Из истории землевладения в Новгороде XII в.

Проблема происхождения Новгородской боярской республики остается в центре внимания исследователей средневекового Новгорода. Эта проблема рассматривается во многих аспектах, однако в любом случае точность выводов и решений определяется правильностью источниковедческой характеристики исходных данных.

Между тем интересующая нас проблема опирается на такие характеристики своих главных источников, которые, будучи выработаны еще в начале XIX в., с тех пор не подвергались источниковедческому уточнению. Развитие исследовательской мысли осуществлялось главным образом в форме историографической, а не источниковедческой критики.

Нам уже приходилось касаться этой проблемы, рассматривая вопрос о времени и путях сложения политической организации новгородского боярства¹. Полученные выводы вступили в противоречие с давно уже ставшим традиционным в исторической литературе преувеличением результатов новгородского восстания 1136 г., которое большинством исследователей вслед за Б.Д. Грековым признается поворотным пунктом новгородской истории, датой возникновения республиканской боярской администрации и низведения князя до положения второстепенного государственного чиновника. В оказавшей сильнейшее влияние на последующую историографию статье Б.Д. Грекова эта мысль резюмируется следующим образом: «Во второй половине 30-х годов XII в. Новгород пережил настоящую революцию, в результате которой явились новые формы политического строя (республика), уцелевшие, по крайней мере внешне, до самого конца самостоятельности Новгорода, и новое положение общественных классов, принимавших активное участие в этом движении»². В изложенной историографической схеме 1136 год отделяет время развитой и разветвленной боярской организации от предшествующего времени, когда новгородское боярство якобы не располагало организационными формами участия в управлении Новгородом.

Анализ посадничьих списков в сочетании с другими источниками политической истории Новгорода позволил противопоставить этой точке зрения представление о более сложной картине становления республиканских порядков. Мы пытались показать, что восстание 1136 г., действительно являющееся одним из значительных событий новгородской истории, было подготовлено длительным ходом предшествующей ему политической и классовой борьбы, которая достигла существенных успехов уже в конце XI в. В процессе этой борьбы ростки республиканской государственности пробивали почву княжеского самовластия задолго до событий 1136 г. На протяжении всего периода новгородского княжения Всеволода Мстиславича (1117—1136) уже сформировавшиеся республиканские органы существуют параллельно с пока еще сильной княжеской властью. С другой стороны, восстание 1136 г. отнюдь не формирует еще той классической структуры боярского государства, которая известна нам в XIV—XV вв. Потребовался длительный процесс исторических преобразований, чтобы республика в Новгороде максимально усилилась за счет княжеской власти.

В настоящем очерке мы рассматриваем популярный в современной литературе тезис о якобы связанной непосредственно с событиями 1136 г. эволюции княжеского права на распоряжение в Новгороде землей. В системе построений Б.Д. Грекова этот тезис играл немаловажную роль и практически служил главным аргументом в пользу основного цитированного выше вывода. Б.Д. Греков полагал, что одним из главных результатов восстания 1136 г. было лишение новгородского князя права землевладения в Новгороде, которое перешло к сформированным в ходе восстания республиканским органам³.

Этот тезис был обоснован путем противопоставления группы жалованных княжеских грамот, выданных при Всеволоде Мстиславиче, т. е. до 1136 г., грамоте Изяслава Мстиславича, составленной в более поздний период. В грамотах Мстислава и Всеволода на село Буйцы, Всеволода на княжескую рель под Новгородом и на Терпужский погост Ляховичи на Ловати, пожалованных Юрьеву монастырю⁴, князь выступает самовластным распорядителем земельного фонда Новгорода, тогда как в грамоте Изяслава Мстиславича на земли, данные им Пантелеймонову монастырю⁵, это пожалование стало возможным лишь после благословения новгородским епископом Нифонтом и вечевого решения. Вслед за Б.Д. Грековым изложенный тезис использовался многими исследователями⁶.

Очевидно, важность показаний, извлеченных из этих грамот, требует внимательного рассмотрения с источниковедческой точки зрения. Такого исследования до сих пор не существует, хотя с момента введения перечисленных грамот в научный оборот прошло свыше полутора веков. Между тем, как мы это постараемся показать, именно их источниковедческая характеристика нуждается в первоочередном рассмотрении.

* * *

Грамота Изяслава Мстиславича новгородскому Пантелеймонову монастырю была впервые издана Амвросием в 1813 г, по списку, позднее утраченному⁷. Исследователи пользовались текстом этой публикации вплоть до 1955 г., когда В.И. Корецкий обнаружил и издал новый, неизвестный ранее список грамоты Изяслава, который в конце XVI в. был изготовлен для нужд судебного разбирательства, ущемившего иммунитетные права Пантелеймонова монастыря⁸. В 1959 г. А.И. Семенов издал еще один список грамоты Изяслава Мстиславича, обнаруженный им в рукописном реестре грамот Юрьева монастыря 1746 г.⁹ Вновь найденные списки тождественны и отличаются большей полнотой, нежели список Амвросия. Воспроизводим текст этой грамоты по списку, опубликованному В.И. Корецким¹⁰.

«Се аз князь великий Изеслав Мьстиславич, по благословению епискупа Нифонта, испрошал есмь у Новагорода святому Пантелемону землю село Витославлицы и смерды и поля Ушково и до Прости. А завод той земли: от Юрьевской орамицы Простью вверх, и с Прости возли Ушковскую орамицу по верхней стороне да направо в лог, логом по верховью Мячина, и Мячином вниз по вешную воду к Добрыне улицы к Образу святому; и от Добрыне улицы Мячином вверх подли рель да налево в Великий ручей, ручьем вверх подли княжую рель до Юрьевского межника логом подле Юрьевскую рель да подле Юрьевскую орамицу логом да по конец логу промеж орамицы Юрьевской и Ушкова поля да в Прость. И устроил святому Пантелемону монастырь и посадил есми в нем игумена Аркадия. А боле в тую землю, ни в пожни ни в тони не вступатися ни князю, ни епискупу, ни болярину, ни кому. А хто ловит рыбу, доложа игумена. А смердам витославицам не потянута им ни ко князю, ни к епископу, ни в городцкии потуги, ни к смердам ни в какие потуги ни иною вивирицою, а потянута им ко святому Пантелемону в монастырь к игумену и к братьи. А хто почнет вступатися в тую землю, и в воду, и в пожни, или князь, или епискуп, или кто имет силу деяти и он во второе пришествие станет тяжатися со святым Пантелемоном».

В.И. Корецкий отметил существенную важность избыточных текстов опубликованного им списка грамоты, которые подтвердили правоту С.В. Юшкова и М.И. Тихомирова, читавших в амвросиевском варианте упоминание смердов, а не принятое большинством издателей обозначение некоего села Смерды¹¹.

В грамоте Изяслава Мстиславича В.И. Корецкий видит отражение тех новых новгородских порядков, при которых в ведение новгородского веча «после 1136 г. перешло распоряжение землями и смердами»¹². В его публикации также предпринимается сравнение грамот Мстислава и Изяслава, призванное убедить читателя в том, что 1136 год был этапным в развитии республиканской юрисдикции: «Грамота Изяслава Мстиславича в отношении развития иммунитета представляет собой переход от грамоты Мстислава Владимировича 1130 г., где иммунитет выступает еще в положительной форме (с. Буйцы передается Юрьеву монастырю "с данию, и с вирами, и с продажами, и вено вотское"), к последующим развернутым формулам грамот XIV—XV вв., состоящим из ряда статей отрицательного типа»¹³. Таким образом, схема Б.Д. Грекова признается подтвержденной новым полным списком грамоты Изяслава.

В этой связи исключительный интерес приобретает вопрос о точной дате рассматриваемого акта. Внешними датирующими признаками грамоты Изяслава являются упоминания в ней епископа Нифонта, занимавшего новгородскую кафедру с 1131 по 1156 г., и великого князя Изяслава Мстиславича, владевшего киевским столом с 1146 по 1154 г. Внутри последней, более узкой датировки Б.Д. Греков и Л.В. Черепнин отыскивают предпочтительную дату документа, считая таковой 1148 год, когда «приде Изяслав Новугороду, сын Мьстиславль, ис Кыева, иде на Гюргя Ростову с новгородьци; и мъного воеваша людье Гюргево, и по Волзе възяша 6 городък, оли до Ярославля попустиша, а голов възяшя 7000, и воротишаяся роспустия деля»¹⁴.

Кроме этих хронологических признаков в грамоте имеются еще две детали, дающие важные, хотя и косвенные, датирующие указания. Эти детали прошли мимо внимания исследователей, оставшись неоцененными в той мере, в какой они этого заслужирают.

Первая из этих деталей окончательно обозначилась в новых списках грамоты Изяслава, хотя она была очевидной и в амвросиевском варианте: грамота Изяслава Мстиславича является не рядовым актом пожалования земельных владений одному из новгородских монастырей. Это документ, выданный Пантелеймонову монастырю его основателем в самый момент основания: «И устроил святому Пантелемону монастырь и посадил есми в нем игумена Аркадия». Под «устроением» монастыря в данном случае невозможно понимать его украшение или строительство в нем новых зданий, как это предполагает В.И. Корецкий¹⁵. Грамота недвусмысленно сообщает, что «устроение» сопровождалось назначением игумена¹⁶.

Побудительные причины наименования учрежденного князем Изяславом Мстиславичем монастыря Пантелеймоновым ясны из рассказа летописи о битве 1151 г. на Руте, во время которой Изяслав сражался в шлеме, украшенном золотым изображением св. Пантелеймона¹⁷. Принадлежность Изяславу Мстиславичу крестильного имени Пантелеймон подтверждается и некоторыми сфрагистическими данными.

В русской домонгольской сфрагистике хорошо известен тип княжеской буллы XII—XIII вв., на котором персональная принадлежность выражена изображением святых, тезоименитых владельцу печати и его отцу, т. е. символическим обозначением христианских имени и отчества владельца буллы. Христианское отчество Изяслава Мстиславича известно. Его отца в крещении звали Феодором, о чем свидетельствует благопожелательная надпись в Мстиславовом евангелии. Следовательно, на печатях Изяслава должны изображаться святые Пантелеймон и Феодор. Булла такой разновидности известна нам в трех экземплярах¹⁸, отличающихся от многочисленных новгородских княжеских печатей миниатюрностью матриц. Своеобразие этой печати и ее редкость в новгородских находках могут быть объяснены тем, что Изяслав Мстиславич не был новгородским князем, следовательно, для Новгорода его буллы случайны. Эти печати, впрочем, могли принадлежать и сыну Изяслава Мстиславича — Мстиславу, которого в крещении звали, как деда, Феодором¹⁹ и который также никогда в Новгороде не княжил.

В Новгороде княжил на протяжении шести лет, с 1148 по 1154 г., другой сын Изяслава Мстиславича — Ярослав. Христианское имя этого князя летописи не сохранили, но если его отца действительно звали Пантелеймоном, то на буллах Ярослава Изяславича следует искать изображение св. Пантелеймона как обозначение его христианского отчества. Теоретически таких булл должно быть много, поскольку Ярослав княжил в Новгороде и занимал там стол на протяжении длительного времени.

Рассмотрение всех известных русских домонгольских булл обнаруживает, что кроме названных выше трех печатей с изображением святых Пантелеймона и Феодора существуют еще лишь две разновидности, на которых также помещено изображение ев. Пантелеймона. Одна из них — с изображением святых Пантелеймона и Стефана — известна в единственном экземпляре и может быть отнесена еще одному не княжившему в Новгороде сыну Изяслава Мстиславича — Ярополку²⁰. Другая, на которой указанное изображение сочетается с изображением св. Иоанна Предтечи, известна в 18 экземплярах; все они происходят из новгородских находок²¹. Поэтому вполне естественна их атрибуция новгородскому князю Ярославу Изяславичу, не только устанавливающая христианское имя Ярослава, которого, таким образом, звали Иоанном, но и подтверждающая, что Изяслав Мстиславич в крещении назывался Пантелеймоном.

Указание на то, что грамота Изяслава Мстиславича выдана в связи с учреждением Пантелеймонова монастыря, а не в какое-то более позднее время, может быть извлечено и из наблюдений над характером земельного пожалования Изяслава. Несохранившийся Пантелеймонов монастырь, церковь которого в качестве приходской возобновлялась в последний раз в 1878 г.²², находился на берегу Мячина озера в 300 м на север от северо-западного угла ограды Юрьева монастыря. По соседству с этой церковью в первой половине XIX в. графиня А.А. Орлова-Чесменская выстроила каменный двухэтажный дом, существующий и в настоящее время. Поэтому участок церковных строений Пантелеймонова монастыря может быть достаточно точно обозначен на карте. Этот участок, как мы покажем ниже, находится на тех самых землях, которые были пожалованы монастырю грамотой Изяслава Мстиславича. Следовательно, он составляет исходное ядро земельных владений этого монастыря, который не мог существовать раньше выдачи рассматриваемой грамоты.

Изложенные наблюдения фиксируют важный для датировки грамоты хронологический момент: грамота должна быть датирована годом учреждения Пантелеймонова монастыря. Оговоримся, что искомый год другим источникам не известен и подобная постановка вопроса может показаться несколько схоластической: скорее основание монастыря следовало бы датировать показаниями грамоты. Однако далее мы подтвердим правомерность именно такой постановки проблемы.

Вторая деталь из числа имеющих хронологическое значение требует подробного рассмотрения тех топографических ориентиров, по которым проложена граница пожалованных князем Изяславом Пантелеймонову монастырю земельных владений.

Начнем это рассмотрение с истолкования слова «прость», которое всеми издателями грамоты Изяслава, кроме А.И. Семенова, понималось неправильно. Это слово печаталось со строчной буквы и толковалось как «прямой путь». В основе такого истолкования лежат сведения В.И. Даля, сославшегося на выражения: «Поезжай смело простью по болоту, все замерзло» и «Зимником впрость, а летником много объезду»²³. И.И. Срезневский то же истолкование иллюстрировал ссылками на рассматриваемые в настоящем очерке грамоты и на летописный текст: «Князь Глеб... прииде ко острову ко Кривой Луке... перекопа, и потече тем рвом великая река Сухона, и крест поставил, и оттоле зовется Княже Глебова прость; и оттоле поиде к Вологде реке и тамо такожде перекопа и крест поставил, и оттоле зовется Княже Глебова прость и до сего дне»²⁴.

Граница владений Пантелеймонова монастыря. В качестве подосновы использован план второй половины XVIII в.

Между тем уже В.С. Передольский разъяснил неверность такого истолкования по крайней мере применительно к рассматриваемой грамоте. «"Прость", — писал он, — это речка, выходящая из болота Дрянь, заворачивающая несколько к Ракому и впадающая в Волхов сразу же за холмом, на котором древняя Перынь, а теперешний Юрьевский скит. Имя этой речки уже забыто, ее называют Ракомкой, но в путешествии Озерецковского оно сохранено»²⁵. А.И. Семенов дает более точные указания, отметив, что на современной карте Простью называют речку, вытекающую из Веряжи и впадающую в Ракомку, приток Волхова. Рукав Прости впадает также и непосредственно в Волхов между Юрьевом и Перынью, ближе к последней; он в настоящее время имеет вид мокрого лога, через который современная дамба ведет в Перынь. Этот рукав поименован Простью на плане 1762 г.²⁶, а идентификация с Простью всей описанной А.И. Семеновым речки подтверждается показаниями плана новгородских окрестностей, снятого в XVIII в.²⁷ С речкой Простью хорошо связываются и некоторые новгородские топонимы: доныне на правом берегу Прости существует деревня Запростье, а находящаяся с ней по соседству деревня Рощеп в писцовой книге 1498 г. называется «Розщеп над Простью»²⁸. Поскольку и в цитированном И.И. Срезневским летописном тексте термин «прость» связан с водными протоками, думается, что эта связь имеет этимологический характер.

Речка Прость прорезает коренной берег Волхова и в своей нижней части течет в волховской пойме. В возвышенной части ее левый берег и в настоящее время занят пашнями. Согласно указанию грамоты Изяслава Мстиславича, в XII в. здесь располагались пашни — «орамицы»²⁹ Юрьева монастыря и деревни Ушково. Деревню с таким названием в соответствующем указанию грамоты Изяслава месте (примерно в километре к юго-западу от Юрьева монастыря) знают писцовая книга 1501 г., «Карта генерального межевания», снятый в XVIII в. план новгородских окрестностей и план 1819 г.³⁰ От стыка границ Юрьевской и Ушковской пашен на речке Прости и ведет межу земельных владений Пантелеймонова монастыря грамота Изяслава: «А завод той земли: от Юрьевской орамицы Простью вверх, и с Прости возли Ушков-скую орамицу по верхней стороне да направо в лог...» Очевидно, Ушковская пашня находится внутри пожалованного Пантелеймонову монастырю участка, ведь в первой фразе документа говорится о том, что Изяслав «испрошал» монастырю «землю село Витослаязлицы и смерды и поля Ушково и до Прости».

Далее граница монастырских владений проложена по логу, к верховьям озера Мячина, по западному берегу этого озера, линия которого определяется стоянием озерного зеркала в паводок: «...логом по верховью Мячина, и Мячином вниз по вешную воду к Добрыне улицы к Образу святому...» Существование сырого лога между Простью и верховьями Мячина ввело в заблуждение В.С. Передольского, который этот лог считал верхним течением Прости.

Церковь Нерукотворенного образа на Добрыне улице, ныне не существующая, хорошо известна в источниках. Она неоднократно упоминается в летописи, однако наиболее точно ее положение определяется планом Новгорода середины XVIII в., на котором церковь «опустелая Образа Спаса» обозначена стоящей внутри Спасского бастиона Малого земляного города, на участке, примыкающем к Спасским воротам Детинца³¹. В Воскресенском монастыре на Мячине озере еще в прошлом столетии сохранялись два колокола, отлитые в 1647 г., надписи которых сообщали, что эти колокола были даны церкви Образа у Новинских ворот³². Поскольку Новинкой называлась улица, проложенная при постройке Малого земляного города XVI в. и совпавшая частично с древней Добрыней улицей, в этом эпиграфическом показании нет противоречия. Новинскими назывались ворота Малого земляного города, противостоящие Спасским воротам Детинца и ведущие из того же Спасского бастиона³³. Поэтому церковь Образа, точно локализуемая относительно Детинца, также достоверно локализуется и относительно устья вытекающего из Мячина протока, расположенного по соседству со Спасским бастионом. Не зная плана середины XVIII в., местонахождение церкви Образа именно здесь правильно предположили И.И. Красов и П.Л. Гусев, которые основывались на некоторых планах, указывающих на этом участке непоименованное церковное здание³⁴. Интересные материалы, подтверждающие правильность этого вывода, дает летописный рассказ 1499 г. об обходе архиепископом Геннадием новопостроенных стен Детинца. Геннадий идет «Великим мостом к Кресту», т. е. к известному Чудному или Черному кресту в начале Великого волховского моста у Пречистенских ворот, оттуда «новым мостом к Образу и к Спасским воротам», т. е. берегом Волхова по новому настилу к Спасским воротам³⁵. Следовательно, церковь Образа стояла на пути с берега Волхова к Спасским воротам Детинца.

От церкви Образа граница владений Пантелеймонова монастыря продолжается по правому берегу протока Мячина: «...и от Добрыни улици Мячином вверх подли рель да налево в Великий ручей, ручьем вверх подли княжую рель до Юрьевского межника, что крест стоит под межником...». Все пространство между берегом Волхова и озером Мячиным образуют заливные луга, которые и сейчас сохраняют древнее название релей. В цитированном отрывке грамоты Изяслава упоминаются две рели: рель в дельте впадающих в Волхов протоков Мячина и «княжеская рель», северной границей которой является главный проток Мячина Великий ручей, восточной — Волхов, западной — берег собственно озера Мячина, а южной границей — Юрьевский межник, крест.

Последний ориентир, по-видимому, хорошо известен. Это межевой камень, лежавший на берегу Волхова примерно в полукилометре от Юрьева монастыря, напротив Городища, у устья так называемого Княжева ручья, вытекающего из Мячина. На камне высечен крест, и легенда связывает его с одним из чудес архиепископа Иоанна³⁶. «Юрьевский межник», противопоставленный в грамоте «кресту, что стоит под межником», можно предполагать на траверзе сохранявшегося до недавнего времени межевого камня, скорее всего в истоке Княжева ручья. Последний, очевидно, потому и получил название Княжева, что был пограничной линией княжеских владений.

От реконструированного «Юрьевского межника» граница земель Пантелеймонова монастыря идет «логом подле Юрьевскую рель да подле Юрьевскую орамицу, да по конец логу промеж орамицы Юрьевской и Ушкова поля да в Прость», т. е. к тому исходному пункту, от которого в грамоте прокладывается межа пожалованных монастырю земель. Названный здесь лог обступает с востока и севера возвышенность, которую занимали строения Пантелеймонова монастыря, включая, таким образом, эту возвышенность в «завод» пожалованных Изяславом Мстиславичем Пантелеймонову монастырю земель.

Завершив обзор границы этих владений, мы приходим к выводу, что они складывались из четырех компонентов: 1) земель монастырского строения, на которых впоследствии расположились постройки мызы Орловой; 2) пахотных земель «Ушковской орамицы»; 3) озера Мячина; 4) пойменных покосов озера Мячина, обнажающихся при спаде воды. Эти компоненты перечислены в обобщенной иммунитетной формуле грамоты (смерды витославлицы, земля, пожни и тони) и в сокращенном виде в формуле дарения («село Витославлицы и смерды и поля Ушково»), Мы получаем возможность отождествить бесследно исчезнувшее из числа новгородских топонимов село Витославлицы с участком монастырских строений, так как внутри «завода» пожалованных Пантелеймонову монастырю земель нет другого места для этого села.

Однако для хронологических наблюдений оказываются важными и некоторые сведения о территориях, расположенных по соседству с землями Пантелеймонова монастыря. Мы имеем в виду те угодья, которые примыкали к этим землям с востока. Здесь все пространство между Мячиным и Волховом занимали две рели. Обширная княжеская рель с севера была ограничена Великим ручьем, а с юга — Княжевым ручьем, иначе, линией между «Юрьевским межником» и «крестом, что стоит под межником». Юрьевская рель включала в себя участок между южной границей княжеской рели и оградой Юрьева монастыря, в которую и ныне упирается край волховских заливных лугов. Далее до Прости земли Пантелеймонова монастыря граничат с юрьевскими пашнями.

Таким образом, грамота Изяслава Мстиславича датируется, во-первых, годом основания Пантелеймонова монастыря; во-вторых, тем периодом, когда «Юрьевский межник» стоял на стыке двух владений — княжеской и юрьевской релей. Имея в виду эти наблюдения, нам следует рассмотреть другой древний акт — грамоту князя Всеволода, утверждающую пожалование Юрьеву монастырю земельных владений близ Новгорода:

«Се аз князь великыи Всеволод дал есми святому Георгию рель от Волхова по крьст, по ручью в Мячино, и велел есми учинить межу промежь Юрьевым монастырем и Пантелеевым монастырем: по излогу ввьрх Мячином на горки, да в болото Дрянь к Рускому пути, от пути на горки, да в Прость. А кто сие мое слово переставить, ино судить ему бог и святыи мученик Георгии в сем веде и в будущем»³⁷.

Эта грамота, подобно грамоте Изяслава Мстиславича, была издана Амвросием по списку, ныне утраченному. Последние издатели документа датируют его 1125—1137 годами, называя этот период временем княжения Всеволода Мстиславича в Новгороде. Если основываться только на этом признаке (а других соображений не высказывалось), хронологические рамки акта следовало бы обозначить иначе. Всеволод получил новгородский стол в 1117 г., а изгнан был в 1136 г.

Сопоставление грамоты Всеволода Юрьеву монастырю с грамотой Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю обнаруживает чрезвычайно противоречивые взаимоотношения между этими двумя актами.

По логике вещей, находящей себе опору в традиционном признании старшинства грамоты Всеволода относительно грамоты Изяслава, мы должны искать в тексте грамот признаки этого старшинства. И действительно, такие признаки, как будто, имеются. Грамота Всеволода утверждает дарение Юрьеву монастырю рели, граница которой обозначена в акте так: «...от Волхова по крьст, по ручью в Мячино». В данном случае речь несомненно идет о передаче монастырю именно той рели, которая в грамоте Изяслава называется Юрьевской, о том участке пойменных покосов, который занимал пространство от ограды Юрьева монастыря до Княжева ручья. Предположить, что здесь имеется в виду другая рель — «Княжеская» — невозможно: тогда не было бы нужды описывать границу между релями («по крест, по ручью в Мячино») и упоминать крест, который в этом случае утрачивает значение межевого знака. Итак, линия от «Юрьевского межника» к «кресту, что стоит под межником», была проведена впервые актом князя Всеволода, который действительно оказывается более древним документом, нежели грамота Изяслава Мстиславича.

Однако грамота Всеволода содержит и другую информацию хронологического характера, лишающую выводы о взаимном старшинстве рассматриваемых грамот желательной категоричности. Грамота Всеволода застает Пантелеймонов монастырь уже существующим. Более того, она проводит границу между владениями Юрьева и Пантелеймонова монастырей. Поскольку в грамоте четко обозначены топографические ориентиры этой границы, мы получаем возможность сопоставить показания обоих актов.

Устанавливаемая Всеволодом граница монастырских юрьевских владений, начинаясь от «ручья в Мячино», идет по «излогу ввьрх Мячином на горки, да в болото Дрянь к Рускому пути, от пути на горки, да в Прость». Отметим, что Амвросий и Макарий, описывая местоположение Пантелеймонова монастыря, именовали холм, на котором позднее была расположена мыза А.А. Орловой, «Горками»³⁸. Писцовая книга 1501 г. здесь же знает деревню Горки, показанную также на «Карте генерального межевания», на плане окрестностей Новгорода XVIII в. и на плане 1819 г.³⁹ Что касается болота Дрянь, то так называется южная болотистая часть озера Мячино, омывающая с запада Горки⁴⁰. Показаниями грамоты Всеволода Русский путь (т. е. путь в Русу) на этом отрезке локализуется в районе Горок. Следовательно, в древности он совпадал с дорогой на княжескую Ракому, которая и сегодня идет мимо Горок.

Положение установленной Всеволодом границы полностью соответствует рубежу, проложенному Изяславом «логом подле Юрьевскую рель, да по конец логу промеж орамицы Юрьевской и Ушкова поля да в Прость». Даже допустив предположение, что мы были не правы, утверждая единовременность основания Пантелеймонова монастыря и выдачи ему грамоты Изяславом, предположив, что этот монастырь существовал и в более раннее время, мы ничего не сможем противопоставить показанию грамоты Всеволода: в ней проводится граница между землями Юрьева монастыря и теми земельными участками, которые были пожалованы Пантелеймонову монастырю грамотой Изяслава Мстиславича. Основываясь на этом показании, мы обязаны признать грамоту Изяслава более ранним документом, нежели грамота Всеволода.

Итак, сопоставление двух рассмотренных актов обнаруживает их внутреннюю противоречивость. Признав грамоту Всеволода более ранним документом, мы не сможем объяснить упоминания в ней Пантелеймонова монастыря и его земель. Допустив старшинство грамоты Изяслава, мы не найдем объяснения принадлежности Юрьеву монастырю рели, которая еще будет пожалована ему другим актом.

Между тем эти противоречия могут быть устранены признанием одновременности выдачи обеих грамот, предпринятой в момент основания Пантелеймонова монастыря. Только в таком случае получает смысл описание на всем ее протяжении границы между двумя соседними монастырями, вовсе не обязательное в обычной жалованной грамоте. Напротив, в момент возникновения по соседству с Юрьевым монастырем нового значительного феодального комплекса гарантии неприкосновенности пограничных участков требуются обоим соседям-вотчинникам. Такие гарантии, на наш взгляд, и содержатся в рассмотренных грамотах. Можно высказать предположение, что жалование Юрьеву монастырю рели было своего рода компенсацией за потерю этим монастырем возможности расширять основной массив своих земель на территории тех участков, которые, примыкая непосредственно к Юрьеву монастырю, сделались собственностью вновь учрежденного Пантелеймонова монастыря.

Склонившись к такому решению вопроса, мы, естественно, не можем искать дату возникновения обеих грамот позднее 1136 г., когда автор одного из актов, князь Всеволод Мстиславич, был изгнан из Новгорода, а на следующий год умер. Предложенный вывод влечет за собой передатировку грамоты Изяслава Мстиславича тем периодом, когда его брат Всеволод еще владел новгородским столом.

Единственное противопоказание такому предположению как будто содержится в титуловании Изяслава «великим князем», не дающем формальной возможности выносить датировку грамоты Изяслава за ранний рубеж 1146 г., когда он получил киевский стол. Однако в этой связи следует заметить, что исследователи, придающие столь большое значение отмеченной детали, как бы сговорились не обращать внимания на действительно анахронистическое присвоение Всеволоду титула «великий князь» в грамотах на волховскую рель и на Терпужский погост Ляховичи. Всеволод Мстиславич, титулуемый в них «великим князем», никогда не занимал киевского стола.

Нет ли в наших представлениях о княжеской титулатуре XI—XII вв. некоторой модернизации, опирающейся на припоминание более поздних явлений? Как это показывают наблюдения над титулатурой княжеских печатей раннего периода, не исключена возможность, что в домонгольской Руси титул «великий князь» не имел того ограничительного значения, признание которого понуждает исследователей присваивать его исключительно киевским князьям⁴¹. Напомним, что несомненный киевский князь Мстислав Владимирович в единственном дошедшем до нас подлинном акте первой половины XII в. титулует себя иначе, куда более торжественно: «Се аз Мьстислав Володимирь сын, дьржа Русьску землю в свое княжение...»⁴². Впрочем, поскольку рассматриваемые здесь акты сохранились лишь в виде позднейших списков, вполне допустимо предположение о некоторой модернизации в них титулатуры переписчиками, хорошо знавшими явление позднейшего времени — непременную принадлежность новгородского стола именно великому князю.

Таким образом, грамота князя Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю утвердила пожалование, совершенное еще при жизни Всеволода Мстиславича. Отыскивая возможность уточнить эту датировку, мы, во-первых, сузим хронологические рамки документа до пределов 1131—1136 гг., когда в Новгороде сосуществовали епископ Нифонт и князь Всеволод, а во-вторых, в качестве предпочтительной даты сможем избрать лишь 1134 год, ознаменовавшийся прибытием Изяслава Мстиславича в Новгород. Этот его приезд был связан с неудачной попыткой Всеволода посадить своего брата на суздальский стол⁴³. Иными словами, именно в 1134 г. во взаимоотношениях Изяслава Мстиславича с Новгородом возникает такая ситуация, при которой посторонний для новгородцев князь вынужден был искать поддержки с их стороны. Его ктиторство в Пантелеймоновом монастыре могло служить одним из средств привлечения на свою сторону новгородского духовенства.

Передатировка грамоты Изяслава влечет за собой и уточнение даты грамоты Всеволода Юрьеву монастырю на княжескую рель. Этот акт следует датировать также 1134 годом. По всей вероятности, одновременной ему была и грамота Всеволода Юрьеву монастырю на Терпужский погост Ляховичи: оба документа имеют детальнейшие совпадения в формуляре.

* * *

Предложенная передатировка грамоты Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю ведет к существенным выводам, касающимся проблемы княжеского землевладения в Новгороде. Если акты Изяслава и Всеволода одновременны, их показания не могут быть использованы для характеристики тех поступательных процессов, которые преимущественно по ним изучались. Если все эти грамоты выданы до 1136 г., они, естественно, не могут свидетельствовать о воздействии результатов восстания 1136 г. на характер княжеского землевладения в Новгороде. Наконец, если грамоты Всеволода и Изяслава пользуются разными формулами дарения, то за этим стоят иные причины, нежели признававшиеся ранее.

Думается, что разница формул пожалования определяется тем бесспорным обстоятельством, что и отличие от Всеволода Мстиславича его брат Изяслав не был новгородским князем. В то время как Всеволод имел полное право жаловать монастырям земли из состава княжеского домена, его брат Изяслав, основывая монастырь на новгородских землях и жалуя его иммунитетом, вынужден был испросить эти земли у Новгорода.

Сопоставление грамот Всеволода и Изяслава открывает некоторые явления, до сих пор скрывавшиеся за плотной завесой неисправных датировок. Важнейшее из этих явлений — активное участие епископа и веча, т. е. органов республиканского управления, в распоряжении землей до 1136 г., во времена, которые исследователям казались периодом полного господства князя в этой области. Как это показывают изученные акты, уже во времена Всеволода Мстиславича рядом с фондом, находившимся под бесспорной юрисдикцией князя, существовал фонд независимых от князя земель, юрисдикцию над которыми осуществлял Новгород путем вечевого решения. К таким землям относились участки, тянущие к епископу, в «городские потуги» и к свободным смердам. Этот вывод полностью совпадает с нашими наблюдениями над особенностями политической организации Новгорода при Всеволоде Мстиславиче, состоящими в том, что княжеская власть сосуществовала тогда с уже возникшими органами боярского республиканского государства. Теперь более отчетливо видна экономическая основа этого сосуществования.

С другой стороны, передатировка грамоты Изяслава Мстиславича делает эфемерным вывод Б.Д. Грекова о полном лишении князя прав распоряжения и владения землей в новгородских пределах. Позднейшие докончании запрещают князю приобретать земли в так называемых «новгородских волостях», т. е. на территориях, находившихся вне основного, древнейшего фонда земель Новгорода. Напротив, само противопоставление этих волостей древним провинциальным сотням, подразумеваемое тщательным исчислением волостей в договорных грамотах, свидетельствует о существовании княжеской земельной собственности на основной территории Новгородской земли вплоть до потери Новгородом независимости в 1478 г. Традиционная формула докончаний, дожившая до 1471 г., — «а пожне, что твое и твоих муж пошло, то твое и твоих муж; а новгородское Новугороду» — полностью в этом убеждает.

Все изложенные наблюдения показывают, что вопрос об эволюции в Новгороде права распоряжения земельной собственностью в действительности более сложен, чем принято было считать, и решение его не укладывается в прокрустово ложе незаслуженно популярной историографической схемы.

Примечания

1. См.: Янин В.Л. Новгородские посадники, с. 45—93.

2. Греков Б.Д. Революция в Новгороде Великом в XII в. — Ученые записки Института истории РАНИОН, т. IV. М., 1929, с. 21.

3. См.: Греков Б.Д. Указ. соч., с. 19—20.

4. См.: Грамоты Великого Новгорода и Пскова, с. 139—141, № 79—81.

5. См. там же, с. 141, № 82.

6. См., например: Кочин Г.Е. Памятники истории Великого Новгорода и Пскова. Сборник документов. Л.—М., 1935, с. 10—11; Строков А., Богусевич В. Новгород Великий. Новгород, 1939, с. 8—9; Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955, с. 33—34.

7. См.: Амвросий. История российской иерархии, ч. V. М., 1813, с. 454—455; Срезневский И.И. Грамота великого князя Мстислава и сына его Всеволода Новгородскому Юрьеву монастырю (1130 г.). — ИОРЯС, т. X. СПб., 1861—1863, с. 354; Грамоты Великого Новгорода и Пскова, с. 141, № 82; Памятники русского права, вып. 2; Памятники права феодально раздробленной Руси XII—XV вв., с. 104—105.

8. См.: Корецкий В.И. Новый список грамоты великого князя Изяслава Мстиславича Новгородскому Пантелеймонову монастырю. — «Исторический архив», 1955, № 5, с. 204—207.

9. См.: Семенов А.И. Неизвестный новгородский список грамоты князя Изяслава, данной Пантелеймонову монастырю. — «Новгородский исторический сборник», вып. 9. Новгород, 1959, с. 245—248. Нахождение грамоты в архиве Юрьева монастыря объясняется тем, что с 1667 г. Пантелеймонов монастырь был приписным к Юрьеву (см.: Амвросий. Указ. соч., с. 456).

10. См.: Корецкий В.И. Указ. соч., с. 204—207. Курсивом выделяем места, отсутствующие в тексте амвросиевского списка.

11. См.: Юшков С.В. К вопросу о смердах. — Ученые записки Саратовского университета, т. 1, вып. 4. Саратов, 1923; его же. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949, с, 293; Тихомиров М.Н. Указ. соч., с. 34.

12. Корецкий В.И. Указ. соч., с. 206.

13. Там же, с. 206.

14. НПЛ, с. 28, 214; см. также: Греков Б.Д. Указ. соч., с. 19; Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв., ч. 2. М.—Л., 1951, с. 115.

15. См.: Корецкий В.И. Указ. соч., с. 207.

16. На наш взгляд, В.И. Корецкий вполне основательно сопоставляет игумена Аркадия с будущим основателем Аркажа монастыря, ставшим впоследствии епископом Аркадием, а также с игуменом Аркадием, упомянутым в «Вопрошаниях Кирика» (см. там же).

17. См.: ПСРЛ, т. 2, изд. 2. СПб., 1908, стб. 438—439.

18. См.: Янин В.Л. Актовые печати древней Руси X—XV вв., т. 1, с. 214, 215.

19. См. там же, с. 103.

20. См.: Янин В.Л. Актовые печати древней Руси X—XV вв., т. 1, с. 104.

21. См. там же, с. 103—104, 196, 235, № 149—151 (17 экз.). 18-й экземпляр найден в 1975 г. и еще не издан.

22. См.: Муравьев М.В. Новгород Великий. Л., 1927, с. 62—63. Церковь Пантелеймона обозначена на плане 1819 г. (ЦГВИА, ВУА, № 22 253).

23. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка, т. III. М., 1882 (М., 1955), с. 513.

24. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, т. 2. СПб., 1895 (М., 1958), стб. 1585—1586.

25. Передольский В.С. Новгородские древности. Записка для местных изысканий. Новгород, 1898, с. 97.

26. См.: Воробьев А.В. План Новгорода 1762 года. — Новгородский исторический сборник, вып. 9. Новгород, 1959, с. 75; Семенов А.И. Указ. соч., с. 248.

27. См.: Муравьев Н.Н. Исторические исследования о древностях Новгорода. СПб., 1828, план окрестностей.

28. НПК, т. IV. Переписные оборонные книги Шелонской пятины. СПб., 1885, с. 12; см. также: Андрияшев А.М. Материалы по исторической географии Новгородской земли. Шелонская пятина по писцовым книгам 1498—1576 гг., вып. 1. Списки селений. М., 1914, с. 13.

29. Разумеется, А.И. Семенов был не прав, полагая, что слово «орамица» или «ораница» можно переводить как «граница» (см.: Семенов А.И. Указ. соч., с. 248).

30. См.: НПК, т. V. Книги Шелонской пятины. СПб.; 1905, с. 298; Андрияшев А.М. Указ. соч., с. 11; Муравьев Н.И. Указ. соч., карта окрестностей; ЦГВИА, ВУА, № 22253.

31. ЦГВИА, ф. 418, ВУА № 22247. Без экспликации этот план воспроизведен в работе: Монгайт А.Л. Оборонительные сооружения Новгорода Великого. МИА, № 31, 1952, с. 51, рис. 14.

32. См.; Макарий. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях, ч. 2. М., 1860, с. 291. С Новинкой церковь Образа связана и Описью 1615 г. (см.: Исторические разговоры о древностях Великого Новгорода. М., 1808, с. 83).

33. См.: Монгайт А.Л. Указ. соч., с. 120.

34. См.: Гусев П.Л. Новгород XVI века по изображению на Хутынской иконе «Видение пономаря Тарасий». — Вестник археологии и истории, вып. XIII. СПб., 1900, карта между с. 20 и 21; Муравьев Н.Н. Описание древней новгородской серебряной гривны и ее рублей с некоторыми понятиями о древности, величии и богатстве Новгорода. М., 1826, карта.

35. См.: ПСРЛ, т. 30. М., 1965, с. 152—153.

36. См.: Передольский В.С. Указ. соч., с. 70—71; Муравьев М.В. Указ. соч., с. 64. Межевой камень сохранялся примерно до середины 50-х годов текущего столетия, а затем исчез, будучи, вероятно, подмыт паводком. Попытки его нащупать в илистом дне Волхова пока не увенчались успехом.

37. Амвросий. Указ. соч., ч. VI. М., 1815, с. 734; Срезневский. И. И. Грамота великого князя Мстислава и сына его Всеволода Новгородскому Юрьеву монастырю, с. 353—354; Грамоты Великого Новгорода и Пскова, с. 140, № 79; Памятники русского права, вып. 2, с. 103.

38. См.: Амвросий. Указ. соч., ч. V, с. 454; Макарий. Указ. соч. ч. I, с. 644.

39. См.: НПК, т. V, с. 298; Андрияшев А.М. Указ. соч., с. 11; Муравьев Н.Н. Указ. соч., план окрестностей; ЦГВИА, ВУА, № 22253.

40. См.: Передольский В.С. Указ. соч., с. 96. Болото Дрянь «стелется по прямой между дачей графини Орловой и Благовещением».

41. См.: Янин В.Л., Литаврин Г.Г. Новые материалы о происхождении Владимира Мономаха. — Историко-археологический сборник. М., 1962, с. 210; Янин В.Л. Актовые печати древней Руси X—XV вв., т. 1, с. 21—22.

42. Грамоты Великого Новгорода и Пскова, с. 140—141, № 81.

43. «Ходи Всеволод с новгородьци, хотя брата своего посадити Суждали, и воротишася на Дубне опять; и на том пути отяша посадницьство у Петрила и даша Иванку Павловицю. А Изяслав иде Кыеву; и раздьрася вся земля Русьская» (НПЛ, с. 23, 208).

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница