Мономах в своем «Поучении». Его советы в сфере личной жизни. Политические. Клятвы и крестоцелования. «Устранение» от церкви
Подобные описанным эпизоды и могли навести летописца на мысль воспользоваться в одном своем рассказе приведенной выше мрачной сентенцией: «Зол бо человек противу [сравнительно] бесу, и бес того не замыслит, еже зол человек замыслит».1
Прошло сто лет с тех пор, как Мономах дал совет об удержании в мире поделенной княжой семьи посредством крестоцелования на тщательно продуманных условиях, — и в Русской земле произошли события, дающие понять, чего стоило ей поддержание этого порядка. Начались они с некоторой бытовой идиллии. В 1194 г. умер киевский князь Святослав, и на его столе водворился Рюрик, с согласия сильнейшего тогда суздальского Всеволода, признанного «старейшины» во «Володимировом племени». Рюрик вызвал из Смоленска брата Давыда для «думы» о «Русской земле» и для решения разных владельческих вопросов этого «племени», да и так, чтобы повидаться. Давыд с большой свитой в лодьях спустился по Днепру и стал в Вышгороде. Деловые совещания шли, вероятно, благополучно, и летопись сохранила нам только записи целого ряда торжественных обедов. Первый — в Киеве у Рюрика, где все «быша в любви велици и во весельи мнозе», а хозяин «дарив [гостей] дары многими и отпусти ѝ». Второй — у племянника, Рюрикова сына, в Белгороде, где Давыд со свитой провели время в том же стиле и тоже с подарками. Третий — у самого Давыда, с участием всей семьи Рюрика, и тоже с веселием, любовью и дарами. Четвертый — тоже у Давыда, для «монастырей всех»; Давыд с ними был «весел» и «милостыню силну раздавал им и нищим». Пятый — у Давыда же для черных клобуков, «и ту попишася у него вси чернии клобуци» и тоже получили «многи дары». Шестой — это «пир» у «киян» для Давыда тоже с подарками для гостей. Наконец, седьмой — у Давыда ответный «киянам». Все «ряды» с Рюриком тем временем были «укончаны», вся «моложшая братия» была наделена, и Давыд вернулся в Смоленск.
Но за всем этим не углядели малого — забыли «старейшину», Всеволода суздальского. Он и прислал с упреком: какой же я старейший, если нет мне «части» в Русской земле (т. е. Киевщине), посмотрю, как ты ее удержишь со своими «моложшими братьями», а я умываю руки. Требование же его сводилось к передаче ему 5 южных городков, стратегических пунктов, переданных Рюриком зятю Роману. Рюрику приходилось нарушать крестоцелование, так как ничего иного Всеволод не принимал. Рюрик поступил по Мономаху: апеллировал к митрополиту, а тот снял на себя его крестоцелование и посоветовал удовлетворить Романа иначе, уступив старейшему. Роман было согласился, и Всеволод был удовлетворен за его счет, но один из 5 городков тут же передал сыну Рюрика, Ростиславу. Тогда Роман заподозрил здесь интригу самого Рюрика в пользу сына, взял свое согласие обратно и втянул в дело черниговских Ольговичей, соблазнив их самим Киевом. И пошла усобица.
Рюрик вернул Роману крестные грамоты и звал на помощь Всеволода. От имени обоих Ольговичам было послано требование отступиться раз навсегда от Киева и признать вечной границей Киевщины и Черниговщины Днепр. Ольговичи же соглашались отступиться от Киева только до смерти Рюрика, не считая себя «ни уграми, ни ляхами», а считая себя «единого деда внуками», имеющими на Киев права после смерти Всеволода и Рюрика такие же, как и потомство тех. Ольговичи при этом сумели обманом расстроить грозившую им войну на два фронта: Всеволоду обещали покорность, а с Рюрика взяли целование не начинать войны, пока они не уладятся с Всеволодом. А затем совершили нападение на Витебск под Давыдом смоленским и взяли там в плен князя Мстислава, родича Рюрика. Рюрик ответил нападением на Чернигов, и война там шла все лето до осени (1196 г.).
Тем временем Роман успел потерпеть фиаско в Польше, где искал было помощи, затем явился с повинной к Рюрику и целовал ему крест; а теперь вновь примкнул к Ольговичам. Это втянуло в военные действия территорию Волыни, где были владения Романа, на которые теперь напал союзник Рюрика галицкий Владимир. Тем же временем и Всеволод решил заключить с Ольговичами сепаратный мир на условии временного их отречения от Киевщины и Смоленщины. Но для Рюрика это было возвращением к исходному положению: ведь Ольговиче не искали под ним Киева, пока он не обидел Романа, а обидел его он из-за Всеволода же. Рюрик и ответил на сепаратный демарш последнего отнятием у него 5 городов и восстановлением того статус-кво, которое столь обильно полито было бином на киевских обедах 1194 г., полтора года тому назад.2
За этот срок было нарушено и совершено несколько крестоцелование и шквал феодальной войны пронесся над тремя цветущими районами Руси: Смоленщиной, Черниговщиной и Волынью — с пожарищами и ополонениями челядью и скотом. А заводчиком всего этого «зла» был не бес, а человек, и притом сам «старейшина» Володимерова «племени». Межу тем это был князь, заслуживший в летописании оценку не худшую, чем Мономах, а в делах внутренних даже и высшую. Требуя себе «части» в «Русской земле» (Киевщине), Всеволод сам вызвал на юге нарушение крестоцелования. Как тут было соблюсти завет Мономаха, когда в договорно-крестоцеловальную и без того хрупкую ткань вторглась внешняя сила, да еще та самая, к которой обращался теперь певец «Слова о полку Игореве»: «Великий князь Всеволод! Неужели и мыслью тебе не перелететь издалека, отцов золотой престол посторожити? Ведь ты можешь Волгу расплескать веслами, а Дон шлемами вычерпать... Ведь ты можешь и посуху метать живыми коньми — удалыми сыновьями Глебовыми!».
«Усобица» теперь до того въелась в быт, что слово это стало обозначать всякую войну, в том числе и с «погаными». Теперь «усобица князем на поганыя погыбе [стала невозможна], рекоста бо брат брату: "се мое, а то мое же". И начаша князи про малое "се великое" молвити, а сами на себе крамолу ковати» (друг с другом воевать). Новейший исследователь полагает, что за этой мольбой «Слова» ко Всеволоду крылось сопоставление со «старым Владимиром» (Мономахом): «...того старого Владимира не лзе бе пригвоздити к горам Кыевьскым», а теперь его знамена перешли к его потомкам, одни принадлежат Рюрику, а другие Давыду, но развеваются они в разные стороны — «розно ся им хоботы пашут».3
Это и значит, что «труды» и советы Мономаха хорошо запомнились мыслящим верхам русского феодального общества и, может быть, помогали но так уж завязать в быте, подыматься иной раз выше его уровня — хотя бы пока только в поэтическом раздумье о своей родной земле. Не примечательно ли, что в то же время Заточники как раз «добывание больших столов» считали естественной движущей силой княжой политики и мечтали о том, чтобы их князь искал в этом успеха, опираясь именно на них («добрых думцев»). Мономахова идеология не захватила их в орбиту своего влияния, потому что не на них была и рассчитана. Как еще увидим, Мономахова политика учитывала Заточников, но учитывала их как силу тревожную для господ тем, что этот род людей все чаще стало заносить в сферу «роботного ярма». А здесь раздумья могли быть уже совсем иного происхождения и совсем не поэтического свойства.
Примечания
1. Ипат. лет., под 1170 г., стр. 99.
2. Ипат. лет., под 1194—1196 гг., стр. 143—150.
3. А.С. Орлов, 2, стр. 136.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |