Возможности археологии в изучении средневекового Новгорода

Прошло около пятидесяти лет с того дня, когда А.В. Арциховский сформировал первую экспедицию в Новгород. Автору этого очерка довелось впервые стать участником Новгородской экспедиции в ее девятый полевой сезон, в 1947 г., и ему хорошо памятно владевшее тогда многими археологами ощущение того, что научная программа изучения Новгорода близка к завершению. К тому времени уже были составлены значительные коллекции городских древностей, обоснована их хронологическая группировка по периодам с точностью до двух веков, получены убедительные доказательства высокого технологического уровня средневекового ремесленного производства. В 1948 г. были закончены раскопки на Ярославовом дворище. Предполагалось, что в Новгороде сделано все, что нужно было сделать, и после двухлетнего перерыва, в 1951 г., был заложен как думали тогда, последний, контрольный раскоп.

Жизнь распорядилась так, что этот раскоп положил начало непрерывным исследованиям Новгорода. И сейчас, когда нас спрашивают о перспективах исчерпания научной программы, мы вынуждены осторожно говорить о XXI или XXII столетии. Дело здесь не только в том, что новые открытия продемонстрировали невероятную насыщенность культурного слоя Новгорода великолепно сохранившимися древними предметами, которые в коллекциях экспедиции исчисляются уже сотнями тысяч. Не в том, что в 1951 г. были впервые открыты берестяные грамоты. Разумеется, мы обязаны активно пополнять эти фонды источников. Ведь по отношению к ним единственной альтернативой к их сохранению путем археологических раскопок является их разрушение в ходе текущего строительства. Главное заключается в том, что изменились задачи средневековой археологии, превратив ее из дисциплины, замкнутой в кругу первоначальных прикладных исследований, в дисциплину историческую, способную ставить и решать проблемы первостепенного значения. А следовательно, и научная программа экспедиции выглядит иначе, чем четверть века тому назад.

Развивается и сама методика исследований. Если раньше мы удовлетворялись уточнением датировок до одного столетия, то теперь с помощью дендрохронологического анализа точность датировок приравнивается во многих случаях к одному году. Если прежде о развитии производственной технологии судили по внешним признакам вещей, то теперь проникновение в их структуру средствами спектрографии и металлографии позволило различить внешне неразличимые предметы. Если раньше, начиная работу на новом участке, мы не знали его основных археологических характеристик, то теперь, с применением геологического бурения, мы можем давать такому участку предварительную оценку. Разработка новой методики не стала самоцелью; она дала археологам лишь новый, совершенный инструмент для исторического анализа.

Какие же задачи стоят сейчас перед экспедицией? Постараемся охарактеризовать наиболее существенные.

Около двухсот лет тому назад в историографии начало формироваться представление о не вполне обычном процессе возникновения Новгорода. Опираясь на наименование этого города (Новый город), исследователи настаивали на переселении новгородцев из какого-то более древнего, «Старого» города¹. Предполагали при этом, что с момента своего возникновения Новгород был очень большим городом: ведь сюда была перенесена уже сложившаяся на стороне структура городской жизни. Земляные фортификации Новгорода, образующие вокруг него кольцо протяженностью около 9 км и хорошо сохранившиеся, признавались изначальными рубежами территории, освоенной первопоселенцами. Поиски «Старого» города составили целый этап в развитии новгородской археологии. На роль возможных предшественников Новгорода предлагались Ладога (Б.Д. Греков), Русса (С.Ф. Платонов), Городище близ Новгорода (М.К. Каргер)². Эти поиски в конечном счете оказались безуспешными. В Руссе слоев, более древних, чем новгородские, нет. В Ладоге и на Городище они есть, но не обнаруживают генетических связей с древнейшими Новгородскими комплексами.

В 1972 г. отряд Новгородской экспедиции под руководством М.Х. Алешковского произвел раскопки земляного вала, получив полный его поперечный разрез в двух далеко отстоящих друг от друга местах, на обеих сторонах Волхова. Извлеченные из подошвы вала первоначальные деревянные конструкции были подвергнуты дендрохронологическому анализу и точно датированы концом XIV — началом XV в.³ Новгородские летописи подробно рассказывают о работах по сооружению городского вала в это время, однако, под гипнозом навязчивых представлений об исконности фортификаций на этом месте историки воспринимали этот летописный рассказ как свидетельство лишь позднейшей перестройки или капитального ремонта внешних укреплений города. Значит, в действительности в более раннее время фортификации города проходили по иным местам, ограничивая меньшую площадь⁴.

В этой связи стал понятен смысл открытой еще в довоенное время каменной стены, которая свидетельством летописи датировалась 1335 годом⁵. Будучи несомненной внешней стеной города, она тем не менее стояла в окружении городской застройки, а земляной вал по отношению к ней составлял как бы внешнее, значительно отстоящее от нее кольцо. Теперь стало ясно, что за несколько десятилетий в середине и второй половике XIV в. город увеличился, превратив только что построенную каменную стену во внутреннее сооружение.

Наблюдения, сделанные на валу, подтвердились раскопками в самом Новгороде. Ведь если правильно традиционное представление об изначально громадном Новгороде, значит, на любом участке его территории, дойдя до древнейших слоев, мы должны встретить одинаково древние прослойки эпохи первоначального возникновения города. Так ли это в действительности?

Прежде чем ответить на этот вопрос, следует сказать несколько слов о новом порядке археологических работ в Новгороде, утвердившемся в последние годы. Изобилие в нем древностей и их прекрасная сохранность сделали очевидными значение новгородского культурного слоя как первостепенного источника новой информации о прошлом. Поэтому вполне закономерным было принятие в 1969 г. Новгородским горисполкомом постановления «Об охране культурного слоя». Согласно этому постановлению, любым земляным работам в городе, идет ли речь о строительстве новых зданий или о сооружении подземных коммуникаций, должны предшествовать археологические раскопки. С тех пор экспедиция подчинила свою деятельность графикам текущего строительства и избирает участки новых раскопок только в пределах будущих строительных котлованов. Однако именно такой порядок создает максимум мобильности в исследованиях, позволяя собирать сведения о характеристике многочисленных, далеко друг от друга отстоящих городских территорий.

На протяжении последних лет раскопки были проведены на четырнадцати участках, расположенных как в центре, так и на периферии Новгорода (в пределах его валов), и только на трех из них были обнаружены древнейшие прослойки X в. На остальных, часть которых находится даже в центральных районах, жизнь началась не ранее XI, XII, XIII, а порой и в XIV в.

Следовательно, древнейший Новгород вовсе не был таким большим, каким его привыкли представлять историки. Начав с освоения очень незначительной территории, город рос с течением веков, занимая все новые участки, пока не уперся на рубеже XIV—XV вв. в естественные рубежи окружающих его заливных лугов и болот; по этим рубежам и были проведены сохранившиеся до сегодняшнего дня земляные фортификации.

Очевидно, постепенное накопление новых материалов из раскопов и шурфов, работа на которых еще предстоит, даст возможность изучать территорию Новгорода в динамике ее развития. В будущем археологи смогут провести точные рубежи, ограничивавшие Новгород в XIII, XII, XI и X вв. Интенсивность развития города в разные столетия станет важным источником наших представлений о меняющемся уровне его экономической жизни, о степени воздействия на нее внутренних и внешних политических факторов, об изменении его демографической картины. Однако уже сегодня мы получили возможность строить достаточно обоснованные предположения о границах древнейшего Новгорода. Основой таких предположений стала обобщенная карта геологического бурения, которое производится в массовых масштабах для расчета несущих конструкций новых построек.

Мощность культурного слоя в Новгороде по данным бурения:1 — свыше 6 м; 2 — свыше 5 м; 3 — до 5 м

Карта геологического бурения позволяет реконструировать первоначальный рельеф местности, с которой как бы снят покров, образованный многими поколениями живших на ней людей, и измерить самый этот покров, выделив те территории, на которых культурный слой сравнительно тонок, и те, на которых он отличается большой мощностью⁶. На плане Новгорода четко обозначились территории, располагающие культурным слоем толщиной свыше 6 м; местами в этих линзах отмечаются участки культурных напластований мощностью в 9 м. Именно в пределах таких линз и только в их районе при раскопках были обнаружены слои X в.

Но самое любопытное заключается в том, что перспективные в отношении X в. участки расположены не в одном месте, которое можно было бы признать древнейшим центром Новгорода. Они расположены в трех местах и локализуются на Софийской стороне (в Неревском и Людином концах) и на Торговой стороне (в Славонском конце).

Письменные источники, повествуя о Новгороде XIV—XV вв., сообщают, что этот город делился на пять самоуправляющихся районов — «концов»: Неревский, Загородский и Людин на Софийской стороне, Славенский и Плотницкий на Торговой стороне. Однако подробный анализ этих известий позволяет установить, что Плотницкий конец образовался лишь во второй половине XII в., а Загородский — в конце XIII в.⁷ Три остальных конца были древнейшими.

Таким образом, наблюдения над толщиной культурного слоя приводят к предположительной реконструкции первоначальной структуры Новгорода, который не был монолитным, а состоял из трех отделенных один от другого пустопорожними пространствами поселков-городков. Что эти поселки были именно городками, т. е. укрепленными населенными пунктами, можно догадываться исходя из показаний скандинавских саг. В Скандинавии Новгород на протяжении всего средневековья называли Холмгардом. т. е. Холмом-городом⁸. Но термин «Холм», хорошо известный в Новгороде, означал не весь город, а лишь Славонский конец. По-видимому, только этот поселок первоначально назывался и по-русски «Холмом-городом», и его самоназвание скандинавы перенесли на весь Новгород. Но если в его название входит понятие «город», значит, поселок был укреплен: городами на Руси называли только огороженные фортификациями поселения.

В 1974 г. раскопки были произведены на самой границе той мощной линзы культурного слоя, которая находится в Неревском конце. Здесь были обнаружены толстые напластования почти стерильной глины, в которых можно предполагать остатки разрушенного еще в древности первоначального вала Неревского поселка-городка.

Поскольку в ранний период своего существования Новгород состоял из трех самостоятельных городков, каждый из которых имел особое название, по-новому может быть решена проблема происхождения его современного названия. Создав политическое объединение, три древнейших, до той поры независимых один от другого городка возвели совместными усилиями общее укрепление Детинец (кремль), и эту новую крепость и назвали Новгородом по отношению к своим старым городкам. На протяжении длительного времени летопись применяет термин «Новгород» в первую очередь по отношению к Детинцу.

Проблема раннего Новгорода не ограничивается историко-топографическим аспектом. Обратим внимание на древние наименования первоначальных концов: Славонский, Неревский, Людин. Славенский — значит славянский. Название Неревского конца связано с племенным наименованием одного из чудских племен (в летописи: Нерева, Норома или Морова). В названии двух концов видна этническая основа. Но исследователям давно хорошо известно, что новгородский летописец в начале XIII в., говоря о древних новгородцах, написал: «Новгородстии людие, рекомии Словени, и Кривици, и Меря: Словени свою волость имели, а Кривици свою, а Мере свою; кождо своим родом владяше; а Чюдь своим родом»⁹. Не следует ли из этого, что и первоначальные поселки, из которых составился Новгород, были разноэтничны? Славянский поселок, или Холм-город, был городком новгородских словен, Неревский — финно-угорских, чудских племен, а Людин — кривичей. В названии последнего нет этнической основы, но главная улица этого конца называлась Прусской, а ведь кривичи были племенем западнославянского происхождения и пришли на территорию Восточной Европы из Пруссии.

Продолжим цитирование летописи: «...и дань даяху Варягом от мужа по белеи веверици; а иже бяху у них, то ти насилье деяху Словеном, Кривичем и Мерям, и Чюди. И въсташа Словене и Кривици и Меря и Чюдь на Варяги, и изгнаша я за море; и начата владети сами себе и городы ставити. И въсташа сами на ся воевать, и бысть межи ими рать велика и усобица, и въсташа град на град, и не беше в них правды. И реша к себе: "князя поищем"»¹⁰. В этом рассказе, действие которого возможно относить к IX в., наиболее интересным местом оказывается сообщение о городах, которые ставят словене, кривичи и чудь после изгнания варягов за море. Опираясь на то, что на протяжении всего обозримого письменными источниками периода вся феодальная верхушка Новгородской земли концентрируется в самом Новгороде, можно догадываться, что речь идет об аристократических, боярских городах кривичей и чуди, т. е. о тех же самых Неревском и Людином поселках. Если это так, то Новгород на заре своей истории возник не как центр только племенного союза новгородских словен, а как столица громадной разноэтничной федерации нашего Северо-Запада, состоящей из племен западных и восточных славян и аборигенных племен финно-угорского происхождения. Лишь активная и быстрая взаимная ассимиляция, начавшаяся несомненно еще до возникновения Новгорода, привела к нивелировке этого разноликого этноса на основе преобладающего славянского элемента.

Вместе с тем такая постановка вопроса вносит уточнения и в проблему хронологического взаимоотношения трех новгородских поселков. Скандинавское Холмгард, арабская Славия, русские летописные предания о Славянске, предшествующем Новгороду, выдвигают Славенский поселок как древнейший. Это не противоречит намеку летописи на возникновение других двух городков только в момент создания указанной раннегосударственной федерации. В таком случае возникновение Неревского и Людина поселков должно непосредственно предшествовать строительству Новгорода-Детинца, а термин «Новый город» противостоит, в первую очередь, Холм-городу, Славну. Это мнение впервые высказано П.Л. Гусевым.

Рассмотрим теперь другую важную историческую проблему, решение которой зависит, в первую очередь, от археологических раскопок, частично уже проведенных в Новгороде. Хорошо известно своеобразие политического строя Новгорода, который в эпоху своего расцвета в XII—XV вв. был боярской республикой, а не княжеством, хотя князь и входил в число главных руководителей этой республики. В Новгороде не было наследственной монархии. Народное собрание, вече, имело право пригласить или изгнать любого князя и постоянно контролировать его, противодействуя любым акциям, направленным в ущерб республиканскому строю. К какому времени относится возникновение этого порядка? Предполагалось, что первоначальную историю Новгорода составляет так называемый княжеский период, когда политический строй Новгорода не отличался от политического строя, например, Киева, и только постепенное укрепление местного новгородского боярства породило его взаимоборство с князем, приведшее к восстанию против князя в 1136 г. В ходе этого восстания якобы и были созданы впервые все республиканские органы боярской власти, а князь низведен до положения второстепенного чиновника.

Для правильного понимания этой проблемы важно, в частности, установить местоположение княжеской резиденции в начальный период существования Новгорода. Центральная власть обычно локализуется в пределах городских цитаделей, которые и создаются для ее защиты. Историкам хорошо известны загородные резиденции новгородских князей на Городище в 3 км от Новгорода и в селе Ракома в 6 км от Новгорода. Известно также Ярославово дворище, находящееся в самом городе, на берегу Волхова, напротив Детинца. Как теперь очевидно, эта резиденция возникла за пределами городских фортификаций; она находилась вне древнего Славенского поселка, располагавшегося восточнее. Поэтому исследователи предполагали, что самая ранняя княжеская резиденция Новгорода находилась в самом Детинце. Такому представлению как будто соответствует и топография Новгородского детинца, который четко делится на две половины. В северной размещается двор епископа, в южной в позднейшее, московское, время сосредоточивались постройки княжеских наместников и воевод.

Однако в ходе археологических исследований Детинца было установлено, что вся южная половина Детинца была впервые обнесена фортификациями только в 1116 г., когда кремль был расширен примерно вдвое¹¹. До этого здесь существовали улицы и кварталы обычной городской жилой застройки. Вплоть до присоединения Новгорода к Москве в 1478 г. эта часть Детинца находилась в административном подчинении Людина и Загородского концов; от первоначального Людина поселка она и была отрезана в 1116 г. Следовательно, для локализации здесь древнейшей княжеской резиденции не остается возможностей. Исконной резиденцией князя можно признавать только Ярославово дворище. Иными словами, князь и его дружина с самого начала были экстерриториальны по отношению к Новгороду, значит, его власть была вторичным явлением сравнительно с теми общественными институтами, местопребыванием которых был Детинец. И коль скоро в нем локализуется культовый центр и народное собрание, можно полагать, что вечевые институты обладают большей древностью, чем власть князя.

Именно поэтому историки наблюдают в политическом строе Новгорода времен расцвета боярской республики множество признаков, позволяющих выводить главные его институты из древних, еще общинных порядков. Княжеская власть временами могла усиливаться за счет вечевых органов, как это случилось в X—XI вв., но сами эти органы существовали еще до установления княжеской власти, противоборствуя ей в 1016 г., в 1036 г., в 1095 г. и в 1102 г., окончательно победив в 1136 г.

Проблема новгородского вечевого строя тесным образом связана с проблемой боярства, поскольку вечевой строй в эпоху расцвета Новгорода стал синонимом республики бояр. Споры ученых XIX в. об экономической природе боярской власти давно стали достоянием прошлого. Если историки минувшего столетия склонны были в боярах видеть разбогатевших на международных торговых операциях купцов, то в советской историографии еще в довоенное время утвердилось представление о том, что бояре — представители аристократии, потомки древнейших старейшин — были феодалами-землевладельцами, обладавшими громадными латифундиями в Новгородской земле. Это представление блестящим образом было подкреплено показаниями многочисленных берестяных грамот, найденных на городских усадьбах бояр. В них отражены заботы о состоянии земельной собственности и об ее приращении.

Представить себе специфику городского боярского владения можно было бы, сравнив структуру городской застройки Новгорода в эпоху его самостоятельности и в московское время. Однако прямое археологическое сравнение здесь затруднено невозможностью нормального исследования новгородских прослоек XVI—XVII вв. В этих горизонтах культурного слоя, относительно сухих, не сохраняются органические остатки; кроме того, они сильно нарушены позднейшими земляными работами. И тем не менее общую картину застройки Новгорода в XVI в. возможно представить по дошедшим до нас кадастровым описям¹². В них подробно указаны размеры дворов, принадлежавших лицам из разных сословий и расположенных чересполосно. Крупные городские владения соседствовали с мельчайшими усадьбами небогатых ремесленников, торговцев и клириков.

Иная картина открывается взору археологов, вторгающихся в слои эпохи новгородской независимости. Воспользуемся в качестве примера материалами громадного Неревского раскопа, на котором в 1951—1962 гг. был вскрыт участок древнего города общей площадью около 10 000 м². Участок пересекался тремя древними улицами: Великой и перпендикулярными к ней Холопьей и Козмодемьянской. Расположенные по сторонам этих улиц кварталы делились частоколами на громадные усадьбы площадью в 1200—2000 м² каждая. Центром усадьбы во всех случаях является большой господский дом, окруженный хозяйственными постройками, домами челяди, ремесленными мастерскими. Подобные микроячейки города открывались и при раскопках на других участках, создавая картину единообразия городской застройки и нивелировки быта владельцев усадеб. Эта картина, характерная, скажем, для первой половины XV в., оставалась всякий раз неизменной и при углублении в слои более раннего времени¹³. Поразительно, что линии частоколов, рубежи усадебных участков, проведенные в X в., оставались неизменными вплоть до присоединения Новгорода к Москве во второй половине XV в. Несомненно, что стабильность городского боярского землевладения отражает его исключительную экономическую устойчивость.

И в то же время единообразие этой картины не лишено загадочности. Возможно ли в средневековом городе представить себе столь последовательную нивелировку экономического быта даже в пределах одного боярского сословия? Ведь роль различных боярских семейств в Новгороде не была одинаковой. Представители одних семей из поколения в поколение избирались в посадники, были главами одного из самых крупных во всей Европе государств; другие семьи никогда не достигали таких политических высот. Одни бояре владели латифундиями размером в иное европейское королевство; землевладение и экономическая мощь других были в десятки раз менее значительными. Такая разница не могла не проявляться и в городском быту. Между тем в пределах Неревского раскопа были обнаружены десятки берестяных грамот, позволивших установить, что среди раскапываемых усадеб было и городское землевладение бояр Мишиничей-Онцифоровичей, которым почти полтораста лет, с конца XIII в. и до начала XV в., принадлежала полнота боярской власти в Новгородском государстве. На соседних же внешне неотличимых усадьбах владельцами господских хором были лица, даже не упомянутые на страницах летописи.

Недоумения рассеялись, когда на план вскрытых на Неревском раскопе усадеб были положены все берестяные грамоты, адресованные Мишиничам. Их топография оказалась чрезвычайно четкой. Все они расположились внутри границ владений этой семьи, но в состав этих владений входила не одна усадьба (в пределах раскопанного участка было обнаружено три таких усадьбы). Более того, анализ различного рода письменных источников, содержащих введения об окрестной территории, позволил установить, что раскопками был затронут лишь край большого участка, принадлежащего Мишиничам. В 80 м к зап аду от Неревского раскопа в древности стояла церковь Спаса, построенная Лукьяном Онцифоровичем. В 50 м от раскопа в том же направлении была расположена церковь Козмы и Демьяна, в которую Юрий Онцифорович сделал ценный вклад. В 100 м к югу от Неревского раскопа располагалась церковь Сорока мучеников, где до конца XIV в. находилась родовая усыпальница Мишиничей. Полагая, что перечисленные церкви стояли на границе принадлежащих Мишиничам земель, можно реконструировать их владения в городе в виде компактного массива из 10—15 усадеб.

Изложенное предположение было проверено в 1969 г. раскопками. Был исследован участок, расположенный на удалении от Неревского раскопа, но в пределах теоретически реконструированного массива усадеб Мишиничей-Онцифоровичей. Первая же обнаруженная здесь берестяная грамота происходила из слоев рубежа XIV—XV вв. и была адресована Юрию Онцифоровичу.

Боярское городское землевладение в Новгороде, таким образом, было клановым. Такие родовые участки городской территории существовали на том же месте уже в эпоху возникновения Новгорода. Показательно, что, опустившись в слои X в., мы на том месте, где в XIV в. проходила граница владений Мишиничей, обнаружили границу жилой застройки вообще. Далее к северу шел пустырь, отделявший эту родовую ячейку от расположенной на некотором расстоянии от нее другой подобной же боярской ячейки. На карте средневекового Новгорода участки некоторых боярских кланов хорошо различимы по скоплениям окружающих их церквей. Соединительная ткань в виде новых усадеб возникала между боярскими участками лишь с XI—XII вв.

Но если все это так, то, установив существование в новгородских концах подобных боярских гнезд, мы получаем возможность как бы присутствовать при возникновении исходной структуры городского конца. Из свидетельств письменных источников XV в. известно, что термин «кюнец» в Новгородской земле применялся не только в городском административном делении, но и в сельской местности. Еще в 1914 г. Б.Д. Греков описал по показаниям писцовых книг устройство Жабенской волости в районе озера Селигер. Погост-селение Жабна объединял вою волость. Непосредственно к погосту тянуло 14 деревень, которые вместе с погостом-селением составляли ядро волости, вокруг которого были расположены семь «концов», объединявших каждый по нескольку десятков деревень. «Не был ли когда-нибудь и сам Новгород в подобном же положении?»¹⁴, — спрашивал Б.Д. Греков. Привлекая археологические наблюдения над городскими древностями Новгорода, мы можем в предположительной форме утвердительно ответить на этот вопрос. Новгород образовался объединением концов, но концы образовались объединением боярских гнезд, имевших поначалу деревенский облик. Боярская семейная собственность на эти волостки сохранилась на весь период новгородской независимости, когда прежние сельские волостки давно уже стали городскими кварталами.

Говоря о клановом городском землевладении бояр, мы имеем в виду и вытекающую из него систему общественных взаимоотношений бояр и остального населения таких участков. Ведь бояре составляли лишь верхушку такого населения, а его основная масса состояла из челяди, ремесленников, мелких торговцев, клира боярских родовых церквей и прочего зависимого люда, который не имел собственных дворов и вынужден был жить на чужой земле, впадая в прямую зависимость от ее владельцев. В Новгороде открыты многие десятки ремесленных мастерских и собраны многочисленные свидетельства высокого развития всех отраслей ремесла, но все эти остатки найдены на боярских усадьбах, характеризуя состояние вотчинного ремесла и зависимых непосредственно от вотчинника мастеров.

Пытаясь выразить социальную сущность такого комплекса в современных научных терминах, мы можем обозначить его только как патронимию — родовое земельное владение, организующее в пределах своей компактной территории разнообразное по сословной принадлежности население. Население патронимии делится на собственно семью, находящуюся в привилегированном положении, и зависимых от нее людей. Патронимия возникает в древности на основе большой семьи, что лишний раз свидетельствует о традиционности этого института для Новгорода, но может и не быть в дальнейшем чисто реликтовым явлением. Процессы классообразования и классовой борьбы трансформируют ее, сохраняя лишь форму, наполненную иным содержанием. В частности, в Новгороде этот социальный институт заботливо культивировался боярами, поскольку он организовывал зависимое население разной сословной принадлежности в подчиненный боярам, владельцам усадеб, политический отряд и препятствовал процессам классовой консолидации ремесленников, мелких торговцев, усадебных холопов. Пока между боярами шла активная борьба за власть, пока пост посадника служил яблоком раздора между разными территориальными боярскими группировками, домогающиеся этого поста бояре всегда имели возможность средствами демагогии и принуждения использовать классовое недовольство плебса в своих сословных целях. Лишь когда в начале XV в. создаются органы боярской олигархии, включающие представителей всех боярских родов Новгорода, активизируется процесс классовой консолидации зависимого населения, впервые противопоставляющего себя боярству в целом.

Значит ли это, что все население Новгорода жило только на боярской земле? Отнюдь, нет. Наличие в Новгороде значительного массива непривилегированного, но свободного населения не может вызывать сомнений. Из числа свободных ремесленников и торговцев на протяжении всей истории Новгорода формировалась не только закабаляемая феодалами беднота, но и целое сословие феодалов неаристократического происхождения, получивших наименование «житьи люди». Из той же среды вырастало крупное купечество. Вечевая формула государственного представительства «от всего Новгорода» в древних актах выглядит следующим образом: «...от бояр, от житьих людей, от купцов, от черных людей, от всего Новгорода». В республиканском правительстве Новгорода представитель бояр, посадник, выступал рука об руку с тысяцким, а последний, хотя зачастую и сам был боярином, квалифицируется источниками как представитель купцов, житьих и черных людей, т. е. всех непривилегированных сословий свободного населения Новгорода. Именно свободного населения, поскольку невозможно представить себе в лице тысяцкого представителя тех ремесленников и холопов, которые жили на усадьбах бояр и полностью подчинялись их воле. Где же находились дворы этой части населения? Нет сомнения в том, что они не были столь обширны, как хорошо известные теперь усадьбы бояр.

В Новгороде рядом с кончанской администрацией на всем протяжении его истории существовала другая административная система — сотенная. Десять новгородских соцких возглавлялись тысяцким, который, как мы уже говорили, представлял купцов, житьих и черных людей. Но эти категории свободного населения жили как раз не в концах, а в сотнях. «А купец потянет в сто, а смерд потянет в свой потуг» — эта административная формула характерна и для XIII, и для XV вв. Иными словами, проблема социальной структуры Новгорода имеет также и историко-топографический, археологический аспект. Можно полагать, что сотенное население города наряду с боярами осваивало те городские территории, которые находились вне первоначальных родовых боярских поселков, на тех местах, которые поначалу были пустопорожними и где больших раскопок еще не проводилось. Боярские «концы» и небоярские «сотни» располагались в Новгороде чересполосно. Поэтому давнее стремление историков обозначить границы новгородских концов рассекающими город на пять частей прямыми линиями кажется сейчас несколько наивным.

И в то же время, вчитываясь в летопись и в другие документы, можно наблюдать, как в XIV и XV вв. быстро прогрессировал процесс поглощения сотен боярскими концами. Если еще в XIII в. тысяцкий почти всегда избирался из среды непривилегированного населения, то уже в XIV в. на этот пост выбирали только боярина. Если соцкие в XIII в. еще не имеют отчеств, что само по себе служит им н классовой характеристикой, то в XIV в. их пост также становится достоянием бояр. Напомним, что одним из таких соцких был, например, брат знаменитого посадника Юрия Онцифоровича Максим. Немалую роль в процессе боярского поглощения «сотен» сыграло церковное строительство бояр. Мы видели, например, что на границах своих городских владений Онцифоровичи построили несколько церквей. Но эти церкви предназначались не только для населения собственно боярских усадеб Онцифоровичей (для этого, наверное, хватило бы и одной церкви), их прихожанами были и жители соседних «сотен», духовниками которых становились находящиеся на жаловании у Онцифоровичей священники.

Во все века своей истории Новгород был бурлящим котлом, в котором кипели страсти классовых и политических схваток. И до тех пор, пока вечевой строй, будучи в своей основе инструментом боярского самовластия, оставлял для непривилегированных сословий хотя бы видимость их участия в управлении государством, вечевые порядки оставались и знаменем независимости для всего Новгорода. Когда же в последний период новгородской самостоятельности боярство узурпировало все представительные должности и превратило Новгородскую республику в олигархию, такое государство уже некому, кроме самих бояр, стало защищать, и оно, как гнилой плод, упало под ноги Москвы. Присоединение Новгорода к Москве не было завоеванием, а стало классовой антибоярской акцией и самих новгородцев — плотников и сапожников, кузнецов и горшечников.

В этом очерке при характеристике археологических материалов не упоминается более ранней даты, нежели X век. Однако известно, что возникновение Новгорода летопись относит ко времени, на целое столетие более раннему. Обнаружены ли при раскопках слои IX в.? И да и нет. Самые ранние слои больших городов — наиболее деликатная часть культурных напластований. Пока, на самых ранних этапах своего существования, город еще не был замощен, люди, жившие в нем в X в. и бывшие ближайшими потомками первопоселенцев, безжалостно топтали их, перемешивая древнейшие остатки с более поздними. В коллекциях Неревского раскопа удается выделить некоторое количество предметов IX в. Все они происходят из самых ранних прослоек, но в этих прослойках их находили рядом с вещами середины X в.

Этот краткий обзор исторических проблем, занимающих Новгородскую экспедицию, является и кратким изложением тех результатов, к которым пришла новгородская археология в последние годы. Одни из этих решений могут быть признаны окончательными, другие нуждаются в тщательной проверке новыми раскопками, третьи едва намечены и потребуют многолетних полевых и лабораторных работ. Эти работы уточнят многое в наших современных представлениях, но они вызовут к жизни и постановку новых проблем.

Примечания

1. См.: Исторические разговоры о древностях Великого Новгорода, с. 5—10.

2. Обзор литературы см. в работах: Порфиридов Н.Г. Древний Новгород. М.—Л., 1947, с. 11—12; Арциховский А.В. Археологическое изучение Новгорода. — «Материалы и исследования по археологии СССР», № 55, 1956, с. 42—43.

3. См.: Янин В.Л., Колчин Б.А., Ершевский Б.Д., Алешковский М.X. Новгородская экспедиция. — Сб.: Археологические открытия 1972 года. М., 1973, с. 48.

4. См.: Алешковский М.X., Красноречьев Л.Е. О датировке вала и рва новгородского острога (в связи с вопросом о формировании городской территории). — «Советская археология», 1970, № 4.

5. См.: Арциховский А.В. Раскопки на Славне в Новгороде.— «Материалы и исследования по археологии СССР», № 11, 1949.

6. См.: Кушнир И.И. О культурном слое Новгорода. — «Советская археология», 1960, № 3; его же. О культурном слое Новгорода. — «Советская археология», 1964, № 4; его же. К топографии древнего Новгорода. — «Советская археология», 1975, № 3.

7. См.: Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства, с. 109—110; Янин В.Л., Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы). — «История СССР», 1971, № 2, с. 40.

8. См.: Рыдзевская Е.В. Холм в Новгороде и древнесеверное Holmgardr. — Известия Российской академии истории материальной культуры, т. 2. Пб., 1922, с. 105—112.

9. НПЛ, с. 106. Слова «а Чюдь своим родом», следующие после логической концовки предшествующего грамматического периода, представляются вставкой, преодолевающей двусмысленность упоминания мери, которая в этом рассказе возникла в результате искажения этнонима «морова» или «норома».

10. НПЛ, с. 106.

11. См.: Алешковский М.Х. Новгородский детинец 1044—1430 гг. (по материалам новых исследований). — «Архитектурное наследство», 1963, № 14.

12. См.: Майков В.В. Книга писцовая по Новгороду Великому конца XVI века. СПб., 1911; Греков В.Д. Опись Торговой стороны в писцовой книге по Новгороду Великому XVI в. СПб., 1912; Лавочные книги Новгорода Великого 1583 г. Предисловие и редакция С.В. Бахрушина. М., 1930.

13. См.: Засурцев П.И. Усадьбы и постройки древнего Новгорода. — «Материалы и исследования по археологии СССР», № 123, 1963.

14. Греков Б.Д. Избранные труды, т. IV. М., 1960, с. 185.