Феодальный мятеж

Первый акт конфронтации между удельными князьями Московского дома и его главой, великим князем всея Руси, относится к началу 70-х гг., ко времени после первой победы над Новгородом. Именно в это время великокняжеская власть впервые предпринимает попытки фактической ревизии сложившейся системы отношений внутри Московского дома. Важнейший момент этой ревизии — безоговорочное присоединение к великокняжеским владениям выморочного Дмитровского удела. Конфликт с братьями Андреем, Борисом и Андреем Меньшим был на этом этапе ликвидирован путем незначительных территориальных уступок (с использованием земель, входивших во владения великой княгини Марии Ярославны), обусловленных важным политическим обязательством братьев — не вступаться в новые «примыслы» великого князя, в частности в Дмитровский удел.¹

Компромисс 1472—1473 гг. (с явным перевесом в пользу великокняжеской власти) на протяжении нескольких последующих лет служил основой для взаимоотношений князей Московского дома. Удельные князья участвуют в крупнейшем военно-политическом предприятии этих лет — новгородском походе 1477 г., что свидетельствует о сохранении союза между московскими князьями и о признании младшими из них сюзеренитета старшего. В то же время следует отметить, что ни один из удельных князей не участвовал в «походе миром» 1475 г. — наиболее важной акции по осуществлению реального управления Новгородской землей. Думается, что это не случайность. Великокняжеская власть, призывая своих союзников-вассалов к участию в военных походах, отнюдь не стремилась делить с ними бразды правления Русской землей. Победа над Новгородом — дело всех князей во главе с великим князем, но управление Новгородской землей — монополия именно великого князя, государя всея Руси. Это противоречие — основа будущих конфликтов между князьями Московского дома.

Собственно говоря, противоречие это особого свойства. Выступая перед братьями в качестве главы Московского дома, великий князь в то же время объективно является главой нового политического организма, новой политической системы — Русского государства с его качественно новыми потребностями, закономерностями и развивающимися традициями. В облике великого князя именно это новое качество государя всея Руси (а не просто старшего из князей, обязанного «блюсти и не обидети» младших и «печаловаться» ими) выступает на первый план и определяет все в большей мере его политическую практику и идеологию. Фатальная неизбежность новой конфронтации, новых столкновений определяется именно тем, что глава Московского дома приобретает новое качество, а члены этого дома остаются по-прежнему не более чем удельными князьями с их политическим кругозором, традициями и интересами. Другими словами, факт создания новой политической реальности — Русского государства — вступает в противоречие со старыми, еще сохраняющимися удельно-княжескими традициями, с осколками старой политической системы.

О стремлении удельных князей сохранить владения и политический статус, передав то и другое своим наследникам, свидетельствует духовная грамота князя Бориса Волоцкого, датируемая октябрем 1477 г.² Отправляясь в последний новгородский поход, князь Борис дает «указ своей княгине и своему сыну Федору». Последнему он завещает весь удел: Волок, Ржеву и Вышгород и долю в управлении Москвой и в московских доходах. Княгине Ульяне завещается ряд волостей и сел и около 20 семей княжеских холопов. «Печаловаться» о своих наследниках князь Борис «приказывает» своему «господину и осподарю (курсив мой. — Ю.А.) и брату старейшему», а также «его сыну, своему господину».³ Духовная князя Бориса представляет интерес в том отношении, что в ней впервые в документе такого рода великий князь — старший брат назван не только «господином», но и «осподарем». Эта титулатура прежде применялась только к родителям⁴ и служила термином семейного права. Распространение титула «осподарь» (= господарь) на старшего брата имеет политический оттенок.⁵ В то же время духовная в целом носит консервативный характер — удел переходит к его сыну на таких же началах, на каких им владеет сам князь Борис.

Наступление великокняжеской власти на права удельных князей и их борьба за сохранение своего политического статуса и своих владений определяют политический климат Русского государства на исходе 70-х гг. XV в. Как мы имели возможность видеть на примере «брани» о Кирилловом монастыре, именно к этому времени впервые достаточно четко проявляется своего рода удельно-клерикальная консервативная оппозиция московскому правительству, намечается сближение удельных князей с верхами церковной иерархии. Но если конфликт по поводу Кириллова монастыря носил относительно мирный, локальный характер, не выходя формально за пределы церковно-административных вопросов, то зимой 1479/80 г. события с самого начала приняли совершенно иной оборот.

О непосредственном поводе для «отпадения» братьев от великого князя подробно рассказывает Софийско-Львовская летопись. В 1479 г. «сведе князь великий наместника с Лук с Великых из Новугородцкого с Литовского рубежа, и биша челом князю великому лучане на него о продаже и о обиде».⁶ Великий князь устраивает суд лучан с их бывшим наместником, князем И. Вл. Лыко Оболенским. «Иное же на нем дотягалися, и он оборотню в продажах платил, и иное князь Великый безсудно велѣл платити им». Летопись подчеркивает, что на суде лучане пользовались полной поддержкой великого князя и рассчитывали на нее, «надеючися на великого князя, что им потакивает».⁷ В этом известии Софийско-Львовской летописи можно отметить по крайней мере два существенно важных момента. Первый из них — сам факт суда над наместником великого князя по жалобам местных жителей, второй — позиция, занятая на суде великим князем.

Автор соответствующего рассказа в Софийско-Львовской летописи, явно сочувствующий наместнику, считает само собой разумеющимся, что он «берет», и клевету на него со стороны лучан видит только в том, что он «где мало взял, а они о мнозе жалобу положили». Подобное отношение к методам наместничьего управления характерно. По своей тенденции оно перекликается с порядками неограниченного произвола княжих тиунов, запечатленными в русских статьях Мерила Праведного.⁸ Летописец отражает точку зрения тех кругов феодалов, которым по душе старинные порядки бесконтрольного наместничьего управления.⁹

Не менее характерен и результат самого суда над наместником. В продажах, в которых «на нем дотягалися», он платит «оборотню», т. е., по-видимому, возвращает деньги потерпевшим. Но великий князь велит платить не только такие продажи, в которых лучане «дотягались», но и «бессудно». Тут-то и проявляется «потачка» лучанам. «Бессудные» платежи (незаконные с точки зрения летописца) носят характер штрафа-наказания наместника, вызвавшего столь массовое недовольство, штрафа в пользу пострадавших от него лучан. Именно этот штраф, по словам летописца, и приводит к самовольному отъезду (фактически бегству) князя Лыка в Волоцкий удел.

Суд великого князя над наместником, штраф с него в пользу пострадавших лучан на фоне только что происходивших судов (в 1475—1477 гг.) над новгородскими посадниками и боярами по аналогичным жалобам горожан и сельчан — важное событие, отражающее определенный этап и в организации местного управления, и во всей внутренней политике великокняжеской власти. Эта власть, поддерживая лучан, т. е. рядовых горожан, сельчан и мелких феодалов Великих Лук, фактически выступает против представителя московского боярства, как она накануне выступила против новгородского боярства.

При этом необходимо, однако, иметь в виду одно весьма существенное обстоятельство. Новгородское боярство в целом, как феодальная корпорация, было враждебной силой по отношению к московскому правительству и его политике централизации. Борьба за установление великокняжеского суда в Новгородской земле с необходимостью включала как важнейшее условие борьбу против этой олигархии как таковой. Князь Лыко Оболенский независимо от своих личных качеств отнюдь не являлся представителем социального слоя, принципиально враждебного московской власти. Его ближайшие родственники, князья Оболенские, занимали видные военно-административные посты в Москве и входили в ближайшее окружение великого князя. Проводя свою политику централизации, московское правительство опирается в значительной мере на боярскую феодальную аристократию, в состав которой входят и Оболенские, и другие вчерашние удельные князья, превратившиеся в бояр великого князя. Сам Лыко управляет Луками отнюдь не от своего имени, а только в качестве наместника — доверенного лица московского правительства. Поэтому выступление этого правительства против Лыка имеет другую социально-политическую природу, чем суд в 1475 г. на Городище над новгородскими боярами. Если в суде на Городище декларированное великим князем стремление «обиденым управа дати» перекликалось и переплеталось (и не могло не переплетаться) со стремлением нанести удар враждебной местной олигархии, то в деле Лыка Оболенского мотив защиты «обидных», защиты интересов горожан выступает в наиболее чистом виде. Лыко Оболенский наказывается за свои злоупотребления, наказывается как нерадивый, недобросовестный представитель самого московского правительства. В суде над Лыком трудно, казалось бы, усмотреть моменты политической дискриминации — с точки зрения великого князя это не больше чем восстановление справедливости в рамках существующего порядка. Вчерашний владетельный удельный князь в глазах московского правительства — только подвластный великому князю исполнитель его поручений, подлежащий в данном случае наказанию. Однако именно в этом взгляде и заключается фактическая дискриминация, если посмотреть на дело не с позиций великого князя, государя всея Руси, а с позиций тех, кто вырос в вековых традициях феодальной раздробленности и прочно усвоил их. С этих позиций, на которых стоит автор летописного рассказа, суд над наместником и потачка лучанам есть именно нарушение традиции, т. е. явно несправедливый акт великокняжеского произвола. На таких же позициях стоит несомненно и сам князь Лыко, воспринимающий великокняжеский суд и свое обвинение как оскорбление.

«Не мога того терпети», князь Лыко отъезжает в другой удел — на Волок к князю Борису Васильевичу. Этим он реализует феодальное право отъезда, зафиксированное во всех межкняжеских договорных грамотах («а боярам и слугам межи нас вольным воля»). Однако в то же время отъезд от суда великого князя — акт открытого неповиновения великокняжеской власти. Это формальная, хотя и важная сторона дела. Еще более важна, однако, сама причина неповиновения: великий князь решительно встал на сторону горожан в их конфликте с наместником. В этих условиях отъезд князя Лыка приобретает характер политического протеста, в основе которого лежат определенные социальные мотивы: стремление феодальной аристократии сохранить и в новых условиях на службе великого князя свое исключительное положение, особые права и привилегии.

Воспринимая, по-видимому, отъезд князя Лыка как бегство от суда по делам о злоупотреблениях властью и как акт неповиновения, великий князь велит схватить беглеца «серед двора» приютившего его удельного князя. Происходит открытая схватка — посланец великого князя Юрий Шестак отбит князем Борисом.¹⁰ Миссия Шестака — явное нарушение и формальных суверенных прав удельного князя, и старой феодальной традиции.¹¹ Цель ее, по-видимому, не в том, чтобы вызвать конфликт с Борисом Волоцким, а в том, чтобы добиться торжества справедливости (в понимании великого князя) по отношению к беглецу. Поэтому посылается вторая миссия (А.М. Плещеева),¹² уже вполне корректная, с просьбой о выдаче князя Лыка. Однако Борис Волоцкий категорически отказывается сделать это, взяв на себя как суверенный владелец удела «суд и управу» по делу Лыка.

Великий князь предпринимает третью попытку добиться своего. Видимо, в его глазах дело Лыка — опасный прецедент. Зимой 1479 г. Лыко, наконец, был тайно схвачен в своем селе наместником Боровского уезда В.Ф. Образцом и привезен в оковах в Москву.¹³

Отъехав к удельному князю, Лыко сохраняет свои земли в Боровском уезде, тянущем к Москве. Феодальное право отъезда, зафиксированное в межкняжеских докончаниях XIV—XV вв., продолжает еще формально действовать: «А боярам, и детем боярским, и слугам промеж нас вольным воля. А хто моих бояр, и детей боярских, и слуг имет жити в твоей отчине, и тебе их блюсти, как и своих». Эта традиционная норма была вновь подтверждена в докончании 1473 г. великого князя с Борисом Волоцким.¹⁴ Отъезд к удельному князю еще не рассматривается как прямая измена и не влечет за собой немедленной конфискации вотчин.¹⁵ Тем чувствительнее и опаснее с точки зрения удельного князя новое (и притом существенное) нарушение его прав. Именно эта акция дает сигнал к открытому выступлению удельных князей против великокняжеской власти.

«Слышав же се, князь Борис Васильевич посла ко князю Андрею Васильевичу углицкому, брату своему болшому, жалуяся на великого князя, что какову силу чинить над ними».¹⁶

В изложении летописца послание Бориса Волоцкого в форме упреков великому князю содержит три основных положения: 1) «князь Юрий умер... и князю великому вся отчина его досталося, а им подѣла не дал ис тое отчины; Новгород Великый взяли с ним... а им жеребья из него не дал»; 2) «кто отъѣдеть от него к ним, и тѣх безсудно емлеть; уже ни за бояре почел братью свою»; 3) «а духовные отца своего забыл, как ни писал, по чему им жити, ни докончании, что на чем кончали после отца своего».¹⁷ Эти положения имеют принципиально важное значение. Первое из них — требование передела земель. Передел земель — традиционный институт межкняжеских отношений, восходящий ко времени Ивана Калиты, который в своей духовной писал: «А по моимъ грѣхомъ ци імуть искати татарове которых волостии, а отыимуться, вам, сыномъ моимъ и княгини моеи, подѣлити вы ся опять тыми волостми на то мѣсто».¹⁸

То же положение содержится и в духовной великого князя Ивана Ивановича, но в более конкретной форме: «А ци по грѣхомъ имуть искати из Орды Коломны, или Лопастеньских мѣст, или отмѣньных мест Рязаньских, а по грѣхом ци отъимется которое место, дети мои... и княгини в то мѣсто подѣлятся безъпеньными мѣсты».¹⁹

Дмитрий Донской также предусматривает возможность переделов: «А у которого сына моего убудет отчины... и княгини моя подѣлит сыновъ моихъ из их удѣловъ». Передел предусматривается и в случае смерти старшего сына Василия: его удел переходит к следующему по старшинству Юрию, «а того удѣломъ подѣлит их моя княгини».²⁰

Необходимость переделов фиксируется и в межкняжеских докончаниях. В первом договоре великого князя Василия Дмитриевича и князя Владимира Андреевича предусматривается конкретная ситуация: «А ци какимь дѣломь отоиметься от тобѣ Ржева, и дати ми тобѣ во Ржевы мѣсто Ярополчь да Медуши. А искати ны Ржевы, а тобѣ с нами, с одиного. А наидемъ Ржеву, и Ржева тобѣ, а волости наши намъ».²¹ Аналогичное положение содержится и во втором договоре этих князей — на этот раз применительно к Городцу и Козельску.²²

Духовная Василия Темного тоже включает традиционную формулу: «А по грехом у которого у моего сына вотчины отоимется, и княгини моя уимет у своих сыновъ изъ их удѣлов да тому вотчину исполнит...».²³

В условиях XIV — первой половины XV в. переделы имели важное политическое значение: так же как и совместное управление Москвой, они были материальным выражением единства князей Московского дома, потомков Ивана Калиты. В переделах земли (и в самом принципе переделов) реализовывалось то «одиначество» московских князей («быти ны за один»), которое проходит красной нитью через их договоры, противопоставляя их как единое целое внешнему миру.²⁴

Строго говоря, переделы предусматривались только в случае уменьшения удела. Приобретения («примыслы») новых земель под категорию переделов в докончаниях не подпадали. О возможности таких «примыслов» говорит договор 1428 г. Василия Темного и князя Юрия Дмитриевича: «...или что себѣ примыслили, или что собѣ примыслять... того ти всего под нами блюсти».²⁵ Эта же формула повторяется и в последующих договорах князей Московского дома, вплоть до докончаний Василия Темного с князем Василием Ярославичем. В последнем из этих докончаний перечисляются приобретения Василия Темного — уделы князя Юрия Дмитриевича и князя Ивана Андреевича.²⁶ Таким образом, формулы о переделах и «примыслах» в межкняжеском феодальном праве XV в. сосуществуют, отражая соответственно противоречивые черты этого права — тенденцию к сохранению «одиначества» князей и гарантию их совместного владения «отчиной» отца и тенденцию к усилению самостоятельности каждого данного княжества.

Второе положение, выдвинутое Борисом Волоцким, — гарантия неприкосновенности права феодального отъезда как важнейшего правового института удельной системы. Это право впервые сформулировано в договорной грамоте сыновей Ивана Калиты: «А бояромъ и слугамъ волнымъ воля, кто поѣдет от нас к тебѣ, к великому князю, или от тобе к намъ, нелюбья ны не держати».²⁷ Грамота поясняет, что вольные слуги — это те, «кто в кормленьи бывал и в доводѣ».²⁸ При этом, однако, право отъезда не распространяется на тех, кто с точки зрения князей является государственным преступником: «А что Олексѣ Петрович вшелѣ в коромолу к великому князю, нам... к собѣ его не приимати, ни его дѣтии... воленъ в нем князь великии, и в его женѣ, и въ его дѣтех».²⁹

Гарантия права отъезда бояр и вольных слуг повторяется и во всех последующих межкняжеских докончаниях, вплоть до договоров 1473 г.: «А бояром, и дѣтем боярьским, и слугам промеж нас волным воля».³⁰ Материальным выражением права свободного отъезда феодалов является взаимная гарантия неприкосновенности их земель: «А хто... моих боярѣ, и дѣтей боярьских, и слуг имет жити в твоей отчинѣ, и тебѣ их блюсти, как и своих. А хто твоих боярѣ... имет жити в нашей отчинѣ... и нам их блюсти, как и своих».³¹

Села бояр и слуг тянут данью к владельцу удела: с них «дань взяти, как и на своихъ (боярах. — Ю.А.)».³² В военно-служилом отношении бояре и слуги независимо от места своего проживания тянут к своему князю. Этот общий принцип впервые четко сформулирован в договоре великого князя Василия Дмитриевича с братом Юрием около 1390 г.: «А кто которому князю служит, где бы ни жил, тому с тѣм князем а и ѣхати, кому служит». Исключение из этого правила допускается для городной осады: в этом случае «гдѣ кто живет, тому туто и сѣсти, опроче путных боярѣ».³³

Принцип экстерриториальности военной службы бояр и вольных слуг — основа организации войска в период существования удельных княжеств.³⁴ Вместе со свободным отъездом и неприкосновенностью вотчин он входит в единый комплекс прав высшего и среднего слоя класса феодалов — один из устоев удельной системы.

При наличии тесного союза, «одиначества» между князьями Московского дома, право отъезда, неприкосновенность вотчин и экстерриториальность службы сплачивали бояр и слуг московских князей в единый военно-служилый корпус и способствовали его эффективности и боеспособности.

Тесная, неразрывная связь права отъезда с основами существования удельной системы хорошо осознана в послании Бориса Волоцкого. Боярин, отъехавший к удельному князю и поступивший на его службу, тем самым подпадает под его юрисдикцию; всякие действия против этого боярина являются нарушением суверенных прав его князя.

«...Уже ни за бояре почел братью свою». Эта сентенция (близкая, по-видимому, к подлинным словам князя Бориса) открывает еще одну черту удельной системы. Боярская вотчина в представлении князя Бориса пользуется широким судебным иммунитетом; боярин может в своей вотчине творить суд и расправу, укрывая кого угодно от княжеских людей. В глазах обиженного Бориса он, князь, лишен даже этого права.

В представлении удельного князя его удел, с одной стороны, — неразрывная часть земель Московского дома, пределы которой должны расширяться по мере роста общих владений этого дома; с другой стороны, удел — территория, на которую распространяются все суверенные права его князя, куда нет доступа агентам великого князя.

Третье существенное положение послания Бориса Волоцкого касается общего стиля отношений между князьями Московского дома. Основные принципы этих отношений были сформулированы еще в середине XIV в. Сыновья Ивана Калиты целовали «межи собе крест у отня гроба» в том, чтобы «быти ны заодин до живота. А брата старѣйшего имѣти ны и чтити въ отцево мѣсто. А брату нашему нас имети...» (очевидно, «в братстве»).³⁵ Эта идея повторяется во всех последующих межкняжеских докончаниях.³⁶ В договорах 1473 г. она сформулирована следующим образом: «Имети ти мене, великого князя, собе братом старейшим во отца место... А нам, великим князем, тобя жаловати и держати в братьстве, и в любви, и во чти, без обиды...».³⁷ Высшая формальная санкция таких отношений между князьями-братьями — воля отца, выраженная в его духовной. В духовной Василия Темного в полном соответствии с традицией определяется: «А вы, дети мои, чтите и слушайте своего брата старейшего Ивана в мое место, своего отца. А сын мои Иван держит своего брата Юрья и свою братью меньшую в братьстве, без обиды».³⁸

Именно к таким отношениям между князьями призывает послание Бориса Волоцкого: «А духовные отца своего забыл, как ны писал, почему им жити».³⁹ Итак, восстановление старых, традиционных отношений, основанных на относительном равноправии князей как суверенных владельцев уделов, договаривающихся между собой о своем «одиначестве» при старейшинстве старшего брата, — вот тот политический идеал, который рисуется Волоцкому князю.

Все три требования Бориса Волоцкого тесно связаны между собой и в своей совокупности могут рассматриваться как цельная политическая программа удельно-княжеских кругов в период образования централизованного государства.

Требования князя Бориса несомненно справедливы с точки зрения удельной московской старины и отношений, отраженных в духовных и договорных грамотах московских князей со времен Ивана Калиты.⁴⁰ Политическая линия, взятая Борисом, теоретически оборонительная. Она формально не означает ни отрыва уделов от Москвы, ни ослабления Москвы как центра Русской земли. Она требует сохранения соучастия удельных князей в управлении государством, сохранения Московского дома как конфедерации князей-соправителей. Новое в программе — требование расширения сферы власти этой конфедерации практически на всю Русскую землю. В этом смысле особенно характерны притязания на жребий в Новгородской земле. Новое Русское государство мыслится удельным князем как расширенная «вотчина» Калитичей, как совокупность суверенных уделов Московского дома с их старыми, традиционными политическими институтами.

«Дело» князя Лыка Оболенского и политическая программа Бориса Волоцкого связаны между собой глубоким органическим единством. Крупный феодал, наместник-кормленщик великого князя, вассал, пользующийся правом свободного отъезда, не случайно находит убежище и полное понимание у удельного князя. Оба они — представители одного и того же строя удельно-вассальных отношений, составлявших политическую основу Руси еще в первой половине XV в. Боярский вассалитет, права «вольных слуг» — такая же необходимая составная часть этого строя, как суверенность уделов и права удельных князей на долевое владение Русью.

И то, и другое органически несовместимы с основами нового политического порядка — с судом и властью великого князя над всей Русской землей. Суд великого князя над его наместником может иметь реальное значение только в том случае, если последний является не добровольным вассалом старшего из князей Московского дома, а подданным великого князя-государя всея Руси. Только тогда могут иметь реальные последствия жалобы лучан и новгородцев, горожан и сельчан на их наместников, посадников и бояр, а великокняжеская власть может осуществлять эффективную судебно-административную и социальную политику в интересах нового государственного порядка.

«Дело» Лыка и программа Бориса Волоцкого показывают четкий социально-политический водораздел: на одной стороне — «обиженные» лучане и вставший на их сторону великий князь, на другой — «обиженный» наместник и вставший на его сторону удельный князь. «Союз королевской власти с городом» (с массой непривилегированного населения города и села) в условиях Руси противостоит союзу феодальной аристократии — крупного вассала и удельного князя. Это противостояние, имевшее в данных условиях принципиальный характер, обнажает социально-политические корни и смысл последующих событий.

Послание Бориса Волоцкого само по себе уже означает нарушение докончания 1473 г. Это докончание обязывало Бориса (как и Андрея) «ни съсылатися ни с кѣмъ без нашего (великого князя. — Ю.А.) вѣданія».⁴¹ Оно также запрещало братьям предъявлять какие-либо претензии на Дмитровский удел и другие «примыслы» великого князя. Отправляя послание Андрею Углицкому, князь Борис тем самым вступает на путь открытой борьбы с великим князем. Начинается феодальный мятеж.

«...на Масленой недѣли прииде на Углече Поле к князю Андрѣю Васильевичю братѣ его князь Борисѣ с Волока, а княгиню свою и дѣти своя въ Ржеву отпусти».⁴² Масляная неделя в 1480 г. приходилась на 6 февраля; от Волока до Углича — примерно 200 км, 3—4 дня конного пути. Следовательно, Борис выехал из Волока не позднее 2—3 февраля. Ранее этого обоз с княгиней и детьми был отправлен в Ржеву.

«Прииде весть к великому князю в Новъгород от сына его, что братия его хотять отступити. Он же вборзѣ еха из Новагорода к Москвѣ и прииде на Москву перед великим заговѣньем»,⁴³ т. е. 13 февраля.⁴⁴ Учитывая расстояние от Москвы до Новгорода (3—6 дней пути), следует предположить, что гонец из Москвы к великому князю отправился никак не позднее 1 февраля. Следовательно, мятеж начался в самые последние дни января. Именно тогда, по-видимому, и был отправлен Волоцкий обоз в Ржеву, о чем сразу стало известно в Москве. Видимо, поведение Волоцкого и углицкого князей уже давно внушало подозрение московскому правительству, которое бдительно следило за всеми их движениями.

Основания для такого подозрения без сомнения были. Как мы видели, в августе 1479 г. на торжественном освящении Успенского собора в Кремле, которому был придан характер большого церковно-государственного праздника, присутствует только князь Андрей Меньшой, но нет ни Андрея Углицкого, ни Бориса.⁴⁵ Это может свидетельствовать о том, что уже к тому времени отношения между братьями были достаточно напряженными.

Поход Волоцкого князя к Угличу, а его обоза к Ржеве означал фактически начало военных действий. «...Вси людие быша... в страсе велице... все городы быша во осадах, и по лесом бегаючи мнози мерли от студени».⁴⁶ Эта картина достаточно выразительно рисует тревогу московских людей в первые дни февраля, когда по зимним дорогам двинулось войско Волоцкого князя. Борис шел, разумеется, со своим двором, с многими сотнями (если не тысячами) вооруженных всадников, профессиональных воинов. Движение этой массы враждебно настроенных вооруженных людей не могло не вызвать чувства тревоги и страха у московских горожан и сельчан. Для этого были все основания. «Куде идоша, тыя волости вся положиша пусты», — так характеризует поход удельно-княжеского войска независимый от Москвы псковский летописец.⁴⁷ Подобного похода Московская земля не знала со времен Шемяки. Положение дел в начале февраля 1480 г. должно было живо напоминать современникам картины феодальной войны прошлого поколения.

Поход князя Бориса от Волока к Угличу — первый акт открытого мятежа. Отправка княгини и детей в Ржеву указывает на опасения и намерения мятежного князя: Волок слишком близок к Москве и не годится ни в качестве базы для дальнейших действий, ни в качестве убежища для семьи Бориса. Поход к Угличу может объясняться необходимостью личных переговоров с Андреем, а также стремлением соединить силы перед дальнейшим походом. Углич используется в качестве исходного пункта движения — это традиционно мятежный город Шемяки и его братьев, расположенный сравнительно далеко от Москвы, вне прямой досягаемости московских войск.

«Князь... Ондрѣй съ княгинею и з детми и князь Борисъ поидоста с Углеча къ Ржевѣ чрезъ Тверскую отчину».⁴⁸ Таким образом, к Ржеве стягиваются и силы углицкого князя и сюда же отправляется его семья. Ржева становится на какое-то время основной базой мятежников. Расположенная на кратчайших путях к Литве, Твери и Новгороду, она лучше всего отвечает условиям такой базы.

От Углича до Ржевы около 200 км. Такое расстояние могло быть пройдено войском и обозом за 5—10 дней. Следовательно, силы мятежных князей сосредоточиваются в Ржеве в начале 20-х чисел февраля.

Поднимая мятеж, князья, видимо, не рассчитывают на какую-либо поддержку со стороны населения Московской земли — они явно тянутся к окраинам государства, еще недостаточно крепко связанным с центром, ориентируются не на коренные русские земли, а на порубежные районы, откуда легче бежать за рубеж в случае неудачи мятежа. В этом существенное отличие стратегии Андрея и Бориса от образа действий галицко-звенигородских князей во время феодальной войны в 30—40-х гг. Не только Юрий Звенигородский, родной сын Дмитрия Донского, считавший себя законным претендентом на великокняжеский стол, но и его сыновья ведут активную борьбу за Москву, опираясь на свои уделы и не помышляя о бегстве за рубеж. Это объясняется не только личными качествами князей, но и политической ситуацией на Руси, дававшей им некоторые надежды на победу над Василием Темным. Хотя эти надежды в конечном счете не оправдались — основная масса феодалов, городского и сельского населения Московской земли пошла за великим князем, — тем не менее Москва трижды оказывалась в руках противников Василия Темного, и напряженная борьба с ними потребовала более двух десятков лет, причем положение Василия не раз бывало катастрофическим. Базой сопротивления галицко-звенигородских князей были их уделы, в которых они организовали упорную оборону при наступлении великокняжеских войск.⁴⁹ Это свидетельствует о том, что галицко-звенигородские князья пользовались известными симпатиями в некоторых кругах московского феодального общества, а в своих собственных землях располагали определенной социальной опорой.⁵⁰ Именно это позволяло им вести активные наступательные действия и в ряде случаев добиваться крупных, хотя и не прочных успехов.

В противоположность этому действия Бориса Волоцкого и Андрея Углицкого с самого начала проникнуты пассивнооборонительными тенденциями. Они не только не помышляют об активных действиях против Москвы, но не думают даже об обороне собственных своих уделов: бросают эти уделы и отступают к рубежу.⁵¹

Стратегия князей отвечает их общей политической линии и объясняется в конечном счете социальным содержанием их программы. Эта программа, как мы видели, является программой удельной феодальной аристократии и как таковая не может рассчитывать на поддержку сколько-нибудь широких масс.

Выдвигая свою программу, консервативную по форме, реакционную по существу, князья могут надеяться только на определенные верхушечные слои московской феодальной аристократии, заинтересованные по тем или иным соображениям в сохранении удельной традиции. Неспособность удельных князей к постановке широких политических задач убедительно говорит об идейном вырождении удельного сепаратизма, об упадке самих основ удельной системы. В борьбе за сохранение остатков своих привилегий, за особность своих уделов князья не могут рассчитывать на сочувствие населения даже своих собственных уделов. Это показатель большого сдвига в социально-политических отношениях и в общественном сознании Русской земли по сравнению с временами Юрия Звенигородского и Дмитрия Шемяки, более четкой поляризации общественных сил в главном вопросе — борьбе за создание единого Русского государства.

Несмотря на отсутствие широкой социальной базы, мятеж Бориса и Андрея представляет собой существенную опасность для нового государства. Сам факт мятежа ослабляет Русскую землю перед лицом внешних врагов, отвлекая материальные и моральные силы от решения важнейших задач строительства и обороны нового государства. Движение мятежных князей от Углича к Ржеве «через Тверскую отчину» грозило осложнениями с тверским великим князем, ненадежным союзником Москвы.

Еще более опасным представляется движение мятежников в сторону Новгорода, Пскова и Литвы. Нельзя исключать возможность намерения мятежников вступить в непосредственный контакт с новгородской боярской оппозицией, связанной на данном этапе с архиепископом Феофилом. Андрей и Борис могли еще не знать о раскрытии «коромолы» Феофила и надеяться на поддержку со стороны новгородских сепаратистов. Как и во времена феодальной войны 30—30-х гг., Новгород служил центром притяжения антимосковских сил. При активной поддержке новгородских сепаратистов феодальный мятеж мог перерасти в феодальную войну с потенциальной угрозой литовской интервенции в условиях уже идущей войны с Орденом. В любом случае мятеж князей ослаблял внутренние и внешние силы Русской земли. Отсюда стремление московского правительства добиться мирного разрешения конфликта, склонить мятежников к переговорам и соглашению.

Именно этим объясняется посылка в Ржеву боярина А.М. Плещеева, о чем сообщает Типографская летопись.⁵² А.М. Плещеев был отправлен, по-видимому, сразу после возвращения великого князя в Москву, т. е. после 13 февраля. Срочность миссии определялась характером обстановки — московское правительство стремилось к возможно скорейшему прекращению мятежа. Содержание посольства А.М. Плещеева неизвестно, но во всяком случае миссия потерпела неудачу. По словам той же летописи, князья «не взвратишяся и поидоша изо Ржевы и с княгинями, и с дѣтми». С ними же пошли «бояре их и дѣти боярскые лутчие с женами, и з дѣтми, и с людми вьверх по Волзѣ к Новгородскым волостем».⁵³ Это сообщение свидетельствует именно о новгородском направлении движения, о новгородской ориентации мятежных князей.

Несмотря на неудачу первой миссии, правительство великого князя продолжает переговоры. Вдогонку за мятежниками «князь великий посла... ростовского архиепископа Вассиана. Он же наѣха их в Молвятицѣх, а [о]ни идуть к Новугороду».⁵⁴ Двигаясь большой массой и с обозом, князья прошли уже больше половины пути, от Ржевы до Новгорода оставалось около 130 км. Их направление на Новгород проявилось к этому времени уже с полной отчетливостью.

Миссия архиепископа Вассиана должна была, по-видимому, иметь особое значение. Увещевать братьев посылается не боярин, а виднейший иерарх русской церкви, первое лицо после митрополита. Еще в 1435 г. Вассиан становится игуменом Троицкого Сергиева монастыря, т. е. уже тогда был, надо полагать, пожилым и опытным человеком. После 11 лет игуменства в крупнейшем русском монастыре Вассиан пробыл некоторое время архимандритом столичного Спасского монастыря, а в декабре 1467 г. получил архиепископство.⁵⁵ Вассиан — ближайший союзник великого князя в высших церковных сферах. Этот союз, как мы видели, проявлялся и во время «брани» о Кирилло-Белозерском монастыре в 1478 г., и в спорах по поводу освящения Успенского собора летом—осенью 1479 г. Близость архиепископа Вассиана к великому князю проявляется и в том, что именно он 4 апреля 1479 г. вместе с троицким игуменом Паисием крестит старшего сына великого князя от Софьи Фоминишны, будущего Василия III.⁵⁶

Посылка авторитетнейшего представителя церкви к мятежным князьям в феврале 1480 г. может свидетельствовать о том, сколь серьезно воспринимали в Москве сложившуюся ситуацию и какие большие усилия прилагали к достижению мирного соглашения. Миссия Вассиана должна была, по-видимому, максимально разрядить обстановку и создать благоприятные условия для мирного разрешения конфликта. Однако на деле этого не происходит. Братья на этот раз не отказываются от переговоров: «...съ архиепископлих речей и послаша со архиепископом к великому князю бояр своихъ, князя Василиа и Петра Микитича Оболенскых».⁵⁷ Однако мятеж отнюдь не прекращается, а, напротив, приобретает все более опасный оборот.

«А оттоле сами поидоша к литовскому рубежу и, пришедше, сташа в Луках, а х королю послали, чтобы их управил в их обидах с великим князем и помагал».⁵⁸

Итак, убедившись, что путь на Новгород закрыт, мятежные князья круто меняют направление своего движения и выходят к литовскому рубежу у Великих Лук. Отсюда они вступают в переговоры со злейшим врагом великого князя — королем Казимиром. Захват Великих Лук и обращение к королю — высшая точка феодального мятежа 1480 г.

Идя по Русской земле, отряды князей Андрея и Бориса, по свидетельству псковского летописца, «грабиша и плениша, токмо мечи не секоша». Захват же ими Великих Лук был настоящим бедствием для населения: «...а Луки без останка опустѣша, и бѣ видети многым плач и рыдание».⁵⁹

Лучанам, жалоба которых на наместника послужила поводом для феодального мятежа, несладко пришлось под копытами удельно-княжеской дружины. Они на своем опыте получили возможность сравнить суд и управу великого князя с порядками феодальной анархии. То противостояние социально-политических сил, которое обозначилось в суде над наместником, в ходе мятежа становится все более четким и материальным: удельные князья топчут города и уезды, из-за которых великий князь судит своих наместников, пустошат земли, за жителей которых великий князь вступает в конфликт со своим вассалом. Феодальная анархия дает бой порядкам централизованного государства.

Если захват Великих Лук и бесчинства над местным населением знаменуют собой крайнее, наиболее откровенное проявление внутриполитической ориентации мятежных князей, то их обращение к королю Казимиру не менее отчетливо рисует их внешнеполитическую ориентацию.

Обращение удельных князей к арбитражу польского короля формально оправдано соответствующей статьей духовной грамоты Василия Темного: «А приказываю свою княгиню, и своего сына Ивана, и Юрья, и свои меншиѣ дѣти брату своему королю польскому и великому князю литовъскому Казимиру, по докончалной нашеи грамоте...».⁶⁰ Василий Темный имеет в виду докончание 31 августа 1449 г., установившее общие принципы отношений между великим княжеством Московским и польским королем. В духе традиционных феодальных договоров в докончании имеется статья: «А учынить ли Богъ такъ, мене Богъ возметь з сего света наперед, а ты останешъ жыв, а тобе моимъ сыном, князем Иваном, печаловатисе, какъ и своими детьми...».⁶¹ Этот договор, заключенный в период острого политического кризиса, охватившего Русскую землю, продолжал еще формально действовать, хотя уже отнюдь не соответствовал новому положению дел. В 70-х гг. король Казимир неизменно выступает в качестве противника великого князя, нарушая тем самым основное условие договора 1449 г.: «А быти нам с ним везде заодинъ. А добра намъ ему хотети и его земли везде, где бы не было».⁶² Стремясь помешать процессу объединения русских земель и созданию единого Русского государства, король Казимир активно поддерживает новгородских сепаратистов, вступает с ними в переговоры, в результате которых появляется договор 1471 г., отдающий Новгород под власть польского короля. Это было прямым нарушением соответствующей статьи договора 1449 г.: «Таке жъ в Новгород Великий... и во вся Новгородская... места тобе, королю... не вступатисе... А имут ти се новгородцы... давати, и тобе ихъ не прыимати, королю».⁶³ Король вступает и в переговоры с Ордой, стремясь заключить союз против Руси: в 1470/71 г. он отправляет к Ахмату своего посла Кирея Кривого, призывая хана к нападению на Русь и обещая напасть со своей стороны.⁶⁴ Поход Ахмата на Русь летом 1472 г. был, по мнению русских летописцев, прямым результатом его переговоров с Казимиром.

В этих условиях обращение мятежных князей к королю, «чтобы их управил в их обидах с великим князем и помогал», было на грани прямой государственной измены и открытым призывом к польско-литовской интервенции. Пребывание мятежников в захваченных ими Великих Луках, на самом литовском рубеже, создавало реальную возможность соединения их отрядов с польско-литовскими войсками. В такой ситуации согласие мятежников на переговоры с великим князем могло вызываться их стремлением выиграть время и обеспечить себе помощь со стороны короля.

Архиепископ Вассиан и бояре мятежных князей прибыли в Москву на страстной неделе, т. е. между 26 марта и 1 апреля. Переговоры великого князя с послами мятежников не привели, по-видимому, к удовлетворительному результату — великий князь «отпусти бояр их». Тем не менее правительство не теряло надежды на мирный исход конфликта. По сообщению Типографской летописи великий князь «к ним опять посла ростовского же архиепископа и с ним бояр своих Василиа Федоровича Образца да Василья Борисовича Тучка».⁶⁵ Новое посольство отправляется из Москвы «в четверг 4 недели по Пасце, апреля в 27 день». Таким образом, между прибытием послов мятежных князей и отправкой нового посольства великого князя прошел почти месяц. Надо полагать, что задержка с отправлением посольства не была случайной. Вероятно, в правительственных кругах уточнялась ситуация и вырабатывалась программа дальнейших переговоров.

В этой связи представляет интерес сообщение Вологодско-Пермской летописи, что из Лук мятежные князья «посылают к матери своей к великой княгине Марье и к митрополиту Геронтию, чтобы ся о них печаловали великому князю, чтобы князь великий братию свою в докончание принял и удѣл, братню отчину, дал».⁶⁶ Согласно этому сообщению, князья Андрей и Борис не ограничиваются официальными переговорами с великим князем, но и непосредственно обращаются к тем членам правящей верхушки, на чьи поддержку и сочувствие они могут рассчитывать. Не приходится удивляться, что к числу таковых относятся прежде всего митрополит и вдовая великая княгиня.

Независимый от Вологодско-Пермской летописи источник — Софийско-Львовская летопись — косвенно подтверждает версию об обращении князей Андрея и Бориса к матери и о каких-то шагах последней в пользу мятежных князей: «Князь Великый... много нелюбие подрьжа на матерь, мнѣв, яко та здума братье его от него отступити, понеже князя Андрея вельми любяше».⁶⁷

Таким образом, есть основания думать, что в конце марта — апреле 1480 г. в московских правящих сферах активно обсуждался вопрос о дальнейших действиях в отношении мятежных князей, причем митрополит и вдовая великая княгиня пытались выступить посредниками в конфликте.

Независимо от своих субъективных целей «печалование» митрополита и великой княгини объективно отражало позицию феодальных кругов, сочувствовавших мятежным князьям и их политическим идеалам. Тем самым оно шло вразрез с политической линией на централизацию государства. Однако в данных конкретных условиях московское правительство не могло полностью игнорировать позицию, занятую главой русской церкви и матерью великого князя.

Особенность феодального мятежа заключалась в том, что он развертывался на фоне войны, идущей на северо-западных рубежах страны, и поэтому не может рассматриваться изолированно от событий этой войны. При выработке новых мирных предложений в апреле 1480 г. московское правительство не могло не учитывать положения, сложившегося к этому времени на псковско-ливонском театре военных действий. Отход от Пскова войск князя Ногтя Оболенского привел к резкому ухудшению военно-политической ситуации на этом направлении. После нападения магистра 25 февраля на Изборск и сожжения изборских волостей (сам город устоял) орденские войска двинулись к самому Пскову, «жгучи и палячи Псковьскую волость, а в Псковѣ видѣти дым и огнь».⁶⁸ По словам Псковской II летописи, «не дошед за 10 верстъ, сташа станы вся сила немецкаа, и възъгнетуша в нощь многыя огни, хупущеся и скрѣжещюще зубы на дом святыа Троица и на град Псковъ».⁶⁹ Опасность, нависшая над городом и его округой, была, по-видимому, действительно серьезной — во главе вражеских войск стоял, по псковским сведениям, сам магистр, что свидетельствует о значительности неприятельских сил. Положение усугублялось недостаточностью руководства со стороны князя-наместника, не пользовавшегося у псковичей авторитетом. По словам II летописи, В.В. Шуйский был «князь не войскыи, грубый, токмо прилежаше многому питию и граблению, а о граде не внимаше ни мала и много Пскову грубости учини».⁷⁰ Тем не менее при подходе немцев к Пскову князь выступил в поход во главе псковского ополчения: «...князь, и посадники, и все псковичи... всѣдше скоро на коня». О характере этого ополчения красноречиво пишет далее та же II летопись: «...ови в доспѣсѣх, а инии нази, токмо в кого что угодилося, или копие, или оружие, или щит, ови на конѣх, ови пѣши». Ополчение носило, видимо, тотальный характер — на защиту города встали все, кто только мог носить оружие. Выступив из Пскова, ополчение вышло к Устьям, где встретилось с войсками магистра. По словам II летописи, главные силы сторон стояли друг против друга целый день, не начиная сражения, однако сторожевой полк немцев изрубил псковскую пешую рать, убив 300 человек. «А доспѣшная рать на конех того не видеша», что, конечно, свидетельствует о плохой организации командования псковскими войсками и подтверждает нелестную характеристику князя.⁷¹ Ночью магистр отступил, но «князь псковьскый Василей Шюйскый и посадники не вѣсхотѣша гнатися въслѣдъ, но възвратишася в домы своя».⁷² В этой пассивности, бездеятельности опять можно видеть слабость командования, в первую очередь самого князя. По данным III летописи, этот бой произошел 1 марта на Пецкой губе.⁷³ Отказ псковской рати от решительного сражения с войсками магистра и от преследования их дал магистру возможность продолжать активные действия против псковских пригородов. Следующим объектом нападения стал новый городок Кобылий, в 50 км к северу от Пскова на берегу Чудского озера. По словам II летописи, немцы подошли к городу вечером 4 марта, а на рассвете 5 марта начали артиллерийский обстрел и подготовку к штурму. Город был взят и сожжен, жители истреблены и частично взяты в плен. В числе тех, которых немцы «живых поимавше, с собою сведоша, немилостивно извязавше», оказался и посадник Макарий.⁷⁴ По данным III летописи, общее число погибших доходило до 4 тыс. человек.⁷⁵ Хотя эти данные, вероятно, преувеличены (летописец не настаивает на них, приводя их как слух — «друзии сказуют»), взятие и разрушение города на Псковской земле свидетельствует о размахе орденской агрессии.⁷⁶ Итак, на северо-западном рубеже страны идет большая война, и это является одним из важных факторов, определяющих политическую линию московского правительства по отношению к мятежным князьям. Оно продолжает стремиться к мирному урегулированию конфликта.

Новое посольство везло братьям кроме общей декларации («пойдите на своя отчины, а яз всем хощю вас жаловати») конкретные предложения великого князя: «...князю Андрею даючи к его отчине и к материну данию Колугу да Олексин, два города на Оке». Эти предложения означают крупные территориальные уступки, на которые идет великий князь, стремясь добиться мирного исхода конфликта.⁷⁷ Видимо, основная причина этих уступок — сложное международное положение Русского государства. В Москве, вероятно, знали об обращении мятежных князей к королю и стремились противодействовать его вмешательству. Имелись, вероятно, сведения и о готовящемся нашествии Ахмата. Именно этим последним обстоятельством объясняется, по-видимому, обещание дать Андрею Калугу и Алексин — города в пограничной зоне, на возможном направлении татарского наступления. Принятие Андреем предложения великого князя делало бы его союзником последнего — он с необходимостью должен был бы защищать свои собственные города от татар так же, как Андрей Меньшой защищал свою Тарусу. Может быть, не случайно в предложениях великого князя ничего не говорится о Борисе — не исключено, что московская дипломатия хотела изолировать мятежных князей друг от друга, договорившись в первую очередь с одним из них.

Отправляя третье посольство с подобными предложениями, великий князь сделал все, что было возможно в данных условиях для мирного решения конфликта. Он дал действительно много с точки зрения территориальной, материальной, но не с точки зрения принципиальной. Это было «жалование» — дар великого князя, а не «восстановление права», не восстановление тех отношений суверенности уделов, о которых мечтал князь Борис. Правительство сделало все, что возможно, для предотвращения феодальной войны и литовской интервенции, но на капитуляцию, естественно, пойти не могло.

Вологодско-Пермская летопись в одном контексте с рассказом о посольстве архиепископа Вассиана и боярина Образца сообщает, что «княгини великая послала своего диака, чтобы князя великого слушали, а на вотчины б свои шли».⁷⁸ Аналогия этому известию есть в Устюжском летописном своде: «Княгиня же великая Марфа... начат детеи своих мирити, а ко княжю Андрею и Борису Васильевичам на Луки посылати грамоты с благословением, чтоб в Литву не ходили».⁷⁹

Таким образом, «печалуясь» за сыновей, великая княгиня Марфа со своей стороны вынуждена была поддержать требования великого князя и обратиться с увещеваниями к Андрею и Борису. Это свидетельствует о том, что весной 1480 г. даже те члены правящей группировки, которые потенциально сочувствовали старым удельным порядкам, не находили для себя возможным открыто поддерживать мятежников и должны были пытаться найти путь компромиссного, мирного решения конфликта, поддерживая тем самым общую политическую линию великого князя.

Путешествие третьего посольства длилось более трех недель: «...бе бо весна и путь истомен вельми» (они прибыли на Луки только «в суботу пятьдесятную», т. е. 20 мая).⁸⁰ К этому времени, по-видимому, князья Андрей и Борис уже получили ответ от короля на свое «челобитье».

По словам летописи, Казимир «им отмолвил, а княгиням их дал на избылище город Витебск».⁸¹ Казимир, таким образом, занял осторожную позицию. Он остался верен своей общей тактической линии: не воевать самому, не вступать до поры до времени в крупный, рискованный конфликт с сильным и опасным соседом, но всячески ослаблять его, поддерживать центробежные, антимосковские тенденции, помогать всем врагам великого князя, выжидая благоприятное время. И весной 1480 г. в ответ на соблазнительное, но слишком прямолинейное предложение начать интервенцию — войну против Русского государства король отвечает двойственно: войны не начинает, прямо в конфликт не ввязывается, но поддерживает мятежников морально и материально, обеспечивая их тылы.⁸²

Третье посольство великого князя терпит неудачу. «Они же ни в чем не послуша великого князя и не поидоша (назад на свои уделы. — Ю.А.)». Пожалованье Калугой и Алексиным не удовлетворило братьев. По-видимому, им нужны были не только города, но и изменение статуса, общего стиля отношений. Возможно, они продолжали рассчитывать на помощь короля и «печалование» своих доброхотов в Москве. Во всяком случае «архиепископ... и бояре возвратишась и приидоша на Москву».⁸³ Неудача третьего посольства приводит к разрыву переговоров: «...князь же великий оправдася перед ними и положи на Бозе упование».⁸⁴

Можно считать, что к этому времени (конец мая) закончился первый этап мятежа. Князья собрали свои силы, покинули свои уделы, совершили вооруженный поход через ряд русских земель и захватили пограничный с Литвой город, превратив его в свою базу. Они вели переговоры с великим князем, предъявляя ему определенные требования и отвергая мирные предложения Москвы. Они вступили в переговоры и с королем, и со своими потенциальными доброжелателями в московских правящих сферах. Таким образом, в течение 3—4 месяцев мятежные князья проявляли большую военную и дипломатическую активность.

Каковы же результаты этой активности? По-видимому, очень небольшие. Мятежникам не удалось соединиться с новгородскими сепаратистами, добиться активной помощи короля. Самое главное — им не удалось создать себе сколько-нибудь широкой социально-политической базы внутри страны. Грабежи и насилия над местным населением косвенно свидетельствуют о недоброжелательном отношении этого населения к мятежным князьям. Это неудивительно: горожане и сельчане едва ли могли сочувствовать программе консервации и реставрации удельного сепаратизма и феодально-аристократических привилегий. Загнанные в Великие Луки, князья оказались в полной политической изоляции, в состоянии своего рода бойкота.

Итак, основной итог второго периода политического кризиса 1480 г. — с февраля по май — был в общем благоприятным для Русского государства. Феодальный мятеж не перерос в феодальную войну, не вызвал политического раскола Русской земли на два враждебных лагеря. Несмотря на то что мятеж продолжался, отчетливо обозначилась ограниченность социально-политической базы мятежников, которым не удалось найти сколько-нибудь влиятельных и верных союзников. Кроме воздействия объективных факторов в этом нельзя не видеть успеха политической линии на локализацию мятежа, взятой московским правительством.

Тем не менее к началу лета общее политическое положение оставалось весьма напряженным. Феодальный мятеж продолжался, сохранялась опасность литовской интервенции. Орден не прекращал агрессии, накапливая силы для решительного наступления на русские земли. Но главный враг надвигался с юга. Весной 1480 г. над Русской землей нависла грозная тень нашествия орды Ахмата.

Примечания

1. ДДГ. № 69, 70. С. 225—249; см.: Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. 422—424; Черепнин А.В. Русские феодальные архивы. XIV—XVI вв. М., 1948. Ч. 1. С. 166—169.

2. ДДГ. № 71. С. 249—251.

3. Там же. С. 251.

4. См., например, духовную князя Юрия Васильевича 1472 г. (ДДГ. № 68. С. 222, 224).

5. Впрочем, эта титулатура еще неустойчива. В договорных грамотах с братьями великий князь по-прежнему именуется только «господином», так же и в духовной князя Андрея Меньшого 1481 г. (ДДГ. № 74. С. 275—277), и только в духовных потомков Бориса Волоцкого в начале XVI в. снова появляется термин «осподарь», «государь» (там же. № 87, 88).

6. ПСРЛ. Т; 20, ч. 1. С. 336. — Иван Владимирович Лыко — двоюродный брат Стриги Оболенского и Андрея Ноготка, представитель младшей линии князей Оболенских.

7. Там же.

8. Мерило Праведное по списку XIV в. М., 1961. С. 125—130.

9. О самоуправстве князя Лыка и его людей сохранились и другие известия. Так, запись о «ржевской дани», помещенная в Литовской метрике, рассказывает о грабежах и насилиях, чинимых этим наместником в период его управления Ржевой. В результате «многии люди с тых грабежов разбеглись по заграничью, кое ко Пскову, кое инде где». Только в одном Ошевском погосте «слуги Лыковы взяли рублев на тритцать, ино по клетем ходечи грабили» (РИБ. СПб.. 1910. Т. 27. Стб. 466 и след.).

10. ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 336. — Юрий Шестак — это Юрий Иванович Кутузов, принимавший активное участие в Новгородском походе 1475 г. и в аресте новгородского боярина Офонасова, обвиненного в государственной измене (там. же. Т. 25. с. 306).

11. Формула межкняжеских докончаний: «в удел ти... в мои... приставов своих не всылати» — последний раз встречается в договоре Василия Темного с князем Василием Ярославичем 1451 — 1456 гг. (ДДГ. № 58. С. 185) и в неутвержденной грамоте Андрея Углицкого ранее 1472 г. (там же. № 66. С. 216).

12. Андрей Михайлович Плещеев происходит из боярского рода Бяконтов, служившего Москве еще в XIV в. (ВОИДР. Т. Х. С. 98—99). Его отец Михаил Борисович — один из наиболее видных бояр Василия Темного, прославившийся освобождением Москвы от Шемяки в декабре 1446 г. (ПСРЛ. Т. 25. С. 268). Сам Андрей в октябре 1445 г. привез в Москву известие об освобождении Василия Темного из казанского плена (ПСРЛ. Т. 25. С. 263), в 1475 г. он назван первым среди окольничих, сопровождавших Ивана III в Новгород (РК. С. 20).

13. ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 336. — Василий Федорович Образец Симский — из рода бояр Добрынских. 27 июля 1471 г. во главе войск великого князя он наносит решительное поражение новгородской рати на Двине, в 1473/74 г. — боярин, в 1477 г. участвует в походе на Новгород, в 1478 г. с судовой ратью совершает поход на Казань (ВОИДР. Т. Х. С. 98; ПСРЛ. Т. 25. С. 290, 316, 323; Веселовским С. Б. Исследования... С. 304—307).

14. ДДГ. № 69. С. 232.

15. Опалы Ивана III не имели необратимого характера. В 1483 г. князь Лыко Оболенский был послом в Крыму (Сб. РИО. Т. 41. № 9. С. 34), а летом 1489 г. — воеводой у двинян в походе на Вятку (ПСРЛ. Т. 37. с. 96).

16. ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 336.

17. Там же.

18. ДДГ. № 1. С. 10.

19. Там же, № 4. С. 16.

20. Там же, № 12. С. 35.

21. Там же, № 13. С. 38.

22. Там же, № 16. С. 44.

23. Там же, № 61. С. 197.

24. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 165, 166, 185—186, 190 и др.; Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы... Ч. 1. С. 61 и др.; Алексеев Ю.Г. Духовные грамоты князей Московского дома XIV в. как источник по истории удельной системы // ВИД. Л., 1987. XVIII. С. 107—110.

25. ДДГ. № 24. С. 64.

26. Там же, № 58. С. 179—180.

27. Там же, № 2. С. 13.

28. Там же. С. 12.

29. Там же. С. 13.

30. Там же, № 70. С. 238.

31. Там же. С. 239.

32. Там же, № 11. С. 32. — Третье докончание Дмитрия Донского с князем Владимиром Андреевичем 1389 г.

33. Там же, № 14. С. 40.

34. Основываясь на третьем договоре Дмитрия Донского с князем Владимиром Андреевичем, Л.В. Черепнин высказал мысль, что «в 1389 г. был проведен новый (территориальный) принцип формирования военных сил в противоположность старому (служебному)... Территориальный принцип формирования вооруженных сил должен был способствовать их централизации в руках великокняжеской власти» (Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 653—654). Если бы такой (территориальный) принцип был действительно осуществлен, то он не только означал бы коренной переворот во всей организации феодального войска, но и привел бы к исчезновению права отъезда и неприкосновенности вотчин. Все три принципа неразрывно связаны между собой: с отменой одного из них оба других теряют всякий смысл. Думается поэтому, что Л.В. Черепнин был введен в заблуждение неясной формулировкой соответствующей статьи докончании 1389 г.: «[1] А коли ми будет послати на рать своих воеводѣ, а твоих бояръ хто имет жити в моем удѣлѣ... и тѣмѣ поѣхати с моимъ воеводою, а моимъ по тому же с твоимъ воеводою. [2] А коли ми будет самому всести на конь, а тебе со мною, или тя куды пошлю, и твои бояре с тобою» (ДДГ. № 11. С. 32. — В издании перед словом «или» поставлена точка и второй пункт разбит на два самостоятельных предложения). Таким образом, статья состоит из двух пунктов, предусматривающих соответственно два возможных случая: 1) посылку бояр с воеводой без князя; 2) участие в походе самого князя. Второй случай сомнения не вызывает — бояре идут в поход со своим князем, как это и подтверждается всеми последующими договорами. Первый случай разъясняется договором великого князя Василия Дмитриевича с тем же князем Владимиром Андреевичем, заключенным через несколько месяцев после этого. Здесь соответствующий пункт сформулирован следующим образом: «А коли ми послати своихъ воеводъ не которыхъ городовъ, и твои бояре поъдуть с твоимь воеводою, а твои воевода с монмь воеводою вмѣстѣ. А хто живетѣ наших боярѣ в твоей отчинѣ и в удѣлѣ, а тымь по тому же» (ДДГ. № 13. С. 38). Следовательно, бояре, живущие в чужом уделе, едут в поход (в отсутствие своего князя) с воеводой владельца удела. Это, видимо, н имелось в виду в договоре Донского с Владимиром Андреевичем. Другой (территориальный) порядок феодальной службы разрушил бы самую основу ее.

35. ДДГ. № 2. С. 11.

36. Наиболее существенное отклонение от этого общего принципа наблюдается в первой договорной грамоте Дмитрия Донского с князем Владимиром Андреевичем около 1367 г. (по датировке Л.В. Черепнина). В заключительной части этой грамоты содержится особая статья: «А тобѣ, брату моему молодшему, мнѣ служити безъ ослушанья... а мнъ тобе кормити по твоей службѣ» (ДДГ. № 5. С. 21). Эта статья, ставящая удельного князя в служебные отношения к великому князю, не встречается ни в одном последующем договоре и потому является уникальной. Грамота содержит и некоторые другие отклонения от обычного формуляра. Она не имеет печати или следов ее. Все это позволяет высказать предположение, что перед нами неутвержденный проект докончания.

37. ДДГ. № 69. С. 225.

38. Там же, № 61. С. 198.

39. ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 336.

40. Пресняков А.Е. Иван III на Угре // С.Ф. Платонову ученики, друзья и почитатели. СПб., 1911. С. 295—296.

41. ДДГ. № 69. С. 225; № 70. С. 233.

42. ПСРЛ. Т. 24. С. 198.

43. Там же.

44. Там же. Т. 25. С. 326.

45. Характерно, что князь Андрей Меньшой считал для себя необходимым присутствовать на церемонии, несмотря на свою болезнь.

46. ПСРЛ. Т. 24. С. 198.

47. ПЛ. Т. 2. С. 60.

48. ПСРЛ. Т. 24. С. 198. — По данным Московской летописи, Андрей и Борне «на Углече быша донели же князь велик и прииде из Новгорода на Москву», т. е. до 13 февраля (там же. Т. 25. С. 326).

49. В январе 1450 г. Галич пал только после ожесточенных боев (ПСРЛ. Т. 25. С. 270—271).

50. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 308. — Общий характер феодальной войны при Василии Темном верно оценен Л.В. Черепниным: «Крепнувшей великокняжеской власти, опиравшейся на служебное боярство, формирующееся дворянство, поддерживаемой горожанами, удалось подавить сопротивление удельно-княжеской и боярской оппозиции, шедшей из феодальных центров, которые отстаивали свою независимость» (там же. С. 743). Прав Л.В. Черепнин и когда утверждает, что галицким князьям удалось привлечь на свою сторону не только феодалов, но частично и трудовое население своих уделов (там же. С. 745, 747, 761, 807), видевшее в них «своих» князей в противоположность «чужим», московским. Менее доказательно мнение Л.В. Черепнина о том, что поддержка населением уделов их князей имеет особые социальные мотивы: «Укрепление централизованного государства было связано с углублением крепостнических отношений и распространением их на окраины» (там же. С. 761). Представляется более вероятным, что развитие феодальных отношений шло по одному и тому же пути в центре и на окраинах и что политика галицких князей в этом смысле не отличалась от политики московских князей. Поражение удельных князей объясняется именно тем, что у них в конечном итоге оказалась менее прочная и широкая социальная база, чем у великого князя. Свою характеристику движущим силам феодальной войны дает и А.А. Зимин. По его мнению, «во всяком случае на первом этапе, т. е. до конца 1446 г., горожане Северо-Восточной Руси поддерживали князя Юрия и его сыновей», причем это относится не только к удельным центрам, но и к посадским людям, гостям и суконникам в самой Москве (Зимин А.А. В борьбе за Москву: (Вторая четверть XV в.) // Вопросы истории. 1982. № 12. С. 86). Объяснение этому феномену он видит в том, что именно «галицкие князья кровно были заинтересованы в торговле со странами Запада и Востока, в решительной борьбе с ордынцами... налагавшими тяжелые "выходы", которые платили все те же посадские люди» (там же). «Самым решительным и грозным противником галицких князей» была «военно-служилая масса» — «спаянные единством целей княжата, бояре и дети боярские», т. е. силы феодалов, сплотившихся вокруг Москвы (там же. С. 90). Необходимо, однако, отметить, что в статье А.А. Зимина его концепция аргументирована явно недостаточно. Не ясно, почему именно галицкие князья были «кровно заинтересованы в торговле» и из чего видна их «решительная борьба» с ордынцами. Известные факты не подтверждают этого тезиса. Так, в 1431 г. князь Юрий Дмитриевич отправляется в Орду за ярлыком и занимается там интригами (ПСРЛ. Т. 25. С. 249), т. е. ни в чем не отступает от обычной (и неизбежной в тех условиях) тактики московских князей в подобных случаях. В 1445 г. Шемяка уклоняется от участия в Суздальской битве: «...и не пришел, ни полков своих не прислал» (ПСРЛ. Т. 25. С. 262), — что было одной из важных причин поражения русских войск, а после пленения Василия вступил в переговоры с Улу-Мухаммедом, добиваясь великого княжения (ПСРЛ. Т. 25. С. 263). Не видно также особого благоприятства галицких князей к горожанам. Так, в 1436 г. северный город Устюг оказал упорное сопротивление войску Василия Косого, который, взяв город после 9-недельной осады, «многых устюжан секл и вешал» (ПСРЛ. Т. 25. С. 252). Шемяка, взяв в 1450 г. тот же Устюг без боя (горожане, наученные, видимо, горьким опытом, «против его щита не держали»), расправился тем не менее со своими противниками — «метал их в Сухону реку, вяжучи камение великое на шею им» (ПСРЛ. Т. 37. С. 88—89). В свою очередь и горожане неоднократно выступали против галицких князей: в 1435 г. устюжане хотели убить Василия Косого, который едва спасся, «а кто не поспел людей его за ним, и устюжане тех побили» и освободили пленников, захваченных Косым у великого князя (ПСРЛ. Т. 23. С. 148—149). По сообщению той же Ермолинской летописи (приводимому и А.А. Зиминым) «в Переяславли чернь мужики ослопы убили» вятского воеводу Жадовского, союзника Василия Косого (ПСРЛ. Т. 23. С. 149). Думается, что едва ли найдутся достаточные основания для мнения об особой политике галицких князей по отношению к посаду, как и об особой — благоприятной для них — позиции посадских людей в феодальной войне. Победа Василия Темного над его противниками была победой не феодалов над посадами, а победой Москвы над удельным сепаратизмом, победой, в которой посадские люди и крестьяне были заинтересованы во всяком случае не меньше, чем феодалы, — именно горожане и крестьяне, а не феодалы выносили на своих плечах всю тяжесть феодальной анархии, ордынских ратей и княжеских смут.

51. «Побравше своя казны и жены и дѣти и повергъше свою отчину, поидоша прочь», — так квалифицирует действия мятежных князей псковский летописец (ПЛ. Т. 2. С. 59—60).

52. ПСРЛ. Т. 24. С. 198. — Наиболее подробные данные о первых месяцах мятежа и о переговорах с мятежниками содержит Типографская летопись, близкая к ростовскому архиепископу Вассиану, активному участнику переговоров.

53. Там же. — «Около их множество боярь и людии, яко мнѣти ми до 20 000», — пишет псковский летописец (ПЛ. Т. 2. С. 60).

54. ПСРЛ. Т. 24. С. 198.

55. Там же. С. 187.

56. Там же. С. 197.

57. Там же. С. 198. — Послы мятежных князей — родные братья Андрея Ногтя, московского воеводы в февральском походе 1480 г. на орденские земли. На этом примере видно, как тесно переплетаются службы вчерашних владетельных князей, как тесно персонально связаны дворы великого князя и его удельных братьев.

58. Там же. С. 199.

59. ПЛ. Т. 2. С. 60.

60. ДДГ. № 61. С. 197.

61. Там же, № 53. С. 161; см.: Базилевич К.В. Внешняя политика... С. 44.

62. ДДГ. № 53. С. 160.

63. Там же. С. 162.

64. ПСРЛ. Т. 25. С. 395.

65. Там же. Т. 24. С. 198. — По данным Вологодско-Пермской летописи, в состав посольства входили архиепископ, боярин В.Ф. Образец и не названный по имени дьяк (там же. М.; Л., 1959. Т. 26. С. 263). Наиболее полные данные о составе посольства есть в Московской летописи: кроме архиепископа и двух бояр — В.Ф. Образца и В.Б. Тучка — назван дьяк Василий Мамырев (там же. Т. 25. С. 326). Устюжская летопись в составе посольства называет Вассиана и пермского епископа Филофея (там же. Т. 37. С. 95). Однако об участии Филофея в переговорах другие источники молчат.

66. Там же. Т. 26. С. 263.

67. Там же. Т. 20, ч. 1. С. 337. — Трудно сказать, в какой мере это известие соответствует истине. Но оно правдоподобно: князь Андрей Большой, мужественный, но самый несчастливый («Горяй») из сыновей Василия Темного, мог пользоваться особым расположением и сочувствием матери уже в силу несчастных обстоятельств своего рождения — он появился на свет 13 августа 1446 г. в Угличе (там же. Т. 25. С. 267), в темнице, в которой содержались его родители, взятые Шемякой в плен в феврале 1446 г. после захвата Москвы и ослепления великого князя Василия.

68. ПЛ. Т. 2. С. 220.

69. Там же. С. 59.

70. Там же. — Такая же характеристика князя и в III летописи (там же. С. 220).

71. Там же. С. 59. — III летопись в общей форме сообщает о соединении псковичей с пригорожанами (там же. С. 220). Князь В.В. Бледный Шуйский — с октября 1477 г. шестой князь-наместник Пскова. Он — правнук Василия Кирдяпы, активного деятеля княжеских усобиц в последних десятилетиях XIV в. Его троюродный дядя Василий Васильевич Г ребенка был последним относительно независимым новгородским князем («князь желанный нашего добра», как называет его новгородский летописец под 1460 г.) (ПСРЛ. Т. 16. Стб. 202). В декабре 1477 г., сложив свои полномочия, Василий Г ребенка выехал из осажденного Новгорода и перешел на службу к великому князю. Дядя Василия Бледного — Федор Юрьевич, оборонявший Псков в 1463 г., а затем четвертый князь-наместник в Пскове. Еще в 1445 г. Федор Юрьевич был вполне самостоятельным удельным князем и вместе со своим братом Василием (отцом Василия Бледного) заключил договор с Шемякой (ДДГ. № 40. С. 119—121). Победа Москвы в феодальной войне — роковое событие в судьбе этих суздальских князей: она привела их на службу великим князьям московским, превратив из суверенных владетелей в вассалов (ВОИДР. Т. Х. С. 45).

72. ПЛ. Т. 2. С. 59.

73. Там же. С. 220—221.

74. Там же. С. 59.

75. Там же. С. 221.

76. Из ливонских источников известно, что весной 1480 г. магистр Бернд фон дер Борх вел активные переговоры с рядом германских имперских городов с целью привлечь их к участию в войне против Русского государства. Ливонские послы просили присылки воинских контингентов (с Любека — 2 тыс. человек), вооружения, снаряжения, лошадей и т. п. Магистр стремился также к организации торговой блокады Русской земли. См.: Базилевич К.В. Внешняя политика... С. 132; Казакова Н.А. Русско-Ливонские и русско-ганзейские отношения. С. 159 (там же указаны источники).

77. По словам Вологодско-Пермской летописи, «князь великой посылал: "брате, по отца своего духовной и по приказу в докончание вас прииму и удьл, княж Юрьеву отчину, дам вам"» (ПСРЛ. Т. 26. С. 263). Думается, однако, что эти слова — не конкретное изложение предложений великого князя, а их вольный пересказ.

78. ПСРЛ. Т. 26. С. 263.

79. Там же. Т. 37. С. 94—95.

80. Там же. Т. 24. С. 198. — По данным Софийско-Львовский летописи, «в неделю 50-ю», т. е. 21 мая (там же. СПб., 1853. Т. 6. С. 223; т. 20, ч. 1. С. 337). В издании Львовской летописи ошибочно: «в неделю 8-ю», «н» прочитано как «и».

81. Там же. Т. 24. С. 198; т. 20, Ч. 1. С. 337.

82. Базилевич К.В. Внешняя политика... С. 129—130. — Трудно согласиться с А.Л. Хорошкевич, когда она утверждает, что «великое княжество Литовское... с 1470 по 1485 г. ни разу не выступило против объединительных усилий Московского княжества» (Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в. М., 1980. С. 78). В действительности Казимир делал все, что мог, чтобы помешать «объединительным усилиям». При этом он только не хотел рисковать большой войной. Вероятно, прав В.Д. Назаров, считая, что Казимир был заинтересован в том, чтобы очаг феодальной войны оставался на территории Руси, почему и не пустил князей в Литву (Назаров В.Д. Конец золотоордынского ига // Вопросы истории. 1980. № 10. С. 114).

83. По словам Московской летописи, мятежные князья «высок мыслиша и отпустиша архиепископа и бояр... ни с чем» (ПСРЛ. Т. 25. С. 326). Вологодско-Пермская летопись отмечает: «И князья того же послушав, на вотчины свои не пошли...» (там же. Т. 26. С. 263).

84. ПСРЛ. Т. 25. С. 326.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница