К вопросу о происхождении Морозовых
Проблема происхождения боярского рода Морозовых не имеет узкогенеалогического характера, будучи прямо связана с вопросом о судьбе новгородских аристократических фамилий. Хорошо известно, что участие Новгородского боярства в формировании позднейшей русской аристократии было минимальным, причиной чему послужили мероприятия Ивана III, проведенные сразу по ликвидации новгородской независимости. Массовое переселение новгородских землевладельцев в Низовские земли, замена их широким контингентом новых для Новгорода и его земли лиц, по существу, деклассировали древнюю аристократию Новгорода. Мы не знаем потомков гордых боярских родов Берденевых и Грузовых, Борецких и Лошинских, Казимера и Короба. Находившиеся на вершине власти, правившие огромным государством, распространявшие свое могущество на весь русский северо-запад, они оказались низвергнутыми и если не были уничтожены физически, то во всяком случае бесследно растворились в городах и городках центральной Руси.
Позднейшие родословцы не отрицают связь некоторых известных фамилий с Новгородом, однако догадываются, что переход таких фамилий на службу к великому князю совершился задолго до 1478 г. и последовавших за ним боярских «выводов». К числу подобных родов относится потомство предка А.С. Пушкина Гаврилы Алексича, сын которого Акинф Великий еще в начале XIV в. «и с чады своими и прочие боляры идоша во Тверь ко князю Михаилу Ярославичю, братаничю Александрову»1.
Таким же выходцем из Новгорода принято считать род Морозовых, а также происходящие от Морозовых роды Шеиных, Салтыковых, Скрябиных, Тучковых и родственный им род Вешняковых.
Основанием для такого мнения служит показание «Родословной книги», использованное всеми позднейшими генеалогическими росписями. Согласно этому показанию, общим предком Морозовых и Вешняковых был «Немец из Пруские земли» Михаил (Миша) Прушанин, приехавший вместе с сыном Терентием на службу к Александру Невскому в Новгород. Терентий (а по другой версии — сам Миша) был одним из наиболее отличившихся в Невской битве 1240 г. воинов, за что и был Александром Ярославичем пожалован в бояре. У сына Терентия Михаила были сыновья Семен и Елизар. От Елизара пошли Вешняковы, от сына Семена Ивана Мороза — Морозовы, Шеины, Салтыковы, Скрябины, Тучковы и некоторые другие менее известные фамилии2.
С.В. Веселовский, исследовавший показания родословца Морозовых, собрал многочисленные актовые и нарративные материалы, позволяющие достаточно точно датировать деятельность последовательных поколений этой семьи3. Его наблюдения делают очевидным, что начало службы Морозовых в Москве восходит ко времени не позднее первой половины XIV в., на что, в частности, указывает тарханно-несудимая грамота 1435 г. великого князя Василия Васильевича Михаилу Яковлевичу Русалке Морозову, данная по грамотам великих князей Ивана Даниловича, Семена Ивановича, Ивана Ивановича, Дмитрия Ивановича и Василия Дмитриевича4.
Время деятельности Ивана Мороза определяется примерно второй третью XIV в., основанием чему служит несколько показаний. Жена Ивана Анна была современницей князя Василия Дмитриевича5. Однако это свидетельство застает ее в преклонном возрасте, поскольку сыновья Ивана Мороза еще при Дмитрии Донском были взрослыми людьми: Михаил в 1382 г. был отправлен послом в Тверь за митрополитом Киприаном6, Лев Иванович Морозов за два года до того погиб на Куликовом поле7. Там же погибли Юрий и Федор, сыновья Елизара, следовательно, двоюродные братья Ивана Мороза8.
Приведенные данные относят деятельность сыновей Ивана Мороза к последней четверти XIV в. Что касается поколения его внуков, которые происходят от старшего сына Ивана Мороза Михаила, их время замыкается в рамки первой половины — середины XV в. Один из этих внуков Василий Михайлович Шея упоминается под 1446 г.9 Все правнуки Ивана Мороза начинают упоминаться как дееспособные лица с 60-х годов XV в. Время праправнуков Ивана Мороза начинается с последних лет XV в.10, но они нас уже не интересуют.
Сходную хронологическую картину мы наблюдаем, знакомясь с временем деятельности поколений потомства брата Ивана Мороза Василия Туши11. Внуки Василия синхронны внукам Ивана: они упоминаются в первой половине XV в. Впрочем, смена поколений здесь оказывается более быстрой. Правнуки Василия известны как самостоятельные деятели уже под 1433 г. (Яков Жест), 1445 г. (Роман Семенович) и 1446 г. (другие сыновья Семена Филимоновича), а один из его праправнуков (Михаил Яковлевич Русалка) фигурирует в документах с 1435 по 1500 г.12
Рассмотрение собранных С.Б. Веселовским материалов не оставляет сомнений, во-первых, в том, что Иван Мороз и Василий Туша действительно тяготеют к середине XIV в.; во-вторых, в том, что сами эти лица и их многочисленные потомки не имели отношения в эпоху своей деятельности к новгородскому боярству и вообще к Новгороду. Уже в эпоху подчинения Новгорода Москве видные представители Морозовых выступают в документах как носители московской политики. Михаил Яковлевич Русалка в 1475 и 1478 гг. был воеводой в походах Ивана III на Новгород, Григорий Васильевич Поплева (правнук Ивана Мороза) наместничал в Новгороде в 1481 г.13 Великокняжескими наместниками в Новгороде в XVI в. были сыновья Григория Поплевы Иван (1514; 1515; 1516; 1538; 1548; 1550) и Василий (1541), а также его внучатый племянник Михаил Васильевич (1517; 1522)14.
В свете этих наблюдений не подлежит сомнению решительный вывод С.Б. Веселовского: «О времени выезда Морозовых нет никаких указаний, но несомненно, что они были исконным московским родом, который служил уже вел. кн. Ивану Даниловичу»15.
В особом анализе нуждается однако тезис о выезде Морозовых из Новгорода, основанный на показаниях родословных книг. Достоверность таких показаний подтверждается только со времени деятельности Ивана Мороза в середине XIV в., тогда как первые четыре поколения этого рода (Миша — Терентий — Михаил — Семен) окутаны генеалогическим туманом, составляя всего лишь предание. С другой стороны, именно эти четыре первых звена тем же преданием связаны с Новгородом, а автор замечательного исследования о Морозовых был склонен признавать истинность этого предания. «Мне кажется, — писал Веселовский, — что в этом предании есть элементы правды — весьма вероятное происхождение Морозовых, как и Акинфовичей, из Великого Новгорода»16.
В этой связи обращает на себя внимание один новгородский документ, известный в литературе еще со времен ученой деятельности архимандрита Макария. Имеется в виду синодик новгородской церкви Вознесения на Прусской улице, сохранившийся в рукописи конца XVII — первой четверти XVIII в. и воспроизводимый ниже:
- «В лето 6693 года, месяца маи а в 1 день, на память святаго пророка Еремиа, а четверток шестыя недели по пасце, в самый праздник Вознесения господня, на вечерне против пятка, бысть знамение в солнце и во звездах. И того ради страшливо видения заложиша тысецкие Великаго Новаграда и создаша церковь каменную во имя Вознесения господа нашего Иисуса Христа, по образу святыя Троицы, троеглавны, близ стены грацкой. И в той Святыя церкви устроиша два предела на полатях; от южныя убо страны предел во имя Пресвятыя богородицы честнаго ея Покрова, от северныи страны предел архиерея Христова Николая чудотворца; и освятиша и подписаша настенным подписанием греческими изуграфы пречюдно вельми, елико очи зрящих удивлятися могут, и божественными иконами и всякою церковною утварию украсиша, якоже лепо бе, и села со многими имением даша на подтверждение той святей церкви, иже бы непоколебимо пребывати на веки, тако же и на пропитание служителям той Святыя церкви. Создатели Святыя церкви суть вси: Михаил, Терентий, Михаил, Симеон, Иоанн иже прозванием Морозовых, такожде иныя: Михаил, Феодор, Василий, Игнатий и иные мнози; еще же и жене: Улиания, Ксения, Агриппина; иже преставишася койждо в свое время и погребены быша при той созданной церкви на южной и северной странах в настенных гробех. И образы подобие их одежды, яковы носяху, написаны суть и внутрь на церковной стране, по стране южных церковных дверей, в написании том 17 лиц. Бяху бо создатели града владители быша по древнему грацкому обычаю убо тысецкие, по инных летописцех посадники именовахуся. Пришествие же их в Великий Новъград быше от Пруския земли во время княжения великаго Александра Ярославича, нарицаемого Невскаго»17.
Как и большинство подобного рода документов, Вознесенский синодик соединяет в себе черты достоверности и безусловного вымысла, изобилуя анахронизмами. Его достоверность зрима в той части, которая основана на подлинном источнике, каким был сам храм с его погребениями к ктиторскими фресками. Неясно только является ли эта зарисовка храма авторской, принадлежащей составителю окончательного текста, или она заимствована из более древнего синодика. Синодик безусловно был основан на таком раннем варианте, сохранившем хронологическую последовательность ктиторских имен и содержащем, вероятно, летописную заметку об обстоятельствах создания церкви. Существует, однако, и еще одна группа источников, освоенная автором дошедшего до нас документа: книги, с которыми он сверялся, желая дать посильный комментарий своим главным источникам. Достоверно, что одной из таких книг был родословец, поскольку только в нем имеется повторенная автором синодика версия о приходе Морозовых «от Пруские земли». Менее достоверно, чтобы он обращался к летописям, хотя и ссылается на «иные летописцы», так как ни в одном из летописцев он не смог бы найти фантастических сведений о посадничестве или тысяцком кого-либо из Морозовых. Впрочем, к вопросу о возможных летописных заимствованиях нам еще придется вернуться.
Попытка ответить на вопрос о времени «зарисовки» внутренности храма приводит к выводу о датировке основы синодика самое раннее XVI веком. Еще в конце XV в. Вознесенская церковь, просуществовавшая до начала XIX в., располагала иным набором приделов, что отмечено в «Описании семи новгородских соборов»: «А на той же улице (на Прусской. — В.Я.) Възнесение, да на полатех Аврамей святый да Семеон святый Богоприимець»18. Возникшие вместо них Покровский и Николаевский приделы фиксированы источниками XVI в.
Однако в этой части имеется явная несообразность — включение в число ктиторов, чьи могилы и изображения якобы имеются в храме: Михаила, Феодора, Василия и Игнатия; эти имена образуют как бы отдельный список, отделенный от основного словами: «такожде иныя». Самый контекст, очередность и состав этих имен достаточно ясны. Речь идет о старших сыновьях Ивана Мороза — Михаиле и Федоре и старших сыновьях Михаила Ивановича — Василии Слепом и Игнатии, т. е. о лицах, к Новгороду отношения не имеющих и погребенных где угодно, только не на Прусской улице Новгорода. Наличие слов «такожде иныя» представляется поэтому швом между сообщениями, заимствованными в Вознесенском синодике из разных источников.
Рассмотрим теперь вопрос о фигурирующей в синодике дате. На первый взгляд, она в высшей степени противоречива. Автор синодика называет первоначальным ктитором церкви Михаила, относя его «пришествие» в Новгород ко времени Александра Невского, и тут же сообщает, что церковь была заложена и создана в 6693 (1185) г. Какая из названных дат истинна?
По первому впечатлению, предпочтительной оказывается более ранняя дата. Действительно, Новгородская Первая летопись именно под 6693 г. сообщает о закладке церкви Вознесения Милонегом (который к тому же был тысяцким) на месте сгоревшей за десять лет до того деревянной церкви19. В том же рассказе 6693 г. имеются подтверждаемые расчетом по таблицам сведения о солнечном затмении 1 мая. Приведем летописное сообщение целиком: «В лето 6693. Маия в 1 день, в час 10 дня, яко в звонение вечернее, солнце помьрче, яко на часу и боле, и звезды быша, и пакы просветися, и ради быхом. Месяца того же в 6 заложиша Лукиници церковь камяну святых апостол Петра и Павьла на Сильнищи. В то же лето Милонег заложи церковь камину святого Възнесения при архиепископе Илии, а князи Мьстиславе Давыдовици. А на зиму поиде Давыд к Полотьску с новгородьци и с смольняны, и, умиривъшеся, воротишася на Еменьци»20.
Контекст цитированного сообщения отнюдь не предполагает причинно-следственной связи между затмением 1 мая 1185 г. и закладкой церкви Вознесения в том же году. Напротив, в синодике эта связь максимально подчеркнута указанием на то, что солнечное затмение случилось в день Вознесения. Эти сведения синодика можно было бы игнорировать как недостоверные, поскольку в 1185 г. Пасха была 21 апреля, а Вознесение, следовательно, не 1 мая, а 30 мая. Однако вопрос оказывается не столь простым.
Расчет по таблицам обнаруживает, что на 1 мая Вознесение приходилось в 1231 г., и именно в этот день на Руси наблюдалось полное солнечное затмение. Такое совпадение календарных признаков настолько редкостно, что заставляет внимательно присмотреться к полученной дате, тем более что она совпадает с начальным периодом деятельности Александра Невского. Хотя началом самостоятельного княжения Александра Ярославича в Новгороде был 1238 год, а к 1231 г. относится еще княжение его отца, однако в летописном рассказе о январских событиях именно 1231 г. имеется следующее сообщение о действиях Ярослава Всеволодовича: «И седев 2 недели, иде опять в Переяславль, поя с собою мужи новгородьскыя моложьшая, а сына своя 2 посади Новегороде, Феодора и Ольксандра»21.
Нам представляется, что случившееся 1 мая 1231 г. солнечное затмение, которое пришлось к тому же на церковный праздник Вознесения, могло побудить жителей Прусской улицы к созданию новой церкви. Летопись трактует любое затмение как знамение, и летописный рассказ о закладке Вознесенской церкви в год солнечного затмения естественно порождал ассоциацию, когда спустя 46 лет такое затмение повторилось в тот же день 1 мая. Повторное знамение привело к перестройке Вознесенской церкви, но составитель синодика «исправил» дату, опершись на летописный рассказ 1185 г.
Вполне реальным фактом синодика является связь погребения Михаила Прушанина с храмом, стоящим на Прусской улице Новгорода. О месте погребения Михаила на Прусской улице знают родословцы, однако они ошибочно связывают эту могилу с другой церковью той же улицы — Михайловской22. Вознесенский синодик, автор которого ссылается на надписи надгробий и ктиторские фрески, исправляет эту ошибку. Еще со времен И.В. Аничкова не вызывает сомнений, что выезжее «из Прусской земли» происхождение боярских фамилий синоним их изначальной связи с Прусской улицей Новгорода, а Миша Прушанин поэтому не заезжий с берегов Балтики гость, а уроженец одной из древних боярских усадеб Прусской улицы Новгорода23.
Известно, что новгородские боярские семьи были прочнейшим образом связаны со своими родовыми усадьбами. Из поколения в поколение они жили на одних и тех же концах города, наследуя древние участки городской территории, находившиеся в их владении24. Поэтому небезынтересно выяснить, владели ли ближайшие потомки Михаила Прушанина усадьбами в том же районе Новгорода. Эти сведения иногда возможно извлечь из рассказов летописи о строительной деятельности новгородцев, создававших церкви, естественно, в непосредственной близости от своих усадеб, в пределах своих родовых владений.
Терентий, Михаил и Семен — ближайшие потомки Миши — в летописи не упоминаются. Зато новгородское летописание хорошо знает Ивана Морозова, жившего на Прусской улице и, по расчету времени, относящегося к периоду деятельности праправнуков Миши Прушанина. Первая Новгородская летопись содержит следующее сообщение о нем: «А Иван Морозов постави церковь камену на Десятине Зачатье святого Иоанна Предтечи»25. Десятинный монастырь находился на участке, соседнем с Прусской улицей.
Для нас несомненна достоверность той части Вознесенского синодика, которая сообщает о погребении на Прусской улице «Михаила, Терентия, Михаила, Симеона, Иоанна иже прозванием Морозовых». Однако не менее достоверным представляется нам то обстоятельство, что погребенный здесь Иван Морозов не идентичен Ивану Морозу, бывшему родоначальником позднейших боярских родов Москвы. Московский Иван Мороз действовал в середине XIV в., а цитированное выше сообщение о строительной деятельности новгородского Ивана Морозова относится к 1413 г., т. е. к эпохе внуков московского Ивана Мороза.
Эти наблюдения позволяют заключить, что в родословных книгах было предпринято неправомерное соединение сведений, относящихся к древнему новгородскому роду, и сведений, относящихся к совершенно иному, московскому боярскому роду, причиной чему послужило отождествление двух разных лиц, носивших одинаковые имена и прозвища. Обращает на себя внимание, что включение в Вознесенский синодик всех мужских имен после слов «Иоанн иже прозванием Морозовых», начинаясь оборотом «такожде иныя», имеет характер вставки, интерполированной в более ранний текст. Об исторической несообразности этой вставки говорилось выше.
Мы склонны думать, что создание первоначальной версии о связи московских Морозовых с Новгородом, легшей затем в основу родословцев, возникло по инициативе одного из наместничавших в Новгороде в конце XV или начале XVI в. Морозовых. И Поплевины, и их отец Григорий Поплева были непосредственными потомками тех лиц, имена которых фигурируют во вставке в синодик. Допустимо, что эти имена были включены в него для поминовений, а затем уже были восприняты как ктиторские.
Во всяком случае мы не видим оснований предполагать новгородское происхождение для московских Морозовых и их связь с Мишей Прушанином и Терентием. Достоверные предки Морозовых, Шеиных, Салтыковых, Скрябиных и Тучковых отыскиваются лишь в середине XIV в. в Москве, а истинное происхождение Ивана Мороза не известно.
Примечания
1. ПСРЛ, т. XXI. СПб., 1908, с. 307. Впрочем, очевидно, Гаврила Алексии происходил не из собственно новгородского боярства, а из княжеских бояр.
2. См.: «Временник ОИДР», кн. Х. Материалы. М., 1851, с. 107, 108, 180.
3. См.: Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969, с. 196—210 («Морозовы и Вешняковы»).
4. См.: Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в., т. I. М., 1952, № 117.
5. См.: ГИМ, Собр. Уварова, кн. 157, л. 157; Веселовский С.Б. Указ. соч., с. 397.
6. См.: ПСРЛ, т. XI, с. 81.
7. См.: Веселовский С.Б. Указ. соч., с. 198.
8. См.: «Временник ОИДР», кн. Х. Материалы, с. 183.
9. См.: ПСРЛ, т. XXIII, с. 152.
10. См.: Веселовский С.Б. Указ. соч., с. 200—208.
11. По частным родословцам Василий Туша считается сыном Ивана Мороза, однако С.Б. Веселовский игнорирует это известие, основываясь на показаниях Бархатной книги и общих соображениях хронологического порядка (см.: Указ. соч., с. 197—198).
12. См.: Веселовский С.Б. Указ. соч., с. 208—209.
13. См. там же, с. 200, 209.
14. См.: Пронштейн А.П. Великий Новгород в XVI в. Харьков, 1957, с. 262—267.
15. Веселовский С.Б. Указ. соч., с. 196.
16. Там же, с. 196.
17. Новгородский историко-архитектурный музей-заповедник, № 11035, лл. 4—6; см. также: Макарий. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях, ч. I. М., 1860, с. 187; Азбелев С.Н. Развитие летописного жанра в Новгороде в XVII в. — Труды Отдела древнерусской литературы ИРЛ, т. XV, 1958, с. 261; его же. Новгородские летописи XVII века. Новгород, 1960, с. 98—99; Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962, с. 113—114.
18. Никольский А. Описание семи новгородских соборов по списку XVI в. С.-Петербургской библиотеки св. Синода. — Вестник археологии и истории, вып. 10. СПб., 1898, с. 79.
19. См.: НПЛ, с. 34, 223 (под 6683 г.).
20. НПЛ, с. 37—38.
21. Там же, с. 70.
22. См.: Веселовский С.Б. Указ. соч., с. 196.
23. См.: Аничков И.В. Историческое значение названия Прусской улицы для Великого Новгорода. Новгород, 1916.
24. См.: Янин В.Л. Заметки о новгородских берестяных грамотах. — «Советская археология», 1965, № 4.
25. НПЛ, с. 404.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |