1. Новгород и Псков в XI — первой трети XII в.

История новгородско-псковских взаимоотношений уходит еще вглубь XI столетия. Именно тогда завязывались первые связи между двумя крупнейшими городами Северо-Западной Руси. На протяжении XI в. складывались некоторые черты отношений Новгорода и Пскова, впоследствии наиболее ярко проявившиеся во всем своем многообразии и противоречивости.

Естественно, что для изучения поставленного вопроса необходимо в первую очередь привлекать новгородские и псковские летописи, которые в ряде случаев дают более полную картину, нежели другие летописные своды. При этом следует отметить, что основной корпус известий о взаимных отношениях Новгорода и Пскова для XI — начала XII в. дают летописи новгородские, так как собственно псковское летописание зародилось несколько позднее, в начале XIII в., и интересующие нас материалы в псковских летописях являются немногочисленными и отрывочными. В то же время, привлекая для изучения истории новгородско-псковских взаимоотношений летописные сведения, нельзя забывать об определенной идеологической и политической направленности данного типа исторических источников. Это проистекало из того, что, как когда-то хорошо заметил академик А.А. Шахматов, «рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы...»¹.

Первые более или менее достоверные сведения о Пскове, на основании которых можно приблизительно определить статус этого города на Северо-Западе Древней Руси, относятся к первой половине XI в. Из Новгородских Первой и Четвертой летописей можно выяснить, что в это время здесь имелся собственный князь — один из сыновей Владимира Святославича — Судислав. С его именем связаны сообщения о появлении княжеского стола во Пскове, о стремлении киевских и новгородских князей упрочить свою власть над псковской общиной, выразившемся в устранении местного князя от активной политической жизни.

Как явствует из записи в Новгородской Четвертой летописи под 988 г., «въ Плескове» Владимир посадил своего сына Судислава². Следует отметить, что сам факт вокняжения Судислава в Пскове именно в этот момент вызывает некоторые сомнения. Еще А.Е. Пресняков заметил, что летописный «перечень (распределенных Владимиром между сыновьями «столов». — А.В.) страдает, скорее, тем, что сводит в одно разновременные явления»³. Действительно, совершенно очевидно, что распределение «столов» происходило как минимум дважды: до и после того, как «умеръшю же старейшему Вышеславу в Новегороде»⁴. Судислава Владимир отправил во Псков после смерти Вышеслава. Из сведений В.Н. Татищева известно, что старший сын киевского князя умер в 1010 г.⁵ В таком случае можно заключить, что Судислав был посажен во Пскове между 1010 и 1015 гг. (год смерти Владимира Святославича), скорее всего, непосредственно после того, как умер Вышеслав.

В той же Новгородской Четвертой летописи находим отрывочные сообщения о дальнейшей судьбе Судислава. Согласно летописи, в 1036 г. «разгневася Ярославъ на меншии брать свои» и «всади его в порубъ во Плескове до живота своего; оклеветанъ бо бе к немоу»⁶. Лишь в 1059 г. Ярославичи — Изяслав, Святослав, Всеволод — «выняша строа своего Судислава ис поруба, беше бо седелъ летъ 24 въ Пскове»⁷. Однако племянники тут же «зане водиша его роте, целовавъ кресть; и бысть черньцемъ, и ведоша его в Киевъ»⁸. Там же, в Киеве, Судислав скончался в 1063 г.; его «погребоша въ церкви Святаго Георгия»⁹.

Драматические перипетии жизненного пути первого достоверно известного псковского князя Судислава Владимировича свидетельствуют, на наш взгляд, о том пристальном внимании, которое уделяли сначала Ярослав, а затем его сыновья Пскову, благодаря во многом личности его князя. Отстраняя Судислава от активной политической деятельности, а впоследствии и вовсе лишая его возможности участия в ней путем пострижения в монахи, Ярослав и Ярославичи, с одной стороны, устраняли соперника в плане возможной реализации владетельных прав на новгородский или киевский стол (Судислав мог претендовать на новгородское княжение тогда, когда князем в Новгороде был его племянник Владимир Ярославич, и на киевское — после смерти своего брата Ярослава), а с другой — стремились удержать псковскую городскую общину в зависимом положении по отношению к Новгороду, а значит, и Киеву, поскольку в это время сам Новгород был во многом подчинен власти киевских правителей. Появление в Пскове в начале XI в. собственного князя помимо того, что само по себе подтверждало возросший авторитет и автономию псковской общины, еще и вызывало к жизни во все большей степени стремление к обособлению. Поэтому понятно, почему в 1036 г. Ярослав, а в 1059 г. Изяслав, Святослав и Всеволод не просто избавились от Судислава, но и вообще ликвидировали в Пскове княжеский стол, не назначив Судиславу преемника. Кроме того, дробление отцовского наследия не могло соответствовать интересам Ярославичей, действовавших до 1073 г. совместно. Однако все попытки Киева и Новгорода надолго подавить сепаратистские настроения псковской общины, как мы увидим далее, не достигли цели. Не случайно вплоть до середины XVI в. в псковском летописании сохранилась память о князе Судиславе, ко временам которого псковичи возводили начало самобытного существования своей земли. В Псковской Третьей летописи среди краткой выборки о самых важных событиях общерусской жизни X—XI вв. присутствуют записи, касающиеся княжения Судислава и его судьбы¹⁰.

Как видим, в первой половине XI в. Псков был зависим от Новгорода и Киева благодаря политике, проводимой Ярославом Мудрым и его сыновьями. Начиная с середины XI в. и на протяжении второй половины XI — первой трети XII в. ситуация на Северо-Западе Древней Руси начинает меняться. Новгороду приходится в это время вести борьбу с могущественным западным соседом — Полоцкой землей, где княжил знаменитый Всеслав Брячиславич. Одновременно новгородская община расширяет свою собственную военную экспансию, ведя наступление на прибалтийско-финские племена. Сведения о вооруженных столкновениях Новгорода и Полоцка и походах новгородцев в прибалтийские земли можно почерпнуть из летописей Новгородских Первой и Четвертой, Софийской Первой, Псковских Первой, Второй, Третьей. Анализ летописных известий позволяет заключить, что напряженная внешнеполитическая деятельность новгородской общины не могла осуществляться без военной помощи жителей зависимых от Новгорода городов. Наиболее действенной такая помощь могла быть в первую очередь со стороны Пскова. Заинтересованность Новгорода в увеличении численности войска и укреплении военной структуры уже обширной тогда Новгородской области за счет привлечения «воев» подчиненных Новгороду городских общин позволяла Пскову, учитывая данные обстоятельства, пытаться достичь изменения характера его взаимоотношений со старшим городом от положения зависимости до военного союза равноправных партнеров. Летописные данные подтверждают правильность сделанных нами предположений.

В 1060 г. новгородцы, возглавляемые киевским князем Изяславом Ярославичем, совершили поход на «Сосолы» (саккала)¹¹. В 1113 г. Мстислав Владимирович, новгородский князь, воевал против чуди на Бору (урочище в Чудской земле)¹². Через три года, в 1116 г., он вновь вступил в чудскую землю и захватил Медвежью Голову (Оденпэ, Отепя)¹³. Новый новгородский князь, Всеволод Мстиславич, покорял в 1123 г. емь (ямь)¹⁴. В 1130 г. Всеволод со своими братьями Изяславом и Ростиславом опять совершил поход, как и его отец, на чудь¹⁵. Повторный поход вглубь чудских территорий в 1133 г. закончился взятием Всеволодом Юрьева (Дерпт, Тарту)¹⁶.

Если пока оставить в стороне сообщение, помещенное под 1060 г., достаточно отчетливо видим, что известия об остальных походах сгруппированы в пределах первой трети XII в. — времени княжения в Новгороде Мстислава Владимировича и Всеволода Мстиславича. Такое пристальное внимание к личности этих двух князей со стороны летописца позволяет отнести записи сообщений о походах новгородцев 1113, 1116, 1123, 1130 и 1133 гг. к периоду составления в Новгороде летописного свода князя Всеволода, который реконструирован Д.С. Лихачевым¹⁷. Этот свод, составленный между 1119 и 1132 гг. и продолженный погодными записями, рассказывающими о деятельности Всеволода, был передан после 1136 г. в ведение владычного двора и вошел в состав новгородского владычного летописания XII в.¹⁸ Благодаря трудам акад. А.А. Шахматова известно, что владычное летописание Новгорода отразилось, с одной стороны, в Синодальном списке Новгородской Первой летописи, а с другой — в Новгородском своде 20-х гг. XV в., условно названным А.А. Шахматовым «Софийским временником»¹⁹. Посредством «Софийского временника» владычные записи попали в Новгородский свод, который А.А. Шахматов первоначально датировал 1448 г., считая его протографом Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей²⁰. Кроме того, «Софийский временник» и Новгородско-Софийский свод первой половины XV в. взаимосвязаны с Новгородской Первой летописью младшего извода²¹. Таким образом, выясняем, что известия о походах Мстислава Владимировича и Всеволода Мстиславича, восходящие к княжескому своду Всеволода начала XII в., оказались включенными в состав Новгородской Первой летописи старшего и младшего изводов, Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей. Все эти летописные памятники в той или иной мере сохранили записи владычной летописи.

Некоторые из приведенных выше сообщений (под 1113, 1116 гг.) вошли в тексты псковских летописей, составители которых в свою очередь черпали материал для изложения и из памятников новгородско-софийского происхождения²². Особый интерес в данном случае представляет Псковская Вторая летопись, в которой в записи о походе 1116 г. добавлено, что войско Мстислава, направлявшегося к Медвежьей Голове, состояло не только из новгородцев, но и псковичей²³. А.Н. Насонов полагал, что Псковская Вторая летопись, в отличие от Псковских Первой и Третьей, использовала помимо известий, восходящих к «Софийскому Временнику», также сведения общерусского источника²⁴. Это было подмечено еще А.А. Шахматовым²⁵ и В.С. Иконниковым, хотя последним в отношении псковских летописей в целом. В.С. Иконников писал о том, что известия, помещенные под 1138, 1230, 1240 гг. в псковской летописи «принадлежали части Киевской летописи, до нас не дошедшей», а сообщения 1138 г. «сходны с помещенными в южнорусском своде», отразившемся в Ипатьевской летописи²⁶. Отметим любопытный факт: псковичи как участники похода 1116 г. названы в той же Ипатьевской летописи²⁷. Это дает основание предполагать, что из какого-то общерусского свода, отразившего южнорусское летописание, а значит, вполне возможно, и «Повесть временных лет» в третьей редакции, близкой к Ипатьевской, известие об участии жителей Пскова в походе Мстислава на чудь в 1116 г. было включено в Псковскую Вторую летопись, но не попало в Псковские Первую и Третью. Возможно, таким сводом была сама Ипатьевская летопись, которая, как показал А.А. Шахматов, переписывалась в Пскове в первой половине XV в.²⁸, то есть незадолго до того, как была создана Псковская Вторая летопись²⁹.

Краткий источниковедческий анализ известий о событиях в северо-западном регионе Руси в первой трети XII в., запечатленных на страницах новгородско-софийского и псковского летописания, обнаруживает достаточно интересную деталь. Те летописи, которые включили в себя текст «Софийского временника» (Новгородская Четвертая летопись, Новгородская Первая летопись младшего извода, Софийская Первая летопись) либо напрямую использовали собственно владычные записи за XII столетие (Новгородская Первая летопись старшего извода), рисуют картину так, что в походах на прибалтийско-финские племена участвовали исключительно новгородцы. Другие же летописи (а именно Псковская Вторая), где помимо новгородских источников использовались и общерусские, то есть не подвергшиеся правке новгородского редактора, сохранили память о том, что в военных мероприятиях Мстислава и Всеволода принимали участие и псковичи. Отсюда делаем вполне соответствующее летописным реалиям предположение: первоначально в записях 1113, 1116, 1123, 1130, 1133 гг., сделанных составителем свода Всеволода начала XII в., наряду с новгородцами упоминались и псковичи, однако затем сведения о последних были исключены в результате редакторских изменений, внесенных в новгородский свод (как это будет подробнее объяснено ниже) после известных событий 1136—1137 гг.

Косвенным доказательством в пользу последнего вывода может служить содержание статьи под 1060 г., имеющейся в текстах летописей Новгородской Первой младшего извода, Новгородской Четвертой, Софийской Первой и Псковской Третьей, но отсутствующей в Новгородской Первой старшего извода. Указанные летописи повествуют, что после похода Изяслава на сосол последние «на весну же, пришедше, повоеваша» Юрьев, его окрестности и «Плескова доидоша воююще»³⁰. Против сосол выступило объединенное войско новгородцев и псковичей, в итоге нанесшее им поражение³¹.

На первый взгляд, может показаться странным, что подобного сообщения не оказалось в Новгородской Первой летописи старшего извода, но оно присутствует в более поздних Новгородской Первой младшего извода и Новгородско-Софийских летописях. Тем не менее этому есть объяснение, вытекающее из тех фактов, которые были установлены А.А. Гиппиусом в одной из последних работ, посвященных новгородскому летописанию, а именно: целый блок погодных записей за 6553—6582 (1045—1074) гг. был изъят из новгородской владычной летописи середины XII в. составителем свода конца 60-х гг. XII в. и заменен текстом, совместившим новгородские записи, продолжившие Новгородский свод середины XI в., и дефектный список «Повести временных лет»; отредактированная часть вошла в состав официального летописания Софийской кафедры, послужившего источником для составления Новгородской Первой летописи младшего извода,³² а впоследствии Новгородско-Софийского свода XV в. Таким образом, известие 1060 г., укладывающееся в рамки 1045—1074 гг., читается в Новгородской Первой летописи младшего извода, в Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописях, но не читается в Новгородской Первой старшего извода, отразившей владычную летопись до редакторских изменений конца 1160-х гг. Раздел, охватывающий период 1045—1074 гг., в Новгородской Первой старшего извода передает первоначальный текст свода Всеволода, то есть является более поздним по происхождению³³, а синхронные сообщения Новгородской Первой младшего извода, Новгородской Четвертой и Софийской Первой, в том числе и за 1060 г., представляют летописную традицию XI в., что делает их предпочтительнее в своей исторической достоверности³⁴.

Если данные выводы верны, то возникает вопрос: почему в тех же Новгородской Первой летописи младшего извода, Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописях в записях о событиях первой трети XII в., связанных с походами Мстислава и Всеволода на соседние Новгороду прибалтийско-финские племена, как уже отмечалось выше, новгородские редакторы убрали упоминание о псковичах, а в статье 1060 г., сообщающей о столкновении с сосолами, говорится о совместном выступлении псковичей и новгородцев? Думается, что это можно объяснить политическими соображениями новгородского правщика. Из сравнения содержания известий 1060 г. и за первую треть XII в. видно, что рассказы о походах Мстислава и Всеволода, в которых псковичи уже не упоминаются сохраняют повествовательную логику, поэтому новгородский редактор пошел на сознательное искажение имевшегося у него в наличии летописного текста. А вот в отношении известия 1060 г., в случае внесения в него изменений, замалчивавших сообщение о Пскове и псковичах, терялся бы тот аспект его содержания, который отражал всю действенность и решающую роль помощи, оказанной новгородцами соседнему городу. Желая всячески подчеркнуть влиятельность новгородской стороны в событиях 1060 г., редактор владычной летописи оставил статью, помещенную под этим годом, без изменений.

Итак, как видим из всего сказанного в отношении летописных данных о походах новгородских князей во второй половине XI — первой трети XII в. в земли, населенные прибалтийско-финскими племенами, вероятно, что в этих военных мероприятиях наряду с новгородцами принимали участие и псковичи. Псковская земля, располагавшаяся юго-западнее Новгородской, имела своими западными соседями чудь и сосол (саккала)³⁵. Из шести рассмотренных нами походов пять были совершены именно против них. Выступая на чудь или сосол, а тем более направляясь к Медвежьей Голове и Юрьеву, новгородцы должны были обогнуть Псковское и Чудское озера с юга, то есть пройти через собственно псковские территории. Естественно, что к новгородскому войску присоединялись и отряды псковичей, для которых было выгодно принять участие в покорении своих западных соседей, что позволяло обеспечивать на определенный промежуток времени безопасность западных границ.

Одной из основных целей походов против прибалтийско-финских племен также было обложение их данью, шедшей новгородцам и, весьма вероятно, псковичам. Совершенно отчетливо об этом говорят сами летописи. Изяслав в 1060 г., покорив сосол, «дань заповеда даяти по 2000 гривенъ»³⁶. В результате похода 1130 г. на чудь Мстислав посредством своих сыновей Всеволода, Изяслава, Ростислава «възложиша на не дань»³⁷. В таком же ключе нужно читать в известии Ипатьевской летописи о походе Мстислава в 1116 г. на ту же чудь слова «и погость бещисла взяша»³⁸, так как, по наблюдениям А.Н. Насонова, здесь речь идет о чудских селениях в значении центров податной территории, в чем их функциональное отличие от погостов Псковской земли.³⁹

Столкновение с прибалтийско-финскими племенами как на населенных ими территориях, таки в пределах Псковской земли (1060 г.) — не единственное проявление военной активности северо-западных русских городов во второй половине XI — первой трети XII вв. Летописный материал свидетельствует о довольно ожесточенной борьбе Новгорода и Пскова с полоцкими князьями. В 1065 г., как явствует из Новгородской Четвертой и Псковской Второй летописей, Всеслав Полоцкий, «събравъ силы своя многыя, прииде ко Псковоу, и много тружався съ многыми замыслении и пороками шибавъ, отьиде ничто же оуспевъ»⁴⁰. В 1066 г. (по Новгородской Первой летописи старшего извода и Псковским Первой и Третьей летописям) или в 1067 г. (по Новгородской Первой летописи младшего извода, Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописям) тот же Всеслав «възя Новъгородъ, съ женами и съ детьми» и даже «колоколы съима у Святыя Софие»⁴¹. Но уже в 1069 г. знаменитый полоцкий князь был разбит новгородцами на Кзене/Кземли.

Представляется, что военные конфликты второй половины 60-х гг. XI в. между Новгородом и Псковом, с одной стороны, и Полоцком, с другой, во многом были связаны с соперничеством из-за даннических территорий, коими являлись земли чуди и сосол. Для подтверждения этой мысли обратимся к событиям конца XII в. В 1180 г. «Мьстиславъ съ Новгородци поиде на Полтескъ на зятя своего Всеслава, ходилъ бо беаше дедъ его на Новгородъ и взялъ иерусалимъ церковный и сосуды слоужебныя, и погость единъ завелъ за Полтескъ»⁴². Совершенно очевидно, что мотивируя поход новгородцев в Полоцкую землю летописец решил напомнить о взятии Всеславом Полоцким в 1066/1067 гг. Новгорода и о разграблении при этом Софийского собора. В статье 1180 г. интерес представляет фраза, из которой выясняется, что Всеслав Брячиславич в конце 60-х гг. XI в. «погость единъ завелъ за Полтескъ». Погост, вероятно, входил в состав новгородских владений, так как под погостами в данном случае, как уже говорилось, следует разуметь центры податной территории. По всей видимости, после 1067 г. Полоцку отошла какая-то часть прибалтийско-финских земель, ранее зависевших от Новгорода. Обращает на себя внимание тот факт, что незадолго до триумфа Всеслава Полоцкого в 1065 г. новгородцы и псковичи покоряли сосол. Отсюда напрашивается вывод: борьба за право собирать дань с прибалтийско-финских племен — одна из главных причин войны полочан с новгородцами и псковичами. Как отмечал А.Н. Насонов, соперничество велось также и за Пусторжевскую волость и Заволочье, являвшиеся тем пространством, которое было освоено Псковом и Новгородом в отношении дани⁴³. В борьбе с Полоцком новгородцы и псковичи, надо думать, выступали совместно, так как и Псков (в 1065 г.) и Новгород (в 1066/1067 гг.) подвергались нападению Всеслава Полоцкого.

Изучая взаимные отношения Новгорода и Пскова во второй половине XI—XII в., следует заметить, что, судя по немногочисленным записям в новгородских летописях, большинство из которых подверглось правке новгородского редактора в конце первой трети XII в., а также известиям из псковских источников, основное внимание летописцев было сосредоточено на военном аспекте взаимодействия двух городов-соседей. При более детальном анализе летописных статей, посвященных борьбе новгородцев и псковичей с полоцким князем Всеславом и походам Новгородско-Псковского войска в земли прибалтийско-финских племен с целью взимания с них дани в некоторой степени проясняется и внутриполитический аспект взаимоотношений Новгорода и Пскова.

После заточения Ярославом в 1036 г. Судислава и его пострижения в 1059 г. в монахи Ярославичами псковская община, лишившись собственного князя, была поставлена в положение зависимости по отношению к новгородской. Термин «пригород», применяемый рядом исследователей при определении статуса Пскова касательно Новгорода, вряд ли можно признать удачным, поскольку он не используется в самих летописных источниках применительно к Пскову⁴⁴. Начиная с середины XI в., в связи с появлением общего врага в лиде Полоцкого города-государства и взаимных интересов в плане установления и расширения данничества на прибалтийско-финских территориях, характер новгородско-псковских отношений стал меняться в сторону создания военного союза. Конечно, в категоричной форме утверждать это мы не можем. Отрывочность известий новгородских летописей за вторую половину XI в. (отсутствие записей в ряде промежутков текста, особенно за 1079—1095 гг.) свидетельствует, как отметил еще А.А. Шахматов, о том, что «новгородское летописание в XI в. велось с перерывами»⁴⁵. Летописание же во Пскове в XI в., скорее всего, отсутствовало, хотя А.А. Шахматов предполагал, что записи под 1060 и 1065 гг., читающиеся в Новгородской Четвертой летописи, псковского происхождения⁴⁶. Поэтому реконструкция новгородско-псковских взаимоотношений в рассматриваемый период отчасти носит предположительный характер, так как основывается на немногочисленных сведениях, касающихся истории Пскова во второй половине XI — начале XII в., которые сохранились в Новгородской Первой младшего извода, Новгородской Четвертой, Софийской Первой, Псковской Второй и Ипатьевской летописях. Из содержания этих известий положение Новгорода и Пскова рисуется как приближенное к равноправному, хотя, конечно, не имея института княжеской власти, псковская община не могла пока претендовать в полной мере на статус, одинаковый со статусом общины новгородской. Как нам кажется, точнее всего определил суть новгородско-псковских связей на рубеже XI—XII вв. И.Я. Фроянов. Характеризуя «государственно-политическую систему в Новгородской волости», сложившуюся к началу второй трети XII в., исследователь отметил, что «Новгород, заметно продвинувшись вперед в приобретении независимости от Киева и строительстве собственной республиканской государственности, усилил политическое давление на Ладогу и Псков», но их противоборство «не дало, вероятно, решительного перевеса ни одной из конфликтующих сторон, и от стычек три крупнейшие общины Новгородской земли перешли к совместному управлению важнейшими общеволостными делами»; подобная взаимосвязь видится И.Я. Фроянову как «клонящаяся к паритету»⁴⁷. Соглашаясь с мнением ученого, необходимо заметить, что возникновение подобных паритетных взаимоотношений между Новгородом и Псковом произошло скорее не в результате признания Новгородом неудачи своих попыток подавить стремление Пскова к большей самостоятельности, а благодаря взаимному интересу в плане противостояния Полоцку и распространения дани на чудские, саккалские земли. Совместное управление общими делами волости, отмеченное И.Я. Фрояновым, вряд ли сопровождалось слиянием территорий городских общин, как это представлялось А.Н. Насонову⁴⁸, и сущность государственной системы, возникшей в конце XI — начале XII в. на Северо-Западе Руси, можно определить во многом как конфедерацию уже сложившихся волостей, если, конечно, данный термин применим к этой эпохе.

Возраставшее на протяжении второй половины XI — первой трети XII в. значение Пскова как одного из членов конфедерации волостей, существовавшей на Северо-Западе Руси в это время, нашло отражение в немногочисленных и кратких известиях письменных источников. В 30-е гг. XII в. псковская община предпринимает попытку избавиться от последних элементов прошлой зависимости от Новгорода и занять внутри конфедерации положение, полностью равное новгородскому. Насколько это удалось псковичам, мы можем выяснить, обратившись к сведениям новгородских и псковских летописей, рассказывающих о событиях 1130-х гг. При этом воссоздаваемая на основе местных летописей картина взаимоотношений Новгорода и Пскова потребует сопоставления традиций двух летописных школ. Выявленные в результате такого сравнения разночтения помогут определить, в чем заключались различия в описании случившегося в 1132 и 1136—1137 гг. между новгородским и псковским летописанием, а значит, на основании полученных фактов мы сможем максимально приблизиться к пониманию причин, содержания и следствий тех процессов, которые происходили во взаимоотношениях Новгорода и Пскова на рубеже первой и второй третей XII в.

Сопоставление трактовки событий 30-х гг. XII в. в новгородских и псковских источниках мы предлагаем провести, с одной стороны, на примере Новгородской Первой летописи старшего извода, так как она содержит наиболее древний по сравнению с другими новгородскими летописями текст, который почти без изменений лег в основу поздних летописных сводов, а с другой — трех псковских летописей, которые в рассматриваемом случае воспроизводят во многом одинаково текст их общего протографа.

Что же можно выяснить, опираясь на известия Новгородской Первой лет описи старшего извода и псковских летописей? Насколько этот вопрос далек от окончательного своего разрешения, показывает довольно обширная историография, связанная с событиями 30-х гг. XII в.

Одним из первых решился дать им оценку еще в начале XIX в. Н.М. Карамзин. Историк, комментируя новгородские летописные записи, касающиеся новгородско-псковских взаимоотношений в рассматриваемый период времени, отмечал, что «город Псков сделался на время особенным княжением...»⁴⁹.

Младший современник Н.М. Карамзина, митрополит Евгений (Болховитинов), усматривал в действиях псковичей в 1136 г. узурпацию права призвания князей, дарованного Ярославом Мудрым новгородцам⁵⁰.

Наряду с подобными краткими замечаниями встречаем у историков прошлого столетия и пространные рассуждения по поводу значения событий 30-х гг. XII в. для дальнейшей истории Пскова. Например, С.М. Соловьев, подробно изложив канву происходившего, заключил, что в 1132 г. «псковичи и ладожане затем и приходили в Новгород, чтоб требовать себе назначения новых посадников»⁵¹. То есть, как это видно из последнего замечания исследователя, институт посадничества во Пскове существовал и раньше, и, по всей видимости, для С.М. Соловьева это было проявлением зависимого от Новгорода статуса Псковской земли. Недаром, заключая рассказ о событиях уже 1136—1137 гг., историк писал, что для псковичей «выгодно было... получить особого князя и освободиться таким образом от влияния старшего города»⁵².

Другой видный специалист XIX столетия по истории средневековой Руси, Н.И. Костомаров, также связывал события 30-х гг. XII в. в Северо-Западе с проявлениями стремлений Пскова к политической самостоятельности. Н.И. Костомаров полагал, что в 1132 г. «псковичи вместе с ладожанами действуют с новгородцами как правные члены одного государственного тела», но уже события 1136—1137 гг. придали Пскову «вид самостоятельной удельной земли в русской федерации»⁵³. В отличие от С.М. Соловьева, Н.И. Костомаров сумел увидеть не только внешние проявления борьбы Пскова за независимость, но и выявить саму суть федеративного начала в Древней Руси, которое обусловливало такое достаточно раннее возникновение особого Псковского государства.

Рядом с такими интересными высказываниями Н.И. Костомарова намного бледнее выглядят мысли И.Д. Беляева, К.Н. Бестужева-Рюмина и А.И. Никитского, согласно которым Псков являлся не субъектом, а объектом в борьбе новгородских партий, которые поддерживали того или иного князя, а Псков (в зависимости от исхода этой борьбы) принимал или нет князя, изгнанного из Новгорода, причем этот князь ни в коем случае не являлся действительно псковским в своих политических действиях⁵⁴. В таком же ключе трактовались названными исследователями и события 11361137 гг., а значит, как писал, к примеру, А.И. Никитский, «было бы, однако, совершенно неосновательно считать подобного князя за псковского и искать в этом факте какой-либо перемены в псковском устройстве»⁵⁵.

Исследования И.Д. Беляева, К.Н. Бестужева-Рюмина, А.И. Никитского, вышедшие в свет в 60—70-е гг. XIX в., оказались до середины уже XX в. фактически последними работами, в которых некоторое внимание было уделено анализу политических отношений между Новгородом и Псковом в 1130-е гг. После них, вплоть до появления монографий М.Н. Тихомирова, А.Н. Насонова, В.В. Мавродина, И.Д. Мартысевича, историки, обращавшиеся к изучению положения Пскова в XII в., ограничивались лишь изложением содержания летописных статей 1132 и 1136—1137 гг. И только советские авторы, уже названные нами (М.Н. Тихомиров и др.), высказались по поводу характера новгородско-псковских взаимоотношений в связи с событиями 30-х гг. XII столетия. По их мнению, произошедшее с князем Всеволодом Мстиславичем в 1136—1137 гг. означало, что Псков, получив собственного князя, сделал серьезный и важный шаг к обретению самостоятельности от Новгорода⁵⁶.

Сходные мысли были высказаны Г.В. Проскуряковой и И.К. Лабутиной. Авторы очерка о древнем периоде псковской истории, являющегося составной частью коллективной монографии «Псков: Очерки истории», писали, что для псковских бояр появление своего князя в 1136 г. было важно в плане установления независимости от Новгорода, причем бояре опирались на широкую социальную поддержку — вече и духовенство⁵⁷.

В событиях 30-х гг. XII в. С.И. Колотилова усматривала борьбу не между Новгородом и Псковом, а «внутри новгородского и псковского общества», тем самым сближаясь в своих взглядах с И.Д. Беляевым, К.Н. Бестужевым-Рюминым и А.И. Никитским относительно существования новгородских партий⁵⁸. При этом С.И. Колотилова отмечает, что псковичи не просто покорно принимают в 1132 г. посадника из Новгорода и соглашаются приютить в 1136 г. Всеволода, а очень активно, наряду с новгородцами, участвуют в политической жизни, совместно решая судьбы не только Пскова, но и Новгорода⁵⁹.

Глубокий анализ перемен, происходивших во Пскове в 30-е гг. XII в., дан у Ю.Г. Алексеева. Рассмотрев и сравнив показания новгородского и псковского летописных источников, исследователь пришел к выводу, что призвание в 1136 г. псковичами Всеволода «имеет значение важного политического акта — обособления от старшего города»⁶⁰. Ю.Г. Алексеев, хотя и признает сохранение в последующее время связи и иерархического соотношения между Псковом и Новгородом, все же отмечает в первую очередь не просто удачу псковичей в деле укрепления своего политического положения, но тот факт, что в 1130-е гг. «псковичи выступают как организованная сила, успешно отстаивающая самостоятельность своего города»⁶¹.

В отличие от Ю.Г. Алексеева, С.А. Афанасьев усматривает в событиях 30-х гг. XII в. лишь «стремление образовать свой суверенный город-государство», но не более того⁶².

Намного ближе большинства своих предшественников в понимании сути того, что произошло в новгородско-псковских отношениях за пятилетие 1132—1137 гг., оказался В.Л. Янин. Разобрав не только летописные записи за эти годы, но и последующий источниковый материал, историк убедительно показал, что «события 1136 г. коренным образом изменили статус взаимоотношений Новгорода и Пскова»⁶³. После 1137 г. «Псков не обнаруживает даже малейших признаков политической зависимости от Новгорода»⁶⁴. Призвание же на псковское княжение Всеволода означало, что уже тогда «Псков провозгласил независимость от Новгорода»⁶⁵.

Характеристику борьбы Пскова с Новгородом за свою самостоятельность находим также у И.Я. Фроянова. Исследователь видит причину этого процесса не в удачных действиях тех или иных политических сил во Пскове, а показывает, что обретение Псковом суверенитета было обусловлено более глубокими и объективными факторами, а именно тем, что в событиях 30-х гг. XII в. «обнаруживаются симптомы дробления, разложения города-государства.., что наблюдалось во всех древнерусских землях-волостях»⁶⁶. Внутри северо-западной федерации городских общин Новгорода, Пскова и Ладоги «тяга к самостоятельности оказалась сильнее стремления к объединению», и Псков первым впоследствии добился независимого положения⁶⁷.

Приведенный обзор высказываний на первый взгляд демонстрирует разнообразие точек зрения на проблему новгородско-псковских отношений в 30-е гг. XII столетия. Между тем в историографической традиции можно усмотреть определенную тенденцию. Историки XIX в. трактовали положение Пскова как зависимое от Новгорода, ни в коей мере не изменившееся после 1136—1137 гг. Советские авторы 40—60-х гг., наоборот, признавали, что Псков в это время сделал значительный шаг на пути обретения самостоятельности. Исследования же последних лет показывают, что именно призвание князя Всеволода позволило псковской общине реализовать свои притязания на собственный суверенитет. Кто оказался прав, нам еще предстоит выяснить. Необходимо лишь отметить, что только немногие историки, обращаясь к изучению событий 1132 и 1136—1137 гг., пытались учитывать различный характер новгородского и псковского летописного материала.

Внимательное прочтение летописных статей показывает достаточно серьезное в них различие в изложении событий 30-х гг. XII в. Обратимся сначала к новгородскому источнику.

Запись в Новгородской Первой летописи старшего извода под 1132 г. — единственное свидетельство того, что во Пскове появился посадник⁶⁸. Ни в более раннее время, ни в последующую эпоху, вплоть до XIV в., такого не случалось. Как ни странно, фактически все исследователи, основываясь на данном единичном известий, писали о том, что Псков был полностью зависим от Новгорода, что и проявлялось в практике направления из Новгорода посадника во Псков. Такое мнение стало в историографии даже хрестоматийным⁶⁹. С ним можно было бы согласиться, если бы этому не противоречили некоторые обстоятельства, выявляемые при более детальном рассмотрении летописного текста. Мирослав в летописи никак не назван новгородским посадником во Пскове. Наоборот, смысл летописной статьи совершенно иной. Хотя вече и происходило в Новгороде, в чем отражалось его лидирующее положение на Северо-Западе, все-таки именно общеволостной состав веча, на которое «придоша» все — и новгородцы, и псковичи, и ладожане⁷⁰, «Мирославу дата посадьницяти въ Пльскове, а Рагуилове въ городе»⁷¹. Здесь и посадник Новгорода, и посадник Пскова абсолютно равны между собой в том плане, что они были избраны легитимно всей областью. Участие на вече и новгородцев, и псковичей, и ладожан не дает никаких оснований для того, чтобы признать Мирослава ставленником только Новгорода, иначе в противном случае Рагуила можно было бы объявить присланным из Пскова. Конечно, это выглядело бы абсурдным. Главная мысль летописного рассказа заключается в том, что новгородская, псковская и отчасти ладожская общины после изгнания из Новгорода в 1132 г. Всеволода выступают как равнозначные, равноправные составные части обширной Новгородской области. Ни о каких признаках зависимости Пскова от Новгорода нет и речи. Наоборот, в событиях 1132 г. достаточно ясно угадываются очертания возникшей в конце XI — начале XII в. государственно-политической системы, представлявшей собой конфедеративный союз волостей.

Между тем, как верно указывает И.Я. Фроянов, в северо-западном политическом объединении уже в конце 30-х гг. XII в. обнаруживается стремление к раздроблению. Псков начинает конституироваться в суверенную волость. Первым важным проявлением процесса обособления Пскова мы предлагаем считать 1132 год. Судя по отсутствию летописных известий о наличии во Пскове до 1132 г. посадников и их деятельности, можно предполагать, что если институт посадничества здесь и существовал (хотя это никак не может быть подтверждено данными источников), то он не играл какой-либо значительной роли в функционировании собственно городской общины Пскова. Видимо, псковские посадники в XI в. являлись лишь новгородскими наместниками, выразителями власти Новгорода над Псковом. В.Л. Янин, отводя выдающуюся роль институту посадничества в системе государственной организации Киевской Руси, для периода XI—XII вв. выделяет две его главные формы: первая — это посадничество старого типа, совпадающее с институтом княжения и являющее собой «механизм, работой которого обеспечивалось подчинение центральной власти многочисленных местных центров»; вторая — посадничество нового, выборного типа, появляющееся в результате борьбы местных центров за городские вольности и характеризуемое как орган республиканской государственной власти⁷². Посадничество, возникшее во Пскове в ходе событий 1132 г., мы склонны относить именно ко второй, республиканской форме управления. Изменение функций института посадничества во Пскове, произошедшее в 1132 г., стало проявлением новой по сравнению с предшествующим периодом политической обстановки. Напомним, что посадник, наряду с вечем и князем, — один из важнейших элементов, обеспечивающих нормальное функционирование механизма волостной структуры⁷³. Существование веча во Пскове к началу XII в. — факт бесспорный. Посадник (подчеркиваем, не присланный из Новгорода) появляется в 1132 г. Для того чтобы заявить о своем полном суверенитете, псковской общине оставалось только одно — учредить собственный княжеский стол. Реализовать же на практике политические амбиции псковичам удалось через несколько лет после приглашения посадником Мирослава, а именно в ходе событий 1136—1137 гг.

Прежде чем обратиться непосредственно к вопросу о появлении во Пскове князя Всеволода Мстиславича, следует отметить, что политическая активность псковской общины после 1132 г. не пошла на спад. В 1134 г. вся «Новгородская область», как сообщает летописец, участвует в знаменитом походе против суздальцев, закончившимся полной победой последних в битве на Ждане горе⁷⁴. Нет сомнений, что, говоря о «Новгородской области», летописный источник имеет в виду не только новгородцев, но и по крайней мере псковичей и ладожан⁷⁵. Именно они, все вместе, «пришьдъше, даша посадницьство Мирославу Гюрятиницю» в Новгороде, так как уже в следующем, 1135 г., он от имени Новгорода выступает посредником в мирных переговорах между киевлянами и черниговцами⁷⁶. Мы не знаем, был ли он заменен во Пскове кем-либо или нет — летописи об этом молчат, поэтому гадать здесь бессмысленно.

В 1136—1137 гг. псковичи — вновь участники важных политических событий, которые получили разную оценку в новгородском и псковском летописании. Новгородская Первая летопись старшего извода явно старается затушевать роль псковичей в связи с появлением во Пскове Всеволода. Сообщив о решении веча изгнать из Новгорода неугодного князя, летописец подробно описывает хоть и важные, но чисто новгородские происшествия. Вокняжение во Пскове Всеволода автор статьи под 1137 годом представляет в первую очередь как волю самого «Мьстиславиця», пусть и ненавистного новгородцам: «Въ то же лето приде князь Мьстиславиць Всеволодъ Пльскову...»⁷⁷. Последующие за тем действия новгородской общины опять как бы заслоняют собой происходящее во Пскове. В Новгородской Первой летописи старшего извода есть лишь глухие сведения о том, что «услышано бысть се, яко Всеволодъ Пльскове съ братомь Святопълкомь»⁷⁸. Во многом то, что Всеволод и Святополк оказались во Пскове, новгородский летописец объясняет интригами определенной части влиятельных мужей Новгорода — Юрия Жирославича, Константина, Нежаты и др. (в Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописях среди сторонников Всеволода в Новгороде названы еще, по-видимому, Жирята «и приятели его»⁷⁹). Неудачу похода Святослава Ольговича на Псков составитель Новгородской Первой летописи старшего извода пытается объяснить не силой псковичей, а нежеланием новгородцев проливать кровь «съ своею братьею»⁸⁰. Тем не менее, несмотря на всю явную политическую конъюнктурность записей в новгородской летописи под 1136 и 1137 гг., их автору все-таки не удалось полностью умолчать о роли псковичей в перемене Всеволодом княжеского стола. Рассказывая о том, как «сдумаша, яко изгонити князя» из Новгорода, летописец вначале сообщает, что на вече новгородцы «призваша пльсковиче и ладожаны», тем самым признав право псковской общины на участие в решении важнейших общеобластных вопросов⁸¹.

Столь же показательна и оговорка в описании обстоятельств появления Всеволода во Пскове: тот не просто по своей воле «приде» во Псков, но «позванъ отаи новгородьскыми и пльсковьскыми мужи»⁸². Новгородский летописец не смог умолчать и о том, что, узнав о выступлении в поход Святослава Ольговича, «не покоришася пльсковици имъ, ни выгнаша князя от себе, нъ бяхуть ся устерегли, засекли осекы все», и что после смерти Всеволода именно представители псковской общины сами «яшася... по брата его Святопълка». Однако тут же он как бы в гневе прибавляет: «и не бе мира съ ними», сравнивая псковичей, помимо всех прочих, с тогдашними заклятыми врагами новгородцев — суздальцами⁸³.

Если Новгородская Первая летопись старшего извода пытается представить события 1136—1137 гг. как проявление непокорности Пскова по отношению к своему покровителю — Новгороду, то в псковских летописях (с некоторыми в них различиями в степени информативности) действия псковичей преподносятся как полностью правильные — нет и намека на то, что Псков решил покончить с какой-либо зависимостью от Новгорода. Сам приезд Всеволода во Псков, согласно псковским источникам, был возможен лишь после того, как «псковичи ехавше к нему биша чоломъ, и пояша... княжити к собе»⁸⁴. Примечательно, что все три псковские летописи (но особенно Псковская Вторая) как бы подчеркивают, что выбор пал именно на Всеволода не только потому, что он был изгнан из Новгорода (каковым фактом псковская община несомненно противопоставляла себя новгородской), но и потому, что этот князь был достоин такой чести. Летописец будто забыл о недавнем «посрамлении» Всеволода в битве с суздальцами⁸⁵. Для него он — князь, которого провожает сам Ярополк Киевский, которого «съ честию» по пути встречает Василько Полоцкий, «забывъ заповеди ради божиа злобу отца его», которого — и это самое главное — «все множество народа сретоша... честно съ кресты, и многолетьствовавше»⁸⁶. О военных действиях между новгородцами и псковичами в псковских летописях есть только одна краткая фраза. Но она очень важна для понимания того, что усматривали летописцы Пскова в событиях 1136—1137 гг. В Псковских Первой и Третьей летописях сказано, что псковичи «новгородцы отложишася»⁸⁷. Под этим подразумевается прекращение прежнего второстепенного положения псковской общины по сравнению с новгородской и в то же время объявляется о начале обособленного существования Пскова в качестве суверенного города-государства.

Факт «отложения» псковичей, что очень важно, отразился не только в псковском летописании, но и в Ипатьевской летописи. В ней также говорится, что «Пльсковичи... пояша к собе Всеволода княжить, а от новгородець отложиша»⁸⁸. В связи с этим В.А. Буров считает странным привлекать в виде аргумента Ипатьевскую летопись, созданную «на удалении нескольких тысяч километров от мест событий», из-за чего, по его мнению, «в эпоху распада Руси... события псковско-новгородских отношений были восприняты в подобном «общерусском» контексте»⁸⁹. Между тем, как показывает И.Я. Фроянов, центробежные процессы в северо-западной межволостной организации в 30-е гг. XII в. были вообще характерны для такого социально-политического явления древнерусской жизни XI—XIII вв., как город-государство⁹⁰. Составление же Ипатьевского свода в Юго-Западной Руси совсем не означает, что в него не могли попасть псковские известия. Еще в начале XX в. акад. А.А. Шахматов отмечал, что между Псковом и юго-западным регионом Руси в XIV—XV вв. через западнорусские земли происходил взаимный обмен рукописными литературными материалами⁹¹. Следовательно, возражения В.А. Бурова против использования Ипатьевской летописи в качестве исторического источника по вопросу новгородско-псковских отношений в 30-е гг. XII в. кажутся необоснованными. Полагаем, что сведения Ипатьевской летописи об «отложении» псковичей от новгородцев, наоборот, подтверждают достоверность известий псковских Первой и Третьей летописей.

Таким образом, повествование о событиях 1130-х гг. предстает перед нами в двух летописных традициях — псковской и новгородской. Признавая, что летописание и Новгорода, и Пскова отражало политические интересы двух самых значительных центров Северо-Западной Руси, нам все-таки представляется, что для реконструкции основной сути взаимоотношений Новгорода и Пскова в конце первой — начале второй трети XII в. более адекватными в описании известных событий являются относительно краткие псковские записи, нежели подробные новгородские. Новгородский летописец предвзято рассказывает о псковичах и их роли в призвании князя Всеволода, в то время как псковский источник субъективен в другом — он пытается превознести в первую очередь не значение деятельности псковской общины, а личность самого Всеволода Мстиславича. Почему же Новгородская Первая летопись старшего извода столь необъективна по отношению ко Пскову? Ответ на вопрос почему в статьях 1136 и 1137 гг. автор-новгородец сделал их тексты по сути дела антипсковскими, мы сумеем получить, если выясним, что летописные записи, в частности содержащие известия о Пскове и псковичах за первую треть XII в., подвергались редактированию, причем в связи с определенной политической обстановкой в Новгороде.

В работах А.А. Шахматова было указано на то, что записи 1136 и 1137 гг. отличаются от предыдущих наличием подробных и точных арифметических вычислений. Это позволило исследователю с полным основанием утверждать об авторстве указанных статей Кирика, доместика новгородского Антониева монастыря⁹². Тем не менее А.А. Шахматов не решился выдвинуть предположение о редактировании текста новгородской летописи в конце 30-х гг. XII в. Составление свода, соединившего в себе новгородское владычное летописание через «Повесть временных лет» в редакции, близкой Ипатьевской летописи, с Начальным сводом XI в., отнесено им к 1167 г.⁹³

В отличие от А.А. Шахматова, Е.Ю. Перфецкий обратил внимание на иную особенность статей 1136 и 1137 гг. — их богатство; фактическим материалом, точное описание событий, тесную редакционную и внутреннюю связь между ними. Это стало для Е.Ю. Перфецкого одним из аргументов, чтобы утверждать о существовании в Новгороде особого Княжого летописания, которое было включено в тот же самый шахматовский свод 60-х гг. XII в.⁹⁴

Анализ новгородского летописного материала за XII в. на высоком профессиональном уровне был сделан Д.С. Лихачевым.. В своей работе о «Софийском временнике» ему удалось убедительно, доказать существование в 30-е гг. XII в. летописного свода князя. Всеволода Мстиславича, в котором записи велись вплоть до 1136 г. С этого времени, как полагает Д.С. Лихачев, «свод Всеволода» был передан в ведение владычной кафедры в Новгороде и подвергся значительным: изменениям⁹⁵.

Мысль о существовании новгородского княжеского свода начала XII в. была поддержана А.А. Гиппиусом. В его исследовании, посвященном Новгородской Первой летописи, в гипотезу Д.С. Лихачева внесена некоторая корректировка. А.А. Гиппиус полагает, что впервые княжеский свод был составлен еще при Мстиславе Владимировиче, а затем продолжен летописными записями при Всеволоде Мстиславиче. Как показывает текстологический анализ статей Новгородской Первой летописи, сделанный А.А. Гиппиусом, терминология и политическая направленность записей, начиная с 1132 г., значительно отличаются от предшествующих летописных сообщений. Отсюда исследователь сделал вывод, что передача княжеского летописания в руки владычных летописцев произошла не в 1136 г., как считает Д.С. Лихачев, а ранее — после первого изгнания Всеволода из Новгорода в 1132 г.⁹⁶ Впоследствии, как показал А.А. Гиппиус, новгородское летописание вновь было подвергнуто редактированию при составлении в конце 60-х гг. XII в. свода Германа Вояты, причем княжеское летописание в пределах XII в. осталось в нем без изменений⁹⁷.

Основываясь на исследованиях наиболее авторитетных историков и источниковедов, в том числе и последних десятилетий, мы можем утверждать, что интересующие нас статьи 1136 и 1137 гг. были внесены в новгородское летописание уже после того, как оно было изъято из рук князей и передано новгородской архиепископской кафедре. Каков же в таком случае характер интересующих нас известий?

Редакция статей 1136 и 1137 гг. была осуществлена Кириком, человеком, приближенным к архиепископу Нифонту. Именно Нифонт, как пишет Д.С. Лихачев, произвел ревизию предшествующего новгородского летописания после «переворота» в Новгороде 1136 г.⁹⁸ Соглашаясь с этим выводом, мы не можем принять мнение Д.С. Лихачева об антикняжеском характере этого переворота, якобы приведшего к умалению значения княжеской власти в Новгороде. Как показал И.Я. Фроянов, после событий 1136—1137 гг. власть князя в Новгороде, наоборот, укрепилась, а главный смысл произошедшего в 30-е гг. XII в. заключался в том, что Новгородская волость наконец-то полностью избавилась от остатков зависимости по отношению к Киеву⁹⁹. Следовательно, ревизию летописания при Нифонте, произведенную непосредственно Кириком, необходимо рассматривать не в антикняжеском, а в антикиевском ракурсе. Естественно, личность Всеволода, киевского ставленника, изгнанного новгородцами, получила у Кирика негативную оценку. Следствием же этого стало то, что враждебное отношение Нифонтова летописца перенеслось и на псковичей, призвавших Всеволода. Поэтому, редактируя княжескую летопись и составляя статьи 1136 и 1137 гг., Кирик постарался выставить действия псковичей в отрицательном свете, всячески принизить их политическое влияние и значение самого Пскова как самостоятельного городского центра.

Псковские летописи (это уже отмечалось выше) содержат известия совсем иного характера. Объяснять это редактированием во Пскове новгородского источника невозможно, так как летописные статьи, повествующие об изгнании Всеволода из Новгорода и его вокняжении во Пскове, в Новгородской Первой летописи старшего извода и псковских источниках имеют абсолютно разную конструкцию. Известно, что в псковских летописях, особенно в изложении событий за XI—XIII вв., отразилась сокращенная выборка из Новгородско-Софийского свода первой половины XV в.¹⁰⁰, который восходит к новгородскому владычному летописанию, в том числе и к своду Германа Вояты конца 60-х гг. XII в.¹⁰¹ Следовательно, можно было бы ожидать, что события 1136—1137 гг. будут изложены в псковских летописях в плане структуры, так же как и в Новгородской Первой летописи. Однако этого мы не наблюдаем, но практически полностью идентичные псковским записям летописные статьи мы находим в Ипатьевской летописи. Сравним их.

Таблица 2.1. Ипатьевская и Псковская Первая летописи о событиях 1136—1137 гг.

Ипатьевская летопись 1138 г.

Псковская Первая летопись 1132 г.

«В лето 6646 выгнаша Новгородчи князя своего Всеволода Мьстиславича из Новагорода, а Святослава Олговича оуведоша к собе, а Всеволодъ Мьстиславичь и приде Кыевоу къ строеви своемоу Ярополкоу, и вдасть емоу стрыи Вышегородъ. Того же лета придоша Пльсковичи и пояша к собе Всеволода княжить, а от Новгородець отложиша. Того же лета преставися, седъ Пльскове месяца февраля въ 11 масленои неделе в четвергъ; тамо же и положень бысть въ цркви святой троиче, юже бе самъ създалъ въ Пльскове102».

«В лето 6640. Выгнаша новогородцы князя своего Всеволода Мстиславича из Новагорода, а Святослава Ольговича приведоша княжити к собе; Всеволод же иде в Киевъ кь строеви своему Ярополку; Ярополкъ же посади его в Вышегороде. Того же лета приидоша псковичи и пояша Всеволода княжити к себе, а новогородцы отложишася; и проводиша Всеволода и Святополка до Пъскова. Василко Полоцкий князь, и Всеволоду идущу мимо Полотско самъ выеха к нему, проводи его с честию, заповеди ради божиа забывъ злобу отца их, что бяше сотворилъ всему роду его: вшедшу ему в руце его к нему, ничто же о немъ лоукавно помысли, якоже подобаше по человечеству, но и кресть межу собою целоваша, яко не поминати, что ся первое оудеяло, и на всеи правде, и тако добре проводи его. Того же лета преставися князь Всеволодъ во граде Пскове, месяца февраля въ 11 день, в четверток сырные недели; а в неделю положен бысть въ церкви Святыя Троица, ея же бе самъ создал ь103».

Можно предположить, что местной вставкой во всех трех псковских летописях является описание встречи князя Всеволода Васильком Полоцким, а в Псковской Второй летописи — описание встречи Всеволода во Пскове¹⁰⁴. В остальном же тексты Ипатьевской и псковских летописей совпадают. Обратим внимание на то, что в Псковской Первой летописи в статье под 6645 (1137) г. уже сообщалось о смерти Всеволода Мстиславича во Пскове¹⁰⁵. Наличие дублирующего известия наводит на мысль о том, что одна из этих статей — вставленная. Учитывая нарушение хронологической последовательности в Псковской Первой летописи (ср.: 6624, 6643, 6645, 6640, 6675, 6677, 6684, 6694 гг.), можно предположить, что вставкой, сделанной в середине XV в., при создании обширного летописного свода, ставшего одним из основных этапов в развитии независимого летописания во Пскове¹⁰⁶, является статья под 6640 г., а статья под 6645 г. восходит к варианту псковского летописного материала, составленного с привлечением краткой выборки из Новгородско-Софийского свода¹⁰⁷. Представляется вероятным, что запись о событиях 1136—1137 гг., дополненная другими известиями, попала в протограф псковских летописей именно из Ипатьевской летописи или сходного с ней южнорусского свода (об этом говорит, например, датировка изгнания Всеволода из Новгорода и его появления во Пскове в Ипатьевской летописи, а также в Псковских Второй и Третьей летописях 6646 г.¹⁰⁸), а не наоборот.

Однако мы не можем возвести сведения псковских летописей из статьи под 6646 (1138) г. к летописям, имеющим в основе Новгородско-Софийский свод, несмотря на то, что некоторые исследователи отмечают присутствие южнорусских известий в Новгородско-Софийском своде, куда они, вероятно, попали из Ипатьевской летописи или ее протографа¹⁰⁹. Псковские летописи, с одной стороны, и Новгородская Четвертая и Софийская Первая летописи — с другой, содержат различные записи (без текстуальных и большей частью смысловых совпадений) о событиях, обнаруживающих текстовые аналогии в псковском и южнорусском летописании. Наиболее показательной в данном отношении и является статья под 6646 (1138) г. о появлении на псковском княжении Всеволода Мстиславича. Ее содержание идентично в вариантах Новгородской Четвертой, Софийской Первой и Новгородской Первой летописей и отличается от традиции, характерной для Ипатьевской и псковских летописей¹¹⁰.

Итак, полагаем, что интересующие нас сведения Ипатьевской летописи — современного киевского происхождения: ведь Всеволод представлял в Новгороде власть киевских князей. Только в Киеве (не считая, конечно, Пскова) он мог встретить сочувственное к себе отношение после изгнания из Новгорода. Такие подробности, как кратковременное пребывание Всеволода в Вышгороде (киевском пригороде) и его проводы самим Ярополком, еще раз указывают на то, что запись, посвященная событиям 1136—1137 гг., была сделана киевским летописцем, а затем попала в Ипатьевский свод.

Данные Ипатьевской летописи были использованы составителем протографа псковских летописей, который отказался от привлечения новгородского материала. Последний, по мнению псковского летописца, тенденциозно изображал действия псковичей, что в намного меньшей степени присутствовало в подаче Ипатьевской летописи.

Таким образом, сведения Ипатьевской летописи и псковских летописей, ее использовавших, являются, на наш взгляд, более объективными, чем известия Новгородской Первой летописи старшего извода, учитывая, что летописные статьи, нас интересующие, в памятниках южнорусского и псковского летописания в текстуальном и хронологическом отношениях практически равного происхождения.

Выяснив, насколько это возможно, историю появления в новгородском и псковском летописании записей, посвященных событиям 1136—1137 гг., и разрешив вопрос о соотношении текстов в Новгородской Первой летописи и псковских летописях, попробуем реконструировать общий ход новгородско-псковских взаимоотношений во второй половине 30-х гг. XII в. Мы их представляем следующим образом.

После вечевого собрания, на котором было решено изгнать князя Всеволода, новгородская государственность оказалась в состоянии политической нестабильности. Почти два месяца, пока Всеволод со своей семьей сидел под стражей, князя в Новгороде вообще не было. Малолетний Владимир Всеволодович, которого новгородцы вроде бы «прияша», вскоре их не устроил и был заменен Святославом Ольговичем. Но и положение нового князя поначалу не было прочным, чему свидетельством — отказ архиепископа Нифонта венчать его («не достоить ея пояти»), а также неудавшееся покушение на жизнь Святослава, организованное «милостьницами Всеволожи»¹¹¹. Новгородское общество продолжительное время находится в состоянии постоянной социальной напряженности: не затухает, несмотря на то, что Всеволода в Новгороде уже нет, борьба между «приятели его» и противниками князя, не обошедшаяся без смертоубийств и грабежей¹¹². Конечно же, в подобной ситуации Новгород вряд ли мог продолжать строить свои отношения с соседними городами (Псковом, Ладогой) на прежней, конфедеративной основе и в полной мере контролировать ситуацию в северо-западном межволостном объединении. Безусловно, таким выгодным политическим моментом и не преминул воспользоваться Псков. Псковская община, тяготившаяся новгородской опекой, выражавшейся в стремлении Новгорода распространить свою непосредственную власть на близлежащие земли, призвала на княжение из Вышгорода Всеволода. Тем самым псковичи смогли «отложишася» от Новгорода, то есть Псков обрел свою суверенную государственность, последним из необходимых элементов которой и было собственное княжение. Однако самостоятельность своей волости нужно было отстоять, так как новгородцы не могли так просто смириться с потерей контроля над Псковом.

Фактически сразу, как в Новгороде стало известно о появлении Всеволода во Пскове, Святослав Ольгович «съвъкупи всю землю Новгородьскую», усилив войско курянами Глеба Ольговича и половцами и «идоша на Пльсковъ прогонить Всеволода»¹¹³. Псковичи оказали упорное сопротивление, проявив тем самым силу своей городской общины. По всей видимости, окончательно осознав, что Псков потерян для Новгорода и что военная экспедиция не принесет успеха, новгородцы отправили посольство к псковичам с целью заключить мирный договор. Представители обеих сторон «въспятишася на Дубровьне»¹¹⁴. Судя по тому, что новгородцы после этого не пошли на Псков, нужно думать, что Новгород не добился восстановления северо-западного политического объединения и соответственно участия в нем Пскова. Недаром новгородский летописец враждебно заметил в отношении псковичей: «и не бе мира съ ними»¹¹⁵.

Отстояв недавно приобретенную независимость, Псков вошел в число суверенных древнерусских городов-государств. 11 февраля 1138 г. умер Всеволод Мстиславич, первый князь самостоятельной Псковской волости. Чтобы подтвердить этот статус, сразу же после его смерти «яшася пльсковици по брата его Святопълка»¹¹⁶. Призвание Святополка на княжение во Псков укрепило суверенный характер псковской общины. О том, что Псков после событий 1136—1137 гг. не перестал представлять реальную силу, свидетельствует запись в Новгородской Первой летописи старшего извода под 1138 г.: «а въ 23 того месяця (апреля. — А.В.) пополошишася людье: сългаша бо, яко Святопълкъ у города съ пльсковици»¹¹⁷. Примечательно здесь то, что для новгородцев Псков уже является особной волостью. Кроме того, необходимо указать, что возросла и политическая активность нового псковского князя. Можно предположить, что еще некоторое время в отношениях между Новгородом и Псковом сохранялась напряженность. Однако взаимные интересы, в первую очередь в области внешней политики, рано или поздно должны были послужить основой процесса Новгородско-Псковского сближения, о начале которого узнаем из известия Новгородской Первой летописи старшего извода под тем же 1138 г., где упоминается, что новгородцы «съ пльсковици съмиришася»¹¹⁸.

Примечания

1. Шахматов А.А. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. I. Вводная часть. Текст. Примечания. С. XVI.

2. ПСРЛ. М., 2000. Т. IV. Ч. 1. С. 89—90.

3. Пресняков А.Е. Княжое право в Древней Руси. Очерки по истории X—XII столетий. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 338.

4. ПСРЛ. М., 2000. Т. III. С. 159.

5. Татищев В.Н. Собрание сочинений: в 8 т. М., 1995. Т. II—III. С. 70. В первой части своей «Истории Российской» В.Н. Татищев датировал смерть Вышеслава 1012 г. (Татищев В.Н. Собрание сочинений... М., 1994. Т. I. С. 373).

6. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 114.

7. Там же. С. 120.

8. Там же.

9. Там же. С. 121.

10. Псковские летописи. М., 1955. Вып. 2. С. 76.

11. ПСРЛ. Т. III. С. 183; Т. IV. Ч. 1. С. 120; СПб, 1851. Т. V. С. 140.

12. ПСРЛ. Т. III. С. 20, 204; Т. IV. Ч. 1. С. 142.

13. ПСРЛ. Т. III. С. 20, 204; Т. IV. Ч. 1. С. 142; Т. V. С. 156.

14. ПСРЛ. Т. III. С. 21, 205; Т. IV. Ч. 1. С. 143; Т. V. С. 156.

15. ПСРЛ. Т. III. С. 22, 206; Т. IV. Ч. 1. С. 145.

16. ПСРЛ. Т. III. С. 23, 207; Т. IV. Ч. 1. С. 145; Т. V. С. 156.

17. Лихачев Д.С. «Софийский временник» и новгородский политический переворот 1136 года // ИЗ. 1948. Т. 25. С. 251—257.

18. Там же. С. 257—262.

19. Шахматов А.А. 1) Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб. 1908. С. 185—187, 193, 380—381; 2) Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. М.; Л., 1938. С. 128—132, 155—156, 365, 366.

20. Шахматов А.А. 1) Разыскания... С. 197—199; 2) Обозрение... С. 155—156, 366.

21. Шахматов А.А. Обозрение... С. 163—164.

22. См.: Насонов А.Н. Из истории псковского летописания // ИЗ. 1946. Т. 18. С. 274, 277; Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. Untersuchungen zur russischen Regionalchronistik im 13.—15. Jahrhundert. Wiesbaden, 1975. S. 77—97.

23. Псковские летописи. Вып. 2. С. 19.

24. Насонов А.Н. 1) О списках псковских летописей // Псковские летописи. М.; Л., 1941. Вып. 1. С. XLV—XLVI; 2) Из истории псковского летописания. С. 283.

25. Шахматов А.А. Разыскания... С. 221—222.

26. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. 2. Кн. 1. С. 785, прим. 4.

27. ПСРЛ. М., 1998. Т. II. Стлб. 283.

28. Шахматов А.А. 1) Несколько заметок об языке псковских памятников 1415 вв. // ЖМНП. 1909. Новая сер. XXII. № 7, отд. 2. С. 117—119; 2) Повесть временных лет. Т. I. С. LIII.

29. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 293; Псковские летописи. Вып. 2. С. 6.

30. ПСРЛ. Т. III. С. 183; Т. IV. Ч. 1. С. 120; T. V. С. 140; Псковские летописи. Вып. 2. С. 76.

31. Там же.

32. Гиппиус А.А. К истории сложения текста Новгородской Первой летописи // Новгородский исторический сб. СПб., 1997. Вып. 6 (16). С. 48—56.

33. Там же. С. 43—44, 67—70.

34. В новейшей литературе высказано интересное, хотя и требующее дополнительной проверки мнение, согласно которому на самом деле не существовало дефектного списка «Повести временных лет», отразившего Начальный свод 1095 г. и послужившего основой для протографа Новгородской Первой летописи младшего извода. Вместо этого составитель Новгородской Первой летописи младшего извода использовал самостоятельный Киево-Печерский свод 1076—1077 гг., принадлежавший перу Нестора, иначе говоря, «этот свод отразился во всех русских летописях, по крайней мере во всех наиболее известных: Лаврентьевской, Ипатьевской, Радзивилловской и т. д. Но во всех перечисленных летописях он представлен в "осложненном" виде, в более "первозданном", если так можно в данном случае выразиться, он представлен в Н1ЛМ, Соф1Л, Н1УЛ, Тверск. Сборнике...» (Зиборов В.К. О летописи Нестора. Основной летописный свод в русском летописании XI в. СПб., 1995. С. 152). Тем не менее, подобное представление о происхождении текста Новгородской Первой летописи младшего извода никоим образом не может повлиять на большую правдоподобность ее известий в пределах третьей четверти XI в. в сравнении с Новгородской Первой старшего извода за этот же период.

35. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 83.

36. ПСРЛ. Т. III. С. 183; См. также: ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 120; Т. V. С. 140.

37. ПСРЛ. М., 1998. Т. II. Стлб. 294; Т. IV. Ч. 1. С. 145.

38. Там же. Т. II. Стлб. 283.

39. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 82.

40. Псковские летописи. Вып. 2. С. 18; ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 122.

41. ПСРЛ. Т. III. С. 17, 186; Псковские летописи. Вып. 1. С. 9; Вып. 2. С. 76; ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 123; Т. V. С. 141.

42. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 171.

43. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 85—87.

44. Необходимость отказаться от термина «пригород» по отношению к Пскову имеется не только тогда, когда под пригородом подразумевается зависимый от главного город, но и в случае, если пригородом называть «крепость-форпост», построенную старшим городом (Псков: Очерки истории. Изд. 2. Л., 1990. С. 10). Кстати, авторы Данного определения, Г.В. Проскурякова и И.К. Лабутина, сами, по всей видимости, не разобрались, чем же для Новгорода был Псков, так как в той же самой работе они утверждают, что Псков «не был создан как укрепленный сторожевой форпост старшим городом». (Там же. С. 17).

45. Шахматов А.А. Разыскания... С. 211.

46. Там же. С. 221—222.

47. Фроянов И.Я. Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995. С. 321—322.

48. Насонов А.Н. Русская земля... С. 81—88.

49. Карамзин Н.М. История государства Российского: В 12-ти т. М., 1991. Т. II—III. С. 113.

50. Болховитинов Е.А. История княжества Псковского. Киев, 1831. Ч. 1—4. С. 73.

51. Соловьев С.М. Сочинения: В 18-ти кн. М., 1988. Кн. I. С. 410.

52. Там же. С. 412.

53. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. СПб., 1886. Т. VII. С. 248.

54. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. М., 1867. Кн. 3: История города Пскова и Псковской земли. С. 31, 139, 190; Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. СПб., 1872. Т. I. С. 364.; Никитский А. // Очерк внутренней истории Пскова. СПб., 1873. С. 89—90.

55. Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 90.

56. Тихомиров М.Н. Древнерусские города // Учен. зап. МГУ. М., 1946. Вып. 99. С. 51; Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 117; Мавродин В.В. Образование единого Русского государства. Л., 1951. С. 41; Мартысевич И.Д. Общественно-политический строи и право Псковской феодальной республики XIV—XV вв. Автореферат Дисс. ... докт. юр. наук. М., 1965. С. 16.

57. Псков: Очерки истории. С. 11—12.

58. Колотилова С.И. К вопросу о положении Пскова в составе Новгородской феодальной республики // История СССР. 1975. № 2. С. 151.

59. Там же. С. 150—151.

60. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота и ее время. Развитие феодальных отношений на Руси XIV—XV вв. Л., 1980. С. 31.

61. Там же.

62. Афанасьев С.А. Община и князь в Древнем Пскове в XII—XIII вв. // Вестник ЛГУ. Сер. 2. 1990. Вып. 3 (№ 16). С. 91.

63. Янин В.Л. «Болотовский» договор о взаимоотношениях Новгорода и Пскова в XII—XIV веках // ОИ. 1992. № 6. С. 8.

64. Там же. С. 11.

65. Там же. С. 12.

66. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 337.

67. Там же. С. 336—337.

68. ПСРЛ. Т. III. С. 22—23.

69. См., напр.: Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 29—30, 108; Haсонов А.Н. «Русская земля»... С. 75; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 170.

70. Такой контекст летописной записи был также подмечен С.И. Колотиловой (К вопросу о положении Пскова... С. 150—151), но, к сожалению, это наблюдение у автора не получило какого-либо логического развития и завершения.

71. ПСРЛ. Т. III. С. 22—23.

72. Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 52, 54—60, 368.

73. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 162, 168.

74. ПСРЛ. Т. III. С. 23.

75. Московский великокняжеский свод конца XV в., протограф которого, помимо своего основного источника — Новгородско-Софийского свода 1448 г., в части за XII—XIV вв., как установил Я.С. Лурье, использовал добавочные общерусские известия, заимствованные из митрополичьего свода 1408 г. (Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976. С. 156), разъясняет фразеологию новгородского летописца: «А тое же зимы иде Всеволодъ Мьстиславичь на Суздаль и Ростовъ с Новоградци и Пьсковичи и Ладожаны и съ всею областию Новоградскою» (ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 32).

76. ПСРЛ. Т. III. С. 23.

77. Там же. С. 24.

78. Там же.

79. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 148; М., 2000. Т. VI. Вып. 1. Стлб. 224.

80. ПСРЛ. Т. III. С. 25.

81. Там же. С. 24.

82. Там же.

83. Там же. С. 25.

84. Псковские летописи. Вып. 2. С. 19.

85. Там же. Вып. 1. С. 9; Вып. 2. С. 19, 76.

86. Там же. Вып. 1. С. 10; Вып. 2. С. 19, 76—77.

87. Там же. Вып. 1 С. 10; Вып. 2. С. 76.

88. ПСРЛ. Т. II. Стлб. 300.

89. Буров В.А. Очерки истории и археологии средневекового Новгорода. М., 1994. С. 141.

90. Фроянов И.Я. 1) Древняя Русь. С. 337; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 235—236.

91. Шахматов А.А. Несколько заметок об языке псковских памятников XIV—XV вв. // ЖМНП. 1909. Новая сер. XXII. № 7, отд. 2. С. 154, 161, 166, 172—173.

92. Шахматов А.А. Разыскания... С. 184—185.

93. Шахматов А.А. Общерусские летописные своды XIV и XV веков // ЖМНП. 1900. Ч. CCCXXXH. № 11, отд. 2. С. 188; Шахматов А.А. Разыскания... С. 187—192, 206—207.

94. Перфецкий Е.Ю. Русские летописные своды и их взаимоотношения. Братислава, 1922. С. 58—67.

95. Лихачев Д.С. 1) «Софийский временник»... С. 251—257, 258—262; 2) Новгородские летописные своды XII в.: Автореф. дисс.... канд. филол. наук // Изв. АН СССР. Отд. лит. и яз. 1944. Т. III. Вып. 2—3. С. 99—100.

96. Гиппиус А.А. К истории сложения текста Новгородской Первой летописи. С. 40—42, 54—55.

97. Там же. С. 48—55, 63—64, 69.

98. Лихачев Д.С. «Софийский временник»... С. 260.

99. Фроянов И.Я. 1) Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 205—207. 2) Древняя Русь. С. 337—338.

100. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 273—274, 283. Мнение А.Н. Насонова об однократном использовании краткой выборки из Новгородско-Софийского свода уже в общем протографе псковских летописей было подвергнуто критике Г.-Ю. Грабмюллером (Grabmüller H. Die Pskover Chroniken. S. 77—97).

101. Шахматов А.А. Разыскания... С. 197—211.

102. ПСРЛ. Т. II. Стлб. 300—301.

103. Псковские летописи. Вып. 1. С. 10.

104. А.Н. Насонов был склонен возводить данное известие к недошедшим до нас западнорусским и литовским источникам (Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 278).

105. Псковские летописи. Вып. 1. С. 9.

106. Об этом см.: Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 272, 282—283, 292—293.

107. Присутствие статьи 6645 г. и в Тихановском, и в Архивском Первом списках Псковской Первой летописи, отразивших текст более ранний и близкий к их оригиналу, позволяет предположить, что включение этой статьи (впрочем, как и целого ряда других новгородских известий) в общий протограф Тихановского и Архивского Первого списков произошло по крайней мере не позднее 1449 г. — времени составления первоначальной редакции Псковской Первой летописи. (Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 185—192).

108. ПСРЛ. Т. II. Стлб. 300; Псковские летописи. Вып. 2. С. 19, 76.

109. Шахматов А.А. Общерусские летописные своды... С. 153—154; Лурье Я.С. Общерусские летописи. С. 87, 99—100; Черепанов С.К. К вопросу о южном источнике Софийской I и Новгородской IV летописей // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 30. С. 280—283; Романова О.В. Ипатьевская летопись и Новгородско-Софийский свод // Древнерусская книжность. Опыты по источниковедению. СПб., 1997. С. 63—64.

110. В летописях, отразивших новгородское владычное летописание за XII в., вокняжение Всеволода во Пскове датировано 6645 (1137) г. (ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 148; Т. V. Вып. 1. С. 162; Т. III. С. 24, 209—210).

111. ПСРЛ. Т. III. С. 24.

112. Там же.

113. Там же. С. 25.

114. Там же.

115. Там же.

116. Там же.

117. Там же.

118. Там же.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница