Рождение. Кормление. Крещение. Причащение. Дети «язычной девицы». Христианские дети, не надлежаще зачатые. Младенец, неродившийся: а) по вине церкви; б) по вине матери
Роды — дело нечистое. «Мати рожши [после родов], 40 дний да не входит в церковь».1 «Жена аще родит детя, не ясти с нею».2 В «храм» (помещение), где «мати детя родит», не следует входить три дня после совершившегося; по истечении этого срока надлежит «помыть всюде» и сотворить притом молитву, какую принято творить «над сосудом оскверньшимся» (от мыши и суслика, например), и тогда только «влазить», т. е. входить.3
Отсюда на первых порах в XI в. напрашивался вопрос о «доилице» (кормилице): если нет кормилицы и если мать 40 дней «не чиста», можно ли младенцу «матерь свою съсати» (т. е. сосать), чтобы не умер он «без кормьли»? Речь шла, очевидно, о кругах, где обычно бывала кормилица (из рабынь); в данном случае вопрошатель предвидел неудачное стечение обстоятельств или заминку. Митрополит Иоанн разрешил: «Луче бо оживити [ребенка], нежели многым воздержанием погубити».4 Столетие спустя епископ Нифонт попробовал высказать одному «попину» пожелание из того же круга воззрений о коровьем молоке: «А молозива, рече, лихо, негодно бы ясти его, яко с кровью есть; да быша [вот если бы] три дни теляти даяли, а потом чистое сами ели». Попин же «поведал» ему, что многие едят его «в городе сем» (Новгороде) — «и он помолче», т. е. отступил перед бытовым явлением. А здесь речь шла всего-то о трех днях.5
Новорожденный, естественно, с первых дней привлекал внимание церкви: еще в XII в. приходилось ценить, если родители звали попа крестить. Епископ Илья в этом случае рекомендовал попу не опустить момента и, бросив все, идти крестить — «любо си [если даже] и службу [церковную] оставите, нетуть в том греха».6 С некрещенным дальше будет труднее. А тут в грудном возрасте на очереди было, кроме того, и причащение. Со взрослыми еще и в XII в. приходилось мириться, если они «не могут до обеда [т. е. до обедни] блюстися не ядуче», и давать таким причастие, предваряя его особой на такой случай молитвой. Тем более с грудными: «...с съсущим, коли хотяче причащатися, съсавше, нету беды».7 Бывали и такие случаи, что «крестят детя, егда же есть не раздрешено», не принесут его ни на вечерню, ни на заутреню, «и дома ничтоже не пели ему», а к причащению на литургию принесли: давать ли причастие? Конечно, «дати», только кормящая (мать или кормилица) пусть сама не ест до обеда; а вот если съест — «не дати». В предположении, что все будет нормально, Нифонт предложил только, чтобы первые семь дней жизни новорожденного кормящая не ела за обедом ни мяса, ни молока: род поста перед первым причащением («говеньем») — через мать и для младенца.8
Предполагалось, что и второе его «говенье» придется еще на грудной период: «2 говенья матерь ссет». Теоретически с первого дня появления на свет «дитяти» надлежало «в говенье» «коровья молока не ясти», как и взрослому, практически это правило вступало в силу только в третьем туре: «а в третье говенье не дати ему ясти».9
Таков оптимальный для церкви случай: маленький человечек только успел явиться на свет, как стал уже и христианином.
Далеко не всегда так бывало, однако, еще и в XII в. Бывало, что покаяльник вдруг запоздало покается, что живет с женщиной совсем как с женой, только не венчавшись: «Любо будет в вечере привел или умчал [по языческому старинному обряду] или положил девку жене [без всякого обряда]». Поп не имел права «того тако оставити»: выяснив в точности, что покаявшийся «хочет ю [т. е. эту женщину] водити жене, въведше в церковь», т. е. закрепить сожительство обрядом, признанным церковью, он должен был венчать эту пару, хотя бы она была и «с детми».10 Как дальше будет с этими детьми от бывшей «язычной девицы», будут ли их крестить — не скажешь; это вопрос новый и отдельный, тем более, что счастливый случай вскрылся тут не через мать, а через покаявшегося отца.
Мог быть сомнительный случай с новорожденным и в самом наизаконном браке. В киевских христианских кругах XI в. была крепка мысль, что «от греховнаго бо корени зол плод бывает». Пример — окаянный Святополк, происшедший «от двою отцю». Владимир («святой»), покончив с Ярополком, «залеже жену братьню грекиню, и бе непраздна [т. е. забеременела], от нея же родися Святополк»: до Ярополка она была «черницею» и была вывезена «из грек» отцом Ярополка Святославом «красоты ради лица ее», а Владимир «залеже ю не по браку», как «прелюбодейчищь», потому и сам «не любяше» Святополка.11 В результате и вышел зверь-братоубийца.
Не столь чудовищный, заурядный, но все же сомнительный случай подобного рода предусмотрен был и в законном браке — в «Заповедях» митрополита Георгия: «Аще смесится кто с женою в пятницу и в субботу и в неделю [воскресенье], да аще зачнет, и будет тать или разбойник или блудник, родителя же да приимут епитимью 2 лета, поклона по 100 на день».12 Иными словами, если будет младенец зачат именно так (т. е. не во благовремении) и если окажется именно таким (т. е. разбойником и т. п.), то вина на родителях. «Заповедь» эта не осталась мертвой, очевидно потому, что случай был заурядный. Столетие спустя Кирик подверг ее ревизии у епископа Нифонта, но изложил этот казус (ссылаясь на какие-то книги) не с двумя, а с одним «если»: если будет зачат в неположенные дни, то будет, разумеется, татем и т. д. Это выглядело уже суеверием, и Нифонт даже рассердился: «...а ты книгы годятся сжечи».13 Дело действительно грозило бы миллиардами поклонов по всей стране. Однако же сколько приходилось и каково было истовому попу крестить и вести дальше таких младенцев с печатью будущего преступника! Суеверия не легко уничтожить сожжением книг.
Хуже то, что именно сама церковь могла оказаться виновницей непоявления вовсе на свет младенца, и притом от христианнейшей матери. Епископ Илья был озабочен этим совсем практически: «Егда жена носит в утробе, не велите ей кланяться на коленех, ни рукою до земли, ни [даже] в Великый пост: от того бо вережаются и изметают младенца». Если мы этого не запретим ей, то будет «наша вина», т. е. церкви. Ограничившись «малым поклоненьем» («а не на коленях») раз по 50 на день, «повелите [ей] милостыню вдати за поклон по силе, како кто мога»; но и не вымогайте, потому что «кто убог, то где взяти?». Опять будет наша вина.14
Но для церкви дело было здесь не только в вине церкви.
Одновременно с епископом Ильей и попа Илью волновало, как быть, «аже жены делаюче что-любо страду [какую-либо физическую работу], и вережаются и изметают?». Илья, видимо, готов был в таких случаях накладывать епитимью на пострадавшую. Нифонт стал на формальную точку зрения: «Аже не зельем вережают, нету за то епитимья».15 При чем тут была бы епитимья, если бы не молчаливое предположение у обоих собеседников, что «страда» здесь была обычным и распространенным техническим приемом преднамеренного «изметания»?
«Заповеди» митрополита Георгия предусматривали на этот случай три варианта и все с епитимьей: 1) «аще ли которая жена [т. е. женщина] удавит дитя», 2) аще ... зелья ради извержет» (в обоих случаях «3 лета пост») и 3) «аще ... блуд створит и проказит Отроча в себе» (5 лет «о хлебе и воде»).16 Как можно было обеспечить эту строгую епитимью, есть указание в «Церковном уставе» Ярослава. Ст. 5 его предлагала «пойти ... [ее] в дом церковный», но предлагала это только для первого варианта, когда «жена без своего мужа или при муже детя добудет [заимеет] и погубит или утопит», т., е. в случае прямого убийства живого младенца. Впрочем, по этой же статье «дом церковный» ожидал и «девку», если она неосмотрительно «детяти добудет у отца и матери» (т. е. живучи еще в доме), и вдову, даже если бы ребенок и не пострадал, за одно только «падение». Что это был за «дом церковный», легко представить по оговорке: «а чим ю род окупит» (если родия не выкупит). Предполагалось, что родня не остановится перед расходами, только бы вызволить свою из беды, которая надвинулась на нее в виде «дома церковного».
«Устав», значит, предполагал обычным случай обращения матери к убийству ребенка преимущественно в браке — из страха перед непричастным к ребенку мужем. Поповская практика к концу XII в. выдвинула, однако, не прямое убийство, а второй пункт «Заповедей» Георгия об извержении «зельем», что указывает на его бытовое значение по преимуществу. Во всяком случае работа церкви в этой сфере борьбы за жизнь ребенка не подлежит сомнению — независимо от того, насколько она была успешной. Недаром несколько позднее «Псковская судная грамота» (XIV в.) сочла нужным специально оговорить (и разрешить не в пользу женщины) такой казус: если истец приедет на двор с приставом «татя имать, и татьбы искать или должника имать, а жонка [т. е. хозяйка дома] в то время детя вывержет, да пристава учнет головшиной окладати или исца [т. е. предъявит им обвинение в убийстве], ино в том головшины нет».17 Едва ли это был случайный или единичный казус, раз потребовалось его возвести в закон. Материнский инстинкт давно уже имел опору в церкви и претендовал здесь на правовой расширительный вывод.
Примечания
1. Вопрошание Кириково, стр. 33, ст. 41.
2. Заповеди митр. Георгия, ст. 62.
3. Вопрошание Кириково, стр. 34, ст. 46.
4. Правила митр. Иоанна, стр. 2—3, ст. 2.
5. Вопрошание Кириково, стр. 48, ст. 90.
6. Поучение епископа Ильи, стр. 367, ст. 20.
7. Вопрошание Кириково, стр. 38, ст. 58.
8. Там же, стр. 39, ст. 60.
9. Заповеди митр. Георгия, ст. 55.
10. Поучение епископа Ильи, стр. 367, ст. 19.
11. Лавр. лет., под 980 г., стр. 33.
12. Заповеди митр. Георгия, ст. 108.
13. Вопрошание Кириково, стр. 44, ст. 74.
14. Поучение епископа Ильи, стр. 363, ст. 16.
15. Вопрошание Кириково, стр. 58, ст. 5.
16. Заповеди митр. Георгия, ст. 136, 138, 140.
17. М.Ф. Владимирский-Буданов, 2, стр. 183, ст. 98.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |