2. Новгород и Псков в рамках военно-политического союза (вторая половина XII — начало XIII в.)

События 30-х гг. XII века открыли новую страницу в истории Псковской земли. Они знаменовали собой завершение борьбы Пскова за свою независимость от Новгорода, которая стала следствием постепенного возрастания внутренней мощи Псковской волости, наблюдавшегося на протяжении XI — начала XII в. Появление во Пскове в 1132 г. посадника, не направленного из Новгорода, а выбранного на вече, в котором принимали участие псковичи, и самостоятельное призвание в 1137 г. на псковский княжеский стол Всеволода Мстиславича означали окончательное оформление суверенного статуса Псковского города-государства. Его последующая история в течение полутора столетий, начиная со второй трети XII века и вплоть до последней трети XIII века, когда наступила богатая яркими и знаменательными событиями эпоха княжения Довмонта, является недостаточно изученной в историографии. Во многом это обусловлено отсутствием широкой источниковой базы, поскольку летописные известия (в основном новгородского происхождения) крайне немногочисленны и отрывочны, а нелетописные источники далеко не всегда могут восполнить существующие пробелы. Тем не менее названные трудности не должны служить серьезным препятствием для реконструкции новгородско-псковских взаимоотношений на протяжении второй половины XII — первой трети XIII в.

Прежде чем конкретно обратиться к рассмотрению данного вопроса, ему следует предпослать историографический обзор литературы, посвященной отношениям Новгорода и Пскова. Во-первых, отметим, что какого-либо четкого концептуального решения обозначенной проблемы у большинства исследователей не обнаруживается; в основном они ограничивались эпизодическими высказываниями по поводу наиболее ярких событий. Во-вторых, практически все историки, обращавшиеся к изучению новгородско-псковских взаимоотношений, продолжают, несмотря на значение событий 30-х гг. XII в. для псковской истории, рассматривать Псков как зависимый от Новгорода город, хотя, как было показано выше, именно в ходе коллизий 1130-х гг. Псков добивается полной политической самостоятельности.

Автор первой специальной работы, посвященной региональной псковской истории, Е.А. Болховитинов полагал, что если призванием на княжение Всеволода Мстиславича, а затем Святополка Мстиславича псковичи проявили свою независимость от Новгорода, то после того как Святополк отправился из Пскова на Волынь (Е.А. Болховитинов ошибочно датировал это событие 1148 г.), Псков вновь попал в подчиненное по отношению к Новгороду положение, хотя исследователь называл последующих псковских князей «владетельными», то есть полновластными правителями Псковской отчины¹. С 1226 г. псковичи «8 лет управлялись своими посадниками», но вскоре Псков вновь попадает в зависимость от Новгорода, что нашло свое отражение в княжение Ярослава Ярославича в Пскове в середине 50-х гг. XIII в.²

В представлении Н.И. Костомарова, Псков в XII в. хоть и признавал первенство Новгорода, но все же их отношения больше напоминали союз двух волостей. Псковичи самостоятельно распоряжались своей внутренней жизнью, что проявлялось в свободном призвании и изгнании «особных» от Новгорода князей. Впоследствии, а точнее — в 30-е гг. XIII в., при Ярославе Всеволодовиче Псков оказался в более тесной зависимости от Новгорода. Часть псковского общества, которую Н.И. Костомаров называет «поборниками зарождавшегося стремления оторваться от Новгорода», сочла возможным пойти на соглашение с Ливонским орденом и сдать город немцам, но благодаря деятельности Александра Ярославича Невского Псков вновь был «соединен» с Новгородом. Основой же новгородско-псковских взаимоотношений, как до княжения во Пскове Всеволода, так и после, оставалось, по мысли Н.И. Костомарова, федеративное устройство³.

Для И.Д. Беляева Псковская земля в XII — первой половине XIII в. находилась в прочном подчинении у Новгорода. При этом Псков являлся объектом постоянной борьбы партий внутри новгородского боярства, от которых зависела его большая или меньшая внутренняя самостоятельность, так как каждая из партий, имевшая в какой-либо момент перевес, стремилась, по-видимому, заручиться поддержкой Пскова, направляла туда князя⁴. Кульминацией соперничества между новгородскими боярскими партиями стала сдача Пскова немцам в 1240 г. После победы Александра Ярославича Невского над немецкими рыцарями на Чудском озере Псков по-прежнему находился в зависимости от Новгорода. Между тем в самом Пскове была проведена реформа, результатом которой стало оттеснение от власти боярской аристократии и превращение Пскова в демократическую республику. И хотя новгородско-псковские взаимоотношения остались сами по себе прежними, то есть отношениями, которые строились по принципу господства — подчинения, все же их механизм изменился: связь между Новгородом и Псковом стала осуществляться без посредничества боярских партий, напрямую между новгородским и псковским вечем⁵.

К.Н. Бестужев-Рюмин также усматривал сильную зависимость положения внутренних дел во Пскове от прочности позиций тех или иных партий в Новгороде. Ситуация несколько изменилась лишь после событий 40-х гг. XIII в., в чем К.Н. Бестужев-Рюмин соглашался с И.Д. Беляевым. Однако Псков продолжал оставаться пригородом Новгорода и вплоть до 60-х гг. XIII столетия не имел особных князей⁶.

О зависимости Пскова от Новгорода в XII — первой половине XIII в. рассуждал и А.И. Никитский. Он полагал, что в это время Псков являлся новгородским пригородом, а довольно частое появление князей означало лишь превращение Пскова в стольный город⁷. А.И. Никитский отметил, что большое значение в жизни Пскова стали играть новгородские изменники, которые «подогревали» местные сепаратистские настроения, но с течением времени, «с отречением псковичей от участия в делах новгородского веча, такое влияние сделалось неуместным»⁸. Поэтому на первый план вышли псковские бояре. Новгород пытался проводить осторожную политику, иногда даже идя на значительные уступки Пскову, но все это делалось с единственной целью — сохранить власть над пригородом. Как считал А.И. Никитский, такому положению не противоречили факты изгнания и приглашения князей, так как это совершалось с согласия Новгорода⁹.

В советское время А.Н. Насонов указывал, что «признаки нарастающей самостоятельности Пскова заметны уже с XII в.». Новгородско-псковские отношения стали очень напряженными. Для подтверждения этой мысли А.Н. Насонов привел летописное сообщение о конфликте новгородского князя Мстислава с псковскими сотскими в 1178 г.¹⁰

В соответствии с господствующей в 1950-е гг. концепцией истории Древней Руси И.Д. Мартысевич видел в стремлении Пскова отделиться от Новгорода в XII—XIII вв. в первую очередь, экономическую причину, а именно — развитие феодальных отношений. Также И.Д. Мартысевич отмечал и другое обстоятельство, которое заключалось в том, что обострению новгородско-псковских отношений способствовала близость к Пскову враждебных Литвы, Ордена, Швеции, с которым ему приходилось постоянно бороться, но часто — без помощи со стороны Новгорода¹¹.

По мнению С.И. Колотиловой, источниковый материал не позволяет называть Псков XII—XIII вв. пригородом Новгорода. Исследовательница попыталась доказать, что Новгород и Псков, скорее, являлись по отношению друг к другу равноправными партнерами. С.И. Колотилова отмечает, что псковичи зачастую в конфликтах с новгородцами принимали сторону какой-либо из новгородских боярских группировок. В целом, автор заключает, что, с одной стороны, наблюдалось «единство общественной и политической жизни» Пскова и Новгорода, а с другой — самостоятельность Пскова во внутренней и внешней политике¹².

Ю.Г. Алексеев считает, что при сохранении в XII—XIII вв. иерархического соотношения между Новгородом и Псковом политическая самостоятельность последнего продолжала неуклонно возрастать. Прямые подтверждения данного вывода — отсутствие в источниках упоминаний о назначаемых в Псков из Новгорода посадниках, совместные выступления новгородцев и псковичей в качестве союзников в военных походах. Как полагает Ю.Г. Алексеев, Псковская земля «имеет к середине XIII в. уже довольно богатые традиции политического бытия и в частности влиятельный слой вящих мужей во главе своего управления», которые начинают встречаться на страницах летописей со второй четверти XIII в. Эти вящие мужи, помимо прочего, руководят псковской общиной и в ее конфликтах с Новгородом¹³.

В работе И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко, посвященной истории городов-государств Древней Руси, находим страницы, отведенные Пскову. Называя Псков пригородом Новгорода, исследователи четко показали изменение характера их взаимоотношений, имевшее место после событий 30-х гг. XII в. В XII — начале XIII в. в Пскове, бывшем старейшим и сильнейшим городом русского Северо-Запада после Новгорода, «сепаратистские тенденции... проявлялись весьма ярко». Псковичи не только имеют собственных князей, хоть и присланных из Новгорода, но и могут свободно призывать и выгонять их. Случалось, что Псков принимал политических беглецов из Новгорода, что вызывало серьезные конфликты в отношениях двух городов. Борьба между Псковом и Новгородом, как показывают И.Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко, явилась следствием территориального расширения и внутриполитического укрепления Псковской волости¹⁴.

Схожим образом рассуждает и С.А. Афанасьев. В своей статье о взаимоотношениях псковской общины и князя в XII—XIII вв. автор рассматривает укрепление княжеской власти, явившееся следствием внутреннего усиления Псковского города-государства, помимо прочего, как и показатель возрастающей в своем накале борьбы Пскова за освобождение из-под власти Новгорода. Одним из симптомов набирающего силу процесса обособления Пскова от Новгорода С.А. Афанасьев считает практику изгнания псковичами неугодных им князей. Известия летописей, особенно за начало XIII в., служат тому иллюстрацией в построениях исследователя¹⁵.

Оригинальная точка зрения на новгородско-псковские взаимоотношения изложена В.Л. Яниным. Высказав мнение, что в 1137 г. Псков окончательно освободился от власти Новгорода, автор привел целый ряд доказательств в пользу мнения о том, что независимость Пскова в последующее время продолжала укрепляться. Псковский суверенитет проявлялся во всех сферах: военной, дипломатической, культурной, церковной, внутреннем управлении. Основной вывод В.Л. Янина сводится к тому, что «на всем протяжении XII — первой половины XIV в. Псков не обнаруживает даже малейших признаков политической зависимости от Новгорода»¹⁶.

С противоположными по смыслу критическими высказываниями выступил В.А. Буров. В отличие от В.Л. Янина и других современных исследователей, он считает, что «князь в Пскове не свидетельство независимости Псковской земли, а элемент самоуправления» и усматривает «существование вассальных отношений Пскова к Новгороду» вплоть до XV в. Сущность таких связей между двумя городами В.А. Буров видит в титулатуре Новгорода и Пскова, выражавшейся, соответственно, понятиями «старший» и «младший» брат по отношению друг к другу¹⁷.

Итак, приведенные высказывания исследователей о характере новгородско-псковских взаимоотношений в рассматриваемый период, за редким исключением, демонстрируют единообразие мнений. Большинство историков говорит о том, что в XII — первой половине XIII в. Псков (в большей или меньшей степени) проявляет лишь тягу к самостоятельности, но полной независимости в это время так и не достигает. Иная трактовка, которая встречается у отдельных ученых, исходит из того, что в ходе событий 1136—1137 гг. Псков сумел выйти из-под власти Новгорода и обрести подлинный суверенитет. Представляется, что последнее мнение может быть подкреплено более тщательным и подробным анализом псковских и новгородских известий.

Как было показано в предыдущей части исследования, учреждение собственного княжеского стола, произошедшее в 1137 г., и призвание на псковское княжение Всеволода Мстиславича позволили Пскову обрести независимость от Новгорода. После скорой смерти Всеволода псковичи вновь продемонстрировали свою политическую самостоятельность, пригласив в 1138 г. нового князя — Святополка Мстиславича, появление которого подтвердило и закрепило суверенитет Псковской государственности. К сожалению, ни псковские, ни новгородские летописи более ничего не сообщают о деятельности Святополка во Пскове. Скорее всего, причиной этого было непродолжительное княжение Святополка в Псковской земле. Во всяком случае так явствует из содержания летописной статьи под 1140 г. в Ипатьевской летописи. В ней, в частности, сообщается, что Всеволод Ольгович, бывший в то время киевским князем, «не хотя перепоустити Новагорода Володимерю племени, призва шюрина своя, да има Берестии»¹⁸. Учитывая, что до этого летописец назвал «шюрина» более конкретно — «Мьстиславич»¹⁹, — становится ясно, что имеется в виду Святополк. Значит, в 1140 г. Святополк Мстиславич покинул Псков. Таким образом, его псковское княжение продолжалось два года.

Трудно сказать, чем характеризовались новгородско-псковские взаимоотношения в 1138—1140 гг. Летописи не упоминают о каких-либо военных конфликтах между Новгородом и Псковом, которые бы закончились для последнего полной или частичной потерей независимости. Тем не менее по поводу сущности новгородско-псковских связей в ближайшие десятилетия после событий конца 30-х гг. XII в. можно сделать некоторые предположения.

Обращаясь к летописным статьям более позднего времени — первой половины XIV в., — видим, что в 1329 г. и 1342 г. псковичи нарушали одно из условий какого-то соглашения с новгородцами²⁰. В.Л. Янин заметил, что, в частности, «вечный мир» новгородцев со псковичами, заключенный в 1329 г. «по старине, по отчине и по дедине», «опирался на некий традиционный формуляр договоров Новгорода с Псковом»²¹. Следовательно, подписание древнейшего из этих договоров нужно относить ко времени еще до XIV в. В связи с этим возникает закономерный вопрос о том, когда это произошло.

В.Л. Янин выдвинул свою гипотезу. По мнению исследователя, формуляр Новгородско-Псковского соглашения сложился еще в XII в. после княжения во Пскове Всеволода Мстиславича, а точнее — после смерти Псковского князя Аведа (середина XII в.). Княжение Аведа, бывшего выходцем из Литвы, стало прецедентом, после которого псковичи обязались не принимать князей «из литовской руки», каковое условие и было нарушено в 1329 г. и 1342 г.²²

Гипотеза В.Л. Янина о составлении древнего традиционного формуляра договоров Новгорода со Псковом в XII в. представляется конструктивной. Однако конкретная датировка — вторая половина столетия, на наш взгляд, не вполне обоснована. Во-первых, в XIII в. во Пскове княжил еще один литовский князь — знаменитый Довмонт, но о том, что его появление в Пскове вызвало недовольство новгородцев, ни в новгородских, ни в псковских летописях не говорится. В таком случае можно предполагать, что обязательство псковичей не держать князя — выходца из Литвы, скорее всего, появилось позднее, а именно в первой четверти XIV в. Во-вторых, включение подобного условия в новгородско-псковский договор, которое в каком-то отношении ограничивало самостоятельность Пскова, могло произойти только после какого-либо неудачного для псковичей столкновения с новгородцами. Но о таком конфликте в ближайшие десятилетия после середины XII в., судя по летописям, не известно. Наконец, в-третьих, в связи с княжением Аведа не сохранилось никаких упоминаний о заключении Новгородско-Псковского соглашения. Таким образом, датировка составления первоначального формуляра договоров между Новгородом и Псковом, предлагаемая В.Л. Яниным, нуждается в уточнении.

Есть все основания полагать, что факт подписания первого Новгородско-Псковского мирного соглашения имел место в период псковского княжения Святополка Мстиславича. Из летописей известно, что в 1137 г. во время военного конфликта Новгорода со Псковом представители обеих сторон сначала «въспятишася» на Дубровне, а вскоре, в 1138 г. новгородцы со псковичами «съмиришася»²³. Видимо, мирный договор и был подписан в 1138 г. после предварительных переговоров на Дубровне. Полагаем, что именно он стал основой для всех последующих соглашений Новгорода и Пскова. Позднее традиционный формуляр договоров был дополнен условием, согласно которому псковичи обязывались не принимать князей из Литвы. Однако первый новгородско-псковский договор 1138 г. был заключен, несомненно, на равных условиях. Иначе быть не могло, так как военная экспедиция Новгорода против Пскова успеха не имела. Мирное соглашение 1138 г. стало той «стариной и дединой», к которой апеллировали псковичи в своих законных притязаниях на независимость и в XIV, и в XV в.

Кратковременное княжение во Пскове Святополка Мстиславича имело важное значение для внутри- и внешнеполитического положения Псковской земли. При этом князе произошло юридическое оформление государственного статуса Пскова, чья независимость в последующее время продолжала укрепляться. Одним из факторов, способствующих этому процессу, стало появление на псковском княжении литовского князя Аведа.

В летописной статье 1524 г. Псковских Первой и Третьей летописей содержится ценная запись, которая гласит: «Поставлена бысть церковь каменая святыи мученикъ христовъ Дмитреи, новая, в Домантове стене; и священа бысть на его празник, октября въ 26; а старая церковь первая бысть во Пскове каменая с кирпичом, а поставил ее благоверный князь Авед, нареченыи во святем крещении Дмитреи, а мощи его лежать оу святого Спаса на Мирожи, на левой стране под стеною; а стояла первая церковь в Домантове стене великомученикъ христовъ Дмитреи 400 летъ без 20 летъ»²⁴. Сомневаться в реальном существовании князя Аведа-Дмитрия не приходится, поскольку его имя упомянуто в Стефановском синодике Спасо-Мирожского монастыря под Псковом — рукописном памятнике начала XVI в.²⁵ Простой арифметический расчет показывает, что псковская церковь во имя великомученика Дмитрия Солунского была создана Аведом в 1144 г. Отсюда следует, что после отъезда Святополка Мстиславича псковский княжеский стол не был упразднен и по крайней мере в 1144 г. во Пскове был свой князь.

Иначе трактует запись псковских летописей под 1524 г. С.В. Белецкий. Исследователь предположил, что в протографе Псковской Первой летописи, в дате о поставлений Дмитриевской церкви Аведом, была допущена ошибка при переписке буквенного обозначения даты и что правильно читать не «400 летъ без 20 летъ», а «400 летъ без 8 летъ», откуда получается, что Авед поставил церковь Св. Дмитрия не в 1144 г., а в 1132 г.²⁶ С.В. Белецкий называет Аведа псковским наместником новгородского князя Всеволода Мстиславича и относит его деятельность к началу 30-х гг. XII в.²⁷

Подобное предположение основано исключительно на допущении описки в протографе Псковской Первой летописи, что само по себе маловероятно. Вряд ли стоит сомневаться в правдоподобности известия псковской летописи. Имя князя и сведения о том, что первоначально он был язычником, свидетельствуют в пользу литовского происхождения Аведа. Княжение литовского выходца во Пскове — показатель политической самостоятельности Псковской земли. Трудно представить, как это делает С.В. Белецкий, чтобы литовской князь был направлен во Псков из Новгорода. Более логичным выглядит предположение, что Авед был призван псковичами независимо от новгородцев, а само это призвание произошло вскоре после ухода из Пскова Святополка Мстиславича, преемником которого и стал Авед-Дмитрий.

Помимо сообщения в летописной статье 1524 г. иных сведений о княжении во Пскове Аведа, а тем более о новгородско-псковских взаимоотношениях в это время русские летописи не содержат. Дальнейшие события показывают, что Новгород и Псков оставались крупнейшими суверенными городами-государствами Северо-Западной Руси, неоднократно выступая совместно против общего врага.

Об одном из таких фактов военной взаимопомощи рассказывает Новгородская Первая летопись. Под 1167 г. в ней повествуется о конфликте новгородцев с изгнанным из Новгорода князем Святославом Ростиславичем. Святослав захватил и сжег новгородский пригород Новый Торг, а его братья Роман и Мстислав — Луки. Как сообщает летопись, «луцяне устерегосшася и отступиша они въ городъ, а ини Пльскову»²⁸. В следующем, 1168 г., «ходиша новгородьци съ пльсковици къ Полотьску и пожьгъше волость, воротишася от города за 30 вьрстъ»²⁹. Скорее всего, поход был ответной военной акцией против полочан, оказавших годом ранее содействие Святославу Ростиславичу.

А.Н. Насонов совершенно справедливо полагал, что события 1167—1168 гг. были одним из проявлений борьбы между Новгородом и Псковом — с одной стороны, и Полоцком — с другой, за территорию Заволочья (в верховьях Великой и Ловати), освоенную новгородцами в отношении данничества еще в XI в. и на которую претендовал также Полоцк³⁰. В то же время исследователь считал, что Великие Луки традиционно были связаны со Псковом, а тот, в свою очередь, находился под властью Новгорода³¹, с чем трудно согласиться.

Во-первых, мы не видим никаких оснований для признания новгородской зависимости Пскова. Во-вторых, говорить о принадлежности Великих Лук к псковской территории также не приходится, поскольку подобная мысль А.Н. Насонова основывается, на наш взгляд, на неверном толковании летописного текста. Ученый считал, что лучане будто бы бежали от Мстислава и Романа Ростиславичей «не вниз по Ловати, под защиту Новгорода, а в Псков...»³². Однако слова летописца об отступлении лучан «въ городъ» следует понимать не как поиск спасения в самих Луках, о чем писал А.Н. Насонов, а как бегство в Новгород, так как сами Великие Луки к тому моменту были сожжены полоцко-смоленским войском, а значит, не могли стать защитой для своих жителей. Следовательно, лучане укрылись как в псковских стенах, так и в новгородских. Полагаем, что Псков выступает в событиях 1167—1168 гг. не в роли старшего города по отношению к Великим Лукам, а скорее, в роли военного союзника Новгорода, а стало быть, и его пригородов, в том числе и Лук. Конфликт 1167 г. случился не между Святославом и псковичами, а между Святославом и новгородцами, которые не захотели видеть его в качестве новгородского князя. И военный поход Ростиславичей имел целью «отомстить» именно новгородцам, чьи территории как раз подверглись разорению. Напрямую Пскова экспедиция полоцко-смоленских князей не коснулась. Тем не менее псковичи в 1168 г. выступили на стороне своих соседей — новгородцев, так как Полоцк представлял угрозу и для Новгорода, и для Пскова.

Военный союз двух городов продолжал сохраняться и в следующем десятилетии. Зимой 1176 г. «приходиша вся Чюдьска земля къ Пльскову, и бишася с ними.., а Чюди множьство избиша»³³. Во время этого военного столкновения псковичи действовали самостоятельно, не получив помощи новгородцев, вероятно, ввиду неожиданного и быстрого нападения чудской рати. Зато в 1179 г. Мстислав Ростиславич совершил поход «съ новгородьци на Чюдь, на Очелу, и пожьже всю землю ихъ, а сами отбегоша к морю, нъ и ту ихъ досыта паде»³⁴. А.Н. Насонов резонно указывал, что «поход 1179 г. носил характер карательной экспедиции» в ответ на действия чудских племен против псковичей³⁵.

Однако отношения между новгородской и псковской городскими общинами, видимо, не всегда были столь гладкими. Иногда возникали конфликтные ситуации, которые, как полагаем, были вызваны попытками Новгорода вмешиваться во внутренние дела Пскова. Примером могут служить события конца 70-х гг. XII в., о которых, к сожалению, псковские и новгородские летописи не упоминают, вследствие чего считаем необходимым привлечь данные южнорусского источника.

Под 1178 г. Ипатьевская летопись сообщает, что новгородский князь Мстислав Ростиславич, возвращаясь из похода на чудь (вероятно, имеется в виду тот поход, о котором в Новгородской Первой летописи записано под 1179 г.), «вниде во Плесковъ и изыма сотьскеи про Бориса сыновця своего, зане не хотяхоуть сыновца его Бориса и тако оутвердивъ с людьми и иде оттоудоу к Новоугородоу»³⁶.

События, зафиксированные южнорусским хронистом под 1178 г., получили противоречивую трактовку в историографии.

Н.И. Костомаров писал о том, что Борис был посажен Мстиславом в Пскове вопреки воле псковичей, в чем проявлялась зависимость Пскова от Новгорода³⁷.

Схожим образом рассуждал и И.Д. Беляев, отмечавший, кроме того, что Борис был изгнан из Пскова сразу же после смерти Мстислава, после чего псковичи «около двадцати пяти лет жили под одним князем с Новгородом»³⁸.

По мнению А.И. Никитского, конфликт Мстислава с псковскими сотскими носил характер противостояния городской общины Пскова, возглавляемой выборными администраторами, и пришлого князя, каковым явился Борис, присланный из Новгорода; княжение Бориса А.И. Никитский определяет в пределах 1178—1180 гг.³⁹

Советские исследователи, в частности А.Н. Насонов, усматривали в событиях 1178 г. «признаки нарастающей самостоятельности Пскова» по отношению к Новгороду⁴⁰.

Более четко на этот счет высказывалась С.И. Колотилова, которая считала, что отказ псковичей принять новгородского наместника означал самостоятельность Пскова⁴¹.

Ю.Г. Алексеев отмечал особую важность в противостоянии Пскова Новгороду мужей, стоявших во главе общины, о которых летопись упоминает под 1176 г. (называя по именам Вячеслава, Никиту Захаринича, Станимира Иванина) и под 1178 г. (используя общее обозначение — сотские)⁴².

С.А. Афанасьев видел в конфликте 1178 г. «противостояние и борьбу между псковской и новгородской общинами», когда направленный из Новгорода князь «не удовлетворил» псковичей⁴³.

Противоположное мнение находим у В.Л. Янина, который считал, что Борис не был псковским наместником Мстислава, так как право призвания—изгнания князей «находилось в юрисдикции псковского веча»⁴⁴.

Несмотря на наличие столь многочисленных суждений по поводу событий во Пскове, произошедших в 1178 г., позволим все-таки высказать некоторые собственные замечания. Полагаем, что невозможно согласиться с теми исследователями, которые признавали факт княжения Бориса во Пскове как до 1178 г., так и/или после 1178 г. Летописный материал не дает повода для подобных толкований. Единственное, что можно вынести из контекста летописного повествования — это лишь попытка Бориса сесть во Пскове, закончившаяся, по всей видимости, неудачно. В какой связи находились стремление Бориса вокняжиться в Псковской земле и репрессивные действия Мстислава против какой-то части псковичей — тоже неясно. Прямых указаний на то, что первый был ставленником второго, в летописях не обнаруживаем. Нельзя не учитывать и такой возможной трактовки рассматриваемого известия, как использование новгородским князем подходящей ситуации (неприятие псковичами его племянника) для установления власти Новгорода над Псковом. Кроме того, интересен круг лиц, пострадавших от гнева Мстислава. Пострадали те, кого «изыма» новгородский князь, то есть сотские. С остальными псковичами Мстиславу удалось достигнуть мирного соглашения, что видно из фразы летописи «и тако оутвердивъ с людьми». С одной стороны, сотские — это общинные лидеры, выражавшие волю городской общины. С другой — летописный рассказ позволяет усматривать некоторое несоответствие между настроением всего Пскова и действиями сотских, которых, по-видимому, псковичи не взяли под свою защиту и предоставили решать их судьбу Мстиславу. В этом случае мы можем говорить о первых проявлениях внутриволостного противостояния во Пскове. Учитывая краткость и недостаточную ясность привлекаемого летописного материала, предлагаем следующую картину событий, развернувшихся в 1178 г. в Псковской земле.

Городская община, решая вопрос о кандидатуре претендента на княжеский стол, разделилась на две части. Большинство рядовых псковичей, скорее всего, было согласно призвать Бориса. Однако немногочисленная группа «вятших мужей» — сотские — выступила против. Внутриобщинный конфликт, если он действительно имел место, ослаблял силу Пскова. Этим и не преминул воспользоваться новгородский князь Мстислав. Обвинив в нежелании принимать на псковское княжение своего племянника псковичей, он сумел устранить лидеров псковской общины — сотских. Вместе с тем столь решительные действия Мстислава, грозящие Пскову потерей независимости, могли вызвать сопротивление городской общины. Можно предположить, что именно этот факт заставил новгородского князя отступить и пойти на примирение с псковичами. Тем более что Мстислав возвращался из военного похода на чудь, а значит, его войско понесло потери. Урегулировав конфликт, Мстислав уехал в Новгород. Вышеизложенное отчасти имеет характер гипотезы, но в любом случае никаких сведений о восстановлении господства Новгорода над Псковом в 1178 г. мы не имеем. Считаем, что политический суверенитет Пскова был сохранен.

Между тем конфликт между Псковом и Новгородом, имевший место в 1178 г., не мог не отразиться на взаимоотношениях двух городов и привел к обоюдному охлаждению. В первую очередь это отразилось на новгородско-псковском военном союзе. Если прежде новгородцы и псковичи действовали совместно против общего врага, то после событий 1178 г. некоторое время взаимная помощь не наблюдается. Наоборот, летописный источник — Новгородская Первая летопись — изображает военную активность Новгорода и Пскова вне зависимости друг от друга. Псковичам приходится самостоятельно противостоять внешним врагам — Литве и чуди, — не имея новгородской поддержки. Так, зимой 1183/1184 гг. «бишася плесковици с Литвою, и много ся пакости издея плесковицемь»⁴⁵. Помощи от Новгорода не последовало. По крайней мере, летопись о ней не сообщает. Такую же картину наблюдаем и в летописной записи 1190 г.: «Избища плесковици Чюдь поморьскую», пытавшуюся на 7 шнеках войти в Псковское озеро⁴⁶. Как видим, военные действия, в которых принимали участие псковичи, заканчивались с разной степенью успеха. То же можно сказать и о новгородцах. Некоторые их военные предприятия завершались неудачно. Например, в 1183 г. во время похода новгородского войска на Болгар был убит князь Изяслав Глебович, а сам поход, вероятно, оказался безрезультатным⁴⁷. В 1187 г. Новгород не сумел защитить своих данников в Печерской, Югорской и Заволочской землях, «и паде головъ о сте къметьства»⁴⁸.

В то же время рано или поздно традиционные взаимные интересы в сфере борьбы с внешним врагом должны были пересилить охлаждение в отношениях Новгорода и Пскова. Сближение было неизбежным, в первую очередь — на основе возобновления военного союза. Именно в подобном контексте следует рассматривать свидетельство Новгородской Первой летописи о совместном новгородско-псковском походе 1191 г. на чудь. Летопись сообщает, что зимой 1191/1192 гг. «иде князь Ярославъ съ новъгородьци и съ пльсковици и съ оболостью своею на Чюдь и в възя городъ Гюргевъ, и пожьгошя землю ихъ и полона бещисла приведоша»⁴⁹.

Указания на положение Пскова на Северо-Западе Руси во второй половине XII в. могут дать также сведения из договорных грамот Новгорода с князьями от XIII в. Историки уже обращали внимание на то, что в перечне новгородских волостей, содержащемся в грамотах, Псков не называется⁵⁰. Не встречаем упоминании о Пскове и среди других владений Новгорода, упоминаемых договорами, а именно — Взвада, Русы и Ладоги⁵¹. Отсутствие Пскова в составе территорий, входивших в юрисдикцию Новгорода, не может не отражать реальных особенностей его политико-правового положения на момент составления грамот между Новгородом и приглашаемыми им князьями. Учитывая важность вопроса о соотнесении политического положения Пскова с перечисляемыми в грамотах новгородскими волостями-владениями, полагаем, что необходимо выяснить, к какому времени следует относить возникновение практики новгородско-княжеских докончаний.

Составление древнейшей редакции дошедших до нас договоров, а именно грамоты Новгорода с великим князем Ярославом Ярославичем, большинством исследователей относится к 1262—1263 гг. или началу 1264 г.⁵² Однако, как показывает текст Новгородской Первой летописи, существование аналогичных договоров между Новгородом и приглашаемыми им князьями можно предполагать и в более ранний период, в 1228, 1229 и 1230 гг., когда князья Ярослав Всеволодович и Михаил Черниговский в качестве присяги новгородцам должны были крестоцеловать «на вьсехъ грамотахъ Ярославлихъ»⁵³. На «уставы старыхъ князь» летопись указывает и под 1209 г.⁵⁴ Л.В. Черепнин на основании изучения докончальных новгородских грамот 60—70-х гг. XIII в. на имя великого князя Ярослава Ярославича установил, что именно во времена Ярослава Всеволодовича в Новгороде был проявлен интерес к разработке формулы договоров⁵⁵. Восстанавливая хронологию возникновения традиционного формуляра новгородско-княжеских докончаний, Л.В. Черепнин обратился к летописным данным конца XII в., анализ которых позволил ему сделать заключение, что прототип, содержащий условия договорных взаимоотношений Новгорода с князьями, был выработан при Ярославе Владимировиче, княжевшем в Новгороде с перерывами с 1182 по 1199 г.⁵⁶ Весьма вероятно, что и список новгородских волостей, данный в разных редакциях в грамотах второй половины XIII в., не включал в свой состав Псковской земли уже в прототипе конца XII в.

Датируя сложение договорного формуляра Новгорода с князьями концом XII в., Л.В. Черепнин замечал, что к 1197 г. можно относить его появление в виде письменного текста, «который постепенно подготавливался и в более раннее время, с середины XII в.»⁵⁷ В.Л. Янин, принимая в целом точку зрения Л.В. Черепнина, добавляет, что во второй половине XII в. традиция возводила новгородские «свободы» уже ко временам прадедов⁵⁸. Действительно, указания в летописи на существование договоров, формулирующих новгородские «свободы», можно встретить не только под 1197 г., но и под 1172 г. (упоминание «всей правды»)⁵⁹. Изучая становление основных институтов республиканской государственности и ход политической борьбы в Новгороде XII—XIII вв., В.Л. Янин пришел к заключению, что «схема взаимоотношений республиканской и княжеской власти в конце XII в. пока остается неизменной сравнительно с серединой XII в. и подчиняется формуляру, выработанному в период борьбы с Всеволодом Мстиславичем»⁶⁰.

Таким образом, размышления отечественных исследователей над историей складывания формуляра новгородско-княжеских докончаний в конечном итоге приводят к выводу, что датировка его гипотетичного протографа временем не позднее второй половины XII в., с учетом отсутствия в тексте договоров в перечне новгородских владений Пскова, косвенным образом подтверждают правильность предположения об обретении Псковской землей суверенитета в конце 30-х гг. XII столетия.

Военно-политический союз Новгорода и Пскова, несомненно, был основан на равноправном участии в нем двух крупнейших городов Северо-Западной Руси. И вряд ли стоит говорить о новгородской власти, простиравшейся на Псковскую волость. Между тем в отечественной историографии (как было показано выше) касательно новгородско-псковских взаимоотношений в конце XII в. бытует мнение о подчинении Пскова Новгороду. С подобных позиций традиционно трактуется содержание летописной статьи Новгородской Первой летописи о появлении во Пскове в 1192 г. новгородского князя Ярослава Владимировича. Летопись сообщает: «Иде князь Ярослав Пльскову на Петровъ день, и новъгородьци въмале; а самъ седе на Пльскове, а дворъ свои пославъ съ пльсковици воевать, и шьдъше възяша городъ Медвежю Голову и пожьгоша, и придоша сторови»⁶¹.

Распространенной является точка зрения, согласно которой «приезд в 1192 г. князя Ярослава во Псков... был обусловлен желанием навести «порядок» в усиливающемся Пскове»⁶², иными словами, по замечанию И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко, «новгородцы до поры до времени хозяйничали в пригородах, как у себя дома», что свидетельствует о зависимости Псковской волости от Новгородской⁶³.

Представляется, что подобные выводы, сделанные на основании одного только упоминания о появлении во Пскове князя Ярослава, выглядят несколько поспешными и не совсем обоснованными. Попробуем внимательнее разобраться в том, что за события произошли во Пскове в 1192 г. Если мы допустим, что приезд Ярослава был вызван необходимостью укрепить господство Новгорода над Псковом, то странным будет выглядеть полное отсутствие каких-либо сведений в источниках о предшествовавшем этому новгородско-псковском конфликте. И уж совсем непонятно, почему Ярослав прибыл с «новъгородьци въмале», да еще отправил «дворъ свои». Эти действия никак не увязываются с идеей о карательном характере поездки новгородского князя. Скорее, они наводят на мысль об отсутствии даже малейшей напряженности в новгородско-псковских взаимоотношениях. Считаем, что цели посещения Пскова Ярославом были иными. Во-первых, данный факт мы предлагаем рассматривать в контексте сохранения военного союза Новгорода и Пскова. Летопись отчетливо сообщает, что сразу же после приезда Ярослава новгородцы с псковичами оправились в поход на Медвежью Голову, закончившийся, к слову, довольно удачно. Во-вторых, привлечение нелетописных письменных источников дает основание для достаточно обоснованного предположения, что появление новгородского князя было связанно с церковными торжествами, происходившими в этот момент во Пскове. В церковных служебных книгах, происходящих из Пскова и датируемых XVI в., автором которых был пресвитер Василий, обнаруживается запись, свидетельствующая, что в 1192 г. «пренесенъ бысть святыи благоверный князь великии Всеволодъ, нареченныи въ святемъ крещении Гаврилъ, исъ церкви Святого Димитриа Солуньскаго въ церковь Святыя Троицы, месяца ноемвриа въ 27 день, при князи псковскомъ Ярославе Владимеровичи и при архиепископе великого Новаграда и Пскова владыце Гавриле, при посаднике псковъском Иоанне Матфеевичи»⁶⁴. Аналогичное сообщение содержится и в Степенной книге⁶⁵. Примечательно, что Василий передавал некоторые сведения со слов какого-то «многолетнего» клирика Ивана⁶⁶. Данное замечание натолкнуло Н.И. Серебрянского на весьма интересное и правдоподобное предположение о том, что у Василия «действительно были под рукой готовые письменные материалы», и «слово об обретении мощей бл. князя могло существовать в виде отдельного памятника и список этого сочинения Василий мог получить от того же, например, клирика Ивана»⁶⁷. Так это было на самом деле или нет, с полной уверенностью мы говорить, конечно, не можем, но в любом случае факт участия новгородского князя Ярослава Владимировича в церемонии перенесения мощей Всеволода Мстиславича сомнению не подлежит.

Таким образом, именно церковные торжества стали причиной приезда Ярослава во Псков. Вряд ли это может свидетельствовать в пользу мнения о произошедшем в 1192 г. новгородско-псковском конфликте. Скорее всего, как раз этот визит и описан в Новгородской Первой летописи, но, как мы видели, новгородский книжник по-своему переосмыслил события. Объяснение данному факту, очевидно, кроется в неприязненном отношении новгородцев к любому напоминанию о псковской независимости, олицетворением которой в те времена и было имя первого псковского князя Всеволода Мстиславича.

А.С. Хорошев противопоставляет известия о приезде Ярослава во Псков и о перенесении мощей Всеволода Мстиславича, полагая, что первый был вызван именно торжествами, устроенными псковичами с целью демонстрации и подтверждения собственного суверенитета; получается, будто бы визит новгородского князя должен был снивелировать значимость акта апелляции Пскова к общинным церковным святыням⁶⁸.

В отличие от А.С. Хорошева, мы не видим в поездке Ярослава проявлений обострения новгородско-псковских взаимоотношений. Как уже говорилось, посещение Пскова новгородским князем, наоборот, означало заинтересованность Новгорода в поддержании военного союза со Псковом.

Сам факт канонизации во Пскове в 1192 г. князя Всеволода Мстиславича и перенесение его мощей в заново отстроенный Троицкий собор, равно как и устроенные по этому поводу церковные торжества, противоречат мнению о политической зависимости Пскова от Новгорода. Обретение мощей Всеволода имело важное идеологическое значение. Псковичи еще раз заявили о суверенитете своей городской общины. В данном контексте следует рассматривать и факт поминания во Пскове новгородского архиепископа Ивана Попьяна, занимавшего владычную кафедру с 1110 г. по 1130 г.

В.Л. Янин, а вслед за ним и А.С. Хорошев, аргументированно показали, что произошедшее в 1130 г. «отверженье» Ивана Попьяна от архиепископства было связано с внутриновгородским конфликтом, закончившимся изгнанием из Новгорода в 1136 г. князя Всеволода Мстиславича, чьим другом и соратником был Иван⁶⁹. В связи с этим в списке новгородских святителей, помещенном в Новгородской Первой летописи, рядом с именем Попьяна стоит фраза: «сего не поминают»⁷⁰. Таким образом, даже упоминание об архиепископе Иване в Новгороде было запрещено. Между тем во всех псковских синодиках обнаруживается имя опального Попьяна⁷¹. Следовательно, Иван Попьян почитался во Пскове вопреки желаниям новгородцев. Псковичи вновь, как и в случае с князем Всеволодом Мстиславичем, выразили сочувствие политическому деятелю, изгнанному (или не принятому) в Новгороде, чем Псков, безусловно, противопоставлял себя Новгороду в качестве лидирующего городского центра в Северо-Западной Руси. Вероятно, включение в число местных псковских святых Всеволода Мстиславича и церковное почитание Ивана Попьяна — явления, сопоставляемые как по хронологии, так и по своему значению. Суверенитет Пскова требовал подобного идеологического подкрепления.

Обретение мощей князя Всеволода и связанная с этим церемония могли вызывать раздражение и негативную оценку у новгородцев. Однако разрушения Новгородско-Псковского военного союза не произошло. Взаимные политические интересы были сильнее идеологических демаршей друг против друга. Вот почему в начале XIII в. мы видим псковичей и новгородцев действующими совместно в военных походах в прибалтийские земли. Новгородские летописи неоднократно упоминают имена псковских князей, участвовавших в военных экспедициях наряду с князьями Новгорода⁷².

Данное обстоятельство позволило многим исследователям, особенно дореволюционного периода, говорить о практике направления новгородских ставленников во Псков, а следовательно, и о псковской зависимости от Новгорода. Подобным образом рассуждали Н.И. Костомаров, А.И. Никитский, И.Д. Беляев. Например, находим у названных авторов рассуждения о том, что «при назначении князей во Псков (из Новгорода. — А.В.)... псковичи принимали последних с любовью»⁷³, или даже, что «псковичи решительно запутались в раздоры новгородских партий... и сделались орудием... противников суздальским князьям, так что эта партия... заправляла всеми псковскими делами»⁷⁴.

Советские исследователи размышляли схожим образом. А.Н. Насонов также рассматривал новгородско-псковские походы на чудь в конце XII — начале XIII в. в связи с «переходом Пскова в руки новгородцев»⁷⁵. Более осторожен в своих оценках С.А. Афанасьев, но и он пишет лишь о «набирающем силу процессе обособления Пскова от Новгорода в начале XIII в.», что выражалось в завоевании псковичами права изгонять неугодных князей, как это было, например, в 1213 г. в отношении Владимира Псковского⁷⁶.

В то же время в работах отечественных историков можно обнаружить мнение, согласно которому свидетельства летописей о событиях в Северо-Западной Руси в первой четверти XIII в. не дают оснований для утверждения о зависимости Пскова от Новгорода. Так, И.Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко, хоть и рассматривают статус Пскова начала XIII в. как новгородского пригорода, все же пишут о том, что «городская община Пскова достигла такой самостоятельности и суверенности, что изгоняет князей так, как это делала и главная городская община»⁷⁷. Еще более определенна характеристика В.Л. Янина, который, обращаясь к событиям 1212—1225 гг., подчеркивал, что ««вольность в князьях» находилась в юрисдикции и псковского веча», и Новгород не имел права вмешиваться во внутренние дела Пскова⁷⁸.

Действительно, содержание летописного материала за первую четверть XIII в. свидетельствует о том, что Псков и Новгород являлись суверенными государственными образованиями, объединенными лишь общими интересами в рамках военного союза. Отсюда понятно, почему новгородцы и псковичи выступают совместно в 1212 г. (поход на чудь Торму)⁷⁹, 1214 г. (поход на чудь Ереву)⁸⁰, 1216 г. (война с суздальцами, битва на Липице)⁸¹, 1217 г. (поход на чудь Торму)⁸².

С данными русских летописей, сообщающих об этих походах, перекликаются свидетельства «Хроники Ливонии» Генриха Латвийского, содержащей много известий, касающихся истории Новгорода и Пскова. Немецкий источник также не дает оснований видеть в отношениях псковичей и новгородцев какого-либо неравноправия. Рассказывая об осаде русским войском города Оденпе (Медвежья Голова) в 1210 г., Генрих сообщает, что новгородский и псковский князья действовали рука об руку, как союзники, а не как сюзерен и вассал⁸³. Кроме того, западный хронист оставил интересное свидетельство, которое окончательно опровергает мысль о подчинении Пскова Новгороду. Под 1217 г. у Генриха содержится описание военных действий между новгородцами и ливонцами. В частности, сообщается, что «после того как ливонское войско возвратилось из Гервена, новгородцы тотчас, в великом посту, собрали большое русское войско, с ними же был и король псковский Владимир со своими горожанами...»⁸⁴. Нет сомнений, что новгородско-псковскими полками руководил псковский князь, так как под тем же годом Генрих повествует, что «великий король Новгорода Мстислав в то время был в походе против короля Венгрии...»⁸⁵. Видимо, тогда, когда Мстислав Мстиславич занимался галицкими делами, его место в качестве командующего объединенным русским войском на Северо-Западе занял Владимир Мстиславич Псковский. Безусловно, подчинение новгородских воев псковскому князю отнюдь не означает факта зависимости Новгорода от Пскова. Роль Владимира Мстиславича в военных действиях 1217 г., как она обрисована в «Хронике Ливонии», еще раз подтверждает союзническо-равноправный характер отношений новгородцев и псковичей.

Приведенный материал никак не может быть привлечен в качестве свидетельств подчинения Пскова Новгороду. Казалось бы, в пользу такого подхода говорит сообщение Новгородской Первой летописи под 1211 г. о том, что новгородский князь Мстислав Мстиславич «лучяномъ да князя Володимера Пльсковьскаго»⁸⁶. Но как узнаем далее, из текстов той же Новгородской Первой, а также Псковской Третьей летописей в 1213 г., Литва достигла успеха в набеге на Псков потому, что «пльсковици бо бяху въ то время изгнали князя Володимира от себе...»⁸⁷. Так, становится понятным, почему в Луки в 1211 г. был направлен именно Владимир — он был лишен княжения по воле псковичей.

Летописное известие об изгнании псковичами князя Владимира Мстиславича послужило некоторым исследователям основой для предположения о коренных изменениях во внутриполитической жизни Пскова, произошедших в 1211 г. Мы имеем в виду мнение С.А. Афанасьева о том, что «несмотря на противодействие Новгорода, псковичам удалось добиться права изгонять от себя неугодных им князей»; автор сравнивает этот момент в истории Пскова с изгнанием из Новгорода в 1136 г. Всеволода Мстиславича, после чего новгородцы обрели независимость от Киева⁸⁸. Однако подобный взгляд на характер новгородско-псковских взаимоотношений основывается на ошибочном представлении о том, что Псков даже в XIII в. является пригородом Новгорода. Между тем, как было показано выше, обретение Псковом политического суверенитета приходится еще на период 30-х гг. XII в., после чего Псковская волость становится независимым государством.

Совместные военные экспедиции новгородцев и псковичей в земли прибалтийско-финских племен возвращают нас вновь к мысли о существовании в северо-западном регионе Древней Руси конфедеративной организации, объединявшей крупнейшие волости, в первую очередь — Псковскую и Новгородскую. О том, что в походах в Прибалтику в первой четверти XIII в. помимо новгородцев участвовали и жители Псковской земли свидетельствует текст Псковской Третьей летописи под 1212 г., согласно которому в войске Мстислава Мстиславича под Медвежьей Головой находились и псковичи⁸⁹, хотя новгородская летопись насчет данного факта умалчивает.

Отсутствие упоминаний о псковичах как участниках прибалтийского похода 1212 г. в Новгородской Первой летописи может быть объяснено тем, что владычное летописание за первую четверть XIII в. подверглось редакторской обработке. Например, М.Х. Алешковский считает, что в конце 1220-х гг. в Новгороде был составлен владычный летописный свод, а его инициатором был архиепископ Антоний, прибывший из Перемышля в 1225 г. и умерший в 1232 г. По мнению М.Х. Алешковского, работа над сводом производилась между 1225 г. и 1228 г., когда Антоний тяжело заболел и был разбит параличом⁹⁰. Если бы это было верно, то можно было бы предположить, что упоминания о псковичах, участвовавших в походах новгородцев в Прибалтику в 1212, 1222, 1223 гг., намеренно были устранены автором свода архиепископа Антония. Однако факт редакторской обработки текста владычной летописи, имевший место в конце 20-х гг. XIII в., не может в настоящее время считаться доказанным ввиду отсутствия серьезных текстологических аргументов⁹¹. Вероятно, в статьях Новгородской Первой летописи за 1212 г., 1222 г. и 1223 г. упоминаний о псковичах изначально не существовало. Но как в таком случае они появились в тексте Псковской Третьей летописи? Ведь очевидно, что псковский летописец для описания событий 1212 г. использовал в первую очередь новгородский источник, а статьи Псковской Третьей летописи о военных походах в Прибалтику вообще почти дословно совпадают с записями Новгородской Первой летописи, иначе говоря, являются заимствованиями из новгородского летописания⁹². И хотя работа по привлечению новгородских письменных материалов в псковское летописание относится исследователями к более позднему времени (середина XV в. — по А.Н. Насонову⁹³, XVI в. — по Г.-Ю. Грабмюллеру⁹⁴), следует согласиться с мнением В.С. Иконникова, который писал о том, что «позднейший составитель свода мог воспользоваться» «официальными записями, представлявшими отчеты о ходе военных действий и условиях мира, которые вносились на рассмотрение веча и хранились для справок в общественной "лари"»⁹⁵. Видимо, из таких отчетов и почерпнул псковский летописец сведения об участии псковичей в военных походах на Медвежью Голову, Кесь, Колывань, а затем включил жителей Пскова в состав новгородского войска, когда переписывал статьи из новгородского источника. Данное предположение выглядит еще более убедительным с учетом высказываний А.Н. Насонова о том, что псковские «приписки» делались, кроме всего прочего, в «перечину» новгородцам⁹⁶. Таким образом, мы считаем, что сведениям Псковской Третьей летописи об участии псковичей в военных экспедициях новгородских князей следует доверять, даже принимая во внимание позднее происхождение этой летописи.

Высказанные соображения подкрепляют данные самой Новгородской Первой летописи, из которых становится ясно, что военные мероприятия новгородцев не обходились без псковичей. В 1228 г., во время обострения новгородско-псковских взаимоотношений, псковичи обращались к новгородцам с упреками: «Къ Колывани) есте ходивъше.... а у Кеси такоже, а у Медвеже Голове такоже...»⁹⁷. Очевидно, что псковские вои были в составе русского войска в походах 1223, 1222 и 1212 (или 1217) гг., соответственно.

О совместных военных действиях жителей всех (или большинства) северо-западных городских общин сообщают и те записи, в которых говорится о том, что новгородцы ходили «со всей областью». Здесь характерно как раз известие о выступлении «всею областию къ Колывани)», причем в самой летописной статье 1223 г. летописец не расшифровывает, кто скрывался под этим термином⁹⁸. В связи с этим следует заметить, что в русских летописях понятия «область», с одной стороны, и «волость»/«земля» — с другой, видимо, не всегда тождественны, хотя в плане обозначения войска, как показал И.Я. Фроянов, они равнозначны⁹⁹. «Область» может характеризовать политическое образование, обладающее независимостью как во внутренних, так и во внешних делах. Отмечая ту или иную государственную территорию (главный город с пригородами и округой), древнерусские летописи чаще оперируют термином «волость». Нам представляется, что в отношении территориальной структуры значение слова «область» более широкое, нежели «волость-земля». В Новгородской Первой летописи область противопоставлена земле-волости. Например, под 1137 г. в ней говорится, что «Святославъ Олговицъ съвъкупи всю землю Новгорадьскую.., идоша на Пльсковъ прогонитъ Всеволода»¹⁰⁰. Здесь совершенно ясно, что Псков с округой представлял нечто отдельное от Новгородской земли-волости. Зато когда летопись рассказывает о совместных действиях псковичей и новгородцев против общего врага, она использует термин «область», подразумевая под ним совокупность как минимум двух волостей — Новгородской и Псковской. Так, в Новгородской Первой летописи под 1191 г. сообщается: «...Иде князь Ярославъ съ новъгородьци и съ пльсковици и съ оболостью своею на Чюдь...»¹⁰¹. Также под 1198 г. читаем: «...Ходи князь Ярославъ съ новъгородьци и съ пльсковици и съ новотържьци и съ ладожаны и съ всею областию Новгородьскою къ Полотьску»¹⁰². Сделанные наблюдения позволяют заключить, что для обозначения самостоятельного, суверенного государственного образования, имеющего определенные территориальные границы, летопись обычно использует термин «волость», когда же имеется в виду политическое объединение нескольких волостей, где каждая из входящих в него земель обладает внутренней независимостью, фигурирует чаще понятие «область».

Если высказанное предположение соответствует действительности, то мы можем говорить, что в целях сохранения внешнеполитической стабильности в регионе и взаимных интересов в плане расширения даннических территорий на Северо-Западе Руси на рубеже XII—XIII вв. продолжал существовать межгосударственный (межволостной) союз Новгорода и Пскова, в основу которого был положен конфедеративный принцип устройства.

Равноправное и равнозначное положение Новгорода и Пскова в составе единого военно-политического союза прослеживается в известных событиях 1216 г. Покинувший новгородский княжеский стол Ярослав Всеволодович обосновался в Торжке и, опираясь на новоторжцев, часть своих новгородских «приятелей» и суздальцев, руководимых его братом Юрием Всеволодовичем, начал борьбу с призванным новгородцами Мстиславом Мстиславичем Удатным, которому оказали поддержку новгородцы, псковичи, смольняне и ростовцы. Это уже была крупномасштабная война, которая, по точному определению И.Я. Фроянова, «приобрела черезвычайно сложный характер, будучи межволостной и внутриволостной, т. е. внешней, и внутренней, или гражданской»¹⁰³. Апогеем этой борьбы стала знаменитая Липицкая битва, состоявшаяся 21 апреля 1216 г., в которой Мстислав Мстиславич одержал убедительную победу.

Древнерусские летописи сохранили ценнейшую воинскую повесть о битве на реке Липице. Для нас особенно важно, что в наиболее пространном виде она содержится в летописях новгородско-софийского цикла, которые, как показал Я.С. Лурье, имели в своей основе текст древнейшей Новгородской Первой летописи, но дополнили его другими, самостоятельными известиями, хотя и неясного происхождения¹⁰⁴. Отметим, что по своей политической направленности эти дополнительные чтения, как правило, новгородского происхождения, что придает им еще большую значимость¹⁰⁵.

Вариант Новгородской Четвертой летописи в нашем случае самый интересный, так как в данном летописном тексте взаимоотношения новгородцев и псковичей показаны сквозь призму взглядов новгородского автора. Но даже эта возможная тенденциозность не искажает истинной сути новгородско-псковских связей. Для доказательств обратимся к содержанию Новгородской Четвертой летописи в интересующих нас местах текста летописной статьи 6724 (1216) г.

В первую очередь заметим, что на всем протяжении военных действий псковичи, возглавляемые своим князем Владимиром, действуют как автономная боеспособная единица {конечно, под общим руководством новгородского князя Мстислава Мстиславича) наряду с полками смольнян и ростовцев, находившимися под началом собственных князей — Владимира Смоленского и Константина Ростовского. Например, Мстислав «Володимеря Пьсковьского съ псковици и съ Смолняны на рубежь послаша проводити, а сами с новгородци поидоша на Волзе, воююще»¹⁰⁶. После прибытия ростовской рати Мстислав и Константин «отрядиша Володимера Псковскаго съ дружиною въ Ростовъ, а сами, пришедше с полки, сташа противоу Переяславлю...»¹⁰⁷.

Сам факт «отряжения» псковского князя с дружиной в Ростов, конечно, не может говорить о вассалитете Владимира Псковского по отношению к Мстиславу Новгородскому, о чем писали некоторые исследователи. Так, Г.В. Проскурякова и И.К. Лабутина полагали, что «псковский князь Владимир Мстиславич... — это скорее старший дружинник, подручник своего брата...»¹⁰⁸. Но, как мы видели, отправляет Владимира не один Мстислав, а все князья, входившие в антисуздальскую коалицию. До этого точно так же «отрядиста Всеволода с дружиною и послаша къ Костянтину, а сами поидоша (то есть говорится о нескольких лицах. — А.В.) по Волзе...»¹⁰⁹.

Далее, укажем, что накануне самой битвы каждый из князей — союзников Мстислава самостоятельно ставит свои полки: «Володмер же Смоленьскии постави полкъ свои с края, а отъ него ста Мьстиславъ и Всеволодъ съ новгородци и Вълодимерь съ псковици, а отъ него ста Костянтинъ с ростовци»¹¹⁰. Во время сражения также все князья, в том числе и Владимир Псковский, самостоятельно вели в бой свои рати: «И оудариша на нихъ сквозе свои пешци Мьстиславъ съ своимъ полкомъ, а Володимеръ съ своимъ, а Всеволодъ Мстиславичь съ дружиною, а Володимеръ съ псковици пристиже, Костянтинъ с ростовци»¹¹¹. Мы. с полным основанием можем считать, что летописец разделяет новгородцев и псковичей, хотя, если предполагать его тенденциозность в освещении новгородско-псковских взаимоотношений, новгородский автор должен был бы подразумевать под новгородцами и псковичей, не упоминая о последних специально. Для новгородцев псковские полки, так же как и ростовские и смоленские — это войска, союзных Новгороду, но самостоятельных, суверенных волостей. Недаром летописец в конце рассказа о событиях 1216 г. замечает, что после окончательной победы над суздальцами «князи поидоша разно: Костянтинъ к Володимерю, а Мьстиславъ к Новугороду, Володимеръ къ Смоленьску, а другии Володимеръ къ Пскову...»¹¹².

Учитывая вышеизложенные обстоятельства, мы считаем возможным утверждать, что летописный рассказ о новгородско-суздальской войне 1216 г. еще раз доказывает, что в первой четверти XIII в. продолжал существовать лишь новгородско-псковский военный союз, но никакой зависимости Пскова от Новгорода не было.

Липицкая битва стала важным этапом во внутри- и внешнеполитическом развитии Новгорода. Прав И.Я. Фроянов, отмечавший, что «благодаря Липицкой битве Новгород не только удержал, но и укрепил свое положение главного города в волости, отстояв при этом ее территориальную целостность»¹¹³. Прежде всего были подавлены сепаратистские тенденции в Торжке и положен конец давним притязаниям Владимиро-Суздальской земли на господство над Новгородом. Однако все эти изменения ни в коей мере не затрагивали суверенитет Пскова. Псков не входил в состав Новгородской волости, а сам представлял независимое волостное объединение. Об этом, кстати, свидетельствует и тот факт, что псковичи выступили именно на стороне новгородцев, а не суздальцев, чего стоило бы ожидать в том случае, если бы Псков, как и Торжок, был новгородским пригородом, стремившимся избавиться от этой зависимости и выделиться в самостоятельную волость. Повторим, что участие Пскова в антисуздальской коалиции было обусловлено в первую очередь общностью внешнеполитических интересов с Новгородом в северо-западном регионе. В случае победы суздальцев над новгородцами вряд ли Псков сохранил бы свою самостоятельность. Поэтому псковичи в 1216 г. оказались верны своим союзническим обязательствам перед новгородцами. Вновь, как и в предыдущий период, проявилась эффективность такого политического объединения, как конфедерация, образованная в данном случае на основе союза Новгородской и Псковской волостей.

XIII век привнес, безусловно, новизну в характер новгородско-псковских взаимоотношений. Традиционно прочные связи между двумя крупнейшими городскими общинами Северо-Западной Руси в этом столетии неоднократно подвергались испытаниям, причем как со стороны внешнего воздействия, так и изнутри. Наступали моменты, когда межволостное противостояние Новгорода и Пскова становилось причиной резкого ухудшения отношений между ними, что вело к кризису союза.

Одним из таких этапов стали события конца 20-х — начала 30-х гг. XIII в. Они не остались незамеченными в отечественной историографии, однако на текущий момент нельзя утверждать, что характер отношений Новгорода и Пскова в это время изучен всесторонне. Исследователи XIX столетия ограничивались передачей канвы событий, пересказывая соответствующие летописные статьи¹¹⁴. Советские авторы и историки, работающие в настоящее время, сосредоточиваясь, как правило, на социально-политических аспектах истории Новгорода в период с 1228 г. по 1230 г., лишь вкратце дают обзор новгородско-псковским взаимосвязям¹¹⁵. Следует также отметить, что внутриполитическая история Пскова на рубеже 20—30-х гг. XIII в. до сих пор в историографии не становилась предметом специального изучения в связи с внутренней историей Новгорода.

Значительную роль в выяснении истинной сути произошедших изменений в новгородско-псковском союзе имеют летописные статьи, в которых описываются соответствующие события. Главный письменный источник в данном случае — Новгородская Первая летопись старшего извода, которая по сравнению с относительно поздними летописными памятниками — Новгородской Первой летописью младшего извода, Новгородской Четвертой летописью, Новгородской Пятой летописью, летописью Авраамки, а также Софийской Первой летописью, основывающими свое изложение в данном случае на повествовании как раз Новгородской Первой летописи старшего извода, содержит наиболее древний текст. Записи о событиях 1228 и 1232 гг. сохранились также в Псковской Третьей летописи (Строевский и Архивский 2-й списки¹¹⁶). Однако и ее вариант вторичен по отношению к Новгородской Первой летописи старшего извода. Как установил немецкий исследователь Г.-Ю. Грабмюллер, новгородские известия в Псковской Третьей летописи, отсутствующие в Псковских Первой и Второй летописях, были включены редактором XVI в., пользовавшимся текстом Новгородской Пятой летописи, передающей, в свою очередь, рассказ Новгородской Первой летописи старшего извода¹¹⁷. Следовательно, источником, на который мы будем опираться в своих построениях, является именно Новгородская Первая летопись старшего извода.

В 1228 г. в условиях конфликта псковичей с новгородским князем Ярославом Всеволодовичем псковичи «възяша миръ съ рижаны, Новгородъ выложивъше»¹¹⁸. Фактически военно-политический союз Новгорода и Пскова прекратил свое существование. Безусловно, такой оборот дела был непосредственно связан с современными новгородскими событиями. Внутриполитическая борьба в самом Новгороде, равно как и раскол Новгородско-Псковского союза, нашли свое отображение на страницах Новгородской Первой летописи старшего извода. В связи с этим считаем, что в первую очередь важно проследить историю возникновения текста Новгородской Первой летописи на отрезке конца 20-х — начала 30-х гг. XIII в.

А.А. Шахматов полагал, что новгородский свод XII в. Германа Вояты был в конце столетия продолжен записями того летописца, который упомянул о смерти Вояты; в середине XIII в. работал еще один автор, которого ученый отождествлял со знаменитым Тимофеем-пономарем¹¹⁹.

В исследованиях последнего десятилетия было показано, что текст Новгородской Первой летописи на всем пространстве первой половины XIII в. не мог принадлежать Тимофею¹²⁰.

М.Х. Алешковский предположил составление в промежутке между 1225 и 1228 гг. новгородского свода архиепископа Антония. Однако кроме новгородских летописных записей за первую четверть XIII в. ученый сумел привести в качестве примера лишь статьи, повествующие о южнорусских событиях, не известных по другим летописям. При этом сам же М.Х. Алешковский признает их вставками, сделанными по указанию Антония новгородским автором¹²¹.

В таком случае о составлении именно свода, то есть о соединении нескольких письменных источников, говорить не приходится. Вызывает сомнение и отождествление сводчика с попом Иоанном. М.Х. Алешковский почему-то считает, что имя Иоанн, сохраненное в Академическом списке XV в. Новгородской Первой летописи младшего извода, было неправильно заменено именем Тимофей в Синодальном списке XIII в. той же летописи старшего извода в статье 1230 г. и что будто бы обратное «нехарактерно для XV в.», причем ссылается на А.А. Шахматова¹²². Между тем у А.А. Шахматова совсем наоборот: в источниках Академического списка — Комиссионном списке, Троицком списке, своде 1448 г. (по А.А. Шахматову) — чтении «Иоанну полови» не было, оно появилось лишь в результате того, что «составитель Академического списка подверг свой труд настолько основательной редакционной переработке, что, конечно, не перенес бы в него подобного чтения, а заменил бы чужое имя в молитвенном обращении своим»¹²³. Тем не менее, даже если не учитывать неправильного понимания М.Х. Алешковским точки зрения А.А. Шахматова, все равно совершенно необъяснимо., как поп Иоанн, закончивший свою работу, по М.Х. Алешковскому, в 1228 г.¹²⁴, мог записать свое имя в статье 1230 г.?! Кроме того, не удовлетворяет и аргументация датировки свода, предлагаемая исследователем.

Действительно, сведения о южнорусских событиях, полученные из рассказов Антония, не могли быть внесены в текст новгородской летописи ранее 1225 г., кода Антоний вернулся в Новгород из Перемышля¹²⁵. Но вот верхняя граница — 1228 г. — вызывает сомнения. М.Х. Алешковский указывает, что в этом году Антоний был разбит параличом и онемел (?!), ссылаясь на запись о его смерти в 1232 г.¹²⁶ Однако в этой статье сказано, что архиепископ, умерший 8 октября, «бысть лет 6 въ болезни тои и 7 месяць и 9 днии», а «онеме (то есть не «онемел» в буквальном смысле слова, а оказался недвижен!) на святого Ольксия»¹²⁷; значит, паралич у Антония случился 17 марта 1226 г.

Следовательно, если бы М.Х. Алешковский правильно произвел арифметический расчет, он верхней границей составления свода назвал бы 1226 г. В то же время отметим, что болезнь не мешала Антонию Продолжать заниматься делами, так как он ушел «на Хутино къ Святому Спасу по своей воли» только в первой половине 1228 г., а осенью того же года Антоний на непродолжительное время был вновь приглашен новгородцами¹²⁸.

Все эти соображения не позволяют принять мысль М.Х. Алешковского о составлении в конце 20-х гг. XIII в. новгородского летописного свода. Но вместе с тем наблюдения исследователя о том, что оригинальные южнорусские известия Новгородской Первой летописи встречаются лишь на пространстве 10—20-х гг. XIII столетия и что их появление в тексте летописи было связано с возвращением в Новгород архиепископа Антония, кажутся интересными.

Полагаем, что во время второго пребывания Антония на новгородском архиепископском столе по его указанию было продолжено владычное лето-писание, и сделаны погодные записи. Скорее всего, последняя из них — статья 1227 г., так как в начале 1228 г. Антоний ушел в монастырь. Видимо, в течение нескольких лет летописание в Новгороде не велось, поскольку владычная кафедра фактически оставалась незанятой (точнее, архиепископы часто сменялись друг за другом, не будучи хиротонисованными киевским митрополитом) вплоть до 19 мая 1230 г., когда в Новгород прибыл Спиридон, «поставленъ от митрополита Кюрила»¹²⁹. Данный факт, кстати, был отмечен А.А. Гиппиусом, хотя последний почему-то считает, что в 1228—1229 гг. «Новгород провел вообще без владыки»¹³⁰, в то время как архиепископом после ухода Антония был Арсений, а затем вновь Антоний. Однако в любом случае следует согласиться с А.А. Гиппиусом, который писал, что «с приходом нового владыки явился и новый владычный летописец»¹³¹. Им как раз и был Тимофей, начавший работу в 1230 г. и завершивший ее в 1274 г., то есть Тимофей трудился над продолжением летописи при двух архиепископах — Спиридоне (1229/1230—1249 гг.) и Далмате (1250/1251—1274 гг.).

Что касается интересующих нас статей в пределах 1228—1230 гг., то принадлежность их авторству Тимофея обнаруживается исходя из того, что в записи 1228 г. в пассаже об увеличении цен на продовольствие в Новгороде сказано, что «и тако ста по 3 лета»¹³², то есть запись была сделана не ранее 1230 г., а именно под 1230 г. упомянул о себе Тимофей. Можно полностью согласиться с А.А. Гиппиусом по поводу того, что «начав свою работу в 1230 г., Тимофей описал сначала события двух предыдущих лет, после чего обратился к текущим событиям»¹³³.

Как видим, источниковедческая наука в изучении новгородского летописания XIII в. не стояла на месте и с каждым новым исследованием все более уточняла характер развития летописного дела в Новгороде. Основываясь на выводах, представленных в некоторых работах, а также на собственных дополнениях и построениях, мы полагаем, что в начале 1228 г., с уходом в Хутынский монастырь архиепископа Антония, в связи со сменой новгородских владык и внутренними неурядицами в Новгородской земле, летописное дело, которое велось при архиепископской кафедре, на некоторое время (до 1230 г.) было приостановлено. Его возобновление следует связывать с именем нового владыки Спиридона и появившегося при нем летописца Тимофея-пономаря, закончившего работу около 1274 г. Следовательно, интересующие нас статьи за 1228—1230 гг. находятся на отрезке летописного текста второй — третьей четверти XIII в. Внесение в летопись записей о событиях конца 20-х — начала 30-х гг. в Новгороде и Пскове было сделано не в середине 70-х гг., а в 1230 г., то есть непосредственно вслед за их окончанием. Таким образом, мы придаем особую важность летописному тексту за 1228—1230 гг. при исследовании новгородско-псковских взаимоотношений этого времени, так как записи были сделаны летописцем, что называется, «по горячим следам». Мы можем увидеть в этих статьях позицию новгородца-современника, повествующего о конфликте 1228 г. между Новгородом и Псковом.

Текст Новгородской Первой летописи старшего извода содержит целый ряд ценных сведений по истории новгородско-псковских отношений в связи с событиями 1228 г., но в нем обнаруживается некоторая хронологическая непоследовательность, которую необходимо объяснить. В статье 1228 г. после известия о добровольном уходе от дел архиепископа Антония следует сообщение о нападении финского племени емь на Ладогу, а затем рассказывается о новгородско-псковском конфликте, но летописец при этом оговаривается, что было это «преже сеи рати»¹³⁴. Из этого же летописного текста узнаем, что на помощь ладожанам отправились новгородцы «съ князьмь Ярославомь», а уже к осени «Ярослав поиде съ княгынею из Новагорода Переяславлю»¹³⁵. Кроме того, в той же летописной статье 1228 г., а также в статье 1230 г. попеременно чередуются рассказы о стихийных бедствиях и социальных волнениях, охвативших Новгород и Новгородскую землю. Для И.М. Троцкого это стало основанием, чтобы утверждать о присутствии в данных статьях следов двух тенденций новгородского летописания — Софийской владычной и Юрьевского монастыря. Сведение воедино софийской и юрьевской традиций И.М. Троцкий относил к концу 30-х — началу 40-х годов XIII в. и связывал с деятельностью Тимофея-пономаря, которого считал человеком, близким к Юрьевскому монастырю¹³⁶. Исследования последних лет, посвященные изучению новгородских событий 1228—1230 гг., показывают, «что они дают пример сложного переплетения бытовых потрясений, идеологической и социально-политической борьбы»¹³⁷. В связи с этим объяснять непоследовательность летописного рассказа в статьях 1228—1230 гг., подобно И.М. Троцкому, компилятивным характером владычной хроники нет необходимости. Гораздо более правильной в плане оценки названных статей представляется позиция А.А. Гиппиуса, согласно которой для летописца «охватившие в те годы Новгород социальные потрясения и природные катаклизмы подлежали единому провиденциальному объяснению, и именно чередование двух планов описания позволило ему создать исключительно выразительную и полную напряжения картину»¹³⁸.

Учитывая изложенные факты, полагаем, что столкновение между Новгородом и Псковом произошло весной или в начале лета 1228 г., а набег еми на Ладогу — либо во время этих событий, либо чуть позже, но в любом случае — не позднее осени. Вполне возможно, что поведение новгородцев, отправившихся к Ладоге и решивших на стихийно собравшемся вече убить некоего Судимира, укрывшегося у Ярослава, после чего новгородское войско вернулось обратно, «ни ладожанъ ждавъше»,¹³⁹ как-то было связано с предшествующей неудачной поездкой князя в Псков.

Однако эти обстоятельства мы пока оставим в стороне и обратимся непосредственно к столкновению между Новгородом и Псковом. Новгородская Первая летопись старшего извода следующим образом раскрывает последовательность произошедших событий. Новгородский князь Ярослав Всеволодович вместе с посадником Иваном Дмитриевичем и тысяцким Вячеславом отправился во Псков, но псковичи, узнав об этом, «затворишася въ городе, не пустиша к собе»¹⁴⁰. Возвратившись в Новгород, Ярослав собрал вече и «положи на нихъ (псковичей. — А.В.) жалобу велику»¹⁴¹. Вслед за тем летописец сообщает, что Ярослав «тъгда же приведе пълкы ис Переяславля», задумывая поход на Ригу¹⁴². До псковичей сразу же дошли соответствующие известия и они, «убоявшеся того, възяша миръ съ рижаны, Новгородъ выложивъше»¹⁴³. Между Ярославом и псковичами состоялся обмен посольствами: князя представлял некий Миша, Псков — Гречин. С псковской стороны последовал отказ участвовать в походе на Ригу, что было объяснено, во-первых, псковско-рижским мирным соглашением и, во-вторых, недовольством псковичей разделом военной добычи в предыдущих походах на Кесь, Колывань и Медвежью Голову, после которых Псков еще и пострадал от ответных нападений немцев. Неудача переговоров привела к тому, что и новгородцы заявили Ярославу: «мы бе — своея братья бес пльсковиць не имаемъся на Ригу...»¹⁴⁴. Князю ничего не оставалось делать, как отказаться от похода на Ригу и отправить переяславльские полки домой. Псковичи же «отпустиша» прибывших к ним на помощь немцев и вспомогательные прибалтийские отряды. Одновременно из Пскова были изгнаны сторонники Ярослава — те, кто «ималъ придатъкъ» у князя. После этого Ярослав Всеволодович с женой покинул Новгород, оставив в нем своих сыновей Федора и Александра «съ Федоромь Даниловицемь, съ тиуномь Якимомь»¹⁴⁵.

Итак, предстоит выяснить, в чем же заключалась причина конфликта между Новгородом и Псковом или, точнее говоря, между князем Ярославом Всеволодовичем и псковичами, произошедшего в первой половине 1228 г.

Чрезвычайно интересно, что в рассказе Новгородской Первой летописи старшего извода, принадлежащем перу одного летописца, прослеживаются как бы две версии случившегося. Согласно одной из них, при приближении Ярослава, Иванка и Вячеслава к Пскову стало известно, что князь «везеть оковы, хотя ковати вяцьшее мужи», после чего псковичи не пустили Ярослава и его спутников в город¹⁴⁶. Все последующие Ярославовы действия псковская община воспринимала также крайне враждебно. Так, псковичи опасались, что прибывшие в Новгород переяславльские полки будут использованы Ярославом для похода не на Ригу, а на Псков и поэтому, заключая мир с рижанами, просили их: «нъ оже поидуть на насъ, ть вы намъ помозите»¹⁴⁷.

Военные приготовления новгородского князя трактовались как направленные против Пскова и в самом Новгороде; новгородцы на вече говорили: «князь насъ зоветь на Ригу, а хотя ити на Пльсковъ»¹⁴⁸. Об этом же заявляли повторно псковичи через своего посла Гречина: «или есте на нас удумали, тъ мы противу васъ съ святою богородицею и съ поклономъ; то вы луче насъ исечите, а жены и дети поемлете собе, а не луче погании»¹⁴⁹.

Таким образом, разрыв между Новгородом и Псковом, согласно первой точке зрения, нашедшей отражение в Новгородской Первой летописи старшего извода, был обусловлен изначально враждебной по отношению к псковичам политикой Ярослава Всеволодовича.

Оставим пока в стороне возможное истолкование такой позиции новгородского князя и вновь обратимся к тексту Новгородской Первой летописи старшего извода. Вторая версия, которая узнается в статье новгородского летописца, передает суть конфликта не отстраненно, а как бы через речи самого Ярослава. Возвратившийся из неудачной поездки к Пскову, князь объяснял новгородцам на вече: «не мыслилъ есмь до пльсковичь груба ничегоже; нъ везлъ былъ въ коробьяхъ дары: паволокы и овощь, а они мя обьщьствовали»¹⁵⁰. После этого, посылая во Псков Мишу, Ярослав обращался к псковичам через посла: «зла до васъ есмь не мыслилъ никотораго же; а техъ ми выдаите, кто мя обадилъ къ вамъ»¹⁵¹.

Судя по словам Ярослава Всеволодовича, он не замышлял ничего плохого против Пскова и псковичей, но был оклеветан своими недоброжелателями. В связи с этим логично рассмотреть, какая же из двух определяемых в Новгородской Первой летописи старшего извода версий причины конфликта 1228 г. между Псковом и князем Ярославом соответствовала действительности.

Прежде всего выясним, насколько обоснованными были обвинения в адрес Ярослава со стороны псковичей в покушении на суверенитет Пскова. Обращает на себя внимание фраза летописца о том, что о желании новгородского князя арестовать вятших псковских мужей «промъкла бо ся весть бяше си въ Пльскове»¹⁵², то есть до псковичей лишь дошли сведения о подобных намерениях Ярослава, но полной уверенности в этом у них не было. Недаром, отказываясь от участия в походе на Ригу, псковичи мотивировали свою позицию в первую очередь не враждебным отношением к Ярославу, а тем, что присутствие жителей Пскова в составе войска новгородского князя до этого не всегда было оправданно с точки зрения участия псковичей в разделе военной добычи; лишь в конце речи псковского посла Гречина обнаруживается неприязнь к Ярославу со стороны граждан Пскова, однако это заявление сопровождается оговоркой: «или есте на нас удумали», то есть вновь мы видим неуверенность псковской общины в том, что посягательства Ярослава и Новгорода на независимость Псковской земли имели место на самом деле.

Данные обстоятельства не принимались в расчет отечественными исследователями, касавшимися событий 1228 г. Как дореволюционные авторы (Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров, И.Д. Беляев, А.И. Никитский)¹⁵³, так и советские и современные историки (Ю.Г. Алексеев, И.Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко, В.Л. Янин)¹⁵⁴, в основном ограничиваясь пересказом летописного текста, в целом соглашались с версией псковичей (по Новгородской Первой летописи старшего извода) о том, что причина Новгородско-Псковского конфликта 1228 г. заключалась именно в стремлении Ярослава Всеволодовича ограничить псковскую политическую самостоятельность.

Возникает вопрос: а не был ли Ярослав искренен, когда говорил, что не замышлял ничего плохого против Пскова и что его «обьщьствовали», «обадили», оболгали? Может быть, князь и вправду «везлъ есмь былъ въ коробьяхъ дары: паволокы и овощь»? Последнее вполне вероятно, если мы вспомним, в каких условиях случилось столкновение Новгорода и Пскова в 1228 г. Двадцатые годы XIII в. были отмечены целой серией засух, неурожаев, вызывавших голод как во Владимиро-Суздальской, так и Новгородской земле, поскольку Новгород «зависел от привозного, низовского хлеба»¹⁵⁵. Исследователями установлено, что недостаток продовольствия сказывался и в период 1227—1230 гг., о чем свидетельствует запись Новгородской Первой летописи старшего извода под 1228 г. об увеличении цен на продукты на новгородских рынках и о том, что «и тако ста по 3 лета»¹⁵⁶.

Вполне правдоподобно, что в 1228 г. голод охватил также и Псковскую волость¹⁵⁷. Возможно, Ярослав и представители новгородской администрации (посадник и тысяцкий) действительно везли в Псков продукты («овощ»), чтобы помочь псковичам, страдающим от отсутствия продовольствия. Кстати, подобную мысль допускали и И.Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко, хотя и в качестве лишь оговорки¹⁵⁸. Если же мы действительно поверим Ярославу, утверждавшему, что он не собирался «ковать» вятших мужей Пскова, то значит, князь мог быть кем-то оклеветан. Кто же был тайным врагом Ярослава?

По всей видимости, ситуация может проясниться, если мы вспомним, что в самом Новгороде в это время происходили внутриобщинные столкновения, осложненные народными социальными волнениями на почве возрождения язычества, вызванными обстановкой голодных лет. И.Я. Фроянов справедливо отмечал, что в событиях 1227—1230 гг. в Новгородской земле «определенную роль... играла политическая борьба правящих группировок за власть и материальные выгоды, сопряженные с этой властью»¹⁵⁹. В ходе этой борьбы осенью 1228 г. новгородцы «поидоша съ веца въ оружии на тысячьского Вяцеслава, и розграбиша дворъ его и брата его Богуслава и Андреичевъ, владычня стольника, и Давыдковъ Софиискаго, и Судимировъ; а на Душильця, на Липьньскаго старосту, тамо послаша грабить, а самого хотеша повесити, нъ ускоци къ Ярославу; а жену его яша...»¹⁶⁰. Вскоре «отяша тысячьское у Вячеслава и даша Борису Негочевичю»¹⁶¹. Весной же 1229 г. «отяша посадничьство у Иванка у Дъмитровиця и даша Вънезду Водовику»¹⁶².

Итак, в конце 1228 — начале 1229 года посадник Иванка, тысяцкий Вячеслав и их сторонники потерпели поражение в политической борьбе, которая началась еще задолго до осени 1228 г. Связь Иванка и Вячеслава с князем Ярославом Всеволодовичем, ушедшим в Переяславль, очевидна. Недаром многие историки говорили о соперничестве в Новгороде конца 20-х гг. XIII в. «суздальской» и «антисуздальской» партий¹⁶³.

Учитывая вышеизложенное, можно с достаточной уверенностью говорить о том, что в условиях неурожаев и голода, обострения социальной борьбы противники посадника Иванка, тысяцкого Вячеслава и князя Ярослава Всеволодовича, воспользовавшись ситуацией, повели с ними скрытую, а затем и явную борьбу. Можно полагать, что Ярослав был оклеветан перед псковичами именно сторонниками Внезда Водовика и Бориса Негочевича. Значит, есть все основания считать непосредственной связь Новгородско-Псковского конфликта 1228 г. с внутриполитической борьбой в Новгороде в это же время. Если на самом деле Ярослав ничего на замышлял против Пскова, то нет никаких фактов, которые свидетельствовали бы в пользу мнения о том, что Новгород в 1228 г. попытался лишить Псков его суверенитета. Примечательно, что тот же Внезд Водовик чуть позже искал поддержки уже не во Пскове, а в Торжке, в результате чего новгородцы совершили поход против новоторжцев¹⁶⁴. Политический мотив отъезда Внезда Водовика в Торжок с целью поиска союзников очевиден. В этой связи трудно согласиться с мнением А.В. Петрова, полагающего, что Внезд оказался в Торжке, «чтобы попытаться хоть как-то улучшить продовольственное снабжение волховской столицы»¹⁶⁵. Объяснение действий новгородского посадника стремлением найти продовольствие кажется малоубедительным (тем более, как уже было отмечено выше, голод в конце 20-х гг. XIII в. охватил не только Новгородскую область, но и Низовскую землю).

В любом случае, признавая наличие конфликта между Новгородом и Псковом, его истоки следует искать в некотором кризисе Новгородско-Псковского военного союза, наметившемся в 20-е гг. XIII в. Псковичи совершенно отчетливо высказали свои претензии к Ярославу через посла Гречина: новгородцы не соблюдали союзнические обязательства во время совместных военных походов к Кеси, Колывани и Медвежьей Г олове. В момент похода на Колывань объединенным войском командовал как раз Ярослав Всеволодович, допустивший, чтобы новгородцы «серебро поимали.., а правды не створися»¹⁶⁶. Помимо всего прочего, псковичи пострадали от ответных действий немцев («а за то нашю братью избиша на озере, а инии поведени»¹⁶⁷). Именно поэтому в 1228 г. псковичи настороженно отнеслись к идее Ярослава пойти на Ригу, а после того как появление в Новгороде переяславльских полков было представлено противниками Ярослава как подготовка к походу на Псков, псковичи вообще разорвали союз с Новгородом и заключили мир с рижанами. М.Н. Тихомиров по этому поводу резонно заметил, что «личность Ярослава Всеволодовича, жестокого и властного, не внушала псковичам никакого доверия»¹⁶⁸.

Совсем по-другому оценивал действия Ярослава В.Т. Пашуто. Согласно его точке зрения, этот князь был руководителем борьбы русских земель с крестоносной агрессией в Прибалтике. Конфликт же Ярослава со Псковом в 1228 г., равно как и с Новгородом, произошел, по мнению автора, из-за нежелания псковских бояр и купцов терять свои доходы с прибалтийских территорий, в результате чего верхушка псковского боярства расторгла новгородско-псковско-рижский договор 1224 г., о котором сообщает Генрих Латвийский¹⁶⁹.

События 1228 г., даже в рассказе новгородского автора, не позволяют усматривать какую-либо политическую зависимость Пскова от Новгорода. Здесь мы видим не конфликт пригорода с главным городом, а столкновение двух самостоятельных городовых волостей. И в этом мы сближаемся с точкой зрения В.Л. Янина, который отстаивает мысль о полном суверенитете Пскова, начиная с первой трети XII в. Хотя, желая усилить фактическую сторону своих доказательств, исследователь использовал такую интерпретацию летописного текста из статьи 1228 г., с которой трудно согласиться¹⁷⁰.

Таким образом, следует еще раз подчеркнуть, что Псков предстает в событиях 1228 г. как суверенная волость, которая самостоятельно определяет свою внешнюю политику, выбирая новых союзников. И как всегда, псковичи действовали сообща (если не учитывать сторонников Ярослава, изгнанных из города), городская община оказалась сплоченной, единой перед лицом опасности (как оказалось, мнимой), исходившей от новгородского князя. Совершенно справедливую характеристику псковской государственности находим у Ю.Г. Алексеева, который считает, что «Псков как вечевой город-земля имеет к середине XIII в. уже довольно богатые традиции политического бытия и в частности влиятельный слой вящих мужей во главе своего управления»¹⁷¹.

В тесной взаимосвязи с новгородско-псковским столкновением 1228 г. стоят события во Пскове 1232—1233 гг., которые в историографии XIX в. в основном традиционно рассматривались в контексте борьбы между партиями в Новгороде. В 1232 г. сторонники Внезда Водовика, за два года до этого изгнанные из Новгорода и нашедшие пристанище и политическое убежище у Михаила Черниговского, «придоша ис Цернигова.., въгонивше въ Пльсковъ, яша Вячеслава, и бивъше его, оковаша и»¹⁷². В действиях Бориса Негочевича со товарищи («въгонивше») угадывается решительность, неожиданность, напористость, но в то же время кажется, что все это происходило с согласия или же при полном безразличии псковичей. Как вскоре обнаруживается из текста Новгородской Первой летописи старшего извода, захваченный во Пскове Вячеслав был «мужем» князя Ярослава Всеволодовича, который, приехав в Новгород из Переяславля, в свою очередь, «изима пльсковици и посади я на Городищи въ гридници», после чего отправил псковичам требование: отпустить Вячеслава и выгнать Бориса Негочевича и его сподвижников¹⁷³. Тот факт, что жители Пскова «сташа за ними крепко»¹⁷⁴, говорит о том, что Ярослав «изима» псковичей не в самом Пскове, а видимо, тех, кто в момент его приезда из Переяславля находился в Новгороде, что отмечали И.Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко¹⁷⁵. Ультиматум Ярослава остался неудовлетворен. Наоборот, псковичи выдвинули встречные требования: «прислите к нимъ жены ихъ и товаръ, тоже мы Вячеслава пустимъ; или вы собе, а мы собе»¹⁷⁶. Конфликтующие стороны не смогли прийти к компромиссу, в связи с чем летописец записал: «и тако быша безъ мира лето все»¹⁷⁷. Однако в руках Ярослава оказались мощные рычаги экономического давления на Псков. Согласно Новгородской Первой летописи старшего извода, «не пусти князь гости къ нимъ, и купляху соль по 7 гривен бьрковьскъ»¹⁷⁸. Псковичи были вынуждены отступиться. Вячеслав был отпущен из Пскова, а Ярослав отправил во Псков жен мятежных новгородцев. Отметим, что Вячеслав не был ни псковским посадником, присланным из Новгорода, ни новгородским наместником во Пскове¹⁷⁹. Считаем, что прав В.Л. Янин, полагающий, будто Вячеслав «оказался во Пскове с каким-то дипломатическим поручением князя Ярослава»¹⁸⁰, так как явные сторонники Ярослава Всеволодовича были изгнаны псковичами еще в 1228 г.

Примечательно, что после упомянутого обмена заложниками Борис Негочевич и его сподвижники по-прежнему находили убежище во Пскове. Точно также в 1228 г. псковичи поддерживали Бориса и посадника Внезда Водовика. Именно потому, что Псков укрывал изгнанных из Новгорода Бориса Негочевича, Михаила и Петра Водовиковичей, Глеба Борисовича, Мишу¹⁸¹, по словам автора Новгородской Первой летописи старшего извода, новгородцы со псковичами «мира не взя»¹⁸². Конфронтация продолжалась. Лишь «на зиму, придоша пльсковици, поклонишася князю: «ты наш князь»¹⁸³, попросив дать им князя. И хотя для Пскова была желанна кандидатура Федора Ярославича, новгородский князь дал псковичам своего шурина, Юрия Мстиславича. Получив князя, псковская община «Борисове чади показаша путь съ женами»¹⁸⁴.

Как видим, Псков был вынужден уступить Новгороду. Однако, изгоняя Бориса Негочевича и его сторонников, Псков получил много больше — а именно собственного псковского князя. Такая уступка псковичей ни в коем случае не означает, что была ущемлена политическая самостоятельность Псковской волости. В очередном новгородско-псковском столкновении 1232 г. мы видим лишь обычный межволостной конфликт, но не более того¹⁸⁵. Несмотря на это столкновение, во взаимоотношениях Новгорода и Пскова уже через год наметились улучшения. Неслучайно в 1233 г., когда «изгониша Изборьскъ Борисова чадь съ княземь Ярославомь Володимирицемь и съ Немци», псковичи не только встали на защиту своего пригорода, но и, одержав победу и «измаша и кънязя», «даша я великому Ярославу; князь же, исковавъ, поточи я въ Переяслаль»¹⁸⁶. Таким образом, Псков продемонстрировал свою лояльность к Новгороду.

Завершая анализ событий конца 20-х — начала 30-х гг. XIII в. во Пскове, непосредственно связанных с изменениями во внутриполитической истории Новгорода, следует отметить, что все произошедшее можно рассматривать не столько с позиции новгородско-псковских взаимосвязей, сколько с точки зрения отношений между Псковом и князем Ярославом, если мы примем во внимание выводы некоторых исследователей об изменении характера княжеской власти в Новгороде в 20-е гг. XIII в. В.Л. Янин показал, что эволюция новгородской государственности привела к тому, что в первой четверти XIII в., уже при Ярославе Всеволодовиче, наличие собственного новгородского стола становится необязательным. Новгород приглашает великих владимирских князей, которые являются новгородскими лишь номинально. «Признание суверенитета над Новгородом суздальской княжеской династии» способствовало, по мысли В.Л. Янина, установлению союзнических отношений Новгородского государства с Северо-Восточной Русью¹⁸⁷. Концепция В.Л. Янина получила поддержку у О.В. Мартышина, внесшего в нее, правда, некоторые коррективы. О.В. Мартышин, приняв и развив тезис о ликвидации собственно новгородского княжеского стола в связи с практикой призвания новгородцами представителей великокняжеской династии, основной акцент сделал на том, что данное обстоятельство главным образом служило установлению нормальных экономических и политических отношений Новгорода с остальной Русью¹⁸⁸. Если принять точку зрения В.Л. Янина—О. В. Мартышина (а для этого основания есть, так как картина, рисуемая летописными источниками, вполне соответствует построениям исследователей), то можно говорить о том, что в событиях 1228—1233 гг. Ярослав Всеволодович в его отношениях со Псковом выступал скорее не как новгородский, а как переяславльский князь. Отсюда будет понятно и стремление псковичей получить князя в Псков из-под руки не новгородского князя, чем еще больше подчеркивался суверенитет Псковской волости.

Примечания

1. Болховитинов Е.А. История Княжества Псковского. Ч. I. С. 73; Ч. II. С. 5.

2. Там же. Ч. I. С. 73; Ч. II. С. 9.

3. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 249—253.

4. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3, С. 96, 191—217.

5. Там же. С. 143—144, 217—223.

6. Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. Т. I. С. 365—366.

7. Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 92.

8. Там же. С. 96.

9. Там же. С. 96—98.

10. Насонов А.Н. Русская земля... С. 117.

11. Мартысевич И.Д. 1) Псковская Судная грамота. Историко-юридическое исследование. М., 1951. С. 38—40; 2) Общественно-политический строй... С. 14—15.

12. Колотилова С.Н. К вопросу о положении Пскова... С. 151—152.

13. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота и ее время. С. 31—32.

14. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 170, 176—177.

15. Афанасьев С.А. Община и князь в Древнем Пскове. С. 91—92.

16. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 10—11.

17. Буров В.А. Очерки истории и археологии средневекового Новгорода. С. 139—140.

18. ПСРЛ. Т. II. Стлб. 308.

19. Там же. Стлб. 307—308.

20. ПСРЛ. Т. III. С. 98—99, 342, 354.

21. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 6.

22. Там же. С. 12.

23. ПСРЛ. Т. III. С. 25, 210—211.

24. Псковские летописи. Вып. 1. С. 103; Вып. 2. С. 227.

25. Соболева М.Н. Стенопись Спасо-Преображенского собора Мирожского монастыря в Пскове // Древнерусское искусство. Художественная культура Пскова. М., 1968. С. 40, прим. 41; Белецкий В.Д., Белецкий С.В. Печать князя Игоря // Древности славян и Руси. М., 1988. С. 109, прим. 25; см. также: Болховитинов Е.А. История Княжества Псковского. Ч. II. С. 37.

26. Белецкий С.В. «Яведова печать» (из истории Пскова XII в.) // Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков, 1986. С. 23.

27. Там же. С. 23—24. Дополнительным аргументом в подтверждение своей мысли С.В. Белецкий считает известие Псковской Третьей летописи о том, что церковь Св. Дмитрия была создана князем Всеволодом Мстиславичем, который был захоронен в этом же храме (Там же. С. 22; см. также: Белецкий В.Д. Клейма и знаки на кирпичах XII в. из церкви Дмитрия Солунского в Пскове // СА. М., 1971. № 2. С. 277) Данное свидетельство Псковской Третьей летописи вряд ли можно признать достоверным. Дмитриевская церковь носила имя святого, никак не связанного с Всеволодом — Гавриилом Мстиславичем. А.И. Комеч, отмечавший возможность существования церкви Св. Дмитрия до прибытия во Псков Всеволода Мстиславича, все-таки полагает, что нужно доверять сообщению летописи о создании Дмитриевского храма в 1144 г., поскольку «было бы невероятным погребение столь почитаемого Всеволода Мстиславича в маленькой церкви Дмитрия, а не в построенном им новом каменном соборе» Св. Троицы (Комеч А.И. Каменная летопись Пскова XII — начала XVI в. М., 1993. С. 67). Очевидно, прав В.Л. Янин, когда пишет, что «утверждение о строительстве церкви Димитрия князем Всеволодом основано на желании датировать ее более ранним временем» (Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 9).

28. ПСРЛ. Т. III. С. 32, 220.

29. Там же. С. 33, 220.

30. Насонов А.Н. Русская земля... С. 85—87.

31. Там же. С. 88.

32. Там же.

33. ПСРЛ. Т. III. С. 35, 224.

34. Там же. С. 36, 225.

35. Насонов А.Н. Русская земля... С. 82.

36. ПСРЛ. Т. II. Стлб. 608.

37. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 250.

38. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 140.

39. Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 93—94.

40. Насонов А.Н. Русская земля... С. 117.

41. Колотилова С.И. К вопросу о положении Пскова... С. 151.

42. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота и ее время. С. 32.

43. Афанасьев С.А. Община и князь в Древнем Пскове. С. 91.

44. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 10.

45. ПСРЛ. Т. III. С. 37, 227.

46. Там же. С. 39, 230.

47. Там же. С. 37, 227.

48. Там же. С. 38, 229.

49. Там же. С. 40, 230—231.

50. Колотилова С.И. К вопросу о положении Пскова... С. 149; Янин В.Л. Письмо в редакцию // ОИ. 1993. № 6. С. 210.

51. ГВНП. М.; Л., 1949. № 1—3. С. 9—13.

52. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. 67—75; Кочин Г.Е. О договорах Новгорода с великими князьями // Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А.И. Герцена. Л., 1939. Т. 19. С. 199—200, 210; Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв. М.; Л., 1948. Ч. 1. С. 255—259; ГВНП. № 1. С. 9; Зимин А.А. О хронологии договорных грамот Великого Новгорода с князьями XIV—XV вв. // Проблемы источниковедения. М., 1956. Вып. V. С. 302—304; В.Л. Янин рассматривает грамоты № 1 и № 2 (нумерация по ГВНП) как проекты договора Новгорода с вел. кн. Ярославом Ярославичем и датирует оба документа 1264 г. Составление самого договора (документ № 3) он относит к 1268 г. (Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. Хронологический комментарий. М., 1991. С. 142—149).

53. ПСРЛ. Т. III. С. 67, 68, 70, 273, 274, 278.

54. Там же. С. 50, 248.

55. Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы... Ч. 1. С. 253—254; В.Л. Янин предлагает датировать время выработки формуляра докончаний 1230 г., когда новгородский летописец рассказывает о крестоцеловании Ярослава Всеволодовича, и связывать его появление с общей внутри- и внешнеполитической обстановкой 1220-х годов, приведшей к постепенному ограничению княжеской власти в Новгороде. (Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 135—136).

56. Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы... Ч. 1. С. 239—254.

57. Там же. С. 253.

58. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 116.

59. ПСРЛ. Т. III. С. 34, 222.

60. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 116; Мнение о существовании во времена Всеволода Мстиславича грамот Новгорода с князьями наподобие дошедших до нас документов от второй половины XIII в. высказывали также А.А. Шахматов, Б.Д. Греков и А.В. Арциховский (Шахматов А.А. Исследование о языке новгородских грамот XIII и XIV вв. СПб., 1886. С. 229; Греков Б.Д. Революция в Новгороде Великом в XII веке // Учен. зап. Ин-та ист. РАНИОН. М., 1929. Т. IV. С. 19; Арциховский А.В. К истории Новгорода // ИЗ. 1938. Т. 2. С. 196).

61. ПСРЛ. Т. III. С. 40, 231.

62. Афанасьев С.А. Община и князь... С. 91.

63. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 174.

64. Востоков А.Х. Описание русских и словенских рукописей Румянцовского музеума. СПб., 1842. С. 602.

65. ПСРЛ. СПб., 1908. Т. XXI, первая половина. С. 193—203.

66. Востоков А.Х. Описание... С. 602.

67. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития: Обзор редакций и тексты. М., 1915. С. 258.

68. Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI—XVI вв.). М., 1986. С. 154.

69. Янин В.Л. Печать новгородского епископа Ивана Попьяна (1110—1130 гг.) // ВИД. Л., 1978. Т. IX. С. 51—56; Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980. С. 22—26.

70. ПСРЛ. Т. III. С. 473.

71. Хорошев А.С. Псковский средневековый пантеон // Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков, 1986. С. 11; Янин В.Л. Некрополь Новгородского Софийского собора. Церковная традиция и историческая критика. М., 1988. С. 4854, 205—209.

72. ПСРЛ. Т. III. С. 52—53, 55, 251, 255; Т. IV. Ч. 1. С. 184, 186, 187 и др.

73. Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова... С. 92.

74. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 192.

75. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 82—83.

76. Афанасьев С.А. Община и князь... С. 91—92.

77. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 176.

78. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 10.

79. Псковские летописи. Вып. 2. С. 76.

80. ПСРЛ. Т. III. С. 52—53, 251; Псковские летописи. Вып. 2. С. 77.

81. ПСРЛ. Т. III. С. 55, 255; ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 186—197.

82. ПСРЛ. Т. III. С. 57, 258; Псковские летописи. Вып. 2. С. 77.

83. Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. Введение, перевод и комментарии С.А. Аннинского. М.; Л., 1938. XIV. С. 117.

84. Там же. XX. С. 171.

85. Там же. XXI. С. 173.

86. ПСРЛ. Т. III. С. 52, 249.

87. ПСРЛ. Т. III. С. 52, 250; Псковские летописи. Вып. 2. С. 77.

88. Афанасьев С.А. Община и князь... С. 91—92.

89. Псковские летописи. Вып. 2. С. 76.

90. Алешковский М.Х. Новгородский летописный свод конца 1220-х годов // Летописи и хроники 1980 г. М., 1981. С. 104—111.

91. Гиппиус А.А. К истории сложения текста Новгородской Первой летописи. С. 45, 51—52.

92. Ср. статьи 6624, 6621, 6720, 6722, 6724, 6725, 6730, 6731 гг. (Псковские летописи. Вып. 2. С. 76—78).

93. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 272—278.

94. Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 77—81, 82—96.

95. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. 2. Кн. 1. С. 788.

96. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 283.

97. ПСРЛ. Т. III. С. 66, 271—272.

98. Там же. С. 61, 263.

99. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 205—206.

100. ПСРЛ. Т. III. С. 25, 210.

101. Там же. С. 40, 230—231.

102. Там же. С. 44, 238.

103. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 412.

104. Лурье Я.С. Общерусские летописи... С. 110.

105. Я.С. Лурье определял некоторые из дополнительных известий Новгородско-Софийского свода в рассказе о Липицкой битве как смоленские, близкие к князьям Ростиславичам (Повестью битве на Липице. Подготовка текста, перевод и комментарии Я.С. Лурье // БЛДР. СПб., 1997. Т. У. С. 462). Мнение А.В. Юрасовского о том, что повесть о Липицкой битве в составе Новгородской Четвертой летописи сохранена в более близком по отношению к протографу виде в сравнении с Новгородской Первой летописью (Юрасовский А.В. О соотношении пространной и краткой редакций «Повести о Липицкой битве» в новгородском летописании // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1987 г. М., 1989. С. 58—64), представляется недостаточно обоснованным; текстологически более верными считаем построения Я.С. Лурье.

106. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 187.

107. Там же. С. 188.

108. Псков: Очерки истории. С. 16.

109. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 187.

110. Там же. С. 191.

111. Там же. С. 192.

112. Там же. С. 196—197.

113. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 413.

114. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 491—492, 500; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. I. С. 621—622; Кн. II. М., 1988. С. 122—123; Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 141, 212—215; Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 251—252; Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 96.

115. Тихомиров М.Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 216—224; Янин В.Л. 1) Новгородские посадники. С. 137—139; 2) «Болотовский» договор... С. 10; Подвигина Н.Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII—XIII вв. М., 1976. С. 134; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 176—177.

116. Псковские летописи. Вып. 2. С. 79.

117. Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 88, 92. К заимствованиям из новгородского летописания относил данные известия псковской летописи и А.Н. Насонов (См.: Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 275—276).

118. ПСРЛ. Т. III. С. 66.

119. Шахматов А.А. Обозрение... С. 130—131.

120. Гиппиус А.А. К истории сложения текста... С. 8—10.

121. Алешковский М.Х. Новгородский летописный свод... С. 107—110.

122. Там же. С. 110.

123. Шахматов А.А. Обозрение... С. 181.

124. Алешковский М.Х. Новгородский летописный свод... С. 108—109.

125. ПСРЛ. Т. III. С. 64.

126. Алешковский М.Х. Новгородский летописный свод... С. 108.

127. ПСРЛ. Т. III. С. 72.

128. Там же. С. 65, 67.

129. Там же. С. 69.

130. Гиппиус А.А. К истории сложения текста... С. 10.

131. Там же.

132. ПСРЛ. Т. III. С. 66.

133. Гиппиус А.А. К истории сложения текста... С. 10.

134. ПСРЛ. Т. III. С. 65.

135. Там же. С. 65, 66.

136. Троцкий И.М. Опыт анализа Первой Новгородской летописи // Известия АН СССР. Сер. 7. Отделение общественных наук. Л., 1933. № 5. С. 356, 358, 360—361.

137. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 466.

138. Гиппиус А.А. К истории сложения текста... С. 33.

139. ПСРЛ. Т. III. С. 65.

140. Там же. С. 66.

141. Там же.

142. Там же.

143. Там же.

144. Там же.

145. Там же.

146. Там же.

147. Там же.

148. Там же.

149. Там же.

150. Там же.

151. Там же.

152. ПСРЛ. Т. III. С. 65.

153. Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. II—III. С. 491; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. I. С. 621—622; Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 212; Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 251; Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 95—96.

154. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота и ее время. С. 32; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 177; Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 10. Следует также упомянуть, что по мнению авторов популярного очерка по истории средневекового Пскова — Г.В. Проскуряковой и И.К. Лабутиной, совместные действия псковских и новгородских бояр в 1228 г. против князя Ярослава «отражают самую мрачную сторону периода феодальной раздробленности: ослабление общерусских связей, преобладание местных, узких интересов над общенародными» (См.: Псков. Очерки истории. С. 19).

155. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 446—447; см. также: Пашуто В.Т. Голодные годы в Древней Руси // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1962 г. Минск, 1964. С. 81.

156. См.: Тихомиров М.Н. Древняя Русь. С. 216; Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 686; Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 447.

157. На это, в частности, указывает и Псковская Первая летопись в статье под 1230 г. (Псковские летописи. Вып. 1. С. 11).

158. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 177.

159. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 459.

160. ПСРЛ. Т. III. С. 67.

161. Там же.

162. Там же. С. 68.

163. См.: Соловьев С.М. Сочинения. Кн. XXII. М., 1998. С. 56.; Беляев И.Д. История Новгорода Великого от древнейших времен до падения. М., 1864. С. 303—341; Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VIII. СПб., 1868. С. 114—115; СПб., 1886. Т. VII. С. 251—252; Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 138—139; Подвагина Н.Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого. С. 132—133.

164. ПСРЛ. Т. III. С. 70.

165. Петров А.В. О некоторых спорных вопросах изучения социально-политической истории Новгорода начала XIII в. // Актуальные проблемы историографии дореволюционной России / Отв. ред. В.В. Пузанов. Ижевск, 1992. С. 72.

166. ПСРЛ. Т. III. С. 66.

167. Там же.

168. Тихомиров М.Н. Древняя Русь. С. 325. По мнению ученого, данное обстоятельство обусловило тот факт, что в союзе Пскова с Ригой «все же было много случайного»; видимо, М.Н. Тихомиров имел в виду традиционно союзнические связи между Новгородом и Псковом и, наоборот, враждебность русских волостей Северо-Запада по отношению к Ордену и Рижскому епископству.

169. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 234—235.

170. Историк полагает, что новгородцы не только обманули псковичей при разделе военной до бычи, но еще и «избили» их на озере во время одного из совместных походов в Прибалтику (Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 10), что, конечно же, маловероятно и совершенно не вяжется со всем контекстом летописного пассажа, в котором присутствует фраза об «избиении» псковичей.

171. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота и ее время. С. 32.

172. ПСРЛ. Т. III. С. 71.

173. Там же. С. 71—72.

174. Там же. С. 72.

175. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 177.

176. ПСРЛ. Т. III. С. 72.

177. Там же.

178. Там же.

179. Там же. Указатель личных имен. С. 573; Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. СПб., 1889. Т. I. С. 4.

180. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 10.

181. В данном случае в перечислении новгородских изгнанников мы следуем за А.Н. Насоновым. Однако этот перечень мог выглядеть и несколько иначе. В.Л. Янин отметил, что «при воспроизведении в изданиях летописного рассказа об этих боярах расстановка знаков препинания производилась неправильно» (Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 16). Исследователь предложил видеть в двух последних боярах не Глеба Борисовича и Мишу, а Глеба Внездовича и Мишу Борисовича.

182. ПСРЛ. Т. III. С. 72.

183. Там же.

184. Там же.

185. Тем не менее в историографии находим другое мнение. Так, В.Т. Пашуто в событиях 1232 г. усматривал проявление борьбы Ярослава Всеволодовича с той частью псковского боярства, которая ради своих интересов пошла на сговор с немецким Орденом. (Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 236).

186. ПСРЛ. Т. III. С. 72.

187. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 135—136.

188. Мартышин О.В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. М., 1992. С. 85—86.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница