К проблеме интеграции письменных и вещественных источников

Оценивая сегодняшнее состояние вспомогательных исторических дисциплин, к числу которых относится и источниковедение, можно говорить как об их значительном успехе, так и о наличии несомненных признаков, способных в будущем породить существенные методические сложности.

Успех проявляется в быстром развитии новых исследовательских методов, которые позволили в решении многих специальных вопросов расстаться с интуитивными догадками и подойти к установлению таких объективных критериев, которые рождают бесспорный вывод. Признаки, ведущие в перспективе к возникновению методических сложностей, заключаются в том, что эти прекрасно решаемые специальные вопросы с развитием вспомогательных дисциплин порой перестают носить характер важных исторических проблем, приобретая все больше самодовлеющее источниковедческое значение.

Воспользуемся примерами, которые можно почерпнуть из современного состояния одной из наиболее успешно разрабатываемых исторических дисциплин — нумизматики.

Возникнув первоначально как область коллекционирования, нумизматика затем превратилась в научную дисциплину, когда комплектование коллекций поставило перед собирателями первые загадки, связанные с определением времени, места изготовления и принадлежности сложных для понимания нумизматических фактов. На первых порах развития нумизматики — практически на протяжении XVI—XIX вв. — главным направлением было формирование классификационных систем и в связи с этим формирование систематических коллекций. Основной целью работы оставалась задача отыскать в системе место для каждого нового факта и, следовательно, решать узкоисточниковедческие вопросы.

В этот период оформилось и популярное до сегодняшнего дня определение нумизматики как исторической дисциплины: «Нумизматика занимается изучением внешних данных монет: именно иконографии и легенд. Но вопросы, связанные с изучением денежного счета, представляют собой один из разделов отнюдь не нумизматики, а метрологии»¹. Приведенное определение наиболее последовательно отражает существующее представление о границах дисциплины, ограничивая сферу собственно нумизматического исследования. Это определение можно конкретизировать многими способами, подставляя вместо метрологии иные родственные нумизматике аспекты. В частности, чтобы быть вполне последовательным, можно отметить, что иконографический ракурс нумизматики в значительной степени способен составить содержание не нумизматики, а истории искусства; изучение нумизматических легенд является частью эпиграфики.

Придерживаясь определения нумизматики как исторической дисциплины, следовало бы несколько уточнить его. Нумизматика занимается изучением внешних данных монеты с целью определения ее времени, места изготовления и принадлежности. Она опирается на иконографический и эпиграфический методы, но, будучи, наконец, определена, монета переходит из рук решивших свою задачу нумизматов в руки специалистов в области других дисциплин.

Отметив абсолютную правильность такого определения для начальной поры развития нумизматики, нужно, однако, решительно возразить против сохранения этой дефиниции на ионом этапе, соответствующем сегодняшнему состоянию нумизматики.

Новый этап развития нумизматики характеризуется резким расширением ее методических приемов. Этот этап определился в первой четверти XX в., хотя отдельные исследователи намечали его и в более раннее время. Существо коренного изменения дисциплины состоит в том, что роль главного источника перестала играть отдельная монета и даже систематическая коллекция монет. Таким источником стали монетный клад и топография монетных находок. Основы нового методического подхода к нумизматике были четко сформулированы в трудах выдающегося русского нумизмата-ориенталиста Р.Р. Фасмера², а забота о собирании сведений о монетных находках определила предмет деятельности специально созданного в первые послереволюционные годы научного коллектива, который объединил крупнейших специалистов того времени³.

Остановимся прежде всего на тех топографических приемах, которые внешне не преобразуют задач нумизматики, укладываясь в рамки традиционного определения этой дисциплины. Во многих случаях привлечение материалов топографии ведет к установлению конкретного места чеканки монетных серий. Именно топографическим методом была решена занимавшая нумизматов (и не только нумизматов) на протяжении столетия проблема выпуска древнейших русских монетных серий с именами Владимира, Святополка и Ярослава⁴. Было выяснено, что чекан Ярослава связан исключительно с Новгородом, а чекан Владимира и Святополка — с Киевом. Тот же пример важен для демонстрации другой возможности топографического метода. Исследование древнейших русских монет в «контексте» сопутствующих им кладовых материалов разрешало другую, еще более острую проблему о времени чеканки этих монет. Прежние определения колебались в широких пределах конца X, XI и всего XII вв. Анализ сопутствующих материалов ограничил эту дату концом X — началом XI в.⁵.

Существуют и более сложные примеры. Известно, что изготовленная из драгоценного металла монета, будучи включена в оборот международной торговли, сбрасывает, по выражению К. Маркса, свой национальный мундир и превращается в частицу мирового денежного хозяйства. В программе нумизматического источниковедения эта проблема порождает особый аспект исследования: каковы даты бытования такой монеты не на ее родине, а там, куда она была занесена потоками мировой торговли, облачившись в иной национальный мундир.

Для русского средневековья эта проблема особенно остра, поскольку на протяжении многих столетий — и до, и после кратковременного опыта чеканки собственной монеты на рубеже X—XI вв. — русское денежное обращение удовлетворялось массовым ввозом иноземного серебра, сначала восточного в виде куфических монет, затем западноевропейского в виде разнообразных денариев. На протяжении второй половины XIX в. и первой половины XX в. дискуссия о хронологических ножницах между датой изготовления и датой русского обращения иноземной монеты была одной из самых острых. В частности, пример с датировкой русских монет древнейшей поры XII веком опирался на предполагаемую обязательность хронологической надбавки к дате младшей иноземной монеты кладов, в которых встречались и древнейшие русские сребреники. Предполагалось, что такая монета, изготовленная где-нибудь в Багдаде или Басре, должна была совершить путешествие длиной в целое столетие, чтобы на месте ее сокрытия в кладе встретиться с только что выпущенной русской монетой⁶.

Теперь вопрос о необходимости широких хронологических надбавок решен отрицательно исследованием вновь найденных кладовых комплексов. В ходе археологических раскопок в Новгороде дважды удавалось обнаружить большие клады куфических монет⁷, датировка которых могла быть обоснована не только внутренним анализом самих комплексов, но и независимым от него стратиграфическим анализом условий и обстоятельств находки. Оба клада были перекрыты культурными напластованиями с деревянными остатками хорошей сохранности, что позволило исследовать их средствами дендрохронологии. Выяснилось, что максимальная хронологическая разница между возможной датой сокрытия кладов и образованием этих перестилающих их остатков не превышает 14 лет⁸.

Можно ли, однако, делать из этого вывод, что даты иноземных монет всегда должны совпадать с датами их обращения на Руси? Нет. Из многих возможных примеров приведем наиболее яркий.

Исследование комплексов русских кладов куфических монет начала X в. обнаружило наличие в них больших масс дирхемов, чеканенных за сто лет до их сокрытия в земле. Эти монеты составляют подавляющую часть сокровищ начала X в., но не несут на себе никаких следов длительного обращения. Напротив, известны случаи, когда в кладах имеются большие группы монет, чеканенных одними и теми же штемпелями, т. е. составлявшие на протяжении столетия неподвижный комплекс, который, выйдя из-под молотка багдадского чеканщика времен Харуна ар-Рашида, никогда не разобщался, иными словами, не участвовал в обращении. Причины такого странного явления хорошо объяснимы исторически, они отчетливо наблюдаются на протяжении почти всего XI в. В момент становления широких связей Халифата со странами Восточной и Северной Европы в конце VIII в. на восточных монетных дворах было отчеканено громадное число дирхемов, превышающее действительные потребности мировой торговли, и эти дирхемы постепенно вводились в обращение вплоть до того момента, когда центры организации этой торговли перешли в руки Саманидов⁹. Указанное обстоятельство предопределило и мизерный, чисто политический характер выпуска монеты халифами середины — второй половины IX в.

Приводя эти примеры, мы остаемся в рамках старого определения задач нумизматической дисциплины и показываем только расширение круга ее источниковедческих приемов.

Еще один важнейший прием был предложен в 40-х годах И.Г. Спасским и является теперь одним из самых существенных инструментов источниковедческой критики. И.Г. Спасский стал рассматривать монету как произведение ремесла и исследовать ее методами анализа производственной технологии. Разработанный им аспект привел к открытию закономерностей в смене штемпелей денежного кружка. Поскольку всякая монета изготовлялась при помощи двух штемпелей, а эти штемпели в процессе работы снашивались не одновременно, всякий раз при замене одного из штемпелей новая монетная серия оказывалась родственно связанной с предыдущей. Такую связь между ними можно выразить графической цепочкой последовательно обновляемых штемпелей. Наращивая эти цепочки, можно решать две труднейшие задачи: проблему относительно хронологической классификации монет, не несущих на себе обозначения даты, и проблему места чеканки монетных серий; очевидно, монеты, чеканенные на разных денежных дворах, составят разные штемпельные цепочки. Блестящим примером применения этой методики было решение И.Г. Спасским вопроса об истории выпуска и порчи монет в эпоху интервенции начала XVII в. Исследователь выявил серии монет, чеканенных Ярославским ополчением Минина и Пожарского, а также шведами в оккупированном ими Новгороде¹⁰. Недавно все выводы И.Г. Спасского, сделанные при помощи чисто нумизматических приемов, подтвердились находкой письменных свидетельств в советском и шведском архивах¹¹.

И еще один важнейший метод нуждается в краткой демонстрации. Если раньше исследователи решительно отделяли вопросы истории денежного счета от собственно нумизматики, перенося их целиком в сферу метрологии, то теперь метрологические методы вошли в кровь и плоть нумизматического источниковедения.

Приведем примеры, в равной степени связанные и с историко-техническим, и с топографическим аспектами нумизматического исследования. Открытие И.Г. Спасским шведского чекана в Новгороде 1611—1617 гг. базируется и на исследовании монетных штемпелей, и на метрологических данных. Шведы воспользовались старыми штемпелями копеек с именем Василия Ивановича Шуйского и ставшими теперь анахронистическими датами, но изменили при этом стопу, уменьшив вес монеты. Именно эта весовая разница служит главным критерием отличия шведских монет от подлинных копеек Василия Шуйского. Напомним, какие споры вызвала проблема монетной стопы Василия Шуйского в начале века¹². Топографический аспект участвует в общей системе аргументации: выяснено, что чеканенные до 1617 г. новгородские шведские копейки не встречаются в ранних кладах монет Михаила Федоровича до Столбовского мира, ареалы тех и других были рассечены временной границей между Россией и Швецией.

Ранние монеты Ярославского ополчения несут на себе анахроничное имя последнего законного в глазах ополчения царя Федора Ивановича. Вычленить эти монеты из подлинного материала чеканки Федора в равной степени позволили штемпельный анализ и исследование весовых данных, поскольку ополчение воспользовалось не принятой в конце XVI в. монетной стопой, а вынуждено было следовать за московской реформой польских интервентов, понизивших вес копейки.

К середине X в. резко меняется характер чеканки куфических монет, отражая наступление так называемого восточного серебряного кризиса. Дирхем, чеканенный по способу аль-марко (т. е. без юстировки каждого выпускавшегося в обращение экземпляра), приобретает чрезвычайно разбросанный вес, причем пределы колебания веса монет достигают нескольких граммов. Между тем во многих русских кладах этой поры, вопреки исходной пестроте чекана, наблюдается наличие двух четко выраженных весовых групп с нормой около 2,8 и 3,4 г. Это обстоятельство свидетельствует об обработке на Руси поступающего с Востока монетного материала, о сортировке монет, выбраковке не соответствующих местным нормам экземпляров и даже о подгонке какого-то количества монет под эти нормы. На многих экземплярах хорошо видны следы такой подгонки: часть металла на краях монет срезана. Но если это так, то возникает возможность судить и о самих местных нормах, установить в данном случае величину куны и ногаты. Отметим, что современная филология термин «ногата» производит от арабского глагола «нагд», что значит сортировать монету, выбирать лучшие экземпляры¹³.

Великолепным примером единства технического и метрологического методов может быть исследование новгородских денежных слитков XIV—XV вв. Достаточно хорошо известно, что рубль XV в. в Новгороде состоял из 216 денег с нормой в 0,79 г, т. е. приравнивался приблизительно к 170 г серебра. Между тем новгородские денежные слитки того времени весят около 196 г. Их технический анализ обнаружил, что слитки изготовлялись в два приема, причем качество серебра в обеих отливках не было одинаковым¹⁴. Расчет действительного количества серебра в таком слитке показывает, что они в самом деле равноценны 216 денгам, вопреки внешней разнице веса серебра в монетах и слитках¹⁵.

До сих пор мы ограничивались выводами, свидетельствующими только о совершенствовании исследовательской методики и умножении методических приемов. Однако применение всех этих и многих других внешне более частных, а принципиально не менее значительных приемов, несомненно связано с коренным видоизменением задач нумизматического исследования. Как уже отмечалось, главным источником нумизматических построений становится монетный клад и топография монетных находок. Но это изменение имеет качественный характер. Если прежде практической задачей дисциплины было составление систематических коллекций, то собирательская деятельность демонстрировала пренебрежение к так называемому дублету. Клады всегда были главным источником формирования музейных коллекций, но из кладов для систематической обработки в собраниях извлекались лишь те монеты, которые до их находки отсутствовали в коллекциях или отличались неудовлетворительной сохранностью. Все прочие, т. е. практически подавляющее большинство вновь найденных монет, отправлялись на переплавку.

Теперь нумизматика в большей степени интересуется массовыми материалами, предпочитая иметь дело не с единичным — пусть даже очень ярким — фактом, а с сериями одинаковых монет, отыскивая в истории монетного дела явления устойчивые, определяющие характер, состав и тенденции развития монетного хозяйства. Главной задачей исследования кладов стало установление динамики развития состава монетного обращения, а сам клад признается зеркалом, отражающим особенности денежного хозяйства на разных этапах его развития. Открытие этих закономерностей важно для датировки кладов, но еще важнее для характеристики древней экономики. Установление хронологического тождества между временем выпуска куфических монет и временем их сокрытия на Руси, нужно думать, характеризует сильнейшую активность движения, товаров на путях мировой торговли того времени, а это, с точки зрения старого определения задач нумизматики, вопрос отнюдь не нумизматический.

На массовость одинаковых нумизматических фактов опирается метрологическая характеристика монет, но эта характеристика, важная для определения даты монеты, еще в большей степени важна для установления динамики развития денежного хозяйства, определения времени и характера денежных реформ и т. д. Исследования И.Г. Спасского, основывавшиеся на анализе штемпельных цепочек, показали, что в истории русского монетного дела не было предполагавшегося ранее постепенного сползания монетной нормы в процессе каждодневной эксплуатации монетной регалии¹⁶. Изменение норм осуществлялось от реформы к реформе, будучи всякий раз вызвано конкретными, поддающимися выявлению причинами.

Изменение предмета нумизматических исследований, расширение круга методических приемов заставляют поставить вопрос: что нумизматика берет от других дисциплин истории и что она дает им или, по крайней мере, должна им давать? Очевидно, что это просто иная формулировка вопроса об определении задач нумизматики на современном этапе ее развития.

Нумизматика сейчас сохраняет характер вспомогательной дисциплины лишь в частных ее проявлениях. Так, установление нумизматическими методами хронологии иконографических явлений передает искусствоведам препарированный и критически проверенный материал. То же касается эпиграфического аспекта этой дисциплины или исходных нумизматических характеристик явлений геральдики, династической хронологии, исторической географии, истории техники и ремесла, языковедения и т. д. Во всех этих и им подобных случаях нумизматика, выполнив свои источниковедческие задачи, передает материалы специалистам иных профилей.

Однако существует главный аспект нумизматических исследований, который внутри самой дисциплины предполагает ее подразделение на специальное источниковедение и историческое построение. Монета возникает, развивается, меняет свои характеристики, обслуживая товарное обращение. Для многих периодов и территорий она остается порой единственным и почти всегда главным источником изучения денежного обращения и денежного хозяйства. Монета остается монетой даже в том случае, если она лишена изображений или же анэпиграфна. Поэтому всякий монетный кружок или денежный слиток практически представляет собой единство двух неразделимых компонентов — качества металла и весовой нормы. Третий компонент, также неизбежный, — место этого кружка (номинала) в системе денежных единиц.

Сочетание этих факторов и определяет главное направление нумизматических исследований, немыслимых без выявления состава денежного обращения, установления монетных норм, реконструкции денежных систем, динамики развития этих систем.

Совершенно очевидно, что такое исследование не может не опираться на подробный и квалифицированный анализ многочисленных письменных источников: ведь только они содержат возможность назвать номиналы, коль скоро такие названия на протяжении всего средневековья отсутствуют на европейских монетах. Тем более они отсутствуют там, где бытует иноземная монета, смена национального мундира которой выражается не в изменении внешних признаков, а в перемене имени.

Для изучения русских монетных систем роль письменных источников особенно велика. На XII—XIV века приходится так называемый безмонетный период, на протяжении которого роль мелкой монеты выполняли пока неуловимые разного рода товаро-деньги. Но как раз в это время происходили сложнейшие процессы распадения единой денежной системы Руси на областные системы, которые можно при помощи монет фиксировать только с конца XIV в., когда возобновилась русская монетная чеканка. Таким образом, два разорванных безмонетным периодом этапа русского денежного обращения лишены нумизматической соединительной ткани. Восстановить такую ткань можно только детальным анализом письменных свидетельств, в том числе берестяных грамот¹⁷.

Задача современной нумизматики, таким образом, заключается в исследовании истории денежного хозяйства и денежных систем на основании изучения всех возможных источников этой проблемы, в первую очередь, разумеется, самих монет. Если прежде нумизматические цели ограничивались сферой специального источниковедения, то теперь нумизматика становится специальным направлением исторического исследования. Остается ли она при этом специальной дисциплиной? Нам представляется, что нет. Материалы нумизматики составляют такой же важный для историка источник, как летописи и акты, памятники археологии и предметы древнего художественного творчества. Они формируют направление исследования, т. е. круг важных исторических проблем, связанных с изучением развития денежного хозяйства и экономики в целом. Решение таких проблем немыслимо без исследования нумизматических фактов.

Расширив сферу своих интересов, нумизматика не поглощает других дисциплин, но вступает с ними в полезные контакты, во многом деформируя и их традиционные цели. Приведем в качестве примера метрологию. Раздел этой дисциплины, касающийся изучения весовых единиц, неразрывно связан с нумизматикой, поскольку на протяжении целых эпох главным полем применения весов и гирь оставалось взвешивание монетных металлов, которые всегда выражались прежде всего через вес. Очевидно, контакты весовой метрологии е нумизматикой более активны, чем с такими отделами метрологии, как, скажем, история систем линейных измерений. Это очевидно настолько, что в современных исследованиях гривны и сажени не встречаются друг с другом. И тем не менее упомянутые разделы остаются частями одной и той же дисциплины, будучи связаны между собой единством математических концепций древности и единством систем сочленения единиц в практике счета.

До сих пор мы останавливались на существенных успехах нумизматики. Каковы же признаки, угрожающие этой дисциплине методическими трудностями? Прежде всего это противоречие между ее возможностями и затянувшимся восприятием существа нумизматики как вспомогательной дисциплины. Став направлением исторического исследования, нумизматика для историков не утратила иллюстративного по преимуществу характера, поскольку ее главные успехи становятся достоянием узкоспециальных публикаций. Ложно понимаемые цели нумизматики у самих нумизматов способны порождать тенденции к источниковедческому практицизму и самоограничению. На путях к решению важных исторических проблем штемпельный анализ, к примеру, дает наиболее значительные выводы там, где он направлен к генерализации явлений, как это блестяще продемонстрировано исследованиями И.Г. Спасского. Но тот же метод способен направить к увлечению несущественными деталями, к потере исторической перспективы, когда результаты многолетней кропотливой работы выражаются только в гигантских простынях штемпельных цепочек, демонстрация которых составляет предмет гордости автора исследования, но ничего не дает для понимания динамики развития монетного чекана. В такой же тупик уводит преувеличение роли хронологических и территориальных отклонений от главных процессов в исследованиях топографии монетных находок, правильное осмысление которых лежит на пути выявления главного, направляющего.

Нумизматике здесь уделено много внимания, поскольку ее пример ближе всего знакомит с главными тенденциями развития специальных исторических дисциплин. Но такие тенденции характерны и для других областей специального исторического знания, где так же отчетливо видны процессы переосмысления их первоначальной задачи.

На протяжении полутораста лет исследователи привычно усматривали в сфрагистике отдел дипломатики, называя задачей сфрагистики датировку и определение места составления акта по сохранившейся на нем печати. Обстоятельства сложились так, что сфрагистика накопила больше таких материалов, которые давно и навсегда отделились от актов, чем печатей, сохранившихся при грамотах. Еще существеннее то, что ископаемые материалы — будь то месопотамские цилиндры, византийские или русские средневековые буллы — тяготеют к периодам, от которых не сохранилось или почти не сохранилось скрепленных такими печатями документов. С точки зрения традиционного определения задач сфрагистики, все это бросовые материалы, не имеющие значения. И тем не менее наиболее заметны успехи сфрагистики там, где такое определение не могло быть применено. Совокупность византийских или русских ископаемых булл образует первоклассный источник по истории государственных учреждений соответствующих обществ, отражая конкретную историю почти не зафиксированных в других источниках государственных административных реформ. Наблюдения над ними дают возможность установить ход важнейших для истории процессов перераспределения юрисдикции по мере развития государства.

Именно ископаемые сфрагистические памятники позволяют предложить подробную периодизацию республиканского развития Новгорода от момента становления республиканской государственности в конце XI в. до ее падения в 1478 г. Анализом этих материалов установлен особый характер государственного творчества в конце XIII в., когда Новгородская республика трансформируется в свою классическую форму. Эти же материалы бросают яркий свет на существо республиканских преобразований 1136 г., которые оказались совсем не такими, какими их представляли себе историки на протяжении многих десятилетий¹⁸.

Однако и здесь мы видим перерастание вспомогательной дисциплины в направление исторического исследования, ибо очевидно, что собственно сфрагистическое исследование немыслимо без синтеза специфических памятников сфрагистики с детальным анализом разнообразных письменных источников — летописей, актов, синодиков, — а также археологических предметов.

Остановимся еще на одном комплексе источниковедческих идей, внешне сохраняющих форму исторической проблемы, но уже обладающих всеми атрибутами вспомогательной дисциплины. Имеется в виду историческая топография средневекового города. Вспомогательная функция топографических исследований города относительно археологии и демографии очевидна. Цель этих исследований, на первый взгляд, не отличается сложностью: требуется положить на план города древние магистрали, переулки, общественные здания, площади, локализовать на нем схемы восстаний и военных действий. Долгое время лишь два вида источников служили основой таких построений: сохранившиеся до наших дней древние постройки и соотносимая с ними схема древней номенклатуры городских урочищ, заключенная в актах и летописных повествованиях. Самостоятельность такой темы от собственно истории неоднократно продемонстрирована в большинстве старых работ, которые в совокупности составляют специфическую отрасль геодезии, но отнюдь не ставят перед собой намерения разрешить проблемы, стоящие перед историческим исследованием. Такое направление развивается и в наши дни, например, в публикациях по исторической топографии Новгорода, активно включающих в арсенал методики археологические данные, полученные при наблюдениях над строительными работами. Здесь явно присутствует обязательная для вспомогательной дисциплины специфика методических приемов и ограниченность целей, однако результатом такой работы оказывается не динамическая картина истории городской застройки, а собирательный вариант старинного плана города, в котором стерты различия между столетиями и дана лишь корректировка ситуации, зафиксированной планами XVIII в.

Между тем любой город развивается прежде всего как социально-политический организм. На разных этапах своего развития он порождает специфические формы администрации. От взаимодействия и видоизменения его частей зависят конкретные системы организации городских властей, церковное устройство, формы сословного представительства. В формировании городской территории немаловажную роль играет разница между первоначально освоенными районами и районами, освоенными позднее. В применении к такому городу, как Новгород, вопрос о концах и сотнях является едва ли не основным для понимания хода формирования городской застройки. Поэтому низведение исследовательской методики до простейших операций над двумя-тремя группами источников, равно как и возможное отпочкование на этой основе особой дисциплины, представляется занятием искусственным и уводящим в сторону от насущной исторической проблематики.

Логика и практика развития вспомогательных исторических дисциплин приводят постепенно к тому, что каждая из них трансформируется в замкнутую область знания. Каждая из таких дисциплин приобретает двухступенчатую структуру, включая в себя активно совершенствуемую и обрастающую специфическими приемами источниковедческую ступень и ступень исторического построения. В то же время и на стадии первоначального источниковедческого осмысления материала, и на стадии исторического построения эти дисциплины уже не могут существовать замкнуто, не вырываясь из тесных клеток, отведенных им традиционной классификацией источников. Они склонны расширять свою исходную базу в любых направлениях, особо обогащаясь за счет нетрадиционных для них категорий источников, в результате чего специфическое исследование нумизмата о хронологии монетного чекана начала XVII в. превращается в блестящую историю борьбы Русского государства с экономической и политической интервенцией, свод древнерусских печатей оборачивается исследованием развития средневековой государственности, а работа по эпиграфике денежных слитков открывает секреты производственной технологии литейного дела.

И в то же время традиция, порождающая неправильное понимание источниковедения как специфической области исследования только письменных источников, свято охраняет границы между традиционными дисциплинами. Она охотно отдает нумизматике историю денежного обращения, сфрагистике — историю государственных институтов, эпиграфике — проблему возникновения русской письменности, искусствоведению — комплекс эстетических проблем, генеалогии — историю целых сословий, геодезии и истории архитектуры — историю градостроительства. Взаймы или насовсем? И до каких пределов? И не превращается ли уже сейчас нерозданный пока остаток в новую вспомогательную дисциплину истории?

Нам представляется, что магистральным направлением развития специальных исторических дисциплин является не их дифференциация, которая, естественно, будет продолжаться и в дальнейшем путем совершенствования специфических для разных видов источников методических приемов, а их интеграция. Иными словами, правильное исследование любой проблемы истории должно опираться не на специфически ограниченную группу источников (летописи или акты, археологические памятники или письменные документы, монеты или надписи), а на исчерпывающую совокупность этих источников или же на достаточно репрезентативное их сочетание. Источниковедение обязано быть комплексным. В этой связи и научно-организационная деятельность должна учитывать такую потребность исследования и стремиться к объединению в единых рабочих и авторских коллективах специалистов разных профилей.

Что касается дифференциации, то она нужна только дам, где вызвана особыми условиями исследования, и вредна в тех случаях, когда к ней стремятся искусственно. Несколько лет тому назад Д.С. Лихачев писал о возникновении новой исторической дисциплины — берестологии¹⁹. Нам приходилось несколько раз цитировать это положение. Думается, однако, что пользы в создании такой дисциплины быть не может.

Мысль о берестологии как особой дисциплине опирается на сравнение с папирологией. У берестяных грамот много общего с папирусами, прежде всего в существе самих текстов. Однако то, что различает их, представляется более существенным. Отличие же их состоит в том, что папирусы в силу самих условий их находки с самого начала составили отдел письменных источников, ограничивая исследовательскую критику их текстов пределами самих текстов. Что касается берестяных грамот, то они, будучи по преимуществу письменными источниками, не перестают оставаться и памятниками археологии. Как археологический предмет они сохраняют все те преимущества, каких лишены папирусы. Берестяные грамоты находят в окружении многочисленных археологических предметов в точно фиксированных прослойках культурного слоя, в составе комплексов, локально привязанных к определенным усадьбам и постройкам. Поэтому они могут быть подвергнуты принципиальной группировке по этим комплексам, отражая всякий раз принадлежность к определенной семье, которая оставила не только грамоты, но и многочисленные предметы обихода. Связи между разными категориями археологических предметов и грамотами опосредствованы самой стратиграфией. Это касается и связей между самими грамотами.

Следовательно, анализ текстов этих документов требует постоянного их соотнесения со всем комплексом археологических находок, который и сам осмысливается через показания берестяных грамот, помогая в то же время правильно понять их тексты. Между грамотами, найденными в разных концах Новгорода, меньше связей, чем, к примеру, между грамотой Онцифора Лукинича и найденной здесь же деревянной ложкой с именем его дяди Ивана Варфоломеевича.

Изолированное исследование берестяных грамот может быть полезно в определенных аспектах, как это показано Л.В. Черепниным в его прекрасном исследовании²⁰, но оно же лишает источник множества не менее существенных возможностей. В качестве примера приведем топографическое изучение берестяных грамот Онцифоровичей, приведшее к открытию боярской патронимии как главной ячейки городской организации средневекового Новгорода.

Синтез источников в едином исследовании — главное средство развития исторической науки сегодня, а нашей главной задачей должно стать совершенствование приемов этого синтеза и преподавание таких приемов в высшей школе. Что касается исторического источниковедения, то именно ему следовало бы усвоить в качестве главной цели заботу о синтезировании всех видов источников и разработку новых плодотворных методов, возникающих при взаимодействии слишком далеко разошедшихся дочерних дисциплин истории. Цельное здание истории может твердо стоять только на цельном фундаменте источниковедения.

Примечания

1. Черепнин Л.В. Русская метрология. М., 1944, с. 13—14.

2. Программное значение имеет статья Р.Р. Фасмера «Об издании новой топографии находок куфических монет в Восточной Европе». — «Известия АН СССР», серия VII, ООН, 1933, № 6—7, с. 473—484.

3. См.: Труды Нумизматической комиссии Государственной академии истории материальной культуры, т. 1—6. Пг.—Л., 1921—1927.

4. См.: Ильин А.А. Топография кладов древних русских монет I—XI вв. и монет удельного периода. Л., 1924; Лихачев Н.П. Материалы для истории византийской и русской сфрагистики, вып. 2. Л., 1930, с. 174—192.

5. См.: Бауер Н.П. Древнерусский чекан конца X и начала XI в. — «Известия ГАИМК», т. 5. Л., 1927.

6. См.: Орешников А.В. Денежные знаки домонгольской Руси. М., 1936, с. 31.

7. См.: Янина С.А. Неревский клад куфических монет X в. — «Материалы и исследования по археологии СССР», № 55, 1956; ее же. Второй Неревский клад куфических монет X в. — «Материалы и исследования по археологии СССР», № 117, 1963.

8. Самыми поздними монетами этих кладов были дирхемы в первом случае 972 г., во втором — 975 г. Между тем перестилающий их ярус построек датируется 989 годом. См.: Колчин Б.А. Дендрохронология Новгорода. — «Материалы и исследования по археологии СССР», № 117, 1963, с. 85.

9. См.: Янин В.Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. Домонгольский период. М., 1956, с. 107.

10. См.: Спасский И.Г. Денежное обращение в Московском государстве с 1533 по 1617 г. — «Материалы и исследования по археологии СССР», № 44,1955.

11. См.: Спасский И.Г. Новые материалы о Новгородском денежном дворе в 1611—11617 гг. — Сб.: Новое в археологии. М., 1972.

12. См.: Веселовский С.Б. Семь сборов запросных и пятинных денег в первые годы царствования Михаила Федоровича. М., 1909; его же. Понижение веса монеты при царе Василии Шуйском. — Нумизматический сборник, т. 2. М., 1913; Чижов С.И. О весе копеек царя Василия Шуйского. — Там же; Кауфман И.И. Серебряный рубль в России от его возникновения до конца XIX в. СПб., 1910, с. 82—86.

13. См.: Янин В.Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. Домонгольский период, с. 133—136.

14. См.: Сотникова М.П. Из истории обращения русских серебряных платежных слитков в XIV—XV вв. (Дело Федора Жеребца, 1447 г.). — «Советская археология», 1957, № 3.

15. См.: Янин В.Л. Берестяные грамоты и проблема происхождения новгородской денежной системы XV в. — В сб.: Вспомогательные исторические дисциплины, вып. 3. Л., 1970.

16. Ср.: Федоров Г.Б. Деньги Московского княжества времени Дмитрия Донского и Василия I (1359—1425 гг.). — «Материалы и исследования по археологии СССР», № 12, 1949.

17. Частный опыт такого восстановления для Новгорода был предложен в статье: Янин В.Л. Берестяные грамоты и проблема происхождения новгородской денежной системы XV в. — В сб.: Вспомогательные исторические дисциплины, вып. 3.

18. См.: Янин В.Л. Актовые печати древней Руси X—XV вв., т. 1—2.

19. См.: Лихачев Д.С. Новая наука — берестология. — «Новый мир», 1966, № 2.

20. См.: Черепнин Л.В. Новгородские берестяные грамоты как исторический источник. М., 1969.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница