Неравный брак тоже не для него. «Злая жена»
Венчальный брак — это последний вариант избавления от бед для нашего героя: «...или ми речеши: женися у богата тестя, чти [чести] великиа ради; ту [там] пий и яжь [пей и ешь]?».1 Отвергая и этот вариант, «Послание» XIII в. исходит по существу из церковно-политической схемы: «Женам глава мужи, а мужем князь, а князем бог»,2 не связывая ее, однако, ни с каким церковничьим авторитетом и упоминая о ней даже вне прямой связи с темой о брачном варианте. Наоборот, «Слово» XII в. еще не выдвигает этой церковно-политической схемы и предпочитает связать свою тему непосредственно со словами апостола Павла, якобы говорившего: «Крест есть глава церкви, а муж жене своей»,3 и держаться этой церковно-социологической схемы, значительно тщательнее и шире трактуя эту тему.
«Послание» явственно сокращает пространный и темпераментный текст «Слова» и, хоть и не целиком, отказывается от фигуры «злой жены», однако же активно фиксирует внимание не на ней, а на «злообразной жене» и на неравном браке по расчету: «Блуд во блудех, кто поймет злообразну жену прибытка деля или тестя деля богата: то лучше бы ми бур вол видети в дому своем, нежели жену злообразну».4 Ясно, что именно неравная имущественная база этого брака должна будет опрокинуть и идеальную схему брака: «Ни птица в птицах сыч, ни в зверех зверь еж, ни рыба в рыбах рак, ни скот в скотех коза, ни холоп в холопех, кто у холопа работает, ни муж в мужех, кто жены слушает, ни жена в женах, которая от мужа блядеть, ни работа в работех под женами повозничати».5 Муж окажется в этой ситуации стороной не только подчиненной, но и накрепко прикрепленной к отвратительному существу, на описание которого «Послание», не в пример «Слову», и устремляет свою литературную энергию: «видех злато на жене злообразне и рекох ей: нужно есть [тяжко] злату сему»; «жена бо злообразна подобна перечесу: сюда свербит, сюде болит»; обычно в таком браке она старше самого героя: «Паки видех стару жену злообразну, кривозороку, подобну черту, ртасту, челюстасту, злоязычну, приничющи [уставившуюся] в зерцало, и рекох ей: не позоруй в зерцало, но зри в коросту [гроб]; жене бо злообразне не достоит в зерцало приницати, да не в большую печаль впадет, ввозревше на нелепостьство [безобразие] лица своего».6
Конечно, такая «злообразная» жена неизбежно и «злая», но то обстоятельство, что «зла жена» «до смерти сушит» и что «со злою женою быти» хуже, чем «железо варити», находит себе объяснение именно в приведенном ярко намалеванном образе отвратного чудища, а не во внутренних свойствах «жены».7
Такая узкая трактовка предмета в «Послании» — несомненно результат тенденциозной переделки первоначального текста «Слова», где «злообразна жена», мелькнув в начале тирады в охорашивающейся («мажущися») позе перед зеркалом, далее начисто уступает место «злой» жене, а брак, по началу неравный, незаметно превращается в арену борьбы двух сторон, независимо от имущественной его базы, и сама жена — в красавицу-чаровницу; почему и соответствующая «мирская притча» в тексте «Слова» звучит резче и с иным смыслом: «Не муж в мужех, иже ким своя жена владеет».8 Отпадают внешние черты и выступает психологический момент: «бурый вол», например, оказывается предпочтительнее в доме, чем «зла жена», потому что «вол бо не молвит, ни зла мыслит, а зла жена бьема [когда ее бьешь] бесется, а кротима [когда хочешь взять ее кротостью] высится» (берет еще большую власть) — и это независимо от того, «в богатестве» ли происходит дело (тогда она еще большую «гордость приемлет»), или «в убожестве» (тогда она «иных осужает»).9 При этом «злая» не значит просто «злобная». Злая — это источник всякого зла, дурная. Это — «Мирский мятеж, ослепление уму, начальница [источник, заводчица] всякой злобе, в церкви бесовская мытница [даже в церкви собирает дань в пользу беса, как мытник при перевозке товара через феодальную заставу «мыт»] ... засада [ловушка] спасению».10
Церковный, венчальный брак для такой жены не узда и не управа тем более, если и сам муж пасует перед ее чарами: «Аще который муж смотрит на красоту жены своеа и на ее ласковая словеса и льстива, а дел ея не испытает [т. е. верит словам, не замечая поведения], то дай бог ему трясцею [лихорадкой] болети, да будет проклят».11 Здесь «трясца» прописывается читателю в придачу к «злой» жене за слабость характера; в «Послании» ту же «трясцу» автор сам готов призвать на себя взамен «злой» жены, лишь бы избежать участи приживальщика в доме богатого тестя при жене, которая «до смерти сушит», тогда как «трясца», «потрясчи, пустит».12 На оси одного и того же поэтического образа (трясца) в двух редакциях у Заточника сцена поворачивается в каждой по-своему, и в «Слове» на ней появляется полная противоположность «злообразной» своей преемницы, «злая» красавица-притворщица со словами: «Господине мой и свете очию моею. Аз на тя не могу зрети [смотреть]: егда глаголеши ко мне, тогда взираю и обумираю [обмираю] и воздрожат ми вся уды [члены] тела моего, и [вот-вот] поничю [упаду] на землю».13 А тот верит этой «льсти»!
Если такая «злая» жена — знакомая читателю Заточника бытовая фигура, то «жена» вообще — это еще непочатый в XII в. предмет церковной и мужней обработки. «Слово» Заточника и обращается к обоим участникам брака. Сначала к жене: «Послушайте, жены, слова Павла-апостола глаголюща: крест есть глава церкви, а муж жене своей; жены, же у церкви стойте молящеся богу и святей богородици; а чему ся хотите учити, да учитеся дома у своих мужей».14 Впрочем, церковь, само церковное здание, куда зовут женщину для обуздания молитвой, — оружие обоюдоострое. Недаром такое странное разделение: молиться богу в церкви, а учиться уму-разуму дома, у мужей. Но это факт: епископ Илья в «Поучении» (1166 г.) предписывает попам: «...о церковном стояньи сваритеся на люди [строгостью добивайтесь от людей], оть молчат [чтобы стояли молча], наипаче же на жене [особенно же от женщин]; отинудь бо не ведаемся, по что ходяче [чего ходят]».15 Должно быть, скопление женщин в помещении церкви представлялось Илье своего рода школой злословия, женского взаимного обучения, направленного в свою очередь против злых мужей, о которых христианская, да к тому же (кстати сказать) мужская, литература не могла сохранить ничего аналогичного тому, что понаписано было о злых женах.
Церковь, по Заточнику, оказывалась по меньшей мере бессильна бороться за «добрую» жену, и задача эта переходила к самому «мужу»: «А вы, мужи [продолжает «Слово»], по закону водите [обращайтесь] жены свои, понеже не борзо [не так-то просто] обрести добры жены».16 «Добра жена» — в готовом виде — это редкая находка: чаще, чтобы жена стала «доброй», мужу предстоит «по закону водить» ее, и в случае успеха «добра жена» явится «венцом мужу своему и беспечалием».
Однако же упор всего изложения «Слова» в этом пункте приходится на такую жену, которая «зла» насквозь и не поддается никакому «одабриванию» или исправлению. Это — еще одна гримаса жизни, на которой автор фиксирует внимание все того же своего читателя-мизантропа: «Лепше есть камень долбити, нежели зла жена учити, железо уваришь, а злы жены не научишь». Эта разновидность женщины подобна стихийному бедствию, несущему с собой не только «лютую печаль», но и «истощение дому»: «Червь древо тлит, а зла жена дом мужа своего теряет».17 Нет такой силы в мире, которая была бы на нее управой: «...зла бо жена ни учениа слушает, ни церковника чтит, ни бога ся боит, ни людей ся стыдит, но всех укоряет и всех осужает».18 И нет на земле такой «злобы», которая была бы «лютеи женской злобы». Кто злее льва среди четвероногих и кто злее змея среди «ползущих по земли»? А «всего того злей зла жена».19
Не приходится отрицать, что сказано это очень сильно. Но это и не сильнее, чем приведенные нами выше слова летописца о бесе и «злом человеке» «мужеска» пола. Это и не женоненавистничество: речь здесь идет только о злой жене при признании возможности существования и «доброй». Это все та же мизантропия. «Вставка» о женах (как принято называть всю эту тираду в литературе) по настроению совсем органически входит в состав «Слова». Она нащупывает в жизни своего читателя еще одну бедственную житейскую ситуацию, не жалея средств, чтобы конкретно заострить ее до предела в рассказе о человеке, который по смерти своей жены «нача дети продавати; и люди реша [сказали] ему: чему [почему] дети продаешь? Он же рече: аще будут родилися в матерь, то, возрошши, мене продадут».20 В двух строках — подлинная трагедия.
Но не пропустил ли просто этот человек момент для развода? «Церковный устав» Ярослава предусматривал случай, когда «жена у мужа крадеть, а [он] обличить ю» или она «клеть покрадеть» или даже у свекра крадет, но не разрешал развода по этим поводам, ограничиваясь штрафом с жены в 3 гривны в пользу митрополита и предоставляя мужу «казнить», т. е. наказать ее домашними средствами. Здесь «злая» жена становится уже на путь «истощения дома» мужа своего, только пока по мелочам. Но вот, «аще подумает жена на своего мужа зелием [сама] или иными людьми [замыслит отравить его через третьих лиц], а она иметь ведати, что мужа ея хотят убити или уморити, а мужу своему не скажет, а напоследок объявится», то «сею виною» (по этой причине) «Устав» разрешал развод («разлучити мужа с же-пою»).21 В примере у Заточника нечто большее, чем домашняя клетная татьба, но еще и не преступное умышление на жизнь мужа, и под развод эту безвременно скончавшую свои дни жену герою нашему было не подвести. Этот конкретный пример, вероятно, должен иллюстрировать еще одну общую «злым женам» черту: «Лутче есть утли лодии ездети, нежели зле жене тайны поведати: утла лодиа порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубит».22
Возможно, что в эпизоде с продажей детей — «продать» означало (применительно к «злой» жене) «предательство» с ее стороны. Здесь Заточник заговорил на языке мужа, пришедшего в ужас от мысли, какая власть над ним может при случае оказаться в руках «злой» жены и что тут-то и найдется управа на него самого, что он попросту окажется с сомкнутым ртом под невидимым хлыстом своей супруги.
Этот панический пункт «Слова» XII в. начисто исчез в «Послании» XIII в. В дальнейшем23 будет показано, как это могло произойти и откуда в «Слове» мог явиться описанный озлобленный оборот чисто мужской мысли в тираде о «злых» женах. Мы увидим, что такая трактовка женской темы не сваливалась, как слег, на голову читателя XII—XIII вв. с чуждых ему высот церковного аскетизма: она могла найти у него почву, подготовленную и бытовыми условиями для живого ее восприятия. Что было в ней текстуально «заимствовано», что «оригинально» — не имеет никакого отношения к вопросу о том, была ли она жизненна для XII—XIII вв.
Примечания
1. А, XXXVII.
2. Ч, XXIX.
3. А, XLL
4. У, LXVII; Ч, LXVII в первом случае сохраняет еще «злу», но во втором тоже дает «злообразну», в чем можно видеть след отмеченной тенденции к сужению темы.
5. Ч, LXVI.
6. Ч, XLVIII, LXX, LXXI.
7. Ч, LXV и LXIX.
8. А, XXXIV; в списке Ч, LXVI — «кто жены слушает».
9. А, XXXVII.
10. А, XXXVIII.
11. А, XXXIX.
12. Ч, LXV.
13. А, XL.
14. А, XLI.
15. Поучение епископа Ильи, стр. 370, ст. 24.
16. А, XLI.
17. А, XLII.
18. А, XLIII.
19. А, XLIV.
20. А, XLV.
21. Церковный устав Ярославов, ст. 36—38, 56.
22. А, XLII.
23. См. главу шестую, стр. 197.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |