3. Псковский летописный свод 1352 г. и его источники
На основании анализа псковских известий в тексте новгородско-софийских летописей за XIII—XV вв. совершенно отчетливо выявляется время около 1352 г., на котором обрывается перечень записей, отразившихся в общерусском летописании. Псковские заметки за XIII — середину XIV в., вероятно, представляют собой тот источник (возможно, какую-то его часть), который и был использован при составлении Новгородско-Софийского свода, ставшего протографом в первую очередь для Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей. В данной связи возникает закономерный вопрос: что являли собой псковские летописные материалы, заканчивавшиеся около 1352 г.? Были ли это простые летописные записи, краткий местный летописец, доведенный до середины XIV в., или же мы имеем дело с остатками не дошедшего до нас псковского свода, который можно условно назвать «сводом 1352 г.»? Если обратиться к высказываниям крупных отечественных и зарубежных источниковедов, то последнее предположение не выглядит маловероятным.
В.С. Иконников отмечал, что использование псковского источника другими летописными памятниками (хотя заметим, В.С. Иконников неверно причислял к ним Новгородскую Первую летопись младшего извода, в которой не находим ни одного прямого заимствования из известных нам псковских летописей) «может указывать и на время появления одного из ранних сводов во Пскове» и относил его к первой четверти XIV в.1
А.Н. Насонов также предполагал вероятность существования до составления Новгородско-Софийского свода цельного псковского летописного памятника, под которым автор подразумевал именно летописный свод, причем более ранний, нежели реконструированный им самим свод 1464 г.2
Немецкий ученый Г.-Ю. Грабмюллер не только предполагал существование псковского свода XIV в., но и доказывал это. По его мнению, серьезным препятствием для А.Н. Насонова в плане признания данного факта была его уверенность в использовании составителем общего протографа всех трех псковских летописей Новгородской Пятой летописи и краткой выборки из Новгородско-Софийского свода. Г.-Ю. Грабмюллер довольно убедительно показал, что влияние этих памятников XV в. на Псковские Первую и Третью летописи (Псковская Вторая в целом не обнаруживает новгородских заимствований) было разновременным и неоднократным, что исключает возможность их разового отражения в общем протографе псковских летописей3. Следовательно, жесткая грань — середина XV в., поставленная А.Н. Насоновым для определения первого псковского свода, должна быть устранена. Г.-Ю. Грабмюллер, основываясь по большей части на изменении характера псковских летописных записей, реконструирует «Первоначальную Псковскую летопись», время возникновения которой он относит к 1368 г. Кроме того, немецкий исследователь называет еще два псковских свода, уже начала XV в. — 1410 и 1426 гг.4
В рецензии на исследование Г.-Ю. Грабмюллера Я.С. Лурье отметил, что предположение немецкого историка о ранних псковских сводах — «это скорее догадки, основанные на простых возможностях, и не более обязательные, чем множество иных предположений о псковских сводах, которые могли существовать до 1481 г.»5; мнение Г.-Ю. Грабмюллера, как указывает Я.С. Лурье, «текстологически... не доказано»6. В то же время Я.С. Лурье признает большую вероятность существования псковского свода второй половины XIV в. При этом он замечает, что данное положение «может быть обосновано иными, более косвенными данными», а именно путем обнаружения в Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописях «целой цепи» псковских известий, что свидетельствует о наличии псковских сводов, предшествовавших созданию Новгородско-Софийского свода7.
Существование ранних (XIV — начала XV в.) псковских сводов признает и В.И. Охотникова. Особенно подробно в своем исследовании, посвященном литературным памятникам о князе Довмонте, она останавливается на предполагаемом Г.-Ю. Грабмюллером псковском своде 1410 г.8
Итак, в работах целого ряда исследователей по крайней мере допускалась мысль о том, что во Пскове уже в XIV в. существовал летописный памятник в виде самостоятельного местного свода. Не был ли именно таким сводом выявленный нами псковский летописный источник, заканчивавшийся около 1352 г., который, в частности, отразился в летописях новгородско-софийской группы? На этот вопрос мы сможем ответить утвердительно в том случае, если сумеем показать, что данный источник, помимо чисто псковских погодных записей, содержал другие письменные памятники или выдержки из них.
В связи с этим стоит обратиться к тексту псковских летописей за XIII в., которые помещают целый ряд оригинальных летописных записей, не имеющих аналогий в новгородских и других сводах. Под 6738 г. в Псковских Первой и Третьей летописях сообщается о знамении, случившемся 14 мая в 3 часа дня, и о голоде, о котором известно также из новгородских летописей, но где он описан совсем по-иному9. В Псковской Первой летописи после рассказа о походе Александра Невского на Копорье в 6749 (1241) г. сообщается о Чудской битве 1242 г., но в особой редакции10. Также, Псковская Первая упоминает о поражении псковичей на Камне от Литвы под 6747 (1239) г. и о взятии Пскова немцами в 6748 (1240) г.11 (оба этих известия помещены в Псковской Третьей летописи под одним, 6744 г., однако с расчетом лет)12. Под 6750 г. в псковских летописях содержится рассказ об освобождении Пскова Александром Невским и о Чудской битве с датой 1 апреля13. В Псковской Третьей летописи есть сведения о междоусобице в Литве в 6773 (1265) г., присутствующие также в летописи Авраамки, но в ином виде14. Оригинальным является известие под 6755 г. в Псковских Первой и Третьей летописях о поражении псковичей от Литвы на Кудепи15. Далее находим сообщения о князе Довмонте, более нигде не читающиеся: о бегстве князя во Псков в 6773 (1265) г. в Псковской Первой16, о походе псковичей во главе с Довмонтом на Литву в 6774 (1266) г. в Псковской Первой17, о победе немцев над псковичами 12 января 1284 г. на Волысту (Мариенбург, Алуксна), случившейся «по двою недель» после знамения, в Псковских Первой и Третьей18, о битве псковичей с немцами под Псковом в 6807 (1299) г. и о смерти Довмонта в Псковской Первой19. Наконец, Псковская Третья рассказывает под 6801 г. о бегстве во Псков Дмитрия Александровича Нижегородского20. Кроме того, Псковские Первая и Третья летописи содержат хронологическую сеть, обрывающуюся на 6776 г., и южнорусские известия, часть которых вообще уникальна, а часть обнаруживает аналогии с записями летописи Авраамки. Это сообщения о взятии татарами Переяславля Русского 3 марта 1239 г., Чернигова — 18 октября 1239 г., Киева — 19 ноября 1240 г., о смерти Владимира Рюриковича Киевского в 1239 г., об убийстве в Орде Михаила Черниговского и боярина Федора, помещенное ошибочно под 6747 г.21 Причем, судя по записям в Псковской Третьей летописи под 6744 г., хронологическая сеть, южнорусские известия и некоторые оригинальные псковские записи были связаны между собой.
Выделенные статьи можно разделить на две группы. С одной стороны, это местные псковские летописные записи, начинающиеся с 30—40-х гг. XIII в., о чем писал А.Н. Насонов22, с другой — заимствования из какого-то южнорусского источника, отмеченные В.С. Иконниковым и В.И. Стависким23. Если выводы А.Н. Насонова о существовании летописного дела во Пскове в XIII в. вряд ли у кого-нибудь вызовут сомнения, то вопрос об использовании в псковском летописании источника южнорусского происхождения, как нам представляется, не до конца выяснен. Заключения, к которым пришел В.И. Ставиский, проанализировавший южнорусские известия в Псковских Первой и Третьей летописях, не могут считаться полностью доказанными. Не имея возможности подробно пересказать содержание статьи В.И. Ставиского, в которой автор попытался восстановить историю появления в псковских летописях известий о событиях в Южной Руси, остановимся лишь на основном выводе данной работы. Исследователь, отметивший наличие сходных с Псковскими Первой и Третьей летописями южнорусских сведений также в летописях Авраамки и Супрасльской, полагает, что все эти летописные памятники восходят к псковскому своду 50—60-х гг. XV в., который использовал особую версию Новгородской Первой старшего извода, где отразилась Киевская летопись 1239 г., продолженная отдельными записями до 1250 г. Причем статьи за 1239—1250 гг. в данной Киевской летописи отличны от текста летописи Галицко-Волынской, лежащей в основе Ипатьевской24.
С подобным ходом рассуждений В.И. Ставиского трудно согласиться. Во-первых, сразу же укажем на одну ошибку автора, которая обусловила, на наш взгляд, неправильное определение В.И. Стависким времени использования составителем общего протографа Псковских Первой и Третьей летописей южнорусского источника. Ученый (при этом почему-то ссылаясь на мнения А.А. Шахматова и А.Н. Насонова) полагает, что Псковские Первая и Третья летописи, с одной стороны, и летописи Авраамки и Супрасльская, с другой, восходят к одному и тому же псковскому своду середины XV в.25 Между тем в основании этих двух групп летописей лежат разные своды, хотя и составленные (или переписанные) во Пскове. Псковские Первая и Третья летописи действительно имели своим протографом псковский свод, условно датируемый А.Н. Насоновым 1464 г.26 Источником же летописи Авраамки (а также Супрасльской и летописей из Синодального сборника № 154 и Толстовского списка I № 189), как показал А.А. Шахматов, являлся свод второй половины XV в., вероятно, составленный во Пскове, но соединивший в себе летописи новгородские27. Таким образом, Псковские Первая и Третья летописи и летописи Авраамки и Супрасльская происходили из разных сводов, а значит, их южнорусские известия, более нигде не читающиеся, не могут восходить к одному общему протографу.
Во-вторых, В.И. Ставиский полагает, что южнорусские известия попали в псковский свод (и далее в псковские летописи) из Новгородской Первой летописи старшего извода особой редакции28. С этим вряд ли можно согласиться, поскольку сомнительно, чтобы подобные сведения были опущены сразу в трех реально дошедших до нас летописных памятниках Новгорода — Новгородской Первой старшего извода, Новгородской Первой младшего извода, Новгородской Четвертой, а также Софийской Первой летописи. Известно, что Новгородская Первая летопись старшего извода особой редакции отразилась в летописях, восходящих к Новгородско-Софийскому своду (Новгородской Четвертой и Софийской Первой), и в Новгородской Первой младшего извода, дополнительно повлияла на Новгородскую Четвертую, и в то же время некоторые ее чтения не имели аналогов в Новгородской Первой летописи по Синодальному списку29. Иначе говоря, если принимать в данном случае точку зрения В.И. Ставиского, мы должны будем признать, что оригинальные сведения южнорусского происхождения, имевшиеся в Новгородской Первой летописи особой редакции, независимо друг от друга были сокращены составителями или редакторами Новгородской Первой старшего извода, Новгородской Первой младшего извода, Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей, что просто было невозможно.
В-третьих, В.И. Ставиский считает, что определяемый им южнорусский источник (то есть Киевская летопись 1239 г., продолженная записями до 1250 г.) был идентичен южнорусскому своду, отразившемуся в Ростовском владычном летописании после редакции второй половины XIII в. (до 1276 г.), Новгородской Первой летописи старшего извода, а также в более первичном виде — в Московском своде 1479 г. и Ермолинской летописи (а вероятно, и в их протографе)30. Однако южнорусских известий, сходных с известиями Псковских Первой и Третьей летописей, в указанных летописных сводах мы не находим. Более того, в отношении Новгородской Первой летописи старшего извода установлено, что ее южнорусским источником была непосредственно Киевская летопись (по В.Т. Пашуто — 1238 г.), и в Новгородской Первой старшего извода после 1238 г. сообщений о событиях в Южной Руси вообще нет31. Южнорусский источник, использованный в псковских летописях, по крайней мере в части за 1239—1250 гг., был отличен от Галицко-Волынской летописи, отразившейся в Ипатьевской и сходной с ней летописи, южнорусские статьи которой попали в Московский свод 1479 г., Ермолинскую летопись и Ростовское владычное летописание второй половины XIII в.
В-четвертых, Новгородская Первая летопись особой редакции, или «Софийский Временник» по А.А. Шахматову, — это всего лишь гипотетический летописный свод, призванный облегчить задачу объяснения ряда трудновозводимых к какому-либо из известных письменных памятников новгородских известий Софийской Первой и Новгородской Четвертой летописей. Если при этом обратить внимание на точку зрения исследователей последних десятилетий о составлении «Софийского Временника» еще в XII в.32, что кажется весьма правдоподобным, то, следовательно, этот предполагаемый особый новгородский свод не мог содержать в себе южнорусские известия за XIII в.
Итак, мысль В.И. Ставиского о привлечении в псковские летописи южнорусского источника посредством особой версии Новгородской Первой летописи старшего извода не может быть нами принята. В то же время вывод В.И. Ставиского о существовании особой южнорусской летописи редакции 1250 г., в основе которой лежала Киевская летопись 1238—1239 гг., продолженная оригинальными записями после 1238 г., кажется заслуживающим внимания. Когда же южнорусский материал был включен в состав Псковских Первой и Третьей летописей — в середине XV в. или, может быть, ранее?
Вновь обратимся к тексту псковских летописей. В первую очередь отметим, что южнорусские известия имеют четкую привязанность к хронологической сетке. Расчет лет в части, начинающейся со слов «от крещения Рускаго» и являющейся оригинальной записью, содержащейся только в псковских летописях, помещен под 6497 (989), 6732 (1224), 6738 (1230), 6747 (1239) и 6749 (1241) гг. в Псковской Первой летописи и под 6497 (989), 6732 (1224), 6738 (1230) и 6748 (1240) гг. в Псковской Третьей33. Из хронологической сети узнаем о таких событиях в Южной Руси, как второе перенесение в Киев мощей Бориса и Глеба, взятие Киева половцами, Калкская битва, взятие Батыем Киева в 1240 г. Появление хронологической сетки должно было, как предположил В.С. Иконников, придать местному своду, имевшему в своей основе отрывочные известия, более полный и связный вид, соединить путем у становления хронологии разрозненные записи34.
Поздние вставки из новгородского летописания разорвали первоначальный вид сетки и в другом месте свода — в известии 6747 (1239) г., ошибочно датирующем убиение в Орде Михаила Черниговского. Если убрать новгородские известия, вставленные между статьями 6747 г. — об убиении Михаила и взятии Киева и избиении псковичей на Камне в Псковской Первой летописи, то никакого нарушения в хронологическом порядке летописи не будет, а последняя часть сетки (от татарской переписи до смертей Александра Невского и Миндовга), присутствующая в нынешнем виде в статье 6749 г., оказывается не на своем первоначальном месте.
Строевский и Архивский 2 списки Псковской Третьей летописи, также сохранившие в своей начальной части фрагменты древнейшего псковского летописания, обнаруживают аналогичную Тихановскому и Архивскому 1 спискам Псковской Первой летописи сбивчивость и путаницу в хронологическом изложении летописных статей. Убирая поздние заимствования из новгородского летописания в части от 6738 (1230) г. до известия 6748 (1240) г. о Невской битве, мы видим такой же, как и в Тихановском и Архивском 1 списках состав летописи — записи о южнорусских событиях и привязанную к ним выкладку лет. В части от известия о взятии татарами Киева вплоть до статьи 6755 г. (об избиении Литвой псковичей на Кудепи) текст псковской летописи по Строевскому и Архивскому 2 спискам опять оказался разорван вставками из новгородского летописания и разбитой по годам Повестью о Довмонте35.
Исходя из вышеизложенного, можно предположить, что фрагмент хронологического расчета лет из Псковской Первой летописи (от татарского числа до смерти князей Александра Невского и Миндовга) должен был находиться после известия 6755 г. о Кудепском избиении, так как не сохранившаяся запись о переписи, видимо, следовала за этой статьей под 6765 (1257) г.36 перед известием 6773 (1265) г о появлении Довмонта во Пскове.
С уверенностью можно констатировать, что расчет лет производился псковским летописцем, имевшим перед глазами, скорее всего, Киевскую летопись 1238 г., продолженную записями до 1250 г. Однако псковский автор не остановился на тех годах, которыми обрывался южнорусский источник. Судя по тексту Псковской Первой летописи под 6749 (1241) г., именно он довел событийную нить повествования до сообщения о смерти Александра Невского и убийстве Миндовга Литовского, остановившись на записи «а в лето 6776...». При этом нельзя исключать, что данный фрагмент расчетов не сохранился полностью и незаконченная фраза «а в лето 6776...», отразившаяся в Псковской Первой летописи, может свидетельствовать не о завершении работы над составлением свода, а о начале следующего известия, например о Раковорской битве.
Помимо уже перечисленных сведений, происходящих из южной Руси и включенных в хронологическую сеть, в Псковских Первой и Третьей летописях имеется еще несколько южнорусских известий. Как говорилось выше, это сообщения о взятии татарами Переяславля Русского 3 марта 1239 г., Чернигова 18 октября 1239 г., Киева 19 ноября 1240 г., о смерти Владимира Рюриковича Киевского в 1239 г. и о гибели Михаила Всеволодовича Черниговского, ошибочно помещенное под 6747 (1239) г. Указанные здесь статьи, безусловно, происходят из того же южнорусского письменного источника, на основании погодных записей которого была составлена хронологическая выкладка. Сомнительно, чтобы данный летописный памятник привлекался дважды. Скорее всего, сведения о событиях 1239—1240 гг. и известие об убиении Михаила Черниговского были использованы псковским летописцем тогда же, когда он составлял хронологическую сеть. Значит, мы с большой долей вероятности можем предполагать, что весь комплекс южнорусских известий в Псковских Первой и Третьей летописях привлекался в псковском летописании одновременно.
В пользу данной гипотезы свидетельствует также содержание летописных статей в Псковских Первой и Третьей летописях под 6732 (1224) г. и 6738 (1230) г. Под 1224 г. рассказывается сначала о Калкской битве, затем следует расчет лет «от втораго пренесения мощей святую новоявленую мученику Бориса и Глеба» «до потрясения земли», а потом сказано, что «того же лета великии глад был»37. Сообщение о голоде следует относить не к 1224 г., когда, судя по псковским летописям, произошла Калкская битва (если мы посчитаем хронологическую выкладку вставкой в летописную статью), а скорее к 1230 г., так как о голоде 1224 г. нам неизвестно из летописных источников. Голод разразился в 1230 г. и тогда же произошло землетрясение, после сообщения о котором в Псковских Первой и Третьей летописях и стоит запись о «великом гладе»38. Считаем, что об этом же бедствии повествует следующая, помещенная под 6738 (1230) г., статья в псковских летописях. Она начинается словами о том, что «индикта 3. Месяца мая въ 14 день, бысть знамение въ солнцы, въ 3 час дни. Того же лета побилъ мраз жита всюду; и бысть глад золъ по всей земли, яко же не бывало николи же тако...»39. Дважды употребленная связующая формула «того же лета» свидетельствует о том, что составитель статьи 6738 г. использовал либо уже готовую хронологическую сеть, либо ту южнорусскую летопись, на основании известий которой последняя и была составлена. Этот момент представляется очень важным. Поэтому следует обязательно обратить внимание на содержание статьи 6738 г.
Рассказ о голоде 1230 г. в псковских летописях мы считаем местной псковской записью, что не отмечалось предшествующими исследователями. Текст Псковских Первой и Третьей летописей отличен по содержанию от повествования в новгородских памятниках. В псковских источниках есть целый ряд оригинальных чтений о том, что подобного голода «не бывало николи же тако: мряхутъ бо людие по оулицамъ и некому бяше храните их», что «живии мужи или жены прихожаху къ гробомъ, плачютще со слезами горькими и глаголаше: лучьше вамъ, преже сего часа горкого изомроша, а намъ люте, видяще сию тугу и печаль», что «ядяхуть бо тогда людие конину во Святыя посты»40. Подобных подробностей мы не обнаруживаем ни в Новгородской Первой старшего извода, ни в Новгородской Четвертой, ни в Софийской Первой летописях, то есть текст псковских летописей не может быть возведен к какому-либо летописному источнику, использовавшемуся при составлении псковского свода середины XV в. Думается, что нет никаких препятствий тому, чтобы считать статью Псковских Первой и Третьей летописей под 6738 г. местной псковской записью. В связи с этим особую значимость приобретает фраза в данной статье, завершающая описание голода: «и иное зло писалъ бых, но горе и тако»41. Цитируемая авторская реминисценция, как мы уже выяснили, была сделана летописцем, который работал около 1352 г. и отредактировал также статьи под 1341, 1348 и 1352 гг. Очевидно, что псковский редактор середины XIV в. дополнил псковские летописные записи за XIII в. сведениями из южнорусского летописного памятника, доходившего до 1250 г., то есть свел воедино, по крайней мере, два источника.
Мы не случайно сделали оговорку, что два источника псковского свода — это лишь минимум. Есть серьезные основания для того, чтобы предполагать использование в летописании Пскова XIV в. еще одного памятника, уже нелетописного характера, а именно Повести о Довмонте, сохраненной в текстах псковских летописей. В связи с рассматриваемой нами темой возникновения самостоятельного псковского свода нас в первую очередь должны интересовать два момента: когда была создана Повесть о Довмонте и когда она была включена в псковское летописание.
По мнению А. Энгельмана, изобилующее различными деталями в описании деятельности Довмонта «сказание в первоначальном своем составе записано было в начале XIV столетия, когда еще живы были те или другие из современников героя...»42. Позднее неоднократно переписанная и измененная Повесть о Довмонте была включена в псковские летописи (но когда именно — исследователь не указывает)43.
Из наблюдений В.С. Иконникова над историей псковского летописания также можно заключить, что в виде отдельного сказания Повесть о Довмонте имелась уже в составе первого псковского свода, который датирован автором первой четвертью XIV в.44
Против гипотезы о раннем (вскоре после смерти Довмонта) появлении самостоятельного литературного памятника — довмонтова Жития — и его включении в псковский летописный источник выступил Н.И. Серебрянский. Он попытался обосновать собственное мнение, согласно которому «светская биография князя появилась не раньше второй половины — конца XIV в. и тогда же она была внесена в лет опись»45.
Интересные и обоснованные текстологически наблюдения над историей взаимоотношений Повести о Довмонте и псковских летописей сделаны А.Н. Насоновым. Признавая, что первоначально довмонтово Житие представляло собой цельный литературный памятник, А.Н. Насонов пришел к выводу, что если в отношении общего протографа псковских летописей (свода 1481 г.) не ясно, где именно было помещено сказание о Довмонте, то «в своде 1464 г. житие Довмонта помещалось в начале летописи...»46. Иначе говоря, биография псковского князя являлась своеобразным предисловием к летописному своду XV в.
Напомним, что отнести время составления этого первоначального псковского свода к более раннему периоду А.Н. Насонову помешала убежденность в том, что в его основе лежала краткая выборка из Новгородско-Софийского свода, хотя, как показывают исследования последних десятилетий, это положение может быть опровергнуто. Г.-Ю. Грабмюллер, исходя из собственных построений о том, что первый псковский свод возник еще в 1368 г., полагает, что уже в этот свод его составитель включил текст Повести о Довмонте47.
Многое в истории данного литературного произведения можно считать выясненным после выхода в свет монографии В.И. Охотниковой, в которой обстоятельно изучен вопрос о времени создания и истории текста летописного повествования о Довмонте. Как полагает автор, многие факты, выявленные в ходе текстологического анализа, «позволяют говорить о том, что она (Повесть о Довмонте в первоначальном виде. — А.В.) существовала во второй четверти XIV в.»48. При этом В.И. Охотникова отмечает, что «с работой по сбору и обработке исторического материала, развернувшейся в Пскове во второй четверти XIV в., связано и написание Повести о Довмонте»49. Такое замечание следует, видимо, трактовать как признание факта включения текста довмонтова Жития в ранний псковский свод, каким мог быть и грабмюллеровский свод 1368 г.
Важным моментом для датировки Повести о Довмонте принято считать время возникновения Жития Александра Невского Особой редакции, послужившего литературным образцом автору Повести о псковском князе. Использование извлечений из Жития Александра Невского при создании Повести не вызывает сомнений50. Ю.К. Бегунов полагает, что влияние текста Жития Повесть о Довмонте испытала не ранее 40-х гг. XV в. (следовательно, эти годы и явились временем ее создания), когда появляется основной источник Особого Жития Александра Невского — Софийская Первая летопись51. Однако такое мнение наталкивается на ряд серьезных текстологических затруднений. Совершенно очевидно, что разбитые по годам фрагменты Повести (вероятно, так же, как они помещаются в Софийской Первой и Новгородской Четвертой летописях), наряду с другими псковскими известиями, читались уже в протографе Софийской Первой и Новгородской Четвертой, создание которого можно отнести к началу XV в.52 Само по себе это уже предполагает более раннюю, чем середина XV в., датировку Повести о Довмонте. Литературные рецепции из Жития Александра Невского, как установила В.И. Охотникова, встречаются во всех летописных редакциях Повести и, видимо, читались еще в ее архетипе53. Этот древнейший протограф Повести мог послужить источником для создателей Новгородско-Софийского свода. Ю.К. Бегунов, рассматривая соотношение текстов Повести о Довмонте и Жития Александра Невского, фактически уделил внимание лишь одной стороне этого вопроса — заимствованию фрагментов Жития в текст Повести. Такой подход исследователя обусловил и датировку им Повести 40-ми гг. XV в. Изучение псковских текстов о Довмонте, контаминированных с фрагментами Особого Жития Александра Невского, в составе памятников Новгородско-Софийского цикла осталось вне поля его зрения. Между тем именно эта сторона вопроса представляется наиболее важной ввиду факта влияния Жития на все летописные редакции Повести. Трудно допустить возможность неоднократного и разновременного влияния псковской Повести о Довмонте на летописные памятники Новгородско-Софийской группы. Гораздо более правдоподобным кажется мнение ряда исследователей о существовании Повести уже в середине XIV в. По всей вероятности, именно этот первоначальный текст Повести отразился в новгородско-софийских летописях, так как чтения Новгородской Четвертой и Софийской Первой в ряде случаев не совпадают с дошедшими до нас псковскими летописными редакциями Повести. Для доказательств обратимся к самим летописным памятникам.
Текст Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей под 6774 г. и Новгородской Четвертой под 6779 г. близок к тексту Повести о Довмонте в редакции Псковских Первой и Третьей летописей, причем статья Новгородской Четвертой под 6774 г. немного сокращена54. Запись под 6776 г. в Новгородской Четвертой и Софийской Первой повторяет чтение Новгородской Первой летописи, но в варианте Софийской Первой окончание статьи близко к Псковским Первой и Третьей55. Отрывки из Повести о Довмонте в Новгородской Четвертой, помещенные под 6780 и 6807 гг., в отдельных чтениях восходят как к Псковским Первой и Третьей летописям, так и к Псковской Второй; кроме того, статья под 6807 г. несколько более информативна, нежели псковские летописи56. И наконец, текст Софийской Первой в части за 6779, 6780 и 6807 гг. соответствует почти дословно варианту Псковской Второй летописи57.
Итак, учитывая, что записи Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей, содержащие кусочки из Повести о Довмонте, не могут быть возведены к какой-либо одной из редакций псковских летописей и что они в некоторых случаях содержат лишние чтения по сравнению с Псковскими Первой, Второй и Третьей летописями, мы можем сделать вывод, что, вероятнее всего, в новгородско-софийских летописях отразился не какой-то из реально дошедших до нас псковских летописных вариантов Повести, а более ранний.
Намного сложнее, нежели с Повестью о Довмонте, обстоит дело с другим источником, который мог быть включен в летописный свод Пскова середины XIV в. — хронографическим введением, содержащимся в начальной части списков Псковских Первой и Третьей летописей. С полной уверенностью определить время его использования в псковском летописании вряд ли возможно, так как достаточно аргументированных доказательств для этого не обнаруживаем. Видимо, это обстоятельство повлияло на то, что практически никто из исследователей летописного дела во Пскове не обращался к вопросу о времени привлечения хронографического материала в псковском летописании.
Прежде всего отметим один важный момент: хронографическое введение к Псковским Первой и Третьей летописям не может быть возведено к какому-либо из известных на Руси хронографов. Тем не менее обнаруживаются текстовые аналогии между Псковскими Первой и Третьей летописями и тверским летописанием, отраженном в Рогожском летописце и Тверском сборнике. Данные параллели сравнительно недавно были рассмотрены Г.-Ю. Грабмюллером. Немецкий ученый пришел к выводу, что псковский и тверской летописные источники отразили неизвестное хронографическое сочинение, причем независимо друг от друга58.
На самом деле Псковские Первая и Третья летописи и Тверской сборник практически дословно совпадают в кратких описаниях сюжетов из библейской, византийской и древнерусской историй: о сотворении мира от Адама до рождества Христа, о пророках, от воскресения Иисуса до первого собора, о смерти императора Константина, от первого до седьмого собора, от седьмого собора до перевода богослужебных книг на славянский язык, а также в расчете лет «купно» от Адама до Ярослава, от Олега до крещения Руси59. В то же время в Тверском сборнике более подробно рассказывается о рождении и жизни Христа, об обстоятельствах проведения церковных соборов60. В Псковских же Первой и Третьей летописях опущены повествования об Антонии, Цезаре и Клеопатре, о римских и византийских императорах. Кроме того, ряд хронологических выкладок в текстах псковских летописей и Тверском сборнике не соответствует друг другу. Помимо прочего, если в Псковских Первой и Третьей летописях после расчета лет «до крещения Рускои земли» начинаются летописные статьи, то в Тверском сборнике находим перечень русских князей от Ярослава до Василия III Ивановича с указанием времени их правления, «ино родословие техъ же князеи» от Игоря до сыновей Василия III, список киевских князей, доведенный до Ростислава Мстиславича, новгородских князей — до Мстислава Изяславича и, наконец, под заголовком «Сице славятся Русьстии князи» перечисление от Рюрика до сыновей Василия III61. Всего этого не обнаруживаем в псковских летописях. В их тексте находим хронологическую сеть в виде от> дельных кусочков под 6497, 6732, 6738, 6747 (6748 — в Псковской Третьей), 6749 гг. от Адама до 6776 г.62
Итак, состав хронографического материала в Псковских Первой и Третьей летописях и Тверском сборнике склоняет нас к выводу о его использовании в псковском и тверском летописании независимо друг от друга. Касательно истории возникновения летописного дела в Пскове нас должно интересовать, когда неизвестное нам хронографическое сочинение было привлечено в псковское летописание. На этот вопрос мы не можем ответить однозначно.
С одной стороны, кажется, что хронограф мог быть использован сравнительно поздно, в XV—XVI вв. Возможными доказательствами этого могут служить следующие факты: а) в Псковской Второй летописи хронографическое введение отсутствует, то есть в своде 1464 г. — протографическом для всех ветвей псковского летописания — его не было, следовательно, оно было привлечено позднее, в свод 1481 г., послуживший основой для Псковских Первой и Третьей летописей; б) в Тверском сборнике хронологический перечень князей доведен до сыновей Василия III, то есть до начала второй трети XVI в.; в) вероятно, в общем источнике тверских летописей — своде 1375 г. — хронографическое введение отсутствовало, так как его не находим в Рогожском летописце в том виде, в каком оно сохранено в Тверском сборнике, поскольку в Рогожском летописце хронографическое введение взято из краткой Новгородско-Софийской выборки (вряд ли при редактировании Рогожского летописца один хронографический материал был заменен на другой); по тем же причинам не содержалось хронографического введения и в протографе Тверского сборника и Рогожского летописца, испытавшем влияние митрополичьего свода начала XV в.; во второй половине XV в., когда перерабатывался текст, послуживший основой Тверского сборника63, включение хронографической части было также сомнительным, поскольку такая переработка, видимо, затронула лишь «Предисловие летописца княжения Тферскаго благоверных князей Тферьскых»; в таком случае хронографическое введение могло появиться в Тверском сборнике только в начале второй трети XVI в.; значит, хронограф, использованный тверским сводчиком, в Твери до XVI в. был неизвестен, то есть он мог быть сравнительно позднего происхождения.
Все эти доказательства должны приниматься во внимание. Но с другой стороны, они не исключают возможности того, что хронографический материал был привлечен псковским сводчиком и в XIV в. Во-первых, сам факт того, что какой-то хронографический материал появился в Твери в XVI в., не означает, что хронограф похожего состава не был известен во Пскове в более раннее время. Во-вторых, перечень князей, доведенный в Тверском сборнике до сыновей Василия III, скорее всего, принадлежал тверскому автору, работавшему как раз около 1534 г., тем более что совпадения хронографического материала в Тверском сборнике и Псковских Первой и Третьей летописях доходили лишь до сведений о крещении Руси. В-третьих, отсутствие хронографического введения в Псковской Второй может быть объяснено тем, что в этой летописи оно было исключено, как и многие другие материалы (Псковская Вторая по сравнению с Псковскими Первой и Третьей весьма лаконична в начальной части), но содержалось в псковских сводах и 1464 г., и более раннего времени.
Таким образом, целый ряд аргументов склоняет нас к предположению о том, что хронографический материал был использован при составлении псковского свода XIV в. Такую мысль заставляет принять и еще одно обстоятельство. Хронологические выкладки, содержащиеся в Псковских Первой и Третьей летописях, безусловно, продолжали хронографическое введение и были сделаны под его влиянием. Как мы уже выяснили выше, хронологическая сеть была непосредственно связана с южнорусским летописным источником, использованным при создании псковского свода XIV в. В этом случае гипотеза о включении хронографического материала в предполагаемый нами свод 1352 г. более приемлема, нежели точка зрения о его использовании во Пскове в XV—XVI вв.
Каким же был состав и первоначальный вид древнейшего псковского летописного свода, условно называемого нами сводом 1352 г.? Полагаем, что летописный свод, составленный во Пскове около 1352 г., соединил в себе целый ряд летописных и нелетописных источников как местного, так и непсковского происхождения. Начинался свод таким литературным памятником, как Повесть о Довмонте. Именно красочное и живое жизнеописание знаменитого псковского князя, который «много бо дие пострада за домъ святыа Троица и за моужеи за псковичь стояниемъ домоу Святыа Троица», позволяющее автору свода напомнить о времени, когда зарождались величие и могущество Пскова, как нельзя кстати подходило в качестве пролога для первого самостоятельного литературно-исторического сочинения средневекового Пскова. Стремясь еще больше подчеркнуть значимость Псковской земли и ее истории, автор свода, видимо, после своеобразного житийного введения решил рассмотреть генезис и развитие самостоятельной государственности Пскова в контексте общерусской и даже всемирной истории. Для этого, как мы полагаем, вслед за Житием Довмонта был помещен текст хронографического содержания. В.С. Иконников ошибочно считал, что здесь мы имеем дело с выдержками из «Летописца вскоре» патриарха Никифора64, хотя для такого сопоставления нет никаких текстологических параллелей. Скорее всего, в случае с псковским летописанием обнаруживается заимствование или прямое отображение какой-то малой византийской хроники-компендиума, которые имели широкое распространение не только в Византии, но и в соседних странах65. Данные хронографические сочинения бытовали в Древней Руси уже в XI—XII вв. и даже могли служить древнерусским книжникам в качестве образца при составлении самостоятельных выборок «сумм лет»66. Не являются в этом отношении исключением и псковские летописные памятники, упоминающие древние «грунографи»67. Произведя расчет лет «купно же от Адама до Михаила царя», автор псковского свода очень кратко, по аналогии с данной хронологической выкладкой, перечислил первых русских князей от Олега до Ярослава с указанием продолжительности их правления, после чего составил хронологическую сеть, отразившую важные, на его взгляд, события общерусской истории. Это, как отмечал В.С. Иконников, должно было «установить хронологию для начальной части летописи, местные известия которой представляют лишь отрывочный вид».68
Расчет лет производился псковским автором, имевшим под рукой южнорусскую летопись, следы которой в псковском летописании достаточно отчетливо прослеживаются на пространстве статей за 20—50-е гг. XIII в. Однако из нее не были взяты известия X—XII вв., так как это не входило в задачу псковского сводчика, для которого на первом плане стояла цель дать обзор истории именно Пскова, а общерусские события должны были служить как бы своеобразным фоном, что позволяло связать органически историю Псковской земли с жизнью других древнерусских земель. Такая мысль находит подтверждение в содержании псковских летописей за XIII — первую половину XIV в., где известия о событиях местного значения преобладают над сведениями о произошедшем в других регионах Древней Руси. Относительно характера собственно псковских летописных записей находим некоторые суждения у исследователей.
В.С. Иконников указывал, что составитель свода пользовался «официальными записями, представлявшими отчеты о ходе военных действий и условиях мира», а также «другими описаниями»69. Что представляли из себя последние, ученый не объяснял, но, судя по тому, что на промежутке 1370—1404 гг. он обнаружил «церковный источник», можно, наверное, полагать присутствие такового и в статьях более раннего времени.
Намного более сложную картину нарисовал Г.-Ю. Грабмюллер. В реконструированном им своде XIV в. автор выделяет два «пласта» — «повествовательный» и «летописный» («Erzahlschicht» и «Chronikschicht»)70. По мнению Г.-Ю. Грабмюллера, первый из них охватывает середину — вторую половину XIII в., на каковом пространстве псковские летописи раскрывают историю Пскова в контексте событий на всем Северо-Западе Руси, а второй соотносится со статьями за первую половину XIV в., в которых нашла отражение внутренняя, в основном городская жизнь Псковской земли, так как именно среди этих записей (особенно за 1300—1310 и 1350 гг.) сохранились сообщения о церковном и светском строительстве, деятельности посадников и церковных иерархов, пожарах, природных бедствиях и эпидемиях71. Общий вывод немецкого исследователя заключается в том, что в псковском своде XIV в было соединено два составленных независимо друг от друга летописных источника: один — историко-политического характера, придававший основной идеологический фон, другой — псковская региональная хроника, обращавшая внимание, главным образом, на события городского и церковно-политического развития Пскова.
Гипотеза Г.-Ю. Грабмюллера представляется несколько искусственной, тем более что «послойный анализ» («Schichtenanalyse»), используемый им для реконструкции древнейших летописных сводов Пскова, был справедливо подвергнут критике как метод текстологического исследования Я.С. Лурье72. Полагаем, что более обоснованно искать не «пласты» текста, а остатки летописных записей, разнообразных по своему происхождению. И здесь мы сближаемся с В.С. Иконниковым. Действительно, в псковских летописях можно обнаружить извлечения из предполагаемых источников церковного и светского происхождения, которые велись параллельно друг другу. Духовное летописание, скорее всего, надо связывать с деятельностью причта Троицкого собора, а светское, по-видимому, составлялось под руководством псковских городских властей — веча, посадника, сотских и т. д. Таким образом, автор — составитель Псковского свода 1352 г. — соединил в одном литературном памятнике две самостоятельные псковские летописи, которые условно можно назвать «церковной» и «посадничьей». Одновременно, как мы уже отмечали, сводчик привлек при работе также памятник южнорусского происхождения. При этом он не ограничился одним составлением хронологической сети на основании южнорусских известий, но и включил в состав свода отдельные статьи из него.
В данной связи возникает закономерный вопрос о происхождении использованного в псковском летописании южнорусского источника. Очевидно, прав был В.И. Ставиский, определивший его как Киевскую летопись Владимира Рюриковича 1239 г., продолженную отдельными заметками до начала 50-х гг. XIII в.73 Однако мы не можем ее соотнести с летописным сводом митрополитов Петра Акеровича и Кирилла, созданным около 1250—1251 гг., как это делает В.И. Ставиский (в чем он во многом повторил выводы В.Т. Пашуто, который попытался реконструировать митрополичий свод Петра). Свод Петра Акеровича, согласно убедительному мнению В.Т. Пашуто, был привлечен в новгородское летописание и, в частности, отразился в Новгородской Первой летописи старшего извода74. Между тем нечасто встречающиеся статьи псковских и новгородских летописей, повествующие о южнорусских событиях, не обнаруживают текстологических и фактических совпадений (ср., например, известие 1224 г. о Калкской битве). По всей видимости, южнорусский источник, использованный в Новгородской Первой летописи старшего извода, и южнорусский источник, следы которого обнаруживаются в Псковских Первой и Третьей, были двумя разными летописными памятниками.
Итак, рассматриваемый нами памятник псковского летописания, созданный в середине XIV в., представлял собой не просто ведшиеся погодно записи летописного характера, но цельное историческое сочинение компилятивного типа. При его составлении автором были привлечены как псковские, так и непсковские литературные произведения. Среди них мы можем выделить летописные материалы самого Пскова, псковскую Повесть о Довмонте, неизвестный в настоящее время хронограф-компендиум и южнорусский летописный свод середины XIII в.
Столь значимый по своему содержанию памятник мог возникнуть в Пскове лишь при соответствующих исторических обстоятельствах. Полагаем, что в достаточной мере они сложились уже к середине XIV в. К этому времени Псков являлся одним из крупнейших городов не только северо-западной части Руси, но и всех бывших древнерусских земель. Ему приходилось вести постоянную борьбу с мощными и агрессивными соседями — Литвой, Ливонским орденом; сложными были отношения с Новгородской республикой. Сложившийся к тому времени уровень самосознания псковичей требовал и такого подтверждения значимости их земли, как собственное областное летописание, обосновывавшее мысль о стародавней автономии. Непосредственным толчком к составлению первого летописного свода в Пскове явился очередной псковско-новгородский конфликт, случившийся в 1348 г. Видимо, разногласия были настолько серьезными, что новгородцы, судя по сведениям Новгородской Четвертой летописи, даже попытались поставить на место псковичей, напомнив им о том, что до некоторых пор Псков находился под влиянием Новгорода. Мы далеки от того, чтобы связывать с 1348 г. подписание знаменитого Болотовского договора, имевшего место ранее (об этом будет говориться в соответствующем разделе настоящей работы). Однако вспомнить о договоре, заключенном в Болотове, заставило именно столкновение между Новгородом и Псковом, произошедшее в 1348 г. Возможно, как раз эти события и подтолкнули псковскую городскую общину к созданию собственного летописного свода, который должен был показать древность Пскова и Псковской земли, их значимость среди русских волостей, раннее обретение Псковом независимости, роль псковичей в борьбе с внешними врагами. Для завершения работы по составлению свода потребовалось несколько лет, и он был закончен вскоре после 1352 г. или в 1352 г.
Более поздняя датировка первого псковского свода, предлагаемая Г.-Ю. Грабмюллером, — 1368 г., вряд ли приемлема. Аргументация, которую приводит немецкий ученый в обоснование своей точки зрения, не совсем убедительна. Во-первых, Г.-Ю. Грабмюллер отмечает, что на 1367 г. заканчиваются записи о внутригородских событиях. Во-вторых, с этого момента политическая тенденция псковского источника якобы меняется с пролитовской на промосковскую. В-третьих, с 1368 г. вместо мартовского стиля летоисчисления начинает применяться ультрамартовский. Толчком к составлению в 1368 г. псковского летописного свода Г.Ю. Грабмюллер считает окончание в 1367 г. восстановительных строительных работ в главном патрональном храме Пскова — Троицком соборе75. Все эти соображения носят лишь общеисторический характер и не подкреплены серьезными текстологическими изысканиями, на что, в частности, указывал Я.С. Лурье76. Изменение содержания записей, их политической направленности, хронологическая путаница в статьях за 6873—6875 гг., связанная с использованием нового метода погодного счета, скорее, свидетельствуют о том, что в 1368 г. начался очередной этап в псковском летописании, но никак не о составлении свода, сопровождавшемся редакторской обработкой и сведением нескольких источников. В пользу же 1352 г. как времени создания летописного свода говорят уже приведенные выше обстоятельства и соображения, а именно: 1) последнее авторское замечание, какие мы встречаем на протяжении летописных записей за XIII—XIV вв., приходится на 1352 г.; 2) 1352 г. служит некой границей между подробными, четко датированными статьями, с одной стороны, и лаконичными, с путаницей в хронологии — с другой; 3) статьи за 40-е гг. XIV в. имеют в Псковских Первой и Третьей летописях указания времени с точностью до дня, а также индиктный счет; 4) последнее заимствование из псковского источника в Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописях — статья 1352 г. о море. Таким образом, особенно с учетом последнего обстоятельства, мы считаем возможным относить составление первого псковского летописного свода не к 1368 г., а ко времени около 1352 г.
Создание первого псковского летописного свода в середине XIV в., охватившего псковское летописание XIII — первой половины XIV в., могло произойти только в том случае, если Псков к этому времени имел уже богатые традиции существования местной литературной школы. О ее наличии нам позволяет судить целый ряд обстоятельств. Уже применительно к первой половине XIII в. есть основания видеть во Пскове один из книжных центров Древней Руси. В 1240 г. во время похода орденского войска на псковские земли, как сообщает Новгородская Первая летопись старшего извода, в ходе пожара на псковском посаде «погореша церкы и честныя иконы и книгы и еуангелия»77. Обращает на себя внимание разграничение летописцем «книг» и «евангелий». Очевидно, под последними подразумевались не конкретные евангельские тексты, а богослужебная литература в целом, тогда как под книгами могли пониматься литературные памятники светской принадлежности, в том числе, вполне вероятно, и какие-то летописные записи. Во всяком случае, существование в Пскове светской письменности не подлежит сомнению. Из сохранившейся на пергаменном подлиннике рядной Якима и Тешаты, датируемой 1266—1291 гг., известна деятельность безымянного «Довмонтова писца»78. Этот писец, по-видимому, повсюду сопровождал псковского князя, и не исключено, что мог вести записи, рассказывающие о политической, в первую очередь военной деятельности Довмонта.
Образцы псковской богослужебной литературы, сохранившиеся в большом количестве от периода XIII—XIV вв., за это время дают, по подсчетам А.А. Покровского, не менее 19 имен писцов, оставивших свои авторские приписки на литературных памятниках79. Среди них такие известные личности, как Домид, чья запись на полях Апостола, датированного 1307 г., имеет текстуальные параллели с одним из мест в «Слове о полку Игореве», Андрей Микулинский и Козьма Попович, представляющие семейную преемственность в писцовом деле, Явило Полуектович, который, как и Андрей Микулинский, активно участвовал в политической жизни Пскова первой половины XIV в. Примечательно, что среди записей писцов значительное количество составляют тексты летописного характера, что лишний раз свидетельствует о распространении в Пскове XIII—XIV вв. практики отражения текущих событий в виде датированных статей.
Все вышесказанное позволяет предполагать возможность создания в Пскове в середине XIV в. собственного летописного свода. Это не выглядит невероятным, если учесть богатую литературную жизнь в Псковской земле в это и предшествующее столетие. Летописный материал дает достаточно оснований, чтобы высказать некоторые соображения и по поводу непосредственных участников составления Псковского свода 1352 г., хотя в данном случае мы вынуждены ограничиться лишь предположениями.
Из приписки писца Ярилы к псковскому Евангелию середины XIV в. узнаем, что это Евангелие принадлежало женскому Ивановскому монастырю и его жертвователем был староста этого монастыря, владычный наместник, Иаков Домашин Сумович80. А.А. Покровский считал, что Иаков был наместником одного из новгородских архиепископов — Василия Калики (1331—1352 гг.), Моисея (1352—1359 гг.) или Алексея (1359—1388 гг.)81. Скорее всего, во Псков Иаков был направлен Василием Каликой, так как именно при этом владыке он фигурирует на страницах псковской летописи. Псковская Третья летопись упоминает под 1341 и 1343 гг. о Якове Домашиниче, которого А.А. Покровский справедливо тождествил с Иаковом Домашиным Сумовичем82. В 1341 г. Яков Домашинич вместе с Есифом Лочковичем ездил в качестве псковского посла в Витебск к Ольгерду Гедиминовичу за помощью против немцев. Посольство оказалось удачным, так как Ольгерд, «послоушавъ псковскихъ пословъ Якова, Иосифа и, не останя некого слова, послаша во Псковъ воеводу своего князя Юргя Витовтовича», а затем и сам подошел ко Пскову с сыном Андреем, братом Кейстутом «и моужъ своихъ литовскихъ и видблянъ»83. В 1343 г. Яков Домашинич был одним из тех, кого из Пскова «послаша в Ызборескъ оуведывать на псковичь» после ложного донесения попа Руды о поражении псковичей и изборян на Малом Борку от ливонцев84. Можно полностью согласиться с А.А. Покровским, который писал о Якове Домашиниче, что «это был видный во Пскове человек, очевидно, отличавшийся своими дипломатическими способностями».85 Интересно, что писец Явило, списавший Евангелие по заказу Якова, также был участником политических событий во Пскове, правда, чуть более раннего времени. В Псковской Третьей летописи под 1327 г. сообщается, что в ходе конфликта между Александром Тверским и Иваном Калитой «послаша псковичи послове ко князю Ивану, Селогу посадника, а с нимъ Олуферья Мандыевича, Фомицю Дорожькиница, Яви ла Полоуектовича, Андреа попа святого Николы», которые в Опоках «правите слово псковское»86. Считаем, что Явило — писец Евангелия и Явило Полуектович — участник посольства в 1327 г. от Пскова к Ивану Калите — одно и то же лицо. Это тем более вероятно, что рядом с Явилой назван Андрей Микулинский, писец Шестоднева служебного (около 1312 г.), Пролога на март—август (начало XIV в.), Пролога на сентябрь—февраль (1313 г.) и Паремейника (1312—1313 гг.), что доказал В.В. Калугин87. Можно высказать следующее предположение: Явило Полуектович и Яков Домашинич, участвовавшие в дипломатических акциях Пскова в 1327, 1341 и 1343 гг., вполне могли являться информаторами для автора псковских летописных записей за эти годы. Более того, Явило сам мог быть автором этих летописных статей. Учитывая, что он же переписывал Евангелие по заказу Якова Домашинича, можно предполагать, что последний инициировал работу Явилы в конце 40-х гг. XIV в. Вероятно, по указанию и под непосредственным наблюдением Якова Домашинича Явило Полуектович в конце 40-х — начале 50-х гг. составлял летописные записи в Пскове и, возможно, являлся автором первого псковского свода середины XIV в.
Летописная работа в Пскове велась при церкви Св. Троицы с санкции вечевых властей города, на что обращали внимание еще В.С. Иконников и А.Н. Насонов88. Статус Якова Домашинича как владычного наместника еще раз указывает на его возможную причастность к летописанию Пскова. Исследователями уже отмечалось, что помимо церковных записей в текст псковских летописей вносились различные военные донесения, реляции, решения вечевых собраний, дипломатические документы и т. д.89 Одними из информаторов о событиях светской жизни в середине XIV в. могли быть все те же Яков Домашинич и Явило Полуектович.
Вывод о создании в Пскове в середине XIV в. первого местного летописного свода, основу которого составили летописные записи псковского происхождении, позволяет поставить вопрос о путях привлечения псковского источника в состав Новгородско-Софийского свода начала XV в.
А.А. Шахматов считал, что псковские известия попали в Новгородско-Софийскую компиляцию через общерусский свод — Владимирский Полихрон 1423 г.90
Согласно замечаниям В.С. Иконникова, «начиная с 4-го свода Новгородской 1-й лет(описи)... составители ее пользовались уже Псков(ской) лет(описью)...», в которой исследователь предлагал видеть один из ранних псковских сводов91.
Как полагал А.Н. Насонов, «в Новгородско-Софийский свод псковский летописный материал мог попасть или из общерусского свода (шахматовского Полихрона 1423 г. — А.В.), или из Новгородского владычного свода».92 В этом ученый отчасти повторил выводы А.А. Шахматова.
Я.С. Лурье, отвергая существование Владимирского Полихрона, высказал мнение о том, что «своеобразные известия начальной части CI—HIV могли... восходить к другим использованным здесь общерусским сводам»93, в частности непосредственно и к псковским летописям94. В другой своей работе Я.С. Лурье уточнил, что «именно в протографе двух последних летописей (Новгородской Четвертой и Софийской Первой. — А.В.) соответствующие тексты были заимствованы из псковского летописания», причем из «псковских сводов»95.
С выводами Я.С. Лурье соглашается В.И. Охотникова. Вместе с тем исследовательница отметила, что «псковские тексты в русских летописях еще не являлись предметом специального изучения»96.
Таким образом, в реконструкции псковского свода 50-х гг. XIV в. и определении его источников важным моментом представляется выяснение тех исторических обстоятельств, при которых этот летописный памятник оказался использованным в период составления Новгородско-Софийского свода, где псковские заимствования встречаются до середины XIV в. Учитывая, что создание грандиозной Новгородско-Софийской компиляции относится ко времени около 1418 г., то привлечение в ее состав первого псковского свода — протографа всех трех псковских летописей — могло иметь место в промежутке между 1352 г. и 1418 г. Следовательно, именно в этом временном отрезке нужно искать факт тесных контактов Пскова с Москвой или митрополичьей кафедрой, когда псковский свод мог попасть в руки авторов-составителей Новгородско-Софийского свода. В связи с этим обращают на себя внимание две фигуры — митрополита Киприана и князя Константина Дмитриевича.
Под 1395 г. Новгородская Первая летопись сообщает, что «прииха в Новьгород митрополить Киприянъ с патриаршимъ послом» и «пребылъ весну всю в Новегороде»97. Псковские Первая и Третья добавляют к этому, что «псковичи к нему послове послали с поминкомъ; он же приять с честию, и благослови игуменовъ и поповъ и дияконовъ псковъских и весь Псковъ и окрестная грады их»98. Кроме того, «приехалъ от него во Псковъ на Петрово заговение, и быль во Пскове неделю едину, и привезе от митрополита патрияршу грамоту» полоцкий епископ Феодосий99. Совершенно очевидно, что между Киприаном и псковичами в 1395 г. дважды имели место тесные контакты. Возможно, именно тогда митрополит приобрел псковский летописный свод. Это не выглядит невероятным, так как широко известно об интересе Киприана к псковской истории и традициям. В его послании в Псков, датированном 12 мая 1395 г., прослеживается осведомленность о судной грамоте князя Александра и о приписках, сделанных к ней суздальским архиепископом Дионисием во время его визита в Псков в 1382 г.100 Вообще, как отмечает Ю.Г. Алексеев, «на рубеже XIV и XV вв. Псков и Новгород были в центре внимания митрополичьей кафедры», «митрополиты Киприан и Фотий пристально следили за событиями церковной (следовательно, и общественно-политической) жизни вечевых городов-земель»101. Ввиду данного обстоятельства становится вполне возможным факт заинтересованности Киприана в получении каких-либо псковских литературных и правовых памятников (как это было в случае с грамотой Дионисия), в том числе — псковского летописного свода. Киприан известен как заказчик одного из ранних общерусских митрополичьих сводов — свода 1408 г. — Троицкой летописи102. Таким образом, псковский свод середины XIV в. мог быть востребован митрополитом и использован впоследствии при создании Новгородско-Софийской компиляции.
Путь, которым текст архетипа псковских летописей попал к составителям Новгородско-Софийского свода, мог быть и иным. Помимо митрополита Киприана тесные связи со Псковом имел князь Константин Дмитриевич, брат Василия I. В 1407 г. «ходиша пьсковици воиною в Немечкую землю с братом князя великаго Костянтином... и отъидоша во Пьсково, а князь Костянтинъ отъиха на Москву»103. В 1419—1421 гг., после ссоры с Василием, Константин находился в Новгороде и вполне мог бывать во Пскове. О пребывании князя Константина во Пскове в 1407 г. сообщают и псковские летописи. В них говорится, что «псковичи прияша его с честию» после изгнания неугодного Даниила Александровича104. Константин даже именуется титулом «великий князь». Согласно тем же псковским летописям, Константин был псковским князем в 1412—1414 гг.105 Из текста Псковской Судной грамоты известно, что «ся грамота выписана изъ великаго князя Александровы грамоты и из княжь Констянтиновы грамоты...»106. Причем, если основываться на содержании послания митрополита Фотия псковичам от 24 сентября 1416 г., грамот Константина было как минимум две107. Как явствует, Константин Дмитриевич не только находился некоторое время во Пскове в качестве местного князя, но и принимал активное участие в законотворчестве. Не исключено, что после очередного пребывания во Пскове и отъезда из города Константин перевез в Москву псковский летописный свод середины XIV в., материалы которого через несколько лет подверглись редакторской обработке при создании общерусского митрополичьего летописания.
Завершая источниковедческую часть работы, посвященную реконструкции древнейшего летописного свода Пскова середины XIV в., необходимо отметить, что в связи с главной задачей исследования — восстановить историю взаимоотношений Новгорода и Пскова на протяжении XI—XIV вв. в контексте их политического развития на основании известий новгородских и псковских летописей — подобная реконструкция не была самоцелью. Обнаружение следов первого псковского свода в текстах псковских летописей и попытка воссоздания его первоначального вида имеет большое значение для наших, собственно исторических изысканий. При сравнении и сопоставлении известий новгородских и псковских летописей об отношениях между Новгородом и Псковом до середины XIV в., имея представление о составе реконструированного Псковского свода 1352 г. и о его взаимовлиянии с новгородско-софийским летописанием, мы сможем привлекать в первую очередь наиболее ранние и не подвергшиеся позднейшей обработке известия, а также не использовать в качестве оригинальных записи, попавшие из других источников (в псковские летописи — из новгородских, а в новгородские — из псковских), хотя в некоторых случаях редакторские поновления, вносимые летописцами в статьи, заимствованные из неместных памятников, также могут служить в качестве интересных иллюстраций к описанию новгородско-псковских взаимоотношений.
Примечания
1. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 2. Кн. 1. С. 785, 819.
2. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 286.
3. Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 77—97.
4. Там же. S. 160—167, 172—185.
5. Лурье Я.С. Рецензия на книгу: Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. С. 91.
6. Там же. С. 87.
7. Там же. С. 87—88.
8. Охотникова В.И. Повесть о Довмонте. С. 54—55.
9. Псковские летописи. Вып. 1. С. 11; Вып. 2. С. 78.
10. Там же. Вып. 1. С. 13.
11. Там же.
12. Там же. Вып. 2. С. 81.
13. Там же. Вып. 1. С. 13; Вып. 2. С. 21, 87—88.
14. Там же. Вып. 2. С. 82.
15. Там же. Вып. 1. С. 13; Вып. 2. С. 88.
16. Там же. Вып. 1. С. 13.
17. Там же.
18. Там же. Вып. 1. С. 13—14; Вып. 2. С. 88.
19. Там же. Вып. 1. С. 14.
20. Там же. Вып. 2. С. 88.
21. Там же. Вып. 1. С. 11, 12; Вып. 2. С. 79, 80, 81.
22. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 287—288.
23. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 2. Кн. 1. С. 785, прим. 3, 4; Ставиский В.И. О двух датах штурма Киева в 1240 г. по русским летописям // ТОДРЛ. Л., 1990. Т. 43. С. 287.
24. Ставиский В.И. О двух датах штурма Киева... С. 284—289.
25. Там же. С. 284—285.
26. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 271—272.
27. Шахматов А.А. 1) Несколько заметок об языке псковских памятников XIV—XV вв. С. 150—153; 2) Обозрение... С. 251—255, 369.
28. Ставиский В.И. О двух датах штурма Киева... С. 285, 287.
29. Шахматов А.А. Обозрение... С. 155, 170; Лурье Я.С. Общерусские летописи. С. 90, 93—94.
30. Ставиский В.И. О двух датах штурма Киева... С. 283, 286—288.
31. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С. 45—57. См. также: Приселков М.Д. История русского летописания. С. 97.
32. Лихачев Д.С. «Софийский временник»... С. 251—255; Гиппиус А.А. К истории сложения текста Новгородской Первой летописи. С. 40—42, 54—55.
33. Псковские летописи. Вып. 1. С. 9, 11, 12, 13; Вып. 2. С. 75, 78, 79, 80.
34. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 2. Кн. 1. С. 785—786.
35. Псковские летописи. Вып. 2. С. 78—88.
36. Косвенно на это указывает датировка из других летописей, согласно которой напало проведения татарами переписи на Руси относится к 6765 (1257) г. (ПСРЛ. М., 2000. Т. III. С. 82, 309; М., 1997. Т. 1. Стлб. 474—475).
37. Псковские летописи. Вып. 1. С. 11; Вып. 2. С. 78—79.
38. Там же.
39. Там же.
40. Там же.
41. Там же.
42. Энгельман А. Хронологические исследования в области русской и ливонской истории в XIII—XIV столетиях. СПб., 1858. С. 53.
43. Там же. С. 53—55.
44. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 2. Кн. 1. С. 785—786, 818—819.
45. Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. Обзор редакций и тексты. М., 1915. С. 274.
46. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 280.
47. Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 114—121.
48. Охотникова В.И. Повесть о Довмонте. С. 55—56, 65—67.
49. Там же. С. 67.
50. Мансикка В. Житие Александра Невского: Разбор редакций и тексты // ПДПиИ. СПб., 1913. Т. 180. С. 218—223; Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. С. 269—273; Begunov Ju.K. Die Vita des Fürsten Aleksandr Nevskij in der Novgoroder Literatur des 15. Jahrhunderts // Zeitschrift für Slavistik. Berlin, 1971. Bd. 16. H. 1. S. 101; Бегунов Ю.К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели русской земли». М.; Л., 1965. С. 47—48; Охотникова В.И. Повесть о Довмонте. С. 24—29, 56—62.
51. Begunov Ju.K. Die Vita des Fürsten Aleksandr Nevskij... S. 101.
52. См.: Бобров А.Г. Из истории летописания первой половины XV в. С. 6—8.
53. Охотникова В.И. Повесть о Довмонте. С. 47—56.
54. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 235—236, 241; Т. V. С. 192—193.
55. Там же. Т. IV. Ч. 1. С. 236—238; Т. V. С. 195.
56. Там же. Т. IV. Ч. 1. С. 241—242, 250.
57. Там же. Т. V. С. 197, 198, 203.
58. Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 98. — 99.
59. Псковские летописи. Вып. 1. С. 5—8; Вып. 2. С. 70—72, ПСРЛ; Т. XV. Стлб. 1—12.
60. ПСРЛ. Т. XV. Стлб. 3—11.
61. Там же. Стлб. 12—16.
62. Псковские летописи. Вып. 1. С. 9, 11, 12, 13; Вып. 2. С. 75, 78, 79, 80.
63. См.: Насонов А.Н. Летописные памятники Тверского княжества. Опыт реконструкции тверского летописания с XIII до конца XV в. // Изв. АН СССР. VII сер. Л., 1930. № 9. С. 737—738, 771—772.
64. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 2. Кн. 1. С. 784.
65. См.: Самодурова З.Г. Малые византийские хроники и их источники // Византийский временник. М., 1967. Т. XXVII. С. 153—161.
66. Пиотровская Е.К. Византийские хроники IX в. и их отражение в памятниках славянорусской письменности («Летописец вскоре» константинопольского патриарха Никифора). Автореферат дисс. ... канд. ист. наук. Л., 1975. С. 14.
67. Псковские летописи. Вып. 1. С. 14; Вып. 2. С. 88.
68. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 2. Кн. 1. С. 786.
69. Там же. С. 788.
70. Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 162—163.
71. Там же. S. 160—163.
72. Лурье Я.С. Рецензия на книгу: Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 89—90.
73. Ставиский В.И. О двух датах штурма Киева... С. 288—289.
74. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. С. 45—57.
75. Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 160—167.
76. Лурье Я.С. Рецензия на книгу: Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 87.
77. ПСРЛ. Т. III. С. 77.
78. ГВНП. М.; Л., 1949. № 331. С. 317.
79. Покровский А.А. Древнее псковско-новгородское письменное наследие: Обозрение пергаменных рукописей Типографской и Патриаршей библиотек в связи с вопросом о времени образования этих книгохранилищ. М., 1916. С. 176—177.
80. Столярова Л.В. Древнерусские надписи XI—XIV веков на пергаменных кодексах. М., 1998. С. 337.
81. Покровский А.А. Древнее псковско-новгородское письменное наследие. С. 50.
82. Там же. С. 49.
83. Псковские летописи. Вып. 2. С. 93, 95.
84. Там же. С. 98.
85. Покровский А.А. Древнее псковско-новгородское письменное наследие. С. 49.
86. Псковские летописи. Вып. 2. С. 91.
87. Калугин В.В. Андрей Микулинский и Козьма Попович — псковские писцы XIV в. // Книжные центры Древней Руси XI—XVI вв. СПб., 1991. С. 46—61.
88. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 2. Кн. 1. С. 808—809; Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 291.
89. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 2. Кн. 1. С. 788, 808; Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 291—292.
90. Шахматов А.А. 1) Общерусские летописные своды XIV и XV вв. // ЖМНП, 1900. Ч. CCCXXXI, № 9. С. 162—164; 2) Разыскания... С. 222; 3) Обозрение... С. 366.
91. Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. 2. Кн. 1. С. 785.
92. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 286.
93. Лурье Я.С. Общерусские летописи. С. 101—102, прим. 105.
94. Там же. С. 101.
95. Лурье Я.С. Рецензия на книгу: Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 88.
96. Охотникова В.И. Повесть о Довмонте. С. 80.
97. ПСРЛ. Т. III. С. 387.
98. Псковские летописи. Вып. 1. С. 25; Вып. 2. С. 107.
99. Там же. Вып. 1. С. 25; Вып. 2. С. 107—108.
100. РИБ. СПб., 1880. Т. VI. № 28. Стлб. 233.
101. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота. Текст. Комментарий. Исследование. Псков, 1997. С. 126.
102. Приселков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. С. 187—189; Лурье Я.С. Общерусские летописи. С. 45—47.
103. ПСРЛ. Т. III. С. 400.
104. Псковские летописи. Вып. 1. С. 30; Вып. 2. С. 114.
105. Там же. Вып. 2. С. 36, 119.
106. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота. С. 9, 37.
107. РИБ. Т. VI. № 44. Стлб. 385; Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота. С. 132.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |