законе как таковом или о конкретных законах византийских императоров прошлого и современности.
Фотий не останавливается на описании существа справедливости, как он его себе представлял, но касается также и ее социального функционирования. Согласно Фотию, благоденствие подданных «возвещает о высшем разуме и справедливости власти» [Там же, 1163—1164]. Правда, константинопольский патриарх все же не допускает нарушения закона во имя благоденствия: «Не восхвали ничьей несправедливости, даже если кажется, что благодаря ей (наступает) благоденствие» [Там же, 814]. Понятие законности традиционно связывается в сознании Фотия с заботой о подвластных: свойство «поистине законной власти и начальствования» в заботе обо всех — о хороших, чтобы они становились наилучшими и удостаивались полагающихся им почестей, о тех же, кто не таков, — чтобы они становились лучше [Там же, 885].
Говоря о наказании за проступки, Фотий различает между прегрешениями нарушителя по отношению к самому себе и к обществу: «благозаконие государству будет», если правитель неумолим ко вторым: тогда как «дело императора и наизаконнейшей власти» — человеколюбиво относиться к первым, справедливо осуждая за проступки против общества [Там же, 768—773]. К вопросу о социальном благоденствии Фотий подходит и с другой стороны: «божественный и человеколюбивый закон», по словам патриарха, заключается в том, чтобы не защищаться от единородцев-врагов [Там же, 952—953]. К гуманному отправлению правосудия Фотий призывает Михаила и в другом месте Послания: «Из законов прославляй и принимай самые точные», взирая на них, соизмеряй с ними свою жизнь, но не назначай в соответствии с их положениями жестоких наказаний подданным, руководи ими с помощью «более человеколюбивых» постановлений [Там же, 792—795]. И здесь существо правопорядка определяется для Фотия не свойством имеющих юридическую силу законов, обязательных и для главы государства, а правильностью выбора монархом соответствующего (гуманного) постановления.
Постижение природы справедливости и следование ей Фотий связывает с деятельностью не государя, но его судей. Собственно выделение судей как самостоятельной категории в рамках государственного аппарата уже отличает Фотия от его предшественников, довольствовавшихся морально-этическим определением справедливости. Однако Фотий не ограничивается этим, излагая свое понимание судейских обязанностей. Наилучшим судьей, убеждает Фотий Михаила, считай того, кто быстрыми помыслами охотится за природой справедливости, а поймав ее, правильно осуществляет; быстрый в помощи обиженным, медленный в наказании прегрешивших; сильнее золота и не менее власти; одерживающий верх над гневом и не терпящий поражения от сострадания; единственное родство, дружбу и славу такой судья знает в суде по справедливости [Там же, 844—850]. Идеальный судья, по Фотию, не просто чиновный посредник от юрисдикции между императором и подданными. Основу его социального престижа составляет то, что он, по словам патриарха, не менее власти. Справедливость является, по Фотию, основополагающим достоинством и для прочих чиновников: «Следует ставить начальствующими богатых всяческими добродетелями, если же нет, то во всяком случае наисправедливейших, ибо беззаконие чиновников вызывает гнев и ненависть к поставившим их» [Там же, 861—862]3.
Примечания
1. Там же. С. 66, 73.
2. Čičurov I. Gesetz und Gerechtigkeit... S. 44.
3. Мы не останавливаемся специально на таких всецело традиционных и обобщенных сентенциях, присутствующих и в Послании, как те, что князь должен быть грозен для несправедливых и стражем для живущих по закону (Послание. 992—893), что надо внимать обиженным, а не поступающим несправедливо (Там же. 712).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |