Общие положения Фотия о власти
Перейдем теперь к анализу тех положений Послания, которыми Фотий характеризует совокупность разнообразных признаков княжеской (поскольку речь идет о болгарском князе) власти. Будем различать между характеристиками, выделяющими у Фотия княжескую прерогативу, и общими, не оставляя без внимания соотношение перечисляемых автором достоинств в облике идеального князя с эпитетами, использованными применительно к конкретному персонажу.
Едва ли приходится удивляться тому, что в сочинении константинопольского патриарха, адресованном его духовному сыну (только что обращенному в христианство болгарскому князю), приоритетом в характеристике основ власти пользуется конфессиональная тематика. Изложив суть христианского вероучения в его ортодоксальной версии, Фотий замечает, обращаясь к Михаилу: христианское вероисповедание, заветы апостолов, учение отцов церкви, «разум вселенских соборов» — все это должно стать образом мыслей не только самого Михаила, но и его подданных, которых он должен «руковести» к истинному учению и вере, и «ничто нельзя считать почетнее заботы и попечения об этом» [Там же, 483—484]. Развивая далее эту мысль в плане именно княжеской заботы о духовном спасении подданных, Фотий завершает ее призывом к Михаилу сделать так, чтобы «на государство смотрели и называли (его) согласным (σύμφωνον) вере, власть твою — (считали) всеобщим благом для рода и отчизны» [Там же, 493—495]. Фотий возвращается здесь к концепции «политической ортодоксии», формулируя ее в рамках понятия «симфонии» (согласия) государства и веры. Примечательно в этой связи словоупотребление патриарха: в вопросе о соотношении религии и государства он использует широкое по значению ἡ πολιτεία, а для характеристики прочих сфер — более конкретное ἡ ἐξουσία (власть). По сути дела, немногословная фраза Фотия отражает его общие представления о структуре окружающего мира: государство с его исполнительной функцией власти, общество в таких его категориях, как род, родина, и лежащая в основе всего вера. Повторяем, такая расстановка акцентов естественна и для патриарха, и для той политической ситуации, которая вызвала к жизни Послание (усиление в Болгарии византийского влияния в противоборстве с аналогичными устремлениями Рима). Выделим только в этом контексте два момента, необходимые для последующего анализа: наделение светского правителя вероисповедальными полномочиями (вспомним о строгом разделении Фотием же сфер императорской и патриаршей компетенции в «Исагоге») и определение «рода» (γένος) как объекта внимания со стороны власти.
Фотий смотрит на власть как на испытание, в котором человеку дано (или не дано) проявить себя. Вспомнив приписываемое Диогену изречение («власть показывает мужа»), Фотий раскрывает его следующим образом: «Человеческий ум испытывается в делах управления и помыслах управляемых» [Там же, 626—629]. Последняя сентенция заставляет нас обратить внимание на то, как Фотий расценивает личную деятельность правителя, соответствие его слов делу, наконец, характер взаимоотношения власти и подданных. Деятельность начинается для Фотия с интеллектуальных усилий: «Всякое дело да предваряется советом, ибо непредусмотренные дела по большей части шатки» [Там же, 822—823]. «То, что руки многих и многократно не сделали, то один совет и сразу свершал, а посему благой совет предпочитай множеству рук» [Там же, 826—827]. Автор не ограничивается в общем-то традиционной формулой о пользе совета, связывая его с возможностью и необходимостью предвидеть ход событий: «Свойство разумных мужей предвидеть трудности и устранять (их) посредством благого совета» [Там же, 1115—1116]. Фотий оттеняет интеллектуальный аспект, подчеркивая действенность слова: «Оружие нередко посрамляло слова, но и сила слова зачастую притупляла остроту войны и останавливала натиск великих войск. В сочетании со словом руки, следовательно, удвояют победу» [Там же, 1154—1156].
Необходимость личных трудов правителя раскрывается Фотием следующим образом: князю подобает заботиться о делах, которые идут хорошо, как о «неустойчивых», и крепить их; о тех же делах, что расстроены, надо держать совет и размышлять, как бы исправить их; опыт показывает, учит Фотий, ничто из дел, принимающих нежелательный поворот, небезнадежно, но «малейшая праздность ниспровергала великие державы...» и, напротив, «тщание с благим советом возводили поверженных на большие высоты могущества» [Там же, 1100—1105]. Фотий подчеркивает взаимосвязанность личной деятельности и надежд: «Надежды напрягают жилы трудов, а труды рождают надежды. Ты же, умилостивляя бога, не пренебрегай ничем из того, что надо сделать, и пожнешь прекрасные, великие надежды» [Там же, 1157—1159]. Успех деятельности князя заключается, по Фотию, и в качестве управления: «Кое-кто полагает, что доблесть князя в том, чтобы из малого сделать город великим. Я бы скорее сказал — из ничтожного превратить в хороший», так как первое может произойти из-за стечения обстоятельств, а второе лишь в результате деятельности того, «кто управляет наилучшим образом» [Там же, 804—808].
Власть как испытание человека, личные труды князя — все это подводит Фотия к рассуждению о личном примере правителя: «Хвали за прекрасные деяния, но хвали не только словом, а и тем, что прежде всего сам совершаешь подобное, и тем, что, отдавая подражающим (в этом) предпочтение перед остальными, отличаешь почтенных; первое — (дело людей) обычных, второе же — достойных править» [Там же, 878—881]. «Наилучшим судьей других ты станешь лишь тогда, когда, надзирая за своим, отдашь причину каждого деяния (на суд) совестливому судье и подумаешь об исправлении ошибок» [Там же, 873—874]. Фотий высказывает мысль о совестливости и самого князя: «Совершенная добродетель князя не в том только, чтобы стыдиться толпы, дабы не свершить греха, но в том, чтобы до толпы (стыдиться) самого себя» [Там же, 1081—1082]1.
Испытание князя властью, его личные труды и пример, совестливость, по сути дела, представляют собой звенья одной тематической цепи в описании поведения правителя по отношению к подданным. Фотий продолжает это описание, регламентируя правдивость князя. «Поспешная клятва, — поучает патриарх, — подручница клятвопреступления», клясться — свойство неблагородного ума, и муж великой души постыдится подтверждать верность слов клятвой, к тому же «владычный закон2 запрещает клятву» [Там же, 922—926]. Фотий осуждает ложь как признак слабости, считая ее крайним злом по отношению к друзьям, запрещая в то же время лгать и врагам: «Не ухищряйся в обмане против доверяющего тебе противника» [Там же, 932—936]. Ложь неприемлема прежде всего для правителя: «Всякому человеку следует избегать обмана, но более всего тем, кто у власти»; для первых, если такое случится, может стать оправданием слабость, вторым и она не будет убежищем [Там же, 958—959]. С последней мыслью Фотий связывает обращенное к Михаилу предостережение от «больших обещаний» [Там же, 962]. В другом месте патриарх призывает князя хранить доверие поверивших ему [Там же, 1038—1040].
В отношениях с подданными Фотий требует от князя не только правдивости: «Не так мужество во время войны украшает и спасает князя, как человеколюбие и благоволение к единородцам» [Там же, 856—857]. Проповедуя традиционные для правителя добродетели в ущерб воинским достоинствам, Фотий утверждает: насколько быстрым подобает быть в благодеяниях для достойных, настолько медленным в наказаниях виновным; надо радоваться чтящему прилежных и огорчаться наказующему виноватых [Там же, 1035—1037]. Фотий хотя и пропагандирует идеал сдержанности в восприятии действительности3, но в определенных пределах. Стоицизм князя Фотий распространяет лишь на его отношение к собственным проблемам, тогда как применительно к подданным рекомендует сострадание: свои собственные невзгоды надо переносить «благодарно и доблестно», а невзгоды подвластных «сочувственно и небезболезненно — это (признак) силы и мужественного ума, противное же — (свойственно) малодушию и недостойно княжеского промысла и предстательства» [Там же, 948—951].
Моральное право властвовать над другими дает власть нал самим собой. Это положение стоической философии усвоено и Фотием, рекомендующим Михаилу: «Когда кто-либо управляет собой, тогда должно считать, что он истинно управляет и подданными» [Там же, 840]. Утверждение необходимости для правителя самообладания предполагает регламентацию эмоций, о чем Фотий и пишет, подчеркивая социальный статус своего адресата: «Зависть любой душе великая болезнь, наивеличайшая же прежде всего тем, кто у власти», ибо она заставляет рассматривать тех, кем ты намерен воспользоваться на благо жизни и города, как врагов из-за присущей им добродетели; «насколько следует избегать собственной зависти, настолько — гнать (прочь) и зависть к себе — это более всего подобает князю, вред которому, пусть даже не сразу, наносят завистники» [Там же, 830—836]. В описании Фотием борьбы с завистью находят себе место и другие, важные с точки зрения автора, качества человека: зависть нужно «хоронить» «не уменьшением добродетели (только что было сказано о способности добродетели вызывать зависть. — И.Ч.), а умеренностью помыслов, отказом и пресечением ненужных хвастовства и корыстолюбия» [Там же, 837—839].
Продолжая характеристику отношений между правителем и подданными, Фотий обращает внимание Михаила на сложности в положении князя: «Трудно к любви примешивать страх, — рассуждает патриарх, — ибо любящие совсем не имеют страха, а страшащиеся не желают любить. Ты же различай: наилучших предуготовь любить (ведь в их страхе нет никакой нужды), прочим же необходимо бояться, дабы они воздерживались от дурного. Убоятся они без ненависти, то и на наказующего воззрят не во гневе, а как на отца воспитующего...» [Там же, 906—911]. Гнев однозначно осуждается Фотием как «добровольное безумие», «отчуждение от собственного разума» [Там же, 1019], «огнь, пожирающий питающее его древо» [Там же, 1022], «слепое чувство... не в состоянии отличить хорошего от плохого» [Там же, 1029], а потому — «Никогда никого не накажешь в гневе праведно» [Там же, 1025].
Напротив, терпимость настолько не подвергается сомнению со стороны Фотия, что она проповедуется им даже применительно к мятежникам и предателям. Патриарх советует Михаилу не «карать в триумфе» готовящиеся мятежи, но скрывать их и предавать забвению, поскольку это их «кротко успокаивает и доставляет наряду с безопасностью человеколюбие, разумность и безвредность» [Там же, 1097—1098]. Автор призывает болгарского князя не терять надежду на то, что предавший еще может «стать хорошим другом»; «обмениваться злом с обидчиками — человеческая страсть, начинать же таковое злодеяние — это неизлечимый порок» [Там же, 941—944].
Новым для тематики «княжеских зерцал» стало появление темы женщины в Послании Фотия, которой мы не встретим ни у Агапита, ни в императорских речах у Симокатты и Феофана, ни в речах об идеальном государе в «Варлааме и Иоасафе». В отличие от предшествующей традиции Фотий останавливается на этом, и неоднократно. «Постыдно, — убеждает он, — управляющему мужами и владычествующему над ними терпеть поражение от женщины и становиться рабом удовольствий. Кто какую (женщину) получил по закону в помощницы жизни, с того живя да не согрешит» [Там же, 1043—1045]. Напомнив пример Александра Македонского, сравнивавшего взоры персиянок со стрелами, Фотий наставляет Михаила: «Муж поистине целомудренный и страж господних заповедей не только от персиянок, но и от взора любой женщины, как от острой и смертоносной для души стрелы, убежит...» [Там же, 1052—1054]. Впрочем, патриарх сознает нереальность максималистских требований в этом плане: «Безбрачие — дело божественное, сверхъестественное и большее, нежели государственная доблесть и благозаконие. Единобрачие же — дело человеческой природы для преемства рода и общности культурной, человеколюбивой жизни и благоузаконенного государства, а многоженство — престыдно и нечисто...» [Там же, 1046—1049]. Отметим попутно: вопрос о браке Фотий использует, между прочим, и для того, чтобы подчеркнуть приоритет безбрачного, т. е. монашеского и архиерейского, состояния перед гражданским, светским, в том числе и княжеским. В этом один из пунктов противопоставления светской и церковной власти, о чем еще пойдет речь ниже.
Не обходит Фотий стороной и регламентацию образа жизни князя, в которой он выделяет опять-таки нетрадиционные черты. «Пьянство и роскошь правящих считай кораблекрушением для управляемых; когда кормчий тонет в пресыщении и вине, как не разбиться в мириадах волн и величайшие водоворотах государственному кораблю и не потонуть вместе с погибающим кормчим» [Там же, 1068—1071]. Напомним, что мотив пьянства императора нередок в византийской литературе времен Фотия, широко использовавшей этот сюжет в критике византийского императора Михаила III.
Таковы общие (в смысле тематики и адресата) положения Фотия о княжеской власти, высказанные им в первой и основной части своего Послания. Естественно, ими не исчерпываются те наставления, с которыми константинопольский патриарх обращался к своему духовному сыну. В трактате Фотия находим также перечень общехристианских заповедей, адресованных Борису—Михаилу: любовь к божественному, подразумевающая любовь и к ближнему, почитание отца и матери первыми после бога, предостережение от осквернения рук и даже помыслов кровью единоплеменников; заповеди, осуждающие кражу, покушение на чужой брак, клятвопреступление и ложное свидетельство против ближнего, наконец, посягательство на имущество ближнего и его неприкосновенность [Там же, 595—605]. Нетрудно заметить, в чем эти сентенции перекликаются с уже разобранными выше положениями, характеризующими власть князя: человеколюбие, сострадание и терпимость в отношении к подданным, забота об их духовном спасении, порицание лжи и клятвопреступления, нарушение христианских норм морали. Повторяем, традиционные христианские заповеди слишком общи, чтобы в них можно было видеть определение специфически княжеских прерогатив, не говоря уже об особенностях взглядов Фотия на социальную роль государя. Да и сам патриарх подчеркивал их всеобщность: заповеди надо хранить наряду с верой, без этого не удостаиваются «царствия небесного» [Там же, 615—618], они касаются «всякого человека... правителя и управляемого, молодого и старого, богатого и бедного» [Там же, 619—622], Тем самым для уточнения взглядов самого Фотия на характер именно государственной власти, отправляемой монархом, необходимо обратиться к анализу конкретных сфер деятельности, как они регламентируются патриархом.
Примечания
1. Послание. 875—876 (о стыде за свои ошибки), 956—968 (о соблюдении Михаилом того, на что он наставляет других).
2. В тексте Фотия δεσποτικός, т. е. имеется в виду евангельская заповедь, запрещающая клятву (Матф. 5, 34), но греческое δεσποτικός в данном контексте все же перекликается с представлением о власти вообще.
3. Разумные и «уравновешенные» люди, по Фотию, совершив что-либо выдающееся, не гордятся, а украшают успех «скромностью суждения», укрощая гем самым пламень зависти; совершив же ошибку, они переносят это мужественно; легкомысленно, неразумно и невоспитанно — возноситься в удаче, а в неудаче — падать духом и предаваться малодушию (Послание. 1106—1116).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |