Памятники сфрагистики и этапы развития Новгородской республики
Вряд ли нуждается в особом обосновании важность сфрагистики, которая давно уже стала неотъемлемой частью актового источниковедения. С ее помощью успешно решаются постоянно встающие перед исследователями задачи установления подлинности, авторства и времени написания древних документов. Примеры удачного использования сфрагистических возможностей для решения практических вопросов дипломатики многочисленны. Однако содержание сфрагистики отнюдь не сводится, вопреки распространенному представлению, к участию в дипломатической критике. Свидетельство этому — огромный материал русской сфрагистики X—XV вв., в котором вислые печати, сохранившиеся при документах, составляют каких-нибудь 7% от общего числа зарегистрированных памятников. Настаивая на вспомогательной функции сфрагистики, мы вынуждены были бы признать не имеющей научной ценности всю массу печатей, обнаруженных не при документах, а в земле, или же видеть в ней некий мощный фундамент для двух-трех десятков далеко не первостепенных дипломатических определений сравнительно поздних актов. Добавим к этому, что древнерусских ископаемых печатей известно свыше 2 тыс., что ни одна из булл домонгольского времени (а их зарегистрировано свыше 700) не сохранилась при документе, и нам станет ясной искусственная ограниченность привычного определения содержания и задач сфрагистики.
Небольшие свинцовые кружки, много веков тому назад утратившие связь с безвозвратно погибшими документами, некогда ими удостоверенными, содержат в своих изображениях и надписях первоклассный познавательный материал, введение которого в исторические построения способно прояснить многие важные проблемы и дать начало новым исследованиям. Предваряя обзор главнейших из этих проблем, мы можем характеризовать основной итог развития сфрагистических знаний в советское время как постоянное и успешное обоснование этой мысли.
Особенностью того раздела русской сфрагистики, о котором идет речь, является его историографическая молодость. Если интерес к средневековым буллам возник еще в XVIII в., то на протяжении целого столетия он поддерживался исключительно на печатях, сохранившихся при подлинных актах. Таких печатей известно всего лишь 163. В подавляющем большинстве они были введены в научный оборот в прошлом столетии, но их малочисленность и случайность подбора, определяемая случайностью сохранения до нашего времени подлинных средневековых актов, были непреодолимым препятствием для создания их научной классификации, что, в свою очередь, вело к неизбежному ограничению задач уже возникшей дисциплины, к превращению ее во второстепенный раздел дипломатики.
Сведения о первых находках ископаемых булл появляются лишь в конце XIX в., однако поворотным пунктом в развитии русской сфрагистики является открытие в самом начале нынешнего века главной сфрагистической сокровищницы древней Руси — новгородского Городища, которое можно сравнить по своему значению лишь с открытием главной сокровищницы византийских булл — стамбульского Сераскиерата. За 70 лет на отмелях Городища было собрано свыше тысячи древнерусских свинцовых булл. Воды Волхова, возвращающегося после паводков в свои берега, ежегодно оставляют на Городищенской песке до двух десятков древних моливдовулов.
Обилие печатей на Городище нуждается в объяснении. Общеизвестно, что Городище на протяжении всего периода существования Новгородской республики было главной резиденцией князя и его аппарата. Комплекс построек княжеского двора включал в свой состав и архив, единственным материальным остатком которого оказываются многочисленные буллы. Топография княжеского Городища не исследована и, по-видимому, не восстановима. Обращение к планам XVIII в. показывает, что современный рельеф этого памятника — результат грандиозных в его масштабе земляных работ, нарушивших стратиграфию древних слоев на самом важном участке княжеского поселка.
Первоначально Городище занимало большую площадь, ограниченную на западе берегом Волхова, а на юге — истоком Волховца. В 1797—1802 гг. мыс Городища был прорезан Сиверсовым (Мстинским) каналом, русло которого уничтожило сохранявшиеся в земле остатки архива. Выброс из канала образовал мощный вал по его южному берегу. Этот вал и является теперь «сфрагистической кладовой», хотя отдельные буллы встречаются и на северном берегу канала. В 1965 г. Новгородская археологическая экспедиция провела шурфовку на обоих берегах Сиверсова канала в надежде обнаружить непотревоженные слои о остатками архива, однако попытка была неудачной: все городищенские печати, по-видимому, происходят из слоев вторичного залегания. Любопытно, что сборы печатей демонстрируют существование определенных закономерностей расположения булл даже во вторичном залегании. Как правило, подряд обнаруживаются одинаковые или очень близкие по времени печати. Очевидно, что лопаты строителей канала переносили с одного места на другое группы систематизированных булл. Иными словами, до прорытия канала остатки архива в земле сохраняли известный порядок архивного расположения документов.
Основные существующие сейчас сфрагистические коллекции включают в себя большое количество городищенских материалов, но не только их. Древнерусские свинцовые печати происходят из десятков пунктов. Одной из самых значительных находок, в частности, было обнаружение в Пскове при раскопках Довмонтова города в 1961—1962 гг. комплекса, состоявшего более чем из 500 булл и являющегося остатком какого-то местного архива. К сожалению, эта находка, датируемая началом XVI в., до сих пор остается неизданной. Представление об общем состоянии известного к настоящему времени фонда древнерусских сфрагистических материалов (за исключением печатей Москвы, Пскова, поздних Смоленска и Полоцка) дает изданный нами свод этих материалов1. В нем зафиксированы 1542 буллы, оттиснутые 804 парами матриц. Из 804 разновидностей 372 (746 экз.) относятся к домонгольскому времени и 432 (796 экз.) — ко второй трети XIII—XV в. Внутри этих двух больших хронологических разделов материал распределяется на классификационные разряды:
| ДОМОНГОЛЬСКИЕ БУЛЛЫ | Кол-во матриц | Кол-во экз. |
| Княжеские печати архаической традиции X—XI вв. | 13 | 16 |
| Княжеские печати с греческими строчными надписями | 27 | 37 |
| Печати киевских митрополитов | 13 | 18 |
| Именные епископские печати | 14 | 21 |
| Печати Ратибора | 5 | 7 |
| Печати протопроедра Евстафия | 2 | 14 |
| Печати с формулой «Господи, помози» | 38 | 50 |
| Печати с формулой «Дьнеслово» | 23 | 35 |
| Печати с изображением двух святых | 151 | 423 |
| Печати с изображением княжеской тамги | 30 | 59 |
| Анонимные печати с изображением Богоматери | 12 | 19 |
| Печати с изображением Христа или его символов | 24 | 27 |
| Прочие | 20 | 20 |
| БУЛЛЫ ВТОРОЙ ТРЕТИ XIII—XV вв. | ||
| Княжеские печати XIII — 1-й четверти XIV в. | 38 | 137 |
| Княжеские печати 2-й четверти XIV—XV в. | 31 | 62 |
| Печати княжеских тиунов | 19 | 39 |
| Именные архиепископские печати | 24 | 46 |
| Печати владычных наместников | 101 | 188 |
| Посадничьи печати | 15 | 22 |
| Печати тысяцких | 20 | 25 |
| Печать соцкого | 1 | 1 |
| Печати новгородских тиунов | 58 | 106 |
| Печати без обозначения должности | 40 | 45 |
| Печати Совета господ | 53 | 81 |
| Кончанские и монастырские печати | 14 | 25 |
| Неопределенные печати | 18 | 19 |
Перечисленные здесь сфрагистические разряды выделены по формальному признаку, на основе типовых особенностей оформления булл. В то же время классификационные разряды всякий раз оказываются принадлежащими определенным институтам государственной власти. Это обстоятельство позволяет вернуться к началу очерка и сформулировать главную цель древнерусской сфрагистики как научной дисциплины. Поскольку типические особенности русских средневековых булл являются индикатором их принадлежности определенным государственным институтам, изучение совокупности печатей и определение их хронологии и принадлежности дают первостепенный источник для выявления истории институтов государственной власти на Руси, эволюция которых отражается в изменении типа печатей, в исчезновении и появлении новых типов и разрядов официальных булл и т. д. В самом деле, вислая печать, которая на Руси на всем протяжении своего существования была атрибутом власти, сохраняет на себе свидетельство принадлежности государственной юрисдикции (или ее части) тому или иному политическому институту. Следовательно, классификация вислых печатей оказывается как бы зеркалом, отразившим состав и эволюцию тех органов власти, которым в разные столетия средневековой истории принадлежало исключительное право удостоверения официальных документов.
Последний тезис нуждается, однако, в некоторых объяснениях. Чисто умозрительный подход к проблеме функционального назначения древнерусских булл дает только альтернативное решение. Эти печати являются памятниками актовой сфрагистики, а их обилие свидетельствует о появлении частного акта на Руси в сравнительно раннее время. Но они также могут быть памятниками переписки. К последнему мнению, как можно судить по некоторым очень кратким высказываниям, примыкает точка зрения Б.А. Рыбакова. Это мнение в целом также совпадает и с развитыми еще до войны мыслями С.Н. Валка об исключительно позднем появлении на Руси частного акта2.
Для нас отношение к последнему предположению является несомненно отрицательным. Если бы печати служили целям переписки, мы наблюдали бы тогда постоянное противопоставление топографии их находок и топографии употребления. Иными словами, новгородские печати обнаруживались бы, например, в Киеве, Смоленске или Чернигове. Киевские буллы следовало бы искать в Новгороде или на Волыни и т. д. В действительности этого нет. Напротив, место находки печатей в подавляющем большинстве совпадает с местом их применения при документе. Печати новгородских князей и посадников найдены в 99 случаях из 100 на Городище или в культурном слое Новгорода. Смоленские печати обнаружены ib самом Смоленске. Галицкие и волынские городища содержат сфрагистические материалы местного происхождения и т. д. Не исключая возможности эпизодического употребления буллы князя или епископа при письме, мы приходим к выводу, что основным назначением вислых печатей было употребление их при официальных документах, скрепление актов.
Какие же акты утверждались этими печатями? Если бы мы располагали только материалами новгородского Городища и случайными сфрагистическими находками с других древнерусских городищ, на подобный вопрос ответить было бы нелегко. На Городище под Новгородом в древности находился княжеский архив, и допустимо было бы догадываться, что этот архив составляли важнейшие государственные документы междукняжеских и международных отношений. В таком случае найденные там печати можно было бы воспринять как остатки безвозвратно погибших докончаний, договоров, уставных грамот и прочих документов, связанных с политической жизнью древней Руси.
Однако свинцовые печати были многократно найдены при раскопках домонгольских и послемонгольских слоев обычного городского квартала Новгорода. Это их обилие говорит, что документ, снабженный вислой печатью, не был диковинкой в жилище новгородского дворовладельца. И не государственные документы, нужно думать, хранились за иконой или в ларце такого горожанина. Не только эти наблюдения, но и само обилие булл XI в. и особенно XII в. свидетельствует о том, что в своем большинстве дошедшие до нас вислые печати являются остатками многочисленных частных актов (купчих, раздельных, жалованных, духовных грамот и т. д.), утвержденных теми государственными институтами, которым принадлежало право скрепления таких грамот.
Существенное значение имеет еще одна общая проблема. Подавляющее большинство древнерусских печатей связано с Новгородом не только местом их находки, но и местом употребления при документах. В какой мере этот тезис является абсолютным? И не вызвано ли преобладание новгородских материалов наличием мощного сфрагистического комплекса, собранного на новгородском Городище? В цифрах преобладание новгородских материалов выражается следующим образом: из 372 разновидностей домонгольских булл 240 разновидностей, т. е. больше половины, связаны с администрацией Новгорода; из 472 послемонгольских разновидностей с новгородской администрацией связана 431. Еще нагляднее сравнение числа экземпляров: из 746 зарегистрированных русских булл домонгольского периода 435, т. е. почти две трети, имеют отношение к новгородской практике оформления актов; из 899 послемонгольских булл 794 связаны с Новгородом.
Разумеется, наличие столь обширного сфрагистического комплекса в Новгороде в какой-то степени смещает правильные акценты, лишая статистику должной объективности. Будь подобный комплекс обнаружен в дополнение к Городищу где-нибудь еще, например в Киеве, наши представления оказались бы более точными. Однако нельзя не обратить внимания на один важный факт, позволяющий воспользоваться для определенных общих выводов и ныне существующим состоянием накопленного материала. Находки вислых печатей достаточно многочисленны и вне Новгорода, особенно на Киевщине. Между тем подавляющее большинство таких находок тяготеет к раннему времени, датируясь XI или началом XII в. Более поздние южные печати исключительны, послемонгольских булл на юге нет вообще. Это обстоятельство настолько характерно, что, даже имея дело не с самой печатью, а только с первым известием об ее обнаружении в южнорусских областях, можно быть почти уверенным в том, что речь идет о булле XI или начала XII в.
Было бы по меньшей мере странным, если бы допущенное выше смещение акцентов коснулось булл только одного определенного времени и не затронуло печатей иного времени. Иными словами, наличие городищенского комплекса не объясняет, почему буллы XI — начала XII в. встречаются на Руси повсеместно, в том числе и в Новгороде, а более поздние буллы — почти исключительно в Новгороде. Отсюда следует важный вывод о том, что в какой-то момент развитие института вислой печати в большинстве русских областей прекращается, тогда как в Новгороде наблюдается расцвет буллы, продолжавшийся несколько столетий. Вопрос о дате этого изменения имеет первостепенное значение, и для ее установления необходимо познакомиться с теми результатами изучения ранних русских печатей, которыми располагает сфрагистика.
Хронологический момент, с которым можно было бы связать начало употребления буллы на Руси, в настоящее время не определяется с точностью, поскольку древнейшие русские печати пока единичны. Во всяком случае можно с полной уверенностью говорить об очень древних корнях обычая вислой печати. Этот обычай зарождается еще в языческое время, когда формируются и первоначальные традиции оформления сфрагистического типа. Лишенный характерных для более позднего времени христианских эмблем первоначальный русский сфрагистический тип строит свои композиции на основе сочетания княжеского знака и условного портрета князя, владельца печати. Традиции архаической буллы в большой степени сохраняются и в первые десятилетия после принятия христианства. Они становятся основой оформления монетного типа времени Владимира Святославича и Святополка.
С принятием христианства и организационным оформлением киевской церковной иерархии наряду с княжеской буллой употребляется печать главы русской церкви — киевского митрополита. Митрополичьи печати по началу, нужно думать, изготовлялись в Византии. Их тип сформирован на основе чисто византийской традиции и характеризуется сочетанием патрональных изображений (сначала патриарха, а затем и самого митрополита) с греческой строчной надписью, содержащей имя и титул владельца буллы.
Уже к середине XI в. этот сфрагистический тип оказал воздействие и на княжескую печать. В княжеской сфрагистике второй половины XI в. утверждается сходный с ним тип буллы, несущей патрональное изображение владельца печати и греческую многострочную надпись сначала самоуничижительного характера, а затем с включением княжеского титула.
До конца XI в. княжеские и митрополичьи буллы, принадлежащие практически к единому сфрагистическому типу, остаются единственными разрядами древнерусской печати. Лишь в последние два десятилетия XI в. состав памятников сфрагистики несколько разнообразится появлением двух небольших групп, имеющих преходящий характер. В Новгороде в результате успехов боярства;в борьбе с князем появляется булла протопроедра Евстафия, которого мы отождествляем с первым посадником Завидом. Эта печать фактически повторяет внешний тип княжеской или митрополичьей буллы, будучи снабжена многострочной греческой надписью и изображением святого. На юге появляется печать Ратибора, крупного сановника не княжеского происхождения. На ней впервые употребляется для надписей русский язык.
В 90-х годах XI в. в Киеве и административно с ним связанных центрах была предпринята реформа по унификации типа буллы. В княжение Святополка Изяславича для скрепления актов была введена печать с надписью «Дьнеслово» и патрональным изображением владельца буллы или же е изображением символа принадлежности к церковному управлению. Этот тип использован в княжеской сфрагистике Киева и подчиненных ему Новгорода и Волыни, а также в сфрагистике митрополитов и епископов.
Что касается церковных печатей, то на последние годы XI в. приходится важное новшество. На них вместо патронального изображения владельцев появляется общецерковная эмблема — изображение Богоматери, которое в дальнейшем становится непременным атрибутом церковных булл.
Киевская инициатива по унификации печати не была принята и поддержана князьями, находившимися в фактической независимости от Святополка. Владимир Мономах уже в конце XI в. пользуется иным типом буллы — печатью с русской благопожелательной надписью. Этот тип широко представлен и после прихода Владимира Мономаха на киевский стол в 1113 г. Тогда же перестает употребляться предшествующий тип «Дьнеслово». 1113 год оказывается этапной датой в истории русских печатей.
До нее наиболее характерной особенностью было смешение и чересполосица типов. Княжеские печати архаической традиции сосуществовали с княжескими буллами, несущими греческие строчные надписи; княжеские печати с формулой «Дьнеслово» сосуществовали с буллами, несущими русские благопожелательные надписи, а на других территориях в это время употреблялся «греко-русский» тип. С другой стороны, сфрагистические типы церковной и светской булл не включали в свое оформление каких-либо явных, бросающихся в глаза признаков, которые позволили бы элементарно распознать их. На первых порах и в той, и в другой сфере одинаково употреблялся «греко-русский» тип, затем и там, и здесь употребляется тип «Дьнеслово».
После 1113 г. такого смешения нет. С этого момента типические особенности печати превращаются в руководящий признак определения принадлежности буллы к определенному политическому институту. В сфрагистике Владимира Мономаха и его ближайших преемников печать оформлена патрональным изображением князя и русской благопожелательной надписью. В церковной сфрагистике обязательным стало изображение Богоматери.
Однако за столь блестящим началом сразу же следует конец. Если буллы киевских митрополитов продолжают существовать на всем протяжении домонгольского периода, то ни одной явной печати киевских князей моложе первой трети XII в. неизвестно. Эпизодически встречаются исключительно редкие буллы южных (главным образом волынских) князей середины и второй половины XII в., но в целом деградация княжеской печати на юге в 30-х годах XII в. не вызывает сомнений.
До 1117 г. преобладания новгородских печатей незаметно. Лишь в конце XI в. возникает и тут же исчезает известная во многих экземплярах булла Евстафия. В остальном картина новгородской сфрагистики та же, что и в остальной Руси. Расцвет новгородской буллы начинается со времени князя Всеволода Мстиславича (1117—1136), от которого дошло 15 посадничьих печатей, узурпировавших тип южной княжеской буллы с русской благопожелательной надписью, и 38 княжеских печатей нового типа с патрональным обозначением имени и отчества владельца (буллы с изображением двух святых). Чтобы дать представление о характере этих цифр, отметим, что они только в два раза меньше общего количества печатей X — начала XII в., обнаруженных в южнорусских областях. Расцвет княжеской буллы в Новгороде во времена Всеволода Мстиславича не был простым эпизодом. К периоду с 1136 г. до конца первой четверти XIII в. относится около 400 новгородских печатей княжеского круга.
Общий вывод, который может быть сделан из этого сопоставления, сводится к тому, что в Новгороде на протяжении XII — начала XIII в. существовала тенденция к поддержанию вислой буллы, тогда как на юге Руси действовала, по всей вероятности, противоположная тенденция, ведшая к угасанию обычая княжеской вислой буллы.
Однако обнаружение этих двух противоположных тенденций приводите открытию видимого парадокса. В Южной Руси, где княжеская власть в XII—XIII вв. сохраняла первоначальные общественные позиции, где государство имело ярко выраженные монархические черты, княжеская булла клонится к упадку. В Новгороде же, где княжеская администрация в ходе борьбы с местным боярством утратила былую самостоятельность, печать князя, напротив, переживает свой расцвет. Это наблюдение ведет к постановке старого вопроса о сущности республиканских преобразований в Новгороде XII в.
В литературе по истории древнего Новгорода широко бытует концепция, согласно которой республиканские преобразования связаны главным образом с результатами антикняжеского восстания 1136 г. Нам уже приходилось критиковать эту концепцию, доказывая, что возникновение новых форм новгородской государственности было следствием длительного процесса общественного развития Новгорода. Первые результаты этого процесса прослеживаются еще в конце XI в., тогда как окончательное формирование боярских органов власти принадлежит будущему, достаточно далеко отстоящему от 1136 г., который, однако, в самом деле сыграл громадную роль в этом процессе3. Имея дело исключительно со сфрагистическими материалами, мы вновь приходим к подтверждению правильности этой мысли.
— С точки зрения изложенной выше и ныне критикуемой концепции, новгородский князь после восстания 1136 г. был превращен в почти фиктивную фигуру, во второстепенное или даже третьестепенное лицо государственной администрации, назначением которого было то ли руководство войском, то ли олицетворение политического и военного союза с наиболее могущественными русскими княжествами. Между тем материалы сфрагистики дают основу для несколько иного вывода.
Прежде всего они подтверждают правомерность вывода о раннем начале формирования боярских республиканских органов в княжеском Новгороде. Первым этапом республиканских преобразований, зафиксированным буллами, является вокняжение в Новгороде в 1088 г. Мстислава Владимировича, когда (в малолетстве этого князя) возникает известная во многих экземплярах булла протопроедра Евстафия, отождествляемого с первым посадником Завидом. Первый посадник на печати титулует себя советником князя и действует его именем. Затем власть князя вновь окрепла, и, хотя институт посадничества остается, право скрепления актов возвращается к князю.
С уходом Мстислава из Новгорода и принятием на стол его сына Всеволода в 1117 г. происходит новый подъем боярского органа государственности — посадничества. На протяжении всего княжения Всеволода Мстиславича рядом с княжеской буллой существует печать новгородских посадников. В одной из работ мы характеризовали время Всеволода как период определенного двоевластия, равновесия политических институтов княжеской и боярской власти.
Казалось бы, успешное восстание 1136 г., приведшее к торжеству антикняжеской коалиции, должно было отменить княжескую печать и привести к максимальному развитию буллы республиканской власти. Но в действительности наблюдается как раз противоположное явление. Посадничья булла после 1136 г. становится почти неупотребительной, если признать посадничьими редкие печати XII в. с изображением креста. Напротив, княжеская булла с этого момента получает широчайшее развитие, оттесняя на задний план другие категории печатей. Более того, одна из этих менее значительных категорий — печати с княжескими знаками XII в. — также входит в круг булл княжеской администрации. В период с 1136 г. до конца первой четверти XIII в. в Новгороде примерно 400 печатям княжеского круга противостоит 14 епископских булл и около десятка проблематичных посадничьих печатей.
Сопоставление различных сфрагистических разрядов домонгольского Новгорода позволяет сделать только один вывод. В результате восстания 1136 г. было достигнуто определенное размежевание государственных функций между республиканскими и княжескими органами власти. Однако князь отнюдь не превратился во второстепенную фигуру. В его руках была сосредоточена та часть государственной деятельности, которую мы сейчас назвали бы исполнительной властью. Князь руководил судом и, следовательно, законодательным оформлением всех официальных документов, фиксирующих движение в Новгороде частной собственности. Однако расцвет буллы, равно как и организация на Городище архива, хронологически совпадающая с первыми успехами боярских органов, говорит о том, что деятельность князя была подконтрольной, что она регламентировалась вечевыми органами. И печать в Новгороде, бывшая прежде одной из регалий высшей власти, превратилась в средство контроля, в средство ограничения княжеского самовластия республиканскими боярскими органами.
Связывая эти наблюдения с наблюдениями над более поздними сфрагистическими материалами, мы получаем возможность конкретизировать этот вывод. В новгородской сфрагистике XIII в. нет каких-либо кардинальных перемен по сравнению с XII в. По-прежнему в этот период господствует княжеская булла. От второй четверти — конца XIII в. сохранилось больше сотни княжеских печатей и не больше десятка булл других новгородских сановников (главным образом архиепископов). Между тем докончании XIII в. достаточно четко обозначают степень участия князя в новгородском суде. Уже в формуляре договорной грамоты Новгорода с великим князем Ярославом Ярославичем содержится со ссылкой на «старину и пошлину» конституционное требование: «А без посадника ти, княже, суда не судити, ни волостии раздавать ни грамот ти даяти»4. Это требование повторяется затем во всех докончаниях вплоть до потери Новгородом независимости. Поскольку буллы новгородских посадников возникают снова только в XIV в., очевидно, княжеская печать является главным атрибутом смесного суда князя и посадника, и эта характеристика может быть приложена к ней на всем протяжении ее существования с момента конституирования княжеской буллы как безраздельно господствующего в Новгороде сфрагистического явления, т. е. со времени Всеволода Мстиславича. Таким образом, материалы сфрагистики дают возможность относить к числу мероприятий 1136 г. установление одной из важнейших конституционных основ Новгородской боярской республики — организацию смесного суда князя и посадника, подконтрольного республиканской власти.
Существует одно немаловажное обстоятельство, которое служит подкреплением такой характеристики. Уже давно замечено, что самым поздним новгородским документам свойственно существенное видоизменение приведенной выше конституционной формулы. Если первоначально эта формула гласила: «А без посадника ти, княже, суда не судити», то в Новгородской судной грамоте 70-х годов XV в. она как бы вывернута наизнанку: «А без намесников великого князя посаднику суда не кончати»5. На наш взгляд, именно это изменение, свидетельствующее о переходе приоритета в смесном суде от наместника к посаднику, лучше всего согласуется с московскими требованиями, сформулированными в Яжелбицкой грамоте 1456 г. и в Коростынской грамоте 1471 г.: «А печати быти князей великих»6.
Обыкновенно это требование сопоставляют с другим пунктом названных договоров: «А вечным грамотам не быти». «Это, несомненно, — пишет Л.В. Черепнин, — нововведение, чуждое той "старине", на которой, как гласил текст докончании, пытались строить свои отношения обе стороны, и фактически не выполнявшееся новгородцами. Новгородцы, утверждавшие грамоты на вече до Яжелбицкого докончании, продолжали делать это и после 1456 г.»7. Между тем оба условия не связаны между собой. Они отстоят в тексте докончаний далеко одно от другого, и если требование, касающееся вечевых грамот, действительно можно трактовать как нововведение, то смысл условия относительно печати, думается, заключен в попытке Москвы возродить именно «старину и пошлину».
Обращение к печатям подтверждает такое понимание цитированного тезиса. Наблюдения над массой новгородских княжеских булл обнаруживают, что их количество резко сокращается в княжение Василия Дмитриевича (1389—1425). Буллы Василия Темного и Ивана III чрезвычайно редки. Напротив, с 10-х годов XV в. в Новгороде получает массовое распространение так называемая «Новгородская печать» или «Печать Великого Новгорода», которая прикладывалась от имени Совета господ степенными посадником и тысяцким. Взаимосвязь этих двух явлений (деградация княжеской и торжество посадничьей буллы) дает верный ответ о тех изменениях сменного суда князя и посадника, которые становятся для него характерными в последний период существования новгородской независимости.
Мы видим, что вислые печати, изученные в их совокупности, оказались красноречивым источником при установлении важнейших дат в истории государственных преобразований Новгорода. Эта их возможность была проиллюстрирована наблюдениями над памятниками княжеской сфрагистики. Однако и другие разряды новгородских печатей дают не менее интересные отправные точки для решения подобных проблем.
Выше неоднократно упоминалось о безраздельном господстве княжеской буллы в XII—XIII вв. Теперь нам предстоит обратить внимание на коренное изменение картины новгородской сфрагистики в XIV—XV вв. В эпоху расцвета новгородской боярской государственности о господстве княжеской буллы говорить уже не приходится. Рядом с княжеской буллой вырастают разряды других новгородских политических институтов. На место прежде единичных архиепископских булл приходит громадный отдел печатей владычного круга, насчитывающий в общей сложности свыше 200 экз. Вновь образуется обширный отдел печатей новгородских тысяцких и новгородских тиунов, отождествляемых с купеческими старостами. Этот отдел содержит свыше 130 печатей. Уже упоминались печати Совета господ; таких булл зафиксировано свыше 80. Эти новые явления свидетельствуют о важных переменах в Новгороде. Если прежнее безраздельное господство княжеских булл указывало на существование в Новгороде одного судебного органа — смесного суда князя и посадника, то возникновение разветвленной сфрагистической системы может быть воспринято как показатель перераспределения юрисдикции между разными государственными институтами развитой республики. Косвенное указание именно на такой смысл сфрагистического разнообразия XIV—XV вв. дают немногочисленные печати новгородских посадников XIV — начала XV в. До преобразования смесного суда князя и посадника в 10-х годах XV в., в период, когда конституционный приоритет князя еще не был нарушен, необходимости в массовой посадничьей булле и не могло возникнуть. Действительно, те немногие печати посадников XIV в., которые нам известны, происходят главным образом из архивов, где они сохранились при докончаниях или же при документах международных отношений.
Обращение к главному юридическому памятнику Новгорода — Судной грамоте — позволяет говорить о существовании в Новгороде третьей четверти XV в. трех судов: посадничьего (т. е. смесного суда князя и посадника), тысяцкого (торгового) и владычного. Вопрос о времени создания такого порядка или, иными словами, вопрос о хронологических этапах сложения дошедшего до нас формуляра Новгородской Судной грамоты давно обсуждается в исторической литературе. Однако роль сфрагистического источника в решении этой проблемы не могла быть оценена исследователями до тех пор, пока этот источник не был систематизирован. Между тем именно печати дают исключительно интересные материалы для изучения этой проблемы.
Прежде всего они позволяют уточнить схему распределения функций между названными в Судной грамоте тремя судебными учреждениями. Уже в Уставе и Рукописании Всеволода сфера деятельности суда тысяцкого ограничена решением «всяких дел торговых Иваньских и гостиных» 8. С судом тысяцкого возможно связать кроме собственно печатей тысяцких многочисленные буллы новгородских тиунов, называвшихся в других источниках купеческими старостами, и, следовательно, подтвердить именно купеческий характер этого суда. Сложнее вопрос о размежевании юрисдикции между смесным и владычным судами. Однако здесь приходят на помощь буллы владычных наместников, сохранившиеся при подлинных актах. Из 16 дошедших до нас при подлинных документах анонимных владычных булл XIV—XV вв. 5 привешены к купчим, 7 — к данным грамотам и 2 — к духовным. 44 такого же характера акта скреплены именными буллами владычных наместников. Очевидно, на каком-то этапе своего развития владычный суд кроме вопросов, связанных с преступлениями против церкви и морали, включил в сферу своего действия многообразные имущественные отношения новгородцев, изъяв эти дела из-под юрисдикции смесного суда князя и посадника и оставив на долю последнего, по-видимому, только уголовное судопроизводство.
Этапные даты формирования суда тысяцкого и владычного суда с теми их функциями, которые несомненны для XV в., выясняются при обращении к печатям новгородских тиунов и владычных наместников. Тиунские печати образуют группу, сравнительно компактную в хронологическом отношении. Ранний рубеж ее существования определяется последней четвертью XIII в. Самые древние печати этой группы были обнаружены при археологических раскопках в слое, датированном с помощью данных дендрохронологии. Таким образом, формирование суда тысяцкого возможно отнести к самому концу XIII в., что совпадает с нашими наблюдениями о важнейших преобразованиях новгородской государственности как раз в эти годы и с выводом об особом интересе, который был проявлен новгородцами к организации торгового суда в 90-х годах XIII в.9
История владычного суда, как она реконструируется по показаниям печатей владычного круга, начинается с организации должности владычного наместника в конце XIII в. Первоначальное перераспределение юрисдикции в пользу владыки и за счет смесного суда не коснулось собственно Новгорода. Оно отдало во власть архиепископа центры на границах Новгородской земли, сначала Ладогу, а затем вместо нее Новый Торг. Древнейшие печати ладожских наместников новгородского владыки датируются временем Климента (1276—1299), древнейшие буллы новоторжских владычных наместников относятся ко времени Давида (1309—1325). Лишь при Моисее (1326—1330; 1352—1359) анонимная владычная печать, которой пользовались наместники архиепископа в Новгороде, приобретает массовый характер, а именная архиепископская булла практически выходит из употребления. Мы склонны связывать это отраженное сфрагистикой преобразование владычного суда с событиями 1352—1354 гг., последовавшими после возвращения Моисея на новгородскую кафедру. В 1352 г. «послаша послы свои архиепископ Моиси в Цесарьгород к цесарю и патриарху, прося от них благословения и исправления о неподобных вещах, приходящих с насилием от митрополита». В 1354 г. «приидоша послове архиепископа новгородчкого Моисиа из Цесаряграда, и привезоша ему ризы крестъцаты и грамоту с великим пожалованием от цесаря и от патриарха, и златую печать»10. Снова обратим внимание на то, что 1354 год был одной из важнейших вех в общих преобразованиях новгородской государственности11.
Таким образом, наблюдения над массой новгородских печатей позволяют обозначить следующие рубежи в формировании республиканской боярской государственности Новгорода:
Конец 80-х годов XI в. — возникновение посадничества в форме боярского представительства.
1117 г. — активное двоевластие князя и посадника.
1136 г. — организация смесного суда князя и посадника.
Конец XIII в. — введение института новгородских тиунов и перераспределение юрисдикции в пользу торгового суда за счет смесного суда.
1354 г. — перераспределение юрисдикции в пользу владычною суда за счет смесного суда.
Конец 10-х годов XV в. — переход приоритета в смесном суде к посаднику.
Примечания
1. См.: Янин В.Л. Актовые печати древней Руси X—XV вв., т. I; Печати X — начала XIII в., т. 2; Новгородские печати XIII—XV вв. М., 1970.
2. См.: Валк С.Н. Начальная история древнерусского частного акта. — Вспомогательные исторические дисциплины. Сборник статей. М.—Л., 1937, с. 285—318.
3. См.: Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962.
4. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.—Л., 1949, с. 12, № 13.
5. Памятники русского права, вып. 2. Составитель А.А. Зимин. М., 1953, с. 212.
6. Грамоты Великого Новгорода и Пскова, с. 41—42, № 23; с. 49, № 27.
7. Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв., т. 1. М.—Л., 1948, с. 363.
8. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М.—Л., 1950, с. 508.
9. См.: Янин В.Л. Новгородские посадники, с. 93, 165—175.
10. Новгородская Первая летопись, с. 363—364.
11. См.: Янин В.Л. Новгородские посадники, с. 185—209.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |